1.
Капитан Зацепин возвращался с учений, которые длились долгих два месяца. Ехали вторые сутки, в душном купе стоял стойкий запах перегара, консервированной снеди и немытых тел. Бурное обсуждение прошедших учений разбавлялось столь же бурными рассуждениями о женщинах и машинах. Но общительному и компанейскому Павлу в этот раз все происходящее казалось невыносимым. Его то и дело бросало то в дрожь, то в жар, не давая уснуть, страшно болела голова, ныли суставы. Все, что он сохранил в памяти о последних сутках пути – это оглушительный, назойливый стук колес.
Очнулся он от того, что кто-то долго не брал надрывающийся телефон. Павла этот факт уже не просто раздражал, а начинал злить. Он открыл глаза, и, еще не осознавая реальности, сообразил, что звонит именно его мобильник. Взяв трубку, он огляделся и не сразу понял, что находится в больничной палате.
- Алло, алло-о…Блин, Паха, ты что там, совсем завис? Але, ты еще живой там? – настойчиво звучало в трубке. Павел попытался ответить, но голос дал петуха и сорвался: – Ты как, пришел в себя? Ну, ты, брат, и задал нам...
Звонил приятель, с которым они вместе возвращались с учений. Он рассказал, как у Павла поднялась температура, как он метался в бреду по купе, как они тщетно пытались сбить жар всеми известными и подручными народными способами. Рассказал, как через несколько часов на ближайшей станции (благо то оказался областной город) бригада скорой помощи сняла его с поезда и в бессознательном состоянии увезла в госпиталь.
- Так что, мы уже дома! – радостно подытожил приятель.
- О –е-т?! - От неожиданности Павел чуть не подскочил с кровати. В правой руке больно кольнуло, и он только сейчас заметил стоящий рядом штатив с капельницей и трубочку, тянувшуюся к его руке. – Это сколько же я тут? – попытался сообразить он.
- Посчитай, вторые сутки пошли. Ты что, все еще не врубился? Ничего себе, как тебя прижало! Ну, давай, поправляйся. К твоим заходил, все нормально, не переживай. Наши все привет передают. Если что понадобится, звони, организуем. Сам знаешь, у нас невыполнимых задач нет… Так что, давай, до встречи!
Павел положил телефон. Перекинувшись парой фраз с соседями по палате, он откинулся на подушку и попытался хоть как-то восстановить в памяти события последних двух-трех суток.
2.
Второй звонок раздался часа через три. Номер был не знаком, но голос, вещавший из трубки, сомнений не вызывал.
- Здравствуйте, Павел Александрович, как самочувствие? Пришли в себя?- голос комбрига звучал бодро и официально.
-Так точно, товарищ полковник! – Павел старался ответить соответственно, но от лекарств мысли становились тягучими и в сознании царил туман.
- Ну, вот и хорошо! Таким молодцам, как вы, простуда – раз плюнуть! Так что, поправляйтесь, дело есть важное. Тут, понимаете, боец над вами… того… умер… Надо бы его тело домой доставить.
- В смысле! – Павел подумал, что ослышался, из-за тумана в голове что-то недопонял.
- Вы где находитесь?
- В госпитале… - неуверенно произнес он.
- Да понятно, что в госпитале, - перебил его полковник. – Где конкретно?
- В палате…
- В каком отделении?
-В терапии.
- Правильно, на втором этаже. А на третьем, то есть над вами, лежат срочники. Так вот, один из курсантов, кстати, числящийся как раз в вашем подразделении, умер, и его надо домой отвезти. Раз уж вы там, так и займитесь этим делом. Все ясно?
- Это что же, «Груз 200»?! А я-то тут причем?! Я, товарищ полковник, вообще еще до дома не добрался с учений…
-Что вам непонятно, товарищ капитан? Или вы предлагаете мне людей туда-сюда гонять? Раз вы там, то извольте выполнять! - судя по голосу, командир был недоволен.
- Вас понял, товарищ полковник! А как же быть, мне ведь за эту командировку еще по документам отчитаться надо? К тому же, нужны новые ВПД, бумаги какие-то, приказ… Я с этим ни разу не сталкивался.
- Короче! С отчетом не беспокойтесь, потом представите. На счет новых ВПД и сопутствующей документации – решим. Пока процедура вскрытия, составления актов и так далее… Думаю, пара – тройка дней у вас есть, чтобы самому на ноги встать. Так что, давайте, поправляйтесь!
Полковник уже готов был дать отбой, но Павел успел:
- Товарищ полковник, хоть скажите, кто?
- А…. - голос командира звучал уже мягче, - рядовой Смирнов.
- Что-то не припомню…
- Не старайтесь. Вы его не знаете. Он к нам уже без вас поступил, перевели из соседнего региона. Он у нас в бригаде вообще еще не появлялся. Только документы передали. А он вот не доехал, умер от пневмонии. Доставите домой, в Н-ск, похороните по инструкции. Все, отдыхайте, позже перезвоню.
В трубке раздались гудки. Ошалевший от таких событий Павел еще долго находился в прострации, его мозг упорно отказывался верить в реальность происходящего.
3.
Полковник позвонил на следующее утро. Сообщил о том, что все вопросы с документами улажены, что сейчас к нему, к Павлу, выезжает лейтенант, который привезет новые ВПД, деньги на погребальные расходы и четкую инструкцию, в которой законодательно прописана последовательность действий при перевозке и захоронении «Груза 200».
-Есть, понял… - протянул Павел, потом мысленно добавил: «Разрешите выполнять?» И после того, как в трубке раздались короткие гудки отбоя, уже вслух произнес: - Разрешите бегом?
Он прислушался к себе, но ни желания выполнять данное поручение, ни понимания того, как он это будет делать, у него так и не возникло. Радовало то, что к нему в помощь выделили человека, что не придется один на один общаться с убитыми горем родителями, чего он боялся больше, нежели каких-то остальных сложностей. Но когда через сутки раздался очередной звонок, и немного взволнованный лейтенант Кулышев попросил его встретить в аэропорту, так как он не ориентируется в городе, Павел понял, что большую часть забот ему придется тянуть самому.
И все-таки, с приездом Сашки Кулышева жизнь начала приобретать реальность, в предстоящем задании наметился хоть какой-то план. Пока Павел принимал последние уколы и капельницы, Санек, вопреки ожиданиям, отработал вопросы с местным военкоматом, организовал оцинкованный гроб и другие ритуальные принадлежности, пусть не без проблем, но достал билеты на самолет. Так что Павлу осталось только утрясти все вопросы со вскрытием, медицинскими документами и готовиться к встрече с отцом умершего паренька.
После вечернего обхода и очередной порции уколов, Павел принялся изучать личное дело покойного Романа Смирнова и ужаснулся: он был единственным сыном в семье. Сразу представил своих родителей, как бы они горевали, не дай Бог, получив такое известие. И здесь неважно ведь, один ты в семье ребенок или десятый. Для родителей дорого каждое дите. Рождение каждого ждут с нетерпением, каждого приходится растить, воспитывать, выпускать в жизнь. В жизнь, а не в смерть.
По счастливому стечению обстоятельств, а, может, по молодости лет, смерть капитану приходилось видеть нечасто. Даже Чечня, где он отмотал положенные три месяца, пощадила его от кровавых зрелищ. По роду службы их маленькое подразделение находилось на крупных базах и непосредственное участие в боевых действиях не принимало. «Груз 200» частенько проходил через их базу для отправки на большую землю. Но это, как правило, были обезличенные черные мешки или же цинковые гробы. Да, это были наши ребята. Да, это были герои, но там война…. Там каждый, так или иначе, готов к смерти. А здесь… Что здесь? Как понять, как объяснить родителям эту тупую, нелепую и непростительную смерть? Даже не несчастный случай, которых в Армии, как и в обычной гражданской жизни, бывает предостаточно… Умер от пневмонии. Это в наш-то век—век цифровых технологий, атомной энергетики, искусственного интеллекта?! Глупо! Тупо! Непростительно!
«Черт знает, что там произошло! – размышлял про себя Павел. – Здесь, в бездушных медицинских справках и свидетельствах, ничего, конечно, толком не поймешь. Да и потом вряд ли кто-то станет мне что-то объяснять. А ведь он числился в моем подразделении… Значит, теоретически, это «непростительно» адресовано непосредственно ко мне?... И кому, интересно, кому я стану доказывать, что даже никогда не видел этого рядового Смирнова в лицо, и что до вчерашнего вечера вообще не знал о его существовании? О погибших в бою солдатах для родительского утешения можно хотя бы рассказать историю героического подвига их сына. А что я могу рассказать об этом пареньке? Каким он был: тихим или задиристым, слюнтяем или толковым, ответственным или шалопаем?... Вот ведь задача… И надо же было так вляпаться! И ведь самое обидное, что от меня ни тогда, ни сейчас ничего не зависит… Что я скажу завтра отцу, честно отправившему сына служить Отечеству? Мало того, судя по всему, сделавшего все, что бы тот попал в самые мирные, самые безопасные, если можно так сказать, войска? Бардак!»
-Бардак, мля!!! - смачно выругавшись, произнес он вслух. И каждый из находящихся в палате (если бы было можно) с готовностью поддержал бы всеобъемлющее понятие этого слова. Потому что сам ежедневно и ежечасно варился в этом бардаке. И даже осознавая это, вынужден продолжать жить по его противоречивым и подчас до очевидности нелепым законам. Потому что, в сущности, был лишь малюсеньким винтиком в хвосте огромного отлаженного механизма армейского бардака. И до гниющей головы было не достать…
4.
- В общем-то, все, - констатировал делавший вскрытие патологоанатом, звучно шлепнул печати на «Акт вскрытия», который вместе с остальными документами протянул Павлу. - Внешних повреждений, синяков, ссадин нет. Случай, скажу вам, вполне заурядный, запущенная пневмония, началась обструкция… Слабоваты легкие у парнишки оказались, слабоваты… А тут еще реакция на антибиотик… Одним словом, поздно его к нам привезли, поздно. Прошляпили… Хотя, время развития симптомов бывает весьма индивидуально… Жаль парня… Ему еще жить бы да жить…
«Прошляпили, значит… Твою мать… Кто, кто прошляпил? Почему, опять же, затеяли перевод? Проблемный был или похлопотал кто? Жаль, жаль, не то слово…», - размышлял капитан, меряя шагами гулкий коридор морга и время от времени поглядывал на дверь, за которой двое санитаров обряжали в парадную форму рядового Смирнова. Он попытался представить его в гражданке, например в джинсах, футболке, и не смог. Потому что привык видеть их в форме, потому что для него они всегда были рядовыми, военнослужащими - здесь и сейчас. Военнослужащие… Но как часто, особенно в первые дни и недели после призыва, он ловил себя на мысли, что перед ним, в сущности, еще дети. Дети, нередко впервые оторванные от мамкиной юбки, растерянные, напичканные наставлениями и страшными байками про ужасы армейских будней. Теперь он, ротный командир, был для них и мамкой, и папкой, и страшным дядькой. Во многом от его расторопности, внимательности и объективности зависело то, как сложится у них служба. Ему приходилось предугадывать все их возможные глупости, держать на контроле проказы, проступки и междоусобные стычки, кои являются неотъемлемой частью любого мужского общества. А для этого нужно было все видеть, все слышать, все знать. Мало того, нужно было понять сущность каждого, тенденции его поведения и безошибочно определить пределы его принципиальных возможностей. Только так он мог держать в узде и управлять неисчерпаемой энергией этих «детей». И если он ошибется, если даст слабину, то быть беде. Потому что энергия та, неуемная, вкупе с полудетской бесшабашностью, такого могут наворотить, что страшно подумать. А в ответе за все, как говорится, и перед Богом и перед людьми – ротный. И то, что сейчас он не дома, в теплой кровати с женой, а здесь, в промозглом коридоре морга чужого враждебного по отношению к нему города, - еще одно тому подтверждение.
5.
- Крепитесь, Николай Михайлович! – это все, что он смог выдавить из себя, когда в дверях аэровокзала показался Смирнов–старший. Сказал и сам почувствовал, как фальшиво и не к месту звучат его слова. Высокий, суховатый мужчина поднял седеющую голову и посмотрел на стоящего перед ним капитана. До сих пор Павлу еще не приходилось держать такого взгляда. Знавал он дерзкие взгляды подчиненных; вызывающие, угрожающие и насмешливые – ровесников; гневные, даже испепеляющие – вышестоящего начальства. Но такой спокойный, сухой, до самых глубин пропитанный болью взгляд он видел впервые. В нем одновременно читалось и осуждение, и ненависть, и смирение с непоправимостью случившегося. Под тяжестью того взгляда Павел врастал в пол. «Лучше бы он наорал, бросился на меня с кулаками…», - думал он, из последних сил сдерживаясь, чтобы не отвести глаза. Говорить что-то еще он не считал нужным. Потому что понимал, что никакие слова не возместят потерю сына, они даже не способны хоть сколько-то смягчить боль той невосполнимой утраты.
Неизвестно, сколько бы продолжалась эта пытка взглядом, если бы не лейтенант.
- Примите мои…, наши… соболезнования... Такой удар… Ну, в общем… - начал он, заикаясь, и стушевался, замолчал совсем, как только Смирнов-старший повернулся в его сторону.
- Да… Да. Понимаю. Вы думаете мне впервой сыновей хоронить? Нет… Скольких уже положил в сыру землю…- говоря это, мужчина едва заметно кивал головой, и взгляд его, по-прежнему, был отрешенный. – Ну, куда идти?
Процессия двинулась к выходу, а Павел, словно пригвожденный к полу, не мог сделать и шага, пытаясь понять смысл только что услышанного, ведь то, что сказал отец, полностью противоречило анкетным данным.
- А… как же? Ведь тут сказано «единственный»… - оторопело начал Павел.
Сопровождавший отца старший лейтенант Н-ского военкомата зашикал на него, незаметно замахал руками, давая понять неуместность вопроса. И поравнявшись с ним, шепотом обрывисто объяснил:
- Он в Афгане воевал… Там много пацанов из его подразделения положили, так он всех их своими детьми считает. Потому и держится… А сын один, единственный. Мать, мать плоха…
В больничном морге задержались недолго. Все необходимые документы были уже готовы. Запаянный оцинкованный гроб поместили в деревянный транспортировочный ящик, опечатали с двух сторон сургучной печатью, туда же прикрепили бирку с именем умершего и пунктом назначения. За всей этой процедурой отец наблюдал молча. С тех пор, как выехали из аэропорта, он не проронил ни слова. И только когда последние справки и акты были подписаны, когда суетящиеся вокруг люди расступились, он подошел к гробу.
- Сынок… - едва слышно произнес он и дрожащей рукой ласково погладил гроб. – Ну, все, домой…
По лицу отца ручьем покатились слезы.
6.
Самолет сделал вираж и круто устремился вниз. Он не коснулся, а попросту плюхнулся шасси о землю, отчего машина подпрыгнула, ее резко бросило в сторону. С полок посыпались сумки, пассажиры вцепились в подлокотники кресел, некоторые из женщин взвизгнули. Мгновение, и очередной толчок о землю. На этот раз самолет приземлился на правое шасси, и лишь затем, тяжело сев на остальные, покатился по бетонке. В салоне стояла мертвая тишина. И только когда скорость ощутимо снизилась, пассажиры начали робко аплодировать.
Павел опасался, что в самолете ему придется сидеть рядом с отцом, и нужно будет о чем-то говорить. Но предупредительный старлей избавил его от этого испытания, так что практически все три часа полета он проспал. Весьма жесткая посадка вернула его к действительности. «Не повезло парнишке! Даже похоронить по-человечески не получается!», - первое, что пришло ему в голову, когда самолет заскакал по посадочной полосе. И только потом промелькнул страх за собственную жизнь, понимание неотвратимости и безвыходности ситуации.
Но все обошлось благополучно. Степенные, невозмутимые, с нервной дрожью в ногах и руках пассажиры покидали самолет. Павел не торопился. Он знал, что прежде с летного поля увезут всех пассажиров, лишь затем подойдет катафалк, и начнется выгрузка гроба, обусловленная многочисленными пунктами инструкции. А значит, еще есть время, чтобы собраться с мыслями, наметить первоочередную последовательность действий, чтобы подготовится к встрече с матерью покойного. Старлей в нескольких словах успел обрисовать всю сложность ситуации: что сын единственный, что отец из принципа не стал отмазывать его от Армии, так как сам воевал. Что мать сама не своя от горя, а в их маленьком поселке только и разговоров, что об этом ужасном случае. Да он и сам понимал, что не к теще на блины приехал, а к матери, потерявшей сына. Понимать – понимал, но даже предположить не мог, как будут разворачиваться события.
После полумрака авиасалона яркое полуденное солнце на мгновение ослепило Павла. Когда глаза немного привыкли к свету, то он отчетливо различил перед трапом самолета толпу встречающих. В основном это были женщины в траурных черных одеждах. Увидев людей в военной форме, они, как по команде, подняли страшный крик и плачь. На голову Павла, в чьем лице на данный момент были представлены и Российская Армия в целом, и командование подразделения, в котором служил почивший паренек, и все «бездушное» офицерство, словно камни, посыпались проклятья, обвинения и угрозы.
-Убили, изверги! Чтоб вам всем пусто было! Ироды!
- Будьте прокляты, вы и ваша Армия! Защитники… Кого вы защитили? Меня, нас? Вы только людей гробить умеете! Все вы там бандиты!
- Мы этого так не оставим! Вы все поплатитесь за безвинную смерть наших сыновей! Мы этого так не оставим! Прокуратура, суды – мы заставим их сказать правду! Мы добьемся справедливого наказания убийцам и тем, кто их покрывает! – кричала в рупор высокая, еще не старая, но совершенно седая женщина. Как потом выяснилось - председатель местного комитета «Солдатских матерей».
- Убили! Мальчика моего убили! Убили….. – громче всех стенала, упавшая от бессилия на колени мать. Ее сразу подхватили и попытались усадить на нижнюю ступеньку трапа.
Павел оторопел. Уж чего – чего, а такого он точно не ожидал. Первым и естественным желанием было сбежать, вернуться в самолет и не выходить оттуда, пока весь этот свалившийся на него «кошмарный сон» не закончится. Но сзади уже стояли лейтенант, отец и сопровождающий его старлей. Так что отступать было некуда, а потому, стряхнув оцепенение, капитан твердо шагнул навстречу неизбежному.
- Примите мои соболезнования! Для вас это невосполнимая утрата…- начал он заранее подготовленную для матери речь, но не закончил.
Мать подняла почерневшее от горя и слез лицо, горящие слепой ненавистью глаза, и, не дав договорить, кинулась на него с кулаками:
- Да что ты, щенок, можешь знать о невосполнимой утрате! Ты, молокосос! Ты хоронил своих детей? Что ты знаешь о моей кровиночке, о моем горе…
Она бы вновь упала, если бы Павел не подхватил ее. И пока она била его кулаками в грудь, молча стоял, закрыв глаза. А что ему оставалось, ведь то была правда. Он не знал ее сына, и не знал ее боли. Как не знает каждый из нас того, что не пережито и не прочувствованно на собственной шкуре. И нельзя за это винить и оправдываться. Как нельзя винить и оправдываться за молодость, за отсутствие жизненного опыта.
- Ну, мать. Все, все. Не надо, пойдем. Все. Он здесь, он с нами… Наш мальчик… - отец нежно обнял ее за плечи, с силой оторвал от онемевшего капитана и увел в толпу женщин.
Почувствовав облегчение и стараясь не обращать внимания на выкрики и рыдания, Павел направился к хвосту самолета, где уже начиналась выгрузка гроба. Прежде, чем поставить в катафалк, двухсоткилограммовый ящик опустили на землю, и, как того требовала инструкция, Павел начал осмотр его целостности.
-Черт, этого мне еще не хватало! – тихо выругался он себе под нос, когда обнаружил, что сварочный шов лопнул в двух местах. И, продолжая сидя на корточках обследовать обшивку, уже про себя подумал: «Наверное, во время посадки тряхнуло. Что же теперь делать? Как все это оформлять? Мне ведь служба безопасности акты не подпишет…»
-Простите, а вы не могли бы еще пройти так же, как сейчас? – Капитан поднял голову. Над ним возвышался мужчина, примерно его лет, спешно разматывающий какие-то провода.
-Что? – не понимая переспросил Павел. – Что еще?
- Я говорю, еще раз пройдитесь вокруг гроба, осмотрите. Мы не успели заснять, опоздали чуток, понимаете, пропускной режим, аппаратура и все такое. Мы с телевидения, так что потрудитесь…
- Чего, чего? Какое телевидение? Да ты совсем охренел, что ли? Ты не видишь, что здесь творится? Совсем рехнулись…- все еще не понимая, что происходит, выпрямившись во весь рост, капитан в гневе загнул несколько непечатных выражений.
- Ты слышал? Слышал? Ты успел это заснять? – торжествовал молодой человек, обращаясь к кому- то, стоявшему за спиной у Павла. Он обернулся и от неожиданности отступил назад. Прямо у его лица маячила огромная видеокамера.
Тут же сзади донесся громкий, торжествующий голос той женщины, что представляла «Комитет солдатских матерей». Она бежала к оператору с криками «Мы выведем их на чистую воду! Мы не оставим этот случай безнаказанным! Снимайте! Снимайте все, что здесь происходит. Общественность должна знать…»
Минутный ступор, овладевший Павлом, и растерянность, не покидавшая его последние несколько часов, улетучились. К нему вернулись привычная уверенность и самообладание.
- А ну, убери камеру! Кто пустил сюда телевидение? Что за балаган вы здесь устроили? Где охрана?
На его зычный, профессионально поставленный голос, тут же подбежал разгружавший венки лейтенант Кулышев, и встречающий «груз 200» местный военком Патокин. От здания аэровокзала спешили охранники службы безопасности. Не желая раздувать конфликт и обострять без того тяжелое и весьма неоднозначное положение дел, служба контроля с потрясающей поспешностью подписала все полагающиеся документы, и катафалк с телом благополучно покинул территорию аэропорта.
7.
Полчаса пути, что ехали до пригородного поселка, оказалось лишь мнимым затишьем перед очередным противостоянием. Нешуточный спор разгорелся уже у дверей морга, куда решено было доставить тело. Дело в том, что родители, поддерживаемые местной общественностью, во что бы то ни стало, требовали произвести повторное вскрытие. Они хотели удостовериться в причине смерти, либо обрести доказательства жестокого обращения с их сыном и даже, по их мнению, скрываемого убийства. Но в морге им объяснили, что на получение соответствующего разрешения, на подготовку всех необходимых документов потребуется время, возможно, несколько недель. Это обстоятельство значительно осложняло дело для всех. Павел же понял одно – его возвращение домой опять отменяется.
Пока женщины причитали над гробом, который, наконец, открыли, Павел с патологоанатомом отошли в сторону.
-Да ты что, с ума сошел?! Мне же отчитываться нужно о похоронах, я же в командировке. Какие три недели? – закипал капитан.
-Да мне то что, по мне, так хоть сегодня. Да только поймите, я реальные сроки вам говорю, раньше никак с бумагами не управиться. Да и руководство в отъезде, а без его резолюции, без официального разрешения, все это фикция, не имеющая силы и цены.
- А, может, заплатить надо. Я готов, только чтобы поскорее. Видите, мать убивается, - вмешался в разговор отец.
-Да что вы, ну ей Богу! Я же понятно объяснил, дело не во мне, а в документах. Да и что вам это повторное вскрытие, сами видите, признаков насильственной смерти нет, нет оснований не доверять произведенному раннее акту. Хотя, конечно, ваше право, - медик выдержал минутную паузу. – Вот что. Я тело на хранение приму. Сегодня у нас пятница. В понедельник подам документы на повторное вскрытие. А до того времени думайте, решайте, - подытожил он, и закинув окурок в урну, крикнул ожидавшим в дверях санитарам: - Забирайте, в холодильник его. Не надо ему на солнце. Пошли, капитан, в кабинет документы оформлять.
-Куда вы его? Не надо, не закрывайте! – обезумевшая мать из последних сил хваталась за гроб, который санитары заносили в здание. - Отдайте мне сына… Ромочка! Рома! Не дам, не дам! Ему же темно… Не надо-о-о-о…
Подоспевшие родственники подхватили ее под руки и повели в автобус.
8.
- Ну, куда теперь? В гостиницу или, может, к нам? У меня в кабинете припасено, помянем парнишку, - предложил военком, когда они вышли на залитое осенним солнцем крыльцо морга.
Санек выжидающе смотрел на капитана. Павел вытер тыльной стороной ладони лоб, голова раскалывалась от боли, и посмотрел на часы.
- Спасибо за приглашение, но мы, наверное, лучше в гостиницу. Сами понимаете, денек выдался не из легких. Да еще перелет. Ты как, лейтенант, не будешь против?
Сашка неопределенно пожал плечами, давая понять, что решения командира не обсуждаются.
- Ну, как знаете. Берите мою машину, водитель в курсе. Места забронированы. Вот мой номер телефона, завтра созвонимся. Отдыхайте, - пожав на прощание руку, военком захлопнул дверцу уазика.
Единственная поселковая гостиница мало чем отличалась от придорожной ночлежки, так что ни о каком кафе или хотя бы столовой речи не шло. Еще на подъезде к ней Павел приметил продуктовый магазинчик, так что пока оформлялись, Сашка сбегал и отоварился необходимым провиантом. Денег было впритык, а существовать в этом убогом поселке предстояло, судя по всему, ни одну неделю. Поэтому не шиковали и взяли один двухместный номер.
В комнате, закинув сумку в угол, Павел взглянул на часы и, не раздеваясь, схватился за телефон. Пока в трубке слышались гудки, он наскоро обдумывал то, что предстояло сказать.
- Здравия желаю, товарищ полковник. Извините, что побеспокоил, разрешите доложить, «Груз 200» доставлен до места назначения, - начал он сдержанно и официально.
- Здравия желаю. Ну, как там, без происшествий?
- Да как сказать, товарищ полковник. Родители решили провести повторную экспертизу вскрытия. Для этого потребуется собрать кучу документов, получить разрешение. Одним словом, на это уйдет уйма времени, примерно около месяца. Нам-то что все это время делать?
-Что делать? Гроб с телом охранять!
- Да вы поймите, у нас ни денег, ни одежды толком. Я вообще с учений возвращался… Как нам здесь месяц жить? На что? Тех тридцать тысяч рублей, что привез Кулышев, не хватило даже на похоронные расходы. Пришлось девять через знакомых занимать. А чем здесь за гостиницу платить, на что питаться? Я и так из семьи последнее на учения забрал. Ни зарплаты, ни командировочных…
- Это я вас должен понять? Да вы охренели капитан? Это вы приказ, видимо, плохо поняли. Без фотографий могилы, где черным по белому будет написано «Роман Смирнов», не имеете право вернуться. А что насчет денег, так вы мне за эти тридцать тысяч еще отчитайтесь. Денег ему не хватило! Папа, мама есть? Родственники? Звоните, пусть высылают! Командировочные выплатили, чего еще надо? Все ясно? Отбой.
Павел даже ойкнуть не успел, как в трубке раздались короткие гудки. От злости и безвыходности он с размаху швырнул телефон на кровать. Тот отскочил и, ударившись об пол, рассыпался на части.
-Вот черт! – выругался Павел и, наклонившись, начал собирать запчасти. То, с какой проворностью и точностью он это делал, наблюдавший картину лейтенант понял, что данная техника уже отработана.
– Я - в душ, - уже практически спокойно добавил он, положил возвращенный к жизни телефон и полез в сумку за полотенцем.
Когда он вернулся из ванны, на журнальном столике ждал импровизированный ужин: банка рыбных консервов, лоток холодца, пара магазинских салатов и уже набившие за время учений оскомину чашки с «Дошираком». Переодевшись в спортивный костюм, лейтенант выглядел как-то по-домашнему.
- Давайте к столу, товарищ капитан. Помянем, наконец, парня.
- Да брось ты, Сашка. Давай помянем парня по-простому. Разливай! – и, держа в руке почти наполовину наполненный стакан, продолжил: - Ну, Роман Николаевич, пусть земля тебе будет пухом. Хоть при жизни и не удалось встретиться, а все одно, прости, если что не так.
После третьей рюмки, так почти ничего и не поев, Павел обхватил голову руками.
-Ты извини, Санек, но я пасс, - сказал он и повалился на кровать. Через пять минут стены комнаты содрогались от его раскатистого храпа.
9.
Недаром говорят, утро вечера мудренее. По крайней мере, этим субботним утром впервые за последнюю неделю капитан проснулся относительно отдохнувшим. Тихонько, чтобы не будить лейтенанта, который полночи ворочался в постели под громогласный храп командира, он прошел в душ. После чего, окончательно взбодрившись, достал папку с документами. О деле думать не хотелось, и он решил пока не строить догадок, «что» да «как» да «если бы», но проверить бумаги и свериться с инструкций не мешало, особенно учитывая, в какой спешке и нервотрепке ставились иные подписи и печати.
Около десяти утра раздался громкий, тревоженный стук в дверь. Пока ошеломленный лейтенант торопливо натягивал брюки, Павел пошел открывать. На пороге стоял запыхавшийся военком. Одной рукой он держался за дверной косяк, другой за сердце.
- Надо же, пятый этаж и вот тебе… - все еще задыхаясь, пытался оправдаться он за свою несколько утраченную форму. – Да еще вы пугаете! Уж чего не подумаешь…
- Доброе утро! Что-то случилось? – насторожился Павел, потому что визит Патокина был неожиданным и в планы не входил.
- Доброе, доброе. Еще какое доброе утро! Что же, товарищ капитан, вы трубочку-то отключили?- забубнил военком, грузно усаживаясь на единственный в номере стул.
Павел взял со стола телефон и убедился, что тот, и правда, отключен, но, несмотря на вчерашние потрясения, вполне пригоден для работы.
- Виноват!
- Да, ладно! Я ведь чего так спешил. Сегодня Николай Смирнов утром звонил. Они решили повторного вскрытия не делать. Похороны завтра! Уже в морг за телом поехали. Так что надо поторапливаться, капитан. Документы, документы не забудь. Вот ведь как для вас обернулось.
Павел молча глянул на Санька, боясь спугнуть нежданно свалившуюся на них удачу, подавил неподобающую случаю радость, которая едва не выплеснулась наружу восторженным криком. Он сохранил спокойствие, и только в серых глазах светились ликующие искорки. Утро, действительно, было добрым!
Уже в машине, пока ехали до морга, Патокин рассказал кое-какие подробности.
- Мать как сына вчера увидала, совсем не в себе стала. Полночи криком исходилась, к себе его требовала. Неотложку вызвать пришлось, снотворное кололи. Да какое же материнское сердце три недели выдержит такую муку, чтобы ни могилы, ни обряда, да знать при том, что опять над телом изголяться будут. То ведь ни себе, ни парню покоя. Так про меж родственников рассудили и решили хоронить. А мать, она уже на все согласна, лишь бы сына увидеть. Это все больше общественность подбивала, сейчас сами знаете, столько всего про Армию говорят, столько грязи, столько страшных случаев у всех на устах. Вот и мнится, что каждого непременно убивают. А тут еще такой случай, не всякий день к нам в поселок «Груз 200» привозят, людям только дай языки почесать…
- Да уж, - многозначительно заключил Павел, вспомнив про вчерашних журналистов, про женщину с рупором и про толпу. – Я, кстати, давно спросить хотел, что он за парень Смирнов, в смысле каким был при жизни-то? Вы ведь здесь, как я понял, все про всех знаете, почти как одно семейство живете?
- Ромка-то? – военком неопределенно пожал плечами. – Да обычный вроде. В секции какие-то ходил, школу закончил, но поступить не удалось, в Армию вот пошел. Отец отмазывать не стал, не в его характере. А в остальном, ничем не приметен был.
- А чего ж тогда его по частям таскали? В связи с чем перевод этот затеяли? Я как-то не в курсе, на учениях два месяца был. Так что, можно сказать, поставлен перед фактом без особых разъяснений. Не вы хлопотали?
- Тут я ни при чем. Отец чего-то мудрил, сам. Он ведь Афганистан прошел. Друзей с той поры много еще в строю осталось. Может, кто из них похлопотал, не знаю я. Вам там виднее. Кстати, и «Комитет солдатских матерей», с той же подачи.
Павел глянул на военкома. Почему-то этот грузный немного суетливый человек, его манера говорить и некая едва уловимая двуслойность в речах и в поведении сразу не понравились капитану. Тогда он не смог объяснить причину возникшей неприязни и списал ее на нервозность обстановки. Теперь же это чувство лишь укрепилась. Больше вопросов он не задавал.
В морге не задерживались. Переговорив со Смирновым-старшим и убедившись лично, что похороны завтра, Павел отправил Кулышева за билетами. Как же хотелось домой!
10.
У обычной хрущевской пятиэтажки толпилось человек тридцать. Гроб внесли на третий этаж и установили в переднем углу под иконкой Богородицы. Когда сняли крышку и поправили смятые цветы и форменные аксельбанты, под разноголосое причитание женщин из соседней комнаты вывели и усадили у гроба мать. Павел был ошарашен тем, как изменилась она всего за ночь. От вчерашней воительницы, что колотила его кулаками в грудь, гневно бросала в лицо обвинения и проклятья, не осталось и следа. Она осунулась, еще больше почернела и будто усохла. Ее морщинистые трясущиеся руки судорожно хватались за гроб, из глаз потоком катились слезы, мутный взгляд был прикован к сыну. Все те силы, что двигали ею последнюю неделю, заставляли бороться, искать отмщения, иссякли минувшей ночью. После того, как вчера мельком, одним глазком она увидела сына в гробу, после того, как санитары безжалостно и хладнокровно затащили гроб в мертвецкую, после многочасовых рыданий, к ней вдруг пришло осознание необратимости случившегося. Ее сыночка, ее единственного, драгоценного Ромочки больше нет. И хоть ты заревись, хоть заорись, хоть прокляни весь свет, пересажай всех и вся, хоть порви их на кусочки собственными руками, - его не вернешь. Он никогда не встанет из чертова ящика, не обнимет, и не поблагодарит ее за избавление от черных чар, которые она своей материнской любовью смогла победить. Никогда! И как только это «никогда» просочилось в сознание, ее душа перестала метаться и рваться в клочья. И захотелось только одного: перед тем, как это «никогда» станет окончательным, вымолить у сына прощение за то, что не сберегла, не защитила; наговориться с ним вволю, посидеть у его ног, подержать его холодную руку; успокоить и подготовить его страдающую душу к дальнему пути. Только это она еще может сделать для него. Только это сейчас, возможно, имело для него какое-то значение.
- Ромочка, Рома, сынок… - затянула мать, и Павел, не в силах больше выносить ее муку, поскорее вышел в коридор.
Он прошелся по квартире, стараясь, несмотря на царивший в ней хаос, понять, какой была жизнь Романа Смирнова до призыва, угадать, каким он был человеком. Пара фотографий на стене, хоккейная клюшка в углу, несколько склеенных моделей самолетов на полке, почетная грамота за участие в школьном конкурсе «Мой край - мое богатство» - это все, что было на виду и позволяло составить определенное мнение.
«Не густо», - с досадой подумал Павел. Уже почти час он, словно привидение, толкался в квартире среди людей, которых становилось все больше. Многие равнодушно смотрели на него, во взгляде иных читалась уже привычная за эти дни, едва скрываемая ненависть. Одно радовало капитана – никто из присутствующих пока не лез к нему с расспросами. Если задуматься, то все собравшиеся здесь, так или иначе, были близки с лежащим сейчас под иконами пареньком. Одни- делили с ним детсадовский горшок и кубики в игровой; другие – школьную парту и девчонок; третьи лечили его, учили, направляли в жизнь. Все они знали, чем он интересуется, о чем мечтает, каким он был сыном, другом, учеником… И только он, капитан Павел Зацепин, кто, по сути, в это время должен был стать вторым отцом для Романа, по стечению обстоятельств, даже ни разу не слышал его голоса, не видел ни единого его движения. Бред и абсурд!
- Простите, вы его командир? – своим неожиданным обращением мужчина заставил Павла вздрогнуть. - Скажите, как и что именно произошло? Все говорят «пневмония», но неужели такое возможно?
Павел знал, что рано или поздно ему придется отвечать на этот вопрос, и заранее решил придерживаться официальной версии, не вдаваясь в подробности и рассуждения. Но сейчас он стушевался, сердце бешено колотилось где-то в горле, его стук отдавался в ушах, а четко сформулированная фраза вмиг рассыпалась на отдельные слова и даже буквы. Никто из присутствующих не обращал на них внимания, но он вдруг ощутил себя мальчиком на табурете посреди большого зала, а десятки взрослых с неподдельным интересом, благоговейно затаив дыхание, ждут от него сенсационного признания.
-Кхм, кхм, - откашлялся в кулак капитан, возвращая тем самым самообладание и ясность мысли. – Да, пневмония. Я разговаривал с патологоанатомом, который делал вскрытие. Он сказал, что это индивидуальные особенности и низкая сопротивляемость организма, слабые легкие, быстротечность болезни… Отчего так произошло, увы, сказать не могу, Роман в наше подразделение прибыть не успел. Сразу в госпиталь попал. Простите, мне нужно отдать кое-какие распоряжения, сами понимаете, похороны, куча формальностей…
Павел сделал неопределенный жест, давая понять, что предоставил вполне исчерпывающие объяснения, и спокойно, но решительно направился к военкому, появившемуся как раз в дверях квартиры. Тот, как всегда, отпыхивался и суетливо озирался по сторонам, оценивая ситуацию.
-Ну, как? – спросил он, пряча в карман носовой платок, которым только что тщательно вытер лоб и околыш фуражки.
-Да, ничего пока. Только... – Павел помедлил, - как бы вчерашний спектакль не повторить… Зрителей больно много…
- Это да. Но актеров пока не видно, а что до новых, то… А давайте-ка поедем ко мне, - неожиданно, но вполне продуманно заявил он. – Я внизу своего человека из военкомата оставлю для порядка. А вам бы здесь не надо маячить. Пусть люди простятся с парнем спокойно, по-родственному. Все-таки семейное горе.
Павел согласился, едва сдержав вздох облегчения. Этот день закончился без спектаклей.
11.
Похороны шли своим чередом. До кладбища, что находилось километрах в семи от поселка, гроб несли на руках – народу собралось столько, что мало кому пришлось вставать под ношу дважды. Погребальная процессия растянулась чуть ли не на полкилометра. Долгое время мать шла вслед за гробом, поддерживаемая с обеих сторон под руки, и только когда ноги совсем перестали ее держать, позволила усадить себя в машину.
Павел все время был собран и сосредоточен, предельно осторожен в словах и в действиях. Помня о встрече в аэропорту, он инстинктивно ждал подвоха. А чувство тревоги, засевшее у него с раннего утра, только подогревало напряжение. Но что именно его беспокоило, он понять пока не мог.
Когда гроб опустили рядом с могилой, наступило какое-то движение, толпа вдруг расступилась, и вперед вышел щупленький батюшка с кадилом. Пока под молчаливое всхлипывание женщин он читал молитвы, капитан прощупывал глазами толпу на предмет скрытых репортеров и представителей уже знакомого «Комитета солдатских матерей». Последних, вроде, не наблюдалось, зато бросалось в глаза большое количество молодежи. Хотя, что же тут странного, если рассуждать здраво, то хоронили ведь не старца, а как раз бравого молодца, чья смерть была не только безвинной, но и абсолютно бессмысленной. Кому, как не друзьям проводить его в последний путь. Но все-таки под их злобными, тяжелыми взглядами чувство тревоги росло. Вдруг с дороги послышался до боли знакомый рев дизелька, из-за пригорка вынырнул «Урал» с черными номерами. Павел удивленно насторожился. «Урал» остановился чуть поодаль от основной массы машин и автобусов. Из его кузова с автоматами наперевес резво выскочил взвод срочников во главе со старлеем, и, построившись в шеренгу, замер в ожидании команды.
«Это еще что? – подумал Павел. – Неужели салютовать будут? По уставу этой привилегией удостаивают только старших офицеров и бойцов, погибших на поле боя. Военком совсем сбрендил что ли?»
Не успел он закончить свою мысль, как увидел, что сквозь толпу к нему продирается Патокин. На немой кивок капитана в сторону машины, он растеряно пожал плечами, мол, сам ничего не знаю, не ведаю, ни при делах. «Это все отец», - кратко шепнул он, предвидя расспросы.
Павел промолчал, поискал глазами в толпе Кулышева и, встретившись с ним взглядом, подозвал к себе едва заметным кивком головы. Лучше, если он будет рядом, ведь неизвестно, какие еще сюрпризы подготовили предприимчивые родственники.
-Ой, не нравится мне все это, - прошептал он, когда лейтенант подошел к нему и встал за спиной. – Не зевай, Санек, и держись рядом.
- Понял. Бог даст, обойдется…
Прощальные речи родственников Павел слушал вполуха. Все они сводились к тому, какой Роман был хороший человек и к его героическому подвигу – добровольной службе в Армии и безвинной смерти. Он понимал, согласно всем человеческим и общественным канонам, ему, как командиру и представителю воинской части, тоже предстояло выступить с небольшой речью. Понимал также, что должен каким-то образом сгладить все эти нападки на армейскую службу, придать этому случаю иное значение, увести негатив в другое русло. Но как это сделать правильно, чтобы его речь и появление у гроба не вызвали всеобщего резонанса? Поэтому сомневался, тщательно подбирал слова, проигрывал всевозможные ситуации. С другой стороны, по инструкции подобные пышные похороны с митингами рядовому Смирнову, едва прошедшему учебку, не полагались. А значит, он не обязан сейчас лезть на рожон со своими душещипательными речами, выступая в роли проповедующей монашки в мужской тюрьме строго режима без охраны. «Да они порвут меня, как Тузик грелку», - здравый смысл брал верх над общепринятыми нормами.
Но принять окончательного решения Павлу так и не довелось. Какой-то седовласый дядечка, весьма прилично одетый, явно не по возрасту и не по местным меркам, выступая у гроба, повел вдруг речь о том, что командир, допустивший данную смерть, должен ответить по всей строгости закона; и кара его настигнет непременно, не служебная, так людская! При этом он как бы невзначай сделал жест в сторону капитана, и тот оказался в поле всеобщего внимания. Повисла тишина. Павел почувствовал ненависть людей, обращенную именно к нему, и понял, что непоправимое случилось: сейчас эта обезумевшая толпа будет их убивать. В доли секунды перед глазами пронеслась другая картина из далеких девяностых, когда его, пятнадцатилетнего подростка, жестко и медленно убивала свора малолетних урок за то, что отказывался платить в общаг. Тогда он жил единственной мечтой: потерять сознание и не видеть, не слышать, не чувствовать. И сейчас, здесь, он даже в какой-то момент ощутил ту боль и свою беспомощность, и бешенную энергетику озверевших людей. Вот. Именно эта неуловимая энергетика не давал ему покоя, вселяя непреодолимое чувство тревоги.
Народ жаждал зрелищ и крови. Проявить показательное геройство? К черту, какое здесь может быть геройство! Он знал одно: надо бежать, спасаться от необузданной, неуправляемой толпы, в которую сейчас превратятся все эти мирно скорбящие родственники. Незаметным движением, капитан нащупал за спиной Кулышева, и осторожно, но ощутимо дернул его за полу кителя. Приглушенное «угу» давало понять, что лейтенант полностью в теме относительно происходящего. Павел быстро прикинул: лесополоса примерно в километре от кладбища, до трассы, что начиналась за косогором, чуть меньше, но до поселка пешим не добраться, нагонят. Оставался "Урал", свои не бросят, помогут, если старлей, конечно, не дурак.
В этот момент молодежь уже просочилась в первые ряды, оттесняя стариков и женщин к соседним могилам. И какой-то паршивец, как заблудшая овца, затянул старую песню:
- Да что он реально знает про Армию? Да он портянок не нюхал, кирзы не носил, срочку не тянул… - А мы щас его научим армию любить! Мы ему щас жизнь поправим! – подхватил кто-то.
- Да что с ним цацкаться, уложить рядом с Ромкой, пусть знает, как оно на самом деле Родину защищать.
- Да, да за Ромку, отомстим за друга… - понеслось уже со всех сторон и в капитана полетели первые комья земли и булыжники. Он увернулся, отпрыгнув в сторону, Санек пристроился сбоку, и они медленно, озираясь по сторонам, начали пятиться в сторону Урала. Толпа даванула следом. В руках наступающих показались палки, послышался звон бьющегося стекла.
- А ну, стой! – раздался за спиной не то угрожающий, не то повелевающий рык, и прозвучал оглушительный выстрел. – Следующий будет на поражение!
Капитан оглянулся: метрах в пяти стояла шеренга солдатиков с автоматами наизготовку. Старлей, с вытаращенными глазами, размахивал «макаровым». Толпа нерешительно остановилась.
- Да там же холостые! Айда, ребята, вперед!
- А ты попробуй! Рядом ляжешь. Народ, не дури! Быстро отошли все к могиле. Я сказал, к могиле! - Слова старлей рубил жестко и четко. Онемевшая толпа чуть сдала назад.
- А теперь запечатывай быстро гроб и опускай! Быстро, я сказал!
«Браво, командир!» - мелькнуло в голове у Павла.
Где-то за толпой послышался стук молотка. Возобновился нестройный бабий вой. Гулко ударяясь о крышку гроба, в яму полетели комья земли. Все это Павел отмечал автоматически, стараясь не выпускать из поля зрения никого из толпившихся у могилки. От напряжения они с Кулышевым даже не переменили позы. Он знал, что этим дело вряд ли кончится, и готовился к худшему.
. ..Как медленно тянулись минуты…
- Слышь, капитан, тебе для отчета кажись фотки нужны? Так вот, сейчас как памятник поставят, ты рот-то не разевай, подтягивайся ближе, и пока я тут салютовать буду, заканчивай и ходом в кузов. Как патроны кончатся, толпу держать нечем будет. А они, судя по тем вон молодцам, настроены решительно.
- Спасибо, брат! Саня, от машины ни шагу!
Павел выхватил из рук Кулышева «мыльницу», продернул руку в шнурок, чтобы в случае чего не потерять, и, молясь о том, чтобы аппарат сработал без форс-мажора, потихоньку двинулся вперед. Как же не хотелось идти туда! Он заранее включил фотоаппарат и выставил его на максимальное приближение, но толпа так плотно обступила могилу, что сделать снимки издалека, не привлекая внимания, было просто невозможно.
Пока народ заканчивал с погребением и занимался установкой памятника, про них, казалось, забыли. Но вот паренек в черной кожанке оглянулся и, встретившись с Павлом взглядом, толкнул своего соседа. Толпа, словно потревоженный рой, пришла в движение. У Павла засосало «под ложечкой». Он остановился. От памятника его отделяли каких-нибудь десять шагов и стена закипающих гневом родственников.
- Посторонись! Расступись! – не дав народу опомниться и, переключая внимание на себя, скомандовал старлей. – Взвод, десять шагов вперед! Товсь!
Повинуясь команде и виду оружия, толпа невольно отступила за могилу.
«То, что нужно! Молодец, все верно рассчитал…», - мелькало в голове у Павла, пока он машинально жал кнопку фотоаппарата, стараясь со всех ракурсов ухватить в объектив и высокий мраморный памятник с датой, и выгравированный портрет Смирнова. Прозвучало три оглушительных залпа. На мгновенье повисла мертвая выжидающая тишина. Но вот эхо последнего выстрела рассеялось.
- Ой, сгубили парня! Ироды-ы-ы… - понеслось заунывно над кладбищем.
- Ромка в земле, а этот с фотоаппаратом прыгает. Ты у меня сейчас допрыгаешься, паскуда! А ну, давай его, чтоб Ромке не скучно было…
Выдерживать театральную паузу далее не имело смысла. Павел оглянулся, взвод уже грузился в машину. Из кабины выглянул Кулышев. «Давай, давай, к черту все, растележился тут!» - подгонял старлей последнего, не слишком расторопного бойца. «Все, пора валить!», - подумал капитан, когда здоровенный мужик, одним махом оторвал доску от лавочки соседской могилки. Отрезвляюще подействовал и удар прилетевшего булыжника. В несколько скачков капитан оказался около «Урала» и даже не понял, запрыгнул или его втащили в кузов. Машина газанула и дернулась.
- Стойте, стойте! – выжимая поистине спринтерскую скорость, растрясая огромный живот, к «Уралу» несся бледный военком. Следом - обезумевшая толпа мужиков с лопатами, бутылками и досками наперевес. Напрасно, надеясь их образумить, кричал и даже опять пальнул из пистолета в воздух старлей. Белого, трясущегося военкома кое-как втащили в кузов уже практически на ходу. И пока машина не скрылась за косогором, о ее борт глухо ударялись камни, палки и всякая кладбищенская рухлядь, наспех подобранная с могилок.
12.
Какое-то время ехали молча, приходили в себя. Один из бойцов достал фляжку с водой и, сделав несколько глотков, протянул ее командиру, кивнув в сторону военкома. Тот сидел, обессиленно прислонившись спиной к борту и, закатывая глаза, судорожно хватал ртом воздух. Павел рванул тугой воротник его рубашки, старлей напоил водой. Через пару минут Патокин пришел в себя.
- Спасибо, братан, - Павел передал фляжку старлею. – Если б не вы, они бы нас там похоронили.
- Пустое. Ты скажи спасибо Смирнову-старшему, если бы он не подсуетился, нас бы там не было.
- Это точно. Он и сам, наверное, не думал, что так обернется. Для сына старался, а выходит – нас спас.
На въезде в поселок водитель свернул на обочину и остановился. Кулышев выбрался из кабины и легко запрыгнул в кузов.
- Вас куда подбросить? – спросил старлей, пересаживаясь к водителю.
- В гостиницу.
- Обратно когда? Вам бы лучше здесь больше не светиться. Мало ли что. Сейчас помянут, в раж войдут. Поселок маленький, сами понимаете, все на виду.
- Билеты забронировали. Вылет завтра вечером, ничего ближе не было, - уныло констатировал Санек.
- Э-э, с билетами поможем – впервые за всю дорогу подал голос военком. – Сейчас в гостиницу, за вещами, а потом ко мне. Все устроим.
Машина тронулась, а военком стал поспешно кому-то звонить.
13.
Патокин свое обещание выполнил. Пусть рейс был не прямой, а только до Иркутска, но там ночь на поезде и дома. В аэропорт поехали без провожатых – дневного общения и совместных переживаний хватило с лихвой. Уже вечером они сидели в самолете.
Санек сомлел практически сразу же после взлета, сказывался пережитый стресс и принятые на грудь 100 граммов «успокоительного». А вот Павлу не спалось, даже несмотря на военкомовский коньяк. Он снова и снова перемалывал в голове события последнего дня, да и всей недели, пытаясь ответить на извечные вопросы «Зачем?» и «Почему?».
Почему доставлять этот злосчастный «Груз 200» выпало именно ему? Почему вообще случилась вся эта нелепость? Ведь служат же сотни, тысячи ребят в таких же условиях и возвращаются домой, как ни в чем ни бывало. А Смирнов умер. Чья-то чудовищная халатность? Слабое здоровье? Или все-таки судьба, ведущая по жизни каждого из нас? Если бы он не пошел в Армию, то, возможно, стал бы примерным семьянином, отличным программистом или еще кем-то. А родители Смирновы имели бы внуков и надежду на тихую обеспеченную старость. Да, он исполнил свой воинский долг перед Родиной. Да только что проку, что с того поимела та самая Родина? Стала богаче, счастливее, более защищена? Глупость. Может, правы те, кто всеми и правдами и неправдами старается отмазать сыновей от службы: откупают, прячут за юбками и в психушках? Пусть «юродивый», пусть с клеймом, пусть не по возрасту обросший женой и детьми, зато живой. Вопросов много, ответов нет. Таких ответов, что бы раз и навсегда стало понятно, где белое и черное, где - истина, а где - ложь. Спроси сейчас его самого, почему он пошел служить, так вряд ли ответит. Ради чего он мотается с семьей по необъятной России-матушке, нередко по самым ее захолустьям? Ради чего ремонтирует служебные квартиры, в то время как сверстники обзаводятся собственными? Ради чего два месяца он мызгался в палатке и жрал «доширак» вдали от семьи, в то время как его одноклассники едут с семьями к теплым заграничным морям? Ради чего он выслушивал проклятия, стоя у могилы Смирнова? Может, одолело чувство патриотизма? Или жажда приключений и острых ощущений? Чушь!
Когда-то в детстве ему в руки попалась стопка старых залежалых журналов то ли «Вокруг света», то ли «Мир вокруг нас», то ли еще с каким-то немудреным названием. В них всегда было много ярких картинок и красочных фотографий, рассказывалось про жизнь и традиции разных народов и племен, в том числе и очень древних. Как мальчишка, он сразу уловил одну закономерность: везде и всегда, чтобы подтвердить свою зрелость и перейти в ранг полноправного мужчины, юноши должны были пройти через какое-то испытание, выдержать своеобразный экзамен. Иногда это мог стать скальп врага, добытый в одиночку. Иногда шкура медведя или другого хищника. Порой испытания были очень жестокими и, как ему казалось, бессмысленными, например, выдирание зубов, покрывание тела татуировками или оставление связанным на несколько дней под палящим солнцем. Но были и вполне логичные традиции, например, когда мальчишка должен был прожить какое-то время в тайге или в джунглях, имея при себе лишь один нож. Выжил – ты силен, ты способен прокормить и защитить себя, жену, дать сильное потомство. Сгинул, сломался – так тому и быть. Слабых природа не терпит. Самоутверждение и самоуважение – вот что двигало мужчинами испокон веков, и будет двигать до скончания времен. Это природный инстинкт любого самца. В наше время Армия – это, прежде всего, испытание. Испытание самого себя на прочность, стрессоустойчивость, сноровку, смекалку, выносливость. Да глупости и бардака хватает. А где в нашей стране с этим дефицит? Но если уж ты выжил в Армии, прошел все ее перипетии, то на первом жизненном этапе можешь уверенно ставить себе «зачет».
А может, и это все чушь собачья! Может, самоутверждаться путем тупой силы и умением лазать по баобабам как раз удел первобытных аборигенов? А современные гомосапиенсы самоутверждаются посредством дорогих вещей, машин, богатых домов и кругленьких сумм на банковских счетах? Хорошо, если это заработано собственным умом и трудом, а не с легкой подачи именитых или хапужных родственников. Таким воротилам бизнеса проверкой служит сама жизнь, что им до армейских игрищ.
«Вот черт, куда понесло! - выругался про себя Павел и, словно подводя черту под всеми этими полусонными-полубредовыми раздумьями, постановил: – Армия, это всего лишь работа. Такая же, как летчик, программист или банкир. Как говорится, тут уж кто на что учился и кто на что сгодился…»
Павел зевнул и с завистью посмотрел на мирно посапывающего Санька, не мучающегося философскими размышлениями об истинности бытия. В салоне царили полумрак и тишина, привычный уже за два часа гул двигателей в счет не шел. Под крылом самолета где-то за толщей непроглядной тьмы простиралась необъятная тайга.
14.
Вдруг электричество в салоне стало значительно ярче, и в динамиках громкоговорителя что-то зашипело и защелкало. Затем раздался спокойных и немного меланхоличный голос командира экипажа.
«Уважаемые пассажиры! Наш самолет, совершающий полет до города Иркутска, по погодным условиям вынужден сделать промежуточную посадку. Как сообщили синоптики, в Иркутске шквалистый ветер, объявлено штормовое предупреждение. Если сильно постараться, то сесть, при таких условиях, конечно, можно, но… не нужно. Поэтому мы приземлимся в аэропорту г.У. и дождемся более благоприятной погоды. Горячие чай и кофе вам будут предоставлены. А потому, дамы и господа, прошу всех пристегнуть ремни, самолет начинает снижение».
В громкоговорителе что-то опять щелкнуло и затихло. В салоне началась возня и недовольное бурчание отдельных пассажиров. Павел толкнул локтем Кулышева.
- Что уже? – заворочался он, вытягивая и потирая занемевшие конечности.
-Уже. Считай, подфартило. Садимся дома.
-Что ты несешь, какой дома? – никак не мог врубиться спросонок лейтенант.
-Ты что, не слушал, командир только что объявил, что ради нас готов посадить самолет в У. Снижаемся. Ремень пристегни, засоня!
Не веря своим ушам и не понимая сути происходящего, лейтенант, озираясь по сторонам, пристегнул ремень.
- Я не расслышал, где садимся? – решил он удостовериться у соседа через проход.
- Вынужденная, в У. Теперь на работу опоздаю. Слушай, как считаешь, может поездом рвануть?
Кулышев неопределенно пожал плечами. Его эти вопросы теперь не волновали.
15.
- Растяпа! Олух! Я же тебе русским языком говорил, бери багаж в салон! Нет, сумка бы его задавила. И когда научитесь слушать старших по званию, - все больше раздражаясь, капитан распинал лейтеху. Наученный опять же боевым опытом, он знал, что все свое лучше держать при себе. Поэтому свой громоздкий вещмешок в багаж не сдал, а потащил в салон, пристроив под сидениями.
- Что же теперь делать, товарищ капитан? – виновато бубнил Кулышев. – Может, попросить?
- Ага, может. Так они и побежали посреди ночи ради твоей сумки самолет разгружать. Скажи спасибо, если трап в этой дыре подадут.
На улице слегка вьюжило. Мелкий, едва заметный снежок не таял, а носился по взлетке поземкой. Ветер, хоть и не такой сильный, как во время дневного урагана, пронизывал насквозь. После теплого салона, даже родная, сибирская осень показалась малоприятной. Еще меньше радовала ночная пешая прогулка – автобусов, конечно, никто для них не планировал. Закутанная в форменную спецовку сонная женщина сняла амбарный замок и открыла двери пустого аэровокзала. Экипаж остался в самолете и только бортпроводницы суетились, пытаясь организовать вынужденное чаепитие.
У Павла соблазняюще мелькнула мысль, послать недотепу Кулышева в Иркутск, а самому поймать машину и, посулив водиле любые деньги, уже через час-полтора окунуться в теплый домашний уют. Мысль мелькнула и пропала, а Павел подошел к старшей бортпроводнице.
- Вы не возражаете, если мы с коллегой дальше не полетим, - спросил он.
- Да вы не переживайте так, часа полтора – два, и мы вылетим, ураган проходит быстро.
-Нет, вы не поняли. Мы уже прилетели. Нам именно сюда и нужно было. Только вот как бы багаж добыть? Не подскажите?
- Да я-то не возражаю, дам открепительный, и ступайте с Богом. А вот на счет багажа, помочь не могу, это к командиру. И то вряд ли. Это ведь не шутка вам, самолет разгружать точно не станут. Да здесь, наверное, и техников-то сейчас днем с огнем не сыщешь.
Ее правоту охотно подтвердила служащая, что встречала пассажиров. К счастью, желающих остаться в У. оказалось еще пять человек. Посовещавшись, решили делегировать к командиру экипажа Павла, как самого представительного.
Объяснив ситуацию, приведя все аргументы и доводы, воззвав ко всем добродетелям героического экипажа, Павел выжидающе замолчал.
- Ты че, рехнулся? – просто спросил командир, отхлебнув глоток горячего кофе.
- Не понял? – начал потихоньку закипать Павел. - Я же все объяснил. Вы –в форме, я - в форме. Че тут кривляться друг перед другом. Вы просто скажите: можно добыть багаж или нет?
- Допустим, можно, - смягчился командир. - Но ты сам-то представляешь, что это значит? Там же сотни сумок, и они не по полочкам и номерочкам стоят.
- Это уже наша забота. Вы главное - откройте.
Командир выжидающе посмотрел на младшего помощника. Тот увлеченно хрустел печеньем.
- Ну, так как? – через минуту непонимающе переспросил Павел.
- Да вот жду, когда Толян соизволит докушать. Или вы думаете, я сам туда полезу?
Тощий, субтильный Толян чуть не подавился печеньем. Извинившись, встал и направился к выходу.
- Смотри там, только одного запускай, и чтобы порядок был, головой отвечаешь, - напутствовал командир своего помощника.
Желающие получить багаж толпились у трапа. Отдав свои номерки Кулышеву, именно ему был доверен поиск вещей, тут же принялись куда-то названивать.
Командир оказался прав. На первый взгляд, найти необходимую сумку или чемодан не представлялось возможным. Багаж в хаотичной последовательности по двадцать – тридцать мест был упакован в сетки, которые располагались тремя плотными рядами. И чтобы добраться до каждой последующей, нужно было проверить и собрать обратно предыдущую. Кулышев то и дело выкриками уточнял цвета чемоданов и сумок. По счастью, основная масса багажа нашлась уже в первых двух сетках. И только сумка лейтенанта - «везунчика» отыскалась лишь на дне второй сетки последнего ряда. Когда громко чертыхаясь, он выполз из багажного отсека, у трапа уже никого не было, а Павел и младший помощник дремали в тамбуре на откидных креслах стюардесс.
- Ну, что, домой? – спросил, позевывая Павел.
-Угу, - промычал Кулышев, стряхивая пыль с форменных брюк. - Ни в жизнь бы не поверил, что так вот можно.
- Неразрешимых задач у нас нет, есть люди, которые не умеют их решать, - напомнил Паша известную присказку и, забросив рюкзак на плечо, направился в сторону выхода из аэропорта.
Площадь перед зданием была мертвенно пуста, не предвещая никакой перспективы быстро добраться хотя бы до города, не то, что до части.
- Саша, ну, скажи ты мне, что за скотский народ. Мы полтора часа их багаж выручали, в пыли копались, и хоть бы кто спасибо сказал, подвезти предложил. Не на крылышках же они все отсюда убрались, наверняка каждый себе машину вызвал, - Павел раздосадовано сплюнул и полез в карман за телефоном.
- Привет, прости, что разбудил. Такое дело, мы прилетели, встретить надо, -
- …..
- В наряде? Понятно. А что, дежурка там или уазик? Тут делов-то - пара часов без пробок. До развода в любом случае успеют вернуться.
- ….
- На вечер, говоришь, запланировали, тебе голову оторвут… Понятно.
«Понятно», еще раз с досадой повторил он Кулышеву, набирая очередной номер телефона.
- Привет, солнце, это я. Прости, что разбудил. Мы прилетели… Нет, уже здесь, дома. Да, да, вынужденная посадка. Чщщщ… Не газуй так сразу. Слушай, нас бы забрать с аэропорта… Что, тесть уже оделся, пошел машину заводить? Спасибо. Ждем….
Павел молча подмигнул лейтенанту, спрятал телефон в карман и посмотрел в небо. Ветер практически стих. Ураган уносился все дальше, прихватив с собой все тяготы, как теперь уже казалось давно минувших учений и волнующие события последней недели. Он вдохнул поглубже холодный, но все еще пахнущий прелый листовой воздух, и ощутил, что, наконец-то, добрался домой.
2013 г.
Светлана ДОЛГОВА.