Ответ на первый вопрос был почти готов, когда к Сашке опять подкралась эта назойливая мелодия. Она уже четвертый день донимала, преследовала его, мешала готовиться к зачету.
Сашка замотал головой. Не тут-то было. Музыка зазвучала в нем еще громче, заглушая последние воспоминания о теореме Остроградского – Гаусса. Мелодию поддерживали, в нее вступали все новые и новые инструменты, от еле слышных скрипок, виолончелей и флейт до духовых. И когда вступили громогласные, подобные иерихонским, трубы, слабаки Остроградский и Гаусс окончательно капитулировали.
Музыка звучала, заглушая все прочие посторонние звуки. Казалось, сейчас Петр Павлович стукнет по крышке стола так, что с него посыпется стопка зачеток, и просто-напросто выгонит его из аудитории. Но Петр Павлович задумчиво барабанил по столу что-то свое. Ни Петр Павлович, ни кто-либо другой в аудитории Сашкиной музыки определенно не слышали! Весь сводный академический симфонический объединенный гвардейский оркестр звучал только в нем и для него. Для Сашки.
Сашка был готов заплакать от досады, но заглушив на мгновение весь оркестр, его ужалила мысль, от которой аж в пот бросило: «А что если я – талант?! Только еще не проявившийся. Может это какая-нибудь прелюдия или фуга? Во! Фуга №1! А чему тут удивляться? С гениями это нередко случается. Вон, Менделееву его же таблица приснилась, Нильсу Бору - модель атома, Тартини услышал „Дьявольские трели“ во сне, Дали свои сюрреалистические картины – сквозь галлюцинации…»
И Сашке стало совсем ни до Петра Павловича, который уже подозрительно посматривал в его сторону, ни до Остроградского с Гауссом, ни до каких-то там интегралов.
«Ах, Петр Павлович! Ну, оставите вы его, Сашку, без стипендии… Но, знали бы вы, что может потерять человечество, если он, Сашка, сейчас же, сию же минуту не зафиксирует эту мелодию?»
Сашка пододвинул чистый лист и грустно уставился на него. Ноты он представлял себе в виде заумных крючков и закорючек. «Все начинается со скрипичного ключа», - подумал он. Но вместо скрипичного ключа, как Сашка ни старался, у него получался - какой синтез символа бесконечности и знака интеграла по кругу.
Мелодия же в нем звучала с неослабевающей силой, всего лишь раз, всего лишь на мгновение прерванная неприятной мыслью о пересдаче.
Улучив момент, когда Петр Павлович зашуршал в портфеле своими бумагами, Сашка обернулся.
За ним, над исписанным формулами листом, склонилась Валентина.
- Скрипичный ключ…, – прошептал Сашка.
Валентина оторвала взгляд от бумаги, ее глаза стали округляться, увеличиваться, и если бы не очки, наверняка бы вывалились на стол.
- Скрипичный ключ, – повторил Сашка и положил перед ней вчетверо сложенный листок.
В следующую секунду он уже дрожащими руками разворачивал его. Там аккуратно было выведено одно слово – «дурак».
- Сама ты…, - отреагировал Сашка.
«Во, дался мне этот скрипичный ключ!» - решил он, - «Все равно я нот не знаю. Но ведь как-то записывали музыку. Какими-то «крюками» и «знаменами», еще в кроссворде было – «единица нотной записи в древней Руси, и удар в боксе…»
«А, ладно, обойдемся без скрипичного ключа, да и без «крюков» тоже» - Сашка был не из тех, которые впадают в отчаяние при первой же неудачи, отступают перед первой преградой. Нет. Он не "ограбит" человечество!
Еще несколько секунд раздумья и по бумаге побежали, обгоняя друг друга, его каракули: «Пам, парам, парам, пам-пам. Пам, парам, парам, пам-пам.»
«Ну и дела! - подумал он, - в школе на пении я все время делал физику, а сейчас – наоборот. Чудно!»
Наконец Сашка написал последнее «пам-пам», поставил точку и от удовольствия зажмурился.
Когда он открыл глаза, перед ним притих переполненный зал. Все ждали его – Сашку! Кто-то приглушенно кашлянул, и Сашка, насупив брови, посмотрел в ту сторону…
Ну, конечно же, это Петр Павлович! У него и здесь вид, как будто он целиком съел неочищенный лимон!
Сашка постучал ручкой. Нет, уже не ручкой – в руках у него была настоящая дирижерская палочка, которую ему только что со слезами на глазах преподнес, и не какой-нибудь Остроградский – Гаусс, а тот самый Тартини!
У ног упал тяжелый букет роз. Настенька! Да, Настенька, которая любую его попытку запеть, обрывала: «Этот стон у нас песней зовется…».
А это опять Петр Павлович! Ах, этот Петр Павлович! И почему доцентов не учат, как надо вести себя в общественном месте! Ну - знакомы, ну – встречались, так зачем же на весь зал выкрикивать его – Сашкину фамилию… Она и так всем известна…
Но Петр Павлович был уже рядом, заслонив своей тяжелой фигурой и Настеньку, и оркестр, и зрительный зал:
- Пеночкин, я к вам уже четвертый раз обращаюсь, если вы готовы…
А вечером Сашка, скромно промолчав о том, что он «завалил» физику, показывал свое сочинение соседке Настеньке.
Настенька заботливо потрогала его лоб, засмеялась и посоветовала обратиться к врачу.
- Ты ничего не понимаешь, вот послушай.
Сашка откашлялся, набрал воздуха и затянул:
- Пам, парам, парам, пам-пам. Пам, парам, парам, пам-пам.
Настенька терпеливо слушала, хотя еще немного и она бы не выдержав, рассмеялась. Но Сашка уже закончил свое патетическое «парамканье»:
- Ну, как?
- Как? Как? Отдаленно.
- Что отдаленно? – не понял Сашка.
- Отдаленно напоминает Штрауса «Сказку Венского леса». Вот послушай, еще один талант, тоже непризнанный и, наверное, не протрезвившийся. – Настенька кивнула в сторону детской площадки…
На скамеечке, под грибком, сидел дядь-Вася из соседнего подъезда. Он всего-то с неделю как вернулся, кто говорил - с гастролей, кто утверждал - из лечебницы, а злопыхатели - так из «мест не столь отдаленных». Эх! Кто бы знал, как дядь-Вася соскучился по своей «тубочке»! Он ласково погладил покоящийся на коленях музыкальный инструмент, тяжело вздохнул, взглянул на пустую бутылку у ног, потом на часы и вздохнул еще тяжелее. Его поросшее щетиной лицо выражало всю глубину творческих мук.
Он порылся в кармане, извлек позеленевший мундштук. Подул в него, постучал об скамейку, и над засыпающим кварталом понеслась Сашкина Фуга №1.
- А ведь ты плагиатор, милый мой, - крикнула ему на ухо Настенька.
Сашка расслышал только два последних слова…