Катя Снегирева воспитывалась дедами: Владимиром Петровичем, ее дедом, и его товарищем, Алексеем Юрьевичем. Воспитывалась не их нравоучениями, а полемикой, какую они вели между собой. Часто просто воспоминаниями.
Например, Алексей Юрьевич не раз повторял: «Мы несчастные люди, кто был воспитан при Сталине, а жил при Хрущеве. Ведь вот сейчас показывают уже в двадцать первом веке фильм про Фурцеву, а показывают ее как дурочку, что верила в комсомол и в идеалы. А при Сталине только так и верили. А то как же б иначе мы выиграли войну? Как тогда, когда уходили в бой и оставляли записки, что в случае их гибели в бою пусть их считают коммунистами».
Дед Кати Владимир Петрович соглашался с ним и вспоминал поэта Пастернака, которого любил за его поэзию: «Помнится, Сталин зашел в зал заседаний, а как раз собрался комсомол, и все зааплодировали Сталину, а Пастернак воскликнул: «Как прекрасно наше единогласие!»
Алексей Юрьевич поддержал его: «Да, при Сталине Пастернак был великим поэтом, а при Хрущеве скурвился, потому что партия переродилась, власть говорила одно, делала другое».
Владимир Петрович вздыхал: «Да, партия. Переродилась, а сейчас ведь все наши мафиозные структуры структурируются вождями партии, а доходят до каких пределов? Прежний генсек КПСС агент ЦРУ.»
После некоторых откровений, какие историки должны были записать в их архивы, наступало некоторое молчание, и Владимир Петрович с вдохновением вспоминал: «Да, было время. Помню, как Чкалова встречали после перелета из СССР в США. Вся Москва высыпала на улицы, и сколько было восторженности, сколько единодушия. Казалось, захватит весь мир.»
Алексей Юрьевич немного подумал и сказал: «А ты знаешь, в то время Чикатило был невозможен. Просто сразу бы вылезли наружу все его потайные мысли, даже если бы он старался скрыть их.»
Владимир Петрович согласился с ним: «Да. Время было такое, как на войне, ни шагу назад или пулю в лоб. И не какие-то заградительные отряды, а сами бойцы Зои Космодемьянские, Матросовы, сознание которых так выросло при Сталине, что все трудящиеся мира смотрели на нас с надеждой.»
Алексей Юрьевич вдруг спросил Владимира Петровича: «А как ты думаешь, в чем основная ошибка Сталина?»
Владимир Петрович, не задумываясь, ответил: «Я думаю, главная ошибка Сталина заключалась в том, что он хотел перевоспитать всех негодяев, подлецов как родимое пятно нашего общества до такого совершенства, что все герои в стране стали положительными.»
Алексей Юрьевич согласился с ним: «Да. Как у дедушки Тимура Гайдара в его книге «Тимур и его команда». Вот совершенство жесткости сталинского воспитания, при котором эти тимуровцы были такими положительными, что не оставляли без помощи ни пенсионеров, ни инвалидов, ни беспомощных людей, кому надо было помочь по хозяйству.»
Владимир Петрович со вздохом, навеянным романтикой старого времени, произнес: «Какими все были возвышенными, вдохновенными, благожелательными, - а потом, видно вспомнив весь дальнейший ход событий, чем окончилось это воспитание с беспощадность в голосе произнес, - а получилось так, что до того переродились, что сам Гайдар как бывший тимуровец расстрелял в Белом доме в лице депутатов бывших соратников как тех же тимуровцев. Мы перевоспитались, но в обратную сторону.»
Алексей Юрьевич при этом заметил: «Гайдар поступил хуже Гитлера. Ведь Гитлер хотел разрешить свои проблемы за счет другого народа, а Гайдар расстрелял своих.»
Владимир Петрович согласился с ним: «Это потому, что у Гитлера от успехов крыша поехала. А на первых порах он действовал в интересах народа как всенародно избранный вождь, и при том самым демократическим путем. А как автотранспорт оказался в кризисе из-за безбилетников, то Гитлер сначала предупредил всю страну, а потом предупредил весь народ, что в случае безбилетного проезда предпримет к безбилетникам меры. А потом по его приказу был остановлен вагон трамвая, вывели безбилетников и каждого десятого расстреляли. Кризис был исчерпан. Все стали брать билеты.»
Катя живо представила, как в метро безбилетники перепрыгивают турникет. Это было в конце девяностых того века, и она еще маленькая с ужасом наблюдала эту картину, потому что те перепрыгивали выдвигающийся костыль контроля за прохождением устройства с хамскими возгласами, как победы их «Я» над порядком в стране, но создавали ощущение кризиса в стране у простых граждан как наверное в эпоху начала правления Гитлера в Германии.
Владимир Петрович как-то обмолвился о таком хамском поведении этих подонков: «Партия бомжей. От верха до низу.»
Алексей Михайлович поддакнул ему: «Да.»
Он понял, что Владимир Петрович имеет в виду. Перед этим вечером они смотрели фильм про бомжа, как он выкапывал и уносил у женщины картошку с участка, и учил ее: «Ты должна растить картошку, а я присваивать.»
Женщина, хотя слабосильная, умудрилась задушить бомжа, ее осудили, и Владимир Петрович сказал по этому поводу: «Оберегают у нас бомжей и сверху, и снизу.»
Алексей Михайлович подтвердил его слова: «Боятся разборок снизу, потому что могут дойти до верха.»
А Катя представила, как эти хамы прыгают через турникет во времена Гитлера, а их ловят и каждого десятого хотят расстрелять. Она в роли следователя, а осужденные ползают у нее в ногах, просят пощады. Такие жалкие до потери всякого человеческого достоинства. Катя в этот миг опомнилась, захотела их простить. Но как раз в это время один верзила с повадками обезьяны с гиканьем перепрыгнул через турникет, и Катя снова представила себя следователем и того, который жалкий валяется у нее в ногах, а она бьет его носком ботинка в лицо.
Владимир Петрович проговорил: «Вот такие потенциальные Чикатило. И прощают их. Восклицают по поводу них: «Он же человек!»
А живых погибших девушек переворачивают как бездуховные вещи. Ну что о них теперь думать, если их уже нет. Но они живут в мыслях их близких, родных как живые, как надежда на девочку, умершей первой как на то, что станет великой певицей. А другую бабушка ждет каждый вечер, хотя и знает, что уже нет внучки, но ждет, потому что не может не ждать.»
Алексей Юрьевич вдруг прервал его: «А ведь каждая умерла как безвинная овечка. Так воспитали, что жизнь самая большая ценность, и о этом подонке Чикатило чуть ли не эмпирические формулы составляются, что имеем ли мы право отымать у него жизнь или нет. И подонок жив, а несколько десятков девушек погибли, и ни одна, - тут Алексей Юрьевич сделал и повторил это место своей речи, - ни одна не проявила стремление к сопротивлению».
Катя ехала в метро, ни о чем не думая, поздно вечером, возвращаясь домой от сестры задумалась, и тут услышала над собой слова, произнесенные с явно издевательской насмешкой: «Ну ты, о чем думаешь? Давай!»
Катя вздрогнула, оглянулась, около нее стояли двое. Один громоздкий хам, улыбаясь с видом превосходства над ней, сказал ей с видом распорядителя: «Пойдем, выйдем с нами. Быстро оформим нашу встречу и разойдемся. Будешь довольна».
Катя с беспомощным видом окинула взглядом вагон: почти пустой. Перед ней в несколько метров в сторонку сидел мужчина интеллигентно практичного вида с вниманием поглядывавший на нее. А несколько в стороне четыре женщины с испугом в глазах посмотревших на нее. Они, вероятно, не могли расслышать голоса этих парней, но им эта ситуация стала ясна по манере поведения этих парней. Что этот здоровый бугай сказал, а второй сухопарый ожидал. Как она поведет себя.
Но Катю вдруг пронзила ненависть до глубины души вывернула наизнанку. И не к этим парням, а особенно к женщине с краю, такой худенькой и рабско покорной с ее животным парализующим ее страхом к тому, что происходит. Как будто воображала Катю беспомощной мышью перед этими битюгами в образе кота, занесшего над ней лапу.
А в голове неожиданно зазвучал голос прадеда, который воевал политруком роты и картины из хроники войны наших военнопленных, с безнадежностью в глазах, которых гнали фашисты.
И дед Владимир Петрович уже со слов прадеда докладывал дружку Алексею Юрьевичу: «Невозможно было воевать. Только заняли оборону, сучок хрустнул, а паникер кричит: «Окружают!»
И побежали. И сдавались, подняв руки, бросая оружие. По официальным данным три с половиной миллиона военнослужащих попало в плен. Больше двух третьих армии. А под Москвой как вышел приказ Сталина, что паникеров расстреливать на месте, так меньшим числом солдат и офицеров остановили фашистов и разбили.
Алексей Юрьевич поддакивал дружку: «Это коммунисты в частях разложили армию победными реляциями о том, что пойдут фашисты – шапками закидаем. Перед войной по ****ям разошлись, а как ударили фашисты беспощадно, бесчеловечно, так первые ринулись шкуры свои спасать.»
Но это были разговоры, а Катя в лицах представляла как беспардонно хамски вели себя эти коммунисты в разговорах, рисуя как этот подонок себя непобедимыми, а в бою дрогнули, драпанули как зайцы, потому что еще не знали, как воевать, пока Сталин не нашел эту эмпирическую форму войны, что на улицах был вывешен плакат женщины с трагическими взглядом с ребенком на руках и словами: «Папа. Убей фашиста».
Пока не загремела песня «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой».
Но это были слова, выражения, а чувство ненависти к этой рабской покорности к хамству, этому разнузданному грубому виду бугая перевернула ее сознание. Как какой-то тупой кретин рос где-то в деревне, раз ему все было подвластно, раз был сильней и отморозком до такой степени, что боялась, наступил пяткой на ее достоинство так, что хрустнуло ее сознание с заложенным в нее Пушкиным и честью, заложенной при Сталине оттого, что слово «человек» звучит гордо. Как сознание от беспощадности Гитлера к этому виду человека как обезьяны, которые при Гитлере сидели в тюрьме за что его и любили обыватели. Как он расстрелял безбилетников.
И Катька сказала, сузив глаза, сказала в лицо этому подонку: «Убери отсюда свою свинячью физиономию».
Но тот тип в виду обстановки почти пустого вагона чувствовал свою полную безнаказанность. Женщины не в счет, а этот интеллигентного вида тип таких как он обходят стороной.
И он с развязным тоном как на танцах, приглашая на вальс, сказал Кате: «Ну ты, сука. Тебе здесь конфликт дороже обойдется. Кончай выебываться.»
Но этот цинизм в его словах не запугал, а взбесил Катю: какой-то урод еще командует ею. Это из-за таких, как он, погибла советская власть и гибнет все лучшее, что есть в стране. Катя сделала движение к правому карману, где у нее лежал баллончик самозащиты типа «Шок».
Но тот тип уловил ее движение, схватил за руку, и тогда Катя по американской инструкции как действовать в подобных правилах что есть силы ногой, благо в туфельке с твердой подошвой, нанесла этому типу удар по голени.
Эффект был такой, какого не ожидала Катя, тот с утробным мычанием раненого животного замычал и запрыгал на другой ноге. Тогда второй, сухопарый из разряда шестерок завопив: «Ну, берегись!» стукнул было ей справа с безжалостным чувством высшего над низшим, как рабом.
Но Катя успела отклониться от его удара, достать баллончик и брызнуть ему смесью в лицо. Как средство самозащиты. Тот взвыл и более стремительно отпрянул в сторону.
В это время поезд метро притормозил на станции, двери вагона распахнулись, и тот интеллигентного вида гражданин подскочил к Кате, которая еще, оторопев от происшедшего, стояла на месте, схватил ее за руку, крикнул ей: «Бежим!» повлек за собой в сторону открытой двери.
Верзила, отходя от шока болевых ощущений, схватился было за Катю, стараясь помешать ее движению к открытой двери, но интеллигентного вида гражданин неожиданно ловко нанес ему удар локтем в область сердца, и тот, снова замычав, согнулся и уже не мешал им убежать с места действия.
На перроне тот мужчина представился: «Владимир Федорович. У меня родственник, Виктор Петрович, ведет секцию боевых искусств, и я советую обратиться туда. У вас есть данные заниматься этим видом спорта. А он создан на коммерческой основе в этой фирме так, что потом, если проявите способности, можно на этом спорте зарабатывать деньги.
Катя сказала ему: «Поздно уже».
Владимир Федорович достал и протянул ей визитку и сказал: «Завтра в три позвони в наш спортивный центр «Витязь». Он на этой остановке на Солдатской улице. Дом три. А то приходит сама. Завтра в три часа дня», - и попрощался с Катей и направился к выходу.
На следующий день Катя в три часа дня была в спорткомплексе «Витязь», где секцию проводили тренер Виктор Петрович и тут же находился Владимир Федорович, работник фирмы по заключению договоров на охрану предприятий и отдельных граждан.
Виктор Петрович сначала направил Катю в медицинский кабинет, где проверили ее здоровье, а потом в зале по силомеру проверил силу ее удара рукой, ногой и сказал: «Для начала неплохо, но надо развивать».
А через два месяца занятий предложил Кате: «Может быть, попробуешь развивать свои данные методом голодания?» - и объяснил, что для этого надо.
И вот Катя не завтракала, не обедала, а вечером пошла на тренировку. Как раз был день боев, и тренер на ринг выставил Катю с перворазрядницей по боксу Ритой. Во всех отношениях шатенкой твердой и в характере, и в бою.
А в душе, когда мылись, Рита призналась Кате: «Ну у тебя и удары. Не знала, куда деваться!»
Катя страшно удивилась признанию Риты, а на следующий раз Виктор Петрович выставил на бой с победительницей молодежных городских соревнований Светой Одинцовой. Блондинкой с блудливым несерьезным выражением лица, точно готовящей тебе мелку каверзу и заранее извиняющейся за это.
Во втором раунде она зацепила Катю ударом ноги по печени и с тем же выражением улыбнулась с видом превосходства. Боли не было. Так. Но чтобы не остаться в долгу, Катя уловила решительный момент и попала коротким хуком в челюсть.
Светка так и села. Оказалась на полу. А встала с решительным видом, а когда сцепились, локтем пробовала с разворота нанести удар Катьке в челюсть. Виктор Петрович тут же закричал им: «Стоп! Стоп! Это уже удар из типа запретных! На сегодня хватит, а то попортите друг другу прически!» - и больше в пару на бои он их не ставил.
Прошло еще некоторое время, и вот Катю вызвали в кабинет к Виктору Петровичу, где уже находился Владимир Федорович и какой-то мужчина с ничем не примечательной внешностью, каких миллионы и скажи Кате, что это известный предприниматель, Катя бы не поверила. По крайней мере разочаровалась в нем.
Владимир же Федорович сказал ей про этого мужчину, обрисовав, кто такой: «Катя, у Николая Ивановича есть дочка Лена. По всем понятиям ей надо учиться в Англии, и Николай Иванович отправлял ее туда, но в этот раз Лена наотрез отказалась ехать в Англию и в силу своих возвышенных представлений о России хочет учиться здесь. После долгих препирательств Николай Иванович согласился на это желание Лены, но в колледже. А Лена хочет учиться в самой обычной школе, чтобы познать простой народ. Ты понимаешь, что это такое?»
Тут сам Николай Иванович сказал Лене: «Вы понимаете теперь, Катя, что Лена хоть не единственная моя дочь, но очень волнуюсь за ее судьбу. Она не привыкла к обстановке жизни в России, а как ее охранять в простой школе? Охранников к ней не приставишь, а вы будете рядом как ее подруга. Чуть что – поможете ей, дадите знать по мобильнику, а я уж по обстоятельствам приму все меры, какие возможно.»
Светлане Федоровне, учительнице, Николай Федорович и начальник его охраны, не вдаваясь в потребности, дали понять, что Лене надо создать условия для учебы в классе. А Светлана Федоровна, учитель по математике и классный руководитель с их просьбой заявила в ответ: «Что вы, что вы. У нас класс не школа номер два, как показывают по телевизору. А обычный, дружный класс совершенствовать знания. Пока что никаких эксцессов в поведении класса не наблюдалось. Я думаю, в такой обстановке Лене будет спокойно совершенствоваться в знаниях по школьной программе.
Светлана Федоровна посадила Лену рядом с Настей, безответной девочкой, кажущейся ушедшей в свои мысли оттого, что она видела, и не доверяющей людям. И не то чтоб вредной в отношениях, а только чтобы ее не обидели.
Несколько месяцев обстановка в классе была обычной. Лена признавалась в беседе с Катей: «Ты знаешь, эта Настя – удивительное существо. Ее душа задвинута на засов так, что края глаза не просунешь, кто там, что там за люди ее окружают. Как одуванчик в поле: ее никто не трогает. И она никого не интересует. Кажется, так до самой смерти и простоит.»
Кате что там творится на душе Насти было до лампочки, и когда Лена напирала на нее: «Какая же у вас в стране свобода, демократия» - Катя видела только договор в пункте оплаты которого стояла зарплата трудящегося на предприятии. Так бы события и следовали, и Катя перекрестилась в знак признания, что ничего не случается с Леной. А что с ней может случиться?
Но беда грянула неожиданно, и события развивались стремительно. Как-то Лена стояла с Настей в классе, а к ним подошли Витька Насонов из их класса и Аркадий Первенцев из соседнего десятого «В». Оба по понятиям в школе крутые, а у Витьки Насонова дядя имел ресторан и не раз ученики видели как бугаи из охраны после уроков ждали Витьку у школы, и он с ними куда-то уезжал. Так что о нем толковать дальше?
А тут сразу после литературы, когда Лена и Настя стояли у доски, Витька с Аркадием подошли к ним, и Витька тоном, не терпящим возражений, сказал им: «Девчонки, у меня сегодня день рождения, и я с Аркадием приглашаю вас в ресторан. У вас фамилии такие Смирнова, Стихова, так что по-тихому посидим и отметим.»
Лена была обескуражена таким предложением. Неужели она своим поведением дала повод такого обращения с ней? Она с резкой интонацией в голосе ответила: «Как раз сегодня не могу».
Тогда Витька, чуть ошарашенный отказом, сказал ей: «Ваша подруга согласна. Не бросайте подругу одну.»
Настя вдруг стала напряженной от противоречивости борющихся в ней чувств и с тем же резким акцентом в голосе ответила: «Я тоже не согласна!»
Витька не понимал, что происходит, и Аркадий, сынок из администрации депутатского корпуса, глядел на него во все глаза: как это эти простые смертные отказываются от их таких обычных предложений.
В это время подошла Маша Петрухина в норме, но с ершистым видом: «Наприглашались. Я от вас в прошлом году еле вырвалась, а Настя осталась. Что вы с ней сделали?»
Подошел Костя Мазин, который раньше ухаживал за Настей, а потом после сплетен о Насте, что с ней что-то произошло в ресторане, а чего, толком никто не знал, Настя стала избегать его. Он чувствовал вину за то, что Настя стала такой, а он вместо того. Чтобы объясниться с Витькой на счет того, что он сделал с Настей, смолчал.
И вот теперь он, как идя грудью на амбразуру, крикнул Витьке: «Ведь Настя сказала, что не хочет идти с тобой!»
Аркадий уже, не понимая того, как им таким отказывают какие-то девчонки снизу из самых непрезентабельных слоев, с непониманием посмотрел на Витьку, а тот, чувствуя как почва уходит из-под ног, утвердиться подошел и дал Насте пощечину.
Настя зарыдала во весь голос и бросилась вон из класса, а Катька поняла, что вот он, фашист. Те голубой крови, а у этого отец чиновник, господин с окладом угрожающим национальной безопасности страны. Из-за амбиций способный растоптать святое что есть.
Она подошла к нему и нанесла коротким хуком удар. Тот упал, ударился о стенку, и не подымался.