А они мечтали. Рассказ

    Возвращаясь домой поздно, Фед старался быть неслышным, чтобы не разбудить деда и маму. Он проскальзывал на кухню, холодным глотал оставленный ему ужин – неужели ещё разогревать? – бесшумно раздевался в темноте своего угла, нырял в постель. Только в этот момент густая сетка его дневных забот давала брешь, в которую он и проваливался , испытывая короткое блаженство освобождения.
 
    Уже несколько лет после смерти бабушки они с дедом делили одну комнату. Помещение было нескладным – узким и длинным с окном в торцевой стене. Дед с телевизором, диваном и шахматным столиком занимал светлую часть – у окна, внуку с компьютером, письменным столом и раскладной кроватью досталась тёмная – кормовая часть. Солнце никогда здесь не гостило, что вовсе не огорчало парня, потому что дома он бывал мало. Разделял две жилые  зоны одёжный шкаф, в котором, как важная деталь, висел дедов костюм тяжелый от  его боевых наград за Великую Отечественную войну.
    Дед жить не мешал. Но иногда донимал расспросами и поучениями. А ещё воспоминаниями. Нет,про войну он говорить не любил,вспоминал её только когда был немного во хмелю. При этом всегда мрачнел, а по тёмным бороздам на лице текли слёзы. В такие минуты парень терялся, ничего не понимая, а дед уклонялся от расспросов. Зато время бригадирства на стройке после войны  расписывалось в нудных подробностях, которых становилось всё больше. Но особо выделялся один рассказ из прошлого, который периодически повторялся из слова в слово. Вероятно, дед полагал, что именно это будет  интересно молодому человеку.

    - Вот у нас в госпитале сестричка была, Надин звали.  Сама невысокая, но фигуристая. А красавица! Глаза голубые и брови вразлёт! Как газель бегала…

    Но сегодня что-то не так: сквозь матовое стекло кухонной двери сочится свет, значит, ма не спит. А ведь ей утром  рано вставать. Что-то произошло.
    - Что у вас с дедом случилось, Фёдор?- ма сидит с каменным лицом, смотрит в пол.
Ах, вот оно что – с дедом. Удивился? Нет. У самого где-то внутри было коряво –  когда днём сваливал, дед кипел сильнее обычного. Но, похоже, всё уже устаканилось, и дед спит, хотя ма и встревожена, даже назвала его полным именем, а не домашним, как он привык. Сделал безмятежный вид.
    - Ну, пошамать-то я могу?
    - Ты что, не слышишь меня? Я спрашиваю, что произошло у вас с дедом? – подняла голову, страдальчески сурова.
 
Надо объясняться. От непривычной ситуации растерялся.
    - Да ничего особенного. Играли в шахматы. Он, как обычно, стал доставать меня своей всадницей, вот такая она была, да такая. Я все его слова уже наизусть знаю, задолбал он меня ею.
    - А ты по-русски можешь объяснить? Ему же скорую вызывать пришлось.

    Скорую? Нет, он, Фед этого не хотел. Да и не сказал ничего уж такого. Ну, спросил, может, и бестактно. Но кто же знал, что он так воспримет.  Шутка же была.
    - Играли в шахматы, дальше что?
    - Он опять, уже в сотый раз, рассказывать стал, какая у них в госпитале тогда, в войну, или после войны что ли, была медсестра, которая им лекарства разные колола, как пёрышком гладила. Да какая красивая она, да какие ножки у неё – как газель бегала, да как улыбалась ему. Задолбал он меня. Ну, я и спросил: ты хоть раз уложил её? До него не дошло. Тогда по-другому повторил: переспал ты с ней? Это же шутка была, а он не понял и завёлся. Вскочил, шахматы на пол смахнул, кричать стал.  Что я в любви ничего не понимаю, что все мы, нынешние, распущенны, только о сексе думаем.  Потом и другое приплёл, что лентяи, работать не хотим, лишь бы деньги получать. Всех ругать принялся. Что за поколение растёт, равнодушные бездельники, да что с нами дальше будет, да если бы они в войну такими были, не видать бы им победы. Ну, я слушать не стал и смотался. Я же не знал, что ему плохо станет.

    - У тебя голова-то варит что-нибудь? Или  котелок пустой? Такое спросить у старого человека.
    - Ведь он говорит о ней так, словно бы вчера это было, а не пятьдесят лет назад. Я вообще просечь не могу – если он был так на неё завёрнут, что же он женился на нашей бабушке, а не на той. И что, он при бабушке тоже вспоминал свою медичку?

    Кажется, ма смягчилась. Встала, разожгла газ – подогреть ужин. Да он бы и так съел. Заговорила задумчиво.
    - Почему он на ней не женился, не нам судить, это их дело. Только знаю, что при бабушке он не вспоминал ту, другую, потому что договорённость у них была. Сначала-то, наверное, поговаривал про неё, потому что бабушка, нет, тогда просто его жена, обиделась. Она захотела сама повидаться с этой женщиной. Как-то через военкомат достала её адрес. Оказалось, она в соседней области живёт, недалеко. Только он, узнав о её намерении, запретил ей ехать. Скандал у них был чуть не до развода. Тогда они и договорились: она не поедет искать ту, другую, а он не будет её вспоминать. Я маленькая была, ничего этого не знала. Мне мама потом всё рассказала. А тот адрес и сейчас, кажется, где-то в её бумагах сохранился,- замолчала, шевелила ножом картошку на сковороде.
    Заговорила снова необычно сердито.
    - Но ты-то каков? Кто ты есть против деда? За спиной школа, да два курса института. Всего и знаешь - в свой компьютер смотреть, да в уши  затычки вставлять. А дед в твои годы не только воевал, но уже и ранен был. Его поколению такое досталось! Их убивали, они убивали. Ты думаешь, это  просто – в людей стрелять?
    Федор не узнавал свою маму, всегда такую мягкую. Какой напор!
    - Я согласна с дедом – потребителями растёте. Всё деньгами меряете. Уважения нет ни к старшим, ни друг к другу. А ведь если бы они тогда свою кровь не пролили, вас бы вообще на свете не было. И что с вами дальше станет?

    Ма говорила уже так горестно, как будто с ним уже произошло что-то нехорошее. Обычно доброе лицо её исказилось болью. Феду стало её жалко. Захотелось в чём-то повиниться, чтобы она утешилась. Но ма  закрылась и спокойно сказала:
    - Поздно уже, иди спать.  Смотри, деда не разбуди.

    К своему удивлению Фед не мог уснуть. Мысленно оправдывался, сам обвинял, доказывал. Убивали. Ну, вообще-то они на расстоянии стреляли, не видели, в кого. А дед в пехоте, значит, когда и в атаку? И тут, возможно,  глаза в глаза. А он, Фёдор, мог бы убить? Ну, вот того немца из делегации, что таращился на всё, как киндер? Нет, стоп! Они не немца мочили, а врага. Это другое. Это война – ты его, или он – тебя. Тут справедливость другая, или даже нет её. И дед плачет, когда о войне.  Да ладно, не хуже их воевали бы, если бы жили тогда. И вообще, какое у них право наезжать на молодых? Только бы поучать, собой довольные. А что фурычат в нынешней жизни? Кому сегодня их опыт нужен? И не они ли сами такую неправильную жизнь сгенерили? Ну да, победа в войне – их заслуга. А дальше что? Половина людей ни за что на зоне, а другая половина – молчит, будто так и надо. Сами голодные, в дерьме по уши,  мечтать приладились: вот построим коммунизм, настанет всеобщее благоденствие, тогда и заживём! Всем всё по потребности! И, главное, верили в этот бред! Какое-то парализованное общество. Уж мы бы такими не были. Мы ещё покажем, как надо действовать.

    - Следующая – Садовая! Кто у меня спрашивал Садовую?
    Автобус крякнул дверцами и вскоре скрылся за многоэтажками. Перед парнем было начало широкой улицы, которая походила на деревенскую, потому что застроена была типичными одноэтажными домиками в окружении деревьев и кустарников. Конец улицы исчезал где-то очень далеко.
    Фёдор шёл по разбитому асфальту тротуара, уклоняясь от свисающих из-за заборов веток. Он умилялся пронзительной тишине окраины провинциального городка, в которую  иногда вдруг вонзался заполошный крик курицы или лай собаки, в дрёме проспавшей чужие шаги. Ни прохожих, ни проезжих. Вот он, дом 25. Дощатая калитка, кнопка звонка. Собака не залаяла, значит, её нет.
    - Семёнова Надежда Валерьевна здесь живёт?
    - Да. А кто её спрашивает?
    - Мне надо с ней поговорить.
    Скрежет запора.  Эта древность и есть его бабец? Фед жадно  разглядывал  одутловатое лицо невысокой полной женщины. Густые стариковские брови сошлись у переносицы, нависшие веки прятали цвет утопленных глаз. Бледные губы в окружении морщин собрались в пучок и приблизились к острому кончику носа. Фед искал сходства с тем, что так любовно расписывал дед и не находил его. Пауза затягивалась, и она рванулась захлопнуть калитку. Парень ногой её удержал.
    - Нет, не бойтесь. Мне только поговорить с вами. Скажите, вы во время войны, нет, после, сразу после войны, - быстро и сбивчиво заговорил он. – Вы работали медсестрой в госпитале… Тут у вас госпиталь военный был…

    Женщина преобразилась: лицо  расползлось в улыбке, брови уехали вверх. Даже глаза раскрылись, показывая свой цвет. И вовсе не голубые, скорее карие…
    - Да, да! Работала в госпитале. Так вы из военкомата? Заходите, пожалуйста, заходите! – Она широко распахнула дверь и посторонилась, пропуская гостя внутрь ухоженного дворика. – Вы бы так сразу и сказали.
    И пока  суетилась, задвигая мощный засов и быстро что-то говоря, Фёдор прошёл по дорожке, обсаженной с обеих сторон красными цветами, перед крыльцом свернул  к беседке слева от дома, хотя его никто туда не приглашал.
    - Бабуля, кто там? – голосок из открытого окна.
    - Это ко мне, - хрипловато отозвалась бабушка.

    Гость уже сидел на скамейке за летним столиком, осматривался, сбросив с плеча сумку. Очень похожий двор был у его другой бабушки, где он часто бывал в детстве. Ну да, вон за тем внутренним заборчиком – хозяйственная часть. Там  сарай с курами, возможно, утками-гусями, а ещё поросёнком  или кроликами. Дальше – огородные грядки. А здесь, за беседкой и сбоку от неё – плодовые деревья и ягодники. И Фёдор, почувствовав себя свободно, смотрел на открытую дверь дома, ожидая появления девичьей фигурки.
Глухой старческий голос  вернул его к реальности.
    -…и в этой школе я была на встрече с ветеранами…
    - Я не из военкомата, - решился он прервать многословье хозяйки, севшей напротив и потиравшей руки сложенные на коленях.
    - Из газеты? – ещё больше оживилась старушка. – Обо мне уже писали…
    - Нет, и не из газеты, – несколько смутился Фед. Все заготовленные фразы улетучились из памяти.  Оказалось, что сказать их труднее, чем он предполагал.
 
    Она смотрела выжидающе, и это его смущало.
    – Я от своего деда. Он… в общем, он помнит вас…
    Фёдор искал слова и вдруг остановился, потому что женщина испугала своей быстрой переменой. Она  вытянулась, судорожно втянула воздух открытым ртом, устремила взор к небу и вдруг покачнулась – сейчас упадёт. Гость невольно дёрнул к ней руки – поддержать. Но в следующий миг  она обмякла и, прикрыв глаза, зло засмеялась. Фёдор встревожился, ничего не понимая. «Как она легко меняется» - заметил про себя.
    - Вспомнил, наконец! – заговорила бывшая медсестра со злорадством в голосе. – А где он был все эти годы? Когда есть нам было нечего? Когда одна его сына растила! Дождалась! – волна нарастала, затопляя пространство гневом.
 
    Парень не успевал улавливать смысл. Такого поворота он никак не ожидал. Но каков дед! Невинным ягнёнком прикидывается. Внезапно в его слух врезалось что-то чужеродное. Вслушался в словесный водопад…
    - ...как я уговаривала его, Костя, давай поженимся. Ладно, потом к себе уедешь. Но у ребёнка отец будет…

    Костя? Как Костя? Ведь деда зовут Павел! Всё поняв, Фед чуть не рассмеялся над ситуацией. Вот это прикол! А у женщины поток слов внезапно иссяк, и она  во враждебном изумлении уставилась на гостя, который силился скрыть улыбку.
    - И что же он теперь хочет? – растерянно спросила она.
    - Так он… он умер, - неожиданно для себя соврал Фед.

    Она не сразу поняла сказанное и некоторое время смотрела на парня отрешённо. Потом вдруг вся съёжилась и, опустила голову. Фёдор не знал, что теперь ему делать. А она, как бы отрезвев, заговорила скорее себе, чем собеседнику.
    - Конечно, жизнь прожита. Что уж теперь говорить. Так он перед смертью вспоминал меня?

    Парень успел овладеть собой. Во, влип! – корил  себя. – Так лопухнуться. Как же теперь выбраться из этой передряги? Дальше сочинять?
    - Он раскаивался и просил прощения, – выдумывал  Фед на ходу, радуясь своей находчивости. – Говорил, чтобы я непременно вас разыскал и от его имени умолял вас простить за всё.

    На лице женщины разлилось умиротворение, и на молодого человека вновь полился теперь уже спокойный ручей воспоминаний о госпитальном романе.
    - Костя, Костя, котик мой… Вы знаете, каким он был в молодости, ваш дедушка? В него все влюблялись! А он выбрал меня...
…
    «Ну, вот ещё одна сказка про любовь, - насмешливо подумал парень. И вдруг обожгло сомнение, - а может, это не та медсестра?» И он некстати вставил в её речь дедово мечтательное – Надин, Надин…
    - Да, меня так называли все раненые, - заулыбалась собеседница.
Значит, всё-таки Костя, а не Павел. Но как же дед? Помнит ли она его?
- А что, других раненых вы помните? Другие-то, наверное, тоже вас любили?
    Она кокетливо, что было для Феда смешно, повела массивными плечами и словно бы потупилась.
    - Конечно, и любили, и ухаживали, и объяснялись. Только я-то со всеми играла, всё понарошку, чтобы нас с Костей не заподозрили. А то главврач меня бы изничтожил, с этим у нас было строго. Костя ревновал ужасно. Может, поэтому со мной так обошёлся, считал, что я не только с ним была. Как я плакала тогда!
    - Ну, неужели никого больше не запомнили?
    - Да вы знаете, сколько их прошло через эти руки? – Женщина подняла с колен старческие ладони со скрюченными пальцами. – Вот одного особо помню – тяжелый был. Ногу ему ампутировали. Всё просил…

    Фёдор делал вид, что слушает, и ждал, когда прилично будет встать и уйти. Ему давно всё было ясно. Он корил себя нещадно за эту глупую затею – копаться в чужом прошлом, да ещё когда никто об этом не просил. «Пора прекратить этот спектакль». Вместе с тем, его смешила ситуация, он представлял, как будут потешаться приятели, когда он  им расскажет.

    - …всё мечтала – вот придёт он, а я ему: этот бутуз - твой сын. Потом – знакомься, это твой сын. А сейчас и сама сына редко вижу. Да я вам сейчас фотографии покажу. Катя, иди сюда! – закричала она в сторону открытого окна. И как неожиданную радость парню: – Это же, получается, ваша родственница.
    - Ну, что ещё там? – послышался недовольный голос из дома.

    Надо скорее  сматываться, - подумал Фед и встал.
    - Как, вы уже уходите? Но вы же ещё ничего не рассказали. Может, чаю бы выпили, - всполошилась старая.
    - Нет, нет, у меня поезд. Я – проездом здесь, - уверенно врал Фёдор, беря на плечо свою сумку и направляясь к выходу.

    Женщина не успевала за ним. У калитки он её подождал и, пока она пыталась отдышаться, снова проговорил свои извинения, вышел на улицу, быстро зашагал прочь. Предполагал, что она смотрит ему вслед.

    Откинувшись на спинку  сиденья  обратного автобуса и закрыв глаза, мысленно с издёвкой разговаривал с дедом. Ну, видел я твою бабон – ноги, как две тумбы. И ходит будто слон, а вовсе не газель, как ты говоришь. Да  откуда тебе знать, как газель бегает? Ты же не бывал в тех местах, где они водятся. И вообще, она теперь как церковная колокольня. Нет, она же маленькая ростом. Значит, как водокачка, что на окраине стояла, теперь сломали. «И брови вразлёт…» Ну да, ползали по лбу как две гусеницы на листе твоей яблони в саду. И губки… Да ну её… Моя бабушка куда красивее была. А каков этот Костя! Бортанул заряженную! За это метелить надо! Нет, мой дедан  не такой…

    Вечером дед, буднично спросил,  расставляя шахматы:
    - Где это тебя носило целых два дня?
    «Что, соскучился, некому стало про свою Надин сказки рассказывать?» - Фед загадочно улыбнулся и предложил:
    - Поедем в воскресенье на рыбалку!
    - Ты же рыбалку не любишь, - усомнился дед.
    - Ну и что, зато ты любишь.