Конкурс Копирайта -К2
У меня только что умер пациент. Да, не первый и уж точно не последний. Скончался, скотина, на операционном столе именно тогда, когда я остановил кровотечение. Что мне делать? Что? Да, я винил себя, и наплевать мне было, что у меня ни инструментов, ни перевязочных средств и в помощниках конюх Василий, который лошадей раньше пользовал. Да так хорошо, что аж за деньги. О, господи. Лошадей. Но он хотя бы мог подержать пациента во время ампутации.
Я вышел из операционной, вымыл руки, попытался вспомнить, когда я ел. Меня шатало, и как-то, краешком сознания, я понимал, что это от голода. Но есть не хотелось. Хотелось упасть и проснуться. Там, в Житомире, в 1898.
Я стоял у палатки, пошатываясь от усталости, смотрел на небо. Оно было черным, ярким, и ему было наплевать на нас.
- Михалыч, пошли, атаман зовет. Говорит, скучно ему без тебя.
Я услышал это и посмотрел на денщика атамана с неприязнью. Удивился. На неприязнь силы еще хватало. Атаману без меня скучно. Как видно, не повеселился наш великий в сегодняшнем бою, не хватило что-то его душе или тому месту, где она должна находиться, для радости и веселья.
Увы, не подчиниться я не мог.
Прошел в занимаемую атаманом хату, сел за стол. По правую руку. Сегодня наш бессменный, хотя и недавний руководитель велел освободить место рядом с собою. Зачем? А… какая разница. Мне налили горилки. Полную чашу, как опоздавшему, и я выпил, не чувствуя вкуса. Пищевод возмущенно дернулся, но кто его будет спрашивать? Своей смертью здесь я точно не умру, так какая разница... Алкоголь ударил в голову мгновенно, и тогда я попытался вспомнить, а когда же я спал? И не смог. Нет, было такое ранее. Но вот когда? Есть все еще не хотелось.
Не знаю, сколько времени прошло, когда в дверях появилась эта дамочка. Я сразу понял – не местная. Слишком худая, плечи неестественно развернуты назад, грязный криво повязанный передник, блуждающий неуверенный взгляд.
- Доктор, - пропищала она, - мне сказали, что здесь есть доктор!
Атаман уставился на вошедшую алчущим взглядом, и тогда я понял, что лучше все же выйти из-за стола, увести отсюда это нелепое чуждое этому миру создание.
Услышав, что я врач, она выползла во двор. Именно, что выползла, а не энергично вышла, не выскочила, как сделал бы это любая здешняя селянка. В каждой из них было больше энергии, чем в сотне вот таких вот дамочек. А эта мерзким студнем миновала порог и остановилась, глядя на меня большущими темными тупыми глазами. Я выдохнул и подумал вдруг, что она была бы, наверное, хороша в том полосатом платье с кружевами на груди, в котором я последний раз видел свою. Там – была бы хороша. Нелепые мысли.
- Мои дети, - прошептала эта, - они больны. Умоляю Вас, ради всего святого, пойдемте со мной!
Ну что у меня оставалось святого?! Что? И, все-таки, я подчинился.
Обитала она недалеко. Дети: мальчик лет десяти-двенадцати и кроха-дочка лежали рядом на полатях, крытые ярким лоскутным одеялом. Одеяло я сбросил. Мне даже обследовать детей особо не надо было, чтобы понять – это брюшной тиф. Я потрогал лобик девочки, пощупал пульс мальчика. Детям оставалось жить несколько часов. Я был бессилен, и бессилие это выводило из себя. Черт возьми, где была эта дура раньше?
А дура начала вдруг рыдать, хватать меня за руки, умолять сделать хоть что-нибудь. Ну что? Что я мог сделать… у меня ни лекарств, ни инструментов. И дети… Дети лежат здесь слишком долго.
- Ничем не могу им помочь, - сказал я, - слишком поздно.
Она замерла, всхлипнула и кинулась вдруг на меня. Она стучала по моим плечам своими крохотными грязными кулачками, кричала что-то. Я прикрывался руками. Но ей не было дела до того, кто я, что я, зачем я здесь. Я был просто бревном, на которое она могла выплеснуть эмоции. А они не выплескивались. Дамочка начала задыхаться. Ее глаза выпучились, а маленький круглый ротик раскрывался все шире и шире. Мне показалось даже, что еще пара секунд, и он поглотит все. Да. Странная фантазия. Я был не в себе. Я ударил ее по лицу, пока оно еще оставалось. Потом снова. Она закричала, бросилась ко мне, прижалась, зашептала что-то о том, как она стара, что ее бросили, что-то о китайском болванчике. Какая нелепость! Я уже ничего не понимал. Да, я мог бы остаться врачом, не будь таким усталым, не будь мне так паршиво. А в тот момент мне показалось вдруг, что единственным способом ей помочь будет показать ей, что она еще женщина. Что она еще может рожать. Я не понимаю!
Да, я изнасиловал ее. Нет, не бил. Не бил, просто пытался удержать. Она не плакала даже. И не сопротивлялась, нет, просто дергалась странно и продолжала говорить что-то, мне непонятное.
А противно стало почти сразу. Уходя, я взглянул на детей. Они отходили. Их мать лежала на кровати, глядя в потолок.
Не знаю, зачем я захватил с собой этого нелепого болванчика. Дешевая поделка. Он стоял на столе, качая лысой башкой, а я сунул его в карман. Машинально.
Я смотрел на нелепого расписного болванчика, когда за мной пришли. Плохо пахнущий мужик в овечьем зипуне. Смотрел тупо минуты две, будто пытаясь отыскать в моем лице нечто порочное, или, напротив, светлое, а потом пробасил:
- Пошли.
И я пошел. Не было ни сил, ни желания, ни возможности не подчиниться. Красная полоса на его рукаве ясно давала понять, что... не люблю я красный. И никогда не любил. Какого лешего я вообще стал врачом? Так не любить красный и так часто с ним встречаться. Нонсенс.
Жить хочется до сумасшествия, до боли. Кулак свой готов сгрызть, чтобы не выть от безысходности. До чего же я хочу жить, Господи!
Меня расстреляют сегодня. Я - контрреволюционный элемент. Я - контр. Конр чего - не понимаю. Я просто пытался лечить людей, и какое мне дело до их окраски? Я просто пытался. Видимо, плохо. Простите...
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2013
Свидетельство о публикации №213011900010
рецензии
http://www.proza.ru/comments.html?2013/01/19/10