Никогда не знаешь, где окажешься завтра. Может быть, ты будешь дома с женой сидеть перед телевизором и впитывать нейронами мозга иллюзорный мировой порядок. А может быть, как мой друг, лежать на операционном столе полевого лазарета на чужой земле. Но каждый из нас боится оказаться на длинном лисьем носу и петь прощальные песни хитрой сестрице.
Я же – оказался в стареньком исследовательском звездолете Хаббл, который неожиданно, в таком далеком сгустке черной материи нашей вселенной, засек наш радар. Естественно, под давлением военного режима и внутреннего чувства патриотизма, мы были обязаны проверить это судно. У меня уже давно возникла некая мысль, что чем дальше и быстрее мы движемся по рельсам прогресса, тем чаще мы отдаем свою жизнь в руки судьбы, переходя от теизма и идеологий к неведенью и личностной деградации.
Бытность вещей уже давно переварила в своем бездонном желудке всякую романтику. А ведь какую поэзию вызывает вид из иллюминатора малой каюты: притягивающий глубокий темно-синий массив, который нежно играет сияющими звездами дальних галактик. Романтика! По крайней мере, так считал ассистент Фримен, написав пару строк в своем прощальном письме.
«Сияющие огни. На фоне мрака.
Железо, металл – посредине океана.
Что было – умрет. И будет – свобода!»
Сейчас этот человек действительно свободен – духом, ведь тело его ютится в тесном спецмешке, как и тела других членов экипажа. Каждый из них перед инцидентом написал прощальное письмо и оставил его в своей каюте.
Уже входя в каюту, можно предугадать содержание такого прощального письма. Диски с умеренным роком, разглаженные халаты и рубашки, аккуратно сложенные на полке, фотография в фоторамке – строки обращены к жене и детям, о сильной отцовской любви к ним. Если же при входе в глаза бросаются плакаты девушек эрожурналов, диски с порнографией – то письмо обращено родителям или братьям, а суть письма – сожаление. Сожалеют почти все – кто-то о жалко прожитой жизни, кто-то о недостроенном доме, а кто-то – что больше никогда не увидится с близкими. И, конечно же, вторая часть письма – это просьба. Просьба передать письмо любимой сестренке, просьба накормить оставшуюся дома собаку, просьба никогда не забывать его. Желание жить в памяти других – это следствие инстинкта самосохранения. Но не каждому суждено воздвигнуть себе памятник.
Пока я ходил из каюты в каюту, переживая чувства каждого бедного смертника, которому милосердно дали время проститься, наш инженер запустил двигатели старенького Хаббла. Работал он довольно шумно – рев умирающего льва слышался даже в каюте – однако, это характерно для всех моделей этой серии. В одной из кают мой взгляд остановился на печенье. В письме говорилось, что эти печеньки испекла ему мама. Он очень хотел бы увидеть ее лицо, фартук цветочной расцветки, семейный полдник. Для него дороже всего в те минуты были эти печеньки. В них – вся его жизнь. И его жизнь кто-то разломил по палам, оставив лишь маленькие крошки.
Вдруг, пробудив меня от транса печального чтива, раздался хлопок. Затем еще два. Только увидев улетающего нашего разведчика, я осознал, что это были за хлопки. Инженер и пилот мертвы, а судно движется курсом в давно забытую человечеством планету. Но мой стакан на половину полон – у меня есть время написать свое прощальное письмо. Хотя вряд ли его уже кто-то прочтет.
Находясь в кабине управления, начинаешь о многом задуматься. О том, чего не сделал, чему не научился. Лично я – почему не ходил на курсы пилотирования?! Панель управления моими глазами выглядит как пульт для телевизора с множественными кнопками, с которыми мне не разобраться.
Передо мною возникла дилемма. Много бывает в жизни дилемм, много решений принимается – верных и неверных. Но вот уже и последняя дилемма – оставить всё как есть или нажать «autopilot». Но в чем разница?
Я съел последнюю печеньку из той каюты.