Последняя война

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ, или Как я стал офицером
Все происходит буднично просто. Повесткой вас приглашают в райвоенкомат и предлагают не мешкая написать заявление с просьбой зачислить слушателем вечернего университета марксизма-ленинизма, действующего при гарнизонном Доме офицеров. Вы пытаетесь слабо протестовать, еще не подозревая, какие именно силы вмешиваются в вашу судьбу. Но вам многозначительно говорят: "Надо!"— и прозрачно намекают, что в противном случае придется "сушить сухари для очередных военных сборов"... Или — или! И вы сдаетесь. А еще через полгода вам довольно неожиданно присваивают первое офицерское звание, но к этому времени вы уже точно знаете, что это событие менее всего связано с вашим добросовестным изучением трудов основоположников научного коммунизма, потому что есть другое... Афганистан!
Именно так весной 1980 года я, старшина запаса пограничных войск, стал младшим лейтенантом. Как многие прочие "запасники". И связано это было в первую очередь, как мы поняли из общения с нашими преподавателями в Доме офицеров, с той войной, что разгоралась тогда в ДРА — в составе ограниченного контингента советских войск туда ушла определенная часть офицерского корпуса, им требовалась замена здесь. Пока здесь...
Почти  у   каждой   войны   есть  свое  отличительное название: "мировая", «Отечественная» или — «малая», "неизвестная" и т. п. Войну в Афганистане, в которой на протяжении девяти лет участвовали советские солдаты,  наша  официальная  пропаганда  окрестила как «необъявленную» — имелись в виду боевые действия, развязанные   против   законного   правительства   ДРА и народной власти вооруженной оппозицией, за чьей спиной  стояли  Пакистан,  США  и  некоторые другие державы.
Однако и для нашего народа эта война тоже долгое время была такой же «необъявленной» — чтобы убе¬диться в этом, полистайте подшивки газет за декабрь 1979 года и начало 1980-го! Не полагаясь только на память, я недавно сделал это. Как известно, наши части перешли советско-афганскую границу 25 декабря 1979 года. Но ни 26 декабря, ни 27 и 28 декабря никто не информировал народ об этом. Кстати, 28 декабря 1979 года газета «Правда» поместила в номере едкую карикатуру Кукрыниксов, высмеивающую западных идеологов, которые высасывают из пальца миф о «со¬ветской угрозе». Откуда нам было знать, что уже третий день им ничего не надо «высасывать из пальца», поскольку у них наконец-то появилась прекрасная возможность подкрепить фактами свои былые теорети¬ческие выкладки.
Лишь 29 декабря 1979 года (спустя четыре дня!) в «Правде» на одной из внутренних полос появилось коротенькое неброское сообщение (причем со ссылкой на Кабульское радио) о том, что «правительство СССР удовлетворило просьбу» правительства Демократиче¬ской Республики Афганистан «об оказании срочной политической, моральной, экономической помощи, включая военную помощь». И — все! Ни слова о том, что это будет за «военная помощь», каковы ее формы. И ничего о главном — что уже четвертые сутки совет¬ские войска находятся на территории соседнего госу¬дарства, охваченного пламенем гражданской войны, и что нас с вами ставят тем самым перед свершившимся фактом.
И даже когда из Афганистана стали приходить на Родину (чем дальше — тем, чаще!) цинковые гробы, с телами первых погибших, наши местные официальные и военные власти (наверняка не без указки «свыше»!) старались хоронить их «без шума», «по-тихому» и же¬лательно (кому?) где-нибудь на кладбищенских за¬дворках. Так, наверное, в старину хоронили само¬убийц... Видно, кому-то очень не хотелось «привлекать» к этому внимание общественности. Не зря Владимир Ильич Ленин писал когда-то, что «скрывают от народа только неблаговидные дела...». И не один год родным погибших не разрешали делать на памятниках надписи: где и за что пал их сын, муж, брат... Лишь сейчас эти надписи появились: «Погиб при исполнении интернаци¬онального долга в Демократической Республике Афга¬нистан…» И дата.
Чем объяснить это умолчание? Военной или госу¬дарственной тайной? Но это было с самого начала «тайной» для нас с вами. На Западе и на Востоке же сообщения о развитии событий в Афганистане и о на¬шем вмешательстве в них шли потоком, приправленные злонамеренной ложью и домыслами. Все это вызывало самую негативную реакцию у мировой общественности, а наша официальная пропаганда и об этом, в основном, умалчивала, без умолку твердя о «верности интернаци¬ональному долгу». Увы, и здесь мы были не до конца искренни. И опять же, в первую очередь — перед собой, а потом уже и перед другими.
Прочтите внимательно первую главу этой книги, где наш земляк — бывший «афганец» Геннадий Свириденко — рассказывает о том, как в декабре 1979 года им перед строем объявили, что «они — интернациона¬листы» и что «обязаны выполнить свой воинский и патриотический долг» на земле... Афганистана. «А мы и знать не знали толком, что же там происходит и чем будем заниматься мы... И будут ли в нас стрелять?» — вспоминает солдат.
Согласитесь, трудно стать интернационалистом за несколько дней, уже садясь в боевую машину.
Оказалось, что мы были неискренни и тогда, когда и в своих первых официальных заявлениях торжественно заверяли всех: ограниченный советский контингент «будет использоваться ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО для содействия в отражении вооруженного вмешательства извне...», а распространяемые средствами империалистиче¬ской пропаганды вымыслы о «вмешательстве СССР во внутренние дела Афганистана» и причастности к этому советского воинского персонала «не имеют ничего общего с действительностью». Так писала «Правда» в  канун  нового  1980 года.
Выдвигался и другой аргумент, рассчитанный не без оснований на наши патриотические чувства: «Если не введем войска мы, это сделают американцы! И СССР получит «под боком» базы с нацеленными на нас ракетами!»
Беда была в том, что и сами говорившие так верили в это - пусть наполовину, на три четверти. И, надо признать,   им   удавалось   длительное   время   успешно убеждать нас. В итоге до сих пор не утихают яростные споры; чем же все-таки стал для советских людей Афганистан, с чем сравнивать? С событиями в респуб¬ликанской Испании, где сражались легендарные «интербригадовцы», или со «вторым Вьетнамом»? Это — крайние мнения, и, возможно, истина на этот раз действительно лежит где-то посередине. Боюсь, что до конца мы так и не сможем ответить на все мучаюшие нас вопросы.
Хотя, повторюсь, споры об этом идут в нашем обществе и, в частности, среди самих воинов-интерна¬ционалистов. Свидетелем и участником такой дискуссии мне довелось быть в политклубе «Истина» Волгоград¬ского завода буровой техники. И все мы, там собравши¬еся, кожей чувствовали, с каким трудом дается нам освобождение от того давящего груза, который ныне принято именовать «застарелым мышлением», фунда¬ментом для которого служили «угроза с Запада» и «угроза с Востока».
Значит, еще не все ладно у нас в стране с нрав¬ственным здоровьем ее граждан. Иначе почему мы до сих пор стыдимся согласиться с диагнозом о наличии у нас «афганского синдрома»?
Прозрение все-таки приходит, но как запоздало и как болезненно!
Еще в мае 1987 года в «Огоньке» можно было прочесть привычно-бравурные и не к месту оптими¬стичные стихи Феликса Чуева, обращенные к аф¬ганцам:
Значит, во имя грядущего
мы постарались не зря,
неколебимо идущие
к вам на подмогу, друзья.
Но уже в 1988-м Анатолий Пшеничный напечатал стихотворение «Не ошибка», проникнутое болью и горь¬кой иронией:
Виноватую улыбку
Ты не прячь, военкомат.
Говорят, была ошибка
Девять лет тому назад.
Афганская война по времени растянулась для нас на две Великие Отечественные... И хотя именовался (и до сих пор именуется!) контингент советских войск в ДРА «ограниченным», но сколько же молодых ребят за девять лет прошло через «афганскую мясорубку»! Лишь из нашей области были призваны в Афганистан 3868 человек. Из них 148 воинов пали в боях, 46 верну¬лись инвалидами, 6 пропали без вести. А ну-ка прикинь¬те это все к масштабу страны! Тут и без Госкомстата видно, какая это была «ограниченная» война...
Но, осуждая ее, называя ненужной, мы все-таки ничего уже не сможем изменить в прошлом — война была, и от этого никуда не деться. А значит, как и на любой войне, на этой тоже были не только свои убитые и раненые, но и свои герои и свои трусы. И это тоже надо принимать и об этом говорить. В том числе и о том, что там, в Афгане, нашим парням противо¬стояли наряду с бандитами-душманами еще и вышко¬ленные, натасканные на убийство в других войнах и вооруженных авантюрах наемники «а-ля Рэмбо-3» и зарубежные военные спецы-советники.
Афганистан, его жертвы и уроки заставили нас еще придирчивее пересматривать весь свой идеологический и духовный багаж, избавляться от сухих догм и граж¬данской пассивности, при которой только лишь и воз¬можны ситуации, подобные афганской.
И происходит это не без влияния тех ребят, которые прошли испытание Афганистаном. «Мы вернулись!» — говорят они и требовательно смотрят нам в глаза. И вопросительно одновременно. А мы... мы вынуждены их опускать. От чувства вины. И не только за то, что сначала заставили их умирать на чужой земле, а потом, спохватившись, объявили это ошибкой. Нас тяготит само сознание, что такое стало возможным, почти неизбежным. Мы все ответственны за то, что, построив общество «развитого социализма», вдруг обнаружили в нынешнем итоге — не получилось у нас ни «самого демократического», ни «самого правового» государ¬ства. За то, что не можем обеспечить в полной мере гарантированные воинам-интернационалистам льготы, за бездушие и казенщину в этом живом деле.
Но к чести «афганцев» большинство из них не остается только в позе обвинителей. Засучив рукава, вчерашние солдаты вместе со всеми берутся за наведе¬ние порядка в стране. Как там, в Афгане, плечом к плечу воюют здесь с подлецами, бюрократами и рав¬нодушными. И если бывают резки и нетерпеливы, то давайте   не   будем   забывать — они   судят   о   нашей действительности с позиций, открытых или — «отры¬тых» ими в бою.
В замечательном фильме белорусских кинематогра¬фистов «Боль» (кстати, трижды запрещавшемся для демонстрации на всесоюзном экране и все-таки «с бо¬ем» прорвавшемся туда!) один из самых совестливых наших писателей Алесь Адамович высказал такую мысль: «...Я думаю, что ребятам, которые возвраща¬ются из Афганистана, можно все-таки сказать одну утешительную мысль. Передать, что... Да, вы — солда¬ты последней войны. Принципиально последней! И вы, вернувшись оттуда, познав настоящую войну, познав ее беспощадную жестокость, вы должны передать это ощущение, эту мысль — что этого не должно быть ни в Афганистане, ни в какой другой стране, ни для нашего народа, ни для какого другого народа».
Последняя война... Конечно, если вспомнить, то так же — с той же надеждой и даже уверенностью наши отцы говорили, к примеру, что Великая Отече¬ственная война тоже должна быть «последней», что развязать какую-то новую может разве только су¬масшедший. Однако... И поэтому первоначально после этих слов «последняя война», вынесенных в название книги, стоял вопросительный знак. Но в последнюю ми¬нуту я все же убрал его. Хочется верить — не ошибся.
Чем отзовется Афганистан в душах всех нас? И тех, кто прошел через него, и кого миновала эта горькая чаша? Об этом тоже надо думать сейчас, это надо учитывать. Иначе мы рискуем, как верно заметил один мой коллега, проиграть ту войну уже у себя дома.
А для этого нужна полная правда о происшедшем. Для нас же в девятилетней истории войны в Афганиста¬не реально существуют как бы несколько периодов, назовем их условно так: «период умалчивания»— в первые годы, «период полуправды» — мы и сейчас его не миновали, «период полной правды» — к. нему мы еще только идем и, надо надеяться, придем-таки. Эта книга — еще одна попытка хоть на полшага укоро¬тить этот путь. Удалась ли она — судить читателю.
В. Павшук.









«МАРШ! МАРШ! ЛЕВОЙ!..»
Народы имеют право знать правду о собственной истории, ибо только глупцам замалчивание собственных поражений, «внутренних» преступлений и бед кажется самым простым и самым лучшим способом разделаться с прошлым. Станислав Лен
КАК ЭТО БЫЛО!
Геннадий Свириденко: рядовой запаса, военная спе¬циальность — старший стрелок. Проходил службу в Демократической Республике Афганистан в составе ограниченного контингента советских войск с декабря 1979 г. по июль 1981 г. Работает слесарем-сборщиком на Волгоградском заводе буровой техники.
— Подняли нас по тревоге И декабря 1979 года. Получили оружие, экипировались. И — на полигон. Там с 11 по 25 декабря еще пополняли боезапас и доу¬комплектовывались «партизанами» — так мы, солдаты срочной службы, называли ребят, призванных из запа¬са. «Партизан» было много — на отделение примерно человека по четыре. Настроение у них было подавлен¬ное — кому понравится, что его против воли оторвали от семьи, от детей...
От них мы уже точно узнали, что нас собираются в Афганистан послать. До этого все как-то неопреде¬ленно говорили. Правда, один старший офицер как-то намекнул во время разговора: «Вам туда, парни!..» — и головой кивнул в сторону пограничной речки.   .
Мы слышали, конечно, как по радио и телевидению говорили: «Афганистан!.. Афганистан!..» Но что там происходит точно и какое мы к этому имеем отноше¬ние — не понимали. Да и не думали до этого, откро¬венно говоря.
А 25 декабря, часиков в восемь вечера, двинулись в первой колонне по понтонному мосту через Аму-Дарью. В Афганистан!
Нам объяснили, что правительство ДРА попросило военной помощи. И все. Будут ли в нас там стрелять, и придется ли нам в кого — не знали.
Но до Кабула добрались благополучно, без выстре¬лов. О том, как реагирует население на наше появление, в машинах под броней было не понять.
27 декабря вошли в Кабул, а там уже наши де¬сантники были. Их 25-го на самолетах высаживали. Они заняли ключевые позиции в городе: аэродром, «дворец Амина», как его наши называли, и другие объекты.
Поначалу мы никаких боевых действий не вели, несли обычную гарнизонную службу. Нашей части, например, поставили задачу—охранять кабульский элеватор, хлебозавод, подстанцию. Еще культурный центр охраняли — правда, «нелегально»: в ночь наше отделение привозили туда на БМП и с рассветом увозили скрытно.
С афганцами, помню, которые на элеваторе работа¬ли, у нас сохранялись вполне нормальные человеческие отношения. Попыток диверсий не было, да и невозмож¬но было это сделать, ведь мы, по сути, в кольцо элеватор взяли.
Пока мы этим занимались, один батальон из нашей части в рейд ушел. И потерял убитыми почти два десятка ребят. Мы тогда, может быть, в первый раз осознали, что — на войне...
И потом все пошло... Рейды, рейды! Нас тоже с охраны взяли, в полк возвращались на неделю-две. Набирали боеприпасов, продовольствия и снова вы¬езжали в заданный пункт. Цель — прочесывать горы, кишлаки, искать «духов».
Как кишлаки прочесывали? Метод простой: входим в дом и переворачиваем все вверх дном. Ищем оружие, боеприпасы. Обыск идет подряд, по всем домам. В ка¬кой надо — в такой и вошел, что надо — то и взял... Это честно-откровенно.
И мародерство как-то с самого начала пошло, пока и командование сквозь пальцы на это смотрело. Позже, говорят, за это вроде бы сильно стали гонять. А на первых порах — нет. Поэтому почти в каждой машине и «бээмпэшке» был японский магнитофон и прочее.
Конечно, вламываться в чужой дом не всем понра¬вится. А что поделаешь, когда у тебя приказ: искать оружие! Иначе оно завтра против тебя же будет направлено.
Магнитофоны, разумеется, ни к какому виду оружия не причислишь. Но ведь так бывало часто... Поступали сведения, что в таком-то кишлаке есть банда. Его сначала хорошенько обстреливали, а потом уже входи¬ли мы. А жители-то разбегались, побросав все. Вот так войдешь в дом, а там никого... И ребята поддавались соблазну — «прибарахлялись».
Меня, как бывшего «афганца», то и дело на встре¬чах спрашивают: «А приходилось стрелять в человека там?» Приходилось, и не раз. И в упор тоже.
Помню, в одном кишлаке операцию проводили. Чирикар, кажется, называется. Один батальон внутри кишлака «шмонал» — обыскивал то есть, а наш ба¬тальон окружил его. Там арык был рядом с нами и мостки через него. И как только кто-то' в сторону этих мостков бежал, то по нему тут же стреляли, даже не разбирая, кто и зачем бежит. Приказ был четкий! Никого из кишлака живым не выпускать!
Я вместе со всеми стрелял и ничего такого не чувствовал «особенного», бил хладнокровно.
И вообще такие мысли, вроде «Имею или не имею я морального права стрелять?», лично у меня в Афгане не возникали. Приказ есть приказ. Да и некогда думать, если в тебя тоже стреляют. Понятно, что я в женщину не выстрелю, в старика или ребенка. А «духов» мне абсолютно не жалко было, никакого сочувствия не появлялось. Идет война — этим все сказано.
Однажды во время операции в горах взяли мы пятерых «духов». Прижали их, им деваться было некуда... Но оружие они попрятали. Хотя перед этим они же в нас палили вовсю. Начали мы по камням шарить — нашли это оружие. Их самих обыскали — нашли фотографии, на которых они сняты в какой-то пустынной местности на фоне колючей проволоки, с оружием в руках. В учебном лагере, видимо, где-нибудь в Пакистане или Иране.
Высшее начальство нам предписывало таких афган¬цам передавать; мол, те пусть сами делают с ними что хотят... Но они, как правило, убегали от них при самых странных «обстоятельствах». Поэтому мы брали иногда этот грех на себя... Сами понимаете, какой!
Такая тенденция, мягко выражаясь, «не брать пленных» тоже довольно быстро среди наших солдат проявилась. Как начали своих в стычках с «духами» терять, так и звереть потихоньку стали. Особенно когда изуродованные тела друзей находили.
У меня самого двух близких товарищей убили, с которыми я почти всю службу вместе прошел.
Одного прямо недели за две до «дембеля» — демо¬билизации. Мы как раз контролировали дорогу Баг¬рам — Кабул. И «духи» на том участке постоянно ко¬лонны долбили. Как только где на колонну нападение, мы сразу — туда. Ну, и кишлаки, что вдоль дороги стояли, периодически прочесывали. И вот 19 июня в густом винограднике напоролись на «духов», стали их преследовать. Дружок мой хотел через ограду пере¬лезть, тут они его и срезали.
Бывали и у меня ситуации, когда думал, что .все, пропал...  Не вернусь оттуда.
В марте 1981-го это случилось. Прямо в окрестно¬стях Кабула, километрах в восьми, был у душманов вербовочный пункт в ущелье. Мы про него не знали, просто прочесывали ту местность, ну и наткнулись. Нас двенадцать человек, а «духов» — тьма. И мы дуриком в это ущелье сунулись. Если бы они нас поглубже в него пропустили метров на пятьсот-шестьсот, то все — ни один бы из нас оттуда не вырвался. Все... Честно сказать, мы уползали оттуда — носом рыли песок и ползли. Ощущение трудно даже назвать: страх — не страх?.. Пули со всех сторон сыпятся, рикошетят о камни и визжат. Как уцелели — ума не приложу.
А месяца полтора спустя наши все уточнили и бро¬сили на этот душманский вербовочный центр три батальона. Перед тем минут двадцать три «Града» обрабатывали ущелье. Эффект вроде был: грохот, камни дробятся, пыль и сизый туман по всему ущелью стеной... Ротный нам говорит: «Там, наверное, никого в живых уже нет...» А чуть мы поднялись—-и вдруг огонь встречный, да такой, что диву дались: «Откуда столько «духов» повылазило?» Может, в пещерах артналет пережидали.
В общем, много наших ребят погибло в тот раз.
Только под вечер все вроде утихло. Побили всех. Вернулись к машинам. Комбат говорит: «Там наших ребят из восьмой роты двое душманов огнем придержа¬ли... Давайте к ним!»
На склоне там яма была, словно кто ее выдолбил. И вот в ней те ребята из восьмой роты лежали: двое убитых, один раненый — казашонок, у него в локте рука и коленка были перебиты, прямо на одной коже держались. Только один пацан целый, но что он мог сделать!
Мы этих двоих душманов кончили. Одного граната¬ми забросали, а второго человек пять из автоматов прямо с колена расстреляли — его внизу к скале прижали огнем, и деваться было некуда. В общем, решето сделали.
И потащили своих пацанов. Пареньку тому из Казахстана обкололи руку и ногу пирамидолом для обезболивания. Но помогало мало. Тащили его на плащ-палатке, и он стонал, проклинал все па свете. Вот это было невтерпеж видеть.
Агитацию среди нас, что, мол, «не в свое дело ввязались, опомнитесь!» «духи» открыто не вели. Но листовки выпускали. Как-то в горах мы обнаружили в пещере склад дущманский. Наверное, он использо¬вался как перевалочная база для караванов из Паки¬стана. И вот там мы нашли кипу таких листовок на русском языке, правда, с ошибками. Текст был пример¬но такого содержания: «Дорогие советские солдаты и офицеры! Переходите на нашу сторону, будем вместе бороться с агрессором!..» С нами, значит. Ну, а дальше ругали нас, называли «кремлевскими фашистами», писали «вас прислали сюда убивать» и так далее. Мы эти листовки сожгли, хотя некоторые, сознаюсь, при¬хватили по штуке для «дембеля» как военную ре¬ликвию.
В таких складах мы находили много химических гранат. Не знаю: почему они их не применяли против нас? Может, потом научились? Но видно уже тогда было, что вооружали и экипировали против нас «духов» здорово.
А мы, считаю, в Афганистан вошли плохо подго¬товленными. В первую зиму попросту замерзали там. Ведь захватили туда палатки брезентовые да печ-ки-«буржуйки». Топились они дровами, так мы эти дрова с собой из Союза везли, представляете? Сожгли их быстро, а дальше чем топить? Камнями же не будешь... Пробовали соляркой: баночку-другую плес¬нешь в печку. Но этого тепла на минуту хватало. Поэтому спали в боевых машинах, а это примерно то же, что в холодильнике заночевать: просыпаешься утром, а стенки железные инеем покрыты. Пока еще мотор работает, кажется терпимо, но не будешь же двигатель всю ночь гонять.
Ни палаток, утепленных по-зимнему, ничего такого не было. Позже, уже весной, стали более-менее обору¬довать что-то, строить свои «полковые квартиры». Ну, а «модули» жилые и прочее — это в Афгане после нас уже появилось.
Кроме того, мы туда у себя «на хвосте» много всякой дурости притащили. По-моему, многие наши командиры не сразу поняли: где начинается война — там кончается муштра и парады. А они и в Афгане по старинке пытались поначалу совместить все это, за¬чем— непонятно. Когда в Кабуле стояли, кошмар какой-то был: бесконечные занятия, бесконечные по¬строения. Жара — на макушке можно яичницу жарить, а нас построят на плацу, и стоишь час-два. То оружие проверяют, то еще что. Только когда на боевые опера¬ции стали выезжать, эта шагистика кончилась.
Помню, с новым командиром взвода, фамилия его Ермолаев, по этому поводу поспорил. Мы в Афгане к тому моменту уже год оттрубили, а его только что из Союза прислали. Прямо из училища, он еще новеньки¬ми ремнями скрипит. И начал он нам что ни день тактические занятия устраивать: развертывание в цепь, сворачивание... В общем, по тем правилам, по которым, наверное, еще во вторую мировую войну воевали. А тут, в Афгане, многое из полевого устава не подходило. Куда ни глянь — горы, враг не фронтом к тебе, а из засад бьет. Поэтому и тактика новая, непохожая уже вырабатывалась. Мы об этом ему и сказали. Не знаю: понял — нет... Его вскоре ранило, отправили в госпи¬таль. Да не годился он для войны, мне кажется. За все время я ни разу не видел, чтобы он сам в «духов» стрелял.
Вот командир нашей роты — это был настоящий мужик. Чем хорош? К солдатам, во-первых, относился по-человечески, с пониманием. Его я еще в Союзе знал, он был как многие — «уставником». А в Афгане стал совсем другим, после того как походил с нами в рейды, полазил по горам. Ну, и солдаты соответственно к нему стали относиться, с любовью. Но ему тоже не повез¬ло — в восемьдесят первом, 3 мая, получил ранение. Мы его из машины вытащили окровавленного. И по¬следний раз видел его на носилках. Как у него дальше судьба сложилась, не ведаю.
Но все кончается: и хорошее, и плохое. На 30 июня 1981 года у нас была назначена последняя операция. Но я и не знал — не думал, что это последняя. Потому что комбат нас накануне построил и сказал: «Домой пока не собирайтесь даже! Мы с вами еще в Панджшер пойдем!» А там же у Афганистана алмазные прииски, и «духи» защищали, их ожесточенно. Бои были — кошмар... Этот самый Панджшер нашим частям уда¬лось взять первый раз где-то году в 84—85-м. А в тот период, что я служил, наш второй батальон туда было сунулся — так ему километрах в пятидесяти от Пандж-шера душманы так дали прикурить, что ребята еле ноги унесли.
Вот и нас туда собрались послать под конец. Не знаю, как другие, а я почему-то на это остро не реаги¬ровал, будто какая-то апатия напала. Чувство было такое, что конца нашей «афганской эпопее» не видно... И попивать там стали — у афганцев брали что-то типа нашего самогона. Мне кажется, и наркотики каждый там попробовал. Кое-кто даже пристрастился. Тем бо¬лее там это свободно — пацанята во-от такие бегают и  продают эту дурь вовсю или меняют на вещи, на продукты.
Однако наш поход на Панджшер так и не состоялся. Как нам говорили «знатоки», из штаба армии пришел приказ, что после первого июля за каждого убитого или раненого солдата, которому в ближайшие дни предсто¬яло увольняться в запас, командир части будет отве¬чать персонально, в том числе — партбилетом. Нас таких в роте было девятнадцать человек, и всех тут же отправили в полк, где наши тылы обжились. А там, оказывается, нас не особенно-то ждали: в части с до¬вольствия сняли, а в полку — не поставили. И мы вроде бы уже никому не нужны оказались. Пока документы готовили, нас не кормили. Ну, поесть-то мы сами что-нибудь находили. Но вот если по-людски чисто: разве это порядок, разве так должно быть в действующей армии?
В ту ночь, когда нам объявили о возвращении домой, почти не спали. Радовались. Правда, когда с полком расставались и музыканты заиграли марш «Прощание славянки», вдруг грустно стало, до слез. Все-таки сроднились там.
Вернулся домой. В первые месяцы кошмары по ночам снились. А тут еще по телевизору все чаще стали Афганистан показывать, наших солдат. Кстати, не раз показывали офицера из нашего полка Руслана Аушева, будущего Героя Советского Союза. Мы как раз вместе с ним тогда, в декабре семьдесят девятого, входили в ДРА. Потом мы уволились в запас, а он вернулся в Афган. Был ранен. Снова вернулся. Я сначала с интересом большущим следил за ним по этим телепе¬редачам. Потом стало казаться, что его специально выделяют и все поднимают, поднимают... Как символ чего-то! Хотя, конечно, он и внимания, и наград заслуживает. К тому же и мой бывший полк стал образцовым, соответственно и внимания на него боль¬ше. Еще при мне полку дали орден боевого Красного Знамени. Помню, как ветераны его — фронтовики Ве¬ликой Отечественной,— приехав к нам в гости, все удивлялись: за что в мирное время полк удостоен такой высокой награды? Они тогда мало представляли себе, чем мы на самом деле занимаемся в Афгане— инфор¬мации об этом в нашей прессе практически никакой не было.
И вот какая мысль сегодня не дает мне покоя. Если уж зашли мы в Афганистан и пробыли-провоевали там целых девять лет, сколько жизней угробили... И вдруг слышим: «Это — авантюра!» Ну как это? Ведь те, кто был в ЦК партии, и сейчас высокие посты занимают. Почему они тогда не нашли смелости заявить, что это авантюра? И не допустить ее? Почему сейчас на одного Брежнева ссылаются — и все? Что только он вино¬ват — послал нас туда. А эти, выходит, ни при чем? Просто, может, политика у нас такая скользкая? Не знаю... Мне кажется, что мы сами себе врем, вот в чем беда наша. Может, лет через двадцать скажут еще, что зря и вывели войска? Кто знает. Я со своей солдатской колокольни не берусь об этом судить.
КАК ЭТО  БЫЛО!
Юрий Семахин: воинское звание — сержант, коман¬дир минометного расчета. Проходил службу в Демо¬кратической Республике Афганистан в составе ограни¬ченного контингента советских войск с ноября 1987 г. по февраль 1989г. Награжден медалью «От благодар¬ного афганского народа».
— Мы уходили из Афганистана в последней колон¬не. Не было видно ей ни конца, ни края — так растяну¬лась.   Ведь  впервые  собралось   вместе  столько  родов войск и техники. Было, конечно, и прикрытие. На тот случай, если «духи» захотят сунуться напоследок и осложнить нам отход.
Заранее нам ничего не говорили точно, когда выведут. Сообщили только, что ожидается... А потом в темпе собрали, скомандовали — мы сели в свои боевые машины и  поехали...
И 10 февраля 1989 года наконец переехали через «мост дружбы» в Термезе, через Аму-Дарью. Когда ехали по мосту, видели уже родную сторону... Там нас ожидало много народа: матери, отцы, жены... Эту встречу словами не описать. Многие наши парни соскакивали с машин, целовали дорожную пыль. Зем¬ля-то уже родная была.
Но довольно скоро наши первые радостные впе¬чатления улеглись, поблекли. Надо сказать, не без «помощи» местной термезской молодежи. Они стаями прямо-таки кружили вокруг «афганцев» и по ночам, когда мы все спали, прокручивали свои делишки... воровали у нас вещи. Хватится «афганец» наутро — нет купленного на «дембель» новенького чемоданчи¬ка-«дипломата». Мы эти «дипломаты» потом где-ни¬будь изрезанными находили. Жулье вещи из него вытащит, а по «дипломату» — ножом... И что самое обидное было — среди этой «термезской мафии» попа¬дались и такие, кто сам служил когда-то в Афганиста¬не. И вот здесь у своего же брата-солдата тащил... Противно.
Наверное, мало просто «пройти через Афганистан», как пишут в газетах. Я думаю, нужно и туда уже было прийти человеком, остаться там человеком и вернуться человеком.
Те ребята, с которыми я попал в Афганистан в 1987 году, конечно, уже многое знали о войне, которая там идет. Но вот такого чувства, что, мол, подоспели лишь к самому концу драки, у нас не было. Настроение было довольно бодрое. И в том, что мы там нужны, я по крайней мере не сомневался. Знали, что это наш интернациональный долг, что нельзя нам подвести Советскую Армию.
Попал я в артполк, командиром минометного расче¬та. Минометы — это самая подвижная артиллерия. Поэтому мы участвовали в самых различных боевых операциях. Только места назвать, и то они о многом расскажут  тем,   кто   был   в  Афгане   или   кто   газеты внимательно читает; Хост, Кундуз, Баграм, Джелала-бад...
Уже  через   неделю  после  прибытия  в  Афган  нас в  рейд бросили,   на  Хост.   Били  из  минометов  и  по душманским позициям, и по их тылам. Первое время я больше всего боялся ошибиться в расчетах и на своих мину бросить.
Потом и сноровка, и опыт пришли. И победы первые, и удачи. Например, нам ставили задачи обстре¬ливать караванные тропы, если поступали сведения о движении каравана. И мы раз очень точно накрыли огнем весь караван, который двигался из Пакистана. А в следующий раз по душманскому складу ударили — он от наших позиций километрах в четырех находился. Местность там равнинная была, и мы видели, как от нашего попадания в складе сдетонировали боеприпасы.
Конечно, нам не приходилось как разведчикам и десантникам лицом к лицу с противником встречать¬ся. Случалось, в «зеленке» «духи» подбирались и к на¬шей позиции, обстреливали из укрытий. Но редко. Чаще мы били почти по невидимому врагу, засевшему в укрепрайоне, «выковыривали» его из подземных соору¬жений, накрывали минами в зарослях и виноградниках. То есть минометчики были избавлены от необходимости видеть глаза тех, кого убивают. Так все-таки полегче.
Артиллерия — «бог войны». Но иногда «боги» бра¬лись в Афгане и за автомат. Приходилось это делать, когда в колонне попадали в засаду. Тут жутковато было. Прежде всего оттого, что «духи» тебя видят сверху, как на ладошке, а ты их нет. Соскочишь с машины, палишь вверх наугад, пока не начнешь соображать, куда именно надо стрелять.
Хорошо, конечно, что все это наконец закончилось. Что не надо на операции ходить, не надо в кого-то стрелять. И хорошо знать, что не будут целиться и в тебя. В последние дни, перед выводом войск из Афганистана, было особенно страшно наскочить на пулю, на мину... Каждому хотелось вернуться, каждого ждали дома.
По-разному встречали советских солдат в 1979-м, когда они входили в Афганистан, по-разному провожа¬ли нас в 1989-м. Те, кто сочувствовал душманам, откровенно радовались. А «хадовцы» и активисты НДПА, как мне кажется, опасались, что после нашего ухода обстановка еще больше осложнится, что развернется самая настоящая гражданская война, в которой с оружием в руках партия пойдет на партию, племя на племя, семья на семью, не считаясь с кровью и жертва¬ми. Вот эти афганцы, наверное, думают все-таки, что мы их бросили.
Да, мы ушли из Афганистана. Но я не считаю, что это — наше поражение. Потому что мы свой интернаци¬ональный и воинский долг выполнили до конца. Нас не разбили, мы уходили сами... Ведь нельзя же без конца делать то, что должна делать сама афганская народная армия, «царандой». То и дело случалось: мы с боем вы¬били душманов из какого-нибудь опорного пункта, пере¬дали его под контроль и защиту местным властям. А правительственные части не могут удержать эти пози¬ции и оставляют их после первых же ударов «духов». Так что если солдатских чувств касаться, то вот сегод¬ня мне, например, обидно за тот же Саланг, который афганская армия опять мятежникам сдала — выходит, мы зря за него дрались?!
Мне трудно судить о «большой политике». Но мне кажется, что в том, как трудно устанавливается в Аф¬ганистане народная власть, во многом виноваты сами афганские руководители. Они там насильно многое хотели сделать. Взять ту же религию, ее хотели от власти отделить. В такой-то отсталой мусульманской стране! А может, лучше было как-то попытаться совме¬стить социализм и религию? То есть борьбу идей они там еще не выиграли. И потому основная масса афганцев простых или нейтральна, или сочувствует различным оппозиционным группировкам.
И деньги еще многое в Афгане решают. Правитель¬ство тоже платит военнослужащим, но не такие деньги, как те, кто поддерживает «духов». Вот что меня изумляло там: идет война, а в афганской армии солдату разрешается находиться неделями, а то и месяцами в отлучке из части. Что это за регулярная армия?
Правда, отряды самообороны свои дома и кишлаки защищают отчаянно. Своя рубашка к телу ближе... Чего, повторюсь, не скажешь о действиях многих правительственных частей.
В армию меня забирали из Волгоградского институ¬та физической культуры, после первого курса. Специа¬лизация была — легкая атлетика, я спринтом увлека¬юсь. Мне это, надо сказать, пригодилось в Афгане... Каким образом? А вот когда «духи» начинали бить по нашей позиции реактивными снарядами — «эрэсами», то до укрытия добегал быстрее пули. Или под огнем на связь вызывали — тоже надо было мчаться пошустрее, иначе убьют. Как видите, пуля меня не догнала.
Теперь вот, вернувшись из Афгана, продолжу учебу и институте. Но это к осени, а пока намерен лето полностью отработать в совхозе, как раньше — механи¬затором. Я ведь до армии с седьмого класса отцу в поле помогал.
У нас в селе, кроме меня, еще пятеро «афганцев». Такая встреча была!.. Посидели вечером у нас дома за общим праздничным столом, послушали пластинки с афганскими нашими песнями. Один парень сам хорошо играет на гитаре — под гитару пели.
Помните по фильмам, как фронтовиков с Великой Отечественной встречали в деревнях? Вот и у нас так было: на застолье собрались и родные, и соседи, и знакомые, и знакомые знакомых... Да и в селе на улице кого встретишь: «О, Юра, вернулся!.. Поздрав¬ляю! Что-то вроде быстро...» Тут-то, наверное, действи¬тельно время быстро летело. А там... Мне кажется, я вовремя вернулся.
Всего четыре дня дома пробыл — в райком комсомо¬ла вызвали: «Собирайся, солдат! В Волгограде обла¬стной сбор воинов-интернационалистов проводят... Бу¬дешь делегатом от района!» В общем, с корабля на бал... Поехал с радостью, конечно. Во-первых, наде¬ялся, что, может, однополчан встречу. А главное: узнать — как живется «афганцам» на «гражданке», чем клубы воинов-интернационалистов занимаются, каким образом мы можем помочь друг другу?
Никто не думал в восемнадцать,
что в мирный час придется
драться —
на чужой земле.
Что годы лучшие из жизни
отдать придется не Отчизне,
а  «необъявленной войне»!
А те, кто нас туда послали,
своих бы сыновей не стали
бросать в то пекло, на песок,
туда — где смерть глядит
в висок,
                туда — где дом тебе
                палатка,
туда — где тиф
и лихорадка,
                туда — где кто-то смерть
себе нашел.
Нам счастье выпало вернуться,
но все не можем мы очнуться
от пережитых дней!
И каждый раз в застолье шумном
мы третий тост поднимем дружно
 за погибших там парней...
Зачем нужна была война?
И ляжет на кого вина:
за слезы матерей и близких,
за раны, кровь и обелиски,
за переломанные судьбы,
за тех, кто пал на землю грудью,
за крик погибших здесь когда-то:
«Не забывайте нас, ребята!..»?
Мы не забудем вас, ребята!
Слова этой «самодельной» песни записал в мой блокнот «афганец» Володя Кочергин из Кировского районного клуба воинов-интернационалистов. Он спел ее впервые со сцены на вечере «Солдатская песня», организованном в Доме молодежи. Спел для себя, для друзей — боевых побратимов — и для сидевших в пер¬вых рядах матерей и жен погибших в Афгане земляков. И я видел потом, как ребята в пятнистой робе десантни¬ков протискивались к нему и благодарили за песню: «Спасибо, брат! Все верно написал...»
У них, двадцатилетних ветеранов войны, накопилось много вопросов: и к обществу, и друг к другу. И они ищут ответы на них опять же: у общества, друг у друга... Не успокоятся, пока не найдут, как бы ни было это мучительно.
«Но все не можем мы очнуться от пережитых дней!»





«РЭМБО» И «ДВОЙНЯШКИ»
Вопрос... не в том, чтобы дозировать пороки и добродетели героев, а поставить на обсуждение само понятие героизма. Не для того, чтобы от него отказаться, но чтобы его понять. Ж.П. Сартр
За наглухо закрытыми дверями я смотрел с «афган¬цами» видеобоевик о похождениях знаменитого «зеле¬ного берета» Рэмбо — киноидола, воплощенного в реальность умопомрачительными мышцами и «печоринской» мрачностью актера Сильвестра Сталлоне.
Правда, случилась накладка — ребята жаждали увидеть третий ролик из этой серии, где перекочевавший из джунглей Вьетнама в горы Афганистана Рэмбо продолжает подобно мифологическому Гераклу творить «подвиг за подвигом» и чудо за чудом. Однако что-то не сладилось, где-то не договорились, и нам пришлось вместе с героем все-таки вернуться во вьет¬намские джунгли.
У меня лично интерес тут, в зале, был двойной. Во-первых, еще совсем недавно наша пресса так дружно и заразительно ругала этот боевик и самого актера, что хочешь не хочешь, а при удобном случае посмотришь. Во-вторых, мне была небезынтересна реакция наших «афганцев» на похождения Рэмбо, ведь среди сидевших рядом воинов-интернационалистов было немало лихих парней из ВДВ — «десантуры», как простецки и не без рисовки они себя называют.
Сразу скажу, официальная критика напрасно опаса¬лась за нашу с вами политическую и моральную невинность. Ибо боевик этот слеплен по классически примитивным законам своего жанра и ни на что иное, по-моему, не претендует. Бутафорская кровь на экране лилась, что называется, рекой, но... не было страшно, нам буквально на блюдечке преподносили «зверства», чинимые «вьетконговцами» и советскими «голубыми беретами» над бедными американскими военнопленны¬ми, но в них даже при самом жгучем желании и буй¬ной фантазии трудно было поверить. А уж сцены, где Рэмбо направо и налево разил своих врагов всеми возможными  и  невозможными  средствами,  вызывали в лучшем случае улыбку, а чаще сопровождались дружным смехом понюхавших пороха «афганцев».
Но я был бы не до конца искренен, если бы не поделился и таким наблюдением — в некоторых эпизо¬дах симпатии этих ребят были явно на стороне Рэмбо, когда, к примеру, он попадал в трудные ситуации и мог рассчитывать только на себя, или когда его предавали свои во имя каких-то якобы «высших» интересов. В конце ленты молчаливый Рэмбо вдруг разговорился и произнес длинный монолог, смысл которого сводился примерно к следующему: он, «зеленый берет», один из тех «настоящих американцев», которые никогда не смирятся со своим поражением во Вьетнаме и не признают себя побежденными. Мне показалось, и ду¬маю — не ошибаюсь, что и этот монолог нашел опреде¬ленный отклик у части воинов-интернационалистов, но уже относительно нашего ухода из Афганистана. По крайней мере, кто-то из ребят громко произнес в темно¬те: «Наш человек!..» И никто не возразил.
Среди зрителей «Рэмбо-2» был тогда и вчерашний десантник Роман Белый. В «Афгане» ему и его брату Аркадию приходилось не раз попадать в ситуации похлеще «рэмбовских», и всегда «двойняшки» находили из них выход.
«КТО ПОЙДЕТ В РАЗВЕДКУ?»
Роман Белый: воинское звание — старшина, заме¬ститель командира взвода разведки. Проходил службу в Демократической Республике Афганистан с июня 1985 г. по май 1987 г. Кавалер ордена Красной Звезды. Председатель Волгоградской областной ассоциации воинов-интернационалистов и воинов запаса.
— Призвали нас с братом в воздушно-десантную дивизию. О том же, что готовят для Афгана, сообщили лишь месяца через три — там практика была такая, не предупреждать заранее, чтоб не сбежали. Такое случа¬лось... И то уж мы об этом узнали из-за того, что нам вдруг стали прививки от разных восточных болезней делать. Нас колют, а остальных — нет. Ну, мы с ножом к горлу:  «Скажите правду!» Сказали.
Вообще-то не должны мы были с Аркадием ехать в   Афганистан,   потому   что   не   подходил   я   туда   по здоровью. Сейчас, конечно, обо мне этого не скажешь, а тогда, в «учебке», за месяц службы похудел на.., одиннадцать килограммов. Гоняли нас там... мрак! В противогазах, при полной выкладке, да еще мешок с песком на спину — для развития выносливости. Я вроде бы и не был никогда толстым, но через месяц разница между ростом и весом уже здорово не вписы¬валась в норму, и на медкомиссии мне сначала записа¬ли: «Для службы в Афганистане не годен...»
Но командир взвода, тоже бывший «афганец», вызвал меня к себе и сказал: «Неужели ты хочешь, что¬бы твой брат один, без тебя, ушел в Афганистан?» — «Не хочу!» — отвечаю. «Коль так, прими совет: иди на повторную медкомиссию, говори, что у тебя рост поменьше сантиметра на три, а вес соответственно побольше...» Я так и сделал. И поехали мы с братом в Афган.
Зачислили нас в одну роту, в один даже взвод десантно-штурмовой бригады специального назначе¬ния — «спецназ».
Произошло это довольно интересно. Когда прилете¬ли в бригаду, всех вновь прибывших завели в клуб, человек 150 всего. Туда пришли офицеры, чтобы отби¬рать в свои подразделения нужных им людей.
Ну, идет разбор-отбор. Неожиданно дверь р-раз... резко открывается, и влетает боевого вида капитан, на груди — планка ордена Красной Звезды. И — с порога: «А ну!.. Кто в разведроту пойдет?» Тишина — все переглядываются, мнутся. Мы тоже сидим, молчим: «Ну ее на фиг!... Разведка — дело темное». Тогда капитан бумаги стал просматривать. «Младшие сер¬жанты Белые?..» Мы встали. «Два брата?.. Так что ж, в разведку не хотите?» Раз спросили, ответили, что «хотим».
Забрал капитан нас и повел в роту. Зашли в боль¬шую такую палатку — видим, сидят там мужики, лет по тридцать, нам показалось, лица у всех обветренные, прокаленные, у многих планки наградные, нашивки за ранения... Я глянул и думаю: «Вот это попали...»
Как мы поняли, в разведроте как раз комсомольское собрание шло. Вот это было собрание! Ни одного равнодушного лица, все кричат, что-то доказывают. Оказывается, разбирали проступок заместителя коман¬дира роты, лейтенанта. И каждый встает и говорит ему в лицо все, что о нем думает — разницы нет: рядовой сержант или офицер. «Ну и ну! — изумляемся.—  Вот  это  демократия...» Мы-то   в   «учебке»   сержанту слова поперек не смели сказать на таких собраниях, А тут так запросто офицера разносят.
Да, вот еще на что мы сразу обратили внимание, когда пришли... В палатке одна кровать как-то обо¬собленно стояла: свежевыкрашенная, красивое одеяло, подушка новенькая. Через всю постель — красная лен¬та, а на подушке — берет десантника. И доска такая, на ней штук сорок фотографий. Мы у замкомвзвода  спросили: что это, мол, такое? «Это ребята погибшие из нашей роты,— отвечает.— За то время, что бригада здесь, в Гордезе дислоцируется». У меня опять сердечко екнуло: «Вот это да!..»
Представили нас, сообщили, что мы оба назначены командирами отделений. Отделения эти выстроили. А мы смотрим на солдат, и снова та мысль: «Как же ими командовать? Они уже опытные, обстрелянные. А мы?...» Ладно, справимся.
Что еще нам повезло — вместе с нами из пополне¬ния туда еще два командира отделения попали: мастер спорта по самбо и кандидат в мастера, здоровые, в общем, парни. Мы сразу сдружились и уже смогли себя с первых дней противопоставить старшему призы¬ву. Ведь дико вроде бы в боевых условиях о «дедовщи¬не» вспоминать, но она в Афгане была, да еще какая! Правда, у нас во взводе очень толковый командир попался, оттого с этим еще терпимо было. А вот, скажем, в соседнем все сержанты уже «дембеля» были, и у них в руках двойная власть сосредоточилась: и юридическая, и неуставная, как старослужащих. И поэтому у них там молодым несладко жилось, прямо скажу.
И все же, несмотря ни на что, наша разведрота сильно отличалась этим от других. Никто и никогда не мог, например, забрать у «молодого» деньги или понравившуюся вещь. Наоборот, если надо, старослу¬жащий сам новичку деньгами поможет. Вспыхивали внутри роты иногда драки между разведчиками, но против других рот за своего всегда горой стояли. Делать это было довольно легко еще и потому, что к нам набирали, как правило, самых крепких и самых отчаянных ребят. Я-то по сравнению с другими едва ли не самым щуплым был. И, как уже говорил, в основном за счет брата туда попал — Аркадий и ростом повыше меня, и в плечах пошире, и бесшабашней, чем я. Мо¬жет, из-за последнего его качества начальство не рискнуло через полгода назначить брата заместителем командира взвода, хотя он без сомнения был первым кандидатом,— поставили меня. То ли командирскую какую-то «жилку» во мне увидели, то ли глотка луженая понравилась.
На боевую операцию мы с Аркадием попали уже через неделю. В районе Кандагара. Это была наша первая и самая тяжелая операция. Не в смысле войны, а просто физически очень тяжко в этом походе при¬шлось. Шли к назначенному месту трое суток. По горам — вершины были по четыре тысячи метров и вы¬ше, короче, облака топтали в прямом смысле. Наш взводный оказался кандидатом в мастера спорта по альпинизму и после того похода сказал, что «всей роте можно смело разряды присваивать»... А шли без специального снаряжения, руками карабкались, тянули друг друга изо всех сил, поободрались в кровь.
По неопытности своей я в первый же день вылакал всю свою воду. И от жажды страдал ужасно. Впрочем, и у других ребят вода скоро кончилась. А пить жуть как хочется!.. Доходило до того, что мы иней со скал облизывали. Там, в Кандагаре, климат какой-то стран¬ный: резкие перепады — днем плюс двадцать, а ночью те же двадцать градусов, но уже с минусом.
Где-то в конце вторых суток, помню, взводный нас собрал вокруг" себя — осталась у него одна фляжка с водой. И мы эту фляжку по полглотка на весь взвод разделили. После того случая взводный в моих глазах еще больше вырос, и мы с ним до сих пор переписыва¬емся — Алексей Стрекалев, сейчас уже, наверное, капи¬тана получил. И вообще нам с офицерами повезло, нормально в роте жили. В других, может, что и было... А мы же часто в боевых походах вместе были: один сухой паек жрали, из одной фляжки пили.
Ну и вот — дошли мы наконец до нужного рай¬она—там база Комитета ИПА — «Исламской партии Афганистана» была, сильно укрепленная. Поэтому прежде, чем нас в атаку бросить, ущелье это с воздуха пробомбили, затем «Ураганы» и «Грады» огонь туда обрушили. Так что когда мы бросились в ущелье, оказалось — воевать уже не с кем. «Духи», кто уцелел, бежали, даже не успев свою базу заминировать. Вошли мы в ущелье и рты пораскрывали от удивления: там повсюду цветы, клумбы ухоженные, рыбки в бассейнах плавают… Чувствовалось,  что и  женский «персонал» там был - на фотографиях  «духи»  были  в обнимку с европейскими  женщинами.  И госпиталь у них там свой был, мы   мешков  пять дефицитнейших  медикаментов взяли.
И позиции у «духов» капитально были оборудованы, даже бетонированные площадки для ракетных устано¬вок. Оружия очень много взяли, а у нас как считалось: захватил винтовку, считай, что и «духа» одного нет. А сержант знакомый добыл даже где-то знамя этого Комитета ИПА — его за это к ордену представили.
Та операция как бы в два этапа проводилась. И во второй рейд мы тоже поехали в район Кандагара -была там большая «зеленая зона». Добрались до такого отдаленного кишлака, что там советских солдат до того и в глаза не видели. Выбежали нам навстречу деды-старейшины, упали на колени, чуть ботинки не целуют, чтобы мы ничего с кишлаком не делали. Через переводчика растолковали им нашу миссию, цели. Вроде утихомирились... Но все-таки, видимо, была какая-то банда в кишлаке, потому что ночью мы увидели, как все это селение неожиданно стало в горы уходить. Держали уходящих на прицеле, но приказа открывать огонь не было, потому что «духи» мирными жителями прикрылись.
Такое случалось сплошь и рядом. Однажды «брали» караван, шедший из Пакистана. И увидели, что кроме «духов» в его составе немало просто мирных жителей. Они шли впереди и по бокам. С нами был таджик-переводчик. И прежде, чем атаковать караван, мы его попросили: «Давай, крикни что-нибудь, чтобы жители разбегались!..» Тот крикнул, люди его поняли и дей¬ствительно кинулись в разные стороны. Мы открыли огонь. Конечно, при такой стрельбе не обошлось и среди мирных жителей без жертв. Но основная их часть успела укрыться.
Мы поднялись в атаку. Честно скажу, в таких вот ситуациях у меня не хватало духу подниматься первым. Вторым, третьим мог, а первым — как-то не решался… Не настолько был отважен.
Взяли мы человек десять пленных и убили много. Тут и мирные жители стали робко подходить. Рассказа¬ли о своих мытарствах: как шли из Пакистана домой после объявления «политики национального примирения», как мятежники чинили им всяческие препятствия на пути, как все добро поотнимали... А тут еще и эта банда их насильно с собой взяла, как прикрытие. И, кстати, когда перед боем жители стали разбегаться, «духи» препятствовали этому — помню, одной женщине ключицу прикладом перебили. Она лежала, стонала, мы ей обезболивающий укол сделали.
В общем, мы и воевали, и одновременно пытались разъяснительную работу среди населения вести: «Те¬перь-то вы видите, кто вам помощь несет, а кто — беду?»
Хотя, что скрывать, для многих афганцев ввод наших войск был как кость в горле. И понять их можно. Ну кому, действительно, хочется, чтобы на твоей земле кто-то был и в твоих же братьев и сестер стрелял? Вот, скажем, едем мы колонной мимо кишлака, и не дай бог оттуда в нас выстрелили… В ответ мы бьем по кишлаку, убиваем у кого-то мужа, брата, свата... А семьи у афганцев, как правило, огромные, родственные связи обширные. И вот все эти родственники, естественно, настраиваются против нас. Это мы всех подряд там «душманами» называли — бандитами, то есть. А люди их воспринимали не как «душманов», а скорее как «партизан», если по нашим меркам. На нас же соответ¬ственно глядели, как на оккупантов, захватчиков. И потому укрывали у себя душманов, помогали им про¬дуктами. И те, в свою очередь, в основном нормально к мирным жителям относились. За редким исключением... Вот из этого «Альянса семи» отдельные группировки действительно были жестокими, громили налево и направо... Настоящие бандюги! Такие, какие и у нас, на¬верное, в гражданскую войну были. И тут наша пропа¬ганда не права была, когда хотела их всех на одно лицо представить. Понимаю, в общем, для чего это де¬лалось — чтобы советский солдат не колебался, нажи¬мая на спусковой крючок.
Это понимание ко мне пришло уже здесь по-настоящему, по возвращении из Афгана. Там я мало задумывался обо всем этом. Хотя и пытался в меру разумения как-то разобраться в ситуации, в проводи¬мой нами политике. Но никакого подспорья, никакой подходящей литературы под рукой не было, только сейчас вот хоть какие-то книжки появляются. И я до них наконец добрался, мне интересно — изучаю само¬стоятельно историю Афганистана.
Нас, помню, здорово обрадовало известие о «поли¬тике национального примирения», предложенной пра¬вительством ДРА. Это было в феврале 1986 года. И действительно, целый месяц нас не привлекали к боевым действиям. Жить стали тихо-спокойно, к нам даже представители из Москвы приехали, чтобы соста¬вить учебную программу. Словом, снова в мирное время вроде бы вернулись.
Но... вскоре начальник штаба нашей бригады при¬был с какого-то совещания, нас выстроили, и он объявил: «Примирение примирением, а разведотдел армии требует результатов боевых действий! Так что настраивайтесь, дня через два-три отправитесь на операцию!..» Меня, честно говоря, уже тогда это возмутило.
Направили нас в кишлак, куда якобы по разведдан¬ным пришла банда, которая собирается, сконцентриро¬вав силы, ударить по Гардезу. Нам не верилось в это, так как в Гардезе стояли значительные силы правитель¬ственных войск, да и наша бригада рядом.
Правда, в том кишлаке была какая-то вооруженная группа, но нас она почему-то никогда не трогала.
Подъехали мы к кишлаку — ни одного выстрела в нас. Мы первыми открыли огонь. И вот тогда они начали стрелять в ответ со всех видов оружия, которое у них было.
Наш экипаж, в котором были в основном молодые солдаты, попал в переплет. Когда увидели, что обстрел очень сильный, мы снаружи нырнули все под «броню». Пули по металлу хлестали струями, лупили в нас с гранатометов... Ну и скомандовали механику-водите¬лю: «Давай на скорости вперед!» И рванули... Потом выяснилось, что остальные машины отстали — одна застряла в арыке и «разулась», другая ушла слишком далеко вправо. И мы оказались примерно в полукило¬метре от своих.
Едем, в прицелы смотрим — душманы вокруг ме¬чутся, буквально в нескольких десятках метров. Стре¬ляем в них, как в зайцев. Они тоже в долгу не остаются.
Вдруг, чувствую, передок машины словно провали¬вается куда-то, меня трахнуло головой о приборную доску. «Подбили!» — мелькнула мысль. Но — ни гари, ни копоти, ни дыма... В нашей же машине и взводный находился, он мне командует: «Выскакивай через люк! Откроешь «десант», чтобы остальные вылезли... И все ложимся вкруговую, понял?!» Тут я сообразил оконча¬тельно:  раз «вкруговую», значит — одни остались.
Только люк открыл — по нему тут же с пяток пуль ударило. «Вот это да!...— думаю.— Как же я буду выскакивать?» Но делать нечего — выскочил наверх и сразу в арык упал. Цел!.. Голову поднял и вижу: по пашей машине пули жарят вовсю и душманские грана¬тометы — то недолет, то перелет... Думаю: «Вот подни¬мусь сейчас «десант» у машины открывать, а мне р-р-аз... пуля в затылок!» Почему-то всегда за голову боишься: не за грудь или живот, а за голову... Все же открыл «десант», ребята вылезли. Говорю им: «Так, давайте... Ты — сюда, ты — сюда!..» Взводный опять приказывает: «Держи пока оборону, Роман! А я по рации помощь вызову!..» Механик-водитель ракеты стал пускать сигнальные.
Легли мы вкруговую где-то в радиусе тридцати метров около машины.
Не повезло, что трое ребятишек-десантников были еще совсем молодые, необстрелянные. Лежим — стре¬ляем,.. Я то к одному подбегу — с ним рядом полежу, постреляю, дух ему поднимаю: «Давай-давай! Держим¬ся!..», потом — к другому то же самое. У самого же мысли:  «Все на этот раз... Хана!»
Брат мне потом рассказывал, что когда им переда¬ли: «Пятьсот третья» в кольце, ведет круговую оборо¬ну!..», они чуть не одурели... Начали прорываться к нам, но не смогли сразу, такой обстрел был. Выясни¬лось — около шести часов мы одни оборонялись, для меня же не более получаса прошло, до того быстро время летит в такие моменты.
Так вот — подбегаю еще к одному «молодому», Мише Карпенко... Он вечно зашуганный какой-то был, таких вообще не надо бы "было в Афган посылать... Стоит за деревом, а по стволу разрывные пули бьют, не переставая. Миша бледный, и пи с места, как вко¬панный. Я ему кричу: «Ты что?.. Стреляй!» И только это крикнул, он за лицо схватился: «Ой!..» И... упал. «Все пацану!—думаю.—Убит...» Сам к другому дереву перебежал и вижу: стоят неподалеку два «духа» и про¬должают в то дерево стрелять. Оба в таких ярких оранжевых жилетах. И я сразу двоих одной длинной очередью резанул... И такая радость напала, заорал от восторга!.. Ведь близко так, и убил... инстинкт прямо какой-то охотничий... Подскакиваю к упавшему Мишке и... ха-ха... ему, оказывается, от. разрывной пули древесная щепочка под глаз воткнулась. Кровь немного идет, а он уже решил, что убит... И лежит, как покой¬ник, только трясется весь. Они его полностью из строя вывели этой щепочкой, он уже не боец — стрелять не может.
А нас поджимают-поджимают ближе к машине.
Мишу   этого   мы   укрыли   под   «броню» — велели  пустые   магазины   набивать.   Там,   в   машине,   у  нас, к счастью, огромный ящик с патронами был. И вот мы отстреливаемся   изо   всех  сил,   а  Мишка  нам   кидает набитые магазины. Хоть в этом польза от него.
А машина наша-то вверх задрана, и «духи»-гранатометчики все по ней шарахнуть норовят. Хорошо, что стрелками они были неважными — так ни одна граната из гранатомета в машину и не попала, вокруг ложи¬лись. Зато нас всех контузило тогда этими «граниками».
Стреляем мы стреляем... я уж, честно говоря, и бога там стал вспоминать: «Господи! Спаси-помоги...» Ха-ха... Было дело, что уж тут. Да почти все ребята с собой что-нибудь «этакое» в бой брали. Почти все! Кому, провожая, амулет вручили или молитву зашили, кому позже в письмах бабушки и тети богомольные высыла¬ли. Мы посмеивались, но у каждого внутри что-то ворошилось: «А вдруг..!» Даже такой эпизод помню: попали под жуткий обстрел, и один парнишка заполз под «бээмпэшку» и лежа крестился. Мы, естественно, этот вопрос на комсомольское собрание не вынесли...
И вот там у меня, видно, что-то суеверное проклюну¬лось, терять-то уже нечего было.
А потом вижу: ба!.. Ротный наш бежит, за ним остальные. Владимир Найденов ротного звали, зда-аровый мужик — метра два ростом и рожа у него — во! И отчаянный донельзя, тремя боевыми орденами на¬гражден.
Бежит он, значит, и кричит во всю глотку: «За мной, орлы!» Подбежали. У меня все, облегчение... «Спас¬лись! Живы!» Никогда я таким счастливым не был. Брат мой подбежал, кинулись мы с ним обниматься.
Машины подъехали, нашу зацепили и из арыка вытащили. А мне пить нестерпимо захотелось. И я по¬дошел к той машине, на которой брат приехал — воды взять. «Десант» открываю, а там лежит убитый... парень   один   знакомый,   с   Украины,   из   Ровно.   Он оптический прицел на пулемет ставил, и тут его «духи» подстрелили — пуля прямо в сердце попала. Еще двое тяжело раненных было в том бою. Меня за него предста¬вили к медали «За отвагу!», но я ее до сих пор не полу¬чил и навряд ли получу. Как говорится, «награда ищет героя»... У нас ведь в наградном деле бюрократия и несправедливость ужасная. Вот, за разгром того каравана, о котором рассказывал, меня представили к ордену Красной Звезды, и я его получил. Брат же мой, награжденный медалью «За отвагу!», трижды командованием представлялся к ордену, но так ни одного и не получил. Хотя он один из самых боевых разведчиков в нашей роте был. И так у многих смелых ребят бывало — награды по всем статьям достоин, мы¬то это понимаем, и командиры наши тоже. А в Москве сидит какой-то «дядя» при этих наградах и «на глазок» определяет: дать или не дать, «достаточно подвига» или нет... Разве не обидно, что в Афгане офицеру из штаба легче было получить награду, чем рядовому бойцу из разведроты, хотя первый за всю свою службу там и «духа»-то живьем ни разу не увидит, кроме пленного, которого мы приведем?! Когда награды раздают неза¬служенно, они обесцениваются. Вот поэтому сейчас, когда прихожу по приглашению к школьникам и не цепляю на пиджак орден, то на их обязательный уже вопрос «Есть ли у Вас награды?» отвечаю: «Да, ребята, есть, но не советую вообще задавать такие вопросы воинам-интернационалистам! Потому что большая часть тех, кто достоин наград,— не награждены, и нао¬борот: не все, кто награжден, достоин этого!.. Далеко не все!»
Ведь сколько ребят – настоящих вояк — только в одной нашей разведроте было! Как на подбор все: тренированные, обученные и обращению с различным оружием, и рукопашному бою. Сами про себя, шутя так, говорили, что одной такой ротой можно запросто оккупировать любой советский город... Ну, конечно, метание саперных лопаток и прочее — это все больше из области киношных красивостей, хотя и у нас было человек десять подобных мастеров-«рейнджеров».
Еще одну несправедливость ощутили мы на этой войне. Оказывается, что жизнь и смерть тоже можно «распределять», как дефицитный ширпотреб или про¬дуктовые деликатесы. Когда летели в Афган из «учеб¬ки», то так получилось, что курс самолета проходил как раз над Волгоградом. Уже наступила ночь, я хорошо видел в иллюминатор огни родного города. И думал: «А ведь там, внизу, сейчас все наши дома собрались, ребята знакомые куда-нибудь собираются... И не зна¬ют, что я на войну лечу!» Так захотелось сигануть сюда с парашютом... Туда, где кто-то любимую девушку целует, обнимает или какой-то сынок большого началь¬ника от армии «отмазался» и сейчас в баре сидит, кайф ловит... А ты летишь неизвестно куда, возможно — навстречу своей смерти! В самом ведь деле — у нас с Аркадием отец — рабочий, мать — инженер на швей¬ной фабрике. И вот за всю свою афганскую одиссею нам ни разу не приходилось идти в бой, скажем, с сыном директора крупного завода, секретаря райкома или горкома, председателя исполкома... Обычно там, в Афгане, кого ни спросишь — сыновья рабочих, кол¬хозников, рядовой интеллигенции. Вы думаете, солдаты между собой об этом не говорили? Еще как говорили! И нас эта несправедливость попросту бесила... Навряд ли ведь кто-либо вообще из родственников членов Политбюро или ЦК КПСС в Афган попал. Ну, один Чурбанов туда заявился однажды, пробыл несколько дней в полной безопасности и отбыл... Зато получил орден боевого Красного Знамени. Отнеслись к этому, мало сказать, с возмущением — с презрением! Ведь этот орден получить очень трудно даже вояке-офицеру, нужно было для этого действительно совершить что-то особенное, рисковать жизнью, проявить личный геро¬изм, как и сказано в статусе этого ордена, учрежден¬ного в годы гражданской войны.
В 1986 году там же, в Афганистане, подал я заявле¬ние с просьбой принять кандидатом в члены КПСС, а через полгода стал и полноправным членом партии — у нас там кандидатский стаж был уменьшен наполови¬ну.
Подошел «дембель» — нашу роту уволили в запас в числе первых. Из расположения части в Кабул улетали ночью, потому что «духам» тогда уже эти «стингеры» поставили, из которых они сбивали наши вертолеты. Влезли внутрь, нам стали парашюты разда¬вать, а мы, оказывается, надевать разучились — полто¬ра года не прыгали, все «пехом» или на машинах. Но кое-как надели. В Кабульском аэропорту таких орлов-десантников много собралось, почти половина — стар¬шины, у большинства грудь «в крестах». А навстречу нам пополнение новое, только что из Союза. Пошли разговоры, вопросы: что да как?..
Ну, а через несколько часов мы сами уже были дома, на Родине. Так ждали этой минуты! Поэтому даже то, с чем в Ташкенте столкнулись и дальше по дороге в Волгоград, не испортило этого чувства радо¬стного, хотя осадок неприятный появился. Имею в виду ту обдираловку «афганцев», которую устроили, напри¬мер, в ташкентском аэропорту. Кинулись в кассы за билетами, ответ один: «Билетов нет и на ближайшее время не будет!..», и так «отнекиваются», пока не сунешь «чеки» вместо советских денег — и тут сразу другой разговор идет. Будто мы не с войны, а с ярмарки торговой возвращаемся. А мы-то, наивные, рассчитыва¬ли, что -на нас как «орлов» боевых каждый здесь смотреть будет. Ладно, решили, может, это только в Ташкенте так — все же там «афганцы» потоками идут, вот «деловые» и стригут купоны. Но когда в родном Волгограде это повторилось, еле сдержались. Естественно, невтерпеж побыстрее дома быть, и мы такси взяли. Кроме нас с братом, были еще наши боевые друзья: Леня Атаманов — он из Макеевки, что в Донбассе, и волжанин Гена Луценко — из Энгельса. У всех — медали, ордена. А таксист вместо каких-то слов хороших неожиданно говорит нам деловито: «Мо¬жете чеками расплатиться!» «Да что же это такое? — думаем.— Неужели тут все барахольщиками стали?» И говорим таксисту в ответ прямо: «А дурно не станет, если пару раз получишь?» Он тут же словно язык проглотил.
Не удивительно поэтому, что «афганцы» сейчас так друг к другу тянутся. Если раз за разом будешь натыкаться на такое вот, мягко говоря, странное отношение к тебе, то невольно подумаешь: надо что-то делать, что-то менять в этой жизни! Мы с Лешей Китайгорой в Дзержинском районе поэтому и стали год назад создавать клуб воинов-интернационалистов, что¬бы снова быть вместе.
Что хочу еще добавить — может, эта война в Афга¬нистане действительно ошибка. Со временем разбе¬рутся окончательно. Но неправильно, мне кажется, сделали в правительстве, что заговорили об этой ошибке задолго до окончательного вывода войск. По крайней мере, когда мы служили, то знали одно: выполняем интернациональный долг — раз, защищаем южные рубежи Родины — два. Все. И нам было легче. А, представьте, каково было идти в бой тем, кто уже: хорошо знал об этой «ошибке»? Нет, надо было повременить с этими рассуждениями, если уж сразу не хватило ума принять верное решение. Не надо было психологически ломать ребят такими откровениями, они ведь — живые люди. Я разговаривал с некоторыми парнями, которые последними из Афгана вернулись — они того же мнения. Им горько было.
И нам самим тоже из этой войны надо выводы делать. Обязательно. Вот «афганцев» сейчас призыва¬ют активней вести военно-патриотическую работу среди подростков. Позвольте: патриотизм на безвинной крови той и другой стороны? Патриотизм на диктаторском решении о вводе войск в чужую страну, на пренебреже¬нии власть имущих мнением собственного народа? Воспитывать патриотизм на таких началах — абсурд. На этом не патриотов воспитывают, а будущих наемни¬ков. А пацаны, не ведая того, обычно первым делом спрашивают: «А сколько ты душманов убил? А какое у них оружие? А на чем они ездят?» Я в таких случаях стараюсь перевести разговор на другую тему, рассказы¬ваю, к примеру, что такое ностальгия у солдата по Родине, Мы с братом отмечали свое двадцатилетие на боевой операции. Сидели высоко на горе, и ужасная была тоска — впереди еще целый год службы! А тут еще боевые действия усиливались. Неожиданно косяк каких-то птиц увидели в небе — то ли журавлей, то ли лебедей... Не разглядеть было. Одно поняли: это они из Индии в Россию возвращаются. От этой мысли — сердце пополам... Вот это чувство пытаюсь ребятишкам передать так, чтобы поняли. И, по-моему, это воспита¬ние их, о котором повсюду говорят, должно быть меньше военным, а больше действительно патриотиче¬ским. Я бы сам подписался сегодня под теми словами, что война в Афганистане должна стать «последней войной». Знаю, что то же самое мой брат скажет — ему раза в три больше моего повоевать в Афгане довелось. Он был командиром группы захвата военнопленных.
                «ЗАСАДА —
ЭТО КАК УДАР ПО ПЕЧЕНИ!»
Аркадий Белый: воинское звание — старшина, командир отделения разведки. Проходил службу в Демократической Республике Афганистан с июня 1985 г. по май 1987 г, Награжден медалью «За отвагу». Работает помощником машиниста тепловоза ПО «Химпром».
— На меня это слово «засада» до сих пор действует как удар по печени, Ходить в них абсолютно не хоте¬лось, потому что это адский труд, даже представить себе невозможно. Пять суток и больше идешь на¬вьюченный, как верблюд. Все свое и не свое несешь на себе. Перед выходом не жизнь боишься потерять, а заранее страшишься вот такого неимоверного труда, Если еще в «молодых» числишься, то на тебя навали¬вают пятьдесят-шестьдесят килограммов, ну а у стар¬ших по призыву поменьше — 30—40 килограммов. Кто из «молодых» не выдерживал — их тянули... По-разно¬му: и просто тащили, и уговорами, бывало, и пинками.
Меня тоже эта выучка не минула, хотя и был я сержант, командир отделения. Надевали рюкзак, взваливали в дополнение к моему личному автомату еще и разборный крупнокалиберный пулемет или ленты к нему. Загрузят — и идешь. Твоя задача: вот спина идущего опереди — не отстать от него! Я не смотрел ни налево, ни направо, думать поначалу ни о чем не мог. Цель была одна — дойти!.. Не упасть, не умереть! Потом приноровился: чтобы отвлечься от тяжести, то песни про себя пытался напевать, то мечтал — о доме и тому подобном приятном.
Вообще, что такое засада и выход на нее, можно представить себе вот по такому хотя бы эпизоду. Как-то комбриг построил офицеров и объявил: «Кто пойдет с разведчиками брать караван, тому сразу напишу представление на орден Красной Звезды!» И не обяза¬тельно, чтобы этот офицер проявил там геройство или что,., просто сходил на эту операцию. Больше ничего. И лишь один из офицеров, майор, вызвался доброволь¬но. Да и тот оказался больше обузой для нас — быстро выдохся, и мы его буквально тащили на себе туда и обратно. Даже силой заставляли передвигаться. Конечно, опытные командиры, уже закаленные Афга¬ном, командовали нами при разгроме караванов, пере¬носили наравне все тяготы. А вот новички-офицеры, прибывавшие из Союза, были еще очень сырыми для такого.
Да и перехватить караван было совсем непросто. Прежде, чем свой первый взять, я оттащил зазря, примерно десятка полтора засад. Потом уже наши начальники сообразили, что вблизи расположения бри¬гады мы едва ли можем рассчитывать на успех. Стали уходить еще дальше в горы, и только тогда вот нача¬лись наши караваны... Чем тот, первый, запомнился? Я там взял в плен двух «духов» и какого-то ишака убил. А людей на первом караване, помню, не убивал.
К вопросу: «Убивал — не убивал?» Его не раз задавали и не раз еще, думаю, будут задавать «афган¬цам». Так вот, я хочу, чтобы мои следующие слова обязательно вошли в вашу книгу. Мое мнение, что солдат — это самый страшный человек на земле! Са¬мый опасный! Это — преступник, который «в законе». Потому, что он якобы действует от имени закона и не несет ответственности за те преступления, которые может натворить. Если бы я или кто другой из «афган¬цев» столько наделал здесь, в своей стране, сколько там, в Афгане, то меня бы давно расстреляли. Здесь за убийство одного человека ставят к стенке, а там я убил десятки и остался героем в глазах людей... Понимаете? Вот в чем дело, в чем парадокс! С точки зрения человеческой если... Всех людей, которых я убивал, я их помню. Честно говорю! Нет, «кровавые мальчики» ко мне сейчас во сне не приходят, с нервами вроде все в порядке.
Но вот что особенно тяготит — когда в бою убива¬ешь, там другое дело. В горячке, в остервенении, потому что знаешь: не убьешь ты его, он тебя убьет. Помню, как одного «духа» убил, потому что он в моего товарища стрелял. Тут все оправдано, па то и война... А мы же что еще делали? Мы ведь и пленных расстре¬ливали!.. Было такое. Это запрещалось, особый отдел за это гонял. Однако творилось и такое.
Повод для самооправдания обычно такой выдви¬гался: «Эх, вот Мишка погиб, Серега погиб... За них отплачу!» й все такое прочее. Ну, а на самом деле эти рассуждения лишь для душевного успокоения, чтобы совесть «заговорить» — я сейчас так считаю.
Зверями мы там просто были. А отчего? Не знаю... Просто, наверное, от жизни этой, за колючей проволо¬кой. Как в тюрьме.
И какой там интернационализм?.. Вот мы и вот они — а между нами колючая проволока. «Мы» и «они» — это   совершенно  разные  понятия.   Если  нам и приходилось взаимодействовать с афганской армией, то шли куда-то на операцию вместе, но друг другу не доверяли и друг друга ненавидели. И общие действия никогда почти не согласовывали. Вот, они идут впереди, а мы — сзади... Чуть выстрел — они уже у нас за спиной. Как это понимать? Наверное, для многих из них это не война насмерть была, а возможность наживы, получения денег. Конечно, мы меж собой об этом толковали: мол, к чему тогда нам жизнью рисковать, что мы тут защищаем? «Я могу погибнуть! За что?»
Но хотя такие мысли были, все равно продолжал воевать, как все. Как машина какая-то.-. Ведь мы все — рабы! Рабы этой военной машины... Все подчиняемся кому-то или чему-то. Есть начальник — все! Он — «всему голова». Приказывает — мы делаем.
Пленных убивали так же. Ну, не по прямому приказу, а просто по одному кивку командира. Он кивнул, а тут чего уж не понять. Не говорили прямо и открыто: «Иди, Белый, убей их!» Нет, между прочим вроде: «Ну, что с ними?..» Ясно — в расход.
Дико слушать такое. А видеть и участвовать?.. Я ведь до Афгана ничего такого не знал и не представ¬лял себе. Лишь кое-что по чужим рассказам. Зато слышал точно про цинковые запаянные гробы, что они то и дело в Союз приходят. Поэтому в «учебке» так себя настраивал: пошлют в Афганистан — поеду, не пошлют — сам напрашиваться не буду. У нас такие добровольцы были, просились туда, хотели себя пока¬зать. У меня такого желания не возникало. Зато страх был изрядный. В Кабуле, когда приземлились, все по сторонам озирался: откуда в нас выстрелить могут? И мечтал: «Поскорее бы оружие выдали!..»
Вы уже знаете, как мы в разведроту попали? Так вот — я тоже в глубине души не думал, что вернусь оттуда. Оттого еще, как и у многих других ребят, заработала, наверное, психология: коль уж не суждено отсюда живым убраться, то надо хоть под конец «пожить»... А что это там означает «пожить»? На тех же караванах стали деньги, вещи себе брать. Положено было сдавать, но мы подозревали, что они осядут в карманах людей рангом повыше. Да что там «подо¬зревали», знали точно о подобном. У многих прапорщи¬ков, части офицеров была такая позиция: если уж он попал сюда, то. надо выжать и из этого максимум выгоды, как сможешь... И те, кто был связан с хранением материальных ценностей, с трофеями, втихаря ими там приторговывали. Это было нетрудно делать еще и потому, что весь Афганистан порой напоминал мне огромный и непонятный базар. Все и все продавали, перекупали. В эти торги и сделки вступали и советские военнослужащие. Все это в целую систему преврати¬лось — систему наживы на войне.
Вот почему, разбивая караваны, мы кое-что из захваченного брали себе как военный трофей. Иное дело, если бы я точно знал, что сдам эти деньги и они непременно пойдут моему государству, которое расхо¬дует на войну в Афгане столько народных средств. А так, на фоне того, что творилось, мы считали себя относительно честными — добывали все это в бою, рискуя жизнью. А разве в прошлой войне не так поступали? Из Германии от аккордеонов до мебельных гарнитуров вывозили.
Как обычно караван берут? Вот горы, вот тропа караванная. Она ниже идет. Мы на ночь туда спуска¬емся и ждем, пока покажется караван. Наконец пост наблюдения сообщает: «Есть!..» Объявляется боевая готовность: все начинают гранаты вкручивать, досыла¬ют патрон в патронник. Все готовы! У нас было такое оружие — «шмель» называлось... как гранатомет, толь¬ко посильнее. И вот ждем первого выстрела из этого «шмеля», как сигнала. А сержант со «шмелем» середи¬ну каравана подпускает. Полностью весь караван не удавалось никогда брать — они очень большие, как правило, были, и считалось хорошим результатом взять хотя бы его треть.
Впереди каравана обычно шел вооруженный дозор, человек пять-шесть. Двигались настороженно, внима¬тельно осматривали горки вокруг тропы. А дальше — все остальные валом... Они же чувствуют себя там хозяевами — до этого их предки еще сто лет назад ходили теми же тропами. Музыка играет на «магах», песни...
И тут бьет «шмель»! Затем минуты две-три огонь со всех стволов, у кого что есть. Дальше — ракета! Все прекращают стрельбу, и вниз бежит группа десантни¬ков, человек десять-пятнадцать, самых бывалых. В от¬вет в нас редко стреляли — неожиданность парализо¬вала. Все ведь мгновенно происходит. Они еще не понимали толком, что произошло, а мы уже вот, перед ними... Поэтому пленных много брали. Хотя иногда как происходило... Бежишь вниз, а «дух» руки поднял... И тут кто как; один — не выстрелит, другой — нажмет на спуск.
Мирных жителей мы не трогали, если убивали — то случайно. Вот как-то раз долго бежали по тропе, и вдруг справа тень мелькнула. Не мешкая, очередь туда... А там женщина оказалась. В том же рейде ребенка застрелили нечаянно. Били по всаднику, а ма¬лыш был у него на руках, и пуля в него попала. Тот его бросил и ускакал. Понимаете, в чем жестокость и неле¬пость этой войны?! Да разве после таких случаев могли нас там любить мирные жители. Хотя, повторяю, специально-то их не трогали: ни детей, ни стариков.
Но при захвате каравана поди разбери... А тут еще приказ: после комендантского часа стрелять во все, что движется! И стреляли. А в темноте не видно, кто это: мужчина или женщина, «дух» или мирный житель? Вот и палишь, чтобы он не успел выстрелить первым.
Были среди нас и такие типы, для которых и война чуть ли не «мать родная»... Это, во-первых, те, кто, как уже упоминал, умели «ловко пристроиться» и жили, как «прилипалы», при складах, хлебопекарнях и т. д., извлекая из этого немалую выгоду, а отдельные из них умудрялись даже награды получать. И вторая катего¬рия— люди с задатками уголовников. Они не только среди рядовых и сержантов нередко встречались, но и в офицерской среде были. Обычно это парни отча¬янные, на все готовые, физически крепкие... Вот такие себя и в Афгане неплохо чувствовали, верховодили. В десанте их особенно много, пожалуй, было. И все вернулись сейчас домой, кроме погибших, понятно. Думаю, часть из них наверняка социально опасна, потому что развращена там, в Афгане, той властью над чужой жизнью, которую дает оружие. И таким надо напоминать: все, мол, хватит, приехали... Война кончи¬лась, и перед законом все здесь равны.
Знаете, какой я сам был злой в первое время после возвращения домой! Наверное, опять же от той жизни собачьей. Сейчас-то вот подобрел, даже животик наме¬тился... отошел, в общем. А там словно собака был — худой и обозленный.
«Дедовщина» в Афгане процветала вовсю, хотя кое-кто из высокого начальства до сих пор пытается это отрицать. И приводит в качестве «убедительнейшего» аргумента такую мысль: ее, мол, не могло быть по той причине, что «молодой», доведенный до отчаяния, может поднять оружие на «деда»-старослужащего! И я так думал поначалу. А потом разобрался: отчего же новобранцы терпят и унижения, и прямое издева¬тельство, даже побои? Да потому, что они надеются изо всех сил, что «дед» — опытный и обстрелянный сол¬дат — поможет и ему выжить здесь, уцелеть. Подска¬жет, как вести себя в конкретной боевой ситуации. Потому и сносили пинки, тычки и удары. Не все, конечно, вспыхивали и конфликты между «молодыми» и старослужащими, вплоть до рукопашной. Если бы этого не было в нашей армии, уверен, и все военные тяготы куда легче было бы переносить. «Дедовщина» — это лишнее, ненужное. Но она не там, не в Афгане, родилась — она вместе с армией туда притащилась. Кстати, и в афганской армии она есть — я любопытства ради интересовался этим.
Думаю, что и меня некоторые из тех ребят, что призывались и попали в Афган позже, также до сих пор ненавидят и вспоминают поганым словом. А вот свой призыв — это как родной брат. С парнями из моего призыва у меня такая дружба была, что не опишешь, это для меня люди, за которых я на все пойду...
У нас там самое страшное было — показать, что ты струсил в деле. Если случалось с кем такое, то все — он уже не человек. Это так дадут почувствовать, что сам из разведроты уйдешь.
Хотя страх-то почти у всех на этой войне был. Особенно жутко попадать под огонь артиллерии или тех же вертолетов. Дикий страх... Все на свете забыва¬ешь!.. Не хочу из себя героя какого-то корчить и честно скажу, как на духу: наложить в прямом смысле в штаны в такой обстановке, как говорится, не пробле¬ма... Включаются в организме все инстинкты самосо¬хранения, физиология руководит... Однако не всем — сознание-то, конечно, полностью не отключается, ты свои действия контролируешь. Трусость и начинается именно тогда, когда у солдата эмоции выходят. И такое бывало, естественно... Тут главное — не дать страху разойтись но тебе, захватить тебя полностью. Надо взять себя в руки.
Но ошибается и тот, кто думает, что мы в Афгане только и делали, что в атаки ходили и душманов били вовсю. И в бой рвались. Ничего подобного. Геройства глупого там  не  переносили,  как  и той  же трусости.
Важно было — выжить! Ну, к примеру, если из кишла¬ка нас обстреляли, мы туда не лезли дуроломом. Прятались и вызывали артиллерию нашу, для этого с нами артнаводчик был постоянно. Если что серьезное, то и авиация помогала: бомбили «духов» или с вертоле¬тов били. А только после этого вставали и шли в атаку. Так что говорить о том, что мы там «за дело болели» или «переживали», что какой-то кишлак не взяли, по-моему, смешно. Да на черта нам этот кишлак сдался, если там нужно голову сложить... Лучше не взять, но живым остаться. Вот так мы рассуждали на этой войне.
Говорю же, что это нелепица такая порой... Бывало, нас своя же артиллерия обстреливала. В одной опера¬ции мы должны были прикрывать афганцев сверху, с гор, а они — прочесывать ближайшие кишлаки. Но почему-то в намеченном районе не появились, и нам скомандовали спускаться. У подножья горы «духи» нас внезапно обстреляли из пулеметов. Мы попрятались, вызвали артиллерию и накрыли те точки, откуда предположительно в нас били. Пулеметы заткнулись, мы прошли еще с километр и сели перекурить. Артна¬водчик стал наши координаты сообщать, а артиллери¬сты то ли не поняли, то ли что-то перепутали — по нашим координатам и долбанули... Слава богу, что мы сидели в русле речушки, оно нас от собственных снарядов укрыло. Иначе жертвы были бы обязательно.
А в другой раз в схожей ситуации повезло мень¬ше — трое ребят получили ранения, одного контузило. Однажды нас афганский вертолет обстрелял — слы¬шал, что они вроде бы даже специально это делали, будто по ошибке. Не знаю.
До армии я как-то не задумывался о смысле жизни, о жизни и смерти. Считал себя, наверное, бессмертным, как тот Кащей. Сейчас знаю и понимаю, что смертен, как и любой другой человек. Это ощущение там, в Афгане, пришло.
Вот, например, «минное» ощущение... Что это, знаете? Сначала и я не верил, что могу подорваться на мине. Но потом, когда нескольким парням подорвав¬шимся наложил жгуты на ноги, останавливая кровоте¬чение, стал и сам бояться. Правда, смотря где прово¬дится операция. В некоторых местах точно известно, что мин нет, зато надо опасаться обстрела. А иногда наоборот: нет обстрела — зато мин полно... Тут важно было выполнять рекомендации, составленные уже на основании чужого опыта, порой трагического: шагать в колонне след в след, садясь на камень — проверить, что под ним, идти по большим камням, а не по россы¬пям, где легче мину замаскировать... Элементарно вроде, но если будешь пренебрегать этими правила¬ми — рискуешь или трупом стать, или калекой. Здесь уже, дома в Волгограде, первое время странно как-то было чувствовать, что иду по дороге и не боюсь мин... Понимаете? Ловил себя на таком: если впереди меня идет кто-то, то я по привычке начинаю непроизвольно шагать с ним след в след. Так въелась война.
Это чувство опасности и осознание того, что ты смертен, без сомнения, помогало многим уцелеть, удер¬живало от неразумных поступков. У кого они притупля¬лись, тот оказывался к смерти ближе остальных.
Знал я там одного парня, который всегда говорил: «Я ни за что не погибну, выживу, ведь я такой шустрый, такой ловкий! Вы же меня еще с «учебки» знаете...» Он первым погиб из нашего призыва.
Второй однополчанин тоже не верил в возможную свою гибель. И вел себя соответственно. Мы его, помню, из-за этого даже отлупили при разгроме кара¬вана. Дело так было... Как всегда, после обстрела рванулись вперед, но «духи» уже успели залечь, откры¬ли огонь и начали окапываться. Мы залезли в ручей, сбились в кучку и переговариваемся: «Может, не побежим дальше? Наверняка кого-то подстрелят...» К тому же там сразу «зеленая зона» начиналась: кишлаки и прочее. Запросто можно влипнуть. Так и порешили: хватит! И вдруг видим: бежит с той стороны этот наш «Васек»... Здоровый такой малый, мастер спорта по штанге, но туповатый... Как он впереди нас оказался? Мы ему со злости и дали... За дурость и ненужный риск. И вот он не верил все, не верил и нарвался в конце концов на пулю. Этот «Васек» был у меня на машине оператором-наводчиком. Как-то в «зеленку» въехали, и механик-водитель не сориенти¬ровался, куда ему дальше двигаться. Попросил «Вась¬ка» дорогу подсказать. Тому достаточно было в трип¬лекс для этого глянуть, а он дуром высунулся из башни — тут его снайпер и снял. Вырезали ему в госпи¬тале легкое, и теперь вот инвалид. Поверишь в таком положении, что и ты смертен.
А я верил, может, потому и уцелел.
Еще один принцип у меня там скоро выработался: никогда не напрашиваться на боевое задание! Посыла¬ли — выполнял все, как положено; не посылали — сам в рейд не рвался. Можете считать это суеверием, но я в Афгане подметил: если люди, что называется, набивались на боевую операцию, то почти всегда смерть свою находили или получали ранения. Я никогда этого не делал. Чтобы яснее было, такие цифры приведу: нас в роте одного призыва было шестнадцать человек. Со мной вернулось из Афгана лишь восемь... Пятерых еще раньше комиссовали — без рук, без ног, ушиб сердца и все такое. И трое погибли. Если еще учесть, что четверо из нашей уцелевшей «восьмерки» в горы в засады не ходили, то можно подсчитать, какой малый шанс был выжить у того, кто брал караваны или участвовал в других боевых операциях. Примерно один к одному — жить или погибнуть. Так что не зря батя тут без нас в церковь бегал, молебен заказывал. Война всех нас в этом плане равными сделала, и христиан, и мусульман, и крещеных, и некрещеных. Всем хотелось выжить, и таким атеистам, как я, тоже. Для этого и суеверным можно стать на время.
О том же, что в таких боях и операциях, какие мы вели, требовалось отлично владеть оружием, в тактике разбираться, говорить не приходится — это само собой разумеется. Я, к примеру, там научился стрелять из любого гранатомета, любой пулемет мог собрать и ра¬зобрать. В ходе боев наши десантные машины были заменены пехотными БМП — они себя лучше в боевой обстановке оправдали. И скоро я мог также разбирать и собирать пушку у «бээмпэшки», вести огонь из нее. Баловался и трофейным оружием: из миномета стре¬лял, из гаубицы захваченной. Но моим личным оружи¬ем там был автомат Калашникова — считаю, лучше его и надежней нет. Всегда был в нем уверен — в бою не подведет.
«Духи» в нас ведь тоже не из кремневых ружей стреляли. И инструкторы у них были первоклассные — их в Афган откуда только ни присылали, чтобы учили, как лучше нас убивать. Брат не рассказывал об эпизоде с китайцем? Напрасно. Роман ведь в одной операции по захвату каравана из Пакистана убил китайского совет¬ника. Естественно, он не мог в ту минуту об этом знать — потом уже, по документам установили. А взяли бы живьем — наверняка у нас в части был бы свой Герой Советского Союза. Командира нашего имею в ви¬ду, а не Романа. Но и о Романе тогда слава пошла по всей бригаде вперемежку с небылицами, ведь совет¬ник — это важный «гусь», его попробуй возьми. В той же операции, тоже по документам узнали, что упусти¬ли еще одного иностранца, находившегося среди «ду¬хов»,— итальянца.
Этот момент с итальянцем. Тогда взяли четверку пленных и двоих сразу расстреляли. Оставшихся изби¬ли... Зачем? Просто так, «для профилактики...» Госпо¬ди! Избиение — это все шуточки... Комроты подходит, смотрит — у одного «духа» лицо вроде покультурнее. Говорит ему через переводчика: «Смотри, если не будешь отвечать на наши вопросы, то с тобой будет то же самое...» И расстрелял этого второго. Потом два раза врезал «культурному» — он был мастером по боксу, наш комроты. Если что, мог и солдату залепить... Но мы на него все равно «богу молились». Во-первых, он был «мозговой центр», а во-вторых, самый отча¬янный мужчина в роте — с замашками полууголовны¬ми, но мы его уважали там.
Однако тот «дух», оказавшийся итальянцем, его перехитрил, сумел ускользнуть от командира роты.
В общем, многое пришлось повидать в Афгане. Именно поэтому я никогда не пойду в ту же школу, чтобы, как сейчас призывают, «учить и воспитывать молодежь». Потому что ничему хорошему я их не научу. Единственно, могу объяснить им, что воевать — это плохо, это грязно... Что по мне уж лучше сразу здесь в гроб лечь, чем на войну вернуться.
Некоторые из парией, попавшие в Афган, даже решались себя изувечить, лишь бы вырваться оттуда как-нибудь. И «косить» пытались — симулировали бо¬лезнь. У нас даже поговорка там появилась: «До года не «косит» — после года болеет!» Но это с сочувствием к себе и к тем, кто пытался честно свой воинский долг выполнять, а в результате и «желтуху» хватал — там практически все ею переболели, и гастрит от «сухпай¬ка» — мы на нем только и сидели во время боевых операций. Тех же, кто с самого начала пытался «косить», прятался по медротам и лазаретам, мы там естественно считали людьми «второго сорта». Мытье полов, чистка отхожих мест за ними «пожизненно» закреплялись. Впрочем, они это воспринимали как должное, другого и не хотели, лишь бы от боя подальше. А один в нашей бригаде, находясь на отдаленном посту, хотел «самострелом» сразу убить «двух зайцев»: сымитировать нападение на «точку» и свое ранение, чтобы домой уехать да еще и награду получить бое¬вую... Не повезло — пуля попала так, что он скончался. И при расследовании все выяснилось.
Это творилось с теми, кто и пороха-то не понюхал толком. А что же говорить о боевых парнях, не раз головой рисковавших? Нервы там постоянно были на пределе. Вот идешь ночью на операцию: рот открыт, уши как локаторы малейший шорох ловят... Чуть что — сразу бросаешься на землю, и к бою! Лучше лишний раз упасть, чем один раз умереть — такой принцип.
Вот поэтому хоть и утверждал я, что у меня с нер¬вишками в порядке сегодня, да не совсем, видно... Вот еще что за собой замечаю: если стою на остановке, жду трамвая, и он подходит — появляется невесть откуда боязнь, что сейчас кто-то в спину толкнет под колеса... Ощущение опасности постоянное! Или в темноте иду, а кто-то позади шагает, кажется, что он вот-вот ударит по голове.
Вернувшись, я просто не врубался в эту мирную жизнь, терялся в ней. Меня раздражал и пугал город¬ской шум, давило обилие людей и машин. Там, в разведроте, привык к узкому и определенному кругу лиц... И вдруг — бум!.. Вокруг тебя тысячи прохожих, никому ты не интересен и никому не нужен. Кажется, что и смотрят на тебя не так, как-то нагло, и отвечают с подковыркой. Слегка тебя толкнули нечаянно или в давке, а тебе мерещится — нарочно сделали... То есть на все обостренно реагируешь, с преувеличением. Но если к тебе с добром отнеслись — то такая благо¬дарность в груди вспыхивает, что все готов для этого человека сделать. Если же кто с плохим к тебе, таким способен отплатить, что и произносить нельзя...
Знаю, что «афганцы» здесь своеобразные «общины» создают — клубы воинов-интернационалистов. Иногда и я в них бываю, по очень редко. У меня в нашем городе есть друг близкий — тоже «афганец». Мы с ним и до армии дружили, и в Афгане были вместе. Брат вот есть, Роман... Им я верю до конца, потому что знаю как себя. Ну, а другие «афганцы»... Понимаете, я их там не знал, значит, и никогда уже не узнаю: какие они на самом деле? Вот в Афгане по одному только событию сразу можно наверняка определить, кто чего стоит. А здесь... Я рад их видеть, есть о чем поговорить, помочь готов всегда. Но все равно — этого для настоящей близости мне мало.
А вспомнить еще, как дрались между собой, когда из Афгана возвращались!.. Все не могли поделить честь и славу между разными родами войск. Хотя что делить-то? И вещи отнимали друг у друга... Господи, я и деся¬той доли всей правды не рассказываю, а рассказать — уму непостижимо.
Считаю, тяжелей всех было даже не нам, а нашим матерям. Этот Афганистан, уверен, у моей матери на несколько лет раньше здоровье подорвал. Ей же за двоих нас приходилось переживать. Да и мы с Романом друг за друга беспокоились. Знаете, мелькали иногда черные мысли: вдруг братишку убьют и придется мне «цинк» с его телом матери везти? Не дай бог! Лучше уж наоборот, если суждено... Такое вот в голову лезло. Случалось же у нас подобное: если одного брата убивали, то второй его домой мертвого вез и назад уже не возвращался, дослуживал здесь, в Союзе. Но нам, как видите, повезло обоим.
При следующей встрече с одним из «двойняшек» — Романом — я напомнил ему об эпизоде с китайским инструктором, попросил рассказать поподробнее. Ро¬ман пообещал это сделать, по позднее, потому что хочет, как он сказал, познакомить меня с одной «любопытной газетной заметкой». И, действительно, принес вырезку из старого номера газеты «Правда». Заметка та называлась интригующе «Замести следы не удалось». Вот что там сообщалось: «Кабул. 30. (Спец. корр. «Правды»). Эту документальную историю рассказало на днях афганское информаци¬онное агентство Бахтар.... Караван вьючных лошадей, нагруженных оружием, шел по ущелью Джиузархвар, что на границе между провинциями Логар и Пактия. Его охраняла банда в несколько десятков человек. Впереди себя душманы гнали женщин и детей. Расчет, проверенный бандитами всех времен: если нарвутся на засаду, прикроются беззащитными людьми. Засада на караванной тропе была хорошо замаскирована. Бойцы афганской армии, пропустив женщин и детей, ударили по бандитам. В один из моментов боя с криком «бан¬зай!»   на   афганского  автоматчика   бросился   японец, применяя прием каратэ. Новоявленный самурай был уничтожен. Банда — рассеяна. В результате перестрел¬ки было убито 38 бандитов. Отступая, они убивали своих раненых в попытке «замести следы». Оказалось, что японец не единственный в банде иностранец. Бойцы видели, как одного раненого или убитого европейца душманы выносили из-под огня. После боя во вьюках лошадей афганские солдаты обнаружили любопытные предметы. Визитные карточки лиц из антиафганских — американских и японских — организаций. Найдена ки¬но- и фотоаппаратура, в большом количестве отснятые пленки. И, наконец, документы: итальянское удостове¬рение личности на имя Игнацио Полеселя за номером 59898100, выданное итальянскими властями 25 марта 1983 года, его путевые дневники, ленты телетайпной переписки, авиабилет из Лондона в Пешавар. Сам Полесель в этих документах назван фотографом. Но записи в дневниках говорят о том, что деятельность их автора выходила далеко за рамки фотоискусства. Вряд ли под именем Игнацио Полеселя скрывался обычный фотограф из числа «искателей приключений» — банди¬ты везли его с большими предосторожностями...»
И далее говорится, что это — не столь уж редкие факты проникновения наемников и агентов империали¬стических разведок на территорию ДРА.
Я обратил внимание на подчеркнутые чернилами слова «бойцы афганской армии» и «японец», а рядом — вопросительные знаки. Сказал об этом Роману и услы¬шал в ответ: «В этой заметке рассказывается как раз о той операции по захвату каравана, которой вы интересовались... Только надо заменить «японца» на китайского советника, а «бойцов афганской армии» на наших десантников. И все станет на свои места. А тем «автоматчиком-афганцем» был я. Не знаю только, зачем потребовалось это скрывать?»
Действительно: кому и зачем? Большая политика? Может быть. Но что это за «большая политика», из-за которой русскому парню суждено безжалостно убивать представителя братского китайского народа, да к тому же на земле соседа-афганца? Кто ответит на этот вопрос Роману и другим воинам-интернационалистам? Кто? Ответа нет. А получи они его, может быть, им открылось бы что-то такое, от чего им сегодня бы легче и спокойнее жилось?
И — а заключение темы  «Рэмбо»:  кому-то  может показаться невозможным, но, как мне сообщили, наме¬чается встреча советских воинов-интернационалистов, воевавших в Афганистане, и американских ветеранов войны во Вьетнаме. И ребята ждут этой встречи. Почему? Как к этому относиться? Думаю, лишь сама встреча и ответит нам на это.









ВПЕРЕДИ МИНЫ
(Из беседы с инвалидом «необъявленной войны»)
Один из советских журналистов, присутствовавший па торжественной встрече советских воинских подраз¬делений, выведенных из Афганистана в феврале 1989-го, написал в репортаже оттуда: «А справедливо ли, что перед восторженными взорами встречающих прошествовали лишь здоровые, сильные, красивые — те, кому повезло?.. Справедливо ли, что завершающий аккорд войны являют собой они? Истинное ли это лицо войны?»
У меня самого не раз мелькала эта мысль, когда, попадал на какое-либо  «мероприятие», устраиваемое для   бывших   «афганцев».   Не   такой   уж   страшной, сознаемся, кажется нам эта война, если глядеть на бравых  и   мужественных  двадцатилетних  ее  ветера¬нов— улыбающихся, звенящих орденами и медалями. Без сомнения, так нам с вами куда легче иметь с ними; дело. Можно даже и понаставлять их, как пытаются делать сегодня иные ответственные лица: и как им жить дальше, и за какие идеалы бороться.
А не справедливее ли, не честнее ли было бы на таких встречах сажать в первые ряды или в президиум действительно тех, «кому не повезло»,— молодых инва¬лидов афганской войны? Тогда бы мы наконец увидели подлинный облик ее — без рук, без ног, без глаз или вовсе без лица... Тогда бы не надо было тратить много слов о «необходимости антивоенной пропаганды». Ибо сами эти искалеченные ребята — антивойна.

Владимир   Панкратов:   воинская специальность— сапер.   Проходил   службу   в   составе   ограниченного контингента советских войск в Демократической Рес¬публике Афганистан в 1980—1982 гг. Кавалер ордена Красной Звезды. Инвалид войны.
— Володя, прости за жестокий, может быть, вопрос.
Ты уходил на эту войну здоровым и сильным парнем,
вернулся инвалидом, слепым. Мог ли даже подумать об
этом?
— Что вы... разве в восемнадцать-девятнадцать лет
можно в это  поверить!  В госпитале, уже  после случившегося, я неожиданно вспомнил, как еще в «учебке»,   в   Союзе,   подобно   всем   «салагам»   купил   себе «дембельский»  альбом.  А к нему — набор  «уголков», знаете, чтобы фотографии вставлять... И машинально прочел адрес и название организации — изготовителя: «Общество слепых»... Мелькнула тогда мысль: как же это  они,  незрячие, эти  «уголки» делают? Мелькнула и тут же пропала, как у всякого здорового человека. Откуда было знать, что и самому придется совсем скоро в таком же положении оказаться.
— Ты был сапером в Афганистане. Что это за служба?  Ведь  хотя  война  одна  общая для всех, но одновременно  для каждого «своя»: для десантника,
танкиста, летчика...
— Раз уж вы упомянули десантников, замечу — на
боевой операции сапер идет впереди них. Так мы их осаживали в спорах там, в Афгане, если они уж очень высоко нос перед нами задирали. Но это — к слову...
А служба саперная не хуже и не лучше других — приходилось ставить мины и разминировать, на строи¬тельстве различных укреплений и объектов работали... Всего не упомнить. А как мины ставили? Вы когда-нибудь видели, как картошку с помощью техники сажают? Здорово похоже. Ну и стрелять, конечно, часто приходилось.
Сколько «поплясать» довелось на афганских доро¬гах, когда в колонне попадали в засаду! «Духи» бьют сверху, под углом большим, и от пуль фонтанчики у ног вздымаются. У меня почему-то возникало дурацкое чувство, что вот-вот по пальцам достанется или пятки подрежут... О том, что это очередь может с таким же успехом все тело насквозь прошить, не думалось,
— Неужели страха  не испытывал?  Или  научился
преодолевать?
Мне, наверное, с характером повезло. И на «гражданке»   лихим   пацаном   считался,   и   в   Афгане страха не было с самого начала. Его ведь легко просто на лице прочесть, я у большинства ребят видел это выражение страха. Мне же наоборот — чем опаснее обстановка, тем веселее становилось. Не подумайте, что рисуюсь, мне это ни к чему. Наверное, психологически я так уж устроен — смехом реагирую и на свой, и на чужой страх. В атаку легко так же ходил, без мыслей о смерти — не может такого быть, и точка! Един¬ственно, раздражался немного, если попадал под об¬стрел и не мог сразу понять: откуда стреляют? Но как только сориентируюсь, тут же успокаивался, приходил в норму.
Бывало, с операции вернемся, кто-нибудь из наших ребят рассказывает другим, в какую переделку попали, а я вроде бы со стороны слушаю: «Неужели это с нами было? И как мы после такого уцелели...»
Помнится одна операция, которой руководил Знаме¬нитый сейчас и «там» и «здесь» Руслан Аушев — теперь Герой Советского Союза. Вот там мы запросто могли навсегда остаться — огонь душманов такой плотный был, что невозможно было добежать до бронетранспор¬тера, хотя он находился в десяти — пятнадцати метрах всего. Мы стреляли в ответ и, то и дело меняя позицию, .перекатывались по каменистой земле, как и положено действовать в такой обстановке. Но со стороны каза¬лось, что это ребят душманские очереди по камням катают, так близко и кучно пули ложились. Только откатился — мгновением позже в это место: цок-цок-цок...
Самые неприятные задания для нас, саперов,— собственную боевую технику уничтожать или колонну с грузом из Союза.
Однажды афганский полк, вышедший на крупную боевую операцию, столкнулся со значительными силами оппозиции, и среди необстрелянных еще военнослужа¬щих началась паника. В итоге многие из них погибли без толку, часть сдалась в плен, остальные откатились назад, бросая оружие, технику. А боевая техника-то из Советского Союза была, мы им поставили ее, и вот теперь она могла достаться «духам» — целенькая, но¬венькая. Вытащить ее оттуда наши уже не успевали. Поэтому нам приказали: «Технику уничтожить во что бы то ни стало!» Дали в прикрытие десантников, но предупредили, что времени в обрез — надо управиться минут за двадцать-тридцать. Под огнем мы это задание выполнили, но знаете, как обидно было взрывать свои же машины, орудия!
Иногда в горах «духи» зажимали в каком-нибудь опасном месте нашу колонну, подбивали передние и задние- машины, так что остальным ни назад, ни вперед не двинуться. Если до темноты не успевали расчистить дорогу, то опять посылали нас с тем же приказом: «Уничтожить!..» Иначе ночью грузом «духи» попользуются. И жгли — сахар, муку, другие продукты, которые везли из Союза нашим войскам или афганско¬му населению. Тоже больно было смотреть на это.
— И ни в одной из этих рискованных ситуаций даже царапины не получал?
— Ни   в  одной...   Полтора   года  был  как  загово¬ренный.   Многие   ребята   удивлялись моему везению. Мало того, заметили — везет и тем, кто со мной на задание ходит. Их тоже не убивает, не ранит.
— Мистика?
— Вроде того... Между нами — мне ведь на самом деле  на  проводах дома   «амулет» всучили,  будто  бы какие-то «святые мощи»... Родственник сунул: «Бери, Володька! Хуже-то не будет! А вдруг и... поможет?» Взял. Долго никому об этом ни словечка ни говорил, а потом все же признался, взяв предварительно с ребят слово, что не будут смеяться. Не смеялись. А кое-кто из
парней, тоже прошедших «огонь, воду и медные трубы», сознались: у них есть подобные «амулеты» — кому мать дала   на   прощанье,   кому   невеста...   Носили   с   собой в Афгане.
— Говорят, перед бедой часто у людей появляется дурное предчувствие. У тебя такое было?
Да, было что-то похожее. Когда объявили нам, что   скоро   пойдем   на Панджшер,   тревога   какая-то необъяснимая в душе поселилась. Впервые за все пол¬тора года. Это был уже, по-моему, третий штурм этого города советскими войсками, в первых двух наша часть не участвовала. Но доходили по «солдатской почте» не особо приятные слухи, будто бы «духи» там применяли
какие-то отравляющие вещества. Насколько это верно, судить не берусь, однако мне и другим нашим ребятам перед походом на Панджшер выдали новые противогазы. Воспользоваться, правда, ими не пришлось. Город тот  мы  взяли.  Кстати,   где-то   по дороге  к нему  мы с ребятами видели в колонне сына писателя Аркадия Гайдара — военного корреспондента Тимура Гайдара.
 Ну, а спустя месяца полтора после захвата Панджшера и за четыре месяца до моего «дембеля» прои¬зошло ЭТО.
... Колонну нужно было провести, и командир торопился побыстрее проскочить горный участок, до наступления сумерек. Темнота — «духам» союзник. По¬тому двигались быстро. Тем более, что незадолго перед тем этим же маршрутом благополучно прошли подряд две афганские колонны, так что вроде мин не должно было быть. Все равно ехали мы в строгом порядке, и впереди — наша спецмашина, оборудованная мощ¬ным противоминным траком.
Мы с ребятами сидели на броне снаружи. Почему не внутри машины, не под защитой металла? Понимаете, война сама вырабатывает свои правила, даже если они порой и противоречат «писаным» инструкциям и боево¬му Уставу. В Афгане убедились на практике: если влепят «духи» в машину из гранатомета, то люди под броней, как правило, погибают ужасной смертью, сгорают заживо... Да и духота там невыносимая, пылища. Поэтому на марше обычно ездили верхом «на броне». Попадают в борт из гранатомета, десант тут же горохом на землю и открывает огонь из автоматов.
Но в тот раз «духи» умудрились-таки, успели поставить мину. Она, как и предусмотрено, взорвалась под траком. Однако взрывная волна и осколки «доста¬ли» и нас. Ударило так, что я минуты на полторы отключился, потерял сознание. А когда в себя пришел, чувствую, что не вижу ничего вокруг... Только в каж¬дом глазу будто по огромному слепящему солнцу зажглось. Еще не могу понять, что произошло, но инстинктивно пригнулся, соображаю: «Еще и подстре¬лят...» Тут и ребята подскочили, помогли. Дружка моего, что рядом сидел, еще сильнее поранило осколка¬ми, и глаза выбило тоже. Состояние было ужасное, конечно, боль вперемешку с тошнотой. Но и командир, и врачи потом, все говорили, что мы держались на удивление крепко.
-У медиков не было шансов спасти вам зрение?
— Не знаю, они пытались вроде. Когда из Афгана вернулся, обращался и к нашим волгоградским специа¬листам, и к московским «светилам». Один сказали, что помочь ничем не могут, другие — мол, почему поздно обратился... С одним глазом-то ясно — он еще там вытек,   но,   может,   со   вторым   посчастливится.   Чтов моем положении остается, как не надеяться, пусть хоть на чудо?
Привыкать к слепоте нас начали учить еще в госпи¬тале. Приходили профессора, разговаривали с нами по-хорошему, подбадривали: мол, и в вашем положении можно жить, если не отчаиваться и взять себя в руки, как положено мужчинам. Эти разговоры помогали нам, конечно же.
Потом направили в Волоколамскую школу трудово¬го обучения, где незрячих учили ориентироваться в про¬странстве, передвигаться, есть-пить, обслуживать себя, что-то делать для заработка. В общем, там мне пришлось как бы заново учиться жить. Тяжело было, вернее — тяжко.
Там со своей будущей женой познакомился, по¬зже— свадьбу сыграли. Маша родом из Молдавии, рискнули с ней даже что-то вроде свадебного путеше¬ствия совершить к ее родным. Там меня очень хорошо приняли... И вот уже живем вместе несколько лет. Двое детишек у нас — мальчик и девочка. Все хорошо, только вот здоровье дочкино нас очень беспокоит, то и дело в больнице лежит, а толку пока мало.
Работу нашел неподалеку от дома — делаем в ма¬стерской платы для цветных телевизоров. И квартиру в Волгограде, как инвалиду-«афганцу», хорошую дали. Мама сюда из деревни вместе с нами перебралась, помогает.
— Но самому же трудно наверняка ходить по городу. Собаку-поводыря не завел?
— Есть у меня такой помощник... Но и просто с палочкой я уже довольно уверенно себя чувствую. Не то что в первые дни... Нет, я и тогда не боялся выходить из дома, скорее — стеснялся. Казалось, что все окружа¬ющие только на меня и смотрят, на мои неуверенные движения. И от этих мыслей терялся еще больше.
- Скажи, ты не болен сейчас? Может, я напрасно завел   этот   разговор,   а то   мне   кажется,   что   тебя знобит...
Нет, все в порядке. Это, наверное, от волнения. А вообще  мне Афган  целый  «букет» болячек разных подарил... Как почти все наши ребята, там гепатитом, то   бишь   «желтухой»   в   просторечии   аж   три   раза переболел — теперь вот в хроническую перешла. При взрыве меня так шарахнуло, что врачи говорят: произошло   смещение   желудка...   И   с   головой,   бывает, маюсь — кружится, провалы памяти случаются. Коро¬че,  мало приятного.
— Вот поэтому, честно говоря, я боялся идти к тебе. Думал:   а,  может, ты ушел,  как говорится,  «в себя», и наша встреча такая тебе в тягость?
— Нет, я вообще-то общительный человек, веселый. Стараюсь на людях пободрее держаться. Хотя внутри... что скрывать... многое приходится зажимать в кулак, иначе нельзя. Но и нервы, конечно, сгорают от этого.
... В гуле боев много весен назад
Шел я и видел деревни и реки,
Видел друзей. Но ударил снаряд —
И темнота обступила навеки...
—      Доктор, да сделайте вы что-нибудь!
         Слышите, доктор! Я крепок, я молод.—
         Доктор бессилен. Слова его — холод:
—      Рад бы, товарищ, да глаз не вернуть,
……………………..
— Доктор, оставьте прогнозы и книжки!
Жаль, вас сегодня поблизости нет.
Ведь через десять полуночных лет
Из-под ресниц засияв, у сынишки
Снова глаза мои смотрят на свет.
Эти стихи написал ветеран другой войны, перечув¬ствовавший и преодолевший многое из того, что еще предстоит пережить «афганцу» Володе Панкратову. А я невольно вспомнил о них, глядя на маленького Володиного сынишку, который, во все глаза глядя на гостя, то залазил с дивана на крепкие отцовские плечи, то кувыркался с них вниз в безошибочно подставленные руки... Пройдут годы, и станет действительно «глазами» отца,  и не только «глазами».
А до этих пор, по крайней мере, Владимиру крайне необходима наша с вами помощь. Ведь порой бывшего сапера подстерегают банальнейшие житейские «мины», от которых и мы, зрячие, не всегда можем уберечься.
И у Панкратова сегодня есть такие надежные друзья. Сначала ему помогали, чем могли, курсанты Высшей следственной школы МВД СССР, среди кото¬рых тоже немало ребят, сражавшихся в Афганистане. Правда, часть из них уже закончила или заканчивает учебу. Но есть еще боевые побратимы из Дзержинского районного клуба воинов-интернационалистов. Как-то решили парни порадовать Володю комплектом только что вышедших пластинок с песнями, родившимися там, в Афгане. Принесли и... попали в неловкое положе¬ние — не на чем было их у Панкратовых прослушивать. Тут же сориентировались, и буквально через несколь¬ко дней появился в Володиной квартире новенький стереопроигрыватель — подарок друзей. Или другой пример — бывший десантник Роман Белый сам до сих пор мучится от «болячек», полученных в Афганистане. Хорошие знакомые, работающие за рубежом, зная об этом, шлют ему дефицитнейшие лекарства. И Роман тут же часть их несет Панкратову — тому они тоже необхо¬димы.
Услышал я и о супругах Греку — Наташе и Вале¬рии, которые еще не так давно не были знакомы Панк¬ратову, а сейчас стали близкими людьми. Позвонил Наташе, рассказал о цели своей книги об «афганцах», поинтересовался: как у них с мужем возникла эта потребность помогать одному из таких хлебнувших войны ребят? Может, сами имеют какое-либо отноше¬ние к ней?
— Нет,   в   Афганистане   мы   не   были,— ответила Наташа.— Но друзья среди бывших воинов-интернационалистов есть, и мы знаем, что это за парни... А о Во¬лоде  прочли  в  газете.  Ну и  подумали:   чем  реально сможем помочь ему и его семье? Работаю медсестрой в поликлинике, и когда узнала, что крохотная дочка Панкратовых  серьезно  больна,   поняла — именно тут
требуется помощь... А что вызвало, как вы сказали, «потребность»   помочь?   Мы   же   с   Панкратовым   из одного поколения, и нам ли не помогать друг другу!
И тут же поинтересовалась: можно ли и ей в свою очередь задать вопрос мне? Я ответил, что «да, ко¬нечно!»...
— Положение с дочкой Панкратовых очень серьез¬ное. После больницы ее требуется поместить в санаторий    соответствующего    профиля    для    продолжения лечения, желательно — в южных районах страны. Мы
обращались в горздравотдел,  но там отказали,  ссы¬лаясь на трагедию в Армении,  из-за которой многие санатории на юге отданы временно эвакуированным из районов бедствия.  Но ведь и у Панкратовых случай
неотложный... Вы можете чем-то помочь?
И я понял, что меня принимают в эту живую действующую цепочку, протянувшуюся к Владимиру и  его  семье.  Там,   в  Афганистане,  сапер  Панкратов всегда шел впереди всех, обеспечивая другим не только дорогу, но и жизнь. Сегодня требуется, чтобы кто-то постоянно шел с ним — если не впереди, то хотя бы рядом.
И все же... Сам Володя мне об этом не рассказывал, узнал случайно, от других — года полтора назад при переходе улицы его и Машу сбила машина. К счастью, обошлось без тяжких последствий. Друзей в ту минуту рядом не оказалось. Ну, а что же мы с вами: просто прохожие, просто свидетели?
И снова четверостишие того же поэта — ветерана другой войны, но схожего судьбой:
Звезда моя! Я вовсе не стараюсь,
Всего добиться даром, без труда,—
Я снова сам работаю, сражаюсь,
И все же ты свети хоть иногда...
«Я — ВОЕННЫЙ СОВЕТНИК»
До сего дня фигура военного советника для боль¬шинства из нас окутана этаким загадочным и романти¬ческим флером. Если что-то и знаем, то, как правило, об иностранцах, состоящих на службе и содержании разного рода реакционных режимов. Тут наша пресса не скупится. Хотя ведь и советские военные советники работали и работают во многих странах мира, особенно в его «горячих точках». Так, как это было в Афганиста¬не. Сегодня наконец появилась возможность приот¬крыть завесу и над этим родом деятельности наших военных, обычных в общем-то людей, но находящихся в необычных, порой экстремальных условиях.
Юрий Степанович Орлов: подполковник в отставке, с апреля 1979 г. по январь 1981г.— военный советник в Демократической Республике Афганистан. Ранен. Награжден орденом Красной Звезды.
— Как известно, еще в 1978 году Hyp Мухаммед Тараки и Л. И. Брежнев подписали договор о взаимной помощи между ДРА и СССР: экономической, политической, военной. После чего в Афганистан была, направ¬лена целая группа наших советников, в число которых весной 1979 года попал и я. Признаться, радовался — с профессиональной точки зрения интересно было окунуться в гущу тех событий, которыми жил в ту пору Афганистан, да и хотелось помочь как-то своим опытом революционной армии.
Прибыли в Афганистан — сначала в Кабул, затем после двух-трех дней нас распределили по провинциям. Меня направили в провинцию Газни, в пехотную дивизию.
Сразу обратил внимание, что новая афганская армия строится по нашему образцу — структурно она «один к одному» соответствовала советской. И не только структурно — когда мы прибыли, в каждом полку уже были политработники. Для батальонного звена их готовили в Кабуле, в офицерской школе. А политработников рот мы обучали сами — в дивизии открылись специальные курсы. Полным ходом шла подготовка и заведующих библиотеками, воинскими клубами, так как в это время наша страна выделила Афганистану большое количество киноустановок, лите¬ратуры на языках фарси и пушту: книги Максима Горького — «Мать», Михаила Шолохова — «Тихий Дон», произведения Владимира Ильича Ленина и другие.
Вот что было любопытно и непривычно для нас — в каждом полку, кроме политработников, был и... мулла. Он держался особняком, но работал во взаимо¬действии и под руководством политического отдела. Особенно необходимо было его присутствие и его слово во время рейдов агитационных отрядов НДПА по уездам провинции. Участники таких рейдов разъясняли простым жителям политику партии, разъясняли, что дает Апрельская революция крестьянам, всему Афгани¬стану. Словом, агитировали население.
Как это обычно происходило? За два — два с поло¬виной километра до населенного пункта начинала работать наша походная звуковещательная станция. И первым выступал мулла. По его призыву местные жители собирались где-нибудь на окраине кишлака, и тогда после обращения к ним муллы в беседу вступа¬ли политработники. Короче говоря, священнослужитель делал свое дело от имени аллаха, а политработники — от имени партии и правительства.
Но зачастую местное население оказывало воору¬женное сопротивление таким отрядам — нападали на них, не давая возможности продвигаться в глубь провинции. А эти провинции чаще всего находились в горных, труднодоступных местах.
Случалось, душманы полностью уничтожали мало¬численные агитотряды, из-за чего возникла необходи¬мость в их укрупнении, усилении мощи — и солдатами, и боевой техникой. Такие отряды, куда входило по пять-шесть батальонов, уже не только проводили агитацию, но и карали тех, кто оказывал вооруженное сопро¬тивление или грабил население.
Как иногда проводилась «чистка» кишлаков? Командующий нашей дивизией, к примеру, пользуясь темнотой и забитостью населения «афганской глу¬бинки», прибегал к такой хитрости. Перед жителями какого-нибудь кишлака выставлялась боевая машина, и командир, обращаясь к ним, говорил: «Во имя аллаха прошу говорить правду и только правду! Ибо вот эта машина способна сама узнавать, кто из вас местный житель, а кто — нет. Поэтому лучше сразу не местным отойти в сторону!» Однако никто не шевелился. Тогда по команде комдива жителей одного за другим пооди¬ночке начинали подводить к машине. А внутри, за броней, сидел вместе с механиком-водителем проводник из того же кишлака. И вот когда он видел в узкую щель знакомое лицо, то говорил: «Этот человек — наш!» Водитель машины несколько раз вращал вниз-вверх стволом у башни, вроде бы это техника определила: «Да, свой!» Но вот подводили кого-то из пришлых, и ствол качался влево-вправо, будто бы отрицательно: «Нет, этот человек,— не из местных!» И, надо сказать, эта азиатская хитрость срабатывала — чужаки, затаив¬шиеся в толпе, как правило, начинали разбегаться в горы. Но куда же убежишь от бронетранспортеров? Бег¬лецов окружали и вылавливали. Помню, при мне таким вот образом захватили сразу восемнадцать душманов, среди которых оказался и военный инструктор — по национальности афганец, но специально обученный за рубежом.
Боевые действия против сил вооруженной оппози¬ции развернулись примерно во второй половине мая 1979 года. Но до июня-июля вели их лишь отдельные подразделения нашей дивизии. Но с каждым днем обстановка все осложнялась и осложнялась, и в конце августа — начале сентября афганцы сами уже просто боялись идти в горы на операции, даже усиленными отрядами. Во-первых, в горах начинались снегопады, а солдаты были плохо обмундированы, во-вторых, в районе от Кабула до Герата активизировалась большая группировка душманов. У правительственных войск были большие потери и в людях, и в боевой технике. Нередки оказались и случаи перехода солдат на сторону оппозиции.
Всю осень давление душманов на дивизию, где я был советником, все нарастало. Дошло до того, что городок, в котором мы — советские военные — распо¬лагались, не раз окружался и обстреливался ими из минометов.
В те тяжелые дни до нас, советников, и дошла весть, что очень скоро в Афганистан будет введен ограни¬ченный контингент Советской Армии. К этому шагу готовились — уже в ноябре афганские аэродромы были заняты нашими подразделениями особого назначения.
Так что то были не слухи. А потом поступила команда нам: никаких боевых действий не вести, всем находиться в местах дислокации. И через два дня советские войска уже двигались ускоренным маршем по трассе Кушка — Герат — Кандагар — Кабул.
Что скрывать — для нас, советских военных совет¬ников, ввод ограниченного контингента был тогда в радость. Думаю, каждый нас поймет и сегодня, поставив себя на наше место. А вот в афганской армии это событие встретили по-разному. Молодые офицеры были довольны, улыбались и говорили, что у них наступает теперь праздник. Подразумевая, что отныне наши войска будут постоянно вести боевые действия, а они сами отдохнут. А вот старые офицеры, служившие еще при короле, тяжело переносили ввод войск СССР, болезненно предсказывали «конец Афганистану».
Но как бы там ни было, боевые операции мы стали планировать совместно: советское командование, во¬енные советники и командование афганских воору¬женных сил. И даже в бою поначалу пытались расстав¬лять так: советский воин — афганский солдат, снова советский и снова афганский... Делалось это, чтобы как-то сблизить их, помочь лучше узнать друг друга, сдружиться. Но в семье не без урода — были случаи, когда от рук друг друга погибали и те, и другие. Поэтому  позже  стали действовать порознь — обычно советские войска окружали большую территорию, а аф¬ганцы входили внутрь этого кольца и очищали насе¬ленные пункты от душманов.
Кроме того, в этих районах проводилась и мобили¬зация. Однако проходила она трудно. Многих мужчин по весне еще увели с собой в горы душманы, многие под разными предлогами уклонялись от призыва. Напри¬мер, когда в центре провинции Газни выловили восемь¬сот человек, то из них в конце концов призвали в рево¬люционную армию лишь... тридцать девять. Одним по справкам еще не исполнилось двадцать три года — призывной возраст, хотя у них во-от такие усищи, другие вроде бы больные, третьи оказались не из этой провинции, четвертые вообще жили тут безо всяких документов... Словом, правительство Афганистана бы¬ло поставлено в аа труд ни тельное положение — увольне¬ние отслуживших свой срок шло, а пополнения не хва¬тало. И руководство страны обратилось. к формирова¬нию добровольческой армии: кто желает? Чтобы привлечь добровольцев, им стали платить жалованье как младшему офицерскому составу. Причем и призыв¬ной возраст для них был снижен до восемнадцати лет.
И все равно в правительственных войсках постоянно был недокомплект. Так, в той дивизии, где я находился, к тому времени оставалась лишь треть от штатного состава. Так что ввод советских войск, по нашему мнению, был оправдан с военной точки зрения. Но, конечно, не в таком масштабе.
Хотя, если смотреть реально, народное правитель¬ство Афганистана, его вооруженные силы справились бы и сами: и с комплектованием собственной армии, и с ведением боевых действий против душманов. Просто для этого потребовалось бы более длительное время и более кропотливая предварительная подго¬товка.
Недовольных политикой революционного правитель¬ства в Афганистане много. Оттого и разного рода группировок среди душманов насчитывается много. Но среди них нет единства, и это дает возможность афганской армии не только давать силам оппозиции, достойный отпор, но и громить их во многих местах. Особенно после того, как из-за внутренних разногласий или грызни между главарями стали распадаться на мелкие банды былые очень крупные формирования «моджахедов». Бывало, если накроем какую-то из них в кишлаке, то оттуда банда наверняка уже не вырвет¬ся.
Какие конкретно функции были у советников во время боевых действий? Первое время нам категориче¬ски запрещалось непосредственно участвовать в боях — мы лишь вылетали в тот или иной район для координации взаимодействия подразделений афганской армии. Связь с ними поддерживали по рации. Ну, а впоследствии уже в приказном порядке нам прямо было вменено в обязанности — если твой подопечный идет на боевую операцию, ты должен находиться рядом с ним, как советский дублер афганского офицера.
Моим подшефным, к примеру, был старший лейте¬нант Дауд Шах — очень смелый человек, боровшийся за чистоту рядов партии, за справедливость в воору¬женных силах Афганистана. Сколько раз мы выезжали с ним на боевые операции на той самой передвижной звуковещательной станции, чтобы вести агитацию среди населения!
Дауд Шах подобно многим другим молодым афган¬ским офицерам интересовался всем, что связано с исто¬рией Советского Союза, с нашей Октябрьской револю¬цией. И потому приходилось порой часами рассказы¬вать им о борьбе политических партий за власть, о первых декретах Октября и о многом другом. А они тут же пытались сравнить это с тем, что происходит в Афганистане: «Да! Это точно! У нас так же получа¬ется!,. И вот это мы у вас должны перенять обяза¬тельно!»
Например, их волновали отношения между двумя политическими течениями в НДПА, «партиями внутри партии» — «хальк» и «парчам» В первую входили, как правило, дети крестьян, ремесленников, младший офи¬церский состав и солдаты. А «парчам» представляли более привилегированные классы: высшие армейские чины, купечество и так далее. Основную роль в Апрель¬ской революции в Афганистане играли «хальковцы», поэтому они и считают себя ее вершителями. Кстати, и первые руководители революционного Афганистана тоже были из «хальковцев» — Тараки и Амин. Но после гибели первого и устранения второго в НДПА на ведущие позиции стали выходить «парчамовцы» — их представителем является Бабрак Кармаль и другие.
Оба течения не всегда ладят между собой. И когда после Амина НДПА стала здорово расти именно за счет «парчамовцев», то «хальковцы» начали нешуточно опасаться, что с ними начнут просто-напросто расправ¬ляться физически. Однако, этого не произошло, так как «хальк» имеет сильную опору в среде военных политра¬ботников, а армия — основная сила НДПА, поскольку афганский народ в основной своей массе, как гово¬рится, «безмолвствует», не высказывая особой под¬держки инициаторам и вершителям Апрельской рево¬люции. Армейские политработники не давали особо разгораться страстям между «хальком» и «парчамом», умело направляя в нужное русло политические ди¬скуссии.
Отношения между нами, советскими военными со¬ветниками в Афганистане, были по-настоящему товари¬щескими. Там невозможно было не держаться друг друга, не поддерживать. И в работе, и в быту. Мы остро чувствовали и понимали — здесь, на этой земле, в са¬мых ее «горячих точках», советники защищают не только интересы афганского народа, но и интересы своей Родины. Потому были как одна семья.
Несмотря на разбросанность, мы были в курсе дел друг друга. А по пятницам, когда у нас был свое¬образный «выходной» день, мы собирались вместе — более двух десятков советников. В основном, это происходило в Чавдаваре. Отмывались в бане, проводи¬ли собрания, делились информацией и впечатлениями, рассказывали об обстановке в различных воинских подразделениях, намечали первоочередные меро¬приятия.
Несколько месяцев подряд нам везло — мы не потеряли ни одного из боевых товарищей. А 19 июня 1979 года выбыл из строя наш советник начальника артвооружения. По дороге на место службы в Газни наша «советническая» машина попала в засаду. Видно, душманы хорошо уже знали ее и маршрут следования. Пули пробили ветровое стекло и прошили обшивку сбоку. Всего мы потом насчитали восемь попаданий. И надо же — все восемь пуль попали в одного чело¬века. Ранения были крайне тяжелые, но он выжил чу¬дом буквально, хотя вынужден был уволиться из рядов Вооруженных Сил.
Ну, и пошло с того дня. Вскоре мы потеряли еще. одного — советника начальника разведки майора Кечева.   Душманы   обстреляли   вертолет,   на   котором   мы летали. И Кечев был ранен в лицо.
А затем за один день группа советников сократилась сразу еще на трех человек. Был тогда ранен и я.
Как это было? Мы проводили операцию в районе населенного пункта Вардак. Я был оперативным дежурным, и на мне лежала задача координировать огонь артиллерии. Несколькими колоннами двигались совет¬ские и афганские подразделения, тесня душманов и замыкая кольцо. В один из моментов наступающие части оказались за горой, вне поля зрения. Поэтому мне пришлось на бронетранспортере выскочить на самую вершину горы и уже оттуда давать координаты нашим артиллеристам. В это время войска перерезали душманам путь к отступлению, и большая их группа кинулась назад, в гору, Сначала нас обстреляли из стрелкового оружия, а потом подорвали БТР. Я успел дать лишь несколько очередей из пулемета, как раздал¬ся взрыв... Водителя выбросило в открытый люк, а у меня люк был закрыт, поэтому был не только ранен, но и сильно контужен. На наше счастье рядом оказа¬лись советские парни — они отбили нас и отправили в госпиталь. Очнулся я уже только в Кабуле. Было это 13 декабря 1980 года. А 27 января 1981 года, после госпиталя, меня отправили на родину, в Союз.
Дома встретили очень хорошо, доброжелательно. Правда, предупреждали, чтобы поменьше рассказывал о военных действиях в Афганистане: «О народе, об обычаях и климате — пожалуйста! Об остальном пока преждевременно!..» Ну и помалкивал, как и другие «афганцы» в ту пору. Сейчас вот только пришло время гласности.
В Волгоград я приехал в июне 1981 года. И работал пропагандистом в местном гарнизоне. Около года жил с семьей прямо на областном сборном пункте — не было квартиры. Через год получил. Работа мне нрави¬лась, потому что имел дело, в основном, с призывной молодежью, вместе с другими офицерами готовил ребят к службе в армии.
Доводилось отправлять ребят и в Афганистан, прекрасно сознавая, как там тяжело. Для таких моло¬дых волгоградцев проводил отдельные беседы и, не¬смотря ни на какие запреты, рассказывал им о той войне все как есть, без прикрас. Ведь им предстояло воевать, а не к парадам готовиться.
Что характерно — начиная где-то с 1981—82 годов и до самого вывода наших войск из Афганистана очень многие призывники всеми силами стремились попасть в военно-морской флот, хотя там служить на год больше. А сейчас напротив — все хотят быть десантни¬ками, пограничниками. Чем это объяснить? Думаю, в ту пору шли в ВМФ по принципу: «Лучше лишний год прослужить на морском корабле, чем попасть в Афга¬нистан!»
И еще анализ показывает, что шли и попадали служить в Афганистан на девяносто процентов дети наших рабочих и крестьян. Но не интеллигенции, не чиновников, поскольку эта молодежь, как говорится, в городе «пообтерлась» и занимается не тем, чем надо бы заниматься, и ей меньше доверия оказывают. Сыновья же рабочих и крестьян — это те, на ком держалась наша революция и Красная Армия, и на ком она до сих пор продолжает держаться.
Сейчас я на пенсии и работаю военным руководите¬лем школы № 68, что в Дзержинском районе. Ребята у меня подобрались очень хорошие — развитые, добро¬совестные. Для них защита Родины — не пустой звук. Большинство из них, особенно из 11 «А», ходит в клуб, который открыли для них воины-интернационалисты нашего города. И я на занятиях в школе, и бывшие «афганцы» в клубе сообща стремимся воспитывать в мальчиках смелость, выносливость, чувство локтя.
В последнее время много пишется статей и книг о войне в Афганистане, о нашем участии в ней. Я соби¬раю эту литературу, внимательно просматриваю филь¬мы, появляющиеся на экране. Пока что не очень удовлетворен прочитанным и увиденным, как, впрочем, и большинство тех, кто воевал в Афганистане. Думаю, что настоящая правдивая книга и настоящий фильм об этом — дело будущего.
Александр Егельский: старший лейтенант, в период пребывания в Афганистане в составе ограниченного контингента советских войск с сентября 1987 г. по июнь 1988 г.— помощник начальника оперативного отделения, затем — военный советник в афганской армии. Награжден орденом Красной Звезды.
— В 1985 году я закончил воздушно-десантное училище, конкретно — факультет разведки, и сразу же был распределен для прохождения службы в Афганистан. Однако как специалиста именно по этому региону меня неожиданно «придержали» в Туркестанском воен¬ном округе — требовалось готовить наших солдат к боевым действиям в Афганистане. Этим и занимался до 1987 года в должности командира учебного взвода — на нас была возложена задача обеспечивать полно¬ценным пополнением подразделения разведки.
А затем пришел и мой черед отправляться в Афгани¬стан. Сразу хочу сказать, что к тому времени уже многое знал о том, что там происходит. И, естественно, не только из официальных источников — когда служил; там, под Ташкентом, то и дело встречал знакомых молодых офицеров, возвращавшихся из Афганистана. Мы как профессионалы горячо обсуждали между собой все нюансы афганской войны и свою роль в ней. Большинство моих друзей сходилось на том, что мы влезли не в свое дело, что эта война нам абсолютно не нужна да к тому же и бесперспективна. Дословно мне приходилось слышать от тех, кто уже успел там понюхать пороху, следующее: «Александр, в Афгани¬стан не рвись! В этом нет необходимости. Афгани¬стан — это потерянное здоровье или потерянная жизнь, беда твоей семье...» Короче говоря, вся сумма по¬добных несчастий — это Афганистан. Так что никаких иллюзий я уже не питал, отправляясь туда. В отличие, скажем, от рядовых солдат, которым продолжали вдалбливать в головы бредовые идеи типа «выполнения интернационального долга» или «защиты южных ру¬бежей Родины».
И все-таки мы, офицеры, ехали туда и воевали. Чем объяснить это? Во-первых, война для военных людей — это их работа. Не для парадов же в самом деле нас так долго и тщательно готовят, обучают боевым наукам. Но среди моих друзей было много таких, кто, направляясь в Афганистан, преследовал еще одну важную цель — попытаться с помощью своего опыта, своей профессио¬нальной подготовки сохранить там людей, наших совет¬ских парней. Как это ни кощунственно, быть может, прозвучит по отношению к воинскому долгу командира, по порой выполнение боевой задачи в Афганистане отступало на второй план, на первый же выступала забота о сохранении жизни солдат, мысль о том, чтобы по возможности избежать потерь. Не могу утверждать этого обо всех офицерах, говорю о том круге, в котором сам вращался.
Как у меня складывалось? Поначалу опять не совсем гладко — ехал в одно место, для выполнения определенной задачи, а попал в другое. Опять мне предложили заняться непосредственно подготовкой на¬ших разведгрупп, которые выходили на перехват кара¬ванов с оружием и боеприпасами для душманов. И я готовил разведчиков-десантников к боевым опера¬циям, отвечал за выполнение этими группами постав¬ленных задач.
Однако одна лишь такая штабная работа меня не удовлетворяла — считал своим долгом и служебной обязанностью участвовать в боевых операциях. Ведь, планируя какую-либо операцию, ставя задачу перед командиром, зазорно чувствовать себя обыкновенной штабной «пешкой», которая просто подписывает не¬обходимые бумаги. Посылая людей в засаду, в бой, на¬до хорошо знать и местность, где им предстоит дейст¬вовать, и самих солдат и командиров, на что они спо¬собны. Это одна сторона дела, чисто профессиональ¬ная. А другая — психологическая. Всегда ведь лучше, когда в группе находятся два офицера. И если, к при¬меру, приходил ко мне кто-то из моих товарищей — молодых офицеров — и говорил: «Я иду туда-то! Пойдем со мной, так и веселей, и надежней бу¬дет?..»,— я не мог отказать. Было бы стыдно отсижи¬ваться в безопасности, когда твой друг рискует жизнью. Самое страшное на войне — показать себя трусом, потерять себя в глазах однополчан и в собст¬венных глазах. Поэтому ходил постоянно на боевые операции... Ходил-ходил-ходил.
Между тем, у нас в стране взгляд на наше участие в войне в Афганистане радикально изменился — нако¬нец-то мы уже открыто заговорили о выводе советских войск на Родину. Одним словом, наша «миссия» — хорошо ли, плохо ли, но была выполнена. Из Афгани¬стана сам я вышел в составе первой колонны, мы вывели два первых батальона. Чувство, конечно, непе¬редаваемое — торжественная встреча, приветствия, объятия. У меня в руках было боевое знамя... Говорят, что попал и на экран телевизора. Правда, самому посмотреть эту картинку не довелось, но все утвержда¬ют: «Ты там был!»
После вывода нашу часть расформировали, и я ду¬мал, что вернусь к прежней своей работе в воздушно-десантных войсках. Но получилось иначе — меня на¬правили   в   учебный   центр   по   подготовке  афганских военных специалистов. И до этого по роду своей деятельности в Афганистане приходилось контактиро¬вать с афганцами. Информацию от них получал во время боевых действий и так далее. Теперь же нужно было помочь дальнейшему укреплению народной ар¬мии, чтобы она сумела противостоять и нападению извне, и ударам оппозиционных сил. Мы, военные советники, преподавали афганским военнослужащим военные дисциплины, делились боевым опытом.
Думаю, наша помощь пригодилась там после ухода советских войск. Ведь западные специалисты и экспер¬ты предрекали скорое поражение правительственных войск, но они до сих пор удерживают наиболее важные стратегические пункты Афганистана, отбивают все попытки оппозиции овладеть ими.
Обучая афганцев военному делу, естественно, при¬сматриваешься к тому, что же из себя представляют обе противоборствующие стороны.
И мне кажется, что по-настоящему в этой междо¬усобице ни одна из них не заинтересована. Народ — тем более. Те, кого мы называем «душманами», воюют исключительно или из-за денег, или из-за страха. Но нельзя говорить, что это вообще черта, присущая афганцам — необходимость воевать. Иногда, к приме¬ру, говорят, что ребенку в пуштунских племенах чуть ли не с рождения дарят винтовку. Но это же племя охотников, а никак не убийц. Исторически сложилось, что порой они вынуждены как-то делить лучшие паст¬бища, места с лучшими условиями жизни. Но это больше в прошлом. А мне доводилось встречаться с людьми, которые работали в Афганистане еще до ввода туда наших войск. И вот они рассказывали, что уже тогда многие простые люди — дехкане, рабочие утверждали — им и при короле жилось неплохо. Хлеб был, земля плодородная кормила... Зато никто не стрелял, не убивал. И для таких людей Апрельская революция как снег на голову свалилась, по их убежде¬нию, необходимости в ней на тот момент не было. Это их взгляды и оценки и, в основном, взрослых зрелых людей. Молодежь афганская уже воспитана несколько иначе — она ратует за наведение порядка в стране, именно революционного порядка. Но опять же не вся молодежь, а часть ее. Но они еще не весь народ. Вот поэтому, думаю, нашим афганским товарищам следова¬ло бы с самого начала как-то объяснить всему населению страны: зачем же нужна эта война? Правда, не уверен, что это удалось бы. Сегодня же можно конста¬тировать наверняка одно — афганский народ устал от многолетнего кровопролития. И те, кто стоит на стороне кабульского правительства, и кто поддерживает оппо¬зицию. И никто не хочет умирать, а хочет работать на своей земле, растить спокойно детей. Возможно, именно этим в первую очередь объясняется то, что война в Афганистане будто бы «топчется» на месте. Трудно толкать человека на гибель, если он не понимает, за что же ему воевать. Если бы была заинтересованность у народа в свержении нынешнего правительства, то оно бы, конечно же, уже было свергнуто. Мне же сдается по собственным наблюдениям, что основной массе афган¬цев сейчас абсолютно все равно, кто будет стоять у власти, лишь бы быстрей эта бойня прекратилась. Люди построят и восстановят дома, обработают поля. Ну, а тогда уж разберутся, что им дальше надо и какой путь развития для своей страны они выбирают.
Эти мысли вызрели у меня уже позже, после окончания боевых действий. А когда попал в Афгани¬стан, стал участвовать в боевых операциях — на подоб¬ные «побочные» эмоции и размышления ни сил, ни времени, ни возможностей не хватало. Ощущение было, что попал в круговорот и только успевай поворачивать¬ся, успевай выполнять боевые задачи. Но не скрою — одновременно появляется и чувство собственной значи¬мости: ты командуешь людьми, занимаешься конкрет¬ным делом, к чему и готовили тебя, И пусть твоя работа может быть с моральной точки зрения нехороша — убийство людей и тому подобное, но все-таки она кому-то нужна.
То же чувствуешь и в роли военного советника. Кстати, я задумывался и над тем, что движет теми специалистами, которые помогают душманам. Вблизи я этих людей не видел, лишь издалека. Или, допустим, при проведении боевой операции — захвате того же каравана... Присутствие иностранного советника среди «духов» всегда чувствуется. По тому, как они организо¬вали оборону, как действуют, как ведут бой. Этим советникам прежде всего хорошо платят за их работу, поэтому они все делают, как говорится, не за страх, а за совесть. То есть высокопрофессионально. И еще у них присутствует определенный охотничий азарт, которым наделены   вообще   многие   мужчины.   Это — солдаты удачи. Ведь война — это целый культ какой-то, состоя¬ние души, психология. Бот буквально час назад тебе угрожала смертельная опасность, но ты уцелел и уже находишься в безопасности. И переполняют какие-то специфические эмоции — мне кажется, что для челове¬ка, который воевал по-настоящему, воевал долго, для него это в принципе уже как наркотик. Он «заболевает» этим, конечно, если ему война не так дорого обходи¬лась и если он к тому же знает, за что воюет: будь то идея или деньги. Это — вещь опасная, заразительная, будит в человеке низменные инстинкты.
                *    *    *
У этой истории есть продолжение, и довольно неожиданное. Дело в том, что боевой офицер-«афганец», орденоносец Александр Егельский добровольно, по собственному желанию, уволился из рядов Воору¬женных Сил. Что подтолкнуло его к этому шагу, каковы мотивы — об этом наша беседа с Александром, уже офицером запаса.
— Александр, как известно, сейчас идет значитель¬ное сокращение наших Вооруженных Сил, в том чис¬ле— и офицерского корпуса. Но я считаю, что отсекать нужно только лишнее, то, что мешает. У тебя же — боевой опыт, да и по возрасту тебе бы еще служить и служить. Почему же на тебе сегодня не офицерский мундир, а гражданский костюм?
— Можно   сначала   не  о   себе?   Так   вот,   немало молодых и толковых офицеров подают сейчас рапорта с просьбой уволить их из армии. Почему они не хотят дальше служить? Это связано, на мой взгляд, с самой той неблагополучной атмосферой, которая царит ныне в   наших   Вооруженных  Силах.   Это   можно   назвать «психологическим дискомфортом».
- А не связано это с тем, что на смену старому пришло новое мышление, и мы считаем теперь войну не такой уж неизбежной вещью, утверждая: два лагеря с различным, общественно-политическим строем могут прекрасно мирно сосуществовать. И, значит, офицер¬ская служба в какой-то мере бесперспективна?!
— В первую очередь «самосокращение» части молодых офицеров связано с отсутствием социальной спра¬ведливости в армии. Зачастую те люди, которые отдают армии все силы, время, здоровье—то есть себя всего, в конечном итоге отдают, взамен ничего не получают. Имею в виду не материальную, а моральную сторону дела, в чем они сильно ущемлены.
— Как с тобой это происходило?
— Тоже сам подал командованию рапорт. Но у ме¬ня немного по-другому было. Дело еще в том, что по зрению  я  уже  не  мог больше служить  в воздушно-десантных войсках, а в других не хотел. Ну, и прои¬зошло как бы наложение того морального дискомфор¬та, о котором говорил, и здоровья.  Но не оставляло желание сделать в жизни нечто большее, чем делал до сих пор. В Вооруженных Силах же такой возможности для самореализации у меня уже не было.
— И скажи, пожалуйста, каким у тебя было вхож¬дение в мирную гражданскую жизнь? Ведь это иногда как вхождение метеорита в плотные слои атмосферы...он сгорает!
— В армейской жизни, мне, считаю, везло на хоро¬ших людей и надежных товарищей. Система отношений в кругу младших командиров — ротных, взводных куда проще, чем на «гражданке». Там, если человек тебе что-то пообещал, то он обязательно сделает. Если ты не прав,   то  он   и   говорит:   «Ты — не   прав!»   И   все  это в   порядке   вещей.   А   здесь,   в   гражданской   жизни, я столкнулся с тем, что люди могут говорить в глаза
одно, а за спиной делать совсем другое. Как бывший военный, я этого просто не понимаю и не принимаю душой.   Не   знаю,   может,   гражданские  люди   как-то привыкли к подобному?
— Ныне   ты — инструктор   обкома   комсомола,   и твоя, работа связана с таким понятием, как «военно-патриотическое воспитание молодежи». Но не хватит ли уже этой «военизации умов», ведь мы были вынуждены наконец признать недавно, что живем в довольно-таки милитаристской стране?!
— Да,   и   не   случайно   же   сегодня   в   обществе пульсирует   мысль   о   том,   чтобы   заменить   военно-патриотическое   воспитание   молодых   людей   именно патриотическим. Я тоже согласен с тем, что в этом деле
слово «военно» должно бы уже отсутствовать,  Наша работа должна иметь чисто спортивный или спортивно-технический   уклон,   помогать  юношам  подготовиться к службе  в  армии, легче  переносить  ее тяготы.  Мы
обязаны научить молодого человека многому, вплоть до того, как подшивать чистый подворотничок или нама¬тывать портянку, как соблюдать правила личной гигиены. Сам работал с новобранцами и знаю, что в таких вещах у нас сильные пробелы. Слаба еще и физическая подготовка ребят. У нас, готовивших десантников  в Афганистан, как вы сами понимаете, было неограни¬ченное право отбора солдат. И тем не менее даже мы столкнулись с известными трудностями при этом — отбирали по всему Советскому Союзу и все равно, когда собрали их вместе, то увидели, что это далеко не тот человеческий «материал», который необходим для боевых действий в условиях войны. Физически многие были все-таки слабы.
Но это однако не самый главный недостаток. Даже физически крепкие ребята зачастую были слабо подго¬товлены морально. Что подразумеваю под этим? В силу возраста и недостаточного воспитания вчерашние шко¬льники не могли до конца прочувствовать и понять: для чего они выполняют то или иное дело, а поняв — действовать осознанно, выполнять поставленную бое¬вую задачу хорошо. Скажем, мы в Афганистане посы¬лаем группу в засаду на караванной тропе. И не застрахованы от того, что кто-то из ребят может допустить элементы личной недисциплинированности: закурить ночью, если даже противник находится где-то рядом, или же заснуть на посту. То есть у молодого человека недостает морально-волевых качеств противо¬поставить себя сну или тяге к сигарете, хотя это может дорого стоить (и стоило!) и ему самому, и его боевым товарищам.
Воспитанием вот таких нужных настоящему мужчи¬не качеств мы и должны заниматься, готовя ребят к армии. Но — никакого милитаризма, никакого ната¬скивания на «образ врага».



 
МИССИЯ В КАБУЛЕ
Все, что мы знаем о женщине, лучше всего вмещается в слово «милосердие».
С. Алексиевич
Любимая книга санпросветработника медсанчасти Волгоградского тракторного завода Любови Ивановны Нурковой — «У войны не женское лицо» белорусской писательницы Светланы Алексиевич. И не только пото¬му, что она открывается фразой, вынесенной мной в эпиграф к этой главе и в полной мере относящейся к самой Нурковой, но еще и из-за того, что каждая ее страница буквально пронизана неприукрашенной ост¬рой правдой.
Соглашаясь на нашу встречу и разговор, Любовь Ивановна и мне поставила то же условие; если буду писать, ничего не «лакировать» из рассказанного ею об Афганистане, напечатать все как было и как есть.,. Так и поступаю, предоставляя слово ей самой.
Любовь Нуркова: медсестра Кабульского военного госпиталя, находилась в Демократической Республике Афганистан в  1982—1983 гг.
— Как у многих женщин, проблем в моей жизни всегда хватало и хватает. До Афганистана, как и сей¬час, работала здесь же, на должности санпросветорганизатора — занималась пропагандой медицинских зна¬ний. Зарплата была немногим больше шестидесяти рублей, поэтому постоянно приходилось подрабаты¬вать, брать полставки, поддежуривать за кого-то, чтобы сводить концы с концами. И «угла» своего постоянного не было — пятнадцать лет скиталась по общежитиям. Считай, что все их, которые есть в Тракторозаводском районе, прошла. Словом, заколдован¬ный круг какой-то.
А уже 32 года, надо что-то предпринимать. Уже и наша завполиклиникой советует; «Может, ты, Люба, куда-нибудь за границу работать поедешь?» И позво¬нила в райвоенкомат. А там отвечают: «Есть сейчас только одна разнарядка, в Афганистан. Поедет?» Она на меня смотрит, а я ей киваю, не задумываясь: «Поеду!» Ну, а потом, когда начали документы на меня оформлять и появилось все же время подумать, все равно рассуждала так: «Действительно, если не я, то кто же туда поедет? Я — одинокая, без семьи...» К тому же о событиях в Афганистане неизвестность была полнейшая— 1982 год, все скрывают. Знала, конечно, что там обстановка военная — и все. Остальное — дофантазировала. Но и романтика какая-то грела, льстило: буду медсестрой не где-нибудь, а в военном госпитале, себя смогу проверить, на что годна... Такие вот мысли.
На проводах одна близкая подруга разревелась: «Куда ты едешь? В какой ад?!» Но я уже решилась, настроилась.
Когда вызвали в военкомат, встретила там женщин, которые уезжали в ГДР, по вызову к мужьям. Они все уже определенно знали, что им с собой можно и нужно брать, какие вещи — может, даже холодильники, сти¬ральные машины, телевизоры... А нам, кому в Афгани¬стан, военком даже не мог и объяснить толком: что же брать с собой? Сказал лишь: «Там госпиталь, будете жить хорошо. А в Ташкенте вас встретят». И мы в самом деле возомнили, что нас будут встречать с фанфарами. Увы, никто нас не встречал, и от Ташкен¬та до Термеза, где был пересыльный пункт, добирались самостоятельно, на такси, за что тамошние шоферы содрали с нас приличную сумму, так как по нашему виду определили, что мы — «туда» и, значит, можно поживиться. На пересыльном заночевали... Помню, шел дождь, на дворе февраль — холодно... Ходят вокруг нас офицеры, прапорщики, на девчонок наших поглядыва¬ют. Уже это было мне непривычно — всю жизнь прора¬ботала исключительно в женском коллективе, а тут — одни мужчины. Подходят, спрашивают: «Девчата, вы куда?» «Пока не знаем!» — отвечаем. А там, на пересыльном, вызывают по фамилиям тех, кому надлежит в Афганистан лететь. И вот, смотрим, выкликают военных, а некоторые не отзываются. Почему? Потом мы уж узнали: они только что гробы с телами погибших ребят родителям доставили и тянут по возможности, чтобы подольше в Союзе побыть, насколько визы хватит. Держатся до последнего, потому что боятся — вернутся в Афганистан, а их снова назначат гробы сопровождать. Кто хоть раз это делал, то снова ему очень трудно все переносить: слезы матерей, все эти формальные дела... Страшно.
С пересыльного пункта в Термезе самолетом доста¬вили нас на другой такой пункт — в Кабул. Только разместились в палатках, входит какой-то прапорщик и говорит: «Кто хочет в Кабульском госпитале рабо¬тать?» И мы с одной девчонкой вызвались. Накануне в Термезе бывалые ребята нам советовали «зацепить¬ся» именно в Кабуле: «Там условия более-менее снос¬ные по сравнению с другими местами. И «бакшиш» приготовьте, пригодится!» И точно: видим, прапорщик на   «презент»   намекает   за   Кабул.  Ладно,   я  достала рыбки сушеной, а та девчонка — бутылку нашего конь¬яка. Прапорщик повеселел, повез нас, уже троих, в военный госпиталь.
Выгрузились посредине широкого двора. Вокруг — огромные дощатые бараки. Это и есть Кабульский советский военный госпиталь. Прапорщик куда-то убе¬жал и запропастился. Стоим и не знаем, что делать. Потом команда: «Ищите старшую сестру!» Нашли. Она повела нас в комнату, где уже стояли семь коек: «Вот тут будете жить!» Значит, уже вдесятером. Видим, девчонки на нас, новеньких, поглядывают недовольно вот, мол, приперлись, тут самим тесно... Пошли мы койки таскать да собирать, а они даже не шевельнулись помочь. Потом-то мы уже поняли — они ведь первыми сюда, в Кабул, прибыли, вместе с нашими войсками. И очень много пережить им пришлось. Вот и родилась невольно обида на нас, вроде бы мы на готовенькое уже приехали
Это до нас не сразу дошло, и сначала тоже на такую встречу обиделись. Вышли из комнаты, я девчонкам новеньким говорю: «В нас что, не нуждаются тут, что ли? Бросили, ничего не сказали, когда нам на службу выходить, чем заниматься? Пошли к начальнику госпи¬таля!» Отыскали его кабинет, постучались, вошли. А там как раз был начмед армии. Объяснили причину своего недовольства. Начмед вдруг говорит: «Так они тебе не нужны в госпитале? Тогда я их себе забираю!» И к нам: «А если вам в окопах придется помощь раненым оказывать, пойдете?» Я не поняла, что он шутит, отвечаю: «Господи, да куда пошлете, там и будем работать, Мы же сюда не в куклы играть приехали!» Тут начальник госпиталя вмешался: «Нет мне такие самому нужны».
Меня он направил в приемное отделение— «па¬радное» нашего госпиталя, через которое постоянно шел поток солдат, раненых или больных. Режим работы там был такой — трое суток работаешь и трое отды¬хаешь.
Но расслабляться-то особенно было некогда. Надо было с первых дней вживаться в эту военную обста¬новку, привыкать к тому, что тебя в любое время дня и ночи могут вызвать на помощь. Да и сами, не дожидаясь таких вызовов, спешили навстречу транс¬порту с ранеными. Не было там такого, чтобы: «Не хочу! Не могу! Не буду!» Если узнавали, что «такая-то и такая-то части» ушли на боевую операцию, уже заранее настраивались на прием большой партии ране¬ных. Только услышим, как за воротами БТР зашумит, все бегут туда, кем бы ты ни была: медсестрой, офици¬анткой, раздатчицей... Все бегут. И выздоравливающие воины тоже — знают, что надо будет помочь нам таскать носилки.
Ранения у ребят бывали очень тяжелые. Иной раз принимаешь бойца, подключаешь к нему «систему», а он уже хрипит... Впору самой завыть, а ты еще пытаешься улыбаться и подбадривать парня, хотя у него давление на «нулях» и видишь, что он обречен.
Но — вернусь к началу своей работы в Кабуле. После первого дежурства пришла в нашу общую комнату и вывалила на стол все, что у меня было в чемодане: селедку, кофе и остальное. Девчата сразу: «О! Мы уже и забыли, что такое селедка!» Устроили маленький пикничок. У них были портативные магнито¬фоны с модными тогда песнями Аллы Пугачевой и Софии Ротару. Сидели, разговаривали, пили чай и слушали музыку.
И я до сих пор считаю, что мне повезло менять этих девчат-медичек, которые прибыли в Кабул первыми. Многое у них почерпнула, многое узнала от них о том, как все это начиналось в Афганистане, как разворачи¬вался там наш госпиталь. Их ведь не спрашивали, как нас, «хотят или не хотят в Афганистан?» — вызвали, как военнообязанных и объявили-. «Вот вам три дня на сборы!» Девчонки не знали: куда, зачем, почему? Не знали: что с собой брать, а что — нет? Побросали в чемоданы платьица да косметику — ни чашки, ни ложки. И когда вместе с войсками афганскую границу перешли, жили сначала в палатках. И в этих же палатках, когда начались бои, делали первые операции. Сдвинули вместе несколько палаток, посредине — опе¬рационный стол, рядом «буржуйка» — печка, чтобы инструменты кипятить. В общем, настоящий походный военно-полевой госпиталь. Днем оперируют, а ночью сидят, картошку чистят — есть-то надо, кашу варят. Полгода им денег не платили. Они забыли, что такое хорошая еда: и голодали, и мерзли.
Это потом только, по их настоянию, в Кабуле был развернут тот госпиталь в дощатых бараках. Оказыва¬ется, там когда-то размещались конюшни англичан. И вот их отдали нашим медикам.
А афганский госпиталь, кстати говоря, в Кабуле до этого был та-акой отгрохан: многоэтажный, с оранже¬реей и солярием. Нас туда на экскурсию водили. Однако наших солдат в то здание не помещали – исключение делали лишь для советских военных совет¬ников.
Медицинский же персонал афганского госпиталя почти сплошь состоял из тех, кто получил образование в СССР. Они восхищались нашими врачами и в ходе боевых действий перенимали опыт. И местные жители в «русский» госпиталь шли потоком—в Афганистане медицинское облуживание стоит больших денег, а наши специалисты принимали их бесплатно: по пятницам и в воскресенье.
Но бытовые условия в советском военном госпитале по нынешним меркам, конечно же, можно без преувели¬чения назвать ужасными. Белье свое стирать негде — на всех одна электроплита, да и та постоянно выходила из строя. Благо еще, что мы из дома туда всего понавезли: чашки, сковородки, кипятильники... Выдали нам ведра, и медсестры ежедневно стерилизо¬вали в них свои халаты. Потому что раненые поступали прямо из боя — грязные, окровавленные. Примешь одного-другого, и весь халат перепачкан. А нам требо¬валось во что бы то ни стало выглядеть свежо, даже нарядно, чтобы раненые на нас смотрели и успокаива¬лись, веря — здесь порядок, здесь им помогут. Ведь ребята поступали к нам возбужденные, нервные, только что глядевшие в глаза смерти. И тут вдруг красивая медсестра говорит ему что-то ласковое. Уже одним этим выводили из шокового состояния. У ребят появлялась уверенность в том, что найдут у нас покой, что здесь им обязательно помогут и все будет в порядке. Понимая это, мы старались всегда держать себя «в форме».
«Комнат гигиены» в общепринятом понятии там не было. Вместо этого стояли еще два вагончика, тоже дощатых, в которых мы, все двести человек, должны были успевать выкупаться за час-полтора. Набивались туда разом по десять человек всего лишь на несколько минут, и то надо было быть готовым, что горячая вода может в любое время кончиться. И все равно — банный день для нас был там настоящим праздником.
Первый раненый всегда любой медсестре запомина¬ется. Вот и мне до сих пор помнится. Там после наступ¬ления   комендантского   часа   наши   солдаты   на   БТР регулярно объезжали установленные вдоль дорог по¬сты. И нередко в темноте наезжали на установленные душманами мины. «Минная война» против нас там велась все годы очень активно, благо, недостатка в минах банды не испытывали — кто их только им не поставлял. И вот в одно из моих первых самостоятельных дежурств привезли экипаж такого подорвавшегося бронетранспортера.
Оформляю первого раненого-—-молодой и очень красивый парень. У него взрывом оторвало стопу и часть голени Лежит окровавленный, в болевом шоке. Ему тут же начинают помощь оказывать, а я перебираю бумаги, что были при нем; текст присяги, стихи...Один листок развернула и поняла, что это письмо от девуш¬ки. Начальные фразы я тогда будто сфотографировала невольно глазами: «Милый Саша. Ты не переживай, у меня все хорошо, живу весело… Ходим на дискотеку, была и на этот раз— много танцевали. Мама обещает достать нам путевки на море. Так что когда вернешься, поедем с тобой на пляже валяться-загорать.,.» Я не выдержала, разрыдалась, так грустно и почему-то обидно стало. Ей там весело, живет и не тужит, не спрашивает даже: а как ее Саше здесь, в Афганистане приходится? Потому что ничего не знает, думает, что и он «просто служит»... И нужен ли будет ей этот парень, когда вернется домой инвалидом? А у солдата одухотворенное лицо, какое бывает у сформировавших¬ся уже духовно людей.
Вообще, Афганистан мне помог чуть ли не с первого взгляда различать людей: хороший это человек или плохой? Там ведь все было видно, ничего не скроешь — жили все вместе и точно определяли, кто есть кто
Самые распространенные ранения у наших солдат и офицеров в Афганистане были — в голову и в живот. «Духам» ведь за каждого деньги платили, вот они и старались целиться наверняка. Поэтому у нас сейчас очень много среди «афганцев» инвалидов мочеполовой системы. В Подольске есть специальный госпиталь для тех, кто получил такое ранение. И лежат там до сих пор те несчастные ребята, которые уже никогда в жизни не узнают, что такое полноценная семья, что такое счастье иметь своих детей.
Наш врач-уролог, специалист как раз по таким ранениям, в конце концов не выдержал, запил даже на этой почве. По натуре он очень добрый человек, а тут после тяжелых боев ему везут и везут раненных в живот — операция за операцией. А он был замеча¬тельный хирург, один из самых лучших в госпитале. И вот — сломался. Сядет вечером на крыльце с баяном и играет русские народные песни. Подпевает сам себе и плачет: «Когда я только уеду из этого ада! Я устал, нет больше сил смотреть на этих искалеченных ребят!» Настолько тяжело было психологически.
Ранения у ребят были очень тяжелые. Если под¬рыв — тут, понимаете сами, конечности отрывало. А ес¬ли из гранатомета ударили, то обычно поражение в голову и в нижнюю часть туловища. И особенно много поступало в госпиталь раненых, когда наши части вели крупные боевые операции. Вот, я в феврале 1982 года туда приехала, а с марта советские войска начали штурм Панджшера. И длилась эта операция до самой осени — посылали и посылали туда ребят, а об¬ратно везли убитых и искалеченных. И вот иногда думаешь: «Зачем, для чего все это нужно было? Выбивали душманов из этого проклятого Панджшера? А что их было выбивать оттуда, стоило ли из-за этого столько наших парней там положить?»
Сейчас я все время вспоминаю, насколько старше своих лет выглядели в Афганистане молодые солдаты. Особенно—разведчики, «спецназ», десантники из «полтинника» — так там называли одну нашу десант¬ную бригаду. Это были боевые ребята. Они там ходили на самые трудные задания, первыми. И вот их привозят в госпиталь, а я гляжу и удивляюсь: какие у них мужественные лица! И разве скажешь, что им в боль¬шинстве своем по двадцать лет? Куда больше даешь, столько каждый из них перенес. И, конечно, хотелось к такому подойти лишний раз, сказать что-то. Видишь же: перебиты ноги, ампутации не миновать. А сама улыбаешься и врешь: «В Союз вернешься — еще таким танцором будешь! Меня не забудь на танцы пригла¬сить...» Видишь, и у него улыбка появляется. «Ну, слава богу! К операции подготовлен, хотя бы мо¬рально!»
Как уже говорила, врачи наши там порой чудеса творили. Сколько раз при мне буквально оживляли ребят, с того света вытаскивали.
Кстати, хочу в связи с этим вот о чем упомянуть. На первом съезде народных депутатов СССР академик Сахаров принародно заявил, что располагает фактами, когда наше командование якобы отдавало летчикам приказ уничтожать попавших в окружение советских солдат, чтобы они не попали в плен. При всем моем уважении к академику не могу сдержать недоумения и возмущения. Прежде чем говорить о подобном, нужно десять раз проверить сообщенные ему кем-то факты. Не верю, не могло такого быть! Сколько раз была свидетельницей, когда ребята везли к нам ране¬ных, которых они полуживыми отбивали у «духов», вырывали из окружения.
Один только пример приведу, хотя их было множе¬ство. Однажды уже в сумерках наша колонна попала в засаду в горах, в том месте, которое прозвали почему-то «чертовым мостом». Душманы отрезали их с двух сторон, так что — ни назад, ни вперед. И поливали огнем. Из колонны по рации запросили подмогу. Ребята рванули туда. Пробились и стали вытаскивать окру¬женных: раненый ли, мертвый ли — всех вытаскивали. И везли к нам в госпиталь, не разбирая, потому что хотелось каждого спасти. И скоро у меня весь коридор был так и заставлен: один мертвый — другой живой, снова мертвый и рядом — живой... Так что даже представить не могу, чтобы кто-то из наших мог по приказу в своих стрелять. Ни у кого бы рука не подня¬лась. Случалось, попадали под перекрестный огонь или по ошибке попадали под огонь нашей же артиллерии. Но именно по ошибке, случайно. А умышленно — нет. Так что, повторяю, академику Сахарову не надо было бы такими непроверенными обвинениями бросаться. Одна моя подруга стала восхищаться Сахаровым, его прямотой, защищала его. А я ей говорю: «Ну что ты его защищаешь?! Надо там побывать, чтобы все это утверждать!» Правда, и майор, что с трибуны съезда выступил, тоже чересчур высокими словами говорил, а мы высоким словам перестали верить.
В Афганистане косили наших ребят не только пули, по и болезни. Во-первых, в те годы их туда вводили плохо подготовленными для боевых действий в непри¬вычных условиях. «Учебку» они, скажем, проходили в России или Белоруссии, а потом сразу попадали в жару, когда на солнце под семьдесят градусов жары, И акклиматизация им тяжко давалась.
К тому же многих в первые же дни бросали на боевые операции, в горы. А у ребят никакой подготовки нет. И вот попадают они в условия, когда ни туалета, ни душа, ни воды, ни продовольствия в достаточном количестве. Повезет, подбросят им на вертолете воды и поесть. А не подбросят — кончится сухой паек и пита¬ются, чем смогут. Пить нечего — пьют из самых разных источников, что на пути попадаются. Поэтому инфекци¬онные болезни там были так же среди солдат распро¬странены, как у нас в Союзе насморк. Практически каждый там переболел гепатитом или дизентерией и брюшным тифом. Особенно гепатит косил — иной раз мы в сутки эвакуировали по сто с лишним заболевших. Сначала отправляли их недалеко — в Узбекистан, Тад¬жикистан. Но потом и там не стало места им хватать — повезли больных и раненых на Урал, на Украину и глубже в страну.
Сколько ребят за эти девять лет мы там истребили, перекалечили — кошмар! Думаю, что у нас со временем очень много инвалидов появится среди тех «афганцев», которые перенесли инфекционные заболевания. У них у всех поражена печень и другие внутренние органы. Сейчас им постоянно надо быть под контролем, посто¬янно подлечиваться.
Наши терапевты там с такими болезнями столкну¬лись, о которых и не слыхивали раньше. Например, «амебную дизентерию» — я о такой только там и узна¬ла. Или — «инфекционный аллергический полиартрит». Его в Союзе вообще не встретишь. А там было — у солдат суставы распухали до невероятных размеров. В «порядке вещей» были там прободение желудка или заворот кишок... Приходилось у ребят по полметра-метру кишок отнимать. Встречались больные, у которых одновременно и гепатит, и брюшной тиф, и дизенте¬рия— целый «букет». От таких наши девчата-медсе¬стры сутками не отходили.
Антисанитария была повсюду полнейшая. Даже там, где стояли крупные воинские соединения, зача¬стую не было нормальных туалетов. Да что говорить, если у нас в госпитале была постоянная опасность заразиться... Чуть пренебрегла правилами безопасно¬сти, и готово — болезнь. Некоторые девчонки сразу после приезда по месяцу-полтора под «системами» лежали, пока оклемаются от инфекции. Мне повезло — раза два всего повышалась температура.
Солдаты тем более были подвержены всему этому еще и из-за плохого питания, отсутствия витаминов. Мы там с элементарной дистрофией среди военнослужащих столкнулись. Нам это слово даже запрещали произносить, ведь это в блокадном Ленинграде в Вели¬кую Отечественную такой массовый диагноз был — «элементарная дистрофия». Вот и скрывали, чтобы, не дай бог, в Союзе не узнали, что у нас в Афгане такое есть. Но дистрофики были: в парне рост метр восемьде¬сят пять и шестьдесят килограммов веса. По двадцать пять — тридцать килограммов некоторые теряли за один-два месяца. Приведут в госпиталь вот такого: стоит «жердина», обтянутая кожей, как скелет.
Жили солдаты, как правило, в палатках человек по двадцать. Зимой едва отогревались «буржуйкой», ле¬том стояла жара несусветная. Нары в два яруса, общий стол из досок — вот и весь их быт. «Робу» им меняли очень редко — отсюда завшивленность. Принимаешь его, раздеваешь и видишь: рубашка на нем вся в «точ¬ках». Вши! Первое время не могла справиться с отвра¬щением, а потом привыкла. А новенькие девчонки приезжают на замену, увидят и не понимают: «Что это такое?» — «Подойди поближе, глянь!..» А там насеко¬мых кишмя кишит. Тут же — на прожарку всю одежду. У нас же в приемном отделении санпропускник — все через нас. Грязные ребята поступали, искупаться им зачастую негде было. Поэтому и ранения осложнялись тем, что в рану мгновенно попадала инфекция.
Душа, конечно, была сильно там ранена, потому что довелось много всего в Афганистане пережить — и са¬мой, и другими. Ныне думаешь иногда: «А ради чего?» Помню, получила я, наконец отпуск, приехала домой, в Волгоград. Жить остановилась на эти несколько дней у близкой подруги, больше негде было — выписана отовсюду. Было это как раз под новый, 1983 год. Иду вечером по волгоградской улице, а впереди меня — парни, разодетые, в шубах, пьяные, и мат-перемат... «Божечка ты мой! — думаю.— Да тут, похоже, всем наплевать, что где-то наши ребята на чужой земле гибнут...» Как раз, когда я собиралась в отпуск, наши крупную боевую операцию начали проводить. И, вот, вернусь: кого-то из знакомых ребят увижу живым, а кого-то уже нет... А для чего все это? Ведь здесь мы, в Союзе, кроме родных, не нужны никому!.. Сижу в парикмахерской, слушаю радио: ну хотя бы в одной передаче о наших парнях в Афганистане упомянули! Пришла домой к подруге, телевизор включила: совет¬ский народ поздравляют с Новым годом! И опять хотя бы словечко сказали об «афганцах» — мол, поздравля¬ем и тех, кто сейчас выполняет боевую задачу, интерна¬циональный долг или еще что-то в этом роде. Но нет — ребята воюют, гибнут, однако об этом молчок. В серд¬цах выключила телевизор, легла спать: «А! Ничего мне от вас не нужно!» И уже не хотелось ни отпуска, ничего — потянуло обратно туда, в Кабул, к своим. И, честное слово, я бы лишний год там еще добровольно задержалась, если бы меня не торопил жилищный кооператив, в который вступила перед отъездом в Аф¬ганистан.
И, знаете, там как-то умели мы радоваться чужой радости и сопереживать друг другу умели. То, что мне место в жилищном кооперативе выделили, знал, напри¬мер, весь госпиталь. И когда мне приходило письмо от друзей, где сообщалось, что «в твоем доме уже девятый этаж отстроили...», я об этом кричала на всю округу. И ко мне подбегали все, чтобы порадоваться вместе. Интересовались, как жеребьевка прошла, и, узнав, что малолетний сын моей сослуживицы по поликлинике вытащил мне квартиру именно на девятом этаже, восторгались: «Молодец Антошка! Постарался!..» И шли поздравлять меня — офицеры, выздоравливаю¬щие. Я была самая счастливая! Накупила фруктов, по¬ставила чай, нажарила картошки — всех своих друзей собрала, отметили эту радость. И я уже представляла себе оттуда, издалека: как у меня все это будет, какая квартира, как заживу в ней...
А тем временем продолжались военные будни, продолжалась работа. По-прежнему потоком шли боль¬ные и раненые, причем, мне кажется, поток этот даже увеличивался. В такой горячке нам, работникам при¬емного отделения, кроме всего прочего важно было не перепутать чего-нибудь в бумагах при оформлении вновь поступивших. Ведь зачастую ребят везли к нам из самого пекла, из боя, без документов. А если солдат был еще и без сознания, то мы вначале в таких случаях записывали: «Неизвестный», потом уж восстанавливали разными путями его имя. У нас там было к тому же с одной медсестрой ЧП, которое всем послужило уроком. Эта медсестра нашла в бушлате у раненого конверт с фамилией и переписала эти данные в форму¬ляр. А солдат этот, так и не придя в сознание, скон¬чался. Естественно, домой пошло извещение о его гибели. Потом же выяснилось, что настоящий обладатель этой фамилии и адреса жив. Просто погибший, выскакивая по тревоге, по ошибке надел его бушлат. Можно себе представить, какое потрясение пережили родные, когда сначала получили «похоронку», а затем известие о «воскрешении» из мертвых. С того случая мы перестали использовать при оформлении такого ро¬да «документы», потому что такие ошибки дорого обхо¬дятся. Если тот, кто проходил у нас в бумагах как «неизвестный», умирал в беспамятстве, то мы обяза¬тельно отыскивали представителей части, в которой он служил, для опознания. И только после этого оформля¬ли извещения родным.
Нередки были там разного рода отравления у ребят. Когда по возвращении оттуда умер популярный совет¬ский политический обозреватель Александр Каверзнев, среди наших тоже ходили слухи, что его чем-то отрави¬ли. Знаете, чем там еще травились? «Кишмишовкой»— это нечто вроде браги нашей, в Афганистане ее делают из сушеного винограда. Ну к что скрывать, наши солдаты покупали эту «кишмишовку», пили ее. Один мой знакомый по Афганистану именно от нее и умер — изготовители эту самую «кишмишовку» не обрабатыва¬ют, как надо, и в ней ядовитые вещества накаплива¬ются-накапливаются. Человек выпил, спазмы, и — ко¬нец. Да и пили иногда ребята не разбираясь, что сумели достать. Или каких-нибудь наркотиков наглота¬ются. Там же это свободно везде — бери-не хочу. А откуда мы потом знаем: что, где и у кого он купил? Привезут такого больного, а у него — судороги, сердце останавливается, зрачки расширены. Врачи в расте¬рянности, не знают, что с ним делать, чем помочь — ни на что не похоже... И порой гибнет, не приходя в созна¬ние. Ну, а домой, конечно, пишут стандартно: «Погиб при исполнении интернационального долга...» Подроб¬ностей обычно — никаких.
Не новость еще, что иные ребята там психологиче¬ски ломались. А чему удивляться, если большинство росло в хороших условиях, «под крылышком» у мамы с папой — физической подготовки никакой, психологи¬ческой никакой. И вот попадает такой неоперившийся в Афганистан, на войну, где и условия жизни ужасные, да еще и морально тяжело. Не выдерживали и уходили от всего этого. А куда уходили? В горы. И, бывало, и подрывались там, и все такое. Без вести пропадали. Не раз нам давали фотографии  исчезнувших ребят: а вдруг окажется среди тех раненых, которых в госпи¬таль в беспамятстве доставили?!
Я вот говорила, что у меня и до Афганистана жизнь сладкой нельзя было назвать. И все же, когда сейчас сравниваю с тем, что пришлось на этой войне вынести, то понимаю — при всех неурядицах та моя прежняя жизнь легкой была, потому что не видела того, что довелось в Афганистане увидеть. И вернулась оттуда домой какая-то обозленная на всех и вся. И понимаю поэтому многих ребят-«афганцев», оправдываю их. Са¬ма года два не могла в себя прийти. Именно злость откуда-то появилась, особенно когда вокруг меня слухи поползли, будто бы я оттуда «такие деньги» привезла... чуть ли не миллионером вернулась. Меня одна девчонка на работе спрашивает: «Люб, ты извини, конечно, но вот Танька говорит, что ты в Афганистане тысяч двенадцать заработала. Это правда?» —«Вы что,— отвечаю,—очумели тут совсем? Самое ценное, что я оттуда целой свою «дубленку» привезла!..» Это шутка такая среди «афганцев» существует—то есть шкуру свою целой домой привез, не погиб и не искалечен. Действительно, спасибо судьбе, что я живой и здоровой вернулась. А то ведь нам, медикам, только тем льготы положены, кто там болезнь серьезную перенес, инва¬лидность получил. Да не надо мне этих льгот.
Когда и мне замена в Кабул прибыла, я испытала какую-то раздвоенность. «Домой!» Радовалась, прыга¬ла до потолка. И в то же время растерянность какая-то: «А что я там буду делать, как буду жить?» Мне казалось, что назад я уже просто «не впишусь», что могу отныне работать только здесь, в военном госпита¬ле, и больше нигде.
Но — отошла постепенно. К тому же сумели мы, наконец, создать у себя на Тракторном районный клуб воинов-интернационалистов. Тут большая заслуга не только ребят-«афганцев», но главным образом Ирины Григорьевны Поленко — она сейчас завпарткабинетом в райкоме партии работает. Ирина Григорьевна приеха¬ла с мужем из Красноярска, где была директором ДК, при котором, как я поняла, уже несколько лет действо¬вал подобный клуб. И по приезде в Волгоград она сразу же начала искать «афганцев», думала, что у нас эта работа кипит вовсю. У нас же, откровенно говоря, до последнего времени дело с клубом не клеилось. Потому что его организаторы официальные, как мне кажется, не с того конца зашли. Они собрали воинов-интернаци¬оналистов и сразу начали: «Вот у нас в районе напря¬женная обстановка в подростковой среде — драки и то¬му подобное. Вы прошли такой боевой путь и должны помочь!..» Но почему должны именно эти ребята, которые и без того хлебнули беды под самую завязку? Почему бы сначала не спросить: а в чем вы сами, парни, нуждаетесь, какая помощь вам нужна? Ведь почти у всех неустроенная жизнь, тяжелые жилищные и материальные условия... Кто-то же обязан об этом думать и заботиться. Вместо этого им снова: «Вы должны!» Да эти ребята там, в Афганистане, уже сделали такое, что им на всю оставшуюся жизнь хватит. Словом, не удалось тогда объединить всех «афганцев», что в нашем районе живут. На бумаге клуб был «организован», а на деле еле-еле существовал. Я тоже пыталась как-то активизировать его работу, но останавливала мысль: «Ведь я намного старше этих ребят. Скажут, вот пристает, указывает».   И — остыла.
Но Ирина Григорьевна сумела как-то всех растор¬мошить, увлечь, оживить работу. Клуб начал не на словах, а на деле пытаться чем-то помочь бывшим воинам-интернационалистам, выяснять, в чем они нуж¬даются в первую очередь. Распространили среди них с этой целью специальную анкету. И ребята потянулись в клуб, признали его авторитет. Сегодня «актив» клуба насчитывает около сорока «афганцев». Естественно, пока это немного, поскольку в районе проживает воинов-интернационалистов раза в четыре больше. Думаю, со временем многие из них тоже придут в клуб, он ведь по-настоящему заработал год с небольшим назад.
Меня ребята в клубе прозвали в шутку «матерью афганской». Говорят: «Опекает, как мать?..» Финансо¬вую часть клуба веду. Мы ведь в уставе предусмотрели вступительный взнос — пять рублей, и затем еще по рублю ежемесячно собираем. Пока за счет этого и живем — делаем подарки членам клуба к дню рожде¬ния, к праздникам, проводим мероприятия. Вот на днях у одного парня сын родился — первенец. У Игоря Бондарева. Спрашиваю всех: «Ребята, сколько денег вы мне разрешите истратить на подарок новорожден¬ному?»
И медицинский контроль по возможности за ними веду, они  ведь почти все в этом сейчас нуждаются. В основном у ребят больна печень, желудок — от плохого питания, от перенесенного в Афганистане гепатита, кишечных заболеваний. И среди них есть такие, которые перенесли-переболели все это на ногах. К примеру, один наш парень находился на такой «точке», что никого оттуда не было возможности отпра¬вить в госпиталь. Вот и занимался самолечением. Рассказывает: «Трое суток несло, температурил, но вроде как-то перемогся, и ничего...» А сейчас у него периодически желудок болит.
Потом — у некоторых там были легкие ранения. Пулей зацепило или отскочившими осколками посек¬ло — тоже стерпели, в госпиталь не захотели обращать¬ся. А сейчас эти раны у них болеть начинают, у ребят же нет справок о ранении. Поэтому все теперь им надо заново оформлять, полностью освидетельствование проходить. И вот, как вижу, что этот парень прихрамы¬вает, тут же его к рентгенологу — определять, что дальше с ним делать.
Действительно, буквально силой гоню их в поликли¬ники, потому что они всеми путями пытаются этого избежать. И я понимаю — почему. Во-первых, некото¬рые по молодости просто стесняются. Тем более, им то и дело приходится натыкаться на невнимание, равноду¬шие. Ведь люди, всю жизнь прожившие в мирное время, даже не представляют себе, что такое боевое ранение. Они его никогда не видели, включая многих медиков. И вдруг перед ними такой человек... Чтобы все понять и узнать, надо его заново освидетельствовать, осмот¬реть, поставить на учет. А это — долгая история. Поэтому «афганцу» начинают говорить: «Ты пойди туда, а потом — туда...» А в наших поликлиниках повсюду очереди — не будет же он везде трясти своим удостоверением участника войны и доказывать свое право идти без очереди. Ведь люди это, в основном, воспринимают однозначно: «Молодой, а лезет!..» Кста¬ти, из-за этих скептических взглядов наши «афганцы» и награды свои носить стесняются. Редкий случай, когда нам удается заставить их надеть ордена и медали.
Недавно вот пришлось нам участвовать в печальной церемонии — похоронах участника Великой Отечест¬венной войны. Так я ребят упрашивала: «Я вас прошу, умоляю — придите с наградами!» И когда они их надели, аж ахнула: «Посмотрите, какие у нас, оказывается, боевые ребята!» В самом деле — у многих очень высокие правительственные награды.
Так вот — об их лечении. Видя, что с трудом удается ребят в поликлинику направлять, я пытаюсь сейчас и с другой стороны «зайти» — беседую с их женами. Объясняю им, что у их молодых мужей, прошедших Афганистан, возбуждена, «раскачалась» нервная система: «Относитесь к ним терпимее, бе¬режнее...»
Скажем, Игорь Бондарев, про которого уже упоми¬нала, ездил по направлению в Анапу, где есть медицин¬ский реабилитационный центр. Подлечился от послед¬ствий перенесенного гепатита, приехал — а тут опять сплошные волнения: жена рожает, экзамены в институт вступительные сдавать, да и работа не отпускает.., Позвонил мне: «А у меня сын родился» — «Поздрав¬ляю! А экзамены как?» Докладывает: «Все нормаль¬но—два уже сдал!» А я уж сама за него опасаюсь: «Может, Игорь, повременил бы с институтом? Сколько сразу нагрузок — ребенок, работа, экзамены... Как ты справишься со всем этим, печенка-то у тебя болит, волнения ой как ни к чему!» — «Ничего! — отвечает.— Как в Афгане было тяжело, но ведь справился же! И тут справлюсь!»
Чему я рада, единственно, так это тому, что в нашем районе у ребят-«афганцев» нет особо тяжелых ранений, как в некоторых других районах. Исключение — один парень, у которого сильно изранена нога. Он учится в Высшей следственной школе сейчас, и тоже никак не могу с ним договориться, чтобы прошел обследование по-настоящему. Как и другим — «некогда». «Вот закон¬чу учебу, тогда уж возьмусь за лечение!» Но все равно я за ним слежу.
И еще одного нашего воина-интернационалиста никак не уговорю провериться — Николая Матасова. Двое маленьких детей у пего, работает слесарем в местном домоуправлении, которое выделило ему служебное жилье. Когда из Афганистана вернулся, чтобы мать не расстраивать, порвал справку о ранении. Естественно, нигде на учете не стоит. А у него после ранения много мелких осколков до сих пор из тела выходят. Жена его приходила, плакала — у Николая по ночам те раны болят страшно, осколки наружу выхо¬дят, и она сама ему их вытаскивает. Пыталась я с Ни¬колаем на эту тему разговаривать, чтобы подлечить его, а он: «Позже, ладно?!» Но я от него и от других не отстану, потому что с их здоровьем дело куда серь¬езней, чем им кажется по молодости.
А с путевками для воинов-интернационалистов пока что «смех сквозь слезы». Пришло их в этом году двенадцать штук на всю область. Две из них — «горящие» — сумели мы для своих ребят выбить. Но что это для района, где около двухсот бывших «афган¬цев» живут, и из них только официально зарегистриро¬ванных 26 человек, получивших в Афганистане ране¬ния. Это те, кого мы в клубе знаем. А сколько таких ребят, которые к нам не приходили, разочаровавшись во всем и вся и не веря уже ни в какую заботу, ни в какое милосердие?!
Вот такими заботами живу сейчас. Казалось бы, все устроилось почти так, как мечталось когда-то: есть, наконец, свой дом, могу досуг организовать, как хочется. И все же, поверите, сколько раз во сне я возвращалась туда, в Кабул. Да и наяву вдруг так захочется иногда побывать в той нашей тесной комна¬тушке при госпитале. Видно, несмотря ни на что, то время было самым счастливым в моей жизни.





«ПОСТУЧИТЕСЬ
К НАШИМ МАТЕРЯМ!»
Постучитесь к нашим матерям!                Постучитесь, и они откроют                Настежь двери и свои сердца.
Те, что без сыновней ласки ноют.

                Постучитесь к нашим матерям!
Из солдатской песни
Николай Зубрилин: рядовой, военная специаль¬ность—водитель БТР. 1960 г. рождения, призывался Старополтавским РВК, Погиб в Демократической Рес¬публике Афганистан 12.06.80 г., награжден орденом Красной Звезды   (посмертно).
Я выполнил наказ из этой солдатской песни, ро¬дившейся там, на земле Афганистана; постучал в дверь квартиры, где живет мама Николая Зубрилина — Нина Андреевна. Впрочем, не помню точно... может быть, не постучал, а позвонил?.. Сейчас ведь у всех электриче¬ские звонки на дверях... Но, думаю, это мое минутное беспамятство и волнение можно понять — нелегко вхо¬дить в дом, где поселилось горе и не уходит уже девять лет. А каково жить в этом доме?
... Был поздний вечер, ярко горела люстра, и в ее свете, казалось мне, серьезный парень в армейской форме наблюдал недоуменно с портрета за странной для него сценой — как чужой человек рылся в его письмах, рассматривал фотографии и подробно выспра¬шивал у матери о нем, Николае, словно о постороннем.
— Нина Андреевна, как это случилось? Что вам известно?
— Первым из наших родственников в Афганистане погиб Сережа Гиберт — брат мужа моей дочери. Прямо в день ввода наших войск туда, 25 декабря 1979 года. Тоже был десантником. И 9 января получили оттуда цинковый гроб — первая ужасная «ласточка»... Пред¬ставляете, что испытывают и о чем думают другие мате¬ри, у которых в это время собственные сыновья нахо¬дятся в армии?
Правда, успокаивало меня то, что Коля служил далеко от этого Афганистана, за тысячи километров. И потому казалось — в безопасности он.
Письма писал из части бодрые, хорошие. О том, что некоторые его товарищи по службе на своих боевых машинах будут участвовать в военном параде, а он вот, к сожалению, не попал. Но не беда, мол, потому что уже точно знает— через их расположение будут олим¬пийский огонь в Москву везти. Возможно, на этот раз повезет, и он попадет на своем «бэтээре» в сопро¬вождение.
Коля ведь технику очень любил, потому и служить ему легко было, и командование его ценило. Господи, кто ж мог знать, что другой его огонь ждет, в Афгани¬стане...
Мы уже его и в отпуск стали из армии ждать, и он на это рассчитывал как отличник боевой и политичес¬кой подготовки. Ключ ему от квартиры послали на тот случай, если вдруг неожиданно нагрянет... Но Коля вдруг замолчал — письма от него перестали приходить. Мы, естественно, подождали-подождали, а потом встре¬вожились, стали слать запросы командованию той части, где он служил: что с сыном? И получили такой ответ...
Нина Андреевна протянула мне бумажку с коротким текстом: «Уважаемая Нина Андреевна! Ваш сын, Николай, как один из лучших воинов нашей части, убыл в ответственную командировку. Надеемся, что Вы в скором времени получите от него письмо. Мы письмо от него получили. Его адрес: индекс 051863, полевая почта 51863 «А». С уважением: Беленичкин».
И еще одна казенная бумага легла рядом, послед¬няя: «Выписка из приказа командира войсковой части... № 166. 12 июня 1980 года (по строевой части). Зубрилин Николай Геннадьевич, рядовой, водитель... Погиб 12 июня 1980 года, выполняя боевое задание, верный военной присяге, проявив геройство и мужество. Тело для захоронения отправлено матери... Исключить из списков».
— Позвонил мне военком: мол, что нужно приехать в военкомат и что уже выслал машину... У меня сердце захолонуло: зачем, почему? Водитель вошел, и вижу — прячет глаза... Сели в машину, едем. А водитель вцепился в баранку и молчит по-прежнему, словно оцепенел. Знал, видно... Встречает меня военком: «Ваш... Ваш сын...» И не может выговорить. Наконец собрался с духом и сказал, что Коля погиб. Тогда еще не принято было все правдиво сообщать. Поэтому военком сначала такую версию выдвинул — якобы Коля обучал афганцев обращению с бронетранспорте¬ром и сорвался где-то с кручи... Потом только, когда гроб пришел 16 июня, не выдержал, проинформировал откровенно: десантники, среди которых мой Коля был, выполнив боевое задание, возвращались и попали в засаду.
«Из списков исключить...»? А он из жизни «исклю¬чен» — вот горе, страшнее которого нет. Все можно исправить, кроме смерти.
Вы можете утешить женщину, у которой забрали любимого сына — живого, здорового, а «взамен» вер¬нули гроб с его прахом? Я этого не умею... И не зная, о чем и как спрашивать ее дальше, молча перебирал последние письма Николая. Вот о чем он писал домой с чужбины.
«Привет из Афганистана! Здравствуйте, дорогие мама, бабушка, сестра Татьяна, сестра Лариса и пле¬мянники Женечка и Колюшка! Сегодня получил ваше письмо и сразу же пишу ответ. Немного о моей службе и  жизни  в  Афганистане.   Сейчас  нашу роту вывели с позиций на отдых. Но отдых — это только для пехоты, а нам, водителям, работы хватит. Нужно подремонти¬ровать технику, потому что за 4 месяца потрепали ее здорово... Вчера был в Кабуле. О цели поездки напи¬сать не могу. А так город вроде ничего, как и все восточные города, представляет собой «большую яр¬марку» Кругом —одни базары. Но —красивый, чи¬стый, даже троллейбусы ходят. И люди как люди — современно одеты, девушки и женщины — без паранд¬жи. Аж не верится, что в Афганистане может существо¬вать такой город. Чуть из Кабула выедешь — сплошь мужчины в чалмах, женщины в парандже, пашут свою землю сохами деревянными на быках. Ну вот, пожалуй, и все. До свидания. 6.05.80 г.».
«Здравствуйте, мои дорогие! Нахожусь опять на старом месте. Вчера наша рота заняла свои позиции на мостах. А до этого выводилась на 15-дневный отдых. Но отдыха не получилось. Снова зашевелились басмачи. Нам пришлось много поработать, но зато шмон навели им хороший. Теперь они заткнутся надолго, месяца на два. Мы при этом не потеряли ни одного человека. А сейчас опять все по-старому. Погода стоит жаркая — купаемся в речке, едим тутовник, огурцы, помидоры, которые здесь уже поспели. Нам начали платить деньги—чеками. За два месяца я получил 23 чека. А у нас в Волгограде есть валютный магазин? И что можно в нем купить, интересно? Ведь у меня за год их выйдет примерно 120. Вот и все. Передавайте привет от меня тете Люде, дяде Ване, дяде Саше, Лустиным... в общем, всем родным и близким. Целую вас всех крепко! 20.05.80 г,».
Не правда ли, как много в этих письмах чисто мальчишеского: удивления перед невиданной досель восточной экзотикой, контрастом между современно¬стью и средневековьем и наивного любопытства про «валютный магазин»... Ах, Коля-Коля.... Туристом бы тебе туда, а не солдатом — с «визой», а не автоматом. Жаль, не от тебя это зависело.
«Привет из Афганистана!.. У меня дела идут все по-старому, служим потихоньку. Погода стоит отличная, жаркая — настоящее лето, плюс 30 — плюс 40 граду¬сов, а туда дальше и того жарче будет — до 70 граду¬сов. Поспели вишни, абрикосы, огурцы, помидоры, яблоки и арбузы. Хлеб уже убрали и сажают второй раз. Живем здесь неплохо мы, вроде все нормально, даже не знаю, что писать. К нам приехал отряд стройбата. Немного повеселей стало — крутят музыку целыми днями, а по вечерам кино показывают. Пожа¬луй, и все. Передавайте привет всем родным и близким. Я в том письме высылал пацанам жвачку, но письмо, наверное, не дойдет. Так что не обижайтесь, что не писал. До свидания! Целую вас крепко! 7.06.80 г.».
Через пять дней Николая  не стало.
Остались матери вещи, купленные сыну после успешного окончания им десятого класса — и поносить-то их как следует не успел, да прядка сыновьих волос — стригли его сами, дома, провожая в армию, вот и оставила на память. Вышло — на вечную память,.. И остались с ней дорогие воспоминания.
— Всегда в окружении ребятишек был. Все просили кому   велосипед, кому   мопед   починить...   Никому   не отказывал, охотно возился с этими железками. Окончил десятый класс, уехал в Камышин в школу ДОСААФ.
Закончил ее с отличием и вернулся домой. Дали ему в  «Сельхозтехнике»,  как  обычно,  машину-развалюху: рама, колеса да кабина... Все остальное сам добирал. И   скоро   пришел   сияющий:   «Мам,   погляди   на   мою машину...  она  же дышит!   Осталось  покрасить — и  в путь...»
«Путь на Саланг»— так называется один из доку¬ментальных фильмов о войне в Афганистане. Путь на Саланг выпал Николаю Зубрилину.
— Собиралась в Волгоград из района переезжать, Коля уже к тому времени в армии был. Написала ему: «Куда   же  твои   гаечные   ключи   да   шурупы   девать, сынок?» Ответил: «Мам, сохрани, пожалуйста,— я же
вернусь и снова за свои  «железки»!»
Материнские воспоминания благодарно впитывают и людскую память о сыне. «Светловолосый, ясногла¬зый... пришел Коля в школу», «на уроках русского языка при разборе текстов, фильмов уже с малых лет заострял внимание на главном...», «Любил рисова¬ние— рисовал большей частью цветы и технику...», «Защитником был девочек...» — это слова из письма первой учительницы Николая.
Материально Нина Андреевна ни в чем не нужда¬ется. А из «дефицита» для нее, как и для других матерей погибших воинов-интернационалистов, самый дорогой — простое человеческое участие и понимание.
Такое,   какое   видится   мне   вот   в   этом   письме, присланном ей несколько лет назад девятиклассниками Двойновской средней школы Новониколаевского рай¬она: «Уважаемая Нина Андреевна! В нашем классе мы говорили о выводе шести полков из ДРА, о нашем земляке-летчике А. Левченко, который погиб, спасая жизнь афганских мирных жителей... Вы, может быть, удивляетесь: зачем и почему мы Вам пишем? Дело в том, что учитель нашей школы В. К. Позднышев, служивший в свое время в Афганистане, был близок с вашим сыном Николаем Зубрилиным. Мы мало знаем о Вашем сыне, но хотели бы знать подробнее. Если это возможно, то мы Вас очень просим написать нам о Николае: как он учился, чем увлекался, чем зани¬мался до армии? И просим Вас прислать его фотогра¬фию...»
А потом ребята пригласили Нину Андреевну в гости.
— Это в мае было... Я нашла дом, где живет учитель Володя Позднышев — боевой друг моего Коли. Он вышел навстречу, не скрывая слез... Наутро митинг назначили — ребятишки окружили меня, и мы вместе шли по улице. В память о Коле десятиклассники посадили его «именную» березку. А еще одну березку увезла я оттуда в Волгоград, к сыновней могиле.
Мать, потерявшая сына-солдата,— сама незажива¬ющая рана. И как стыдно, что по отношению к ней и ее чувствам нам порой изменяет чувство такта, а иногда, простите, просто недостает ума... Молодой военрук Иловатской школы, где когда-то учился Николай Зубрилин, не подумав, заявил при школьниках: де, Зубри¬лин и погиб-то по-глупому в Афганистане из-за того, что спортом пренебрегал и физически слабоват ока¬зался... А село есть село: слух «по-глупому» пошел гулять от околицы до околицы. Докатился и до Нины Андреевны. «А Коля и в хоккей играл, защищая спортивную честь школы, и по другим видам не последний был!.. Как же можно, не зная, вот так опошлить и память, и правду?» — горестно недоумева¬ет она. Оскорбленная, она потребовала объяснений. И пришлось директору школы приносить извинения матери за безответственный поступок молодого пе¬дагога.
Еще кощунственней, когда на горе этих женщин наживаются «кладбищенские бизнесмены». На памят¬ник погибшему воину-интернационалисту государство выделяет тысячу рублей, чтобы этот скорбный знак был достоин того, кто под ним покоится. Помогал выбирать плиту Нине Андреевне работник военкомата. Нашли то, что искали, а спустя некоторое время надгробная плита... исчезла. И матери подсунули другую, брако¬ванную... Видимо, из списанных или уцененных. Есть ли предел бессовестности, если подобные случаи не предел?
... 4 марта 1988 года Нина Андреевна вместе с другими матерями погибших пришла в городской клуб воинов-интернационалистов «Искра» — решили они «по-домашнему» устроить для ребят праздник. Отпраздновать и приближающееся 8 Марта, и, в пер¬вую очередь, окончание вывода советских войск из Афганистана. А «искровцы», извинившись, помчались на железнодорожный вокзал, к поездам. Там на перро¬не отыскали «афганцев», которые делали пересадку в Волгограде на харьковский поезд. Нашли, привели к себе в клуб, усадили за стол, угостили и долго расспрашивали о местах, где те служили, радостно слыша знакомые названия, о командирах... А матери погибших ходили между ними, подсовывали румяные куски пирога, специально испеченного по этому случаю дома, со словами: «Ешь, сынок, на здоровье...» И со стороны было видно, как сами собой тянутся руки этих настрадавшихся женщин погладить стриженые головы солдат... Забываясь на мгновение, каждая видела в ком-то своего сына.



ОДИНОЧЕСТВО
О одиночество, как твой
характер крут!
                Посверкивая циркулем
железным,
                как холодно ты замыкаешь
круг,
                не внемля увереньям
бесполезным.
 А. Ахмадулина
Для тысяч и тысяч советских парней, возвращав¬шихся на Родину из Афганистана, одним из первых мирных слов наверняка было название небольшого пограничного городка на правом берегу Амударьи — Термеза. Дотошные журналисты выяснили, что по существующей версии оно первоначально в переводе означало: «Мы живы!» Этим гортанным криком огла¬шали окрестности афганские, иранские и индийские купцы, счастливые тем, что им и на этот раз удалось вплавь преодолеть бешеную речку и остаться живыми. Но не все из наших солдат-интернационалистов могут повторить эти слова.
Александр Ломакин: воинское звание — капитан, 1958 г. рождения, призывался Краснооктябрьским РВК. Погиб в Демократической Республике Афгани¬стан 3.10.87 г. Награжден орденом Красного Знамени (посмертно).
В охваченный огнем необъявленной войны Афгани¬стан двадцативосьмилетний капитан Александр Лома¬кин прибыл в июле 1987 года. Назначение получил в одну из десантных частей специального назначения — «спецназ» на армейском языке, под Джелалабад.
На месте почти не стояли: всего на день-два возвращались в расположение части, чтобы немного отдохнуть, пополнить боезапас, продукты и снова ухо¬дили на неделю и больше в боевые рейды.
Очень скоро Ломакин стал своим среди опытных десантников, так же быстро освоился и в сложной обстановке, что позволило его непосредственному командиру позже сказать: «Саша так самостоятельно действовал, что я мог смело на него положиться...»
Кто мог знать, что только три месяца отпустила ему еще судьба? Как не могли знать, что именно эта часть, в которой сражался капитан Ломакин, будет после женевских соглашений одной из первых выведена из Афганистана.
2 октября группа десантников из сорока человек вышла в очередной рейд. Приказ: определить в горах точное местонахождение душманской базы, а даль¬ше — по обстановке.
К подножью синеющих гор подскочили на «бэтээ¬рах». Оставили их внизу и двинулись вверх.
Скоро разделились — капитан Ломакин попал в группу разведчиков из двенадцати человек. Шли ма¬ленькой колонной, один за другим — настороженные, готовые к бою. И все-таки столкнулись с «духами» неожиданно — буквально лоб в лоб... Был второй час ночи, когда десантники из отде¬лившейся группы услышали вдали ожесточенную пере¬стрелку.
Чуть более подробно об обстоятельствах, при кото¬рых погиб наш земляк, капитан Александр Ломакин, в декабре того же 1987 года в письме его жене Зое сообщает сослуживец, офицер Н. Бакум: «Здравствуй, Зоя!.. Знаю, что тебе нелегко, но что сделаешь — Саши нет, хоть так же, как и ты, не верю в такую черную несправедливость. Первое время по утрам ловил себя на том, что жду: вот откроется дверь, и он войдет. Обычно с этого начинался наш рабочий день, если не были на боевом выходе. Как я и писал в письме родителям Саши, в том выходе я не был и поэтому то, что произошло, знаю только со слов непосредственных участников того боя, да и то только тех, которые находились от Саши далеко. А находившиеся рядом с ним получили ранения и находятся в госпиталях в Союзе, поэтому с ними не говорил. Но с их слов установил: Саша остался на месте, прикрывать их при смене позиции, а когда увидел, что все трое упали, стал перебегать к ним, чтобы прикрыть огнем. В этот момент его и подстерегла пуля... Саша не был бы Сашей, если бы поступил иначе, таким мы знали и помним его по совместной службе. И не потому, что он был моим другом, а твоим мужем, говорю о нем только хорошее, поверь — ни разу он никому не дал повода даже подумать о себе плохо, в любой ситуации. Считал и считаю, что он просто был таким, Человеком с боль¬шой буквы. Это не слова утешения тебе — это боль утраты друга, делившего со мной все пополам: и го¬речь, и радость, если она у нас была, Не могу привык¬нуть к тому, что его место занял другой человек, хотя он и не виноват в происшедшем. Но какая-то горечь все время преследует меня, когда я с ним встречаюсь или иду так, как ходил с Сашей. Это из памяти не вытравишь и того, что было, не вернешь... 15.12.87 г. г. Шамархейль, ДРА».
Нам не дано знать, что испытал, о чем или о ком подумал перед смертью капитан Ломакин. Чей образ мелькнул в его угасающем сознании?
Бывалые люди говорят, что в смертельные минуты человек инстинктивно цепляется за что-то такое, что удержало бы его в этом мире, не дало соскользнуть в небытие. «Мне кажется, он думал о нас с дочкой,— хочется Зое.— Так должно было быть, понимаете?.,»
И она вспоминает все семь лет их совместной жизни с Сашей, начиная со знакомства в Саратове, где они оба в то время учились: он — в военном училище, Зоя — в институте.
— Свадьбу сыграли в феврале 1980 года. Саша был тогда на четвертом курсе. А в конце пятого курса у нас родилась Юлечка... Училище он закончил с «красным» дипломом и получил право выбирать место службы. Спросил меня: «Куда поедем?» А я с ним была готова хоть на  край света:   «Да  куда сам  хочешь!..»  Саша выбрал Дальний Восток. Там мы и служили.
Зоя произносит это «мы служили...», и я не прини¬маю слова за оговорку или за попытку невинно приу¬красить свою женскую роль при муже-офицере. Потому что в бытность военным корреспондентом частенько бывал в отдаленных гарнизонах и понял: чтобы быть офицеру хорошей женой, женщина вынуждена отречься от себя, отказаться зачастую от любимого дела, собст¬венной профессиональной карьеры ради дорогого ей человека. Или — или: третьего действительно не дано.
— В начале 1987 года,— продолжает Зоя,— Саша как-то  пришел  домой  и   говорит:   «Мне  предложили поехать в Афганистан!»— «А ты?» — «Я согласился». Меня это сначала возмутило: «А со мной ты посовето¬вался? Согласна ли я? Не согласна, знай!..»  Но он успокоил меня: не сейчас, мол, еще в отпуске дают ему погулять март и апрель... И я в самом деле как-то
успокоилась; мало ли что может измениться за этот срок? Но обсудили все конечно, решили, что эти два предстоящих года нам с Юлечкой лучше будет пожить в Волгограде вместе с его родными. В отпуске уже заехали по дороге и  к моим  родителям,  в Саратов. Однако... время не остановить. Пришел срок возвра¬щаться  в   гарнизон.   И   где-то  в  конце  июня   Саша сказал: «Все... Получен приказ!» Нам оставалось быть вместе дней десять-двенадцать.  И  мы засобирались: я с Юлечкой сюда, в Волгоград, а Саша — в Афгани¬стан... Но все равно, кажется, не сознавали до конца, что эта разлука может быть навсегда. А в последний вечер,  поздно уже, перед тем  как лечь спать,  Саша вдруг сел у кроватки Юлечки и молча часа полтора сидел так, не отрывая от нее глаз. Мне на прощанье сказал: «Знаешь, желаю себе, если уж суждено будет погибнуть, чтобы смерть была мгновенной...» А потом были только письма — они писали друг другу почти ежедневно. Это в первое время помогало Зое бороться со страхами за мужа: ну разве может с ним что-то случиться, с таким сильным и надежным?.. Потом тревога стала нарастать, и Зоя, ложась вечера¬ми в постель, повторяла беззвучно, как заклинание: «Только бы живой!.. Только бы живой!..»
Капитан Ломакин погиб так, как и говорил,— почти мгновенно. Три пули навылет пробили ему грудь в ночь со 2 на 3 октября 1987 года.
Зоя и родители Александра — Галина Александров¬на и Евгений Васильевич — узнали об этом на следую¬щий же день. А потом еще четыре дня ждали... Умом понимая непоправимость случившегося, а сердцем на¬деясь на чудо: а вдруг ошибка?! Последняя сумасшед¬шая надежда рухнула, когда Зоя увидела на цинковом гробе надпись белилами «Ломакин» и сквозь прозрач¬ность окошка застывшее Сашино лицо: «Все!..»
Воин-интернационалист, капитан Советской Армии Александр Евгеньевич Ломакин похоронен в нашем городе, на Краснооктябрьском кладбище.
Утверждают и, наверное, справедливо, что «вре¬мя— лучший лекарь». Но ведь и это время надо еще пережить, перестрадать.
Я уже высказал мысль, что такова уж суровая и объективная логика судеб у офицерских жен — они, как правило, могут как-то самореализоваться лишь в семье и мужьях. Вот и у Зои все будущее было связано с Сашей, с его дальнейшей службой и уче¬бой — мечтал поступить в академию или в одно из высших военных училищ. Недаром близкие друзья подшучивали: «Ох, ходить нам под твоим генеральским началом!..» Теперь же Зое по существу приходится начинать жизнь заново, уже без Саши.
— Считаю, что все самое лучшее в жизни у меня уже позади,—вырвалось у нее горькое признание во время нашей беседы.— И любовь тоже позади!.. Даже если когда-нибудь и выйду снова замуж, то, кажется, полюбить другого человека уже не смогу, только уважать.
Так любая война, Афганистан — не исключение, ранит и калечит не только солдат, но и тех, кто нахо¬дится от нее за тысячи километров.
Наши нервы, как натянутые струны — если их время от   времени   не  ослаблять, то   не  выдержат,  лопнут. И мудрая мать-природа, защищая нас, даровала нам сон как короткую передышку перед новой встречей с жестокой реальностью. В жизни чудес, увы, не бывает — во сне они возможны. И тогда Саша прихо¬дит к Зое — живой и невредимый: «Ты поверила в мою смерть? Не верь! Это же просто кино снимают, и у меня такая роль...»
Ей тяжко в своем горе, но было бы еще горше, если бы не поддержка людей: знакомых и совершенно незнакомых.
Из Хабаровска, с прежнего места Сашиной службы, пришли в ее адрес деньги — около трех тысяч рублей. Из Афганистана ребята прислали чеками две с полови¬ной тысячи. Надо ли говорить, как помогло это ей и в бытовой временной неустроенности... Хлопотало о жилье военное начальство, и, хотя не сразу, но через год Зоя с дочкой вселились в благоустроенную кварти¬ру в новом доме. Мне пришлось присутствовать на заседании городского клуба воинов-интернационали¬стов, где шел разговор о распределении нескольких туристических путевок за границу, выделенных этим ребятам. «Парни, а давайте одну из них отдадим жене погибшего, Зое Ломакиной?» — предложил кто-то. Его поддержали все.
Боль вспыхнула в ней с новой силой 15 февраля 1989 года, когда по телевизору показывали, как пересе¬кали советско-афганскую границу последние колонны с нашими солдатами. Их родные: матери, жены, сестры, приехавшие на встречу с воинами со всех концов страны,— плакали от счастья и радости. Зоя плакала и радовалась вместе с ними. Но нестерпимо жгло душу чувство, что сама она лишена счастья вот так же встречать своего Сашу.
Она до сих пор не может привыкнуть, что теперь и к ней относится это странное слово «вдова». Все в ней протестует против этого: нет же, нет... жена погибшего, а не вдова!.. Когда районный военный комиссар впер¬вые произнес при ней в разговоре с кем-то по телефону: «У меня сидит вдова погибшего...» — Зоя попросила не называть ее так. И военком, кажется, понял — слово «вдова» больше не употреблял.
В письме Сашиного боевого товарища офице¬ра Н. Бакума, отрывок из которого я уже приводил, есть и такие слова, обращенные лично к Зое: «...Тебе же пожелаю быть стойкой, да и Сашина, дочь поможет тебе найти равновесие и правильную дорогу в жизни... Крепись!... Ты жена офицера и знаешь, что от всяких невзгод не всегда спрячешься, просто их нужно встре¬чать стоя».
Она и пытается так поступать. Но это, ох, как трудно.

«НАМ СЧАСТЬЕ ВЫПАЛО ВЕРНУТЬСЯ!»
Я вложил этот еще чистый лист в свою пишущую машинку и вдруг услышал внизу, у подъезда, торже¬ствующий сигнал нескольких «свадебных» клаксонов. Ах, да! — сегодня юную мою соседку с первого этажа выдают замуж, отсюда и свадебный кортеж машин у парадной... И рассмеялся совпадению — ведь эта очередная глава книги у меня тоже о двух влюбленных, о скорой их свадьбе и счастье. Но — прежде по моей просьбе они сами рассказывают об Афганистане, через который оба прошли.
Валерий Найденов: пограничник, проходил службу в Демократической Республике Афганистан в 1984— 1986 гг. Награжден нагрудным знаком «Отличник пог¬ранвойск»  I и  II степени.
- Каким образом мы, советские пограничники, попали в Афганистан? А вы читали сообщения о том, как душманские банды пытались прорываться из се¬верных провинций ДРА на нашу территорию, чтобы терроризировать местных жителей, или как они обстреливали со своих позиций наши погранзаставы и просто населенные пункты?.. Вот поэтому нам и была поставлена такая своеобразная боевая задача — охра¬нять свою границу на... чужой земле. Да, с той стороны.
Но в привычном смысле охраны границы там не было — мы вели активный поиск укрепленных «точек» афганских басмачей, перехватывали в горах их карава¬ны... В общем, постоянно были в боях. Бандитских групп там было много.
А как себя чувствовали в такой непривычной обста¬новке? Поначалу, как и любому человеку, трудно было привыкать к чувству опасности. Вот, мне рассказывали, как во время Великой Отечественной войны один наш молодой офицер все время пытался проверить свой характер на прочность таким образом — устоять во весь рост в окопе, когда на него пикировал вражеский бомбардировщик. И потом этот командир признался, что за всю войну ему этого так и не удалось сделать — какая-то сила неизменно бросала его на дно окопа. А вообще человек этот был храбрый, отлично воевал. Так что инстинкт самосохранения — великое дело. Но гасить страх мы все-таки научились, хотя инстинкта этого не потеряли, потому что без него легко погибнуть ни про что.
Были и у меня моменты, когда мелькала мысль, что, мол, сегодня, говоря шутейно, «я уж точно домой не попаду...». Как-то сопровождали мы колонну, и из ближайшего кишлака нас стали обстреливать из круп¬нокалиберного оружия, стрелкового. Мы — охрана на БМП, вместе с «сорбозами», полностью блокировали этот кишлак, но выбить оттуда «духов» долго не удавалось. Мы там проторчали почти сутки. А ночью из другого кишлака по нашим БМП вдруг ударили из безоткатных орудий. Снаряды пролетали прямо над нашими головами. Но нам повезло — то ли темнота «духам» мешала, то ли артиллеристы у них неважные были.
Там, в Афгане, я по-настоящему почувствовал, что это такое, когда хочется жить, вернуться домой, об¬нять мать.
Такой еще эпизод запомнился, необычное ощуще¬ние. Это уже незадолго до демобилизации было. Опять обстреляли советскую территорию, и нашу десантно-штурмовую группу вместе с другими тремя бросили на боевую операцию. Блокировали мы «духов» в такой близости к нашей границе, что нам было отлично видно все, что делается на нашей территории. Мы туда как раз попали на праздники — I и 9 Мая. И глазели назад, за реку Пяндж, как наши советские люди выходили, собирались на демонстрацию, как она прохо¬дит. Будто вовек не видели до этого, такое острое чувство.
А по ночам нас часто обстреливали, и вот такое срав¬нение невольно делать приходилось — как странно, что в нас тут стреляют, мы ребят теряем, а там, на нашей стороне,  никакой абсолютно войны идет нормальная мирная жизнь?' Огни советского кишлака горят спокой¬но, будто ничего не происходит. Вот так вот.
А операция та, как уже сказал, проводилась круп¬ными силами. Выбивали бандгруппы «духов» из силь¬ных укрепрайоков. Когда наша первая десантно-штурмовая группа высаживалась, то сразу же мы потеряли восемь парней убитыми. И выбивать басмачей из их нор в горах было очень трудно. Вертолеты бомбили, даже напалм применяли, а все-таки трудно было... Но— выбили. Потом саперам помогали — косили тротил для взрывов этих упрятанных глубоко под камень душманских укреплений, чтобы после нашего ухода они не смогли занять эти места. А они быстро это делали, так что уничтожать надо было непременно.
Больше полугода мы просидели на одной «точке», что в Куфанском ущелье находится. Охраняли там караванные тропы. Расположились в «леткике» — спе¬циальном строении, которое по приказу басмачей по¬строили местные жители. И когда караван из Пакиста¬на проходил, то бандиты в этом домике из камней отдыхали летом. Туда мы и забрались. Кроме того, помнится, там еще мельница была водяная. И в не¬скольких километрах от того места стояли два афган¬ских кишлака. Бандитов в них не было, но мы посто¬янно чувствовали их присутствие вокруг нас, что они наблюдают за десантниками. Правда, боевых действий не предпринимали — видимо, силы неравные были.
И вот идешь, бывало, на караванные тропы, проче¬сываешь кишлаки ночью — никого из «духов» нет. А днем возвращаешься, у них как раз там уборочная началась, хлеб убирали, и видишь: уже новые люди в поле, молодые здоровые парни. Спрашиваешь: «Кто такой? Басмач?» — «Нет-нет, не басмач!» Хотя понима¬ешь, что он просто припрятал оружие, ведь и хлеб тоже надо выращивать, чтобы прокормиться. Вот они и спу¬скались вниз. А так мы располагались примерно на высоте 4300 метров, а «духи» еще выше. А вообще все это Куфанское ущелье было басмаческой зоной, там, как говорится, «советской власти» никогда не было.
Снимали нас оттуда вертолетами глубокой осенью, уже снег пошел. Больше оставаться нельзя было, иначе бы померзли. И вот один из наших ребят оставил там старое обмундирование, а в нем случайно — военный билет. Спохватился уже в воздухе. Развернули верто¬лет, хотели спуститься. И минут пять-то всего прошло от взлета. Но когда начали подлетать обратно к «точ¬ке», то там уже были басмачи, которые принялись палить в нашу машину из всех видов стрелкового оружия, что у них было. Решили не рисковать, отверну¬ли в сторону и ушли в Союз.
Сейчас немало говорят о том, как наши «афганцы» акклиматизируются в мирной жизни после войны, как у кого жизнь складывается. Я свой выбор сразу сделал — пошел работать в органы внутренних дел, а затем поступил учиться в Высшую следственную школу. То есть после армии, считаю, поступил логично и понятно. Но вот если бы мне самому до армии сказали, что я в милицию пойду, то первый бы посме¬ялся над этим, потому что и сам раньше, как говорится, не был «пай-мальчиком», приходилось «встречаться» со своими нынешними коллегами не в самых приятных ситуациях.
Но Афган все во мне перевернул, и я ему благодарен за это. Без высоких слов. Там я понял цену нормальной человеческой жизни. И так ее нестерпимо хотелось, когда возвращался уцелевшим домой! И так обидно . вдруг стало, что вот пришел после такого дела, однако и тут не дают жить спокойно, по-человечески. А так хочется пожить. Там не давали, понятно,—война! Но здесь тоже порой людей нельзя назвать людьми, так дико ведут себя по отношению к другим. Представьте себе такую сцену. У входа в магазин стоит коляска с грудным младенцем, на минуту оставленная молодой мамой. Мимо проходит, попыхивая сигаретой, подвы¬пивший детина. Заметив ребенка в коляске, вдруг сует ему в губы тлеющий окурок, а потом, ухмыляясь, как ни в чем не бывало идет дальше. Да и каждый из вас может припомнить немало эпизодов, когда люди посту¬пают по-скотски. Будь это в Афгане, я бы знал, как поступить с такими, чтобы на всю жизнь запомнили и другим, как говорится, заказали. Там это проще. Здесь же, дома, в мирной обстановке, требуется искать какие-то другие методы.
Знаю, что некоторые смотрят на «афганцев», пошед¬ших на службу в милицию, очень косо — боятся, что мы тот свой максимализм перенесем и на нынешнюю работу, на отношение к людям. Ведь в боевой обста¬новке для нас белое было белым, а черное — черным; друг — это друг, а враг — это враг, и, если враг не сдается,   его   уничтожают.   Нет,   уверен   в   том,   что полностью эти взгляды, а тем более методы на мирную жизнь не перенесем. Хотя, не отрицаю, некоторая опасность в этом все же есть, потому что мы — тоже обыкновенные люди, не железные. Однако за себя твердо скажу — в самую критическую минуту, думаю, смогу сдержаться и поступить как должно, то есть — по закону. Работал год инспектором дорожно-патрульной службы, насмотрелся всякого. Да и сейчас в Высшей следственной школе не раз уже довелось участвовать в разного рода «мероприятиях», не очень приятных, но без которых сегодня городу не обойтись. Например, подростковая преступность ныне — большой бич. Нас поднимали по тревоге, вытаскивать пацанов из подва¬лов и притонов на свет божий. Или утихомиривали, ког¬да они с прутьями и ножами шли «отношения выяс¬нять» — толпа на толпу. Так что и после Афгана жизнь у меня спокойной назвать трудно.
Светлана Колесникова: вольнонаемная, находилась в Демократической Республике Афганистан с мая 1986 г. по ноябрь 1987 г. Инвалид 3-й группы (по ранению).
— В Афганистан я попала очень просто: пришла в Краснооктябрьский райвоенкомат и сказала, что хочу работать там по своей специальности, поваром. Мне не отказали, только предупредили, что там, возможно, будет страшно. Я решения не изменила. Вот и все. Потом один корреспондент, который записывал меня для радиопередачи, спросил почему-то: не прыгала ли я до этого с парашютом? И пояснил, что на такой поступок решиться, по его мнению, все равно что впервые с парашютом прыгнуть. Но я ничего такого не чувствовала, думала только: «Кому что суждено...» И после оформления необходимых документов уехала в Афганистан.
Не хочу рисоваться, откровенно скажу, что у меня и до того было большое желание поработать где-нибудь за границей. Поэтому мне в Афганистане все сразу интересно было.
Попали сначала на пересыльный пункт в Кабул, оттуда — по «точкам». Вот там нам надевали парашю¬ты, когда в Баграм летели, но как ими пользоваться — толком не объясняли. Приехала в часть, огляделась вокруг — все так, как где-нибудь в Союзе, в гарнизоне. Спокойно все: солда¬ты бегают, как положено, офицеры ходят. Только часовых побольше, и заборы повыше. А также кино показывают на открытой киноплощадке по вечерам, и, как на обычных таких киноплощадках дома, фильмы не самые новые.
Стала работать в столовой: кормили солдат и офи¬церов. Готовили заодно поваров из солдат — у них это по-разному получалось. Жила, как и остальные женщи¬ны, в специальном «модуле», совсем на казарму и не похожем — в комнате по два-три человека, а всего их десять комнат было. Естественно, убирали, мыли, чис¬тоту поддерживали. Каждый день кто-то дежурным был из нас. Официального отбоя-подъема у нас не было, потому что женщины со мной в «модуле» жили разных специальностей, но по большей части — медики, и вставать на работу было кому днем, кому в ночь. Словом, спокойно жили.
Правда, раз пять-шесть объявляли у нас тревогу, но все обходилось нормально. Нас почти не трогали, на территории части лишь один раз рвались душманские «эрэсы», но это еще до моего приезда было.
А по средам у нас был своего рода «приемный день» — для местных жителей. Пропускали их с утра и до вечера, в основном к врачам. Привозили издалека раненых мирных жителей, им оказывали необходимую медицинскую помощь. Но не всегда их удавалось спасать. Как-то я вышла за «модуль» и неожиданно увидела труп мужчины-афганца с неприкрытой голо¬вой. Даже испугалась немного. Но по большей части приходили к нашим медикам с болезнями или рожать, роды и днем и ночью наши принимали, никогда не отказывали. Иногда для наиболее неимущих жителей Баграма наши развозили керосин — в лавках он там стоил дорого. И в окружавшие Баграм поселки наши девчонки ездили для оказания первой медицинской помощи. Брали с собой оружие, но там их никто ни разу не тронул.
Женщины и на войне женщинами оставались. Хоте¬лось и на местный базар сходить, но там глазели на нас со всех сторон, поэтому без охраны отправляться не рисковали. Ну, а вечерами частенько собирались на «лавочке», как мы говорили. Судачили о том, что в чековый магазин завезли из вещей. Случалось, даже вставали пораньше, как и дома когда-то, чтобы занять пораньше очередь в «чекушку» — так мы этот магазин называли.
Все было как в любой другой жизни. И сердца у некоторых женщин вдребезги «разбивались», случа¬лось, и женились, и разводились. Обыкновенная жизнь, если не учитывать того, что на чужой земле и за колючей проволокой. Вот это да еще патрули по вечерам вооруженные не давали забывать, что мы — не дома.
В августе 1987 года я побывала наконец в отпуске, в Волгограде. А в ноябре опять... ехала домой, но уже по другой причине. Вспоминать даже не хочется... Из Баграма меня с поручением послали в Кабул, и по дороге нас обстреляли «духи» из артиллерии. Я получи¬ла осколочное ранение в правую руку, ребята на БТР домчали меня в кабульский госпиталь. Там меня тут же проконсультировал хирург из ленинградской медицин¬ской академии. Ранена была кисть, и очень сильно, перебиты все суставы. И врачам пришлось ампутиро¬вать мне два пальца. Говорят, ничего уже нельзя было сделать. Ампутировали, зашили руку, и два месяца я там пролежала. Очень переживала, конечно. Тот ленин¬градский хирург давал мне потом свой адрес, чтобы я позже в Ленинград к нему еще на консультацию съезди¬ла. Но я этот адрес так где-то и потеряла, да и к чему — пальцы-то назад уже не пришьешь... Затем от¬правили в Ташкент, там еще лежала две недели, пока родные не приехали и не забрали меня.
Ну, а тут, дома, с ноября 1987 года по февраль 1988 года была на «больничном». Дальше областной военкомат направил меня для реабилитации в подмо¬сковный санаторий «Русь».
Надо было снова входить как-то в мирную колею. Хотела возвратиться на прежнее место работы, в ресто¬ран «Россия», где была поваром до Афганистана. Девчата меня встретили обрадованно: «Давай, приходи опять к нам!» Но замдиректора наотрез меня отказа¬лась принимать: «У тебя увечье руки, вдруг ты ошпа¬ришься или обваришься?! Тебя туда никто не посы¬лал — сама поехала. Ну, и чего добилась?!» А мне врачи разрешили работать по специальности, с неболь¬шими оговорками. Я и по дому сейчас все готовлю без труда. То есть смогла бы работать в столовой. И замдиректора вроде бы сама по себе человек неплохой. Но когда я в Афганистан уезжала, она меня отговаривала: «У нас и так работать некому, а ты едешь...» Я уехала. И вот теперь она так встретила: «Не хочу за тебя отве¬чать— мне и без тебя скандалов хватает!» Хотя могла бы, если уж не поваром — какую другую работу в ре¬сторане предложить? В мое состояние войти, в мою шкуру влезть. Но — не захотела. Мне советовали, чтобы я судилась с ней. Но зачем, господи?! И без того после ранения нервы взвинчены. Устроилась я операто¬ром в Ворошиловский универсальный торг, буду с доку¬ментами работать — накладными там и прочим. Про¬живу.
Еще одно свидетельство, как не хватает нам в на¬шем обществе обычной человечности, которая только и может заставить пропустить чужую боль через себя и, если нужно помочь, иногда и переступить «через себя». Как нет еще и настоящей социальной защиты для таких людей, как вернувшиеся с войны «афганцы», которая бы надежно оградила их от бюрократов и чинуш, просто равнодушных и перестраховщиков.
Валерий Найденов и Света Колесникова познакоми¬лись в городском клубе воинов-интернационалистов «Искра». И пока готовилась к печати эта книга, они сыграли свадьбу, на которой, конечно же, самыми дорогими гостями были их друзья-«афганцы». Им всем выпало счастье вернуться живыми — жизнь продол¬жается.
«ПРОЩЕНЫЙ ДЕНЬ»
Границы моральной
ответственности гораздо шире
сферы действия судебных кодексов
Станислав Лем
Мне не раз доводилось видеть, как в печи обжигают глину. И я понял — от того, каково ее качество,- кем и как она замешана, зависит во многом конечный результат: приобретет ли готовое изделие необходимую прочность, вобрав в себя жар обжигающего пламени, или потрескается, перекосится. Большинство наших солдат, попавших в огонь Афганистана, были такой глиной... И не удивительно, что порой их судьбы там складывались порой куда драматичней, чем в кино¬боевике.
Из письма волгоградки, матери воина-интернацио¬налиста Нинель Сергеевны Машиной в редакцию «Ли¬тературной газеты»:
«Мой сын, Машин Вадим Анатольевич, 1963 года рождения, в армию был призван осенью 1982 года из г. Волгограда. Шесть месяцев находился в Туркмении,. затем был переведен в Афганистан. В начале сентября 1983 года он прислал мне последнее письмо. Затем тянулись длинные тревожные дни; хотя он и преду¬преждал, что письма могут задерживаться, я все передумала — убит, ранен и лежит в госпитале... Но никаких вестей не было. Тогда я написала командиру части. И вот мне приносят из военкомата извещение о том, что мой сын пропал без вести, выполняя боевое задание 24 сентября 1983 года.
Прочитав статью И. Андронова, обращаюсь к вам за помощью. Помогите вернуть моего сына домой! Наверное, и он находится в таких ужасных условиях плена у душманов, так же издеваются над ним, применяя наркотики. Пятый год я нахожусь в неведе¬нии. Может быть, мой сын запуган допросами, может быть, он не нашел или не было возможности найти пути возвращения на Родину, может быть, он вынужден был сменить имя и фамилию, чтобы не осложнять мою жизнь, но я уверена — мой сын не предал свою Родину. Я обращаюсь к своему правительству, ко всей обще¬ственности — защитите наших детей от ужасов плена! Помогите вернуть их на Родину!..»
Позже, в нашей беседе, Нинель Сергеевна Машина кое-что уточнила и дополнила к содержанию письма:
— То последнее письмо, о котором упомянула в своем обращении в «Литературную газету». Вадим прислал мне в конце июля 1983 года. Зная, что со здоровьем у меня неважно и что колеблюсь — ехать ли мне в отпуск на юг или нет, он писал: «Езжай в Сочи, отдыхай!.. А я с месяц примерно не смогу вам отсылать письма — должны отправить на далекую «точку». Но вы все равно мне пищите, вернусь — будет приятно получить сразу столько писем...» Поэтому, первое время, как он замолчал, мы не особенно тревожились — ждали, что пришлет весточку. Но больше писем от сына не было. Тогда я обратилась в часть, где он служил. И лишь после этого меня известили о том, что Вадим пропал без вести. Но как, при каких обстоятельствах? Где он может находиться? Об этом нам никто ничего не говорил. Так и томились в безвестности. Потом слу¬чайно узнаю, что вокруг имени Вадима поползли слухи — один из сослуживцев его по Афганистану, зовут его Андрей, прислал домой письмо, где написал, что якобы «Вадим предал Родину, перешел на «ту» сторону и призывает всех поступать так же...» Какой-то майор, не помню его имени и должности, назначил мне и моему старшему сыну Саше встречу в военной прокуратуре! Присутствовавший при разговоре капитан тоже вдруг заявил: «Как же вы воспитали такого сына, который оказался предателем!..» Представляете — вот так, бесцеремонно, не объясняя ничего, заявить подоб¬ное матери?! Правда, майор остановил его, но тоже — забрал у нас все письма от Вадима, чтобы «ознакомить¬ся» с ними, и... забыл вернуть. А я не верила и не верю, что мой сын мог товарищей предать и добровольно перейти на «ту» сторону. Я же лучше всех своего Вадима знаю. Он и здесь-то, до армии готов был друзьям последнюю рубаху отдать... Когда получил повестку, все свое раздаривал тем, кто остается. По¬мню, я даже у него джинсы отобрала, дорогие все же. «А то,— говорю ему,—ты и их кому-нибудь на прощание подаришь!» Нет, не мог он боевых друзей предать. Допускаю, растеряться мог, не смог сразу в живого человека выстрелить... Ведь что ни говори, а чтобы человека убить, надо его в себе сначала убить! Я иногда представляю себе: стоит мой сын, восемнадца¬тилетний мальчишка с автоматом, а на него здоро¬венный душман идет, к крови привыкший... Можно и не устоять. Ждала я, что дружки Вадима, которые служи¬ли с ним в Афганистане, придут ко мне, что-то объ¬яснят, отогреют как-то сердце. Но... так и не пришли. Случайно столкнулась с обоими в парикмахерской, они кивнули молча и мимо проскочили.
Понимаю, у читателя в это мгновение возник есте¬ственный вопрос: а почему же мать не разыскала этих вернувшихся домой «афганцев» — товарищей Вади¬ма — сама? Что помешало ей сделать это? Родился он тогда и у меня, но я так и не задал его. И знаете почему?  Представил  себе состояние матери,  которой нужно идти на встречу с тем, кто может бросить прямо в лицо ужасное, неисправимое: «Да, ваш сын предатель!..» А она и без того, не зная, жив ли он или нет, сама жива лишь отчаянной надеждой. Поэтому, повторяю, не будем судить, постараемся понять ее.
Статья собственного корреспондента «Литературной газеты» в США Ионы Андронова попалась ей на глаза в апреле 1988 года. В ней журналист-международник, рассказывая о бесчеловечном обращении с советскими военнопленными в лагерях душманов, расположенных в Афганистане и Пакистане, о пытках и убийствах, написал и о шестнадцати наших парнях, вывезенных эмиссарами так называемого нью-йоркского «Дома сво¬боды» в США, Канаду и Англию. В статье была назва¬на фамилия одного из них — Владислава Наумова, и указывалось, что он — волжанин.
Не знаю, изболевшееся материнское сердце подска¬зало или мелькнула внезапным озарением догадка: «Наумова» — это девичья фамилия Нинели Сергеевны, но она тут же отправила в «ЛГ» то свое письмо, в котором крик о помощи: «Спасите, верните наших сыновей!» Подобное письмо получила от нее и редакция газеты «Красная звезда». Думаю, есть смысл процити¬ровать здесь ответы, полученные Машиной из «Красной звезды» и затем — из советского общества Красного Креста и Красного Полумесяца.
«Уважаемая Нинель Сергеевна! Коллектив редак¬ции газеты «Красная звезда» выражает. Вам чувство глубокого соболезнования по поводу полученного Вами извещения о сыне. Мы обратились с просьбой попы¬таться выяснить его судьбу в исполком союза общества Красного Креста и Красного Полумесяца СССР..,»
«Уважаемая Нинель Сергеевна! Через редакцию газеты «Красная звезда» мы получили Ваше письмо, в котором Вы от имени всех матерей призываете сделать все возможное для возвращения наших сыно¬вей из душманского плена. Советский Красный Крест хотел бы сообщить Вам о действиях, предпринимаемых в этом направлении... Управление по розыску СОКК и КП СССР ведет работу, направленную на получение информации о советских военнослужащих, пропавших без вести в Афганистане. Хотим заверить Вас, что в случае получения каких-либо сведений о судьбе Вашего сына — Машина В. А.— они будут сообще¬ны   Вам...   Вопрос   о   розыске   пропавших   без   вести советских военнослужащих остро стоит с того момента, когда советский народ и его армия протянули руку помощи братскому афганскому народу, хотя сообщения об этом и не публиковались в печати. Это делалось для того, чтобы не помешать ходу ведущихся переговоров и не ухудшить положение попавших в руки душманов советских военнослужащих, поскольку главари душ-манских банд не соблюдали и не соблюдают междуна¬родные соглашения, регулирующие правила ведения боевых действий и вопросы оказания помощи военно¬пленным, порядок возвращения их на Родину либо интернирования в третьих странах.
... В настоящее время, после заявления тов. М. С. Горбачева по Афганистану, подписания Женев¬ских соглашений по политическому урегулированию вокруг Афганистана, начала вывода советских войск с афганской территории, появились новые реальные возможности для розыска и возвращения на Родину советских солдат, находящихся в плену, хотя в решении этого вопроса еще проявляется нежелание главарей афганской оппозиции вести переговоры, выдвигаются заведомо неприемлемые или провокационные требова¬ния... О мерах, предпринимаемых советским Красным Крестом для разрешения этого вопроса, мы постара¬емся систематически сообщать в печати. Первый заме¬ститель председателя исполкома СОКК и КП СССР А. Д. Тюляндин».
Прошло еще несколько томительных месяцев, преж¬де чем было получено подтверждение: да, упоминав¬шийся в статье «Литературки» «Никто не забыт» — святая заповедь» бывший советский воин-интернацио¬налист Владислав Наумов на самом деле — Вадим Машин...  «Мой сын жив!..» Это было главным.
Волгоградский корреспондент АПН Александр Евреинов вскоре после того по заданию агентства побы¬вал в гостях у Нинель Сергеевны и подготовил ко¬роткий репортаж, который затем был опубликован многими канадскими газетами, так что оказавшийся к тому времени в Канаде Вадим Машин мог его прочесть.
Этот репортаж назывался «Нелли Машина ждет сына домой», вот его текст: «Когда я сообщил матери Вадима Машина, что ее сын находится в Канаде, она облегченно вздохнула: «Слава богу, теперь он сможет вернуться». Три года Нелли Машина ничего не знала о судьбе своего сына, который проходил службу в Аф¬ганистане. Последнее письмо от него пришло в сентябре 1983 года. Некоторое время спустя ей сообщили, что пропал без вести. Я встретился с Нелли Машиной в ее однокомнатной квартире по улице Исторической в г. Волгограде. Туда же пришел ее старший сын Алек¬сандр, который вместе со своей семьей живет недалеко от матери. Нелли Машина встретила меня насторо¬женно. «Если зы собираетесь писать что-нибудь плохое про моего сына, я не буду с вами разговаривать»,— заявила она. Мать не допускает и мысли о том, что Вадим может не вернуться на Родину. «В своих письмах он писал, что часто ему представляется дверь родного дома, как она откроется, и он войдет в нее. Он знает, как мы его любим и как ждем!..» Как и прежде, Н. Машина работает заведующей детскими яслями-садом № 37, принадлежащими Волгоградскому заводу газовой аппаратуры. Никаких изменений в ее жизни не произошло. Единственное, что ее мучает, это смертель¬ная тревога за младшего сына. «За три года мне представлялось всякое,— говорит она.— Я была готова к самому худшему. Известие о том, что он жив, для меня огромная радость. Если бы я только могла поскорее встретиться и поговорить с ним!» Мать и брат уже написали Вадиму письмо и с нетерпением ждут ответа. На стене комнаты в квартире Машиной висят фотографии ее сыновей. Вадим — в форме курсанта училища речников, которое он закончил незадолго до призыва в армию. «Он собирался учиться дальше, поступить в институт инженеров речного транспор¬та»,— говорит мать. Александр Евреинов, корреспон¬дент АПН».
Вскоре получили письма от Вадима и мать со старшим братом. Вот что пишет он, в частности, ей: «Прекрасно понимаю, как тебе было тяжело все эти годы. Мам, прошу тебя, успокойся. Все уже позади. Для меня и тебя уже отгремела война. Знаю, что хочешь встретиться со мной и обо всем поговорить. Я тоже очень хочу тебя увидеть. Встретиться и вот так просто сесть и обо всем поговорить. Может быть, в скором будущем мы все сядем вместе. У вас теперь большие перемены. Чем, как говорится, черт не шутит? Или же вы бы могли приехать как-нибудь сюда, к нам. Прошу тебя — больше не плачь и не переживай, а  я обещаю тебя  не забывать и  писать тебе  чаще. Напиши.мне письмо и расскажи о всех и про всех. Также напиши: что бы ты хотела из Канады? Мы ведь понимаем, что в Союзе теперь очень плохо с продукта¬ми и с тряпками, еще вот горе с этим землетрясением. У нас тут все теперь по телевидению стали показывать о Союзе— и хорошее, и плохое. Пишу тебе наш новый адрес...»
Нинель Сергеевна показала мне и свадебную фото¬графию: Вадим — красивый, нарядный, как и положено жениху, об руку со своей невестой снят в каком-то светлом просторном помещении, напоминающем атри¬бутами молельный дом. Кстати, он в том письме и сообщает, что крестился в православную веру и наре¬чен теперь Владимиром. Работает в строительной компании, слушает какой-то курс в местном универси¬тете. Снимают с молодой женой дом, мечтают, есте¬ственно, о своем. Сообщает еще, что купили машину.
Однако ни об обстоятельствах своего пленения, ни о том, что и как с ним было дальше, Вадим не сообща¬ет. Как и о том, собирается ли возвращаться на Родину.
Кое-что прояснилось для меня, когда созвонился с корреспондентом АПН А. Евреиновым и тот сказал, что слышал интервью, которое давал Вадим Машин некоторым западным «радиоголосам»: о «зверствах со¬ветских войск в Афганистане», о том, что намеревается выпустить книгу «афганских мемуаров».
И я представил себе... Да что там представил? Уже точно знал: как именно с ним было ТАМ!
«Выбор... предложила ему Людмила Карловна Торн — ослепительная американка, представительница «Дома свободы». Нью-йоркская эта организация зани¬малась переброской советских военнопленных на Запад для использования их спецслужбами в пропаганди¬стских целях. Торн изъяснялась понятно и жестоко. Для Родины ты предатель, сказала она. Там тебя ждет расстрел. На Западе — обеспеченная жизнь. Требуется только дать подписку, попросить политическое убежи¬ще, помогать в пропаганде и в чем попросят. И добави¬ла с улыбкой, от которой холодок пробежал по спине: «Иначе останешься здесь, в руках этих неуправляемых людей...» Подписку он дал.
И был долгий полет с «липовыми» немецкими документами из Исламабада в Мюнхен. Сопровождали его трое. Потом — переезд до Брюсселя и новый пере¬лет— за океан. По пути с ним «работали» мастерски, без перерывов. Сняли отпечатки пальцев. На «детекто¬ре лжи» убедились, что он «не является агентом КГБ». Две недели готовили к первой пресс-конференции в Европе. Репетировали ответы. Учили: надо поблаго¬дарить за собственное спасение лично американского президента... Это «мероприятие» было широко исполь¬зовано «Немецкой волной», радиостанцией «Свобода», «Голосом Америки» и Би-би-си. Теперь он знал: обрат¬ной дороги нет, путь назад отрезан...»
Здесь я должен оборвать повествование и признать¬ся, что позаимствовал этот отрывок из очерка «Искуп¬ление», опубликованного в газете «Труд». В ней расска¬зывается об «одиссее» другого бывшего воина-интерна¬ционалиста Николая Рыжкова, подобно Вадиму Маши¬ну сначала оказавшегося в плену у афганских мя¬тежников, затем — в руках их западных покровителей. В общих чертах судьба обоих очень схожа и различать¬ся может только в каких-то деталях. Больше того — я почти уверен, что Машин и Рыжков должны были где-то там встретиться. Но есть и существенная разни¬ца: Николай Рыжков в конце концов нашел в себе силы и мужество добровольно вернуться на Родину и отдать себя на суд государства и общества — Вадим Машин до сих пор таких попыток не делал.
И опять встает этот проклятый вопрос: почему? Что мешало и мешает ему сделать это, особенно после того, как официально объявлено об амнистии для таких, как он?
Чтобы хотя бы отчасти получить ответ на него, я сделал то, что обязан был сделать,— разыскал того самого «Андрея» — Андрея Рожкова, служившего вме¬сте с Машиным в Афганистане, а ныне работающего участковым инспектором рыбохраны.
Он тоже встретил меня довольно настороженно, и когда я осторожно завел речь о его взаимоотношени¬ях с Вадимом Машиным, он тут же жестко сказал, как отрубил: «Если встречу его, сам ему голову оторву!..» Потом, успокоившись, стал рассказывать в подробно¬стях, о том, что знал и чему был сам свидетелем.
— С Вадимом знакомы со школы, учились в па¬раллельных классах интерната железнодорожников. Можно даже сказать — дружили, хотя в общем-то дружки у него всегда постарше были. У него какие-то дела вечно с ними, а парень он видный, общительный и неглупый. Девчонки вокруг него вертелись, в рестораны захаживал... В октябре 1982 года нас обоих призва¬ли в армию. Попали в Термез в «учебку». С нами — еще один земляк Андрей Гудков. Они с Машиным после школы вместе заканчивали речное училище. Вот и здесь старались все трое держаться поближе друг к другу. А в мае 1983 года нас перебросили в составе танковой части в Афганистан, в Джелалабад. Я и Машин попали в одну роту, Гудков — в соседнюю. Десять дней нам дали на акклиматизацию, а затем началась уже настоя¬щая служба в роли механиков-водителей. Экипаж Вадима со своим танком был выдвинут к КПП, на охрану расположения бригады. И мы с ним стали видеться реже. В июне я заболел желтухой, малярией, и меня отправили в кабульский госпиталь. Провалялся там месяца два. Ребята мне писали пару раз. Помню, в частности, Андрюшка Гудков жаловался, что «де¬довщина» в части его совсем замучила, и он собирается переходить в «пехоту»... Ответил ему, чтобы потерпел немного— мол, приеду и тогда вместе что-нибудь придумаем. Где-то в конце августа — начале сентября я «убежал» из госпиталя. Добрался в свою часть, но оказалось — бригада как раз собиралась на боевую операцию. Явился к командиру, попросил его взять меня в этот рейд. «Нет, не могу,— ответил он.— Списки уже поданы командованию...» Пришлось остаться. Встретил по дороге знакомых танкистов, те говорят: «Твоих земляков «деды» совсем замордовали...» И правда — выходит навстречу из-за танка Гудков, то¬щий, бледный. А Машин и того хуже — скелет, обтяну¬тый кожей... «Что с тобой?» Говорит: «Лихорадкой болел...»
Но ребята, перед уходом на операцию, предупреди¬ли, что стали замечать за Вадимом некоторые странно¬сти. Он начал неожиданно засыпать на ходу.., Провери¬ли—нашли героин. Дали в морду на первый раз. Он тут же сбежал в медроту — залег там и не хотел уходить. К тому же почерк у него неплохой, он этим пользовался, завел знакомства. Ротный его вынужден был сам забирать из санчасти. Но он и после этого то и дело сбегал куда-то, ссылаясь на командира: якобы ротный вызвал его что-то написать, оформить. Но од¬нажды сам ротный хватился: «Где Машин?» Ребята от¬ветили: «Так вы его сами вызвали к себе!..» Ротный, естественно, разъярился и в наказание приказал Вади¬му   рыть  траншею — метров   десять  длиной   и   метра полтора шириной. Нет, она никому не нужна была, эта траншея... Просто существует негласно в армии такой вид наказания. Про него еще поговорку даже сложили: «Рыть траншею длиной... от завтрака до обеда и от обеда до отбоя!» Машин вырыл.
Ну, а ребята, само собой, стали к нему еще хуже относиться. Вадим опять попытался в санроте укрыть¬ся. Ротный опять его вытащил оттуда. И снова — рыть траншею.
Вот тут я как раз и вернулся. И Вадим пожало¬вался:  «Меня тут притесняют...»
Ладно — ушла бригада на операцию. Осталось нас при танке трое: Машин, я и Саша Волотек — командир танка. Первое время я ходил на кухню за едой. И вот как-то Вадим говорит: «Я познакомился с мальчишкой-афганцем, зовут его Ахмагуль. Он запросто может менять продукты на барахло: батники, джинсы и все такое. Уже разговаривал кое с кем на кухне — они могут достать кое-что для обмена, например, жир в банках. Вот, я часы выменял, видишь...» И показал эти часы.
Мы несли охранную службу ночью, начиная с 23.00, и сменяли друг друга у танка через два часа. И вскоре заметили, что Машин стал действительно спать бук¬вально на ходу. Подумали, что просто вымотался. Сменили его, поставили на утро в караул. В четыре часа утра мулла обычно пел, люди на поле за водой вслед выходили... Бужу: «Вадик, вставай!..» А он никак проснуться не может — одевается и спит, один шнурок завяжет и опять спит... Тормошу его. Он потянул свою панаму, а оттуда выпал пакетик. «Что это?» — спраши¬ваю. А Вадька мне шепчет испуганно: «Тише! Чтобы Сашка не услышал!..» А Волотек спит очень чутко: «А ну-ка, что там у тебя? Ага, кокаин!.. А ведь мы тебя предупреждали...»
Я тоже Вадьке говорю: «Ты что, спятил? А если бы ты шел по территории части и кто-то из офицеров вздумал тебя обыскать и нашел бы наркотик?!» Дей¬ствительно, офицерам было дано такое право там, в Афгане, обыскивать любого солдата из-за участив¬шихся случаев мародерства.
Вадим нам:  «Все! Больше не буду!»
Но скоро все повторилось — сидит Машин на «бро¬не» у пулемета и... засыпает. Мы заставили его нести охрану  не  сидя,   а  в движении.  Вот  он  ходит-ходит вокруг танка, а тот в капонире находится, поэтому ствол низко, над самой землей. И слышим, как Вадька через этот ствол споткнулся и упал. Решили с Сашкой давать ему днем побольше отсыпаться.
А тут 20 сентября в части ЧП — у дежурного прапорщика на КПП пропал пистолет. Офицеры из особого отдела перетрясли всех, кто остался в располо¬жении бригады: танкистов, саперов, тех, кто при кухне работал. Без толку, так и не выяснили ничего. Машина тоже проверяли, потому что видели его неподалеку от КПП, но у него вроде прочное алиби было — все, кто его видел, утверждали, что он шел в гимнастерке навыпуск, и в руках ничего, кроме свернутой в трубку газеты, не было. Я еще пошутил: «Вадька, это не ты пистолет утащил у прапора?» Он шутку подхватил: «Ну, конечно, это я пистолет взял..» Посмеялись, и на том все закончилось.
Нам на троих оставили один автомат. И вот 22 сентября утром мы с Сашкой хватились — нет ни Машина, ни автомата. Не по себе стало. Часовые сказали, что видели Вадима с вещмешком, он шел в сторону апельсиновой рощи. Мы немного успокои¬лись: наверное, Вадька решил апельсинов нарвать, а автомат на всякий случай взял.
Дожидаемся его. Но проходит обед, а Машина все нет Еще несколько часов прождали — и напрасно. Нечего делать — пошли докладывать комбату о слу¬чившемся. А комбат у нас очень хороший человек, кстати, был: от рядового до подполковника дослу¬жился, поэтому к солдатам относился с пониманием. Он всех поднял на ноги, всех предупредил; если где заметят Машина, тут же задержать и доложить. Все вокруг осмотрели, пока светло было, но Вадим как в воду канул.
На следующий день, утром, я пошел за завтраком. И мне ребята сказали, что видели Вадима неподалеку от складов, у солдатской кухни. Задержать не смогли... Я оставил котелки и пошел посмотреть, где его замети¬ли. И вдруг сам вижу — Машин по дамбе ходит. Я — к нему, а он бежать бросился со всех ног. Там речка, камыши, по ту сторону дамбы — кишлак... Все же, как он ни петлял, догнал я его в камышах. Сразу первое: «Где автомат?» — «Спрятал,— отвечает,— но я его принесу!» — «Тогда пойдем вместе за ним!» Отнекивает¬ся — мол, должен один пойти. «Что, с тобой еще кто-то тут есть?» — «Нет, никого...» Согласился я, но преду¬предил, что у него это единственная возможность самому все исправить, что натворил. А если опять обманет, тогда другой разговор будет.
Не меньше часа прождал я Вадима, но он так и не появился больше. Вернулся к танку, рассказал все Саше Волотёку. Пошли вместе Машина искать. Лази¬ли-лазили, но в конце концов наткнулись на него там же, у речки, в камышах. Догнали Вадима и, не скрою, побили — злые же были на него, как черти. Я ему руки своим ремнем связал, вытащили его на берег, к речке. Сашка ушел за машиной, а я с Машиным остался. И тут он начал: «Андрюха, такой позор!.. Мать узнает, не перенесет... Лучше я утоплюсь!» —«Иди,— гово¬рю,—топись...» — «Нет, ты меня лучше отпусти, а я убегу куда-нибудь...»
Хоть и кипела во мне злость, но все равно жалко его стало. «Брось ты так убиваться,— советую.— Ну, глу¬пость сделал... Так еще поправить не поздно. Верни этот автомат, тебе это зачтется. Может, вообще началь¬ство как-нибудь замнет дело, чтобы бригаду не позо¬рить...»
И тут он мне такое сказал, что я, извините, на задницу сел. Признался, что это он тогда у прапорщика пистолет украл, а еще пулемет утащил перед выходом бригады на операцию, точно рассчитав, что в спешке некогда будет искать похитителя. Оружие, в том числе и наш автомат, Машин продал тому самому афганцу-подростку Ахмагулю, о котором он мне как-то говорил. «Поэтому не будет мне пощады, если ты меня не отпустишь!..»
Как я его мог отпустить?! Только сказал: «Ну и влип же ты...» Пришла машина, отвезли мы Вадима в брига¬ду. А к вечеру он появился у нас в сопровождении майора из особого отдела. Тот нам объяснил, что у Машина должна ночью состояться встреча с Ахмагулем, и что мы должны захватить всех, кто на эту встречу явится. Вадим будет помогать сделать это, в таком случае часть вины с себя снимет... А пока, мол, пусть покрутится как всегда около нашего танка, чтобы Ахмагуль мог его издалека видеть и не насторожился.
Все так и проделали. А в сумерках устроили засаду. Но тут такая деталь — на само место встречи Машин должен был идти один, другим там невозможно было спрятаться. На всякий «пожарный» случай дали ему нож и наказали: «Смотри, Вадька, если что — бей ножом и кричи! Мы подскочим тут же!» Машин должен был подать условный сигнал, если встреча состоялась и все идет нормально. А мы по этому сигналу тут же бы окружили и захватили тех, кто явится на нее.
И вот Вадим ушел в темноту, а мы стали ждать. Ждали долго, но сигнала все не было. Честно говоря, до последней минуты не могли поверить, что Машин и на этот раз нас всех провел и скрылся. Боялись друго¬го: вдруг «духи» его захватили или прикончили? Когда уже стало окончательно ясно, что ждать бесполезно больше, выдвинулись к тому месту, где была назначена встреча Машина и Ахмагуля. Осмотрели все вниматель¬но, но следов борьбы не нашли. А там трава такая не¬тронутая, что на ней было бы можно сразу все «про¬честь»... Куда мог деться Машин? Укрыться в кишлаке, у этого Ахмагуля? Но мы не имели права прочесывать ночью кишлак без представителей афганских властей. Оставалось ждать до рассвета.
Утром с помощью местных жителей отыскали дом Ахмагуля. Но он был пуст, зато при обыске обнаружили там взрывные устройства, данные о наших танках, которые ушли на боевую операцию... А один дед из местных показал, что видел Ахмагуля с еще одним молодым афганцем с автоматом и что с ними был советский солдат. Пошли дальше по этому следу, и от женщин на берегу реки узнали — Ахмагуль, его воору¬женный напарник и наш солдат на надувном бурдюке сплавились вниз по течению. Солдата они прикрыли какой-то накидкой сверху, чтобы его не было видно из расположения бригады. Да, вот еще что — в ту ночь, когда мы после неудавшейся засады продолжали на танке нести охрану, в нашу сторону от кишлака дважды выстрелили. Пули прошли рядом с нами.
24 сентября наша бригада вернулась с боевой операции. А в ночь с 24 на 25 сентября произошло еще одно ЧП — из парка пропал пулемет. Около БМП обнаружили следы босых ног... Можно предположить, что и тут без Машина не обошлось — ведь вот так, без подготовки, пулемет с машины не снимешь, это надо уметь.
А в октябре где-то уже новый офицер из особого отдела (прежнего майора отстранили от этой должно¬сти за неудачную засаду и куда-то перевели) сказал мне: «Привет тебе от Машина — он уже в Пакистане, выступает там по радио и по телевидению... Рассказы¬вает, как командиры заставляют советских солдат убивать афганцев!»
Но ведь сам Вадька не участвовал ни в одной боевой операции, поэтому как он мог утверждать об убийстве афганцев? С чужих только слов или придумы¬вать? Но меня самого потрясло больше всего известие о том, что он утверждает, будто бы ему в его грязных делишках здесь помогали его земляки: я — помогал якобы оружие воровать, а еще один земляк-лейте¬нант — «прикрывал» нас... Могу еще как-то понять: запутался в дерьме по уши, в наркотики ударился и, испугавшись, дал деру. А как же можно своих товари¬щей и друзей грязью обливать?! Вот этого я Машину простить не могу, потому и сказал, что не ручаюсь за себя, если когда-нибудь его встречу!»
Вот такую запутанную, драматическую историю об искалеченной человеческой судьбе «подарила» нам эта война в Афганистане. И точка в ней еще не поставле¬на— я предложил сделать это самому Вадиму Маши¬ну, отправив ему в Канаду письмо с предложением объясниться с земляками начистоту, до конца. Ответа пока не получил.
В списке пропавших без вести волгоградцев числят¬ся еще пятеро воинов-интернационалистов: лейтенант Сергей Чухлов, младшие сержанты Юрий Пучков и Сергей Григорцевич, рядовые Андрей Зрячев и Сергей Жигалин. А всего их было 313 человек — двадцати¬летних солдат, канувших в дымную ночь «необъявлен¬ной войны». В дни, когда пишутся эти строки, лишь 31 советский военнослужащий из их числа вернулся на Родину По имеющимся сведениям, еще около двух десятков человек, подобно Вадиму Машину, находятся сейчас в третьих странах — США, Канаде, Швейцарии. Судьба остальных до сих пор точно не известна, хотя по данным советского Красного Креста в живых из них, увы, осталось не более 100 человек.
Если вы обратили внимание, то в ответе Нинели Сергеевне Машиной из исполкома Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца СССР утвер¬ждается, что «вопрос о розыске пропавших без вести советских" военнослужащих остро стоит» с момента введения ограниченного контингента в ДРА. Стоял-то он стоял, только вот результатов этого до последнего времени  что-то   не   было   видно.   Неудивительно,  что в конце концов общественность страны сама взялась за изыскание путей возвращения пленных советских воен¬нослужащих на Родину, спасение от гибели тех, кого еще можно было спасти.
Общественный комитет специального фонда «За возвращение советских военнопленных» возник в конце 1988 года и в Волгограде, в коллективе областного центра «АвтоВАЗтехобслуживание». Инициатором его создания стал молодой мастер этого центра Олег Хайдуров. Вот запись нашей беседы с ним.
— Олег,  как  я  понял, ты  тоже,  как  и  миллионы телезрителей,   видел   в   ноябре   восемьдесят   восьмого года один из выпусков программы «Взгляд», в котором показывали   митинг  у   здания   посольства   Пакистана
в Москве.  Собравшиеся требовали  освобождения на¬ших   ребят,    попавших   в плен    в   Афганистане.   Не сомневаюсь, их обращение нашло отклик у каждого, кто смотрел в ту минуту телевизор. Но, увы, дальше
сочувствия   и   негодования   у   большинства   дело   не пошло. Как ты перешел от сочувствия к действию? Что тебя побудило?
Понимаешь, глядел я тогда на экран и начинал понимать: по официальным каналам для этих попавших в беду ребят мало что делается. И Красным Крестом, и   Министерством    обороны — запомнилось,   с    какой болью и обидой говорила мать одного из пропавших без вести о  равнодушии,  на  которое натолкнулась у  во¬енных   чинов...   И   как-то   невыносимо  стало,  жутко!.. Неужели же бросим ребят на гибель? А тут какой-то
бывший «афганец» прямо заявил корреспонденту теле¬видения,   что   они   сами   выкупали   за   деньги   наших пленных у душманов! И что басмачи там за деньги мать родную продадут... Ну и вот — вечером я посмотрел эту программу, а утром выбежал, как всегда, на пробежку, и   так,   на   бегу,   созрело   решение:   надо   создавать специальный  добровольный  фонд  для   выкупа   наших
парней! Ведь, если сам внесу, скажем, рублей двести или  пятьсот,  напрягшись,  и  знакомых  уговорю — все равно   это   дела   не   решит,   а   время   уйдет.   Поэтому пришел на работу и предложил ребятам: «Наше пред¬приятие   хозрасчетное,   и  трудовой   коллектив   вправе утверждать   свои   фонды   из   хозрасчетного  дохода — давайте   учредим   фонд   «За   возвращение   советских
военнопленных»?!» Рабочие меня поддержали, в парт¬коме,   профкоме   и   у администрации   тоже   встретил понимание — и на общем собрании трудового коллекти¬ва учредили такой фонд. Меня выбрали председателем комитета этого фонда, вошли в комитет еще мастер Саша Абрамов и бывшие воины-интернационалисты,  рабочие центра Сергей Наумов, Володя Скотников и Олег Григорьев. Первый взнос от своей прибыли сделал трудовой коллектив нашего же предприятия — 10 тысяч рублей. Кроме того, из личных пожертвований работников автоцентра набралось полторы тысячи руб¬лей. Начали приходить денежные переводы из других организаций и от частных лиц, от кооперативов. К при¬меру, волгоградка Татьяна Сентябрева прислала сразу же 50 рублей, 10 рублей прислала Хибибулина из Быковского района, 634 рубля собрал для нашего фонда коллектив проектной конторы «Облкоммунжилпроект» и так далее.
— Но будем реалистами и признаем:  сегодня нас буквально   захлестнули   всевозможные   фонды:   мира, культуры, милосердия и здоровья, детский, на развитие зоопарков открыт фонд... А когда любого чего-то, даже
самого хорошего, чересчур  много, то люди теряются: в какой же фонд им внести средства, как выбрать? Тем более, выяснилось — в стране основная масса трудя¬щихся   получает  зарплату   куда   ниже,  чем   в  других развитых странах. То есть «лишних» денег, даже для благотворительных целей, у людей попросту нет.  Не приходилось тебе слышать в ответ: «А я их в Афгани¬стан  не посылал!» или  «Не надо было в плен попа¬дать!»?
И такие разговоры слышал. Разное говорили... Но, в основном, люди считают — освобождение военно¬пленных нельзя   откладывать  ни  на   минуту,  и  фонд наш — дело   нужное.   Поэтому сознательно  жертвуют в чем-то и личным материальным интересом. Но основ¬ная моя мысль знаешь какая была? Чтобы в таких вот ситуациях, как нынешняя — с пленными в Афганиста¬не, активную позицию занимали не отдельные и хоро¬шие сами по себе люди, а целые коллективы, которые работают   стабильно   и   соответственно   экономически самостоятельны. На нашем предприятии мы смогли это
сделать,  хотя  по сравнению с другими оно довольно слабенькое, порой зарплату-то вовремя не  получаем. И все-таки сразу смогли  выделить на такое нужное дело 10 тысяч рублей. Это где-то полпроцента-процент от нашего дохода. А если взять доход таких гигантов, как тракторный завод или «Красный Октябрь»? Сло¬вом, такие вот моменты зачастую проверка для нас — на самом деле мы коллектив или только называемся так? И коль уж Министерство обороны и другие офици¬альные органы вплотную этим делом не занимались, то пусть солидарность и помощь всех наших трудящиеся поможет вырвать ребят из плена.
Да и разве можно спокойно смотреть на родителей этих ребят? Мне на работе сразу дали машину, чтобы проведать семьи и поподробнее узнать о самих пропав¬ших без вести, о том, в чем нуждаются их близкие, чем можем мы им помочь.
В облвоенкомате взяли список, адреса. И в выход¬ные дни поехали, сумели побывать у трех семей.
Вот, из Волжского в Афганистане пропал без вести Андрей Зрячев — молоденький совсем парнишка, во¬семнадцать лет ему было, когда призвали. И семья такая рабоча-ая... То есть очень простые люди, которые не знают толком: куда же им податься со своей бедой? За месяц до нашего приезда отец Зрячева получил извещение от военного прокурора из Афганистана, что «ваш сын не предатель...» и посему семья имеет права на льготы. Отец — к военкому с этой бумагой. Ко¬миссар ему в ответ: «Что за дела? Мне не пришло, а вам вот пришло...» И забрал себе извещение. Вернул только после напоминаний, да и то так ничего толком и не объяснил родителям Андрея: какими льготами они теперь пользуются, что им положено и что не положе¬но?.. В общем, опять оставили людей в неведении. Это я к слову, об отношении к людям.
— Все   верно,   и   подобные   случаи   не   единичны. А ведь люди очень часто еще и стесняются спросить об этих льготах,  опасаясь,  что их  неправильно  поймут. Объяснять же им никто не спешит.
— Ясно, что для чиновника эти хлопоты «лишние». Объяснишь  на  свою  голову,   а   потом   будут  к  тебе ходить. Так рассуждают. И вот отец Андрея Зрячева до сих пор не знает: кто же ему ответить должен — есть ли в списке этих трехсот с лишним пропавших без вести по официальным данным его сын или он там не числится?
Вторая семья — Пучковых, в Советском районе жи¬вут. Их сын Юрий пропал без вести шесть лет назад. И у него такая история. Он написал матери: «Ждите, возвращаюсь из Афгана через месяц...» Проходит этот месяц...  Проходит  еще  месяц,  и  еще.   Ни  сына,  ни письма от него больше. Мать у него скромная такая, тихая- Но терпеть больше нет сил, и она — в военкомат: «Где же мой сынок-то? Обещал давно быть, и все нет...» А ей говорят: «Да он же без вести пропал! Давно уже извещение об этом пришло.» Понимаете, не удосужи¬лись даже сообщить! Естественно, мать подняла трево¬гу, жаловаться стала, выяснять... Тогда военком ее вызывает и говорит: «Прекращайте ваши разговоры и.хождения по инстанциям, сидите тихо!..» Это еще при Брежневе было.
Семьи двух пропавших без вести ребят; Григорцевича и Чухлова — мы уже не застали — они выехали на постоянное место жительства в другую область. Однако мы приглашали всех родных и близких пропавших без вести к себе в автоцентр, на учредительную конфе¬ренцию этого фонда. Некоторые смогли приехать, участвовать в ней.
— И вот создали вы фонд, начали поступать на его счет деньги. Но это все же лишь полдела, а вторая половина дела сложнее: что дальше с этими деньгами делать, на кого выходить?
— Да, первоначальная задача — собрать мало-ма¬льски значимую сумму. Ну, а потом-то, при деньгах, можно обращаться  куда  угодно и к кому угодно — с нами тогда разговаривать будут серьезно те, от кого зависит сегодня не просто судьба военнопленных, а их жизнь   или   смерть.   Главное,   чтобы   нашлись   люди, которые бы применили эти деньги в дело — да, для
выкупа, коль уж на то пошло, если политическим путем это не решается или какой там хитростью военной. И мы готовы средства своего фонда в ту же минуту отдать таким «лицам с полномочиями»... Но мы обязательно
потребуем с них отчета, так и в уставе нашего фонда записано.  То есть что они не просто  «прокатились» куда-то, и все, а доложили: где были, с кем имели дело, кому конкретно из советских военнослужащих, попав¬ших в плен, помогли, кого из этих ребят вывезли на Родину? Не исключалось также и личное участие кого-то из нас в процедуре возвращения пленников — мы
готовы поехать куда потребуется и когда потребуется.
— Не пытались связаться с так называемым «Ко¬ординационным комитетом» в Москве, который занима¬ется как раз проблемой возвращения советских военно¬пленных?
Меня, честно говоря, здорово обескуражило выступление представителя этого координационного комитета на страницах газеты «Правда» и затем в ежене¬дельнике «Аргументы и факты». Смысл сводился к сле¬дующему: мол, спасибо за благородный порыв тем, кто собирает деньги на освобождение советских военно¬пленных, это «очень трогает...», как он выразился, но... всего этого не требуется, поскольку финансировать такие мероприятия будет Комитет защиты мира из своего фонда — это в.«Правде», в «Аргументах и фак¬тах» представитель уже другую организацию назвал, В общем, меня это насторожило, во-первых. Во-вторых, ощущение было такое, что нас с вами пытаются вроде бы как-то в сторону отодвинуть: «Не дергайтесь, без вас управимся!» Заявил этот член координационного комитета, что они по каким-то каналам установили контакты с руководителями афганских повстанцев, н те обещали улучшить содержание военнопленных и затем вернуть их на Родину... У меня, к сожалению, мало информации обо всем этом, могу только домысливать. Но боюсь, вспоминая, как долго от нас многое об Афганистане утаивали, что и тут всякое может быть. Может, у кого-то «наверху» и такая мысль шевелится: «А нужны ли нам те пленные? Сами как-нибудь выкрутятся...» Черт его знает, отучили нас верить словам одним.
— Тем   более,   что   пока   все   те   военнопленные, которые вернулись на Родину или вывезены в третьи страны,  возвращены НЕ  НАМИ! С какой целью их вызволяли из плена представители того же американ¬ского «Дома свободы» — это особый разговор. Но ведь они спасли их— это пока что самое важное. А вот о том, что наши соответствующие органы или общественные организации связались, скажем, с главарями афганской оппозиции и освободили «такого-то и такого-то» советского воина, я до сих пор не слышал и ни одного сообщения не читал...
Об этом и речь — уже сколько месяцев подряд говорят и говорят о военнопленных, уточняют цифры. А дело — не движется, не видно конкретных результа¬тов. Тем временем парни там гибнут, наши парни. Вот,
в   одном   из   последующих   выпусков   телепрограммы «Взгляд»  опять  представитель  того  же координаци¬онного комитета сказал, что у них даже самолет вроде бы есть для этой цели, что готовы лететь в любую точку
планеты и всем-всем обеспечены для этого. Но тут же оговорился: мол, не можем, к сожалению, подробно обо всем говорить, чтобы не повредить самим пленникам, поскольку «действуем и по официальным и по неофици¬альным каналам...» Как-то слишком уж все таин¬ственно. Не нравится мне это.
— Значит, еще одна из целей вашего и подобного вашему фондов — и чисто психологическая: оказывать давление на тех ответственных лиц и на те органы, представители которых заявили, что они «занимаются вопросами освобождения советских воинов-интернаци¬оналистов из плена»?
— Мы такую цель не преследовали, учреждая свой фонд. Но, конечно, существует необходимость, чтобы эти   ответственные  лица   постоянно   помнили:   за   их деятельностью следят неравнодушно и требовательно!
А вскоре после этого разговора Олегу Хайдурову позвонили из Москвы, где в одном из районов также создан на общественных началах комитет «За возвра¬щение советских военнопленных». Новые знакомые и единомышленники дали ему номер телефона журна¬листа-международника Ионы Андронова, тоже много сделавшего и делающего для освобождения и спасения попавших в плен воинов-интернационалистов. Борьба за их жизни продолжается.
Но была и иная реакция на поступок Олега Хайдурова и его товарищей по работе. После того, как в программе «Полевая почта» радиостанции «Юность» Всесоюзного радио прозвучало интервью с Олегом, в Волгоградский обком комсомола пришло письмо следующего содержания: «Уважаемые товарищи! Буквально вчера я слушал по «Маяку» передачу «Полевая почта». Данное письмо является ответом на нее. Пред¬ставьте себе картину: звучат фанфары, гремят бараба¬ны, реет непобедимое знамя Октября... Голос: кого это встречают? В ответ: пленных «афганцев»!.. Улыбки, поцелуи, слезы радости шести матерей... «Афганец» (с трибуны): Мы так любим свою Родину! Все время нахождения в плену мы думали и мечтали о возврате домой. Мы хотим включиться в активную борьбу за перестройку. Поэтому, чтобы остаться в живых, мы предали присягу, подняли руки и сдались в плен в надежде, что Родина не забудет нас... Теперь перед нами открываются новые широкие возможности... и мы сделаем все, что в наших сохраненных жизнях и остав¬шихся силах, чтобы оправдать доверие народа! ... Что же это получается, молодые люди? Плен всегда считался позором! Несоблюдение присяги всегда сопровождалось наказанием. А вы? Вы уже самовольно отвергли закон?! Откуда в вас такая сила, преступная сила? Кому собираете деньги? Является ли пленный гражданином СССР? Да, к сожалению нашему и позо¬ру, является. Но ведь и преступник, получивший ранение или заболевание вследствие нарушения закона, спасается от смерти, чтобы быть преданным таковой!
Таково правовое государство.
Пленных «афганцев» надо вернуть на Родину, чтобы судить как нарушителей присяги!.. В ней есть святые слова: «Если я нарушу эту мою торжественную прися¬гу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся»!
Коротко. Ясно. По закону.
Боитесь, что они не вернутся? Неужели вам не только нужны, но и дороги предатели? Почему? Могу обнадежить: предали однажды — предадут дважды...
Напоминаю, пленного Н. Головина, освобожденного от ответственности Генеральным прокурором СССР... деревня не приняла. Чудо, но факт — деревня оказа¬лась выше, сильнее, порядочнее самого Генерального прокурора. Вот так поступают советские люди!
Как эти пленные посмотрят в глаза матерей, чьи сыновья честно сложили головы в бою? Как? Если бы герои, похороненные на Мамаевом кургане, узнали, как вы готовитесь к встрече пленных, они бы повернулись в своей холодной земле и застонали бы от позора. Если бы они, герои Великой Отечественной войны, так же, как и «афганцы», сдались в плен, что было бы с вами, молодые люди? Да и были бы вообще?
Жаль, сейчас настало смутное время... Все пере¬страивается, перекраивается. Точнее; ставится «с ног на голову». Оно застилает вам глаза, лишает гордости, порядочности, преданности и любви к Родине. Его надо достойно пережить, сохранить свои юные, горячие сердца для подвигов во славу Родины.
Молодые люди, опомнитесь! Оглянитесь вокруг, посмотрите вперед! Туда ли вы идете?
С приветом Тверяхин Леонид Константинович, вете¬ран ВОВ, ветеран труда, пенсионер районного значе¬ния, г. Днепропетровск, 69, ул. Героев Сталинграда, д. 10 «Г», кв. 32».
Это письмо из обкома ВЛКСМ передали в городской клуб бывших воинов-интернационалистов «Иск¬ра». Но прежде, чем познакомить вас с ответом «афган¬цев» Леониду Константиновичу Тверяхину, приведу две цитаты из брошюры «Советские пленники войны в Аф¬ганистане», изданной все тем же нью-йоркским «Домом свободы»: «Из них двадцать два были убиты в 1985 го¬ду при отчаянных попытках совершить побег» — тут же описывается, как 12 советских солдат в плену стали узниками лагеря в Пакистане, разоружили там охран¬ников, попытались освободиться, но не смогли вырвать¬ся оттуда и взорвали под конец в лагере склад боепри¬пасов, погибнув все до единого вместе с охранниками; «Советские пленники существуют в ужасных условиях. Без какой-либо медпомощи они страдают от гепатита, малярии и множества иных болезней... В лагерях повстанцев под предводительством исламского фунда¬менталиста Хекматиара советских пленников содержат в круглосуточной тьме внутри подземных нор. Один из тех пленников тихонько попросил меня: «Сможете ли вы позвать сюда представителей международного Красного Креста, чтобы они увидели наши мучения?» Представителей «Дома свободы» трудно заподозрить в симпатиях к советским людям и вообще — всему советскому, но даже они, как видите, не могли не содрогнуться при виде мучений пленных советских военнослужащих и не отдать дань мужеству и самопо¬жертвованию многих из них.
Вот что ответили волгоградцы — члены клуба вои¬нов-интернационалистов «Искра» пенсионеру районно¬го значения Л. К Тверяхину: «Уважаемый Леонид Константинович! Отвечают Вам сами ребята-«афганцы», которые благополучно вернулись домой. Нам передали Ваше письмо о советских военнопленных, которые сейчас находятся в Пакистане и для выкупа которых собираются деньги на спецсчет. Извините, но нам непонятна злая ирония, с которой Вы описываете «будущую встречу» наших военнопленных, вернувших¬ся на Родину. Дело в том, что всем нам уже известен приказ, согласно которому все военнопленные Великой Отечественной войны были объявлены изменниками Родины. Но ведь прекрасно известно и то, что они не являлись предателями! Правда, в семье не без урода — находились и такие сволочи, но их было очень мало. Вашими устами сейчас говорит сам Иосиф Виссарионо¬вич... По поручению клуба — Мосин Олег». Все смешалось в нашем доме, в нашем сознании. Нелегко отделить золото от подделки, истину — от ее подобия.
Тот мартовский день, в который я побывал в гостях у матери Вадима Машина, исстари было принято называть на Руси «прощеным днем». Мало уже кто из нас с вами знает, что в такой день принято было подходить или приходить друг к другу и просить у родного человека, друга, знакомого или даже незна¬комого прощения:  «Прости за все...»
Амнистия для советских военнослужащих, попав¬ших в плен в Афганистане, это, можно сказать, официально объявленный «прощеный день». Останется ли он просто бумагой или действительно превратится в движение души каждого из нас — нам же и решать.
ОБРАЩЕНИЕ
комитета фонда
«За возвращение советских военнопленных» к                гражданам СССР
Скоро последний советский солдат должен вернуть¬ся из Афганистана на Родину. Девять лет идет эта кровопролитная жестокая война, унесшая десятки ты¬сяч молодых жизней. Неутешно горе матерей, поте¬рявших своих сыновей. Невыносимо больно видеть возвращающихся с войны искалеченными ребят, на¬всегда оставшихся инвалидами. Мы должны сделать и сделаем все, чтобы дальнейшая судьба этих парней была достойна тех подвигов, которые они совершили, и была искуплением тех лишений, которые они пере¬несли.
Вечная слава героям, с честью прошедшим все испытания войны! Вечная  память павшим!
Но в любой войне бывают не только погибшие и герои, но и солдаты, пропавшие без вести, оказавшие¬ся в плену.
Давайте же не уподобимся тирану, заочно объ¬явившему всех пленных изменниками и отщепенцами. Давайте же будем милосердны к этим солдатам, почти детям, брошенным в страшную мясорубку войны. Тем более, что правительство СССР объявило об их реаби¬литации независимо от причин, по которым они оказа¬лись в плену. Давайте же не будем забывать о невыно¬симом   горе   матерей,   выплакавших   глаза   за   долгие месяцы и годы напрасного ожидания известий о своих сыновьях. Пожалуй, не может быть тяжелее муки для матери, не имеющей возможности прийти на могилу сына, не знающей: жив ли он или томится в страшной яме-каземате?
Давайте же не будем забывать о муках и страдани¬ях, выпавших на долю тех, кто сейчас ждет нашей помощи. Они ведь верят, что мы спасем их!
И пусть не все стали пленными при обстоятельствах, не зависящих от их воли. Если и есть на ком вина, то она не больше вины тех, кто послал их на эту войну. И наказание забвением, отказом от их спасения — слишком жестокое наказание.
И сколько бы горя ни пришло на нашу землю, как бы ни свежи были другие раны, боль Афганистана всегда останется нашей священной, неизбывной болью.
Граждане! Люди!
Сделаем же все, чтобы дети земли нашей вернулись к своим матерям. Перестанем только призывать к мило¬сердию. Будем творить милосердие всеми доступными нам средствами.
Товарищи! Давайте окажем реальную помощь в возвращении  наших военнопленных на Родину!
Вносите средства в специально открытый фонд «За возвращение советских военнопленных» на счет № 267902 в Дзержинском отделении Промстройбанка г. Волгограда!
Обращение принято конференцией трудового кол¬лектива Волгоградского областного центра «Авто-ВАЗтехобслуживание»  15 декабря  1988 года.



«ЛЖЕАФГАНЦЫ»
Хлестаков: «А один раз
меня приняли даже
за главнокомандующего —
солдаты выскочили из гаупвахты
и сделали ружьем»
Я. Гоголь. «Ревизор»
Вот уж о чем не думали - не гадали, так это о том, что «афганская эпопея» реанимирует нашего давнего лите¬ратурного знакомца — гоголевского Хлестакова, и он явится нам уже не в подержанном фраке, а в пятнистой форме ВДВ и тельняшке.
— Как только  стали   более открыто  говорить  об
Афгане,  тут же начало  расти  и число самозванцев,
выдающих себя за «ветеранов афганской войны»!
Валерий Чаплиев: десантник, проходил службу в Демократической Республике Афганистан в составе ограниченного контингента советских войск с ноября 1982 г по июнь 1984 г Награжден медалью «За отвагу».
— Мотивы  у  этих   «лжеафганцев»   были   разные.
 Самые   безобидные— выделиться,   обратить   на   себя внимание даже ценой обмана, погреться хоть как-то в лучах чужой славы. Такие ребята обычно особой фанта¬зией не отличались и удовлетворялись тем, что влезали в какую-нибудь пятнистую куртку военного образца и топали в ресторан. А там постоянно заказывали оркестру афганские песни и шумели, кричали «я кровь мешками проливал», рвали на себе рубаху, клянясь, что изранены в боях с душманами. Но это категория более примитивная и разболтанная.
Другой тип самозванцев «из Афгана» пограмотней, поэрудированней и более корыстный. Как правило, они пытаются использовать легенду «афганского ветерана» более тонко и с выгодой для себя. Например, при поступлении в институт, чтобы идти вне конкурса. Или метят на «теплое» местечко, устраиваясь на работу. И что обидно — чаще всего это совсем неглупые ребята обладающие массой энергии, которая могла бы действительно на пользу пойти, расходуй они ее че¬стным способом. Как говорится, в «мирных целях»...
Порой «лжеафганцы» бывают настолько нахальны, что начинают сами организовывать подростковые клу¬бы военно-патриотического направления, тянут на себе большую общественную работу. Но вреда при этом приносят во сто крат больше, нежели пользы. Ведь когда выясняется в конце концов, что этот человек никогда не был в Афганистане, а медаль у него краде¬ная или от деда с Великой Отечественной осталась, то подростки получают такую психологическую травму от обмана, которую долго ничем не залечить. И обманутые мальчишки и девчонки вместе с друзьями начинают вообще на всех «афганцев» поглядывать с подозрени¬ем: мол, видели уже...
Да и нам самим, конечно же, это все небезразлично. В Афгане и так было много всякого... и хорошего, и плохого. А тут еще те, кто выдает себя за бывшего воина-интернационалиста, такие иногда небылицы об этой войне и нашей армии распространяют, что у несве¬дущих людей волосы дыбом становятся. Они-то ведь за чистую монету их россказни принимают: ну, как же — сами «ветераны Афгана» им доверительно говорят о всякого рода зверствах со стороны наших командиров и солдат, то есть — попросту клевещут и придумывают разные ужасы.
И разоблачить их сразу не так-то и просто, даже мы сами на удочку, бывает, попадаемся.
Я сам, к примеру, встретил такого бойкого само¬званца года три назад. Уже учился в Волгоградском мединституте на втором курсе. Еще не остыл от Афгана, от службы... И как-то собрался домой съездить. На речном вокзале встретил парня в форме десантника. «Откуда, земляк?»—спрашиваю. Он ответил: «Из «полтинника»!..» Так нашу десантную дивизию мы между своими называли. Как тут не обрадоваться — считай, брата встретил. Разговорились, и он мне пожаловался: мол, едет после госпиталя домой, и его в поезде обворовали, все подчистую стянули... Да, а я еще смотрю: у него на груди орденские планки. «Что ж ты,— говорю,— домой едешь, а надел «колодки» вместо наград? Стесняешься, что ли?» У него знаки медалей «За отвагу», «За боевые заслуги» и ордена Красной Звезды. «Знаешь,— объясняет,— все разом украли в поезде...» Я просто опешил, думаю про себя: «Ничего себе, пострадал парень... С войны возвраща¬ется и с чем пришлось на Родине столкнуться... К тому же от ранения еще не очухался!» А он мне на это напирал: якобы действительно несколько дней как из госпиталя, еще даже «корсет» не сняли... И вот так за живот себя взял, боль на лице. «Ладно, брат, не горюй,— утешаю его.— Найду я тебе денег на дорогу домой. Много надо?» «Нет,— отвечает,— рублей десять на теплоход, чтобы до Москвы добраться. Дальше поездом не могу...»
Поехали мы ко мне в общежитие. Он почти всю дорогу не умолкал — все рассказывал про дивизию, про боевые операции. Даже общего знакомого нашел. Правда, задним умом уже потом я сообразил, что он сам у меня же очень ловко имя товарища по службе выспросил. И добавил к тому же для пущей убедитель¬ности, где якобы этот парень сейчас живет: назвал улицу, которая наверняка есть в любом городе — точно не помню, но типа «улица Ленина», «улица Советская».
В общежитии предложил ему привести в порядок армейскую форму — больно уж расхристанным он был. «Ты же в дороге все время на людях... Не позорь десант!» Выгладили ему форму, шею подбрили, а то зарос здорово... Гляжу, он опять сапоги натягивает. «Погоди,— останавливаю,— дам я тебе вместо сапог свои «дембельские» ботинки десантные...» Знаете, с вы¬соким голенищем такие?
Но когда он мылся, приводил себя в порядок, я неожиданно увидел у него... паспорт. До меня сразу не дошло, а потом стукнуло: когда солдат на «дембель» увольняется, у него же нет гражданских документов! Ему их уже дома выдают. И закралось сомнение: а тот ли он, за кого себя выдает? Что-то тут не то! Да и в тех историях про Афганистан,, которые он мне рассказывал, не все сходилось. Видно, он где-то нахватался по¬дробной информации о нашей дивизии, вообще о де¬санте и просто хорошо играл роль. Тем более, что до того мне с подобными вещами не приходилось сталки¬ваться.
Сел он на теплоход свой, а у меня неспокойно как-то на душе. Пошел в милицию, попросил, чтобы у него как-нибудь потактичней проверили документы. Кто он на самом деле? Милиционеры при вокзале пообещали, но, видимо, ничего не сделали. А на следующий день я столкнулся случайно со своим бывшим замполитом — он как раз «оттуда» летел. И вот, любопытно, оказыва¬ется, замполит тоже видел того парня в форме накану¬не в аэропорту. Подошел к тому, поинтересовался: «Откуда?» Парень назвался, как и мне. Тогда замполит попросил предъявить документы на награды, удостове¬рения... Тот, конечно, не показал. Замполит наш — человек крепкий, жесткий, почуял неладное и потребо¬вал вообще показать его документы. Парень туда-сюда... делать нечего, вытащил паспорт. В общем, действительно никакой он не «афганец» и не десантник, так себе — бродяжка, который под «афганца» кормит¬ся... «А я, Миша,— говорю,— ему вчера свои «дембель¬ские» ботинки отдал и денег занял...» — «Да ты что?» Вот так вот получилось. Это — первый случай.
А второй случай — он не только в городе известен, про него и в «Комсомольской правде» писали, с Алек¬сандром Арефьевым. Кажется, он родом из Даниловки. Тоже самозванец, каких поискать... Под маркой «афганца»-орденоносца в институт инженерно-строитель¬ный пролез без вступительных экзаменов.
Меня с Арефьевым судьба так столкнула. В 1987 го¬ду организовывалась «Искра» — клуб воинов-интерна¬ционалистов. Осенью, в ноябре где-то. Кинули мы с двоюродным братом Володькой клич: мол, собирай¬тесь, парни, поговорить надо, как нам жить после Афгана!.. Но по первому разу никто почти на эту встречу не приехал. А вот Арефьев объявился. Зашли мы с Володькой в помещение — братишка тоже в де¬санте служил в Афгане, потом он как раз и стал первым командиром «Искры», сейчас физкультурный институт заканчивает. Так вот, зашли мы с ним и увидели Арефьева... Что сразу ослепило— у него на груди два ордена Красной Звезды! Поздоровались, познакоми¬лись... И Арефьев с ходу стал рассказывать, как он попал в «десантники». Вроде бы так получилось, что их часть придали нашей десантной дивизии, так как не хватало десантных войск для ведения боевых действий. И он таким манером попал туда... Ну, на войне всякое разное бывает. Даже когда Арефьев принялся разные удивительные случаи описывать про то, как он там «сильно воевал», мы с братишкой особого значения этому не придали, просто подумали, может, преувеличе¬ния у него от контузии... Все-таки два ордена полу¬чить — это чего-то стоит! А что «заговаривается» — понять можно.
Тут наконец «Искра» образовалась, и нас вскоре пригласили выступить перед школьниками на Посту номер один у Вечного огня. Я позвонил Арефьеву, пригласил и его. Подумал еще: ребятам-«постовцам» будет приятно принимать у себя орденоносца... В самом деле — они на него во все глаза глядели, задавали кучу вопросов. Арефьев на них отвечал, а я пристроился сбоку и слушал как бы со стороны. И вот когда пацаны стали допытываться о вооружении десантных войск, он вдруг стал путаться, темнить, отвечал туманно и неточ¬но. Вот в этом эпизоде особенно чувствовалось, что он где-то нахватался этих военных знаний, а деталей-то не знает. «Постовцы» — народ дотошный, спросили у не¬го: «А как был вооружен каждый десантник?» Арефьев ответил: дескать, были у них во-от такие коротенькие автоматики... А какие, как называются? Не знает. Есть, как известно, вариант автомата Калашникова с откид¬ным прикладом (АКС), но ствол у него не укороченный, нормальный, и все остальное, как положено. Есть АКС «У» — укороченный автомат: он действительно малых размеров, используется как личное оружие офицера. Его вертолетчики носили, механики-водители на тан¬ках. Но он пригоден лишь для ближнего боя — метров на четыреста-пятьсот бьет. Так что для тех боевых действий, которые вели в Афгане десантники, не го¬дился, его не считали за оружие. Арефьев об этом явно не знал.
Сомнения мои усилились, когда он стал пацанам расписывать свои «геройские дела» в Афгане, за каждое из которых его не то что к ордену, к званию Героя Советского Союза запросто можно было пред¬ставлять.
К примеру, говорил, что «их где-то в узком ущелье зажали...» Вроде бы они укрывались перед тем в «киризе» — выбоина такая в горе, как грот. И увидели душманов. Пропустили дозорного «духа» и сняли его, зарезали... Но остальные услышали шум, открыли огонь. Били так, что проход обрушился, и полвзвода вместе с командиром засыпало камнями. А Арефьев... Верно, он, конечно же, «принял командование на себя»!.. Уничтожили они ту банду, и группу десантни¬ков Арефьев вывел к своим. Во-первых, как-то слабо верилось, что семнадцать уцелевших ребят могли так запросто в горах перебить около шестидесяти «духов». Потом я слушал и удивлялся: а где же были другие наши подразделения?"Ведь Арефьев вначале утверж¬дал, что это была крупная боевая операция. Куда же другие силы делись? Почему тут же не пришли взводу на помощь? Арефьев еще хвастался, что его в том бою ранили тяжело, но взвод, мол, он не бросил, до конца оставался за командира. И вот именно за это его представили к ордену Красной Звезды. По его словам, месяц или два он провалялся в госпитале и снова вернулся в свою часть. И буквально через полгода получил второй орден Красной звезды. Это уж вообще редчайший случай.
Ну, это вообще почти фантастика — мы уже убеди¬лись, что ордена шли в Афган довольно долго — пока в «верхах» рассмотрят представление на орден, пока необходимые бумаги оформят, пока орден попутешествует по соответствующим инстанциям... Год на это уходит.
Потом Арефьев на той встрече, распалившись, принялся сочинять о кочевке в горах, как мог кто-то запросто подползти к ним, выпить фляжку воды---просыпаешься, а воды нет. Еще про бронежилеты всякую чушь собачью понес...
В общем, поняли мы окончательно: или этот человек просто очень много врет о себе, или он никогда не был в Афганистане. Я поделился этими подозрениями с ин¬структором сектора оборонно-массовой работы обкома комсомола Виктором Добродеевым. И тот согласился со мной, потому что ему Арефьев уже при первой встрече не понравился из-за того, что уж очень много гадостей говорил о советских офицерах в Афганистане. Послушать, так ни одного порядочного командира у нас там вообще не было — одну грязь лил... Говорю же, что и у нас с Володькой создалось впечатление, что Арефьеву так досталось при контузии — даже немного «крыша поехала». Таких случаев хватает. До конца не верилось, что врет.
Однако проверили и убедились — да, он самозва¬нец. Ордена перекупил у кого-то. В Афгане не был, не воевал. Учился, когда-то в Камышинском военно-строи¬тельном училище, откуда был отчислен, точнее — вы¬гнали его попросту... Подавал документы в инженерно-строительный институт обычным путем, но его не приняли. Устроился работать на Волгоградский кон¬сервный завод. Подвернулся удобный случай — здесь же работали ребята из института. И Арефьев решил «сыграть» под воина-интернационалиста, зная, что нам при поступлении в вуз положены льготы. Представился институтским парням этаким бравым воякой, проли¬вавшим кровь в Афгане. Намекнул: «У меня два ордена Красной Звезды, заслуги... А ваше начальство в инсти¬туте не принимает!»
Парни к нему с открытым сердцем, с сочувствием: «Поможем!» Кинулись к своему руководству, прижали: «Как так! Человек воевал, жизнью рисковал, а вы!» Начальство смутилось. «Пусть придет...» Он пришел, и его тут же приняли в порядке исключения посредине учебного года, к тому же на третий курс — Арефьева из военного училища как раз с третьего курса выгнали, а он повернул так, будто бы добровольцем пошел «воевать в Афганистан». Бедное начальство институтское... Его ведь те два боевых ордена ослепили, как поначалу и нас с братом. Но начальство-то, как говорится, переживет, будет просто бдительней и ответ¬ственней впредь. А вот как студенты были потрясены... За кого хлопотали?! Боюсь, что многие из них зарок себе дали больше не вступаться ни за кого. По крайней мере, один из ребят — действительно «афганец», подру¬жился с Арефьевым, приглашал к себе домой как боевого побратима. И когда он узнал всю правду, его этот обман так перевернул душевно, что он до сих пор отказывается ходить на встречи «афганцев» с моло¬дежью, не показывается в клубе воинов-интернациона¬листов. Говорит: «Неизвестно, сколько там еще таких арефьевых окажется!»
Арефьева, естественно, за этот обман из института выгнали, и он куда-то пропал. Слышал, вроде бы куда-то в Воронежскую область убежал.
Черт с ним, думали. И не предполагали, что опять придется иметь дело с желающими выдавать себя за «афганцев».
Бот в прошлом году закончил наш мединститут Владимир Терехов — работает  сейчас стоматологом, собирается, слышал, машину покупать. Словом, все у него нормально в жизни, если не считать «пятна» самозванца в биографии и исключения за это из партии.
Терехов служил во внутренних войсках. Вернулся в Волгоград поело армии, и захотелось ему поступить в медицинский институт. Но, видимо, на знания свои не рассчитывал, поэтому решил прибегнуть к «камуфля¬жу» — надел форму десантника (у него как раз перед тем утонул друг, действительно десантник) и в этой форме заявился в институт. В этой же форме снялся на все необходимые документы, потом, видно, на вступи¬тельных экзаменах говорил преподавателям о своем «боевом прошлом». Короче, в институт его приняли, и вскоре, как все первокурсники, Терехов поехал помо¬гать колхозникам убирать урожай. Там продолжал развивать свою «афганскую» легенду. И надо же — неожиданно столкнулся с парнем, который вместе с ним проходил службу во внутренних войсках. Было это так... Кто-то тому парню сообщил, что у них появился десантник: «Только что из Афгана, наводит тут поря¬док...» Ему захотелось познакомиться с этим десантни¬ком.   Вошел   в   помещение,   а   перед  ним...   Володька Терехов, сослуживец. Парень ему; «Когда же это ты успел в десанте послужить?» Сам он через подготови¬тельное отделение в наш институт поступал, поэтому с Тереховым они на экзаменах и разминулись. Тут Терехов его и попросил; «Как друга прошу, не выдавай! Понимаешь, перед девчонкой решил порисоваться, вот и сболтнул, что воевал в Афгане, в десанте. А теперь признаваться уже стыдно. Вернемся в институт, там как-нибудь это улажу, скажу ей правду...» Но верну¬лись в институт, а Терехов отказываться от своего «афганского» прошлого не спешил. А сослуживец, в свою очередь, пожалел, не стал ему «жизнь ломать», как потом нам объяснил.
А Терехов стал в институте заядлым общественни¬ком. Повсюду о своих «подвигах в Афгане» трепался, как «душманов душил, кишки на штык наворачивал»... Словом, боевым орлом себя выставлял. Стал старостой курса, в партию вступил.
Потом, когда я и еще несколько «афганцев» в инсти¬тут поступили, мы встретились с Тереховым на трени¬ровке. Пришли в зал, чтобы немного приемы руко¬пашного боя вспомнить, а нам преподаватель в разго¬воре сказал; «У меня здесь еще один ваш «афганец» занимается. Вот сейчас придет, и я вас с ним позна¬комлю...» И как раз входит Терехов. Поговорили. Он говорит, что был в Афгане в Кандагаре, в десантно-штурмовой бригаде. Но якобы не все время, а наезда¬ми: «Мы готовили под Москвой пополнение, а потом вылетали с ними в Афганистан и там уже боем их проверяли. Проведем несколько операций вместе с ни¬ми и назад, в Союз, возвращаемся...» И называет то время, когда я там сам служил, добавляя, что «де¬сантировались там с парашютами».
Я опешил немного. Потому что там практически не было десантных операций с применением парашютов. Ну, может, как исключительные случаи — во всяком случае, сам в таких операциях не участвовал, не видел .их и не слышал. К тому же, чтобы вот так мотаться из Афгана в Союз, а потом снова туда... Да еще «обкаты¬вать» молодежь таким способом? Непонятно было. На мой вопрос: «А сколько у тебя прыжков с парашю¬том?»— Терехов ответил, что точно не помнит, так много было... Не верилось и в это, так как любой парашютист их считает и помнит, даже если за тысячу уже  напрыгал.   Еще спрашиваем:  «А с какого типа самолетов десантировались?» Опять называет такой, которого-то и на вооружении нет.
После этого Терехов стал явно избегать нас, не посещал больше тренировки. А время идет, ему уже из института выпускаться, он первым в списках числится. Потому что «афганец», а значит, и при распределении может на льготы рассчитывать. А мы уже разговарива¬ли между собой на факультете, что Терехов — личность сомнительная. И вот ребята к нам подходят и говорят: «Что же вы смотрите? Он же явно не «афганец», а прет вперед как танк, как будто ему все положено! Даже юбилейную медаль к 70-летиго Вооруженных Сил СССР получил...»
Решили все это тщательно проверить. Оказалось, что документы на юбилейную медаль ему оформляли с его же слов, не проверив ничего толком. Неудобно вроде, как-никак человек в Афганистане кровь проли¬вал... Тем более, характеристика на него из института хорошая была, в деканате уважали его опять же из-за «славного афганского прошлого».
После разоблачения Терехов испугался и... пропал. Никто толком не знал, где он находится. Стал подбра¬сывать записки с угрозой, что «покончит жизнь само¬убийством, если его исключат из института»... Говорят, даже завещание написал. В парткоме и среди руковод¬ства переполох начался, тех, кто Терехова разоблачал, стали чуть ли не в фашизме обвинять и прочем: мол, довели человека, жить не хочет... Однако сама же жизнь показывает: такие типы, как Терехов, себя не «кончают». И точно — через некоторое время «покой¬ник» объявился в институте цел и невредим, но «со скорбью во взоре.,.». Я был на том партсобрании, где разбиралось персональное дело коммуниста Терехова, и высказал все, что думаю о нем и его поступке. А Терехов?.. Он был там само раскаяние — стоял, не поднимая глаз, как кающийся грешник. Лишь бы пощадили. И его отчасти пожалели — из партии, есте¬ственно, исключили за обман, но закончить институт и получить диплом врача дали.
Ну, а последние из разоблаченных нами «лже¬афганцев» — Геннадий Педашев и Владимир Пташкин. Нет, они не в паре «работали» — это мы их в паре проверяли.
Педашев, как и все самозванцы, очень любил и, надо сказать, умел рассказывать о своих «подвигах» В Афганистане. Если в клубе воинов-интернационали¬стов объявляли, что такой-то и такой-то коллективы приглашают выступить у них, он вскакивал первым; «Я пойду!.» А иногда приходил сам к Ларисе Афанась¬евне Смолиной — она от музея-панорамы нас «куриру¬ет» — и спрашивал: «Не надо мне пойти куда-нибудь выступить?» Сумел даже на Всесоюзный сбор воинов-интернационалистов и воинов запаса пробиться и там кое-кого до слез доводил своими «устными мемуарами». Еще Педашев фотографироваться любил — когда сни¬мали «афганцев», скажем, для газеты, то он непремен¬но на первый план вылезал.
И все годы обучения в Высшей следственной школе МВД СССР висел там, как «афганец», на Доске почета. Вот это, кстати, тоже одна из основных причин, почему Педашеву так долго удавалось нас за нос водить — согласитесь, трудно заподозрить человека, который сам является курсантом вуза, где постигают науку, как изобличать преступников. До сих пор не поймем, каким образом Педашев пролез в Высшую следственную?.. Видимо, опять сработал стереотип: если у человека на груди боевые награды, то этим уже все сказано! А Педашев действительно эффектно позванивал перед приемной комиссией медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги», которые выкрал у доверившегося ему и приютившего на время «афганца»-волгоградца. И — проскочил в ВСШ вне конкурса. Потом, когда мы уже начали все это дело раскручивать, узнали и другие подробности: как Педашев на госэкзаменах симулиро¬вал разного рода приступы, якобы вызванные полу¬ченной в Афгане контузией — трясся, заикался, терял дар речи и память. А он наверняка просто не был готов к экзаменам, вот и «выжимал» напоследок все из своей легенды. Преподаватели перед таким зрелищем не устояли, да и кто бы устоял, и поставили ему хорошие оценки. И сейчас Педашев работает следователем в Элистинском горотделе милиции Калмыкии.
Вот это последнее обстоятельство особенно нас беспокоит и побуждает сделать все, чтобы, во-первых, лишить Педашева диплома Высшей следственной шко¬лы, куда он попал обманным путем, и, во-вторых, изгнать его из органов внутренних дел. Ведь Педашев сегодня не пивом торгует, ему доверено во многом решать судьбы многих людей. Можно себе представить, как он при его «способностях» сможет там развернуться во благо себе и на беду другим!.. Хватит и прежних «милицейских историй» в нашей стране.
А наглости и самоуверенности у Педашева и ему подобных хватает. Ведь когда мы сообщили о его махинациях в Элисту, он появился снова тут, в Волго¬граде, пришел к нам в «Искру» и, потрясая фальшивой справкой о своих «наградах и ранениях», грозился всех нас пересажать «за клевету». Мы эту справку у него отобрали, сняли фотокопию и отправили в Калмыкию вм.есте с сопроводительным письмом. Ведь подделка документа — это еще и уголовно наказуемое деяние.
История с Педашевым лишний раз говорит о том, что «лжеафганцы» — явление совсем не безобидное. Эти типы не просто байки травят — они «наверх» изо всех сил рвутся. И если прорвутся хоть к маленькому кусочку власти, то себя покажут... Тем более, что в наглости и определенных волевых качествах им не откажешь — ведь не у всякого характера хватит хо¬дить не час и не два, а годами под угрозой, что его вот-вот разоблачат?!
А Пташкин создал даже подростковый клуб в Ки¬ровском районе'— «Морской пехоты». Он выдавал себя уже не просто за «афганца», а еще и за «ветерана морской пехоты», воевавшего в Анголе, в Эфиопии, еще где-то... Все «ждал» ордена Красной Звезды, который якобы вот-вот должен был прийти. Правда, об Афгане Пташкин старался поменьше распространяться, видно, не так уверен был в себе, как Педашев или Арефьев. И вообще, как его ни послушаешь — он все время внутри танка или БМП «находится». То есть не рисковал слишком уж «высовываться» перед слушате¬лями. И тоже, когда его уличили — он исчез с гори¬зонта... Но слухи доходят, что окончательно он от своей легенды не отказался — продолжает еще кое-где паца¬нам лапшу на уши вешать.
А как к таким относиться? Я уже сказал — разобла¬чать, не давать им хода. Мы в «Искре» после этих неприятных историй стали у каждого новенького «аф¬ганца» тщательно проверять документы. Да, своего рода «особый отдел» вынуждены были создать. И те ребята, кто действительно воевал в Афгане, не обижа¬ются на эту процедуру, все понимают правильно. А вообще, конечно, чувство неприятное — эти само¬званцы память нашу об Афганистане оскорбляют и опошляют.



А НАЧИНАЛОСЬ С «ИСКРЫ»
Все, кто здесь побывал,
мои братья —по боли и крови,
                по жизни и этой войне...
Из «афганского» цикла
Пожалуй, первое, с чем столкнулись «афганцы», вернувшись домой, так это с тем, что огромному большинству окружающих на эту войну, грубо говоря, было наплевать: где-то, что-то и как-то.„Таков уровень интереса. Им, травмированным душевно, хотелось вы¬говориться и самим что-то понять. Но их слушали в пол-уха, исключая ребятню. И тогда они стали собираться вместе, объединяться: в клубы, ассоциации и т. п. Потому что человек не может все время оставать¬ся один на один с войной. И не должен. Это во-первых. А во-вторых, у войны, как и у любого другого явления, есть не только причины и следствия, но еще и послед¬ствия. Многим очень трудно и болезненно давалось вхождение заново в мирную жизнь — требовалось то, что ныне модно назвали «социальной реабилитацией». «Афганцы» сами, первыми, инстинктивно поняли это. Ну, а вместе и «батьку бить легче», если верить пословице.
В нашей области объединение это началось с «Искры» — городского клуба воинов-интернационали¬стов. Вот что рассказывают об этом его организаторы и добровольные помощники.
Виктор Добродеев: инструктор оборонно-массовой и спортивной работы обкома ВЛКСМ.
— Мне в обкоме комсомола, как говорится, «по должности» поручили заниматься военно-патриотиче¬ской работой. А к кому ребята легче всего и охотнее тянутся? Естественно, к бывшим «афганцам». Те с ни¬ми быстрее и легче найдут общий язык, чем люди стар¬шего поколения. Вот я и начал искать таких активных воинов-интернационалистов. Буквально по домам хо¬дил, в двери стучался. А предварительно попросил в райвоенкоматах списки на вернувшихся, их тогда еще не много было. Отбирал самых, на мой взгляд, бое¬вых — с орденами, медалями. И шел к ним. Но сначала неожиданно для себя встретил, мягко говоря, прохлад¬ное отношение: «Никуда не пойдем, нигде выступать не будем!» И увидел, что многие из них после Афгана — в стрессовом состоянии. Некоторые на этой почве в спиртное ударились. Даже так было: ищу «афганца»-орденоносца и нахожу...в ЛТП. Другой, смотришь, тоже с орденом, а работает при домоуправлении сантехником и ничем другим, кроме «калыма» да пьянки, не увлечен. Война по-разному на всех подей¬ствовала. На некоторых родители даже жаловались, что они «психованные». Один вот приехал...Мать разби¬рала его вещи и нашла в чемодане орден, достала оттуда. Накрыла, на стол, хотела отметить как-то это событие. Сын приходит, она ему говорит: «Что же ты, сыночек, все молчишь-молчишь, а сам, оказывается, заслуженный, с орденом?!» А он на нее набросился ни с того ни с сего: «Тебе что, мало того, что я живым оттуда вернулся? Может, тебе рассказать, как я на руках кишки своих друзей выносил!..» Ну, и в таком плане. Мать плакала, рассказывая мне об этом. В об¬щем, не находил я отклика у ребят. Думал уже, что ничего не получится. И вдруг звонок в обком: «Говорит бывший воин-интернационалист Владимир Чаплиев. Слушайте, что же это у нас в городе творится? Подро¬стки кто в «металлисты», кто в «панки» подались, Спартановка на каких-то «соловьев» и «костеринцев» разделилась. И такой ерундой занимаются, что смот¬реть спокойно уже нельзя. Даже чуть ли не юные гитлеровцы стали в Сталинграде появляться... Давайте что-то делать! Мы, «афганцы», готовы участвовать в этом».— «Приходите!»— отвечаю. И они пришли. Валерий Маплиев — воин-интернационалист: — А началось так. Сначала мы — «афганцы» одно¬го призыва из Волгограда — собирались «узким кругом». Посидим, выпьем, поговорим, повспоминаем служ¬бу в Афганистане, песни «афганские» попоем. Но все ча¬ще эти встречи стали заканчиваться спорами: ну, что мы пришли оттуда и здесь друг перед другом душу изливаем? А попытаться бы в этой жизни какое-то участие принять, повлиять, на нее!..
Решили начать с однополчан, с кем мы сами постоянно встречались. Подумали: может, в обкоме комсомола еще чем-то помогут нам, а мы —им. При¬шли сюда, поговорили. И вот тогда-то родилась мысль о клубе, чтобы наш интерес не замыкался стенами одной комнаты. Хотелось встречаться с теми, кто служил в Афгане и до нас, и после нас. Поговорить: какие трудности, может, словом или делом кому по¬мощь требуется? Чтоб вместе! Во-первых, все равно ведь дня ни у кого не проходило, что Афган не вспом¬нился. И мы, можно сказать, жили тут этими нашими встречами. Разговаривали много, и было видно: кто как нынешнюю действительность воспринимает, кто что думает... Тем более, что мы в своих мыслях и взглядах, в принципе, сходились. И хотелось найти еще больше единомышленников, расширить круг своих возможно¬стей. Так эта тяга в конце концов переросла в действие.
Почему «Искра»? Мы долго спорили, какое дать название клубу —хотели даже что-то экзотическое, может, даже именно афганское, чтобы интернациона¬лизм чувствовался. Но Сережа Попов — тоже бывший десантник — сказал: «Парни, нас пока несколько чело¬век в клубе. Давайте станем действительно той искрой, которая разгорится у многих других «афганцев» в жар объединяться!» И мы решили — пусть так будет, мы не останемся одни.
Лариса Смолина — сотрудница отдела пропаганды музея-панорамы «Сталинградская битва»:
— О том, что в городе организовался клуб воинов-интернационалистов, я услышала буквально на следую¬щий же день. А эти ребята мне, работнице музея-панорамы, были нужны буквально как воздух. Поэтому сразу же пригласила их сюда, в музей,
Пришли от клуба сначала двое — Володя Чаплиев и Володя Тихонов. Мы в отделе уже знали, что они — студенты, а это часто та-акие пижоны... Поэтому ждали с интересом: какие эти? Пришли два парня — очень-очень скромно одетые, но зато какие умницы и дипло¬маты... с подарками к женщинам пришли. Наши сердца тут же были отданы им, а вместе с тем и ...помещение музея, где клуб «Искра» мог собираться в удобное для себя время.
Так «Искра» стала работать у нас. Володя Чаплиев был избран первым председателем клуба, а кроме него здесь постоянно стали бывать его двоюродный брат Валера Чаплиев, Миша Садчиков, Василий Михальков, Сережа Попов и Миша Сенин... Они и образовали «костяк» клуба, куда вошли, в основном, ребята-десантники, прошедшие испытание Афганистаном, име¬ющие боевые награды. Кроме того, и сами по себе они уже были интересными людьми — интеллектуальными, с жизненным опытом.
И первое мероприятие, которое они здесь по нашей просьбе провели,— комсомольское собрание школы № 96. Это был диалог «афганцев» с ребятами — «О подвиге, о долге». Может, название звучит сухова¬то, но воины-интернационалисты все так повернули, что разговор вышел далеко за рамки объявленной темы. Школьники так были захвачены происходящим, что ни за что не хотели расставаться. Уже и мой рабочий день давно закончился; и киномеханикам давно пора было домой уходить. А собрание продолжалось...
С тех пор и пошло. И работа эта интересна нам обоюдно. Скажем, когда ребята «усекли», что в Волго¬град приезжает Александр Розенбаум, то они тут же пригласили его к себе в клуб. И Розенбаум еще до начала гастролей пришел к нам сюда, много разговари¬вал с «афганцами», много пел для них. Он ведь, как и Кобзон, тоже бывал в Афганистане во время этой «необъявленной войны», поддерживал как-то ребят своим творчеством. И они тут его встречали очень тепло — пришли с родными, пригласили матерей погиб¬ших воинов-интернационалистов. А Чаплиев перед тем всю ночь мыл и скоблил старенькую белую «Волгу», чтобы встретить Розенбаума, как они говорили шутя, «с шиком». Да, забыла сказать, мы с ребятами открыли здесь же «афганскую» экспозицию, и Розенбаум, осмот¬рев ее, сказал, что ему приходилось видеть много подобных уголков и экспозиций по Афганистану, но такой еще нет... Сами понимаете, как музейный рабо¬тник я испытала профессиональную гордость, но и ре¬бята-«афганцы» выслушали это признание с видимым удовольствием. Им ведь небезразлична память о собы¬тиях, в которых они участвовали. Вообще, надо ска¬зать, почти все они — очень хорошие, нравственные люди. Только подходить к ним надо по-особому, потому что они прошли через такую войну, которая в некото¬рых аспектах пострашней Великой Отечественной. Про¬шлая война была общенародным бедствием, а в Афга¬нистане она зачастую становилась бедствием одного человека, одной конкретной личности. В этом ее разру¬шительная опасность. Розенбаум на том вечере напел специально несколько песен на кассету для еще одного нашего земляка-«афганца» Николая Кузнецова. Коля лежит сейчас в Ленинградском госпитале — у него нет рук, нет ног, он — ослеп... Все это отобрала у него «необъявленная война». Скоро, как нам сообщили, он вернется в Волгоград. Знаю, ребята ни за что не оставят его одного.
Здесь же бывал в гостях президент Афганистана Наджибулла, тоже осматривал «афганскую»-экспози¬цию, а на прощание подарил ребятам оружие для их музея.
Александр Гилядов — служил в воздушно-десант¬ных войсках в Демократической Республике Афгани¬стан в 1981 — 1982гг. Ныне — преподаватель школы № 86. Председатель клуба «Искра».
— Служил в ДРА наводчиком-оператором боевой машины десанта километрах в ста от Мазари-Шарифа. Местность полупустынная. На операции ходили вместе с работниками афганской госбезопасности— «хадовца-ми». Вернулся в 1982-м, поступил учиться. В то время такого активного общения с другими «афганцами» у меня не было — «отходил» от пережитого, наверное. В конце 1987 года узнал об «Искре» и пришел сюда — прежде всего именно пообщаться. А затем уже вклю¬чился в общую работу клуба. Тут, кроме выступлений перед различными аудиториями, участвовали не раз, к примеру, в проведении военизированной игры «Орле¬нок» и т. д.
Но главная наша задача сейчас — добиться, чтобы в Волгограде был поставлен общий памятник всем нашим землякам, погибшим в Афганистане. Мы множе¬ство кабинетов прошли для этого, но на своем настоя¬ли. Открыли специальный счет, на который могут все желающие перечислить средства. Сами выступали не раз в различных коллективах с призывом увековечить память ребят. И сейчас на счету уже более ста пятиде¬сяти тысяч рублей. Волгоградские скульпторы взялись разработать проект такого памятника — мы специаль¬но объявили для этого конкурс. Это я так, коротко говорю, а сколько вынести пришлось стычек, ругани даже! Дело это мы до конца доведем, памятник в горо¬де встанет.
Но основная заслуга в этом совета матерей погиб¬ших воинов-интернационалистов. Там, где отказывают нам, редко у кого повернется язык сказать «нет» матери. Вообще как эти поседевшие женщины после такого горя живут и еще делают все, что требуется, не представляю. Ведь если честно, по справедливости, то такой памятник само государство давно должно было поставить. Мы стараемся для этих матерей сделать все, что в наших силах, чтобы они и в нас в какой-то мере видели своих сыновей... навещаем постоянно, отмечаем дни памяти погибших ребят, ходим вместе на кладби¬ще, помогаем решать различные бытовые вопросы. Хотя, конечно, сыновей родных не заменишь. Но все же...
Что еще, считаю, сделано важного за последний год клубом «Искра» и рождающимися сейчас почти во всех районах местными клубами воинов-интернационали¬стов—образована ассоциация из «афганцев» и воинов запаса, проживающих в пределах Волгоградской обла¬сти. То есть мы выросли качественно.
В областную ассоциацию входят на добровольных началах те из наших парней, кто желает активно участвовать в общественной и политической жизни страны, заниматься воспитанием подростков. Ассоциа¬ция является юридическим лицом. Значительную часть средств для ее деятельности будем зарабатывать сами. Для этого уже организовали несколько строительных кооперативов, ремонтно-строительный, открыли пять видеосалонов, принадлежащих ассоциации, как только будет решен вопрос с помещениями, намерены сразу же открыть кооператив по производству некоторых облицо¬вочных стройматериалов, мастерскую по пошиву спец¬одежды, выполнения других заказов и т. д. Часть средств от прибыли все эти кооперативы будут пере¬числять на счет ассоциации. Как видите, не хотим быть нахлебниками у государства, и общества, действуем в духе времени.
В смету расходов записали такие, к примеру, меро¬приятия: оказание помощи инвалидам и семьям погиб¬ших, а в иных случаях и просто тем воинам-интернационалистам, которые будут в ней нуждаться; органи¬зация и проведение работы с молодежью; субсидирова¬ние различных благотворительных организаций; прове¬дение праздников и тому подобное.
Нашими учредителями являются обком комсомо¬ла, облвоенкомат, облсовпроф, областной комитет ДОСААФ.
На учредительной конференции у нас возник спор кого же считать действительными членами ассоциации, и для кого она будет, грубо говоря, работать? Ведь активно действующих «афганцев» и воинов запаса в области пока всего лишь несколько сот человек, а тысячи пока держатся в стороне, инертны. И постановили: членами ассоциации считать первых, но работать на всех, вовлекая постепенно в нашу работу и остальных.
...В течение полугода я, можно сказать, как на работу ходил на заседания и мероприятия городского клуба воинов-интернационалистов «Искра». И очень скоро почувствовал, что это необходимо не только для будущей книги, посвященной землякам, это нужно и мне самому. Мне самому оказались не только интересны, но и нужны эти крепкие надежные парни. А однажды даже поймал себя на мысли, как бы и самому не угодить в «самозванцы», поскольку на многие вещи стал смотреть их глазами, о многом судить с их позиций. Кроме того, просто было приятно быть рядом с теми, кто принял тебя и считает «своим», как бы братом.
На этих встречах я не расставался с записной книжкой, и сейчас мне хочется некоторыми выдержка¬ми из нее дополнить сказанное «афганцами» о своем клубе.
...В Афгане калачевец Сергей Сролов был техником-механиком, а сегодня выступает перед однополчанами как самодеятельный скульптор. Узнав о затруднениях с проектом памятника погибшим воинам-интернациона¬листам, он изготовил и привез из Калача в «Искру» макет памятника, каким он ему видится. Только что перед «афганцами» развивал свой замысел импозант¬ный скульптор-профессионал, но Сергея ребята слуша¬ют по-особому: он БЫЛ, он ВИДЕЛ, он ЗНАЕТ!
...«Искра» задумала и договорилась издать свой плакат-календарь. Чтобы «броня» на нем была, чтобы будто бы в афганскую дымку уходила разведгруппа. Военное командование просьбу «афганцев» уважило — приказали в одном из подразделений обеспечить всем необходимым, в том числе и боевой машиной пехоты. А тут как назло дождь накануне прошел. Экипажи только что свои БМП от грязи отчистили, помыли, кому охота снова этим заниматься? А приказ есть: предоста¬вить машину воинам-интернационалистам. Тут с БМП начали чудеса происходить — не заводится, и все тут. «Не заводится?!» — вроде сам себе удивляется штат¬ный водитель и только пожимает плечами под свирепым взглядом офицера. Руководитель клуба «афганцев» из Тракторозаводского района Андрей Гельвиг наконец не выдерживает: «А ну-ка, давайте сам поведу!  У меня заведется!..» Безнадежно вздохнув, водитель лезет назад в машину, и БМП трогается с места.
...В кинозале музея-панорамы у ребят из «Искры» очередная встреча с матерями и родственниками погиб¬ших в Афганистане земляков. Перед ее началом Нина Андреевна Зубрилина встает и говорит, что позавчера, то есть 7 апреля, была седьмая годовщина со дня гибели младшего сержанта Сережи Александрова, призывавшегося из Кировского района Волгограда и посмертно награжденного орденом Красной Звезды, предлагает почтить его память минутой молчания. Где-то здесь, в зале, мать Сергея. Стоим молча, действи¬тельно, сомкнутые одной целью — не забыть! Не забыть ни одного! И для «искровцев» это не просто ритуал — не раз слышал, как они договаривались между собой, кто в день памяти того или другого погибшего земляка придет к его матери, а с ней — к могиле побратима, чтобы разделить и этим хоть на каплю облегчить ее горе. Живые, они помнят не вернувшихся, не пре¬дают их.
...Радостная новость — маме погибшего Николая Зубрилина Нине Андреевне и члену клуба «Искра», инвалиду войны в Афганистане Сереже Комиссарову дают квартиру в новом «Доме на набережной», как прозвали уже это строение дотошные волгоградцы, предполагавшие не без оснований, что туда вселится лишь «городская элита». Но ветры перемен гуляют и по волжской набережной. Ордера в числе других полу¬чили мать погибшего и их боевой товарищ. «Искра» срочно мобилизует силы для помощи в переезде. Подключают к этому и меня, как своего, это приятно. И в тот же день короткое импровизированное ново¬селье — но какое теплое, какое искреннее, когда души нараспашку, когда не надо скрывать ни мыслей, ни чувств. Расходимся, а Нина Андреевна все напоминает и напоминает нам, как она ждет нас в этом доме, как будет рада каждому отдельно и всем вместе. Низкий поклон Вам, Нина Андреевна!
...На улице сумрак, весенний холодный дождь. И телефонный звонок. Олег Мосин слушает, потом вешает трубку и говорит всем, кто в этот час в «Искре»: «Парни, Петька куда-то запропастился — не ночевал дома... Это звонил его отец, переживает!» Не расхо¬дятся, накручивают диск телефона, но пока беспо¬лезно — следов Петьки не обнаруживается. А вскоре в клубе появляется расстроенный пожилой мужчина — его отец. «Вы куда-нибудь обращались?» — спраши¬вают его ребята. «Вот к вам и обращаюсь!» — отвечает отец. И «афганцы» уходят с ним в ночь — искать товарища.
...В «Искре» ЧП — вслед группе «афганцев», вы¬езжавшей в Ленинград на Всесоюзный сбор воинов-интернационалистов, приходит разгневанное письмо ветерана Великой Отечественной войны. Обращаясь к редакции областной молодежной газеты, ветеран со слов проводницы вагона рассказывает о хулиганстве и безобразиях, которые творили на пути в Ленинград наши «афганцы». «Да как же можно рассказывать о том, чего сам не видел?! — кипятится эмоциональный Олег Мосин, комиссар «Искры» и руководитель группы в той поездке,— Какое этот дед имеет, право!» — «Не горячись, Олег,— будто у себя в классе, на уроке математики, спокойно и твердо говорит Саша Гилядов.— Он — ветеран, услышал и возмутился. Его пра¬во. Ты лучше спокойно и вразумительно объясни, что произошло?». Олегу остыть трудно, и он горячо объ¬ясняет, как проводница, «склочная баба», невзлюбила их почему-то с самого начала — «нам другие проводни¬ки сказали, что она вообще никого не любит», как вызвала на одной из станций милицию, мотивируя тем, что разбушевавшиеся «афганцы» сорвали с петель дверь в купе, хотя она уже до отправки в рейс была неисправна и заклинивала, поэтому ребята сняли ее и вызвали ремонтного рабочего, как чуть ли не взашей выталкивала их на перрон в Ленинграде: «Шевелитесь, мне убирать надо!», как... «Постой, Олег,— прервал его все так же невозмутимо Гилядов.— Вот тут написано, что вы были пьяны. Скажи честно, брали с собой спиртное?» — «Да, некоторые парни прихватили в путь водку...» — признает Мосин. «Ну, вот тебе и крими¬нал! — резюмирует Гилядов —Я верю и тебе, и Анд¬рею, что все остальное происходило так, как вы говорите. Но спиртное, пусть всего несколько бутылок, все равно уже пятно на всех нас. И так раз пятно, два пятно, и от авторитета клуба ничего не останется!». И обводит глазами других членов «Искры»: «В общем, предлагаю — поставить всем участникам поездки «на вид», в первую очередь Олегу. И в последующие такие поездки отбирать ребят понадежнее!». И я вижу, что эти  парни не играют на зрителя:  как говорят и как поступают — все идет от убежденности, от вырабо¬танных там, в Афгане, принципов.
...В клубе встреча с иностранными гостями, совер¬шающими на теплоходе по Волге «Круиз мира» — делегация разноязыкая, в основном — из стран Запада и США. Американцев и французов интересует все, что связано с войной в Афганистане. Их интерес понятен — и у тех, и у других за спиной война во Вьетнаме. Три разные войны, в разное время, но общее у всех трех одно— ни одна из этих войн не нужна была народам, которые ее вели. Отсюда жгучий интерес к мнению друг друга не только к самим этим войнам, но еще больше к тому, чем они отозвались впоследствии для общества, для тех, кто участвовал в них. Американцам, есте¬ственно, с позиций прошедшего времени легче судить о своей вьетнамской авантюре. Нашим «афганцам» еще предстоит во многом разобраться, многое решить для себя. В заключение встречи воины-интернационалисты договариваются о налаживании прямых контактов с Комитетом ветеранов войны США, с подобными организациями в некоторых других странах. Интерна¬циональный опыт все-таки важен.
...А вот уже сюжет не из записной книжки. Я само¬стоятельно пытался искать некоторых из тех «афган¬цев», которые, образно говоря, ушли «на дно» — то есть у кого по возвращении домой не заладилась жизнь. Раз, другой, третий встречал одного из таких ребят в очереди у винного магазина. Познакомился, и когда объяснил ему цель будущей книги, он согла¬сился поговорить «по душам»: «Только не сейчас, не под этим самым делом, понимаешь?» - «Тогда за чашкой чая!» — сказал я. И назначил время, когда буду ждать его у себя дома, благо, это рядом. Но в тот день я прождал его напрасно — Генка, так зовут бывшего «афганца», в назначенный час не пришел. Спустя некоторое время встретил его утром на улице. Поздоровался первым и спросил, как жизнь. В ответ Генка потряс тяжело груженой сеткой, зазвенели пустые бутылки. Как всегда, он старался держаться весело, но мне почудилась в его глазах какая-то отрешенность, какая бывает у людей, глядящих в пу¬стоту Генка-«афганец» — один из тех, кто не попал еще в поле зрения ни «Искры», ни областной ассоциа¬ции воинов-интернационалистов. Но которым требуется помощь боевых друзей, в этом нет сомнения.
«ГОФМАНИАДА»  ИЛИ...!
«А мы по локоть закатаем рукава и всю деревню раскатаем на дрова!..» — слова этой песни, услышан¬ной на одной из встреч с «афганцами»-десантниками, навязчиво выплывают из подсознания, когда я думаю над тем, как подступиться еще к одной теме в своем рассказе о воинах-интернационалистах — их работе с подростками.
Шутят, конечно же, ребята, изображая из себя этаких «рейнджеров», не щадящих ни себя, ни других. Но ведь и такое у них в Афгане было, было... И по-разному подобные эпизоды подействовали на ребят. Некоторые из них, будем говорить прямо, вернулись из Афганистана  готовыми преступниками,
Я навел справки и выяснил, что немало бывших «афганцев» находится ныне под следствием, в тюрьме или в «зоне» за совершение особо тяжких преступле¬ний, в том числе — убийств. Причем криминалисты единодушны во мнении: их подследственные-«афганцы» чаще всего профессиональны в своих действиях. Не каждый, согласитесь, сможет, как каскадер, в прыжке проломить двойную оконную раму, еще не приземлив¬шись, одной рукой разбить горевшую лампу, а другой без паузы нанести неотразимый удар жертве, как это сделал, к примеру, в Михайловке бывший десантник, воевавший в Афганистане.
Этот преступник сейчас под стражей. Но я вдруг представил его или такого, как он, в роли руководителя подросткового спортивного клуба и, честное слово, стало не по себе. А возвратившаяся из ставшей ныне печально знаменитой Казани волгоградская журнали¬стка рассказывает на страницах молодежной газеты о знакомстве с одним из лидеров хулиганствующих и наводящих ужас на горожан казанских группиро¬вок — тоже бывшем «афганце»: «Слово «пет» этот человек не воспринимал вообще, оно для пего не существовало... Что может быть страшнее чувства полнейшей беспомощности перед таким вот нахрапи¬стым правом, правом силы без узды морали? А ведь люди годами живут с таким чувством. Балом правят такие вот...»
Итак, кого и как будем воспитывать в клубах, курируемых   воина ми-интернационалистами?   С   этим вопросом я поочередно обращался к Олегу Мосину — комиссару «Искры» и Ивану Волкову — председателю Камышинского городского клуба «афганцев».
Олег Мосин:
— Да, на нас и официально, и неофициально смот¬рят сейчас как на тех людей, которые смогут обуздать вышедшую из берегов подростковую стихию и напра¬вить ее, как говорится, в нужное русло. И мы готовы участвовать в этом деле, не дожидаясь, действительно, чтобы подростковые группировки начали вводить для нас с вами негласный «комендантский час», как это было в Казани. Но именно УЧАСТВОВАТЬ, поскольку это забота не только воинов-интернационалистов, но и вообще всех молодых настоящих мужчин, всех солдат запаса, у которых есть желание поработать с подро¬стками.
Но коль речь конкретно о нас — то о нас. Мы это дело в области по сути только разворачиваем. Так, на память могу назвать несколько подростковых клубов, где верховодят и занимаются с ребятами наши «афган¬цы». Скажем, в Дзержинском районе ведет такой клуб Леша Китайгора. Разворачиваем сеть таких же клубов в Центральном районе Волгограда и в некоторых других. Принцип у нас такой — не организовывать дополнительно к существующим, но плохим клубам новые, а брать эти плохие под свою заботу и контроль, помогать им кадрами и материально и делать из них такие, в которые бы подростки рвались.
Согласен, что не все из «афганцев» подходят для ролей воспитателей там, да и не у всякого время и охота найдется. Но достойных парней-«афганцев» достаточно. Кроме того, необязательно совсем,, чтобы клуб, находящийся под нашим влиянием, возглавлял именно «афганец» или тренировал ребят только воин-интернационалист. В этой роли может быть любой рядовой или офицер запаса, если он соответствует нашим требованиям.
А эти требования просты. Нужно, чтобы в наших клубах военно-патриотического воспитания подростки тренировали не только тело, но и, образно говоря, голову. Почему мы им и придаем именно статус «военно-патриотических», а не «военно-спортивных». Потому что если качать одни мышцы, то мы в итоге получим толпу наемников готовых — и только. А от нас, насколько понимаю, ждут другого. «Афганцы» сделают все, чтобы подростки знали, что такое долг, Родина обязанности, как и где себя вести.
К нам уже идут с предложениями и за помощью. Вот, очередной посетитель в клубе «Искра» предлагает создать клуб атлетизма, нужна поддержка. И он ее получит от нас безусловно.
Иван Волков — десантник, проходил службу в Де¬мократической Республике Афганистан в 1982— 1984 гг. Награжден медалью «От благодарного афган¬ского народа».
— Как мы собираемся подростков воспитывать? Только не словами, сразу могу ответить. Потому что нудьга все это, от речей пацаны в тоску впадают — и только. А вот технику водить, ремонтировать ее своими руками, вместе время проводить, дружить — это по ним. Один из наших камышан-«афганцев» некоторое время руководил в школе № 12 военно-спортивным кружком. Так не он ребятам, а они сами ему наперебой предлагали то вместе в кино сходить, то еще куда. А если что интересовало, спрашивали прямо, как старшего брата. И был такой смешной и дорогой нам всем эпизод. Этот «афганец» в чем-то не сошелся с директором школы, поспорил, а когда вгорячах выскочил из школы, увидел на ступенях своих мальчи¬шек и девчонок из кружка. Узнав о результатах его переговоров с директором, подростки вдруг объявили: «Раз так, то мы завтра объявляем бойкот! В школу ни за что не пойдем!..» Он им: «Вы что, ребята?! Не вздумайте...» А те — ни в какую: «Не пойдем!..» Еле уговорил.
Это они снаружи в большинстве своем и хулигани¬стые, и нахальные. Но к силе, к настоящему мужчине тянутся. Причем и привлекают их в первую очередь те виды спорта, которые могут им в армии потом приго¬диться: военно-технические, парашютный, рукопашного боя. Нельзя же забывать и не считаться с тем, что мужчина с древних времен и охотником, был, и защит¬ником своего племени, рода, потом государства. У жен¬щин по этой же причине, к примеру, до сих пор тяга к сбору ягод, грибов. Вот, мою жену не оторвешь от этого.
Вокруг нас по городу пока только несколько де¬сятков подростков объединены. Но будет значительно больше. Нам надо только сейчас материальные возможности для этого заложить. Вышку парашютную мечта¬ем поставить. А то ведь стыд — ни одной на всю область. Потом — тренажеры воздушно-десантные, чтобы можно было отрабатывать повороты в воздухе, десантирование, приземление и прочие приемы. Тир поставим специальный стрелковый. Пусть наши ребята будут готовы полностью к службе в армии и, конкретно, в воздушно-десантных войсках, откуда вернулось и большинство наших «афганцев» — активистов клуба. Подумаешь там, западные «рейнджеры»! Мы своих парней так подготовим - в армии не хуже будут А что скрывать — разве нам пока еще свои «Рэмбо» не нужны? Я считаю — нужны. Мы примерно таких паца¬нов и создаем. Но чтобы и в душе у них что-то было, не только решительность. Я вот начал говорить о том, что обучаем их как рукопашному бою, чему нас в десанте самих учили, так и восточным единоборствам. И прин¬цип для всего один — это должно быть только оружи¬ем защиты. Только защиты при необходимости. Конеч¬но, когда подросток чем-то таким «особенным» овла¬дел, ему не терпится это где-нибудь на улице испробовать. Но мы им постоянно внушаем — кто си¬лен, тот не будет нападать первым и не станет искать специально повода, чтобы пустить в ход специальные приемы. Вы думаете, у меня у самого до сих пор не воз¬никает желания подраться, когда сталкиваюсь с чем-то, что не по нутру?.. Ой, еще какое жгучее желание! Но я жду и терплю до последнего.
Тут в связи с этим интересный вопрос возникает. Как вы думаете: полезли бы мы в Афганистан, если бы заранее знали, что мы слабее и его самого, и Пакиста¬на, и США? Думаю, не полезли бы и про интернацио¬нальный долг не стали бы даже заикаться. А мы пошли, потому что знали — мы, наша армия, наше государство сильны. Так воспитали. Но это — разговор о «праве силы» в отношениях между государствами.
А в отношении между ребятами, по-моему, это еще сложнее вопрос. Вот, я сказал, что мы им твердим: за¬щита, защита... А они в этом возрасте «культ кулака» куда больше чувствуют и ценят. И как вот сопрячь одно с другим наверняка? Как их увести из-под влияния тех же уголовных элементов, которые соблазняют подро¬стков пьянками, вседозволенностью, блатной «романти¬кой»? Если бы на эти вопросы были готовые ответы, то и   самих   вопросов   бы   не   существовало — пользуйся готовеньким! Но таких рецептов на все случаи жизни, наверное, нет и не будет. Мы сами ищем и будем находить эти ответы.
Знаете, я вспоминаю, и даже обидно за ВДВ — какие в эти войска порой хлюпики попадали. Даже в Афганистане. Мы с ними потом там намучились. А вот с нашего подросткового клуба, что я когда-то при нас, при «афганцах» организовал, уже один призыв в армию ушел, в том числе — в воздушно-десантные войска. Мне за этих ребят стыдно не будет, не сомневаюсь. А сейчас в этом клубе другой человек ведет занятия — Василий Кубаров. Лучше меня с этим делом справля¬ется, не перестаю ему удивляться. У него именно человечный подход к детворе, недаром его они так уважают — и не только на нашем «стекольном» посел¬ке, но и во всем городе. И ребята, и родители. Хотя он и не «афганец» — служил несколько лет назад в воз¬душно-десантных войсках в Чехословакии.
То есть хочу этим показать, что у нас, «афганцев», лишнего этакого апломба перед другими воинами запаса нет. Мы с ними готовы сотрудничать и сотрудни¬чаем. Вот, у меня еще один дружок служил в ВДВ, но в Венгрии. Я ему говорю: «Витек, а что ты с ребятами не занимаешься?» А он в ответ: «Так я же не интерна¬ционалист!..» Но как же тогда назвать тот солдатский долг, который советские парни исполняли в ГДР, Чехо¬словакии, Венгрии и так далее? «Э, нет,— говорю ему,— вы тоже воины-интернационалисты, и хватит нас, «афганцев», эксплуатировать — я уж замучился на всевозможных мероприятиях выступать, собираемся отказываться от всех этих трибун, пока взаправду не превратились в «свадебных генералов»!»
Правда, и польза от этих выступлений есть, скры¬вать не стану. Вот, несколько месяцев назад состоялся пленум горкома партии и горкома ВЛКСМ. Я там выступил и попросил для нужд клуба воинов-интерна¬ционалистов 40 тысяч рублей. И нам пошли навстречу. Вообще хочу заметить — городские власти в Камышине не просто на словах обещают помочь, они делом помогают. И на камышинских предприятиях к нам хорошо относятся — поддерживают, чем могут. На одно приехали выступать — это управление буровых работ, а там нам говорят: «Ребята, для нужд клуба «афганцев» готовы отчислять по 5—7 тысяч ежегодно!» На хлопчатобумажном комбинате тоже слышим: «На10 тысяч рублей можете рассчитывать!» И отдел народного образования 5 тысяч рублей обещает. Мы и прикидываем: тысяч 60—65 рублей наберем, а нам надо 75 тысяч по подсчетам. Поэтому тысяч пятнадцать уже в этом году планируем сами заработать. Как? Мысль давно сидела: как еще организовать «афган¬цев», как собрать их в «кучу»? Чтобы и какие-то задачи решать, и просто собраться, отдохнуть вместе. И реши¬ли организовать свой молодежный центр «Шурави аскер» — «Советский солдат» в переводе с афганского. Это будет полностью хозрасчетное предприятие воинов-интернационалистов. При нем, в частности, откроем кафе, где будут работать наши же ребята. Это позволит нам и место для своих встреч постоянно иметь, и полу¬чать немалый доход. Кроме того, намерены выпускать разного рода «символику»: свои значки, вымпелы и календари. И тоже — реализовывать их через торго¬вую сеть. Задумок вообще много: ансамбль свой организовать, чтобы и репертуар у него был полностью «афганский» — у нас столько песен, что их хватит на сколько угодно концертов, даже связи с зарубежными молодежными организациями по своей линии хотим наладить.
Значительную часть денег, как уже сказал, будем расходовать на работу с подростками. А то ведь вот я знаю одного парня, который отлично владеет различ¬ными видами борьбы. В армии он служил в какой-то спецроте. Я его пригласил, объяснил, что нам требу¬ется. Он: «С удовольствием буду работать!» И уже перед самым уходом неловко так, вроде невзначай, поинтересовался: а сколько мы сможем ему платить за это? Я говорю: «Вот, год работаю с ребятами и ни копейки пока за это не получал... Таким манером!» Действительно, после работы занимался, а еще и секре¬тарем комсомольской организации был. Словом — же¬на дома не видела. А парень отвечает: «Тогда нет, не смогу с вашими подростками заняться борьбой... Если б под это дело у вас финансовая база была подведена! А то я жениться собираюсь — должен же где-то .денег к свадьбе подзаработать. На это все время надо...» И вот таких парней — и «афганцев», и воинов запаса — мы в городе могли бы уже сегодня немало найти. Но вот эту «основу», о которой тот мой новый знакомец сказал, надо обязательно иметь. И я его ни в коем случае не осуждаю — он правильно делает. Это уж я, видно, фанатиком родился... Двое детей, а уже пять месяцев нигде не получаю денег — все организаци¬онными вопросами по линии клуба занимаюсь, да общественными делами, за которые не платят. Жена пока молчит и даже уважительно смотрит на эту мою беготню. Но мне уже и самому стыдно — не в дом тащу, а порой из ее же зарплаты из дома. Обещаю ей, обещаю! Ну, да ничего — все действительно со време¬нем образуется. И жена не унывает, глядя на меня... Вот, даже третьего ребенка задумываем. А что?
Подобно Олегу Мосину, Алексею Китайгоре. Ивану Волкову, многие из «афганцев» работают или готовы работать с нашими подростками. И, казалось бы, тревожиться не о чем, разве только о том, чтобы соответствующие инстанции оказывали им необходи¬мую помощь. Но вот снова на встрече «афганцев» с руководителями города и области услышал, как в ответ на просьбу принять участие в профилактике правонарушений среди малолетних воин-интернациона¬лист с готовностью заявил примерно так: «Окажите поддержку подростковым военно-патриотическим клу¬бам, которые мы организуем, и завтра для наведения порядка мы выведем на улицы столько ребят, сколько потребуется!» — «Гофман?» — по невольной ассоциа¬ции вспомнил я. Это, как вы знаете, имя лидера западногерманских неонацистских военизированных формирований молодежи, которые в своих «спортив¬ных» клубах и в лагерях за городом занимаются не только физическим совершенствованием, но и учатся военному делу. Гофман открыто заявляет, что если потребуется, он готов в нужный день и час вывести на улицы ФРГ необходимое количество выдрессированных «штурмовиков» для наведения «порядка». Хочу думать, что тог «афганец» просто оговорился, не подумав, и что «гофманиада» у нас невозможна. Хотя «люберы» и так называемые «качки» — тоже реалии нашего сегодняш¬него дня. Итак, кого будем воспитывать? И куда нам девать «культ силы», вывезенный из Афганистана?
И еще об одном. Хорошо и важно, конечно же, что под руководством «афганцев» и при их материальной поддержке подростки получают в различных клубах, кружках и секциях спортивную закалку, готовят себя к службе в армии. Но, думаю, неплохо бы было, чтобы воины—интернационалисты поставили дело так — средства на подобную работу,  на оснащение клубов всем необходимым должны зарабатывать под руковод¬ством взрослых и сами ребята. Иначе ведь на «гото¬веньком» легко воспитать физически закаленного... тунеядца. Иными словами, надо бы научить подростка не только тому, как держать в руках автомат, но и помочь ему овладеть тем или иным ремеслом, скажем, в тех же кооперативах, организованных воинами-интернационалистами. Польза будет для обеих сторон. А доброте и милосердию .можно научиться ребятам лишь в заботе о ком-то. Так почему бы им не поручить заботу о десятках «афганцев»-инвалидов? Уверен, та¬кое также должны учесть в планах своей работы члены областной ассоциации воинов-интернационалистов, бе¬ря на себя ответственность за воспитание значительной части волгоградских подростков.
МЖК   «ИНТЕРНАЦИОНАЛИСТ»
Что нам стоит
дом построить?
Нарисуем —
будем жить...
Кто-то из ребят, кажется, это был Саша Коикин из Тракторозаводского района, притащил в «Искру» но¬мер заводской многотиражки со статьей под красноре¬чивым названием «Дом, в котором нельзя жить!»
«А мы живем, и нас еще начальство пытается убедить, что жить там в принципе можно?!» — негодо¬вал Саша. Другие «афганцы» понимающе и сочув¬ственно кивали. Им эта ситуация была хорошо знакома по личному опыту — у многих, несмотря на огово¬ренные законодательно льготы, тоже до сих пор нет своего жилья. Семьи и дети уже есть — жилья нет. Вот такая ситуация.
Незадолго перед тем я беседовал с воинами-интер¬националистами, работающими на Волгоградском заводе буровой техники. Их там более двух десятков.
«Хотя мы тут и стоим, как предусмотрено, в льгот¬ной очереди, но никакого движения вперед не видим,— рассказывали «афганцы».— В течение трех последних лет ни один из нас не получил квартиру. Зато в коллек¬тивном договоре из года в год аккуратно записывается этот   пункт.   Знаете,   мы  сейчас  так   издергались,   что думаем: уж лучше бы нам вообще никаких льгот не давали! Чтобы только не слышать в спину: «Совсем эта, из «ограниченного контингента», обнаглели, все себе урвать хотят...» Надоело в глаза лезть!»
А инструктор по спорту этого предприятия, тоже бывший воин-интернационалист Николай Шаньков до¬бавил к этому рассказу еще одну «живописную» де¬таль:
— А я вообще целый год живу без прописки, чего
уж тут о квартире говорить?!
— Как так? — удивился я.
— А так... между небом и землей, хотя работаю на
этом заводе. Подошел с этим вопросом к заместителю
директора по кадрам: мол, помогите прописаться! А он
плечами пожимает: «Помочь ничем не смогу... Был бы
ты один, еще можно что-то придумать. Но у тебя — семья... Так что выкручивайся сам!» Обращался в во¬енкомат. Оттуда позвонили на завод. Им в ответ: «Все вопросы решим...» И все — круг замкнулся. Никто ничего до сих пор так и не сделал.
Если бы я решил приводить подобные примеры и дальше, то их наверняка были бы даже не десятки, а сотни. Поэтому лучше сразу о другом: как же поступили в этой ситуации «афганцы», нашли ли, что противопоставить жилищному кризису и равнодушию чиновных лиц?
Отвечаю: поступили по-мужски и нашли, предложи¬ли свой выход — МЖК «Интернационалист». О его назначении и перспективах рассказывает председатель оргкомитета Виктор Добродеев:
— Взяться за создание специального МЖК для воинов-интернационалистов нас вынудила сама обста¬новка, поскольку в Волгограде обеспечение людей жильем идет крайне медленно. Выделение квартир даже льготникам может затянуться на десятилетия. Для примера — в Центральном районе города «афган¬цы» стоят в очереди, начиная где-то с двухсотых номеров и заканчивая пятисотыми. И если учесть, что им дают по 5—6 квартир в год, то последние из них как раз получат ордера где-то через...50—60 лет!
Справедливости ради надо заметить, что районные комитеты партии и исполкомы райсоветов всерьез задумываются над тем, чтобы построить дома, в кото¬рых сразу всех нуждающихся «афганцев» можно было бы обеспечить жильем. Так, как нам известно, прикидывают решить проблему в том же Центральном районе.
Но вот еще в чем загвоздка — даже при этом воины-интернационалисты всем необходимым не обеспечива¬ются. И в первую очередь— постоянным медицинским обслуживанием.
Поэтому правильно было бы построить для «афган¬цев» именно целый комплекс: с медико-восстановитель¬ным центром, спортсооружениями, подростковым клу¬бом, где бы они могли заниматься с ребятишками физподготовкой и военно-патриотическим воспитани¬ем... Чтобы тут же был гараж для легковых машин — у воинов-интернационалистов и на это льготы есть; чтобы телефонизированы были квартиры — это тоже обещано государством... Словом, только в таком случае все главные проблемы «афганцев» будут решены.
— То есть, разрабатывая проект МЖК, его соци¬ально-бытовую инфраструктуру, вы учитываете в комп¬лексе государственные гарантии воинам-интернациона¬листам. И, облегчая им жизнь после войны, одновре¬менно стремитесь «облегчить жизнь» всем тем органи¬зациям и службам, которые и призваны обеспечить эти гарантии?
— Именно так. Ведь когда «афганцы» будут вме¬сте, рядом, легче и проследить за соблюдением льгот, узнать их беды, быстрее решать возникающие пробле¬мы. Да и они сами смогут лучше помогать друг другу,
особенно — инвалидам этой войны, некоторые из кото¬рых сейчас, что скрывать, предоставлены сами себе.
Деньги на МЖК на сегодняшний день уже есть. Хочу уточнить, откуда поступила значительная часть этих средств. Скажем, на строительство медицинского реабилитационного центра для «афганцев» готов выде¬лить средства — до 5 миллионов рублей, Советский Фонд мира. Другой фонд — «Долг», который образо¬ван при Фонде социальных изобретений СССР, обя¬зуется приобрести для нашего МЖК за валюту импорт¬ное медицинское оборудование. Мы рассчитываем и на лимитные подрядные средства волгоградских предприя¬тий, которые готовы принять участие в строительстве МЖК «Интернационалист» и тем самым решить жи¬лищную проблему для своих ребят-«афганцев». Иначе ведь так и будет тянуться повсюду эта волокита с квартирами, отнимающая нервы и силы у обеих сторон — и у воинов-интернационалистов, и у руково¬дителей.   Вот,   скажем,   в   объединении   «Баррикады» работают сейчас 40 бывших «афганцев», а ордер получил за восемь лет лишь один из них — инвалид. Не лучше положение и на других предприятиях Волгогра¬да. Если и есть примеры обратного, то они настолько редки, что и говорить о них всерьез не приходится. Мы разослали соответствующие письма практически всем предприятиям. Ответы начинают приходить — отдель¬ные руководители пишут, что примут участие, прилага¬ют гарантийные письма.
— А какую долю из этих забот и хлопот берут на себя сами «афганцы»?
— В   первую  очередь — это   отработка   трудовой
программы.  Еще очень  нам  хочется, чтобы  в  нашем МЖК были и квартиры тем категориям обслуживающе¬го   персонала,  без  которых  нам   просто  не обойтись. Например, специалистам-медикам. По штатному распи¬санию   их   для работы   в   медико-реабилитационном корпусе, если у нас такой все-таки будет, требуется 30 человек. Этот вопрос обсуждался в облздравотделе — мы получили там поддержку. Размещая в микро¬районе такую медицинскую службу, МЖК «Интернаци¬оналист»   первым   в   городе   решил   бы   и   проблему «семейных   врачей»,  о  которой  пока  повсюду только говорят и не более. Здесь же, у нас, врач бы постоянно был рядом с «афганцем» и его семьей.
Кстати сказать, такие дома для воинов-интернацио¬налистов строятся сейчас во многих городах СССР полностью за счет местных Советов и без трудовой программы для «афганцев». Мы же предлагаем и тру¬довую программу, и средства на комплекс. И в этом мы тоже первые в стране, недаром нас в Москве доброже¬лательно называют «первой ласточкой»... В Министер¬стве обороны СССР сказали, что как будет известна полная стоимость нашего МЖК, то они готовы помочь средствами, если не будет хватать... Очень хочется, что¬бы наш МЖК «Интернационалист» действительно стал той «ласточкой», которая сделает «весну» в заботе об¬щества о парнях, еще вчера от его имени шедших под пули.
МЖК «Интернационалист» строится, и трудно пре¬дугадать, все ли у ребят получится так, как задумыва¬лось ими. Но поднимающиеся его стены вселяют оптимизм.   Кроме   того,   рождение   МЖК   дало   еще и побочный положительный фактор, Так, в некоторых районах, понимая, что «афганцы» — эти добросове¬стные н умелые работники — уйдут от них, наконец-то стали давать им квартиры. В Тракторозаводском рай¬оне, например, вслед за решением о создании МЖК исполком райсовета принял другое — о выделении вои¬нам-интернационалистам сразу двух подъездов в осво¬бождающемся жилом доме.
Как говорится, лиха беда начало. Видя, что МЖК «Интернационалист» становится на ноги и из надежды становится реальностью, бюро обкома ВЛКСМ совме¬стно с облисполкомом приняли решение о строительстве сельского МЖК воинов-интернационалистов в Урюпин-ске. Планируется там же открыть и республиканский реабилитационный центр для «афганцев».
Чтобы «пробить» это начинание, представители облисполкома, обкома комсомола и воинов-интернацио¬налистов побывали во многих министерствах страны, решая, в основном, вопросы финансирования. И почти повсюду, по словам бывшего секретаря Волгоградского обкома ВЛКСМ Виктора Ермакова, встречали понима¬ние. За исключением... Министерства обороны — ми¬нистр Язов отказал в поддержке волгоградцам. Что же, не в пример министру обороны представители Русской православной церкви выслушали посланцев города-героя и пообещали всяческую помощь на благо воинов-интернационалистов.
Комплекс в Урюпинске включает в себя 350 жилых коттеджей, торговый центр, Дом быта, кафе — целый маленький городок. Строительство его обойдется в 47 миллионов рублей. Примечательно, что на балансе МЖК будет колхоз «Заветы Ильича», в котором смогут трудиться «афганцы».
«ЗАКОННИК»  И ДРУГИЕ
«Мне предложили «персональную» пенсию за сына, старшего лейтенанта Савенко Валерия, 1958 г. рожде¬ния, геройски погибшего в бою 1 февраля 1985 года в Афганистане, во время оказания медицинской помо¬щи раненым. В военкомате и райсобесе сообщили, что пенсия будет являться частью той пенсии, которую уже получает жена сына на ребенка. То есть я должна буду брать деньги не у государства, а у сироты. Считаю это издевательством над чувствами матери и бабушки и вынуждена отказаться от таких «льгот» (из письма в еженедельник «Аргументы и факты» В. Былковой, пос.  Юбилейный, Минской обл.).
Льготы, льготы... Сколько же нервов и сил отнима¬ют они сегодня у вернувшихся из Афганистана ребят, сколько обид рождают. «Там, в Афгане, нам только разве манны небесной не обещали по возвращении, лишь бы воевали хорошо,— в сердцах говорил мне один из наших земляков-«афганцев».— А вернулись домой, и оказалось, что многие из этих гарантий — фикция. На бумаге существуют, а попробуй добейся осуществления этих льгот!»
Недаром на учредительной конференции областной ассоциации воинов-интернационалистов и воинов запа¬са приступ дружного смеха вызвало выступление «аф¬ганца» Александра Краснова, заявившего во всеуслы¬шание: «Я этими льготами регулярно, парни, пользу¬юсь и вам советую. Только учтите, по этой причине меня уже трижды пытались с работы уволить!..»
И, действительно, я припомнил, что впервые увидел Александра Краснова именно в этой роли — уволенного якобы за прогулы и восстановленного решением суда. Знакомство наше состоялось в кабинете председателя завкома профсоюза завода буровой техники, где рабо¬тает этот «афганец». Заглянул я туда по совершенно другому поводу, однако не мог не обратить внимание на молодого рабочего, уверенно ориентировавшегося в статьях трудового законодательства, на что председа¬тель профкома — милая обаятельная женщина — мог¬ла лишь задавать один и тот же вопрос: «Вы что же, просто на принцип идете?..» А ее собеседник, не смущаясь, отвечал утвердительно: «Да, на принцип!..»
Оказывается, Александр Краснов до этого случая работал мастером в одном из цехов этого предприятия. Все шло хорошо до тех пор, пока ему не потребовался дополнительный двухнедельный отпуск, который ему, как воину-интернационалисту, обязаны предоставить раз в году в удобное для него самого время. Наше же производство, как известно, всегда «в прорыве», всег¬да вынуждено догонять план, и потому любой отпуск работникам повсеместно дается со скрипом. То же произошло с Красновым — начальник цеха ему в этих двух его законных неделях отказал. Тогда Саша, недолго думая, оформил необходимые бумаги на отпуск и отбыл на поезде туда, куда намеревался. А вернув¬шись, узнал, что уволен за прогулы с соответствующей пометкой в трудовой книжке. Но местное начальство ошибалось относительно Краснова по нескольким, как говорится, «параметрам». Во-первых, не учло, что с детских лет этот парень привык к самостоятельности и научился постоять за себя, если нужно,— мать бросила его еще пятилетним, вырос у бабки, не раз убегал от милиции, когда его собирались сдать в дет¬ский дом. Во-вторых, перед армией получил экономиче¬ское образование, так что когда жизнь после Афгана заставила его самоучкой овладевать и «юриспруден¬цией» — далось ему это без труда. В-третьих, его уже пытались увольнять тем же способом на прежнем месте работы, и он тогда доказал, что права и правда на его стороне. Так получилось и на этот раз. И вот теперь в моем присутствии решался второй вопрос, возникший из первого,— уволив Краснова, руководство завода направило на его место другого работника. И вот теперь пришлось уговаривать Александра согласиться идти в новый цех. Он же стоял на своем: «Вы были не правы, уволили меня незаконно — восстановите на прежнем месте и в прежней должности; как того требует суд, тогда и будем разговаривать о возможном переходе на другое место работы!..»
Спустя некоторое время я вновь повстречал Красно¬ва и полюбопытствовал: чем там у него все кончилось? «Договорились полюбовно,— усмехнулся он.— Рабо¬таю на новом месте, доволен работой и коллективом. Но когда встречаемся с заместителем директора завода по кадрам, который меня увольнял, тот аж в лице меня¬ется. Привыкли тут к безропотности...»
В Афганистан Александр Краснов пошел добро¬вольцем, служил в Ташкургане и Хайратоне в 1982-— 1983 гг. Как почти все наши парни там, переболел инфекционным гепатитом — «желтухой», вынужден был прапорщиком уволиться из армии. Из-за свое¬нравного характера нередко конфликтует с началь¬ством, впрочем, как вы могли убедиться, не беспочвен¬но. В городском клубе воинов-интернационалистов его за глаза зовут «наш законник» и частенько обраща¬ются за консультацией. По этим самым делам он уже успел  побывать в Москве — в Министерстве обороны СССР и ВЦСПС, где добивался восстановления спра¬ведливости не только для себя, но и для всех, кто к нему обращался за помощью. Иной раз берется помогать побратиму-«афганцу», даже если и просьбы не было, просто узнал, что у кого-то из ребят осложнения, и не мог не откликнуться.
Он и ко мне в гости, когда я пригласил его познако¬миться поближе привел товарища-«афганца» Юру Боева «Вот послушайте, что он рассказывает » У Бо-ева, увы, традиционная уже для вернувшихся в мирную жизнь с войны воинов-интернационалистов история. Приехал в Волгоград, закончил училище — ТУ № 28. устроился работать в клуб юных моряков по специаль¬ности. Однако до сих пор не может добиться волгоград¬ской прописки А без нее, естественно пока для нас, не может пользоваться и какими-либо льготами, назна¬ченными «афганцам» государством. А у Юры уже семья, дочь. Дали им от районе временное жилье по распоряжению Ворошиловского райисполкома, но... тоже без права прописки. Иначе говоря, на «птичьих правах». Так и живет.
«Представь себе,— говорил мне Боев,— без пропи¬ски я даже талоны не могу получить на питание. А как без этого прожить при нашей-то «талонной» системе снабжения? Воду хлебать? Вот, мать больная пишет, просит, чтоб забрал к себе. Мол, хоть помру рядом с тобой... А куда мне ее везти? Ведь без этой треклятой прописки даже места на кладбище не дадут! Какие уж тут льготы... Лучше б не давали, не дразнили, мы ведь не просили их у государства, не требовали, само пообещало!»
О том, что многое из того, что гарантировало «афганцам» общество, не выполняется и игнорируется на местах, услышал я и на встрече, устроенной для воинов-интернационалистов и матерей погибших солдат в облисполкоме. Советские и партийные руководители области говорили ребятам о принятых в их пользу документах и решениях, а «афганцы» в ответ один за другим вставали и приводили конкретные факты, когда многие из правительственных решений и постановлений областных органов власти не берутся во внимание «на уровне» районов и предприятий, колхозов или совхозов. Помню, как не выдержал даже обычно спокойный председатель «Искры» Саша Гилядов, едва речь зашла об   обидах,   чинимых   в   отношении   матерей   и   жен погибших солдат. «Они должны пользоваться даже большими льготами, чем мы, воины-интернационали¬сты!»—сказал он.
На той же встрече прозвучала просьба обобщить и, может быть, издать в виде брошюры правовые акты о льготах самим «афганцам» и их семьям, поскольку многие попросту не знают точно своих прав, а те, кто нарушает или ущемляет их, в свою очередь, иногда ссылаются на то, что не имеют таких документов в распоряжении.
Поэтому мы решили поместить в конце этой книги ПЕРЕЧЕНЬ установленных правительством льгот, сопроводив расширенным комментарием работника об¬ластного военного комиссариата Юрия Степановича Орлова, в прошлом — советского военного советника в ДРА.
ПЕРЕЧЕНЬ УСТАНОВЛЕННЫХ ЛЬГОТ
Категория
военнослужащих Установленные льготы
и других лиц         ___^^^^^___^___^__________
1. Льготы по пенсионному обеспечению
1. Лица офицерско- Засчитывэется время службы на тер-
го состава, прапор- ритории РА в выслугу лет для назначения
щики, мичманы и пенсии на льготных условиях — один ме-
военнослужащие сяц службы за три месяца, а получившим
сверхсрочной ранения, контузии, увечья или заболева-
службы ния   время   непрерывного   нахождения   в
связи   с   этим   на   излечении   в   лечебных учреждениях.
2. Семьи погибших, Матерям и женам погибших предостав-
умерших от ран и      лено право на пенсию по случаю потери
заболеваний воен-       кормильца по достижении ими 50-летнего
нослужащих, рабо-     возраста, а женам — независимо от време-
чих и служащих          ни,  прошедшего со дня  смерти   мужа до
Советской Армии        достижения     указанного     возраста     или
наступления инвалидности.
Пенсия по случаю потери кормильца нетрудоспособным родителям назначается независимо от нахождения их на ижди¬вении погибшего.
Пенсии учащимся детям погибших вы¬плачиваются до окончания ими среднего или высшего учебного заведения, но не долее достижения 23-летнего возраста.