Сталина любят все. Любят даже те, кто считает его злодеем, палачом, садистом. Любят Сталина и старые, и молодые. И священники Сталина любят.
Немцы как-то сумели освободиться от своей любви к Гитлеру, а мы товарища Сталина продолжаем любить.
А если спросить, за что любят, говорят: «При Сталине больше порядка было».
И Иван Иванович, и жена его Люся Сталина любят.
«А помнишь, Ваня, – говорит она мужу, – как при Сталине-то нам жилось хорошо, весело, ни богатых не было, ни бедных, все одинаково жили, и порядок был».
Иван Иванович вздыхает, говорит: «А помнишь, Люся, когда товарищ Сталин умер, мы с тобой в Москву ездили и огромную очередь в мавзолей отстояли, чтобы его в гробу увидеть. И все плакали, когда мимо гроба шли, такое горе всенародное было».
И Люся вздыхает, говорит: «Помню, Ваня, как же не помнить-то, товарищ Сталин такой родной и близкий в гробу-то лежал, как живой. А когда мы с тобой вышли из мавзолея, помнишь, небось, со мной истерика случилась, и успокоить ты меня не мог, и сам плакал».
И висит у них в спальне на стене портрет любимого товарища Сталина. Нашёл портрет Иван Иванович на помойке, в мусорном баке, вставил в рамочку и повесил над кроватью.
Все любят Сталина. Но говорить о своей любви к «злодею» не все решаются. А Иван Иванович о своей любви к товарищу Сталину говорит открыто, не таясь. «Товарищ Сталин, – говорит он, – самый родной мне и любимый человек, и нет ничего для меня в жизни дороже, как память о нём».
А когда слышит Иван Иванович, как товарища Сталина поносят, в репрессиях обвиняют, убийствах невинных людей, то не верит этому, возмущается, говорит: «Не мог товарищ Сталин невинных людей губить, мудрым он и справедливым был, а если и случалось, что невинные-то гибли, то без этого и обойтись нельзя было, ведь в окружении врагов и шпионов мы жили».
А сын Ивана Ивановича Сталина не любит – палачом его называет. Он из тех немногих, кто Сталина поносит.
И часто сын с отцом спорит, хотя спором это назвать и трудно. «Ты, батя, забыл, – говорит он отцу, – как твоего отца-то, деда моего, раскулачивали,и в лагерях он сгнил. За это ты изверга-то любишь?» Иван Иванович сердится, долго молчит, говорит: «При Сталине-то порядка больше было».
На этом спор между сыном и отцом и заканчивается.
А бывает, Сталин Ивану Ивановичу и во сне снится. О чём-то товарищ Сталин во сне с Иваном Ивановичем беседует, по-дружески как-то по плечу его похлопывает, улыбается ему. Но утром, проснувшись, не помнит Иван Иванович разговор свой с товарищем Сталиным, пытается вспомнить, но только усы, трубку, улыбку и помнит.
Рассказывает свои сны Иван Иванович Люсе, а она удивляется, завидует ему, говорит: «Счастливый ты, Ваня, мне бы такие сны-то!»
Но вот как-то видит Иван Иванович во сне товарища Сталина: идёт он ему навстречу и какой-то сердитый, трубку свою раскуривает, на Ивана Ивановича пристально смотрит, говорит: «Доложил мне Лаврентий Берия, что подозреваетесь вы, товарищ, в шпионаже в пользу японской разведки. Что вы можете сказать в своё оправдание?». Говорит он и как-то в глаза Ивану Ивановичу недобро смотрит.
У Ивана Ивановича даже ноги подкосились. «Да как же, товарищ Сталин, – говорит он, – я японским шпионом-то быть могу, ведь я за всю свою жизнь и японца-то ни одного в глаза не видел, да и простой я слесарь, какие же секреты-то государственные я могу японской разведке предавать!»
А товарищ Сталин хмурится, трубку раскуривает, говорит: «Я, товарищ, Лаврентию своему верю, как себе, но мы проверим, есть у меня ещё сомнения в вашей виновности, но если подтвердится ваша вина, то уж пеняйте на себя, товарищ, пойдёте в лагеря на десять лет без права переписки».
Иван Иванович и совсем уж духом пал, плачет, говорит: «Помилуйте, товарищ Сталин, ведь без переписки-то – это смерть верная, расстрел!»
Товарищ Сталин как-то загадочно усмехнулся, говорит: «А что же вы хотите, товарищ, в окружении врагов мы находимся и с предателями не церемонимся».
И исчез Сталин из сна Ивана Ивановича…
Просыпается Иван Иванович в поту весь, сон вспоминает… А когда немного успокаивается, Люсю будит, сон ей свой рассказывает.
Люся сочувствует мужу, говорит: «И чем уж ты, Ваня, Лаврентию-то не угодил, что он тебя так перед товарищем Сталиным осрамил, японским шпионом-то выставил? И как в это поверить-то можно, ведь мы с тобой толком-то даже не знаем, где и Япония-то эта проклятая находится!»
Сочувствует Люся мужу, успокаивает, но и сомнение у неё какое-то: а если и впрямь Ваня-то шпион японский, она-то не замечала, а Берия и раскрыл его. Но вспоминает Люся, что во сне всё это с Иваном Ивановичем происходит, и успокаивается.
Лежат они в постели, на портрет любимого товарища Сталина на стене смотрят… И товарищ Сталин со стены на них смотрит… И уж кажется им, что смотрит он на них как-то не по-доброму, сердито и как бы сказать им хочет: «Ну что, шпионы японские, попались!»
Тревожно Ивану Ивановичу, и боится он встречи с товарищем Сталиным во сне: ведь если и впрямь подтвердится его связь с разведкой-то японской, так уж и десять лет без переписки. И расстрел…
И каждое утро спрашивает Люся мужа: «Ваня, товарищ Сталин-то не снился тебе?» Но товарищ Сталин в снах Ивана Ивановича не появляется – то ли не досуг ему, то ли не подтвердилась вина Ивана Ивановича в японском шпионстве.
А портрет товарища Сталина они со стены сняли, за шкаф поставили – тревожно им как-то под его пристальным, сердитым взглядом.
Но любят они товарища Сталина по-прежнему. А Иван Иванович открыто, не таясь, говорит: «При Сталине-то больше порядка было».