Продолжение. Начало: http://proza.ru/2013/02/05/192
5. ЦАРЕВИЧ
Рано, оказалось, радовалась Лизавета. Сидят они как-то с Васькой, пенальти обсуждают, вдруг царевич в двери. Грустный-сердитый, с сундуками дорожными. Что такое? Жить, дескать, пришёл. Как так?! Тесно, говорит, у жены стало. Мол, пошёл в умывальный чулан, раз, другой, а там всё заперто, да заперто. Жена тут, тёща тут, кто ж там заперся? Жена говорит: а это мой сын. И верно, выходит оттуда какой-то детина. Откуда взялся? Жена удивляется: всегда здесь был, на нашей свадьбе букет нёс. Тут царевич припомнил, что хаживал всё по царству какой-то пацан, книжки читать мешал. Да вдруг и вырос. Так что ж теперь, я в чулан умывальный не могу пойти, вперёд него? Не можешь, жена говорит, он тут царевич, а ты так себе. У тебя своё царство есть, коли что не нравится. Ну, я и пришёл, в своё царство, куда послали, словами разными... стану я оставаться, коли так!
Лизавета обомлела: выгнала, паскуда! Сын, вишь, у ней! Такую обиду нанесла царевичу, мерзавка, – своё отродье выше поставила! Чуяла душенька, что змею подколодную привечали-терпели, в дурные руки царевича отдали. Но делать нечего, придётся пустить, раз обещались. Стали царевичу прежнюю каморку выделять. Целый день свой скарб оттуда выносили. Неловко, тесно сделалось, Лизавета ногами в узлах-коробах путается, чуть не падает, Васька об углы бьётся, зубьями скрипит. А царевич знай себе из каморки всё новое выносит, книжки, мол, свои некуда положить. И куда ему столько? Потом лёг на лежанку и затих. Месяц лежит, два, слова цедит. Горюет. Куда его теперь притулить, кто возьмёт такое сильно подержанное? Лизавета пригляделась-приценилась: голова у царевича седая-плешивая, почитай, как у Васьки, но станом ещё ничего, сойдёт. Искать надо новую царевну, с царством, это не житьё.
Царевич на третий месяц встал с лежанки и объявляет: не хочу с вами жить, футбол не хочу, хочу с женой. Люблю её, мол. Мириться пойду. Совсем гордость потерял, малахольный. Кака така любовь, ежели места нет? Жёнкин сын не сегодня-завтра сам женится, да расплодится – всё равно выгонят. Чего там искать? Однако могут, чай, и потесниться – терпели ж пятнадцать лет, ещё потерпят. Смерти нашей дожидаться станут, подлюки, злобилась Лизавета. Напутствовала царевича так: пущай обратно возьмёт, с паршивой овцы хоть шерсти клок, а упрётся – пригрози разжениться.
Вернулся царевич не солоно хлебавши: не берут назад. Любовь пожалуйста, а царство само по себе, хватит, намаялись за пятнадцать годков. А разжениваться, мол, разженивайся, ежели хочешь.
Месяц за месяцем идёт, Васька ходит туча-тучей. Царевич всё горюет да на переговоры бегает, а Лизавета ему толкует: стой на своём – мол, докажи, жена, свою любовь, ключ от царства дай. Где это видано, чтоб родного мужа на улицу выгонять! Сынок ейный ежели супротив – так пущай кулаком у него перед носом стукнет, коли мужа любит.
Только, видно, та гадюка ему тоже, со своей стороны, голову чистит: стал небывалые раньше речи вести. Мол, спокон веку жена к мужу жить шла, я тут, мол, тоже имею право... Васька как услышал, в ярость вошёл: права качаешь? Гвоздя тут не вбил, нет тут ничего твоего, пшёл вон! Раскричались, драться сцепились. Вот как поворачивается – на родного папашу руку готов поднять. Известно, кто его подзуживает. Ой, беда... А дальше хуже до каковских мыслей дошёл. Лежит на лежанке, слёзы льёт. Лизавете, конечно, жалко, сама заплакала: обижает царевича его гадюка подлая. Подошла с ласкою:
- Что ты, сынуленька?
А сынуленька вдруг и говорит горько:
- Профукали вы царство целое...
Лизавета так и отпрыгнула, будто обожглась. Слёзы вмиг высохли. Отпор дала:
- А твоё-то что за дело? То папашино царство было, не твоё. Мало мы тебя растили, кормили-поили? Образование даже дали, на блюдечке поднесли, не поскупились, излишество таковское! Всё тебе дали, а ты удумал попрёки строить! Это вот царство на тебя записали – чего ж тебе ещё?
- Образование сам взял, бесплатное было, – возражает царевич хмуро. – А это царство моё разве? В нём вы живёте.
- Что ж нам, помереть теперь? – заголосила Лизавета. – Смерти нашей хочешь?! Ах ты подлец неблагодарный! Не бывать тому! Смерти нашей не дождёшься!
Вой такой подняла, что царевич только рукой махнул и два дня с лежанки не вставал.
6. ГАДЮКА
С полгодика пожил – новая напасть. Объявляет царевич, что жёнку свою в гости позвал, приехать согласилась.
- А чего это она приедет? Чего ей тут надо? – Лизавета с прищуром спрашивает.
Сколько ж можно, говорит царевич, с женой на свидания ходить, на лавочках сидеть? Не те, мол, у нас с ней уж лета. А то, глядишь, и пригодимся мы вам – что одним старость мыкать? То царство продали, в это звали – мы так расположили, что старость одинокая вас страшит.
Ишь как повернул. В старики старые записывает ужо! Она, гадюка, надоумила. Вон что у ней на уме – влезть сюда хочет, царством завладеть, подлюка хитрая. Корысть имеет. Ну, пусть приезжает, решила Лизавета, я так дело поставлю, что сама отсюда побежит.
Царевич на радостях даже два шкапа с книгами из каморки выкинул, чтоб жёнка войти могла, а то не повернуться там.
Явилась царевичева жёнка. Весёлая такая, приветливая, гадюка. Навезла горшков-сковородок, сама, мол, кашеварить буду на себя и царевича. Лизавета тоже любезность показывает, облобызала гадюку через силу: ничего, говорит, не бойся и не стесняйся. Это чтоб гадюка тут растопырилась, себя показала, замыслы свои чёрные, вот тогда её и турнуть – утесняет, мол.
Стала гадюка каждый месяц езживать в гости, на свободные дни. Лизавета с ней наперебой любезности друг другу оказывают, угащивают друг друга снедью, деляться, чем лучше горшки чистить. Не идёт у Лизаветы задуманное.
Тогда стала Лизавета за ней следом ходить, в её горшки-плошки нос суёт: что купила? почём? как жарить-варить будешь? как приготовилось? Замечания мелкие делать: тот ножик не бери, эту плошку не туда поставила. Гадюка рожу только перекашивает. Уже хорошо, можно в вины зачесть. Но лучше, чтоб в открытую вскинулась-воспротивилась. Так нет, помалкивает, тварь хитрая.
Лизавета терпение терять стала, пришлось разговор долгий, вкрадчивый, заводить, как бы по душам: что-то мол, сношенька, ты меня мало любишь, чем это я тебе не угодила? Ты мне прямо скажи, не бойся, я-то завсегда впрямую всё говорю, что на уме, да на сердце! Уж почти готово дело было, слово за слово, да гадюка вывернулась: поссориться, говорит, со мной хотите? Пойду я тогда. Сумы свои подхватила и шасть за порог.
Ну, слава боженьке, обрадовалась Лизавета, кончились мои мучения. Жаль, что до драки не удалось довести, но и так ладно. Расписала царевичу, какова такова его жёнушка: наглая, никакого понимания, что в семью пришла, всё ей тут не нравится, рожу-то всё кривит. Полетела, вишь, не попрощавшись, почтения не оказав. Скатертью дорога! Чтоб духу её тут больше не было! Мать-то пожалей, нехристь, меня от ней трясуном трясёт.
Царевич опечалился было, нос повесил, но и трёх месяцев не прошло – он опять за своё, вдругорядь: жёнку свою в гости позвал, приедет. Лизавета с Васькой говорят грозно: как так, родителей не спросясь, будто мы тут никто и звать никак?! А мы, мол, вам мешать не станем. Вы в своей палате, мы в своей. Жёнка моя, мол, в кухню и ногой боле не ступит, нам каморочки хватит. Торгуется, вишь, охламон! Нету тебе на то нашего благословения. А царевичу хоть кол на голове теши – привёз гадюку сызнова, в свою каморку провёл, и как умерли там.
Лизавета ночь не спит, жалится Ваське: что ж за наглая такая, прилипла банным листом, ясно, чего добивается – царство отнять. Никакого от ней житья мне, бедной! Ваську науськала, тот взъярился, поутру подстерёг, как она с банного чулана, рожу наглую умыв, выходит. Гадюка, как ни в чём ни бывало: здрасте, Василь Василич! Ну, тут Васька и предъявил себя, шуганул гадюку: как смеешь тут шастать? Вон пошла сей же час, а то в окно обоих вышвырну! Гадюка обиду показывает: мы вам никакого беспокойствия не делаем, я, мол, к мужу на побывку, не к вам. Так забирай тогда свово мужа, Васька говорит, и царство своё распиливай, промеж мужем и сыном, а тут тебе нечего! У нас тут своя семья!
Опять гадюка подхватила торбы свои, и за порог. Так её, так! Конец делу венец. Лизавета радуется, царевичу с торжеством говорит:
- Ну что, всё? Видишь теперь, как жёнка твоя неблагодарная себя тут держит?
А царевич угрюмится, слово похабное говорит: негодяи вы оба. Лизавета с Васькой на него накинулись, в разум ввести, все гадюкины вины перебрали, припомнили ему, как гадюка его выгнала-унизила, царства лишила. Укоротили наглеца, притих. Лизавета для верности к ворожее сходила, порчу на гадюку навела. Помогло: гадюка с полгода по лазаретам валялась, то нутром маялась, то кость себе сломила. Лизавета с Васькой повеселели, на отдых съездили в карете самоходной, душу отвести, как в былые времена.
Возвращаются, глазам не верят: в третий раз гадюку свою позвал, приползла «на побывку»! Они царевича к ответу призывают: как так смеешь? Царевич говорит: жестокие вы, куда нам деваться? Продали царство наследное, лишнее оно вам было, терпите теперь, мы своё оттерпели в жёнкином царстве. Нешто я тут в приживалах бесправных? Гостей не могу водить? Прежде вы не то говорили!
Вот каковские речи пошли. Заговорённый он, поняла Лизавета, гадюка приворот ему сделала сильный, пропал царевич для родителей. Предался гадюке душой, телом и разумом. Ворогом обернулся для родных отца-матушки. Как подменила его гадюка.
Лизавета с Васькой взяли свои меры: лЕдник к себе в палату забрали, палату на замок закрыли, оборону держат. Гадюка на порог – они в свою палату, носа не кажут. Гадюка, тварь хитрая, тоже – на кухню и в банный чулан не идёт, даже нужду на стороне норовит справить. Харчуются с царевичем по трактирам. Аж забыли рожу её гадючью, придраться не к чему. Лизавета пробовала царевичу высказать: не уважает нас, не почитает, не здоровается! Да как с вами здороваться, говорит, коли вы из палаты своей не выходите? Совсем в затмении, неслух, заговорённый напрочь.
Жизнь в царстве пошла сумеречная, потайная. По ночам Лизавета с Васькой шепчутся: не развязать ли Мошну? Другое царство купить, взамен проданного? Не выходит – цена сменилась на царства, да потраты были для отводу глаз, да сбыли наследство задёшево, в спешке великой.
- Может, угол им прикупить, пусть катятся, постылые, раз ничем не отвадить, – говорит Лизавета.
Васька твёрдо стоит:
- Не стану Мошны лишаться из-за дурака малахольного, угол нынче вон в каковской цене, вся Мошна, почитай, и растратится. Пущай сам себе купит.
- Да на что он купит? – возражает Лизавета. – Учёность уважать перестали, жалованье его грошовое, в начальники, олух, не вышел. Может, снять им угол, вскладчину, из текущих расходов? Привыкли в царствах-то жить, а в углу помаются, рассорятся, с царевича порча гадюкина сойдёт, вернётся к матушке, гадюка отстанет – в ней всё дело. Без неё-то живо царевичу разъясним, что ему без жёнки лучше. Счастья своего не понимает – с отцом-матушкой жить.
Призвали царевича, объявляют свою великую милость – жертвуем тебе полтинник в месяц, угол снимать. Мало, говорит, – угол весь целковый стоит. Так пущай твоя жёнка с сынком ейным раскошеливаются, закричали гневно Васька с Лизаветой. Нету у них, говорит царевич, и не обязаны они, и у меня грошиков нету. Васька с Лизаветой скривились: известное дело – голытьба, лодыри с книжками. Не договорились. Не хотят, подлецы, по-хорошему.
7. ВОЙНА
Что ж, будет им по-плохому. Пора к судейским людям идти. Васька серчает: да как это так, я в своём царстве не владыка, что ли? Не может такого быть! Пошёл к судейским, совет их купить, денег не пожалел. Те бумаги смотрят: царство царевичево теперь. Сам отказную подписывал, и Лизавета подписала. Мало ли, говорит Васька, что было, а нынче не хочу! Судейские задумались, бумагами пошуршали: доказать надо, что царевич притесняет, безобразит. Как что учинит, так околоточного зовите, а там и в суд челобитную. Года за два вернём вам царство.
Васька довольный, а Лизавета запричитала: как же на сыночка, единственного, околоточного звать, пачкать царевича репутацию? Надо на гадюку звать! Она всему причина. Дозволь, Василь Василич, последний раз царевича уговорить по-хорошему. Васька рукой махнул: пробуй.
Призвала Лизавета царевича: мы, так уж и быть, согласные тебе, с этой твоей паскудой, раз ты для неё, неблагодарный сын, родителей забыл, – царство своё уступить, ежели ты нам тыщу целковых дашь. Мы тогда себе царство поменьше прикупим. Если, конечно, папаша согласится, несмотря на твою подлость. Царевич ахнул: да где ж я их возьму, тыщу целковых? А ты займи, говорит Лизавета, ростовщики дают, на двадцать годков. Эх, матушка, закручинился царевич, сколько ж мне, ты думаешь, годков? У меня уж голова седая. Кто мне даст на двадцать лет? Я и не доживу, поди. Да с моим жалованием? Не дело говоришь.
Васька, как узнал разговор, осердился: дура, зря выдала! Царевич понять может, что Мошна есть. Одна надежда, что не додумается, малахольный, цен не знает.
Тем временем глядят: царевич с жёнкой обустраиваются в каморке – печку-самоварку купили, окно волшебное на стенку вешать, модное... Все сомнения враз отпали, надо войну начинать беспощадную, священную, за царство, за Мошну заветную сражаться, ничего не жалея. Васька со стенки царевичев портрет снял, где он маленький был, ангельчиком небесным, да в клочки изорвал. И самого его порву, рычит, тварь подлую. Стали Лизавета с Васькой военный совет держать, как доказательства безобразий собирать, для околоточного. Опять ночи не спят, шепчутся. Припоминают все слова царевичевы непочтительные, ругательные, родителям поперёк. Мало набралось. Надо, стало быть, подбить его на новые, да на буйство. Стали дожидаться, на чём недовольство высказать.
Слышат раз, пошли царевич с жёнкой на улицу поздно, вернулись за полночь, на цыпках пробираются. Воздухом, мерзавцы, дышали, на сон грядущий. Это мы им не спустим! Утром Васька подловил царевича: покою нет от вас! жить, подлые, не даёте! Горшок об пол грохнул, для устрашения, второй – в царевича. Тот папашу за руки схватил, вот и драка. Лизавета тогда выбежала: ой, убивают! караул! Под самой каморкой кричит, чтоб гадюка слышала:
- Василий, отпусти царевича! убьёшь ведь сына! Ой, убьёт совсем! Ой, караул! – Причитает, ждёт, когда гадюка явится царевича защищать. Тут ей можно будет и высказать всё, и в рожу вцепиться – давно руки чешутся. А гадюка не выходит. Оглохла, что ль, мерзавка? Тогда Лизавета к самой скважине замочной припала, по-другому причитать стала:
- Ой, что деется, люди добрые! Сын супротив отца руку поднял! По-хорошему ведь надо, а ты, поганец, что творишь? Небось, ты и в жёнкином царстве так себя показывал! Не жилось тебе там, злодею!
Это чтоб клин меж ними вбить. Чтоб гадюка не стерпела, жалобы свои прежние на царевича предъявила. Уж тогда будет шум, так шум! Как раз для околоточного. Чтоб в неё, гадюку, пальцем и ткнуть – вот кто здесь воду мутит!
Только напрасно старались, не вышла гадюка. Васька махаться с царевичем умаялся, расцепились. У царевича губа в кровь разбитая. Все по углам разошлись, а там и гадюка тишком из царства убралась.
Неделю не едет, другую. Нешто спужалась так? Как её теперь заманить? Лизавета царевичу ласково говорит:
- Что же это жёнка твоя не едет? Пущай гостевать явится, не страшась. Папаша уж больше не серчает. Я и в чулане банном крючочек ей, для рушника ейного, ослобонила.
Царевич обрадовался, побёг за жёнкой, приводит. Порскнули к себе в каморку и затихли. Васька с Лизаветой руки потирают: попалась, тварь! Теперь не уйдёт! Как полночь стала подходить, Васька в ихнюю дверь говорит:
- Я предупреждал! Околоточного зову.
Царевич нос высунул: как так? Противиться было думал, да гадюка за рукав его тянет: пущай зовёт околоточного, мы, мол, никому зла не чинили. Ишь, вылезла тут! Васька околоточного через разговорную трубу призвал. Тот явился, с дружиной своей: что такое у вас? Васька с Лизаветой из своей палаты выскочили, заголосили:
- Жизни нет, караул! Сын ночами водит каких-то чужих, к нашему царству не приписанных! Вон сидит, девка какая-то гулящая, мы её знать не знаем! Ещё обворует, али яду нам подсыплет! Вон её отсюда ведите, в кандалы её, на каторгу!
Околоточный гадюке строго: кто такая? Жена, – гадюка отвечает.
- А царство чьё? – околоточный спрашивает.
- Его вот! – жалятся Лизавета с Васькой и на царевича указывают. – Сделали такую глупость, подарили сыну своё царство, жить сюда пустили из жалости, раз жёнка его обижала, а он теперь нас со свету сживает! Обзывает, криком кричит, аж стены трясутся, с кулаками бросается! Эту наглую, не приписанную, по ночам приводит, спать не даёт! Свинья он, подонок, чести-совести у него нет! Смерти нашей хочет! извести решил! Аж лик его младенческий со стенки сняли, в обиде родительской – не такой совсем сделался, как ране был!
- Разберёмся... – Околоточный бумаги достал, сел записывать. Лизавета с Васькой смотрят, чтоб всё там прописано было: и что «свинья», и что «подонок», и что царство ихнее, а не царевичево. Гадюка в дверях стоит, усмешки строит. Лизавета, чтоб на буйство её подбить, при околоточном, говорит от души от всей, что давно жгло:
- Что стоишь, мерзавка, наглая морда? Пшла вон отсюда, тебя тут не требуется! Тут семейное наше дело, а чужих – вон!
Но гадюка стерпела, тварь хитрая, уползла в каморку: всё, говорит, мне уж ясно. Околоточный бумаги сложил, говорит:
- Записать записал, а вам в суд надо, челобитную... там и решат, чьё царство. А сей момент по палатам расходитесь, и молчок.
Как ушёл он со своей дружиной, царевич говорит родителям:
- Почернеете вы от злобы... дальше всё больше врать вам придётся.
- Ладно-ладно, без тебя разберёмся! – подбоченилась Лизавета. – Тебя не спросили!
- В суде за всё ответишь! – Васька поддакивает. – Бумаги уже пошли! Увидишь у меня!
Гадюка сунулась:
- Поздравляю вас, сударыня, с облегчением. Тяжко, небось, личину-то носить, замучались, поди. А теперь и притворяться вам не надо, как личико своё показали.
Лизавета аж на месте подпрыгнула, перст указующий вытянула, кричит Ваське:
- Василий, она измывается, балаган тут учинила, усмешки строит! Слышал – сударыней меня обозвала! Околоточного зови назад!
Васька трубу разговорную хвать, околоточному жалится. Гадюка с царевичем спужались, вишь, баулы дорожные взяли, да бежать. Лизавета с Васькой перекрестились: слава тебе, боженька, стронулось дело. Войну объявили, в сражении первом победили, как и должно. Отбились.
Окончание: http://proza.ru/2013/02/05/215