У окна

Вадим Ирупашев
     У Ивана Петровича, старика лет восьмидесяти, отказали ноги, и передвигается он по квартире, держась рукой за стены. А уж о том, чтобы выйти ему из дома, и мечтать нечего. Можно было бы на костылях выйти во двор, но нет у него костылей, и были бы, не вышел – перед соседями стыдно калекой показаться.
     И вот сидит Иван Петрович у окна, смотрит во двор – наблюдает жизнь дворовую. И обидно ему, и тошно! Но благо, квартира его на первом этаже, и всё ему видно: кто вышел из дома, кто вошёл, а кто мимо дома проходит.
     Вот сосед Сашка с третьего этажа пьяный у подъезда стоит, курит. Одну сигарету выкурил, вторую закуривает, а там и третья…
     Не любит Иван Петрович курящих, и хочется ему открыть форточку, крикнуть соседу-куряке: «Ведь от рака лёгких подохнешь, придурок, прочти, что на пачке-то сигаретной написано!» Но не крикнешь – до форточки-то не дотянешься, ноги слабы.
     А вот две сестрички из четвёртого подъезда двором бегут – видно, спешат на учёбу в институт. А юбочки-то на них такие короткие – стыд, да и только! «Одни задницы юбками-то прикрыты, – думает Иван Петрович. – Куда родители-то смотрят, выпороли бы их как коз сидоровых!» Противно ему, и хочется ему что-то обидное крикнуть срамницам, но не услышат, да и след их уж простыл.
     А этого соседа Иван Петрович не любит и боится. Да и как не бояться-то, ведь от такого всего ожидать можно. Сосед в модной кожаной куртке, с барсеткой в руке, ключами от своей автомашины помахивает. Иван Петрович за штору прячется, шепчет: «Олигарх доморощенный, спекулянт, мафиози… В наше-то советское время сидел бы ты за решёткой, баланду бы тюремную хлебал, а сейчас, небось, икру чёрную ложками лопаешь».
     В комнату заглядывает жена Ивана Петровича Нюра. Не одобряет она мужа – целыми днями у окна! «Ты бы, Петрович, хоть каким-нито делом полезным занялся или, вон, телевизор бы смотрел, сериал какой…» – говорит Нюра. «Нет уж, Нюр, надоели мне эти телесериалы, выдумки всё это. У меня за окном свои сериалы, натуральные. Вон, погляди в окно-то: Митька никак до своего подъезда дойти не может, пьянущий… до скамейки дошёл, свалился… Вот сейчас и сериал начнётся, как жена-то увидит его из окна, то ли будет рада муженьку-то», – хихикает Иван Петрович.
     Нюра обижается. «Мне что, заняться нечем, как только на твоего алкоголика из окна глядеть», – говорит она и уходит на кухню.
     А вот и молодёжь двором проходит: парни что-то кричат, в руках у них банки с пивом, девушки визжат, на парней вешаются. Но трудно Ивану Петровичу понять, кто из них девушка, а кто парень – все в брюках, и все одинаково какие-то тощие. «Эх, были мы молодыми-то, – думает он, – девкам-то под подолы заглядывали, а сейчас куда заглядывать-то, если все они в штанах». Один из парней замечает в окне Ивана Петровича, показывает на него пальцем… что-то говорит… все смеются… Парень кривляется, исполняет какой-то непристойный танец… Девушки визжат… Иван Петрович прячется за штору.
     А этих двоих в чёрных куртках Иван Петрович давно уж приметил – повадились они во второй подъезд ходить. Зайдут и через пять минут выходят, оглядываются по сторонам – явно наркоманы, ширяться заходят. «Надо бы в милицию сообщить, да ведь опасно – отомстят наркоманы-то: дверь подожгут, стёкла в окнах побьют…» – думает он.
     А вот мальчишки соседские. Двое их, лет по шесть-семь им. Целыми днями сидят они в песочнице, ковыряются в грязном песке – играют. Любит их Иван Петрович, но и жалеет. «И что они в этой песочнице интересного находят, во что в ней играть-то можно, – думает он. – Мы-то в таком возрасте во дворе-то и в догонялки, и в прятки, и в футбол играли, на самокатах гоняли. И много нас, ребятишек-то, во дворе было. А сейчас как бы и детей ни у кого нет – пустой двор-то».
     Дворник Михалыч метёт двор. Иван Петрович наблюдает за ним. «Хорошо метёт, – думает он. – Пожалуй, лучший дворник в районе». Но вдруг Михалыч оставляет метлу и направляется к сараю, стоящему во дворе, метрах в тридцати от дома. Подойдя к сараю, Михалыч не торопясь расстёгивает ширинку… мочится. «Да что же это такое! Нюр, а Нюр, иди скорее сюда! – кричит Иван Петрович. – Подойди к окну-то, погляди, что Михалыч-то наш вытворяет!»
     В комнату вбегает перепуганная Нюра, подбегает к окну… В это время Михалыч не торопясь застёгивает ширинку и берётся за метлу. Нюра смущена… отходит от окна.
     «Эх, Михалыч, – продолжает возмущаться Иван Петрович, – а ещё пожилой, семейный, с образованием, внуки уж. Ты бы, Нюр, вышла во двор-то да пристыдила бы хулигана». Нюра брезгливо морщится, плюёт и уходит на кухню.
     А Иван Петрович не может успокоиться, он стучит кулаком по раме, но дворник его не слышит, метёт двор…
     Так проходит день. А когда за окном начинает темнеть и наступает вечер, Иван Петрович ложится в постель и долго не может уснуть, вспоминает алкоголика Митьку, соседа-мафиози, весёлую молодёжь, мальчишек в песочнице, дворника Михалыча… «Нюр, – говорит  он, поворачиваясь к жене, – всё же выйди завтра во двор, пристыди Михалыча-то…»

     И таких стариков, как Иван Петрович, сидящих у окон в своих квартирах, много. Выброшены они из жизни, но ещё привязаны к ней невидимыми нитями. И страшно им порвать эти нити, и мучаются они, и страдают, и не хотят смириться…
     На протяжении нескольких лет на втором этаже дома, в котором живу, видел я в окне старушку в белом платочке. Старушка сидела у окна и смотрела на проходящих по двору, на играющих детей, на подъезжающие и отъезжающие автомашины… И иногда я замечал, что-то кому-то она кричала, махала рукой, но слов её не было слышно.
     Как-то возвращался я домой, был сильно пьян, шёл нетвёрдой походкой, покачивался. И когда подходил к подъезду, то по привычке уже взглянул на окно, в котором сидела старушка, и увидел: смотрит она на меня сердито и грозит мне кулаком.

     Давно уже не вижу я в окне старушку в белом платочке, но когда, будучи пьян, возвращаюсь домой и подхожу к своему подъезду, то по давней привычке смотрю на окно на втором этаже.