Вместо предисловия
Однажды старый друг, с которым съеден не один пуд соли, позвонил мне: «Есть идея выпустить сборник воспоминаний ветеранов Колымы и Чукотки. Напиши что-нибудь. Леона нет – пусть земля ему будет пухом – а ты как-никак была с нами в одной упряжке.
Леон – Журавлёв Леонид Дмитриевич – выпускник Свердловского горного института, геолог-съёмщик, мой муж, с которым прожиты, пожалуй, самые интересные годы.
О чем я могу написать? Была лишь женой геолога, в его производственные дела вникать не приходилось, а для такого сборника, по моему убеждению, нужны слова именно о производственных достижениях. Хотя я имела какое-то отношение к геологии: когда муж оканчивал институт, оформляла ему дипломную работу: рисовала карты (в то время о компьютерах, тем более – персональных, домашних, мы не то, что мечтать, даже подозревать не могли), делала много рисунков, что было положительно отмечено в рецензии на диплом. Потом, когда после окончания института Журавлёв был направлен в Челябинскую геолого-съёмочную экспедицию, я работала с ним в одном отряде, выполняя картографические работы. На Чукотке через мои руки (как художника-оформителя) проходила масса намеченных Партией планов и трудовых достижений, выраженных в цифрах. В памяти они не остались, но сохранилось чувство необыкновенного подъёма, зажигающее страстное желание писать стихи и песни: первого июня – с началом промсезона и в конце августа – в День шахтёра. Промсезон – тот относительно небольшой промежуток времени, в который производились работы по добыче драгоценных металлов в этом крае, длился три месяца, то есть от снега до снега, и люди, собравшиеся со всех концов огромной страны, выдавали на гора тонны драгоценных и цветных металлов. Но, естественно, не это вызывало потом тоску по той жизни, по тем краям, по тем людям. До сих пор помнится до мельчайших подробностей наша жизнь вне производства.
Благое дело – этот сборник воспоминаний ветеранов-северян, – решила я. – Шестидесятые годы двадцатого века – особая веха в истории всей страны, тем более в истории Крайнего Севера, и хоть сказано и написано о том времени немало, но оно оставило в каждой судьбе свой, неповторимый след. Суровые бытовые условия делали нас сильными. Наступила оттепель, которую мы, едва вступая в жизнь, в большинстве не осознавали, были далеки от политических катаклизмов сталинского периода, и новые перемены считали такими же естественными, как ежевесеннее снижение цен на продукты при Сталине. Знаю, есть «индивидуумы», которые впервые переступив школьный порог в те далёкие годы, сейчас присваивают себе гордое звание героев того времени. Я не борец, не трибун и не считаю вправе причислять себя к шестидесятникам: мы просто жили, безгранично доверяли газетам и радио, игнорируя лишь «Правду», потому что подписку на неё навязывали всем. Мы верили в светлое будущее, часто впадая в эйфорию, и ощущали себя теми «винтиками», теми камешками, без которых невозможно приближение этого будущего. Мы гордились тем целым, частью которого был каждый из нас.
Так думала я, когда решилась стать участником сборника, благо сохранились кое-какие дневниковые записи. Взялась за работу и вошла во вкус. Но жёсткий регламент на объём статьи чуть было не охладил мой пыл. Что можно рассказать на нескольких страницах? Выплеснуть эмоции и только? Хотелось большего. Отдав в альманах статью, я решила рассказать о моём времени, оставившем неизгладимо светлый след в душе, как всякое ушедшее время, время молодости, любви, мечтаний и надежд, время, когда наивысшая ценность в жизни – свобода. Свободны ли мы были? Свободны ли мы сейчас? Может ли быть свободен человек, живущий в социуме?
Свободным можно быть и в рабстве, но это уже Божий дар.
«Мы были первым поколением, поборовшим страх», – провозгласил Е.Евтушенко. Да, голоса столичных поэтов – Роберта Рождественского, Евгения Евтушенко, Беллы Ахмадулиной, Андрея Вознесенского звучали на всю страну. (*сноска Имена намеренно поставлены в том порядке, в каком они отложились по важности в моём сознании того времени. )
Прошло почти полвека, а споры о таком феномене, как «шестидесятники» не утихают. Потому что это особая каста людей, которые, взбудоражив общественную мысль, становились кумирами. Взлетев на волне оттепели, они собирали целые стадионы народа. Не для всех из них дорога была торной, кого-то высылали из страны, не давая выхода к массовому слушателю. А мы – те самые «массовые», провинциалы, далёкие от столичных бурь, узнав, например, о Галиче,– увы! – могли слышать его голос разве что в записях, трудно добываемых и плохого качества. Но винили в этом не власть, не средства массовой информации, не систему, а себя: за то, что опоздали, остались в стороне, ведь были люди, которые и слышали, и знали своих героев. Те тысячи, которые заполняли стадионы, не могли быть все, скопом «избранными».
В то время нам – «простым» советским людям, особенно географически отдалённым от столичных городов, где политическая жизнь кипела ключом, отгороженным от остального мира непробиваемым железным занавесом, было не с чем сравнивать нашу жизнь. Мы были уверены, что живём в лучшей стране мира, а все наши беды-несчастья исходят от конкретных нехороших людей, которых рано или поздно выведут на чистую воду, привлекут к ответственности.
продолжение: http://proza.ru/2013/02/05/221