***
- Бабушка, это ваш посох?
Какая–то незнакомая девчонка стояла рядом с избушкой, и в руке держала потерянный Бабой-ягой в прошлом году посох.
- Давай сюда!
- Ты, бабушка, не торопись. Поменяйся со мной.
- Да ты, девка! Да как ты смеешь!
Баба–яга протянула к ней свою костлявую и грязную руку. Но девчонка ловко вскочила на пенек, и, держа в руках посох – стала потихонечку его поворачивать.
Старуха почувствовала дурноту и дрожь в коленях.
- Видишь, сколько гадости ты людям наделала. Зачем детей пугала? Зверушек, птиц из рогаток стреляла? Возле твоей избушки птицы не поют, деревья не растут.
- А сама-то ты кто такая!
Старушка подбоченилась:
- Небось, с вурдалаками, вампирами, демонами дружишь?
- Нет, с вурдалаками не дружу, с вампирами и демонами приходиться. Работа такая. Кому сейчас легко?
- А, видишь?
- Сейчас не обо мне разговор. Ты посох–то получить обратно хочешь?
- Ох, и борза ты, девка, ох, борза! Конечно, хочу.
- Так вот. Я тебе посох, а ты – в избушке приберешься. Все старье, да гнилье сожжешь. Да сама себя в порядок приведешь. Уж больно на тебя жалоб много.
- Да где это видано, чтоб я, нечисть в седьмом поколении…..
Девочка потихоньку повернула посох.
- Ладно, ладно, не хулигань. Будь по-твоему.
- Посох-то в руки бросить, или здесь, на пеньке оставить?
- Дураков нет, себе руки палить! Брось на траву, в четверг, после дождика подберу.
Девчонка бросила на траву посох и исчезла, как небывало.
Баба–яга, кряхтя и ругаясь, забралась в избушку и огляделась. Ну, столетняя грязь – все привычно, как обычно. Она залезла на печь и стала глядеть в закопченный, покрытый паутиной потолок. Не буду ничего делать, обойдется. Ну и молодежь пошла – бабушек обижают, никакого уважения к многолетнему стажу нету.
А с другой стороны колдовское слово – есть колдовское слово. Еще лицензии лишат. А что она еще умеет, как людей пугать? Не на детских же утренниках ей выступать, всем на посмешище. Старуха еще долго ворочалась, кряхтела и ругала нынешнее поколение и всех и всяко. Но утром стала выгребать метлой все, что было ненужно. Она запалила небольшой костерчик в овраге, и спалила старье. Потом в золе испекла себе несколько картофелин. Тут ей захотелось самой помыться. Умывшись у ручья, нашла в сундуке лохмотья почище, лет триста от бабки хранившиеся. Вспомнив, что у нее есть самовар, начистила его песочком, распалила, и села пить к окошку чай с душицей и мятой.
Какой–то неразумный бельчонок выбежал к ее избушке. Вдруг, Баба – яга с удивлением обнаружила, что пугать его у нее нет никакого желания.
- Слышь, ты, любезный, – она бросила бельчонку орешек, - Ты теперь к Лешему беги, скажи, что жду его вечером в карты играть.
Как хорошо–то от чая стало!
Она подошла к осколку старого зеркала и стала разглядывать себя. Глаза грустные, одинокие. Правильно в народе говорят, не смотри в осколки, а она по молодости никого не слушала. Вот одна на старости лет и осталась. И Кощей тоже один, так и не женился, болезный. Все над златом своим чахнет. Много ли от него ему счастья? В круиз не съездил, машину не купил, так и гниет в своем подземелье. Да жив ли он еще? Она достала тарелочку с наливным яблочком. Правда, когда–то это яблочко было наливным, а теперь, только высушенный огрызок остался, и, сдунув пыль, пожелала увидеть своего ненаглядного. Кощей был бледный и худой. Не ест наверно, все экономит.
Ну ладно, Кощеем я завтра займусь. А сегодня Леший в гости придет. Она взбила волосы себе повыше, черникой намазала губы и села к окну ждать. Нет, пугать никого не хотелось. Покопавшись на полке, где хранились всякие приятные мелочи, вытащила оттуда гусиное перо и клюквенным соком стала писать на бересте:
Где дремучий бор, глухомань,
Где растет пахучий дурман,
На пеньке избушка стоит,
На ветру тихонько скрипит.
И пуская колечками пар,
И пыхтит, и дымит самовар.
А пушистый и сумрачный кот,
Про меня свои песни поет…
Может лучше кровью писать, чтоб крепче было? Ладно, пока так сойдет.
2012.