Кодекс звезды. красным по белому

Уважаемый читатель!

В полном объеме роман опубликован в ЭИ «Аэлита». Его можно приобрести, зайдя на сайт издательства: http://iaelita.ru/. Тем, кто не имеет возможности заплатить за покупку полной версии романа 35 рублей, предлагаю на том же сайте зайти в Демо-каталог и скачать сокращенную версию романа совершенно бесплатно!


Александр Антонов
КРАСНЫМ ПО БЕЛОМУ
(альтернативная сага)

«Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!»
П.А. Столыпин

Книга третья
КОДЕКС ЗВЕЗДЫ

Часть первая
ХРОНИКИ ПОБЕД И ПОРАЖЕНИЙ

ПОЛЬСКИЙ КОРИДОР
Октябрь 1920 года
Варшава

«Осень, осень — это моё время.
Серым утром так приятно взгляду.
Я в кофейне милой между всеми
Не спеша, как в облаке, усядусь…»

Юлиан Тувим, ау! Долго нам ждать, когда прелестница муза и в ЭТОМ времени нашепчет тебе на ухо эти прекрасные строчки?
Все еще будет, верьте, друзья. Но видно не этой осенью, когда поляки ждут от своего любимого поэта совсем других стихов.
Я в военной форме между всеми
На прощальном ужине, усядусь…»
Как-то так…
Этим октябрем, который только-только принял золотисто-багряную эстафету у брата сентября, вся Польша жила предчувствием войны. Не все ее желали, но, чего греха таить, таких было все-таки большинство, по крайней мере, среди варшавян.
«Пан Казимир, вы слышали последнюю новость из «Гданьской щели?» – «А что такое?» – «Там опять с мостов стреляли в поляков!» – «Не думаю, пани Ядвига, что это так. Лига Наций такого бы не допустила. Но вот что мне известно доподлинно. Пан Махульский, который сопровождает грузы к морю, рассказывал, что когда они проезжали под одним из мостов на них сверху мочились русские солдаты!» – «Матка Бозка, какой ужас! Когда же, наконец, Маршал положит этому конец?!» В разговор вмешивается еще один поляк: «Вот вы, милостивый пан, упомянули Лигу Наций, мол, она чего-то там не допустит. Но отчего, позвольте спросить, эта ваша Лига сначала отдала нам «Северные земли», а потом передумала и передала их русским?» – «Вы так говорите, потому что вам не все известно, пан – не знаю, как вас величать, – чуть снисходительно улыбается пан Казимир. – Лига Наций действительно передала Польше земли Западной Пруссии от Гданьска до Померании. Но эти шельмы, русские, сумели увязать вопрос о передаче «Северных земель» с признанием Польшей потери Восточной Галиции». Как истинный патриот пан Казимир, разумеется, ни словом не обмолвился о том, что на территории Восточной Галиции существует теперь Западно-Украинская Народная Республика, признанное Лигой Наций государство. И именно отказ Варшавы признать этот свершившийся факт дал повод России придержать исполнение другого акта Лиги Наций, о передаче Польше так называемых «Северных земель». А неизвестный пан этого и вовсе не знал, потому возмутился вполне искренне: «Как? Русские хотят взамен одних земель отнять у нас другие?» – «Так», – коротко ответил пан Казимир. «Так вот что я вам скажу, панове, – грозно воздел к небу указательный палец правой руки неизвестный пан, – пока жива Польша – такому не бывать!»
После подобных разговоров взоры патриотически настроенных варшавян, как правило, обращались в сторону Бельведерского дворца, где размещалась резиденция главы возрожденного польского государства, Начальника государства Юзефа Пилсудского, резонно полагая, что именно оттуда придет столь долгожданный приказ: «Войскам перейти в наступление!»

Этим погожим осенним днем война шла через анфилады Бельведерского дворца, шла в обличии чопроного джентльмена в безукоризненном черном костюме. Англичанин шел спокойным ни на миг не терявшим четкости шагом, зная, что все двери будут предупредительно распахнуты при его приближении, ибо в его лице к кабинету Пилсудского направлялась сейчас сама Великобритания, могущественная и неколебимая империя, над которой никогда не заходит солнце. Кто есть на фоне такого величия сам посланец? Да никто! Передаст, что велено, и можно спокойно смывать его в историческую клоаку. Потому имени его мы произносить не станем – для чего оно нам? Пусть останется безликим Черным человеком, вестником войны.
Пилсудский встретил посланца стоя и не присел пока этого не сделал Черный человек.
Вряд ли стоит утомлять тебя, дорогой читатель, полным пересказом их беседы. Ограничимся сутью.
– Мне поручено передать, господин маршал, что вам следует поспешить с началом «освободительного похода», – перешел к главному Черный человек. – По данным нашей разведки, русский Генеральный штаб предпринимает меры для наращивания численности войск вблизи границ Польши. Взамен частей, отправленных на Восток, туда спешно перебрасываются воинские подразделения из других регионов России. Кроме того русские снимают с консервации бронепоезда и часть кораблей Балтийского флота, а Путиловский и Обуховский заводы Петербурга выполняют срочный заказ на изготовление танков. Еще месяц, господин маршал, и для вас все будет слишком поздно.
Пилсудский мрачно кивнул.
– Мы это понимаем, ясновельможный пан. Более того. К сказанному вами могу добавить: новый комендант крепости Данциг всерьез занялся укреплением старых фортификационных сооружений и возведением новых.
– Тем более, господин маршал, вам следует торопиться! – воскликнул Черный человек.
– На какую помощь может рассчитывать Польша после начала боевых действий?
Пилсудский произнес эту фразу стоя, тяжело опершись обеими руками о стол, не глядя на посланника. Черный человек счел возможным выглядеть удивленно-возмущенным.
– Что я слышу, господин маршал? Получается, попадание в ваши руки немалой толики вооружения из арсеналов Австро-Венгрии и Германии, включая осадную артиллерию, вы считаете недостаточным?!
– За то мы вам безмерно благодарны, – Пилсудский позу не изменил. – Но помимо материальной, нам требуется поддержка иного рода. Вы обещали воздействовать на Сенат так называемого Вольного города Данцига, чтобы он пошумел в Лиге Наций насчет притеснений со стороны русской армии, и что?
Черный человек огорченно развел руками.
– Увы, господин маршал. Оказалось, что население Данцига – а это в основном немцы – гораздо более боится польского присутствия, чем русского! Скажете, это наша вина?
Пилсудский угрюмо промолчал, позволив Черному человеку без помех продолжить речь.
– Тем не менее, даже те немногочисленные жалобы горожан польского происхождения, что нам удалось распространить в качестве официального документа Лиги Наций, заставляют русских вести себя в городе крайне осмотрительно, что замедляет скорость ремонтных и строительных работ на фортификационных сооружениях.
Черный человек посмотрел на мрачного Пилсудского и добавил:
– Но есть и весьма обнадеживающая для вас новость, господин маршал!
Пилсудский, насторожившись, поднял голову.
– Мощная эскадра кораблей флота Его Величества сегодня утром прошла Датские проливы и взяла курс на Данциг!
Глаза Пилсудского радостно блеснули.
– Добрая весть! Скажите, в случае необходимости эскадра поддержит огнем наши наступающие части?
Черный человек улыбнулся с примесью кислинки.
– Официальная цель визита эскадры – контроль за исполнением мандата Лиги Наций и, в случае необходимости, эвакуация граждан государств, членов Лиги Наций, которые находятся в Вольном городе Данциге. Но… – англичанин улыбнулся теперь уже хитро. – Командующему эскадрой дано задание расположить корабли в Данцигской бухте таким образом, чтобы они встали между берегом и кораблями русской эскадры!
– И что это нам даст? – недоуменно спросил Пилсудский.
– А то, что стрелять через наши корабли русские не посмеют. Таким образом, русские дредноуты не смогут поддержать огнем тяжелой артиллерии войска, обороняющие город!
Пилсудский резко распрямился.
– Сегодня же я объявлю мобилизацию! А наступление мы начнем тогда, когда корабли вашей эскадры встанут в Гданьской бухте.


Петроград
Генеральный штаб

Нарком обороны вошел в Генеральный штаб в отличном настроении. Абрамов только что побывал на железнодорожной станции, где в условиях строжайшей секретности шла погрузка танков Т-31 (такую маркировку получил первый российский средний танк) на платформы.
Киров не подвел. Без устали мотался между питерскими заводами, где работа над особым заказом была организована в три смены, то есть круглосуточно. Спал ли он в эти дни? Очевидно, да. Ну не может человек провести месяц без сна. Однако успевал везде, воодушевляя рабочих на трудовой подвиг. И танки, один за другим, покидали сразу два конвейера, чтобы через короткий промежуток времени оказаться уже на танкодроме. Там они проходили обкатку, там же тренировали экипажи. Потом станция, погрузка на платформы и секретным порядком вперед, к Бресту, к польской границе!
Да ладно, скажите вы. Ну, погрузка, допустим. А в пути, какие секреты? Чем ты танк на платформе замаскируешь, чтобы он на себя похож не был?
Эх! недооцениваете вы рабочую смекалку. Танк на платформе с помощью крана прикрывали сверху кузовом, так, что платформа становилась похожей на обычный грузовой вагон. В пункте разгрузки достаточно было раскрутить несколько болтов, и кузов рассыпался – разгружайтесь, товарищи танкисты!

Дежурный офицер, отдав рапорт, доложил:
– Товарищ нарком, вас ожидают в ситуационной комнате!
Абрамов кивнул и направился в указанный адрес. В ситуационной комнате ему навстречу устремился Бонч-Бруевич.
– Ну, наконец-то, Глеб Васильевич! Четыре часа назад в Польше объявлена мобилизация.
Нарком вслед за начальником Генерального штаба подошел к огромной карте России и прилегающих территорий, которая занимала всю стену. На карте флажками были отмечены «горячие» точки. Абрамов отметил, что Варшава теперь украсилась флажком изображающим стяг Войска Польского.
– Еще до объявления мобилизации, – продолжал доклад Бонч-Бруевич, – перед самым рассветом отряды Пилсудского вторглись в пределы ЗУНР. – Абрамов перевел взгляд в район Львова. – Махно внял нашим предупреждениям, – говорил Бонч-Бруевич, – и сосредоточил невдалеке от польской границы конную группу Кожина. Сведений о столкновениях между петлюровцами и внутренними войсками Украины пока не поступало.
– Что Брусилов? – спросил нарком.
– Привел войска округа в полную боевую готовность. Пока нападений на гарнизоны не отмечено.
– От Миронова есть новые сообщения?
– Нет, – отрицательно покачал головой начальник Генерального штаба. – Сведения старые: казачий корпус сформирован и ждет команды на отправку. Командовать корпусом Миронов намерен сам.
– Хорошо, – кивнул Абрамов, – Что-то еще? – спросил он у Бонч-Бруевича, заметив, что тот  читает только что принесенный бланк радиограммы.
– Да, – оторвал взгляд от текста радиограммы Бонч-Бруевич, – в Балтийское море вошла английская эскадра, количество вымпелов, класс кораблей и курс уточняются.
– Ну, с курсом, положим, ясно, – Абрамов посмотрел на Бонч-Бруевича, – Идут на Данциг, Михаил Дмитриевич?
– Несомненно! – кивнул начальник Генерального штаба.
– Как мы и ожидали, – констатировал Абрамов. – Передайте Развозову, пусть действует согласно заранее утвержденному плану, а мне дайте провожатого к «вертушке», надо доложить о создавшейся ситуации Председателю Совнаркома.
– Слушаюсь, – коротко кивнул Бонч-Бруевич. Отошел, а вскоре к Абрамову подошел офицер и сопроводил к телефону.

Нарком обороны и начальник Генерального штаба пили чай в кабинете Бонч-Бруевича, когда принесли свежие сообщения.
– От Развозова, – начал зачитывать Бонч-Бруевич. – Остатки армии Шишко срочно грузятся на корабли, для отправки в Данциг. – Бонч-Бруевич кинул взгляд на Абрамова.
– Всё верно, – кивнул нарком. – Объявленная Польшей мобилизация развязывает нам руки в этом вопросе.
– Уточнен состав английской эскадры, – продолжил Бонч-Бруевич. – Четыре линкора, два крейсера, семь эсминцев, плюс вспомогательные суда, всего 17 вымпелов. Наша эскадра вышла из Хельсинки. Постараются прибыть в Данцигскую бухту не позже англичан. А это от Брусилова, – начальник Генштаба опять кинул взгляд на наркома. – Алексей Алексеевич сообщает, что попыток атаковать гарнизоны петлюровцы пока не предпринимали. Зато есть сообщение о крупном боестолкновении между гайдамаками и конниками Кожина. Исход боя остался за петлюровцами, Кожин отступает.
– Посмотрите, Михаил Дмитриевич, – попросил Абрамов, – нет ли депеши от Махно.
– Сейчас, – Бонч-Бруевич стал перебирать оставшиеся бланки. – Вот. Есть. Сообщает, что готов принять помощь.
– Лучше поздно, чем никогда! – с плохо скрываемой досадой произнес Абрамов. – Михаил Дмитриевич, подготовьте приказ Миронову: корпусу выступать. Да, пусть согласует маршрут движения эшелонов с украинскими товарищами.
– Слушаюсь! – Бонч-Бруевич встал и направился к выходу из кабинета.

Варшава
Резиденция Пилсудского

– Согласно ваших указаний, пан маршал, сроки проведения военной операции по возврату «Северных земель» определены от двух недель до одного месяца. Для успешного проведения осенней компании образовано три фронта: Северный, под командованием генерала Холлера, Центральный, под командованием генерала Смирлы и Резервный, под командованием генерала Иванкевича.
Пилсудский внимательно следил за докладом генерала Розвадского, сверяясь в уме: все ли его замечания учтены при составлении окончательного плана боевых действий?
– Основная роль в осенней компании отводится войскам Северного фронта. Как только вы отдадите приказ, обе его армии перейдут в наступление. 5-я армия генерала Скифского будет продвигаться по правому берегу Вислы. Ее задача перерезать железнодорожную ветку Кёнигсберг – Гданьск и выставить заслон в районе Эльблонга и Вислинской косы. Непосредственно освобождать Гданьск будет 1-я армия генерала Латника, которая блокирует крепость с юга и атакует ее с запада.
– Не маловато ли сил вы отрядили непосредственно для штурма? – нахмурился Пилсудский. – Какими силами располагает Шишко?
– Согласно мандату Лиги Наций русские могут разместить в крепости не более одной пехотной бригады плюс обслуга артиллерийских позиций. Даже с учетом той чехарды, которую они затеяли в последнюю неделю со сменой войск, у Шишко не более двух бригад.
– А флот?
– Его численность так же ограничена мандатом Лиги Наций. В настоящее время из кораблей, имеющих на вооружении тяжелую артиллерию, на Гданьском рейде находится только линкор «Республика». Правда, на подходе русская эскадра, но её появление в Гданьской бухте ожидается одновременно с приходом английской эскадры, которая, мы надеемся, сумеет нейтрализовать русские корабли.
– На англичан надейся… – начал Пилсудский, потом осекся, пожевал губами и произнес:
– Вот что, генерал, усильте-ка штурмовую группу одной дивизией из состава Резервного фронта.
– Слушаюсь, пан маршал! Разрешите продолжать?
– Сделайте милость! – буркнул Пилсудский.
– Тактика войск Центрального фронта в этой компании сугубо оборонительная. 4-я армия генерала Скирского в районе Белостока и 3-я армия генерала Зеленского в районе Бреста прикрывают путь на Варшаву.
– Полагаете, русские могут нанести удар с обоих этих направлений одновременно? – спросил Пилсудский.
– Нет, пан маршал. На это у них, по нашим сведениям, не хватит войск. Скорее всего, прорыв следует ожидать со стороны Бреста. В этом случае армия Скирского ударит во фланг наступающим русским частям.
Пилсудский молча кивнул, а Розвадский продолжил:
– На случай возникновения непредвиденных обстоятельств образован Резервный фронт. Обе его армии размещены таким образом, чтобы при необходимости оказать поддержку войскам Северного и Центрального фронтов, они же прикрывают Варшаву: 2-я армия генерала Ружинского с северо-запада и 6-я армия генерала Енджерского с юго-востока.
Пилсудский докладом остался доволен. Польша к победоносной войне готова. Осталось уточнить отдельные детали.
– Какими силами располагают русские для наступления на Варшаву?
– До трех полевых армий, две из которых они могут использовать на направлении главного удара. В принципе этого может хватить для того, что прорвать оборону и даже продвинуться вглубь нашей территории на десяток другой километров. Но когда их наступающие части будут контратакованы войсками нашего Резервоного фронта их наступлению придет конец.
– Откуда такая уверенность? – спросил Пилсудский.
– Для успешного наступления требуется либо многократный перевес в живой силе, либо значительное техническое превосходство, пан маршал. На данный момент ни тем ни другим русские не обладают. Войск у них не больше нашего, и серьезно увеличить их численность в короткий срок они не смогут. Перебросить войска с Кавказа им не позволит оперативная обстановка как на самом Кавказе, так и на Украине. Резервы из других регионов едва-едва закрыли брешь, образовавшуюся после отправки на восток экспедиционного корпуса Слащева. С ним же, кстати, ушли и все бронепоезда. Те же бронепоезда, что находятся в так называемом резерве, за столь короткий срок они вернуть в строй просто не успеют.
– А танки, о которых нас предупредили англичане?
Розвадский пожал плечами.
– Да какие там танки, пан маршал. Два, три десятка машин типа Рено FT-17? Вы же их видели, большая их часть будет уничтожена при прорыве обороны.
– Но англичане говорили о каких-то новых танках.
– Если такие танки и существуют, то только на уровне опытных образцов. Нет, пан маршал, танков в этой войне нам нечего бояться!
– А русские самолеты?
– Это гораздо серьезнее, – согласился Розвадский. – Но, во-первых, англичане поставили нам новейшие зенитные орудия в достаточном количестве, чтобы прикрыть и войска и столицу, а, во-вторых, у нас уже есть и собственная авиация. Так что и с этой стороны, пан маршал, серьезных неприятностей ждать не приходится.
– Ладно, – хлопнул ладонью по штабной карте Пилсудский, – убедили, давайте карандаш!
Генерал протянул ему красный карандаш, Пилсудский надписал в углу карты «Утверждаю» и расписался.
– Как только получаем от англичан уведомление, что корабли их эскадры встали на Гданьском рейде, тут же отдавайте приказ о наступлении!
– Слушаюсь, пан маршал!
– Ну, а теперь докладывайте, что происходит в Галичине?
– Войска Пилсудского успешно продвигаются вглубь территории, пан маршал. В ходе недавнего боя отряды Кожина потерпели поражение и отступают. В том сражении отличились конники полковника Яноты!
– Бывшего полковника, пан генерал, бывшего. Не забывайте, что Польша войны ЗУНР не объявляла, и наши люди могут принимать участие в боевых действиях исключительно в качестве добровольцев, оставивших службу в Войске Польском.
Генерал склонил голову в знак покорности, но было видно, что он недоволен. Пилсудский похлопал его по плечу.
– Так надо, Тадеуш. Дипломатия – гори она ясным огнем! Но так мы можем надеяться, что обе части Украины не объявят нам войну вслед за Россией, побоятся, что Лига Наций такого их поступка не одобрит.
– А как объявят, пан маршал? – поднял голову Розвадский.
– Тогда пусть пеняют на себя! – воскликнул Пилсудский. – Тогда нам никакая Лига Наций не указ. Пойдем на Львов! Соберем мы ради такого случая еще одну армию, а, Тадеуш?
– Соберем, пан маршал!

Петроград
Генеральный штаб

Начальник ГРУ вошел в кабинет без доклада, что указывало на чрезвычайную срочность сообщения. Потому Бонч-Бруевич в ту же секунду прервал совещание и попросил его участников на некоторое время переместиться в приемную. Пропуская мимо себя офицеров, глава военной разведки со значением стрельнул глазами в сторону начальника ГМШ (Главный морской штаб) адмирала Бахирева. Бонч-Бруевич понял и распорядился:
– Михаил Коронатовч, задержитесь!
То, что сведения, с которыми прибыл начальник ГРУ, были получены из Первого главного управления НГБ начальника Генерального штаба не удивило: по прямому приказу Ежова все разведданные добытые службами, подчиненными ВЧК и касающиеся военных приготовлений Польши, незамедлительно ложились на стол начальника ГРУ. А вот сами сведения его слегка озадачили.
– Что скажете, товарищ адмирал? – обратился он к Бахиреву.
– Тут все предельно ясно, товарищ начальник Генерального штаба! – насупил брови моряк. – Англичане хотят лишить оборону Данцига поддержки линейных сил флота.
– Поясните, – попросил Бонч-Бруевич.
– Если корабли английской эскадры встанут на внешнем рейде Данцига в линию, за которую не смогут проникнуть наши линкоры, в силу отсутствия там должных глубин, то…
– Можете не продолжать, – прервал его Бонч-Бруевич. – Наши корабли не могут вести огонь, прикрываясь от ответного огня кораблями «союзников» – это понятно. Что предполагаете предпринять?
– Немедленно дадим радио Развозову, но боюсь, что это уже ничего не изменит. Наши корабли идут по дымам английской эскадры.
– А тот линкор, что находится в Данциге?
– «Республика»? – уточнил Бахирев. – Это наша единственная надежда…

Данциг

Радио от комфлота попало к командиру линкора «Республика», когда тот с мостика наблюдал за входом на внешний рейд кораблей английской эскадры. «А этот куда прет?» – ворчал капитан 1-го ранга Яновский, наблюдая как легкий английский крейсер идет прямо в ту часть бухты, где находился линкор. В этот момент шифровальщик и передал ему бланк радиограммы. Прочитав, Яновский бросил на крейсер полный ярости взгляд, с губ моряка сорвалось далеко не уставное словечко. Но дальше все было по уставу. «Боевая тревога! Штурмана с лоцией в рубку!»
Еще через несколько минут Яновский спрашивал стоящего на крыле старшего офицера: «Что там?» – «Лезет, чертяка, – отвечал тот, не отрываясь от бинокля, – похоже хочет нас обойти и встать ближе к берегу!» Перекрыть дорогу супостату могли бы эсминцы, но все они находились на внутреннем рейде Данцига и сюда никак не успевали. «Куда он лезет, куда?» – торопил Яновский штурмана, склонившегося над лоцией бухты. «Думаю, сюда, товарищ командир, – ответил тот, тыча в карту тупым концом карандаша. «Что тут?» – заглянул в лоцию Яновский. «Что-то типа неширокого пролива между банками, – доложил штурман. – Ближе, чем здесь, к берегу не подойти ни одному кораблю» «Какая там глубина?» – спросил Яновский. «Для англичанина достаточная» – «А для нас?» Штурман с сомнением покачал головой: «Можем днищем зацепиться, товарищ командир, да и бортами тоже. А если и влезем, как обратно выходить будем?» – «То уже другая печаль, – ответил Яновский. – Прокладывай курс!»

Командир английского крейсера распорядился застопорить ход, когда увидел прямо по курсу борт линкора. Он немедленно сообщил о происходящем командующему эскадрой, на что тот с присущим англичанам хладнокровием ответил: «Не страшно. В ту щель русский дредноут не пролезет, скоро уткнется в мель носом. Сдаст назад, сразу проникайте в пролив. Останется стоять так, пусть стоит. В таком положении серьезной огневой поддержки береговым силам он оказать не сможет. Видит бог, большего поляки от нас требовать не могут!»

Шишко, когда ему доложили о маневрах «Республики», тут же вскочил на дрезину и примчался в Нейфарвассер, буквально прибежал на ближний к месту событий бастион и теперь в совершеннейшем обалдении наблюдал со стены за происходящим на море.
Меж тем линкор очень осторожно приближался к берегу. Достигнув, видимо, какой-то определенной точки, стал поворачивать вправо. Почти этот маневр завершил, когда послышался сильный скрежет. Линкор дернулся и замер под небольшим углом к береговой линии относительно совей продольной оси.
«Приплыли!» – констатировал Шишко и приказал сигнальщику вызвать командира «Республики» к нему с рапортом.

Глядя на приближающегося каперанга Шишко предвкушал, какой разнос он ему сейчас устроит. Но увидев, с каким довольным лицом тот к нему шествует, передумал. А приняв рапорт со всеми необходимыми пояснениями, так еще и поблагодарил за службу.
– Значит, вот какую бяку хотели учинить нам англичане, – покачал головой Шишко. – Комфлота о своих достижениях доложил? – спросил он у Яновского.
– Так точно!
– И что Развозов?
– Дал добро!
– Ну, значит, так тому и быть! – подвел черту Шишко. Потом хитро глянул на Яновского. – Ты теперь, стало быть, из командира корабля превратился в командира береговой батареи?
Яновский неопределенно передернул плечами.
– Ладно, – добродушно усмехнулся Шишко. – Закончим с делами, снимут твой линкор с мели. Есть еще что сказать?
– Так точно! Комфлота приказал передать на берег все орудия за исключением орудий главного калибра. Все равно бы это пришлось делать перед снятием с мели, чтобы уменьшить осадку, – пояснил Яновский.
– О це дило! – обрадовался Шишко. – Вместе с комендорами?
– Так точно! Так же на берег приказано перевести большую часть команды.

**

День выдался хлопотным. С утра поляки большими силами перешли в наступление, смяли малочисленное прикрытие и резво продвигались к крепостным укреплениям, окружая город с суши. Англичане им явно подыгрывали. Мало того что их корабли препятствовали нормальной постановке на внешнем рейде пришедшим из Хельсинки кораблям эскадры Развозова, так они еще всячески мешали постановке к причалам транспортов во внутренней гавани Данцига. В акватории порта то и дело возникали аварийные ситуации. Англичане сыпали обвинениями в адрес российских моряков в нарушении Морского права в части уклонения от столкновения при маневрировании, те, стиснув зубы, продолжали делать свое дело. Шишко откровенно задолбался отвечать на звонки проанглийского коменданта торгового порта, который требовал убрать транспорты от причалов – ему де они нужны для начала экстренной эвакуации граждан стран участниц Лиги Наций. Шишко было не до его проблем, да и надоело, и он перепоручил вопрос одному из своих морпехов. Полковник был мужик неразговорчивый, он просто перестал отвечать коменданту и лишь приказал усилить охрану причалов и маршрутов следования воинских подразделений и грузов.
Комендант торгового порта, прекратив терзать бесполезный телефон, просто следил за действиями русских, благо из широкого окна его кабинета были видны многие причалы, где шла разгрузка. Комендант был откровенно шокирован, такого он просто не ожидал. Предполагалось – всё, что русские успеют к этому времени доставить по морю: одна стрелковая бригада и какое-то количество боеприпасов. Но вот уже выгрузилась как минимум дивизия, а количество ожидающих на рейде транспортов не уменьшилось и вполовину. Когда же с одного из судов на причал стали выгружать броневики и даже танки, комендант срочно связался с командующим эскадрой.

В каземат Шишко не пустили. Дорогу преградил полковник в форме спецназа НГБ.
– Товарищ контр-адмирал, вам сюда нельзя! – вежливо, но твердо объяснил полковник.
– Что значит мне сюда нельзя?! – взревел Шишко. – Да кто ты, черт побери, такой?!
– Поверьте, это в ваших же интересах, – сказал полковник, одновременно протягивая адмиралу бумагу.
По мере чтения левая бровь адмирала удивленно приподнялась, гнева на лице поубавилось, зато на нем проявились признаки растерянности. Вернув бумагу полковнику, Шишко некоторое время потоптался на месте, явно не зная как ему поступить. Потом обратился к спецназовцу, уже не повышая тона:
– Можно вас на минутку?
Они отошли в угол, где их разговор никто не мог услышать и там Шишко спросил:
– Кто эти люди там за дверью?
– Вы уверены, что хотите это знать, товарищ контр-адмирал? – голосом в котором слышалось предупреждение, спросил полковник.
– Да!.. – начал вскипать Шишко, но тут же осекся. – Да, полковник, я в этом уверен.
– Хорошо, – вздохнул спецназовец. – Но эта информация только для вас. В каземате размещена особая штрафная команда.
– Фу ты ну ты! – воскликнул Шишко. – Да у меня этих штрафников почитай батальон наберется, но никто их так не стережет. Этим-то откуда столько чести?
– Обычные штрафники могут искупить свою вину на поле боя и вернуться в строй или, как минимум, рассчитывать на смягчение наказания, – ответил полковник. – А эти, – он боднул головой в сторону двери каземата, – могут только достойно умереть на поле боя, другого им не дано.
Шишко порадовался, что тут так темно и полковник вряд ли заметит, как побледнело его лицо.
– Так там?.. – он не закончил фразы, но полковник его прекрасно понял.
– Точно так, товарищ контр-адмирал, – со значением подтвердил он.
В этот миг из каземата донесся приглушенный толстой дверью взрыв смеха.
– Они еще могут смеяться, – покачал головой Шишко.

Еще несколько дней назад людям, дружный смех которых так удивил Шишко, было совсем не до веселья. Все они, общим числом пятнадцать, принадлежали к когорте особо опасных мятежников и содержались в одиночных камерах тюрьмы Трубецкого бастиона Петропавловской крепости. В тот день они впервые после ареста встретились в небольшом внутреннем дворике со всех сторон окруженном каменными стенами. До этого им приходилось бывать здесь только поодиночке во время коротких прогулок. Теперь они сдержано здоровались, некоторые даже обнимались, но особой радости эта встреча никому не принесла, потому что все думали об одном.
– Как думаешь, Паша, зачем мы здесь? – негромко спросил Крыленко у Дыбенко.
Тот не успел ответить, его опередил находившийся поблизости Тухачевский:
– Чтобы встать к стенке, – пожал плечами бывший начальник Генерального штаба, – ежу понятно!
Поскольку сказал он это достаточно громко, все головы повернулись в его сторону, а Блюмкин так хотел что-то возразить, но открылась дверь, выбежали спецназовцы с «Самопалами» и выстроились вдоль стены. Их командир в форме полковника, тот самый, что позже беседовал с Шишко, сделал приглашающий жест в строну противоположной стены: – Прошу, граждане!
Шли неохотно, построились, как попало. Полковник раскрыл папку, которую держал в руке и зачитал бумагу, из которой следовало, что следствие по делам закончено, но, прежде чем они (дела) попадут в трибунал, фигурантам предоставляется возможность принять участие в боевых действиях. Ропот и переглядки, потом Тухачевский спросил:
– С кем воюем, гражданин полковник?
– С поляками.
Дальше полковник кратко обрисовал создавшуюся на западных рубежах России обстановку, не забыв упомянуть о том, что немалая доля вины в том, что она (обстановка) сложилась именно так, лежит на всех пятнадцати фигурантах.
Голос подал Дыбенко:
– Я правильно понимаю, гражданин полковник, нам предоставляется возможность искупить вину кровью?
– Мёртвые сраму не имут – жестко ответил полковник. – В этом заключается весь ваш шанс. Кто хочет его использовать, выходи вперед!
Первыми от стены отошли Дыбенко и Крыленко, чуть позже к ним присоединился Тухачевский, за ними потянулись остальные. Вскоре у стены остался одиноко стоящий субъект, отрешенно разглядывающий что-то у себя под ногами.
– А ты чего, Паша? – крикнул Блюмкин.
Тот не ответил и взгляда от земли не оторвал.
– Твой архаровец? – поинтересовался Дыбенко у Блюмкина.
– Мой, – подтвердил тот и попытался пояснить странное поведение своего бывшего подчиненного: – У него в отличие от всех нас ни чина ни звания вот и надеется видно на снисхождение.
– А как же он безчинный и беззванный в нашей компании-то оказался?
– Видно из-за фамилии, – криво усмехнулся Блюмкин.
– Что за фамилия такая? – удивился Дыбенко.
– Негодяев!
– Что, серьезно? – не поверил Дыбенко, потом с сомнением произнес: – Фамилия и правда чудная, но неужели его только из-за этого к нам определили?
– Да не ведись ты. – Тухачевский произнес это с раздражением, наивность Дыбенко стала его доставать. – Не видишь, он так шутит. Я слышал у этого Негодяева руки по локоть в крови.
– Это точно, – подтвердил Блюмкин.

То, что повезут в Данциг, от них не скрывали. С судна вывели под вечер уже в темноте, везли в закрытой машине. Заведя в каземат дали одну свечу на всех и закрыли дверь. Кое-как осмотрелись. Обстановка не богатая: параша, ведро с водой поверх которой плавает ковш и тюфяки набитые соломой вдоль стены. Подушек нет, но есть одеяла. Зато сухо и не очень холодно. Стали укладываться спать, когда у дальней стены послышался крик:
– Товарищи, здесь есть кто-то еще, тащите свечу!
Старожил каземата заслонялся от света руками, но его все равно опознали.
– Негодяев!
– Паша!
– Ты как здесь?
– Все-таки решил с нами? – поинтересовался Тухачевский, нагибаясь к Негодяеву. Чего молчишь? – Что рассмотрел у того на лице, распрямился и воскликнул:
– Вот потеха, он не решил, а они его все одно сюда доставили!
Конец фразы потонул во взрыве смеха, который и услышал Шишко.

Петроград
Генеральный штаб

Начальник Генерального штаба генерал-лейтенант Бонч-Бруевич пребывал в недоумении. Он только что ознакомился с заявлением Советского правительства и теперь усиленно морщил лоб, пытаясь вникнуть в суть документа. За этим занятием и застал его нарком обороны Абрамов.
– Что, Михаил Дмитриевич, – весело спросил он, после того, как они поздоровались, – не по зубам орешек?
– Скорее, не по уму, Глеб Васильевич, – вздохнул Бонч-Бруевич, – Никак не возьму в толк: война это или как?
Текст, внесший сумятицу в ум бравого генерала, гласил: «Несмотря на все усилия, предпринятые СФРР и рядом других государств членов Лиги Наций, разрешить так называемый «Польский вопрос» путем дипломатических переговоров не удалось. В ночь с 8 на 9 октября 1920 года польские войска вторглись на территорию бывшей Западной Пруссии (ныне подмандатной территории СФРР) и в настоящее время продвигаются по обоим берегам Вислы в направлении Данцига. В связи со сложившейся обстановкой Советское правительство приняло решении о введении военного положения в некоторых западных областях (перечень прилагается), где с нынешнего дня объявляется частичная мобилизация, а так же на Балтийском флоте. Для восстановления утраченного по вине польской стороны статуса-кво войскам ныне образованного Западного фронта под командованием генерал-лейтенанта Егорова отдан приказ: при поддержке Балтийского флота провести на территории Польши ограниченную военную операцию по принуждению к миру. В целях недопущения потерь среди мирного польского населения войскам Западного фронта предложено воздержаться от применения осадной артиллерии и авиации при ведении боевых действий в непосредственной близости от городов и других крупных населенных пунктов при условии, что польская сторона так же будет придерживаться этих правил».
– Дорогой мой, Михаил Дмитриевич! – дружески произнес Абрамов. – Не мне вам говорить, что войны бывают разные. А новые времена требуют и новых подходов к ведению боевых действий. Ограниченная военная операция отличается от полномасштабной войны во-первых, сроками: на все про все не больше месяца; во-вторых, тем, что в ней мы не стремимся завладеть ни пядью чужой земли даже на время, то есть на временно занятых нашими войсками территориях не будет вводится даже оккупационный режим – власть, какой была такой и останется, если это, конечно, мирная власть, а контакт военных с населением будет предельно ограничен. Для этого мы и направили в войска специально подготовленные отряды милиции. Контакт с населением – это их задача. Они же будут совместно с воинскими патрулями пресекать любые поползновения со стороны наших солдат к мародерству, насилию и прочей уголовщине. А в будущем в армии появится специальная военная милиция. Да вы же соответствующие директивы сами подписывали?
– Подписывал, – согласился Бонч-Бруевич, – не сильно, честно говоря, вникая в их смысл. Мне было достаточно того, что под ними уже стояла ваша подпись.
– А вот это вы зря, – пожурил начальника Генерального штаба нарком обороны. – Вникли бы тогда, не было бы вопросов теперь.
– Разумеется, вы правы, – вздохнул Бонч-Бруевич. – Но сроки, сроки. Ведь еле успели подготовить военную часть операции.
– И справились с этой задачей отменно! – подтвердил Абрамов. Потом посмотрел на откровенно огорченное лицо Бонч-Бруевича и сказал вроде как примирительно: – Не огорчайтесь, Михаил Дмитриевич. Главное вы сделали, а политесам будем учиться на ходу.

Гродно
Штаб Западного фронта

Как и большинство военных, генерал-лейтенант Егоров «голубые мундиры» не жаловал, пусть они нынче и иного цвета и обладатели их называется иначе, чем в прежние времена. Потому присутствие возле себя генерала НГБ терпел с трудом. Мало что сатрап, так еще в одном с ним звании! Члену Военного совета Западного фронта генерал-лейтенанту Бокию сносить такое стало невтерпеж, и он вызвал командующего фронтом на откровенный разговор.
– Вот что, Александр Ильич, – сказал Бокий, глядя прямо в глаза Егорову. – Предлагаю поговорить не как генерал с генералом, а как коммунист с эсером.
– Давай попробуем, – с легкой усмешкой согласился Егоров.
– Тогда не скалься, товарищ, а слушай. Мне на твою спесь золотопогонную плевать с высокой березы, понял?! Меня сюда направили дело делать, и я его, будь спокоен, сделаю, а ты, будь добр, сделай свое!
– Так я разве ж против? – слегка смутился такого напора Егоров.
– А мне как раз показалось, что против! – продолжил наседать Бокий. Но увидев, что Егоров опять набычился, перешел на другой тон.
– Да пойми ты, дурья башка, я твоему единоначалию не помеха. Как начнешь наступать, так и вовсе меня не увидишь. Твой фронт – мой тыл, лады?
– Лады, – чуть поколебавшись, согласился Егоров. – Только ты в моих тылах не сильно-то гайки закручивай.
– А ты придерживай своих орлов от ненужных контактов с мирным населением, так мне, может, гайки и вовсе крутить не придется.
– Легко сказать, – вздохнул Егоров, – солдат он из боя по-разному выходит, иной никак остановиться не может.
– Так на то у тебя комиссары имеются, чтобы горячие головы остужать, – напомнил Бокий.
– А вот тут у тебя ошибочка вышла, – обрадовался чужой промашке Егоров, – нетути больше комиссаров!
– Тьфу, зараза! – ругнулся Бокий. – Совсем я с тобой зарапортовался. Не комиссары, конечно, офицеры по воспитательной работе.
– Другое дело, – улыбнулся Егоров. – Ладно. Напрягу я своего зама по этой самой воспитательной работе, чтобы он своим подчиненным хвосты накрутил.
– Во-во, – одобрил Бокий, – чем лучше они со своей задачей справятся, тем меньше у нас с тобой будет поводов встречаться.
– Да не так уж и сильно ты мне мешаешь, – соврал Егоров и тут же перевел разговор на другую тему. – Ты мне лучше вот что заясни. Меня этим мой зам по тылу озадачил, а я, стало быть, у тебя хочу спросить. По новой моде, мы по мере продвижения вглубь польской территории ничего у местного населения реквизировать не будем, так?
– Так, – подтвердил Бокий.
– А как? Неужто все из России завозить будем?
– Зачем, – улыбнулся Бокий. – Реквизировать не будем, будем покупать.
– У нас что, на это деньги есть? – удивился Егоров.
– А ты об этом у своего начфина спроси, – посоветовал Бокий.

Когда начфин подтвердил, что в его распоряжении имеется достаточное количество польских марок (денежная единица Польши), Егоров только головой покачал.

**

За эту операцию командир спецподразделения был представлен к ордену Красной Звезды.

Литерный поезд шел из Варшавы в сторону границы. В одном из вагонов везли деньги для нужд Центрального фронта. В виду предстоящей военной операции сумма была весьма внушительной. Учитывая обстоятельства, с охраной тоже не поскупились. Мало что в вагоне с деньгами помимо банковских служащих было несколько вооруженных охранников, так еще рядом был прицеплен вагон с жандармами. После одной из станции, где до конечного пункта следования было уже рукой подать, жандарм, дежуривший в тамбуре последнего вагона заблокировав дверь, ведущую в вагон, открыл заднюю дверь вагона. Поезд после стоянки еще не набрал ход потому те несколько человек, что влезли в вагон через открытую дверь, сделали это быстро и без особого труда. Подождав, пока огни станции померкнут в ночи, дверь снова открыли и диверсанты (будем называть их так) перебрались на крышу. Жандарм в тамбуре закрыл дверь наружу и разблокировал дверь в вагон. А диверсанты были уже на крыше вагона с деньгами. Заложили под верхний люк взрывчатку и распластались на крыше. Хлопок и люк, подскочив на несколько сантиметров, улетает в ночь. Взрыв малой силы услышали только в самом вагоне, но не сразу сообразили, в чем дело. А когда сообразили, стало поздно, в люк полетели баллоны со слезоточивым газом. Трое диверсантов в противогазах спрыгнули в люк, двое остались на крыше.
Жандарм в тамбуре последнего вагона услышал условный стук и открыл заднюю дверь, не забыв вновь заблокировать дверь в вагон. Диверсанты сначала спустились в вагон, а потом, дождавшись, когда поезд на очередном опасном участке замедлит ход, по очереди стали спускаться на рельсы, скинув туда же мешки с деньгами. За последним диверсантом жандарм запер дверь, разблокировал дверь в вагон и спокойно продолжил дежурство. Потом его, разумеется, неоднократно допрашивали, но доказать его участие в акции так и не смогли.
Так польское правительство само оплатило будущие расходы русской армии на закупку продовольствия и фуража у польских крестьян.
Осталось добавить, что акции предшествовали упорные тренировки, сначала на стоящем вагоне, а потом на ходу, на безлюдной тупиковой ветке под Петроградом. Курировал операцию сам нарком ГБ Ежов. Он же изготовил взрывчатку.

Западная Украина

– Что, брат, потрепали тебя гайдамаки? – спросил Миронов у своего старого знакомца полковника Кожина.
– Тю на тебя! – ответил тот. – Чтоб ты знал, не родился еще тот гайдамак, что победит Кожина!
– А как же тогда прикажешь понимать твой драп нах остен?
– Так то не гайдамаки были, – сплюнул Кожин, – то пшеки.
– ?
– Ну, ляхи, – так понятнее?
–– Пшеки, ляхи… поляки, что ли? – нахмурился Миронов. Уверен?
– Я что тебе регулярное войско от гайдамаков не отличу? – обиделся Кожин.

**

– Ну что, брат, проверим, дурнее петлюровцы австрийских гусар, чи нет? – обратился Миронов к Кожину.
– Та такие же дурни, – ответил тот. – Глянь, уже на намёт перешли!
– Тогда разъезжаемся! – скомандовал Миронов.
И опять, как тогда, в 18-м, не так уж, кстати, и далеко от этих мест, развели за собой конников казак Миронов и махновец Кожин, оставив мчащуюся конную лавину один на один со строем пулеметных тачанок. Вот только петлюровцы поступили точно так же: разъехались в разные стороны. И оказалось, что это не конная лавина, а небольшая конная группа, за которой уже изготавливалась к стрельбе батарея полевой артиллерии. Получилась, как говорят в Одессе, «картина маслом». И кто тут кого передурил? Думаете, гайдамаки казаков с махновцами? Так вы не угадали! Дело в том, что тачанки на этот раз были не настоящие. Нет, не так. Тачанки как раз были самые настоящие, а вот пулеметы на них были установлены из числа сломанных, а то и вовсе бутафорские. И сидели за ними не бойцы внутренних войск Украины и мироновцы, а пленные гайдамаки, под них снаряженные и привязанные к тачанкам веревками. План был таков. Никакого огня с тачанок, конечно, вестись не будет. Когда конная лавина на них налетит, образуется куча мала из кричащих, мало что понимающих людей, ржущих лошадей и повозок с хламом. Вот тут и накроет их артиллерия. Потом подлетят уже настоящие тачанки. А когда побитая взрывами и посеченная пулями конница пустится наутек, устремятся за ней лихие кавалерийские полки и будут рубить отступающих острыми саблями. Этот план, как вы понимаете, гикнулся. Что прекрасно понимал командир стрелкового полка, который исхитрился выделить из своего скудного резерва в помощь Миронову и Кожину Брусилов. Свой НП (наблюдательный пункт) полкан расположил на мельнице, что торчала на самой макушке невысокого холма аккурат вблизи места событий. Между холмом и петлюровской батареей, позади которой расположилось еще и изрядное количество конницы, был неширокий пролесок. А по другую сторону холма стояли приданные полку две гаубичные батареи. Они-то и должны были накрыть бутафорские тачанки вместе с запутавшейся меж ними конницей. Теперь надо было срочно менять координаты для стрельбы. С мельницы на батареи прошли соответствующие приказы, на их выполнение потребовалось время. Когда гаубицы были готовы открыть огонь по новым целям, петлюровская артиллерия уже разносила в щепы тачанки с сидящими в них опять же петлюровцами. За эту братоубийственную стрельбу бог их (петлюровцев) и наказал. Хоть и не с первого залпа, но накрыл навесной огонь петлюровскую батарею. Конники не стали ждать пока их постигнет та же участь. Они ломанулись через подлесок к холму, верно определив, что от него (вернее, от того, что за ним) исходит все зло. У холма конники разделись на три часть. Две конные группы стали огибать холм с двух сторон, а третья спешилась (крут был склон для коней) и стала карабкаться наверх, мягко говоря, на четвереньках. Не подфартило всем трем. На вершине холма возле мельницы окопался стрелковый батальон, да с пулеметами. Кто из гайдамаков не полег под пулями, покатились по склону кувырком прямо под ноги своим коням. А две другие группы, после того, как обогнули холм, были встречены огнем двух других стрелковых батальонов и разящим свинцом с уже настоящих тачанок. В общем, кончилось все по сценарию Миронова да Кожина: дорубали в поле убегающую петлюровскую конницу их лихие всадники. Бой этот стал переломным. Погнали «освободителей» обратно к польской границе.

Западный фронт
Северо-западнее Бреста

Всю ночь гремела канонада, и полыхали где-то в районе Бреста Марсовы зарницы. А тут сонный Буг был ленив и подернут туманом. Столь же ленивы и подернуты сном были польские солдаты, которые здесь, вдали от грохота и дыма, никакой беды для себя не ждали. Поэтому когда на том берегу вдруг взревели моторы и в воду полезли какие-то невиданные машины не сразу и огонь открыли.
Плавающие танки Т-22ПР быстро и без потерь переправились через Буг и уже давили гусеницами первую линию окопов, круша блиндажи и ДЗОТы. Их малый десант уже занимал траншеи, которые уцелевшие польские солдаты покидали в страхе и панике. А в берег уже тыкались носом лодки, и бежала вперед пехота. И ворвалась она на плечах очумевших поляков во вторую линию окопов, захватила ее и стала расширять захваченный плацдарм. А на том берегу в воду уже завезли специальные прицепы, и с них уже сталкивали малые катера, которые тут же запускали моторы и спешили к понтонам, которые тоже были уже на плаву. Катера цепляли их и соединяли между собой, наводя сразу несколько мостов. И вот по ним уже двинулись танки: и новые Т-31, и уже привычные легкие Т-21, Т-22 и т-23 таща за собой орудия. За несколько часов на левый берег Буга переправился весь 1-ый механизированный корпус, все четыре бригады. Закончив переправу, корпус двинулся по польским тылам в направлении Бреста, а его место уже занимала полевая армия, которая стала спешно окапываться, готовясь отразить контрудар со стороны Ломжи.

Варшава
Бельведерский дворец

– Ситуация на фронтах, пан маршал, становится критической, – голос генерала Розвадского был напряжен до крайности. – После того как Северный фронт силами 1-й армии генерала Латника легко овладел предместьями Гданьска и почти полностью окружил город с суши, польские солдаты вот уже седьмой день безуспешно штурмуют крепостные укрепления, неся при этом огромные потери. Мы уже перебросили туда одну дивизию из 5-й армии и половину дивизий из состава 2-й армии, но… – Генерал закашлялся, а когда кашель прошел, продолжил доклад уже с другого места: – Еще хуже обстоят дела на нашем Центральном фронте. После того как русские механизированные части переправились на левую сторону Буга они совершили стремительный марш-бросок и нанесли удар в тыл нашей 3-й армии. Одновременно русские атаковали наши части с фронта и после тяжелого боя овладели укрепрайоном на левом берегу Буга в районе Бреста. Части генерала Зеленского понесли тяжелые потери и вынуждены были отступить к Седельце, где соединились с 6-й армией…
– Седельце? – перебил генерала министр иностранных дел, а со вчерашнего дня еще и премьер-министр Польши Габриэль Нарутович, которого Пилсудский скрепя сердце был вынужден допустить на совещание. – Но ведь это совсем близко от Варшавы!
– Так, пан премьер, – подтвердил Розвадский.
– Но… – переводя взгляд с генерала на маршала начал Нарутович. Тут Пилсудский его и перебил.
– Скажите, ясновельможный пан, вам, как дипломату, приходилось идти на временные уступки для того чтобы добиться главного успеха?
– Разумеется, пан маршал, – осторожно ответил Нарутович, пытаясь понять, в какую ловушку его сейчас заманивают.
– Значит, если дипломат согласился пойти на уступку, это может и не означать того, что он признал свое окончательное поражение?
Нарутович лишь кивнул, почувствовав спинным мозгом, как захлопнулась дверца.
– Так у нас военных то же самое! – довольным тоном воскликнул Пилсудский. – Временное отступление наших армий вовсе не означает, что война проиграна. Тем более что подобный вариант был предусмотрен, и в районе нынешней дислокации наших войск восточнее Варшавы были заранее построены долговременные оборонительные позиции, на которые наши солдаты, собственно, и отошли! Скажу больше, в том же направлении отводится и наша 4-я армия, чтобы занять позиции на левом фланге обороны Варшавы. Ведь так, пан генерал?
Розвадский счел за благо кивнуть.
– Однако мне хотелось бы знать, – упрямо поджал губы премьер, – по какой такой причине столь тщательно проработанный план военной компании стал давать сбои?
– Ответьте, пан генерал, – приказал Пилсудский.
«Ага, – сообразил Розвадский. – Раз сам маршал называет поспешное отступление 4-й армии запланированным отводом, то и мне следует придерживаться подобной тактики».
– Дело в том, пан премьер, что план составлялся с учетом данных о состоянии русской армии, переданных нам англичанами и нашим министерством иностранных дел. – За эти слова генерал удостоился одобрительного взгляда Пилсудского, в то время как Нарутович слегка скривил губы. – А они, я имею в виду данные, оказались, как бы это помягче выразиться, не вполне точными. Так в Гданьске нам противостоят не 2-3 бригады, а целая армия. Да еще русский линкор, вопреки обещаниям англичан, поддерживает обороняющиеся части огнем своих тяжелых орудий. А о том, что у русских окажется в наличии целый механизированный корпус? Мне продолжать?
– Не стоит, – нехотя произнес Нарутович.
– Продолжайте основной доклад, пан генерал, – разрешил Пилсудский.
Разошедшийся Розвадский решил не слезать с объезженного конька.
– Обстановка в Галиции, вопреки сообщениям некоторых газет, беспокойства не вызывает. Войска Петлюры выполнили поставленную задачу и планомерно отходят к нашей временной границе.
Пилсудский чуть не обзавидовался. Обошел его генерал в искусстве вешать штатским лапшу на уши. На самом деле дела на границе Польши и ЗУНР были из рук вон плохи. После того как Миронов и Кожин разбили петлюровскую конницу, где под губительным огнем полегла и большая часть польских «добровольцев», а полковник Янота, по неподтвержденным данным, попал в плен, освободительный поход Петлюры тут же превратился в паническое бегство назад, к польской границе. Сейчас польский Генштаб лихорадочно собирал резервы для отправки в Галицию.
– Как видите, пан премьер, все обстоит не так уж плохо! – стараясь казаться веселым, воскликнул Пилсудский. Я думаю, мы можем отпустить пана генерала и перейти к вопросам гражданской тематики?
Все бы так и случилось кабы не судьба, вестником которой на этот раз выступил адъютант Пилсудского. Он вошел в кабинет с таким взволнованным лицом, что Пилсудский сразу показал глазами на Розвадского, ему, мол, докладывай. По мере того, как мрачнело лицо Розвадского, которому адъютант вещал что-то, в том месте, где располагались Пилсудский и Нарутович, неслышное, уткнувшись губами чуть ли не в генеральское ухо, сердца правителей страны синхронно холодели в предчувствии дурного.
Адъютант уже покинул кабинет, а генерал все еще молчал, погруженный в невеселые думы. Пришлось Пилсудскому его подстегнуть.
– Ну? – промолвил он, надеясь, что Розвадский поймет это «ну» правильно, и не станет при премьере сильно сгущать краски.
Но видимо события требовали немедленного решения и время экивоков прошло. Розвадский решился и приступил к докладу.
– Несколько часов назад в районе Остроленки противник навязал нашим войскам сражение, по итогам которого 4-я армия фактически перестала существовать…
Пилсудский прикрыл глаза. Матка Бозка! Спустя почти сто лет в том же месте и с тем же исходом! Голос Розвадского долетал как бы издалека.
– … Успеху русских во многом способствовало появление на поле боя танков, которые в самый ответственный момент нанесли удар во фланг нашей армии. Большая часть из тех, кто не пал в бою, попали в плен. Те, кто не утратил боеспособность, отступают к Варшаве. Русские не стали их преследовать. Они развернули вектор наступления и теперь продвигаются в направлении Эльблонга. – Генерал перевел дух. – Но и это еще не все. Русские части перешли нашу границу в Галиции.
– А украинские войска? – встрепенулся Нарутович.
– Нет, – покачал головой Розвадский. – Только русские. Украинцы остановились на рубеже.
Нарутович встал с места.
– Панове! Я человек сугубо гражданский и не мне указывать вам как следует воевать. Скажу одно. Единственный для вас выход спасти и нацию, и репутацию – это взять Гданьск! Как только такое свершится, мы тут же можем начать переговоры о перемирии, наши друзья в Лиге Наций нам в этом помогут! Бог вам в помощь, панове! Но только прошу об одном: не используйте при штурме осадную артиллерию. Русские ответят на это бомбардировками наших городов. Пожалейте Польшу и поляков, панове! Теперь, с вашего позволения, пан маршал, я покидаю совещание!
Пилсудский подождал, пока за премьером закроется дверь кабинета, после чего обратился к Розвадскому:
– Что нам делать, Тадеуш?
Генерал грустно усмехнулся.
– Как не странно, следовать советам пана премьера, пан маршал! Возьмем Гданьск и «Северные земли» наши. А там пусть поработают дипломаты!
– Что ты предлагаешь делать конкретно?
– С учетом того, что русские направили часть войск на помощь осажденному Гданьску, на Варшаву им наступать нечем! – уверенно ответил генерал. – Как бы быстро не продвигались русские, к Гданьску они подойдут дня через два, не раньше.
– Ты забываешь, что им еще предстоит сломить сопротивление армии Скифского.
– Я про то помню, пан маршал. Но 5-я армия и так уже ослаблена. Одну дивизию, как вы помните, мы передали Латнику. Скифский задержит продвижение русских на сутки, не больше.
– Ты считаешь – этого мало? – удивился Пилсудский.
– Если при этом мы потеряем армию и все еще не возьмем Гданьска – мало! Я предлагаю другой план. Пусть Скифский оставит на пути русских небольшой заслон, а остальные войска спешно отводит к Гданьску. Туда же пусть ведет все, что у него осталось, генерал Ружинский. Тогда у нас хватит войск, чтобы штурмовать крепость сразу с нескольких направлений, где-нибудь да прорвемся!
Пилсудский задумался. Чертовски рискованный план! Если что пойдет не так… Но есть ли у него иной выход?
– Хорошо! – прихлопнул ладонью по столу маршал. – Отдавай приказ. Да, и распорядись, чтобы к городу доставили осадные орудия. – В ответ на тревожно-вопросительный взгляд Розвадского, пояснил: – Когда возьмем город, тут же запросим перемирия. Русские не успеют начать бомбардировки.
Генерал склонил голову в знак понимания и повиновения.

Данциг

Вы когда-нибудь пробовали сидеть на краю облака, болтать ногами и рассматривать проплывающую внизу землю? Умоляю вас, не пробуйте, не надо! Мне можно. Я автор и на страницах своей книги волен делать, что вздумается. Писателям, скажу я вам, летать на облаках довольно комфортно: под попой мягко и обзор хороший. Правда, немного сыровато. Но насморк – фигня по сравнению с тем, что я могу отсюда увидеть, а значит и описать.
Солнце, уработавшись за день, спешит окунуться на западе в багряную ванну, чтобы потом, укутавшись в черное усыпанное мириадами звезд покрывало, дрыхнуть до утра, пока свежий ветерок не сорвет его (покрывало), но уже на востоке.
Мне следует поторопиться пока внизу все еще довольно четко различимо.
Только что проплыла и осталась сзади полноводная река. Это Висла. Отсюда сверху хорошо видно ее новое устье со стоящими в нем кораблями и снующими туда-сюда паромами. Корабли: и те, что в устье, и те, что в море – призваны огнем своих разнокалиберных орудий прикрывать левый фланг Данцигского оборонительного района, а паромы без устали переправляют на левый берег Вислы войска и различные припасы. Обозы и маршевые колонны растянулись вдоль по косе аж до самого Пиллау.
Спросите, почему я назвал устье реки новым? Так как мне его еще называть, если самой реке страшно подумать сколько лет, а это устье она проковыряла сквозь дюны каких-то 80 лет назад? А куда, опять спросите вы, подевалось устье старое? А вон, видите, в нескольких километрах от моря от материнского русла слева как бы пуповину обрезали? Так эта самая «пуповина» и есть старое русло. Его еще называют Мертвая Висла. В нем, не так далеко от того места где впадает оно в Балтийское море, а в него самое впадают две веселые речушки Мотлау и Родауне, запутался (или удобно расположился, если пожелаете) Вольный город Данциг. Запутался оно, конечно, смешнее но «удобно расположился» будет, однако, правильнее. Ибо лучшей внутренней гавани для города-порта трудно придумать. А коли нужна внешняя, так вон она, пожалуйста, аванпорт Нейфарвассер, если кому во внутреннюю гавань забираться осадка не позволяет.
Сам Данциг городок хоть и не великий, но живописный. Тесно прижатые друг к другу дома поблескивают в лучах заходящего солнца черепичными крышами. Десятки готических шпилей так и норовят пронзить небо. Но до урбанистических ли изысков нам теперь, вечером дня, предшествующего генеральному штурму? Не лучше ли разобраться в расположении войск?
Начнем, пожалуй, с поляков. У них, как и приличествует армии осаждающей, численный перевес. Основные силы сосредоточенны с западной стороны. Здесь командующий Северным фронтом генерал Холлер сосредоточил две армии: 1-ю генерала Латника и приданную из Резервного фронта 2-ю генерала Ружинского. 5-я армия генерала Скифского, что была переброшена накануне из-под Эльблонга, готовится штурмовать город с юга. Полностью блокировать Данциг с суши, как рассчитывал начальник польского генштаба Розвадский, не удалось. К морю польские войска вышли только в районе Сопота, замкнув сухопутную блокаду Данцига с запада. На востоке же наступающие по левому берегу Вислы польские части были остановлены на рубеже Мертвой Вислы. Закрепившиеся на правом берегу старого русла русские войска при поддержке артиллерии флота успешно отразили все попытки замкнуть блокаду с востока, обеспечив, таким образом, коридор со стороны Висленской косы. Не многим преуспели войска, наступавшие по правому берегу Вислы. Они хоть и вышли к морю к районе Эльблонга, но пробиться к основанию Висленской косы так же не сумели.
Шишко мог быть вполне доволен: оборону он вел умело. Левый фланг обороны, так называемый «Висленский рубеж», который обороняла стрелковая дивизия, в плане фортификации был укреплен менее всего. Однако этот пробел с лихвой восполняли естественные водные преграды и та огневая завеса, которую могла поставить на пути атакующего противника корабельная артиллерия. Впрочем, штурмовать этот рубеж полякам не было никакого смысла. Ну, прорвались бы они к морю, положив при этом почти что армию, и что? Города бы они все одно при этом не взяли. Нет, поляки будут штурмовать крепость с двух направлений: с юга и с запада. Притом с юга очень узким фронтом вдоль насыпи железной дороги. Шире развернуться им не даст боязнь потонуть как котятам, если, когда пехота побежит по низине, будут открыты шлюзы. Можно, конечно, использовать конницу. Она до укреплений может и доскачет. А дальше что? С саблями на бастионы? Смешно, право. Наиболее успешно можно атаковать крепостные укрепления с запада. Там местность повыше, не затопишь. Там и будет нанесен основной удар. Но так ведь там расположены и основные крепостные укрепления: форты Бишофсберг и Хагельсберг. Их стены и тяжелой артиллерией не расковыряешь. Тут нужны сверхтяжелые пушки, такие как те, что прибыли недавно на железнодорожную станцию, что находится в ближнем тылу Северного фронта. Шишко об этом знал. Знал и о том, что перед генеральным штурмом Холлер обязательно эти пушки задействует, проигнорировав угрозу ответной бомбардировки польских городов. Нет у него другой надежды на победу! Вот только в успех польского наступления Шишко не верил никак. Потому что твердо верил в свою Особую армию, стоящую на Центральной и Приморской позициях. И верил в адмирала Развозова, который, если приспичит, плюнет на хорошие манеры и откроет огонь всей тяжелой артиллерией своих линкоров прямо через головы англичан, пусть оглохнут! В драку, небось, не полезут?
И от удара в спину Шишко был застрахован тоже. Вы ведь не забыли, что мы все еще витаем в облаках? Отсюда очень хорошо видно, как по мостовым Данцига маршируют отряды самообороны, состоящие, разумеется, сплошь из немцев – поляки при таком взрыве патриотизма немецкого населения носа из дому не кажут. А те настроены очень даже воинственно. Ходят со знаменами под барабанный бой и распевают во все глотки:
Есть город на янтарном берегу
в лесов вечнозеленом обрамлении.
Дома его величия полны,
свои фронтоны тянут прямо к свету.
И если мне захочется веселья,
найду его я в Данциге моём!
На крепостных стенах их Шишко, разумеется, не ждет, но за свои тылы он в надёже.
Если все так не плохо, то о чем сейчас беседует Шишко с начальником армейской разведки? Срочно с небес на землю чтобы услышать хотя бы последнюю фразу этого разговора.
– Что хочешь делай, но эти пушки не должны выстрелить ни разу!
Вы поняли, о каких орудиях идет речь? Я так да!

***

Начальник армейской разведки был отнюдь не глуп, ждал от командующего такого приказа, потому его бойцы излазили станцию загодя вдоль и поперек. И план операции был уже готов, потому этой ночью действовали быстро и слажено.

«Особый штрафной» последние несколько дней муштровали по полной программе. А сегодня слегка погоняли с утреца, на обед сытно накормили и оставили в покое. Кому-то от такого стало весело. Тогда Тухачевский сказал громко и четко, чтобы слышали все:
– Если кто не понимает – это конец. До утра мы точно не доживем. Теперь веселитесь, коли охота не пропала! – улегся на тюфяк и отвернулся. Вскоре все последовали его примеру: каждому было о чем подумать пред смертью.
Ужин был очень легкий. Потом их погрузили в закрытую машину и куда-то повезли. Выгрузили во дворе, окруженном каменными стенами. Потом был спуск в подземелье и долгое путешествие по глухим коридорам. На поверхность вышли, как догадался Тухачевский, уже за линией польских окопов. Потом был марш-бросок в ночи до железнодорожной станции. Там со всеми предосторожностями пробрались в какой-то пакгауз. Здесь их оставили одних. Перед тем как раствориться в темноте полковник протянул Тухачевскому часы.
– Покомандуй напоследок. Вон в том углу, – полковник посветил в нужном направлении фонарем, – ящики со всем вам необходимым. Вооружайтесь, занимайте оборону. Ровно через полчаса завяжете бой. Постарайтесь продержаться как можно дольше. Прощайте!
Полковник вместе с охраной пропал, а смертники стали открывать указанные ящики. В них оказались винтовки, пистолеты и три ручных пулемета, а так же патроны и гранаты. В пакгаузе были еще какие-то ящики уложенные штабелями. Их проверять не стали: времени нет, да и неинтересно. Когда Тухачевский расставил всех по местам до времени «Ч» осталось ровно пять минут.
– А что будет, если мы просрочим время? – спросил Дыбенко.
Тухачевский усмехнулся.
– Давай проверим!
Через оконца пакгауза, которые превратились теперь в амбразуры, были видны  польские часовые, которые, судя по их поведению, не ведали, что творится на охраняемом объекте. Секундная стрелка не дотянула до нужной отметки двух делений, как часовые один за другим повалились на землю.
– А ты думал, они это пустят на самотек? – спросил Тухачевский у Дыбенко.
Тот только смачно сматерился, а когда в зоне поражения оказались первые польские солдаты выпустил в их сторону длинную очередь из пулемета.

Бой в районе пакгауза шел уже около получаса. Когда в том направлении пробежала чуть ли не рота солдат командир разведывательно-деверсионной группы отдал приказ:
– Пора!
В районе сортировочной горки развернулась основная фаза операции. Пока одни разведчики, захватив маневровый паровоз, подгоняли его к составу с боеприпасами, другие минировали у состава ближние к горке вагоны. За сортировочной горкой, у стрелок, ведущих на пути, где стояли платформы с гигантскими орудиями, произошла смена часовых, правда, без их согласия. А к стрелкам уже гнали путейцев, чтобы те расшили остряки, сняли навесные замки и убрали закладки. А паровоз уже затолкал на горку первые вагоны. Путейцев, которые сделали свое дело, отпустили, и те стали разбегаться кто куда. Теперь возню на сортировочной горке заметили, но было уже поздно. Вагоны со снарядами катились вниз. Одни разведчики, переводя стрелки, направляли их по нужным маршрутам, другие метким огнем с горки прикрывали их действия. Большая часть станционной охраны была отвлечена боем у пакгауза, потому затея с горкой удалась. Когда вагоны покатились прямо на платформы с орудиями, кто-то крикнул: «Лови их на башмаки!» Один из солдат, бросив винтовку, схватил тормозной башмак и попытался приладить его на рельс перед катящимся вагоном. Но ему не повезло, башмак «отстрелило» и он выскочив из-под колеса отлетел прямо в смельчака убив того наповал. Тех, кто по его примеру ухватился было за башмаки, это привело в замешательство и вагоны со снарядами стали таранить платформы. А потом загремели мощные взрывы. Платформы корежило. Орудийные стволы срывало с лафетов и сбрасывало на соседние пути. Осадная артиллерия поляков, так и не сделав ни одного выстрела, перестала существовать. А горку уже окутала дымовая завеса, под прикрытием которой, прихватив своих раненых и убитых, разведчики покинули станцию.
В пакгаузе из тех, кто мог еще держать оружие, оставалось двое: Тухачевский и Крыленко. Но был еще и третий. Негодяев, который еще в самом начале боя притворился мертвым, решил, что пришла пора привести в исполнение приказ полковника: никто из смертников не должен попасть в плен ни живым, ни мертвым. Негодяев хладнокровно расстрелял в спину Тухачевского и Крыленко, после чего метнулся в дальний угол пакгауза. В противоположном углу строения уже слышалась польская речь, когда Негодяев подпалил бикфордов шнур, проложенный к ящикам со взрывчаткой, а сам нырнул в лаз, пролез под стенкой пакгауза и помчался прочь. Взрывная волна настигла его и швырнула на землю.

Полковник перевернул тело. Негодяев пришел в себя и улыбнулся.
– Ваш приказ выполнен, – чуть слышно произнес он.
– Молодец, – похвалил его полковник, распрямился и всадил пулю прямо в лоб лежащего у его ног человека. Жалости к мерзавцу он не испытывал.
Полковник отвел взгляд от стекленеющих глаз, посмотрел на жарко полыхающие развалины пакгауза и поспешил прочь к ожидавшим его разведчикам.

Варшава
Резиденция премьер-министра

Этой ночью Нарутовичу поспать не удалось. Когда он уже было собирался лечь в постель пришло сообщение о том, что русские, совершив двойной фланговый охват, окружили польские войска в районе Сидельце. «Сведения еще требуют проверки, – думал Нарутович, спешно одеваясь. – Но если они подтвердятся, то путь на Варшаву для русских армий открыт. Теперь все зависит от того, кто успеет раньше: мы возьмем Гданьск или русские осадят Варшаву. Нарутович прошел к телефону и связался с генералом Холлером.
– Генерал, вы немедленно должен отдать приказ о начале штурма! – без обиняков объявил Нарутович, как только на том конце провода взяли рубку. Потом он объяснил генералу, по какой причине тот должен торопиться. Холлер выслушал его молча, потом произнес:
– Я немедленно отдам приказ, пан премьер!
Военный и политик были если не друзьями, то хорошими знакомыми точно. Нарутович уловил в голосе Холлера тревожные нотки, потому спросил:
– Что не так, Станислав?
– Полчаса назад  русские диверсанты уничтожили наши осадные орудия, – тусклым голосом доложил генерал.
Нарутович побледнел. Если до того штурм Данцига представлялся крайне рискованным мероприятием с непредсказуемым исходом, то теперь он выглядел вовсе авантюрой. Трудно сказать, как бы поступил Нарутович, если бы его не позвали к другому телефону. Попросив Холлера не уходить от аппарата, Нарутович перешел к другой трубке. Собеседник говорил по-русски.
– Я разговариваю с премьер-министром Польши господином Нарутовичем?
– Да. Кто вы? Представьтесь!
– С вами говорит специальный представитель Совета Народных Комиссаров Бокий. От имени советского правительства я приглашаю вас на переговоры!
– Как на переговоры? – растерялся Нарутович. – Откуда вы говорите?
– Из Праги!
У премьера похолодело сердце. Русские в предместье Варшавы!
– Если вам требуется время для принятия решения, я могу перезвонить через полчаса, – предложил Бокий. – Больше времени дать не могу. Если через полчаса вы не дадите вразумительного ответа мы, войдем в Варшаву!
Эти слова подействовали на Нарутовича отрезвляюще.
– Нет! – воскликнул он. – Я выезжаю.
Премьер подошел к отложенной трубке и сообщил ожидавшему его Холлеру:
– Русские войска заняли Прагу. Меня вызывают на переговоры. Отложи штурм до моего возвращения.

События минувшей ночи и утра обсуждали по всей Варшаве.
«Пан Казимир, вы слышали? Ночью русские танки ворвались в Прагу и уже готовились перейти Вислу, но Нарутович выехал им навстречу и остановил их!» – «Да, пани Ядвига, это великий подвиг! То, что совершил Нарутович, подобно чуду. Чуду на Висле!» В разговор вмешивается пан Янек: «А Пилсудский-то подал в отставку!» – «Было бы странно ему этого не сделать, – замечает пан Казимир. – Так подставить нацию!» Пани Ядвига согласно кивает головой, потом горестно вздыхает: «Матка Бозка, что теперь будет с Польшей?» – «Будем уповать на Нарутовича, – стараясь придать голосу уверенности, говорит пан Янек. – Раз он сумел остановить русских, может, сумеет с ними и договориться?» – Дай-то Бог!» – крестится пани Ядвига.

Этот небольшой придорожный ресторанчик отныне будет приносить своему хозяину солидный постоянный доход. Ведь именно тут случилось «Чудо на Висле», а сказать проще, в нем состоялась беседа между Бокием и Нарутовичем.

То, как держится премьер-министр, импонировало Бокию, поэтому он старался говорить щадящим великопольское самолюбие тоном. Но как ни старался Бокий, его слова сыпались на Нарутовича как удары кнута, он от них разве что не вздрагивал.
– Как только командованию нашего Западного фронта стало известно о том, что ваша 5-я армия оставила позиции и отходит к Данцигу, наши части, двигающиеся в направлении Эльблонга, получили новый приказ и форсированным маршем прибыли в район Седлице, где в течение нескольких часов совместно с уже находящимися там частями осуществили полное окружение вашей 6-й армии и присоединившихся к ней остатков 3-й и 4-ой армий.
Нарутович слушал его, прикрыв глаза. Его состояние выдавала лишь чрезмерная бледность да легкое подрагивание век.
– После этого наш бронетанковый корпус беспрепятственно достиг пригородов Варшавы, в чем вы, господин премьер-министр, смогли убедиться лично.
Левая щека Нарутовича нервно дернулась.
– Но даже не это главное, тем более что к началу наших переговоров все это вам было в той или иной степени известно. Главная беда для Польши заключается в том, что не далее как вчера в Стокгольме завершились секретные переговоры между Россией и Великобританией.
Нарутович раскрыл глаза и уставился на Бокия напряженным взглядом.
– Завершились подписанием ряда соглашений, которые обязывают страны подписанты взять на себя ряд обязательств по отношению как друг к другу, так и к третьим странам.
Напряжение во взгляде Нарутовича возрастало с каждым словом.
– По так называемому «Польскому вопросу» стороны договорились о следующем. Правительство России не позднее 4 часов по варшавскому времени сегодняшнего дня предлагает польскому правительству начать переговоры по урегулированию возникшего между сторонами конфликта, что и было сделано.Теперь думаю, самое время объявить о начале перемирия, пока на время переговоров.
– Я готов, – сказал Нарутович.
– Простите меня, – мягко, но настойчиво произнес Бокий, – но я вынужден уточнить: на что именно вы готовы?
– Я готов, – твердо повторил Нарутович, – возглавить переговоры от имени польского правительства и объявить о начале перемирия!
– Но вы, насколько мне известно, не являетесь главой государства, – усомнился в возможностях Нарутовича Бокий. – Я предвижу осложнения со стороны господина Пилсудского.
– Пусть это вас не беспокоит, – скривил губы в легкой усмешке Нарутович, – если от указанной вами стороны и возникнуть какие-либо проблемы – я их решу.
– Что ж, – поднялся с места Бокий, – будем считать, что начало переговоров было успешным. Однако советую поторопиться с передачей в войска приказа о прекращении всех боевых действий, в связи с перемирием. Особенно это касается войск вашего Северного фронта, которые вот-вот начнут штурм Данцига.
– Не начнут, – так же поднявшись, произнес Нарутович. – Перед тем как отправиться сюда я отдал соответствующее распоряжение.
Бокий посмотрел на польского премьера с уважением.
– Вы поступили очень мудро. Штурм Данцигского укрепрайона закончился бы крахом для польской армии.
– Вы в этом уверены? – надменно вскинул голову Нарутович.
– Абсолютно, – улыбнулся Бокий. – Одним из пунктов соглашения между Россией и Великобританией стал пункт о передаче мандата Лиги Наций по контролю за соблюдением прав Вольного города Данцига от Великобритании к России. Конечно, на это требуется одобрение самой Лиги Наций, но вы ведь понимаете – это всего лишь формальность. Потому английская эскадра уже освободила внешний рейд Нейфарвассера. Дальше, я думаю, можно не продолжать?
Нарутович посуровел лицом, коротко кивнул, повернулся и направился к выходу из ресторана.
Бокий буровил ему спину взглядом победителя. То, что Россия одержала еще одну победу малой кровью, сомнений уже не было. Пусть сегодня при прощании обошлось без рукопожатия – обе стороны к этому пока просто не готовы. Впереди непростые переговоры, которые закончатся подписанием мирного договора, по которому Польша получит-таки выход к морю, но будет вынуждена признать Западно-Украинскую Народную Республику. Данциг останется вольным городом под присмотром России, которая сохранит протекторат над частью Западной и большей частью Восточной Пруссии.

Часть вторая
КРОВЬ И ПЕСОК

1921 год

Назвал бы это дежавю, когда бы чувство не было связано с конкретным моментом моей прошлой жизни. Я уже стоял когда-то на перроне железнодорожного вокзала, а передо мной на пути стоял бронепоезд. На этом, впрочем, сходство моментов и заканчивалось. Бронепоезд «Товарищ» на котором мы с Васичем когда-то доставили Ленина из Пскова в Петроград лишь отдаленно напоминал того красавца, что радовал мой глаз теперь. Основной состав, без платформ прикрытия и «чёрного» паровоза, состоял из восьми бронированных вагонов и двух, опять-таки покрытых броневыми листами, паровозов. Два вагона в середине состава были явно пассажирскими, притом самого высшего класса. Вооружению бронепоезда мог позавидовать и крейсер – две вращающиеся орудийные башни чего стоили! А еще он был красив. Вот было видно, что над проектом стального монстра поработали не только инженеры, но и дизайнеры, и даже художник: на борту пассажирских вагонов были нарисованы государственные символы России, а на обоих головных вагонах – гвардейские знаки.
– Как тебе? – раздался над ухом голос Ерша.
– Красавец! – мое восхищение было неподдельным. – Твоя работа?
Ёрш усмехнулся.
– Скажем так: я приложил к этому руку.
– Спасибо! – с чувством сказал я.
– Да нема за шо! – вернул должок возникший рядом с нами Васич. – Тем более что первоначально он тебе не предназначался.
Ну, вот что за человек?! Как будто я сам до этого не допер. Я ведь далеко не первая спица в колесе, чтобы для меня специально построили бронепоезд.
– Просто Ленин, если куда выезжает, предпочитает использовать дирижабль, а Иосиф Виссарионович на свой Кавказ, после того, как там понастроили аэродромов, летает на самолете.
– А бронепоезд за ненадобностью решили предать мне?
– Ну да, – кивнул Васич.
– Да не слушай ты его, – сказал Ёрш. – Просто Ильич, как увидел этого красавца, так сразу заявил, что не сядет в него ни за какие коврижки. Слуга покорный, сказал. Я, сказал, в бронепоездах на всю оставшуюся жизни наездился. Если так надо, сказал, цепляйте бронированный салон к литерному составу, а бронепоезда, коли они так необходимы, пусть катят отдельно. А Сталину бронепоезд никто и не предлагал. Его ведь совсем недавно построили, Сталин уже успел на самолет пересесть. А как тебя на должности утвердили, так Ильич сразу сказал: закрепите бронепоезд за Жехорским, он ему солидности прибавит. Нет, правда, хорош?
– Хорош то хорош, – ответил я, – вот только…
– Что не так? – всполошился Ёрш. – Ты ведь им только что восхищался.
– И продолжаю восхищаться, – заверил я друга. – Но ты погляди на эти окна, – указал я на пассажирские вагоны. – К чему тут броня, если окна стеклянные?
– Во-первых, стекла в вагонах пуленепробиваемые, – сказал Ёрш. – Во-вторых, на окна сверху можно быстро надвинуть бронированные шторы с отверстиями под бойницы.
– Так что, – закончил за Ерша Васич, – можете быть надежны, Ваше высокопревосходительство!
Я бросил на друга укоризненный взгляд: какое, мол, высокопревосходительство, показывая при этом глазами на стоящего неподалеку Куропаткина, который все, разумеется, слышал, но деликатно делал вид, что увлечен разглядыванием бронепоезда.
Васич от моего укора небрежно отмахнулся.
Если не так давно Куропаткин поименовал меня «высокопревосходительством» на полном серьезе, то Васич, разумеется, шутил. В моду среди моих друзей эта шутка вошла после того, как мне на заказ сшили вицмундир, полагающийся мне по рангу. До того из всех членов правительства вицмундир был только у Виноградова. Ленин настоял на том, чтобы такой же мундир сшили и для меня, объяснив это тем, что на Востоке до таких вещей падки.

**

Первую остановку по пути в Ташкент сделали в Самаре. Не в самом городе, а рядом, на ближней к месту расположения корпуса Буриханова станции. Станция была тупиковая и находилась несколько в стороне от основной железнодорожной магистрали, идущей из Центральной России через Самару на Оренбург и далее в Туркестан.

То, что на этот раз я не беру его с собой, Куропаткин воспринял спокойно, только посоветовал надеть вицмундир. Я отрицательно покачал головой – не тот случай! – и облачился в военную форму, где плечи грели генерал-полковничьи погоны, а грудь украшал орден Боевого Красного Знамени. В таком виде я и появился перед выстроившимися для встречи старшими офицерами Первого Туркестанского корпуса. Приняв рапорт от Буриханова, прошел обязательную для подобных случаев процедуру представления, и мы направились в сторону здания вокзала, где должно было состояться оперативное совещание…
– Товарищи офицеры! – произнес я, встав перед офицерским собранием. – Я знаю, вы готовились к строевому смотру. Так вот: смотра не будет! – Подавив властным движением руки начавшийся ропот, я продолжил: – Не будет сегодня. Но смотр обязательно состоится. Через месяц. – Здесь я сделал театральную паузу и с нажимом произнес: – В Ташкенте!
Поднявшийся после моих слов гвалт я уже не пытался останавливать, предоставив это командиру корпуса. Буриханов справился с задачей блестяще. Гаркнул во весь голос:
– Встать! Смирно!
В помещении, где проходило совещание, моментально установилась мертвая тишина. Вытянувшиеся в струнку офицеры «ели» глазами начальство. Буриханов выжидательно посмотрел на меня. Я ж только усмехнулся.
– А у меня, собственно, все. Приказ о передислокации корпуса вами, товарищ Буриханов, получен, действуйте! – И добавил: – Вольно!
– Вольно! – повторил за мной Буриханов. – Разойтись по подразделениям! Командирам бригад прибыть в штаб к 17-00 для получения инструкций!
Когда в помещении кроме меня остались только Буриханов и начальник штаба корпуса, я спросил:
– А успеете подготовиться к 17-00-то?
– А у нас, собственно, все уже готово, – хитро улыбнулся Буриханов. – График погрузки частей в эшелоны уже составлен.
– Как так? – удивился я. – До получения приказа? Объяснитесь!
– Дело в том, товарищ генерал-полковник, – выступил вперед начальник штаба, – что еще два дня назад нами было получено от железнодорожников уведомление о том, что с 22-00 сегодняшнего числа они готовы начать поставлять нам составы под погрузку, и попросили уточнить количество составов, необходимых для погрузки личного состава и имущества корпуса, а так же согласовать с ними график поставки вагонов.
Ну да, все очень просто. Военные играют в тайны, а железнодорожникам работать надо.
– Так что, Михаил Макарович, – прервал мои размышления Буриханов, – у нас еще достаточно времени, чтобы пригласить вас с нами отобедать. В вашу честь нашими лучшими поварами приготовлен настоящий узбекский плов. Просим не отказать!
– И не подумаю! – улыбнулся я. – За обедом заодно обсудим некоторые текущие вопросы. Надеюсь, вы не будете против, если трапезу с нами разделить мой консультант, бывший генерал Куропаткин? Старик, я думаю, соскучился по восточному гостеприимству.
– Будем только рады! – заверил Буриханов.

Стол был накрыт по-восточному щедро. Присутствовало даже вино. Буриханов, после того, как вернулся в магометанскую веру, полностью отказался от употребления спиртного. Так что ни он, ни начальник штаба корпуса к зелью не притронулись. В знак уважения к хозяевам не пригубил рюмки и я. А вот Куропаткин оскоромился. Наливая вина, старик смущенно пояснил:
– Привычка, знаете ли. Без этого кусок в горло не лезет.
Куропаткин был одет в генеральский мундир только без погон. Это я ему разрешил одеваться подобным образом. А вот запрет на ношение орденов я не давал, полагая: заслужил – носи! Куропаткин их не надевал по собственной инициативе. Вряд ли из скромности. Скорее, чтобы не затмевать своим «иконостасом» мой единственный орден. Соблюдал, так сказать, субординацию.
Во время обеда, против моего желания, нужного разговора не получилось. Уж больно все было вкусно приготовлено! Пришлось после того, как дошли до бронепоезда, пригласить провожатых в свой салон, чтобы уже за чаем провести обстоятельную беседу…
– Хочу сообщить вам, товарищи, приятную новость, – сказал я после того, как мои гости отпили по глотку свежезаваренного чая. – Хотя, говоря «новость», я оказываюсь как бы и не совсем прав… – плел я интригу в лучших восточных традициях. – Наверное, лучше сказать «давно ожидаемое событие». – Лица моих визави меж тем уже сочились томительным ожиданием. – Да, так будет правильнее, сказать: давно ожидаемое вами событие практически свершилось! У меня с собой подписанный указ – осталось проставить дату – о создании Туркестанской Народной Армии!
Оба тюрка разом просветлели лицами и, не сговариваясь и не во весь голос, прокричали троекратное «Ура!».
– Дату мы проставим уже в Ташкенте, – продолжил я. – Тогда же обнародуем указы о присвоении некоторым офицерам корпуса очередных воинских званий. Вас, друзья, это коснется в первую очередь, – заверил я Буриханова и начштаба. – Теперь от стихов перейдем к прозе. Размещать в Ташкенте корпус целиком мы, конечно, не станем. Достаточно будет одной пехотной бригады и комендантского полка. Комендантский полк начинайте формировать прямо сейчас. Пока на бумаге. Отнеситесь к этому ответственно. В полку должны служить самые достойные солдаты и офицеры, представители всех народностей, населяющих Туркестан. Так же в Ташкенте останется учебный центр. Остальные части будут размешены поблизости от столицы автономии. Чтобы к прибытию первых эшелонов места для размещения были подготовлены, квартирьеров отправите самолетом. Он уже ждет на аэродроме Самары. Кстати, об авиации. Вблизи Ташкента подготовлено летное поле. Уже принято решение о включении в состав ТуНАр авиационного полка. Первая эскадрилья прилетит сразу после объявления о создании армии. Пока летный состав будет укомплектован не туркестанцами. Но командующий ВВС республики генерал-полковник Алехнович обнадежил, что в ихнем учебном центре, что под Петроградом, проходят обучение несколько весьма перспективных летчиков как раз из Туркестана. Так что не за горами тот день, когда в небо над Ташкентом поднимется первая национальная эскадрилья! Это же касается и моторизованных войск. Скажу больше. Среди экипажей танков и бронемашин, которые, как вам известно, в ближайшее время будут приданы вашему корпусу… теперь, пожалуй, уже армии, есть и представители Туркестана…

Примерно через час тюркские командиры покинули бронепоезд и весьма довольные отправились восвояси, а я отдал команду на отправление. Нас ждал Оренбург…

**

Бронепоезд медленно полз вдоль перрона Оренбургского вокзала. Глядя на почетный караул, составленный из разодетых в парадную форму казаков – у всех грудь в орденах! Слыша звуки Встречного Марша. Видя расфуфыренную толпу, состоящую отнюдь не из рабочих, я подумал: «А, пожалуй, прав был Куропаткин, когда уговорил меня надеть вицмундир»…
Шитый золотом, строгий и одновременно элегантный, вицмундир сидел на мне как влитой. Об этом мне говорили еще друзья в Петрограде. Придав лицу еще и надменное выражение, я сошел с подножки на перрон. Встречающий меня атаман Оренбургского казачьего войска Дутов был явно шокирован и подавлен. Наверное, он ожидал прибытия обычного пассажирского состава, когда из вагона к нему выйдет некий шпак в плохо сшитом гражданском костюме. А тут… Шикарный люксовый вагон в обрамлении грозных, но и не лишенных изящества, броневагонов, ощетинившихся пушками и пулеметами. Щегольски одетая охрана, состоящая из нескольких дюжих молодцов тюркской наружности, которая высыпала на перрон в преддверие выхода главного лица.
Ах, да! Я ведь ничего не рассказал вам про свою охрану. Простите, запамятовал. Мигом все исправлю!

… – И вот что я решил, ребята. Уж коли предстоит мне стать ком-то вроде временного правителя Туркестана, – сильно, конечно, сказано, но среди своих чего стесняться? – то будет политически верно, если моя личная охрана будет состоять преимущественно из туземцев.
Я ожидал возражений, на крайний случай – вопросов, но обломился по всем пунктам. Ерш меланхолично пожал плечами, а Васич со словами «я сейчас!» шмыгнул за дверь. Вернулся он уже вместе с Ольгой, которая по обыкновению нашу посиделку игнорировала.
– Повтори при ней все, что только что сказал, – потребовал Васич, обращаясь ко мне.
Я из вредности повторил слово в слово. Ольга слушала, вытирая одновременно руки о фартук – она на кухне стряпала пельмени. Когда я закончил, кивнула и очень так буднично произнесла:
– Да не вопрос! Кандидаты в твою личную охрану сейчас несут службу в «девятке». – Я посмотрел на Ерша, тот важно кивнул. – Все они представители коренных народов Туркестана, – продолжала Ольга, – все окончили курсы «Штык», и за всех я могу ручаться. Я вам больше не нужна, могу идти?
– Один вопрос, Оленька, – попросил я. – Как ты до этого додумалась?
– Было бы время, – усмехнулась наша боевая подруга, – я бы доставила тебе удовольствие: спросила бы «до чего до этого?» и так далее. Но времени изображать дурочку у меня нет, потому отвечу сразу на все возможные вопросы. Когда курсы «Штык» стали в числе прочих готовить  специалистов для работы в 9-ом управлении НГБ, отвечающем за охрану первых лиц государства я – их начальник не могла не учесть многообразия наций, населяющих нашу страну. Поэтому наряду с украинской, финской, прибалтийской, кавказской группами набрала еще и туркестанскую: мало ли какие первые лица у нас появятся и в каких регионах им придется обретаться. Держала ли я при этом в уме конкретно тебя? Да, держала. А теперь я пойду. Пельмени будут готовы через полчаса, к этому времени прошу закруглиться!
Так у меня появилась туркестанская охрана. Не сплошь одни тюрки, трое русских в ней тоже было. В том числе командир, против кандидатуры которого мне возразить было нечего. Помните Ивана, он был помощником Васича в группе, которая приехала с ним в Петроград из Каинска в начале 1917 года? Теперь это был закаленный боец. Прошел революцию. Принимал участие во многих диверсионных операциях. А с недавнего времени работал в «девятке». Кстати, он уже полковник. Вот его-то, при участии моих друзей, и назначили начальником личной охраны зампред совнаркома Жехорского. Осталось добавить, что у моих архаровцев имелось несколько комплектов одежды, которую они надевали в зависимости от случая. В том числе и очень модная, та, в которой несколько молодцов оказались на перроне Оренбургского вокзала. Шаровары, заправлены в начищенные до зеркального блеска яловые сапоги. Сверху офицерская гимнастерка, туго перетянутая портупеей. Вся одежда из чистой шерсти темно-зеленого окраса. На широком офицерском ремне кобура с пистолетом и кинжал в ножнах. Но главное новшество – головной убор. Лихо заломленный берет того же материла и цвета что и гимнастерка, с гвардейской кокардой (красная звезда на георгиевской ленте).

… Итак, я сошел с подножки вагона и встал впереди охраны. Дутов поспешил навстречу. Вся дальнейшая церемония: прохождение мимо строя почетного караула, представление первых лиц тутошней власти, обмен рукопожатиями с представителями различных слоев оренбургского населения – все проходило в лучших дореволюционных традициях. Или, все-таки, худших? По крайней мере, так наверняка думали представители рабочих, которые, оказывается, тоже присутствовали на церемонии, просто я их из окна вагона не заметил. Они неохотно жали мне руку, были: кто хмур, кто раздосадован, а кто и просто зол. Надо будет это потом поправить. Пока же мы с Дутовым сели в дожидавшийся на привокзальной площади автомобиль, моя охрана лихо вспорхнула на подножки и мы поехали в сопровождении казачьего конного эскорта.

Спросите, зачем мне понадобился весь этот цирк? Дело в том, что до Петрограда доходили упорные слухи, что Дутов – а атаман располагал на своих землях немалой властью – к центральному правительству, мягко говоря, холоден. Вот и пришлось мне показать кто в доме хозяин наиболее понятным атаману способом. И скажу без ложной скромности: мне это удалось! Правда, когда от обсуждения общих вопросов, где атаман проявил похвальную лояльность, перешли к конкретике, Дутов попытался артачиться. Дело касалось неприятных для атамана тем: сосуществования казаков и туземного населения в приграничных с Туркестаном районах и отношения самого Дутова с мятежным атаманом Анненковым, который будучи атаманом Сибирского казачьего войска поднял вослед Московско-Петроградским событиям мятеж, но был выбит из Омска следовавшими на восток войсками Слащева. Почти сразу после этого Анненков был смещен с должности, однако оружие не сложил. С верными ему казаками и примкнувшим к его отряду разноплеменным сбродом отступил в Туркестан, занял Семипалатинск и удерживал город и его окрестности до сей поры.
– … Я понимаю ваши опасения, Александр Ильич, – внушал я хмурому Дутову, – я даже признаю, что они отчасти обоснованы. Но лишь отчасти! Потому как казаки так же повинны в той напряженности, что существует теперь на границе подконтрольных вам земель с Туркестаном. И не смейте возражать! В Петрограде, в Государственной прокуратуре тому собрано немало доказательств! – Я посмотрел на побледневшего Дутова и решил сбавить тон. – Не волнуйтесь, я не прибыл с целью кого-то здесь карать, да, и не наделен я такими полномочиями. Но, как лицо, ответственное перед государством за положение дел в Туркестанском крае, должен вас предупредить: любое разбойное нападение на туркестанские земли впредь буду расследовать со всей тщательностью. Обещаю: последствия будут самыми тяжелыми. Для этого у меня достаточно полномочий и воинской силы!
Лицо Дутова окаменело, и я еще смягчил тон.
– Не подумайте, атаман, что я вам угрожаю. Ни в коей мере. Но прошу: держите границу – для того вы тут и поставлены – дальше: ни ногой ни копытом! Договорились?
Я требовательно смотрел на Дутова. После недолгих колебаний тот неохотно кивнул.
– Вот и славно! – Я облечено вздохнул. – Теперь перейдем к другому, не менее важному вопросу. Государство не намерено далее терпеть существования на своей территории бандитской шайки бывшего атамана Анненкова. – Дутов опять насупился. – Для полного уничтожения этого бандформирования создается оперативная группа, состоящая из частей Сибирского военного округа, Сибирского, Семиреченского и Оренбургского казачьих войск. От Сибирского военного округа в оперативную группу входит отдельная пехотная бригада, усиленная артиллерией и бронетехникой. Два конных полка от Сибирского и по одному конному полку от Семиреченского и Оренбургского войска.
Дутов резко встал.
– Что такое?! – грозно поинтересовался я.
– Мне будет трудно исполнить такой приказ, – гладя прямо перед собой, четко выговорил Дутов.
– Почему? Извольте объясниться! – потребовал я.
– Атаман Анненков мне лично известен, – сказал Дутов. – Я считаю его добрым казаком и… своим другом! К тому же он пользуется популярностью среди оренбургских казаков.
– Тогда посмотрите, что вытворяет на захваченной территории эта популярная личность, и, как вы изволили выразиться, добрый казак!
Я швырнул на стол несколько фотографий. Дутов подошел, стал брать снимки в руки. Разглядывал, переворачивал и читал сопроводительные надписи, заверенные подписями работников прокуратуры и гербовыми печатями. Я представлял, что он сейчас испытывает. Снимки были ужасными. Особенно шокирующей выглядела фотография, на которой была изображена мертвая женщина без одежды, с отрубленными грудями и вырванным глазом. Рядом на кол был посажен грудной ребенок изо рта которого торчала отрубленная материнская грудь. Закончив разглядывать снимки, атаман, не спросив разрешения, тяжело опустился на стул и расстегнул верхнюю пуговицу на воротнике кителя, ему стал душно.
– Вы исполните приказ, атаман! – жестко сказал я. – Иначе я буду расценивать ваш поступок, как одобрение действий Анненкова. А чтобы вам было легче справиться с популярностью этого бандита среди ваших казаков, опубликуйте эти снимки, пусть их увидят во всех станицах!

**

До отъезда из Оренбурга я успел посетить Главные железнодорожные мастерские, где пообщался с рабочими. На мне был надет, разумеется, не вицмундир и даже не мундир генеральский, но и под простого работягу я тоже рядиться не стал. Надел щегольскую форму, как у моих охранников – я вам ее уже описывал – на которой генеральские звезды на погонах были практически неразличимы. Прицепил к гимнастерке орден Боевого Красного Знамени – знал: среди рабочих он пользуется особым уважением.
По случаю моего прихода собрался митинг – пролетариату без этого никак! Когда меня объявили, и я вышел на трибуну из разных уголков цеха, где проходил митинг, послышался свист.
– Чего свистите, товарищи? – весело спросил я. – Или не по душе я вам?
Стоящие ближе к трибуне от столь откровенного вопроса вроде смутились. Только старый рабочий с обвислыми седыми усами пробурчал под нос:
– Чёрт тебе товарищ…
Сказал он это негромко, но я услышал и попытался поймать своим взглядом его взгляд, но рабочий тут же опустил глаза. В это время из дальних рядов послышалось:
– А чего ж ты, мил человек, к нам не в той одёже пришел? Али запачкать побоялся?
– Не в той говоришь? – я пошарил в толпе глазами. – А в какой надо было? Где ты там прячешься? Выходи вперед, не бойся, потолкуем!
– А я и не боюсь! – Через толпу стал протискиваться крепкий мужчина средних лет в промасленной спецовке. Встал перед трибуной, посмотрел мне прямо в лицо, усмехнулся.
– Вот он я, весь перед тобой!
– Так в какой одежде я должен был к вам придти? – еще раз спросил я.
Ничуть не смущаясь, рабочий ответил:
– Ты, товарищ, – или может господин? Как нам тебя правильно величать? – ты тут перед нами дурочку-то не валяй. Слыхали мы как ты в шитом золотом мундире перед местными буржуями да казаками кренделя выписывал! Скажешь, не было этого?
– Почему не было? – пожал я плечами. – Было.
Рабочие зароптали, и мне пришлось повысить голос.
– Этот мундир, товарищи, ко мне, стоящему на этой трибуне, отношения не имеет…
– Как так? – воскликнул рабочий. – Чужой что ли надевал? Вот потеха!
Возникший смех перекричать было еще труднее и мне пришлось поднапрячь связки.
– Да ты дослушай сперва, а уж потом зубы скаль!
Рабочий повернулся к толпе, поднял вверх обе руки и громко прокричал:
– Тише, товарищи, он, оказывается, еще не все сказал!
Шум и смех пошли на убыль. Рабочий повернулся к трибуне и предложил:
– Говори!
– Спасибо, – поблагодарил я и вновь обратился ко всей аудитории: – Товарищи, с атаманом Дутовым я общался как представитель государства – нашего с вами государства! И мундир мне нужен был для того, чтобы атаман знал свое место и отнеся ко мне с должным уважением!
– И что, получилось? – спросил рабочий. – Испугался атаман мундира?
– По крайней мере, главенство моего мундира над собой признал!
– Слышь, братва, – повернулся рабочий к товарищам, – Дутов перед позолоченной тряпкой спасовал!
Я смеялся вместе со всеми, а когда смех стал стихать, вновь обратился к рабочему:
– И все-таки ты неправ, товарищ. Дутов спасовал не перед мундиром, а перед властью, которую он – этот мундир – олицетворяет. Перед той властью, которую мы с вами установили в 1917 году! Перед нашей с вами властью!
Наконец я дождался оваций. Теперь на меня смотрели вполне доброжелательно, и говорить мне стало намного легче.
– К вам же я пришел в своей повседневной одежде потому, что вас, товарищи, мне на место ставить не надо. Это вам позволено ставить на место таких как я. Что сегодня вы наглядно и продемонстрировали!
Встреча прочно встала на дружеские рельсы, и то, что начиналось «за упокой», благополучно завершилось «во здравие»…

**

Заполучить во время «чаллы» капельку тени считается в Ташкенте большой удачей. (Не знаешь, что такое «чала»? Счастливый человек, да?) А коли в твоем распоряжении целый тенистый парк, то ты уже не просто человек, который на «ты» с удачей, ты Полномочный представитель ВЦИК и СНК в Туркестанском крае, о чём недоверчивых граждан оповещает вывеска перед входом в резиденцию. Впрочем, в самое пекло спасение лучше искать не в тени деревьев, а в доме, где для такого случая припасено оборудованное под жилье подвальное помещение. А чтобы вас оставили последние сомнения, скажу, что дом этот – двухэтажное здание из обожжённого серо-жёлтого кирпича – и по сей день жители Ташкента именуют не иначе как «Великокняжеский дворец». Ну а для царского родственника, пусть это и опальный князь Николай Константинович (из «Великих»!), как попало строить не будут, верно?
Спросите, почему я выбрал для резиденции «Великокняжеский дворец» а не «Белый Дом» – резиденцию туркестанских генерал-губернаторов? А вот Куропаткин такого вопроса задавать не стал, а очень даже обрадовался моему выбору (хотя и удивился поначалу, по-моему, тоже). Сейчас сидим мы с ним, оба два, в парковой беседке, поскольку уже вечер и на улице даже лучше, чем в прохладном помещении. Благоухания тут всякие и лягушки свистят.
К беседке подходит Иван – всех охранников начальник и спецназа командир. Встал молча, выжидательно поглядывает на Куропаткина. Старик все понял, не в первой. Скоренько откланялся и пошел к дому. Иван проводил его взглядом, потом доложил:
– Турани прибыл.
– Давай его сюда, – распорядился я.
Турани, скажу я вам, это отдельная песня!
Если Буриханов, как и я, живет открыто (кстати, в «Белом Доме»), щеголяет в генерал-лейтенантском мундире, командует ТуркВО, а по совместительству еще и ТуНАр, то начальник Туркестанского НГБ живет, мягко говоря, странной жизнью. То разъезжает в открытом авто, а то начинает «шифроваться» почище любого британского агента. Это ведь у них в моде рядиться не пойми под кого, включая дервишей. Вот и Турани туда же. В защиту друга скажу: есть у него основания так поступать. Во-первых, он ведет охоту за всякого рода внутренними и внешними врагами, и «под прикрытием» ему это делать сподручнее. Во-вторых, на него самого идет охота, и так ему легче стряхивать недругов с хвоста. В-третьих, ему постоянно приходится мотаться по всему Туркестану и его окрестностям, и есть немало мест, где за его голову отвалят немалый бакшиш. Вот и теперь он предстает передо мной в национальной одежде, простой такой узбекский хлопец.
Как и положено, сначала предлагаю гостю чай. Две пиалы осушил одну за другой, с третьей в руках приступил к докладу.
– Гилянской республике скоро кирдык придет. После того как Закавказская федерация отозвала оттуда своих добровольцев, тамошние правители опять власть делят, вот-вот друг дружке в глотки вцепятся. И как только это произойдет, шахские войска быстро там порядок наведут!
– Откуда заешь? – спрашиваю. – Ты случаем не в Решт ездил?
Турани делает очередной глоток из пиалы и утвердительно кивает.
– Зачем?
– Агентурную сеть налаживал. Должен же я знать, что у соседей творится?
– Так там наверняка у закавказцев свои агенты есть, – говорю.
– И что? – недоумевает Турани. – Прикажешь по каждому пустяку с Баку связываться?
Такую глупость я ему действительно приказать не могу. Тем более: дело сделано.
– Ладно, проехали. Докладывай дальше.
– А дальше все очень интересно, – сказал Турани. – Будет на тебя большое покушение.
Грудь слегка сдавило. Не от страха. Просто неприятно про себя такие вещи слышать.
– Когда? – спрашиваю. Вопрос глупый, но ответ я получаю незамедлительно.
– Во время твоего визита в Бухарский эмират.
– Погоди, погоди, – пытаюсь вникнуть в ситуацию. – Программа визита ведь согласована. Переговоры пройдут в Новой Бухаре в салоне моего бронепоезда. И где тут покушение?
– А прямо на бронепоезд и нападут, – очень таким будничным тоном ответил Турани, – сразу после того, как ты тронешься в обратный путь.
– Ну, тогда это не просто покушение, а целая войсковая операция, – возразил я.
– По терминологии Буриханова, наверное, да, – согласился Турани. – А по моим понятиям – это покушение, раз целью акции являешься один ты.
– Пусть так, – решил прекратить я совершенно бесполезный спор. – Меня, если честно, интересует иное: неужели эмир решился на подобный шаг?
– Еще не решился и по моему разумению не решился бы никогда, кабы его к этому усиленно не подталкивали, – уверенно ответил Турани. – Он хоть и не трус, но так и не дурак?
– Что-то я тебя, корова, толком не пойму…
Турани поморщился. Он уже знал происхождение этой присказки, но не очень любил, когда я использовал ее против него. А я специально. Нечего туман напускать!
– На эмира давят, – сказал Турани, – притом с двух сторон.
– Это уже интересно, – честно признался я. – Давай-ка поподробнее!
– Одной из сторон, как то не покажется тебе странным, являются младобухарцы.
– Им-то какой резон? – удивился я. – Они же наши союзники.
– Это так, – кивнул Турани. – Но они ждали, что мы сразу пойдем на Бухару войной, а мы затеяли переговоры.
– Ишь ты, войной, – хмыкнул я, – а повод?
– Вот и я им говорю: нужен повод…
– Дальше можешь не продолжать, – сказал я. – Они решили дать нам этот повод. Через своих сторонников в окружении эмира склонить того к нападению на мой бронепоезд.
– Как-то так, – одобрил ход моих мыслей Турани.
– А вторая сторона – это кто? – спросил я.
– Джунаид-хан, – ответил Турани, – фактический правитель Хорезма. Он, как тебе известно, от всех переговоров с центральной властью отказывается, требует независимости для Туркестана и собирает силы для войны с нами. Бухарская армия ему ой, как не помешает!
– И у него при бухарском дворе тоже немало сторонников. – Вот теперь мне стало ясно все, кроме одного. – И что ты мне посоветуешь в этой ситуации делать?
– Ничего, – пожал плечами тюрок. – Я имею в виду, делай то, что уже наметил: отправляйся на переговоры.
– А гарантии моего благополучного возвращения обеспечишь ты, я правильно понял?
– Слушай, откуда ты все знаешь? – делано изумился Турани. – Потому что умный, да?
– А ты думаешь, почему меня к вам прислали? – усмехнулся я. – Должен же кто-то вас уму-разуму учить.
Турани чуть не поперхнулся, последим глотком чая, отставил пустую пиалу в сторону и спросил:
– Хочешь, расскажу, как я собираюсь обеспечить твое возвращение?
– Валяй, – разрешил я.
– Что за слово такое «валяй»? – поблескивая веселыми глазами, как бы возмутился Турани. – Кого валяй, зачем валяй? – Потом резко сменил тему. – Ладно, слушай… После того, как переговоры между тобой и эмиром завершатся ничем… Я ведь правильно понимаю: вы, вряд ли договоритесь?
– Скорее всего, не договоримся, – подтвердил я.
– Эмир будет очень зол и даст команду напасть на бронепоезд. И вы, конечно, отобьетесь без особого труда, при условии, что не будет поврежден путь. Верно?
– Если со стороны нападающих не будет использована тяжелая артиллерия, то так оно и будет, – подтвердил я.
– За это можешь не волноваться, – заверил меня Турани. – Дальше обычной полевой артиллерии дело не пойдет. А на ходу она вам не очень-то и страшна. Ход же мы вам обеспечим: подрыва полотна не будет! Как тебе план?
– Неплохо… – На этом я решил закрыть тему – У тебя что-то еще?
Турани помрачнел лицом.
– Дурные новости у меня есть.
– Говори!
– В Текинском полку брожение. Посланцы Джунаид-хана подбивают полк к мятежу.
– Это серьезно, – согласился я. – Буриханову сообщил?
– Еще не успел. Завтра сообщу. Только это еще не все плохие новости.
– Что еще?
– Я располагаю абсолютно достоверной информацией, что Джунаид-хан приказал своим агентам, которые у него имеются на нашей территории, оберегать Буриханова от покушения.
– Что вот так в открытую и приказал? – спросил я.
– Намекаешь на то, что Буриханова хотят подставить? – догадался Турани. – Все, конечно, может быть. Только информация эта не открытая, как ты предположил, а секретная, и я заплатил за нее жизнями двух своих агентов.
– Вот что, – твердо сказал я. – Проверить информацию, конечно, необходимо. Только имей в виду: я в предательство Буриханова не верю!

**

Легче всего было сказать «не верю!», а потом полночи ворочаться в кровати терзаясь сомнениями. Для начала я (мысленно) обратился за советом к друзьям.
Ёрш. – Буриханов убежденный сторонник «Единой и неделимой». К сепаратизму не склонен. Искренне желает счастья своему народу. Эрго: будет отстаивать автономию Туркестана в составе России.
Васич. – Буриханов честный офицер не склонный к интригам. В спину бить не станет. Правда, вспыльчив.
Ольга. – Был вспыльчив. Теперь он научился держать себя в руках. Хороший парень, без гнильцы.
Так отзывались мои друзья о Буриханове накануне отъезда. И мое мнение от их не отличается. Тогда все верно? Можно засыпать? Погоди, Жехорский. Вспомни, с кем еще ты говорил о Буриханове?..
Львов. – Поручусь ли я за Бека головой? Да. Но только пока он здесь, в России. Предугадать, как он поведет себя, когда окажется в родных местах, – не берусь. Бек потомок очень древнего тюркского рода. Может даже тимурид, или его род еще древнее, я в такие подробности не вдавался.
Вот! Вот, Жехорский, что не дает тебе уснуть. Буриханов, очень может быть, – прямой потомок тюркских царей. И что в таком случае может ему предложить (или уже предложил?) Джунаид-хан? Корону правителя Туркестана? Вероятно… и армию в придачу! Вместе с теми войсками, что находятся в подчинении у самого Буриханова и (не стоит себя обманывать) пойдут за ним, это внушительная военная сила. Если Буриханов предаст – разразится страшная война, конца которой ты, Жехорский, не увидишь, потому что пустишь себе пулю в лоб, поскольку Буриханов и его ТуНАр – это твой проект! А теперь, спокойной ночи!

БУХАРСКИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

На переговоры в Каган (Жехорский по «старой» памяти так называл Новую Бухару) полпред ВЦИК и СНК в Туркестанском крае прибыл в дурном расположении духа, что было обусловлено целой россыпью причин. Во-первых, Михаил Макарович не ждал от встречи в верхах обнадеживающих результатов. Во-вторых, после того, что Турани сообщил о Буриханове, генерал-полковник Жехорский не был на все сто уверен в командующем ТуркВО и ТуНАр – и это на пороге масштабной войны! В-третьих, произошла размолвка с Куропаткиным. Последнее было особенно досадно, ибо случилось по причине того, что Жехорский, памятуя о том, что на бронепоезд готовится нападение, решил оградить своего внештатного помощника от опасности. Куропаткин же узнав, что его не берут на переговоры с эмиром, с которым он был лично знаком, надулся, и все последующие дни старательно избегал общения с шефом кроме как по службе. «Ну и хрен с ними обоими!» – решил раздосадованный Жехорский, имея в виду Куропаткина и пока еще ни в чем не повинного эмира, перед тем как начал облачаться в вицмундир, в то время как влекущий его состав уже отстукивал приветствие на входных стрелках Кагана.

Его Высочество Сейида Алим-хана, эмира Бухары дорога от Арка (главной цитадели эмирата) до железнодорожной станции так же не радовала. Утром в тронном зале он внимал последним перед отбытием на переговоры советам своих приближенных. И ни один не посоветовал ему искать мира. Наоборот, все склоняли его к войне. Кое-кто даже советовал вообще не ездить в Новую Бухару самому, а отправить туда лишь войска. Шакалы. Глупые, жадные, трусливые шакалы! Они всё ещё пресмыкаются у его ног, но служат ли они ему так же ревностно, как и прежде? Нет! По крайней мере, не все…
Погруженный в свои мысли эмир даже не заметил, как его кортеж обогнал свернувшую на обочину артиллерийскую батарею.
А ведь поначалу, когда в России произошла эта проклятая революция, показалось что, хвала Аллаху, все не так уж и плохо. Первое Временное правительство подтвердило статус Бухарского эмирата и Хивинского ханства и даже откликнулось на просьбу вывести с их территории все русские войска. Правда, Асфендиар-хану это, в конечном итоге, вышло боком. Налетел из пустыни черный смерч и унес хивинского хана прямиком в объятия райских гурий. А этот выскочка Джунаид-хан, обтер о халат убитого обагрённую царственной кровью саблю и отдал трон слабохарактерному Сеиду Абдулле. И не спрашивайте, кто теперь на самом деле правит в Хорезме! В Бухаре же до времени жизнь текла своим веками устоявшимся порядком: богатые – богатели, нищие – нищали, придворные – воровали. Смутьянов, которых было в достатке и в прежние времена и которые теперь именовались «младобухарцы», кидали в зиндон (тюрьму), публично казнили на площадях и резали втихомолку. И даже когда в далеком Петрограде сменилась власть, здесь на южной окраине Туркестана все продолжало идти своим чередом. Скажу больше. И Хива и Бухара, глядя на то, как сидящая в Ташкенте власть продолжает корчиться в постреволюционных судорогах, стали с вожделением поглядывать на соседние земли. И кабы не русские гарнизоны, которые пусть и без особой охоты, но продолжали нести предписанную уставом службу, давно бы уже прирезали себе пару-другую лакомых кусочков. Когда же в прошлом году в центральной России вспыхнул мятеж, отголосок которого буквально разметал ташкентскую власть по разным городам и улусам, каждый из которых стал кричать о своем праве на независимость, стало казаться, что вожделенный час пробьет со дня на день. Но центральная власть устояла и даже победила в какой-то малопонятной на здешних землях войне. И тогда Россия сподобилась, наконец, повернуть голову и в сторону Туркестана. Началось все с того, что на всей территории Туркестана активизировались последователи «Красного ислама». Это вредоносное для истиной веры учение стало проникать во все уголки древнего Турана много раньше, но до поры приносило вреда даже меньше, чем те же младобухарцы и младохивинцы. А тут подобно тому, как безобидные ручейки весной превращаются в бурлящие потоки, «Красный ислам» стал набухать и разливаться, смущая чернь и толкая ее на неповиновение. Думается, неслучайно это горестное для истинных последователей Мухаммеда событие совпало с прибытием в Туркестан некого имама Турани, который помимо того, что его называют главным проповедником «Красного ислама», еще и представляет в крае службу, сменившую при новой российской власти ведомство генерала Джунковского. И они еще говорят об отделении церкви от государства!
Когда же в Туркестан стали прибывать обученные в России, но состоящие в основном из уроженцев Туркестана части, от Джунаид-хана пришло возмутительное по свое дерзости послание, где тот прямо обвинил эмира Бухары в медлительности, которая поставила под вопрос объявление джихада и значительно сократила приток свежих сил в войска самого Джунад-хана. Впрочем, последнее обстоятельство Сейида Алим-хана скорее обрадовало: по численности бухарское войско по-прежнему превосходило отряды зарвавшегося туркменского хана. Но эта радость была недолгой. В Ташкент прибыл полномочный представитель центрального российского правительства, который сразу же сосредоточил основное внимание на укреплении властной вертикали, ось которой должна проходить через Ташкент. Хуже того. Вслед за ним прибыл новый командующий ТуркВО и привел с собой полноценный армейский корпус, состоящий из уроженцев Туркестана. Это дало возможность объявить о развертывании на территории края целой мусульманской армии подчиненной центральной власти. Не радовала и личность нового командующего. Буриханов является прямым потомком очень древнего тюркского рода и по знатности не уступает роду Мангыты, из которого происходит эмир Бухары. Русские вполне могут провозгласить Буриханова правителем всего Туркестана и потребовать от эмира Бухары склонить перед ним голову, как предок эмира склонил голову пред русским царем.
Обуреваемый тяжелыми мыслями прибыл эмир к железнодорожному вокзалу, прошел через здание на перрон и замер, пораженный в самое сердце. На первом пути стоял поезд его мечты: ощетинившийся стволами пушек и пулеметов бронированный джин с двумя пассажирскими вагонами высшего класса посредине. Если бы у него был такой поезд… Вздохнув эмир ступил на ковровую дорожку, которая была расстелена прямо до подножки салона-вагона.

… – Если вы желаете сохранить хоть какую-то власть, Ваше высочество, примите совет: проведите в эмирате демократические реформы. Передайте бразды правления в руки Меджлиса, но не назначенного вами, а избранного народом. И тогда, может быть, вам будет позволено остаться номинальным главой государства…
Жехорский произносил тираду с некоторой ленцой, как бы и не рассчитывая на то, что визави воспользуется заложенным в ней советом.
Так оно и случилось.
Лицо тучного Сейида Алим-хана налилось багрянцем, он резко встал с места.
– Это все, что вы можете мне посоветовать? – грозно спросил он.
Жехорский, понятно, не испугался, остался сидеть, ответил лаконично:
– Боюсь, что так.
– Вы не оставляете мне выбора! – рявкнул эмир заранее, надо полагать, отрепетированную фразу, повернулся и вышел вон.
Жехорский тут же принялся стаскивать осточертевший вицмундир.

В здании вокзала царила суматоха. Рядом с входом с привокзальной площади была разобрана часть стены, через образовавшийся проем в зал ожидания вкатывали пушки.
– Постарайтесь захватить бронепоезд с наименьшими повреждениями. Он мне еще пригодится! – приказал мир стоящему навытяжку офицеру и в сопровождении свиты покинул помещение.

Жехорский еще не закончил переодеваться, когда вздрогнул от грохота, который раздался их коридора. Чертыхнувшись, он поспешно натянул гимнастерку и выглянул за дверь. В коридоре бойцы охраны поспешно опускали на окна бронированные шторки.
– А вы не торопитесь? – спросил недовольным тоном Жехорский у Ивана, который руководил работами.
– А ты глянь в перископ, что на вокзале делается, – посоветовал начальник охраны.
Перископом именовался оптический прибор, напоминающий тот, каким пользуются моряки на подводных лодках: окуляр находится внутри вагона, а объектив располагается на уровне крыши.
Жехорский воспользовался советом и навел перископ на окна вокзала. Они были по-прежнему задернуты шторами, но не везде плотно и различить с помощью оптики, что творится внутри помещения, было можно.
– Судя по тому, что в здании помимо пушек еще и много солдат они надеются захватить бронепоезд, – сказал Жехорский, отрываясь от окуляра.
– Точно, – кивнул Иван. – Видел я, как его недобитое высочество пялилось на нашего красавца. Завистливо так пялилось, нехорошо…
– А чего мы тогда стоим? – спросил Жехорский. – Выходная стрелка наша?
Когда прибывали в Каган, у одиноко торчащей в горловине станции будки стрелочника, прикрываясь корпусом бронепоезда, высадили маленький десант, который должен был обеспечить «зеленый» коридор. Что именно там происходило, Иван не знал, но в своих ребятах был уверен, потому ответил без колебания:
– Наша!
– Паровозы под парами? – продолжал допытываться Жехорский.
Из-за сложившейся ситуации «чёрный» паровоз в Каган брать не стали, оставили на ближней к границе с эмиратом станции, а сюда прибыли на «боевых» паровозах.
– Слышь, пыхтят? – ответил вопросом на вопрос Иван.
– Так чего стоим? – воскликнул Жехорский. – Давай команду на отправление!
– А с «гостеприимными» хозяевами рассчитаться? – спросил, как попросил, Иван. – Или ты хочешь, чтобы они нам вслед палили?
Соблазн проверить в деле всю огневую мощь бронепоезда разом был велик, и Жехорский решился.
– Ладно, командуй!
Иван уже включил внутреннее переговорное устройство.
– Приготовиться. Огонь по команде из всех стволов.
– Не жди, когда они начнут первыми, – приказал Жехорский. – Пали, как только в окне покажется первый ствол.
– Есть! – коротко отозвался Иван.

В Будке обходчика устраняли последствия короткой схватки. Совсем недавно сюда пожаловал наряд бухарцев, чтобы проконтролировать правильное положение выходной стрелки, которая должны была запереть бронепоезд на пути. Десантники с бронепоезда наряд повязали. Поскольку команды убивать не было, пришлось повозиться и как результат, один раненый ножом в руку.
Раздавшийся со стороны вокзала орудийный залп и дружный треск пулеметов заставил десантников метнуться наружу.
– Ни хрена себе… – сказал самый невыдержанный, остальные смотрели молча, поразевав рты.
На их глазах здание вокзала превращалось в ничто, в прах, в мусор. Крыша и стены  складывались как карточный домик, во все стороны летели осколки, а потом картину заволокло огромными клубами пыли.
– Рви стрелку, открывай семафор! – приказал старший группы и вовремя. Из огромного облака пыли показался бронепоезд, который, целый и невредимый, катил в их сторону.

Эскорт эмира не успел ускакать далеко от станции, когда началась стрельба. Услыхав близкую канонаду, которая, впрочем, довольно быстро стихла, Сейид Алим-хан остановил скакуна. Эмир смотрел на поднимающиеся над Новой Бухарой клубы черного дыма и, поигрывая кожаной камчой, ждал вестей. Ожидание не стало долгим. Запыленный всадник скатился с седла, резво подбежал к стремени владыки и торопливо заговорил. И без того невеселое лицо эмира стало совсем мрачным. Не дослушав до конца, он со всей дури стеганул вестника камчой. Тот вскрикнул и, закрыв лицо руками, повалился на дорогу. Эмир повернул коня и, увлекая за собой конвой, поскакал в сторону Бухары. Сзади остались: черный дым на горизонте, лежащий в дорожной пыли человек, да одинокий конь, стоящий на обочине с низко опущенной головой.

Кроме эмира черный дым над железнодорожной станцией видел всадник, чей конь стоял на вершине холма. Отсюда была видна долина с протекающей по ней мелкой речушкой, насыпь железной дороги и наведенный над руслом речушки железнодорожный мост, небольшой, всего один пролет. Где-то в километре от моста, если мерить в сторону Новой Бухары, насыпь уходила за поворот. И вот там теперь показались два столба поднимающегося над паровозными трубами дыма. Несмотря на то, что сам состав был еще скрыт холмами, всадник без труда определил: приближается бронепоезд. Последовал сигнал и от группы всадников, что гарцевали у подножия холма, отделился один и поскакал к мосту, размахивая над головой чем-то ярким. Два спешившихся всадника, которые до этого просто сидели на корточках невдалеке от ближнего к холму устоя моста, вскочили и побежали к тому месту, где на земле лежал конец бикфордова шнура. Расчет был прост. Если взорвать мост – бронепоезд застрянет здесь надолго. За это время можно подтянуть артиллерию ну а дальше, как говорится, «дело техники». А ведь Турани твердо обещал Жехорскому, что ничего подобного не случится. Потому и прозвучали со стороны противоположного устоя выстрелы, которые поразили сначала обоих взрывников, а потом и попытавшегося повернуть на скаку коня всадника. Командиру на холме даже не пришлось отдавать новой команды. Его люди замешкались лишь на какие-то секунды, а потом с яростными воплями поскакали к мосту: одни, чтобы разобраться со стрелявшими, другие, чтобы поджечь-таки треклятый шнур. Выглядела атака внушительно, и была притом абсолютно бесполезна. Бронепоезд уже выкатил из-за поворота и быстро приближался к мосту. Вся кавалерийская лавина попала в зону поражения его орудий. Первые же разрывы легли среди всадников. Атака разом захлебнулась. Выжившие поворачивали лошадей и спешили в сторону холмов, а бронепоезд продолжал посылать им вслед смертоносные «гостинцы».
Когда бронепоезд, продолжая плеваться огнем, переехал мост, людей Турани возле него уже не было. О них напоминало лишь удаляющееся облачко пыли, выбиваемой копытами резвых коней…

ВОЙНА

Командующий ТуркВО генерал-лейтенант Буриханов докладывал Совету безопасности республики, стоя возле огромной занимающей почти всю стену карты.
… – После того, как территория Советской Федеративной Республики Туркестан декретом ВЦИК была значительно расширена за счет включения в ее состав большей части Уральской, Тургайской, Акмолинской и Семипалатинской областей, пропорционально возросла зона ответственности Туркестанского военного округа. Однако я бы сильно сгустил краски, если бы объявил в связи с этим о каком-то повышении военной опасности. Скажу больше, после проведения успешной войсковой операции по ликвидации бандитских формирований бывшего казачьего атамана Анненкова силами преимущественно самих же казаков, обстановка на северо-востоке республики пришла в норму. Полагаю, для поддержания должного порядка на всей территории к северу от Сырдарьи, и от Семиречья до Алтайских гор, достаточно воинских гарнизонов, размещенных по месту их постоянной дислокации, казачьих формирований и внутренних войск. То же самое можно сказать о регионе, тяготеющем к Ферганской долине. Крепнет наша пограничная стража, которая постепенно берет под контроль внешние границы с Китаем и Ираном на всем их протяжении.
Всё мною сказанное в то же время не означает, что военной угрозы республике больше нет. Такая угроза существует. И она не столько внешняя, сколько внутренняя, поскольку исходит от государств, признавших в свое время над собой российский протекторат. Я имею в виду Бухарский эмират и Хивинское ханство. Вопреки воле собственного народа, который по-прежнему желает жить в мире с великой Россией, правители Хивы и Бухары в последние годы неоднократно грубо нарушали принятые на себя союзнические обязательства, а теперь усиленно готовятся к полномасштабной войне. Хотя тут я неправ. Война нам уже объявлена! После нападения на поезд Полномочного представителя ВЦИК и СНК по Туркестанскому краю это можно считать свершившимся фактом!

Никто из присутствующих на заседании к словам командующего претензий не предъявил. Все войны хотели, а раз появился повод, то и объявили, после чего вновь пригласили Буриханова к карте, чтобы тот доложил план военной компании.
… – Для наступательных действий штаб ТуркВО предлагает использовать исключительно части ТуНАр, из которых будут сформированы две группы войск: Западная и Восточная. Остальные части округа остаются на время проведения операции в оперативном резерве. В качестве вспомогательной военной силы будут задействованы суда Амударьинской флотилии, базирующейся в городе Чарджуй. На первом этапе операции предполагается захватить Бухарскую крепость. Эта задача возлагается на Восточную группу, которая будет вести наступление на Бухару со стороны Самарканда. В это время Западная группа занимает плацдарм севернее Бухары, обеспечивая прикрытие Восточной группы от флангового удара со стороны Хивы. На втором этапе операции Восточная группа будет вести наступление вглубь Бухарского эмирата с выходом на завершающей стадии на границу с Афганистаном. Южная группа поведет наступление вглубь Хивинского ханства, продвигаясь по обоим берегам Амударьи, займет Хиву и продолжит преследовать противника до его полного уничтожения…

***

– Вот это я понимаю: отсалютовали, так отсалютовали!
Буриханов от души веселился, Жехорский делал вид, что к нему это веселье никакого отношения не имеет. Дело происходило на перроне Ново-Бухарского вокзала. Территория вокруг бывшего станционного здания была расчищена, но само сооружение по-прежнему являло собой кучу мусора, в которую его превратил залп бронепоезда.
Подошел Турани, и веселье тут же оставило Буриханова. Взаимоотношения двух силовиков откровенно беспокоили Жехорского. В свое время он запретил Турани публично выказывать недоверие Буриханову, но негласной проверки запретить, разумеется, не мог. Проверка связей командующего ТуркВО подозрений не подтвердила, но и не опровергла их на полные сто процентов. Да и не могла, поскольку Буриханову по статусу приходилось встречаться с очень многими людьми, в том числе и с теми, кто не был замечен в добром отношении к новой власти. Буриханов о проверке, разумеется, узнал, как и любой нормальный человек на его месте был этим страшно возмущен. Чтобы не допустить публичных разборок Жехорскому пришлось вмешаться. Откровенный разговор между Турани и Бурихановым состоялся в его кабинете в «Великокняжеском дворце» без лишних свидетелей. Выяснение отношений было бурным, закончилось все, правда, примирением, но, по мнению Жехорского, примирением неполным.
… – Как говорят наши русские друзья «Доверяй, но проверяй», – сказал Турани, обращаясь к Буриханову. – Как друг я тебе доверяю. Но если на твое имя упадет хотя бы тень подозрения – будет новая проверка! Это я тебе как начальник НГБ республики обещаю. Да и как друг тоже!
Отношения между силовиками восстановились, но былая задушевность из них исчезла.
Обогнув развалины, генералы вышли на привокзальную площадь. Прямо посреди нее был разбит огромный шатёр, внутри которого располагался полевой штаб ТуркВО. У стола с картой их встретил начальник штаба, который доложил о последних изменениях в расположении войск.
… – В настоящее время войска Западной группы продолжают занимать позиции на плацдарме к северу от Бухары. Как только они завершат свой маневр войска Восточной группы начнут выдвижение на позиции для штурма Бухарской крепости.
– Покажите точное расположение каждой бригады и конной группы! – потребовал Буриханов.
– Слушаюсь! – коротко кивнул начальник штаба. – Начну с Восточной группы. Третья бригада находится здесь, в районе Новой Бухары. Здесь же сосредоточена вся тяжелая артиллерия. Четвертая бригада заняла позиции к северо-западу от столицы эмирата. Конная группа Юмашева, которая в штурме Бухары задействована не будет, дислоцирована южнее Самарканда. Теперь Западная группа. Большая часть Первой бригады и весь приданный ей отдельный танковый батальон заняли позицию на Северном плацдарме. Остатки бригады продолжают подтягиваться туда из Чарджуя. Эшелоны со Второй бригадой растянулись от Мерва до Чарджуя. Текинская конная группа находится в районе Лютфабада…
– А где находится авиация? – неожиданно вмешался в разговор Турани.
Начальник штаба покосился на Буриханова, тот кивнул.
– Первая авиационная эскадрилья в настоящее время базируется на аэродроме вблизи Самарканда, – доложил начальник штаба.
– А нельзя хотя бы один самолет перебросить в Асхабад? – попросил Турани.
– Зачем? – удивился Буриханов.
– Есть сведения. Что Джунаид-хан может предпринять поход на Асхабад, – ответил Турани.
– Это как, через Каракумы? – удивился командующий. – Бред!
– Погоди, – остановил его Жехорский. – Лучше ответь: насколько хорошо укреплен Асхабад?
– Достаточно хорошо! – уверенно ответил Буриханов. – В городе сильный гарнизон, есть бронепоезд. Нападение кочевников отобьют, я ручаюсь!
– Турки так же думали про Акабу, – заметил Турани, – однако Лоуренс, проведя арабов через пески, взял её.
– Джунаид-хан не Лоуресн, а Асхабад не Акаба! – раздраженно парировал Буриханов.
– Погодите! – прервал спорщиков Жехорский. – Появление в нашем тылу крупной конной группировки противника, в то время как мы убираем оттуда все мобильные части, опасно уже тем, что может спровоцировать восстание.
– Катера, – сказал начальник штаба.
– Что, катера? – не понял Жехорский.
– Со дня на день в Красноводске закончится разгрузка доставленных по морю специальных мелкосидящих катеров для Амударьинской флотилии. Потом они будут отправлены по железной дороге в Чарджуй.
Буриханов нахмурился.
– Это серьезно? – спросил у него Жехорский.
– Если катера не прибудут в Чарджуй к началу второй стадии операции? – уточнил Буриханов. – Как тебе ответить? Во всяком случае, это затруднит поход на Хорезм. Поступим так, – Буриханов повернулся к начальнику штаба. – Распорядитесь отправить в Асхабад звено самолетов. Пусть проведут авиаразведку в направлении пустыни. Сообщите так же в Красноводск, чтобы усилили охрану состава с катерами. Перебросьте на ветку Красноводск – Асхабад два бронепоезда. И задержите Текинскую конную группу в Лютфабаде…

**
Жехорский наблюдал, как падает вниз знамя эмира, а над воротами Арка водружают флаг СФРТ, когда рядом остановился запыхавшийся Турани.
– Где Буриханов? – спросил он.
– Не знаю, – пожал плечами Жехорский. – Где-то здесь был. А что случилось?
– Отряды Джунаид-хана прошли через Каракумы и подходят к Асхабаду!
– Подумаешь, новость, – фыркнул Жехорский. – Об этом еще вчера стало известно. Летчики обнаружили в песках большой конный отряд. Тебе, кстати, спасибо, вовремя озаботился о проведении авиаразведки. Потому и состав с катерами задержали в Асхабаде, и все бронепоезда туда стянули. Если Джунаид-хан туда сунется – его встретят как надо! И потом, туда ведь идет Текинская конная группа.
– Никуда она не идет! – сквозь зубы сказал Турани.
– Не понял? – нахмурился Жехорский. – Объясни!
– А чего тут объяснять! – воскликнул Турани. – Группа отказалась выполнять приказ и там вот-вот может начаться мятеж!
К Турани подбежал один из его людей и что-то зашептал на ухо. Выслушав сообщение, Турани жестом отпустил посланца, лицо его сделалось задумчивым.
– Новые неприятности? – поинтересовался Жехорский.
– Не знаю, – покачал головой Турани. Может, да, а может, и нет… – Потом посмотрел на Жехорского. – Буриханов только что вылетел на посыльном самолете в неизвестном направлении. Полагаю, он направляется в Лютфабад.
– И что это, по-твоему, может означать?
– Скоро узнаем, – усмехнулся Турани. – Или все образуется, или тебе придется подыскивать нового командующего ТуркВО.
– Почему ты так уверен, что нет какого-то третьего варианта? – спросил Жехорский.
– Потому что я принял необходимые меры, – ответил Турани.

**

На вершине минарета была оборудована снайперская позиция. Отсюда хорошо просматривалась площадь, которая теперь больше напоминала плац. В разных ее концах стояли отдельные группы всадников, которые вместе должны были составлять Текинскую конную группу. В центральной части площади располагался самый многочисленный отряд. Это были ветераны Текинского конного полка, который составлял основу группы. От их решения зависло: пойдет большая часть туркменских конников против Джунаид-хана, как того требовал приказ командования ТуНАр, или присоединится к его войску, ступив на путь измены. Когда на площадь влетел всадник в белой рубашке, снайпер навел оптику на него. Это был Буриханов, возбужденный и злой. Он встал напротив ветеранов и стал кричать им что-то отсюда неслышное, но судя по лицам, на которые стрелок наводил прицел, весьма обидное. Потом из строя выехал всадник, который вступил с Бурихановым в спор. Снайпер его узнал. Это был главный подстрекатель, агитировавший в пользу Джунаид-хана. Ругались недолго. Всадники разъехались в противоположные концы площади и обнажили клинки. Конная группа сомкнула строй по периметру импровизированного ристалища, впервые за последние часы проявив единство. Снайпер понял: спор будет разрешен старым проверенным способом, на поединке.
Самого боя стрелок почти не видел, посматривал иногда: как там? Судя по тому, что ему удавалось увидеть, рубились поединщики отчаянно. В основном же снайпер наблюдал за строем ветеранов. Потому только он заметил, как один из бородачей незаметно для разгоряченных кровавым зрелищем товарищей потянул из деревянной кобуры маузер. Бросив взгляд на центр площади, снайпер определил, что побеждает Буриханов, потому сразу взял бородача с маузером на прицел. Взмах сабли и противник Буриханова мешком валится на землю. Бородач тут же выхватывает маузер и берет победителя на прицел, но выстрелить не успевает, сам падает в пыль с дыркой во лбу.

Вопреки ожиданиям Джунаид-хан осмелился на штурм…
Цепь медленно приближалась к позициям защитников Асхабада, а те встречали атакующих только одиночными выстрелами. Джунаид-хан был столь же жесток и коварен, сколь и хитер. Впереди цепи спешившихся всадников шла еще одна цепь, состоящая из согнанных из ближайших кишлаков стариков, женщин и детей, связанных между собой веревками. Потому-то и молчали и пушки и пулеметы защитников города. А в отдалении гарцевали на горячих скакунах бородатые всадники, в ожидании, когда их пешие товарищи завяжут драку на первой линии обороны, чтобы потом стремительным намётом самим бросится в атаку.
И тогда в небе появились три самолета. То самое звено, что было отправлено в Асхабад для авиаразведки. Это были легкие самолеты – не «Невские». Без бомб, поскольку прилетели налегке. По одному пулемету на каждом. Они не сильно испугали всадников, которые открыли по самолетам ответный огонь. Расстреляв боекомплект, два самолета повернули в сторону аэродрома, а третий задымил и, теряя высоту, полетел почему-то на восток параллельно линии своих укреплений. Видимо за дымом летчик потерял ориентацию. Часть всадников с радостными воплями поскакали за ним. Самолет снизился уже настолько, что чуть не задел колесом верхушку высокого бархана, но сумел перевалить за него. Всадники мчались следом. Доскакав до вершины бархана, они увидели самолет ледащим на песке. Но это их совсем не обрадовало. Обтекая самолет с двух сторон, на них двигалась большая конная группа, над которой развевалось знамя Туркестанской республики.

Когда защитники города увидели, как сошлись в тылу атакующих цепей две конные лавины, они в едином порыве поднялись и бросились в штыковую атаку.

В поход на Асхабад Джунаид-хан увел половину своего войска. В Хиву он привел лишь малую часть, и то только потому, что в пустыне их преследовать не стали.

1922 год
МИХАИЛ

Я показал Куропаткину депешу. Старик прочел, поднял глаза.
– Отзывают, Михаил Макарович?
– Как видите, Алексей Николаевич. Да и то, загостились мы в дальних краях!
Тут я спохватился.
– Впрочем, вас эта депеша ни в коей мере не касается. Вы вольны остаться. Вас здесь уважают и, уверен, найдут для вас подходящую службу.
Куропаткин печально улыбнулся.
– Спасибо на добром слове, Михаил Макарович, но видно службе моей конец. Пора на отдых, теперь уже навсегда. И поеду я с вами, потому как умереть хочу на Родине.

Перед отбытием на вокзал попрощался с охраной. Все ребята, кроме Ивана, оставались здесь, чтобы охранять теперь нового полпреда, который должен был прибыть завтра самолетом. Романтика бронепоездов уходила в прошлое. Думаю, я сам отправлялся на бронированном красавце в последнюю поездку.
На перроне выстроился почетный караул. Я обошел строй, попрощался со знаменем республики. Пришла пора прощаться с друзьями. Не навсегда. Я верил: нам предстоит еще не одна встреча, может даже и на этой земле.
Стоя у открытого окна, я смотрел на удаляющиеся фигуры Буриханова и Турани. Оба были облачены в парадную военную форму и держали ладони у козырька (военные ведь отдают воинское приветствие не только при встрече, но и при расставании).
Когда за окном замелькали пригороды, раздалось деликатное покашливание. Я повернул голову. Рядом стоял Куропаткин.
– Не изволите, Михаил Макарович, партию в шахматы?
Я улыбнулся.
– Изволю!

Часть третья
ВСЕМ СЁСТРАМ ПО СЕРЬГАМ

СОЮЗ СУВЕРЕННЫХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК
1922 год. Декабрь
Москва. Кремль
НИКОЛАЙ

Забраться на Колокольню Ивана Великого была Ольгина идея. Ладно, температура на улице, несмотря на декабрь, была близка к нулю.
– И вот ведь что характерно, – ворчал Глеб, поднимаясь по крутым ступеням сразу за женой, дабы максимально усложнить нам задачу ненароком заглянуть ей под юбку, – пока водяру хлещет – в уме баба, вне зависимости от употреблённого евоного количества. Но стоит лишь пригубить шампусика, тут же её на подвиги тянет, притом самого дурного паршива!
– Это не у меня, это у тебя с головой паршиво, – несся сверху веселый голос Ольги. – Вон уже русский язык забывать стал. Кавоного «евоного»? – передразнила она Глеба. – Тоже мне грамотей, даром что генерал…
– От такого слышу! – незлобиво отбивался Глеб.
В этом он был абсолютно прав. Трое из четверых, что теперь с идиотским упрямством преодолевали марш за маршем, были облачены в утеплённые кожаные куртки с генеральскими погонами на плечах. Трое – это я, Васич и Ольга. На Шефе была похожая куртка, но без погон.
Вот если скажу, что подниматься на колокольню мне совсем уже в тягость – совру. На полосе препятствий, где я гоняю своё тело дважды в неделю, потяжелее будет. За вышеподнимающихся я тоже спокоен. Что Глеб, что Ольга – оба в хорошей физической форме. А вот за Шефа…
– Как ты там, – спрашиваю, – не притомился? А то, может, привал организуем?
Слышу в ответ:
– Ты не языком, ты «ластами» шевели. А то надоело твои протки нюхать!
Слава богу, Шеф в порядке! К слову сказать, из Туркестана он вернулся заметно посвежевшим, даже седины в волосах вроде как поубавилось.
Еще не застроенная высотками, Москва с высоты птичьего полета просматривалась во все стороны аж до городских окраин.
– Что, и теперь скажешь, дура я у тебя? – посмотрела Ольга на Глеба.
Васич в ответ обнял жену и поцеловал прямо в подставленные губы.
Пока они там миловались, я обратился к Шефу:
– Обозревай, князь, владения свои!

МИХАИЛ

Хорошо из посторонних на колокольне присутствовал лишь слабый ветерок, а он не станет разносить Ершовы слова по городам и весям. Иначе пришлось бы отвечать за «князя» и перед партией и перед государством. Шутка. Но в ней, как и в шутливых словах Ерша, присутствует доля истины.
Предполагал ли я, возвращаясь из Туркестана, что, пусть на время, стану ответственен за огромную страну, раскинувшуюся с запада на восток от Балтики и Карпатских гор до Тихого океана, а с севера на юг от Ледовитых морей до Балкан? Отвечу честно: нет, не предполагал! Хотя, работая в «Комиссии по подготовке Союзного Договора», немало сделал для того, чтобы такая страна возникла на месте бывшей Российской империи. Даже сидя в далеком Ташкенте, я не на один день не выключался из крайне кропотливой и ответственной работы. Сделанные наработки отправлял фельдъегерской связью, тем же путем получал материалы Комиссии. Что-то показывал Куропаткину. Старику идея казалась абсурдной, и он спорил со мной до хрипоты. Парадокс, но несколько дельных соображений я из его возражений выудил. Нынче он в Москве. Это я пригласил Куропаткина на подписание Союзного Договора, чтобы он смог лично убедиться: мы сделали невозможное возможным!
Это я что, проговорился? Хотел преподнести в более торжественной форме, и на тебе… Теперь чего уж. Да, сегодня в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца было провозглашено о создании нового государственного образования: Союза Суверенных Социалистических Республик.
То, что мы совпали по срокам с ТЕМ временем – чистейшей воды совпадение. Где-то помешал мятеж, а в основном, увязли в согласованиях. Очень многие хотели видеть вторым в названии Союза слово «советских». Против этого решительно возражала Финляндия, которая провозгласила себя парламентской республикой, пусть, по сути, и просоветской. В конце концов, сошлись на том, что суверенитет более важен, чем советизация. И как только на этом сошлись, так сразу получили неожиданный (для меня уж точно) бонус. В Союз запросилась Болгария. Потом каждое государство занялось утряской своего внутреннего устройства, чтобы сделать свое пребывание в Союзе более комфортным. Закончилось всё референдумами по вопросу о вхождении в Союз. К декабрю 1922 года как раз со всем и поспели.
Церемонию подписания Союзного договора поручили провести «Комиссии по подготовке», а поскольку ваш покорный слуга на тот момент являлся секретарем этой комиссии, то я и стал главным церемониймейстером.
Договор о создании Союза Суверенных Социалистических Республик подписали. Со стороны Российской Федерации – Председатель ВЦИК и главы ЦИК всех входящих в Федерацию республик: Прибалтийской республики (столица Таллин), Карело-Поморской республики (столица Архангельск), Республики Великороссия (столица Рязань), Поволжской республики (столица Самара), Уральской республики (столица Екатеринбург), Северо-Кавказской республики (столица Ростов), Республики Крым (столица Симферополь), Западно-Сибирской республики (столица Новосибирск), Восточно-Сибирской республики (столица Иркутск), Дальневосточной республики (столица Хабаровск), Республики Туркестан (столица Ташкент). Со стороны Закавказской Федерации – Председатель ЗакЦИК и главы ЦИК Грузии, Армении и Азербайджана. Со стороны Украинской Федерации – Председатель УкрЦИК и главы ЦИК Украины, Молдавии и Западной Украины. Со стороны Белорусско-Литовской Федерации – Председатель ЦИК Белоруссии и Президент Литвы. Со стороны Финляндии – Президент Финляндии. Со стороны Болгарии – Президент Болгарии. Ниже всех стояла моя подпись: Секретарь Государственного Совета СССР Жехорский.
Спросите, откуда взялся Госсовет? Образовали еще до подписания Союзного Договора из расчета: два представителя от каждого государства подписанта.
Смекаете, сколько представителей России оказалось в Госсовете? На пост секретаря Госсовета Александрович тут же предложил мою кандидатуру, которая и прошла на «ура». Так моя подпись появилась на документе о создании СССР.
Думаете, Госсовет стал высшим органом власти СССР? Ничуть не бывало! Высшим законодательным органом власти СССР должен стать Союзный парламент после его всенародного избрания. А главой союзного государства – так вообще президент, которого должен тот парламент избрать. А Госсовет – всего лишь совещательный орган при президенте, правда, с правами «серого кардинала», если вы понимаете, о чем идет речь…
Теперь смотрите. СССР есть. Парламент пока не избран. Президента нет. Члены Госсовета вот-вот разъедутся по своим вотчинам. Кому до окончания выборов сидеть в Москве? – Чуть не забыл: Москва определена столицей СССР. – Единственным на этот момент госчиновником высшего союзного звена является Секретарь Государственного Совета СССР, то есть я. Отсюда шутка Ерша насчет князя. Нет, красиво он меня подколол! Знает ведь, что без денег и войска никакой я не князь. А денег мне выделили как раз на организацию и проведение выборов. Завтра же и займусь. А сегодня – гуляем!

ОЛЬГА

Мишкины апартаменты в Кремле мне понравились. Так ему и сказала. А он отмахивается:
– Постоянно здесь будет жить президент, а я так, временный жилец.
– Ну, так ты, – говорю, – не теряйся, пользуйся моментом. Присмотри себе на будущее рядышком хоромы.
– Нет, – качает головой, – общагу из Кремля мы делать не станем. Хватит тут одного президента!
– А ты куда, – спрашиваю, – на Кутузовский?
Опять смеется.
– А ты его видела? Там пока сплошные кривоколенные переулки. Да ты не переживай. Найду подходящее жилье. Будет куда Анну-Марию перевезти…
– Но не раньше, когда ей пять лет исполнится!
Мишка морщится.
– Не надо меня постоянно в наш уговор носом тыкать! Помню я…
Одобрительно киваю.
– Вот и молодец, вот и помни. Слушай, а насчет двойного имени для дочери ты твердо решил?
– А ты против?
Мотаю головой.
– Неа. Просто пока мы зовем её кто Анечкой, кто Анюткой. А как будем звать теперь? Не представляю…
– Да так же и будем, – это муж мой подошел, – а еще мне нравится Машаня.
– Машаня? – смотрю на него с одобрением. – Сам придумал? Молодец!
– А вот ты у меня что-то совсем не молодец, чуток расклеилась. – Обнимает за плечи. – Пойдем-ка я тебя в люлю уложу…
Едва касаюсь головой подушки, тут же проваливаюсь в сон…

Просыпаюсь в здравом уме и трезвой памяти. За окном темно. Так вроде когда ложилась, оно уже так и было. Не помню… Из-под закрытой двери пробивается свет, слышна неразборчивая речь. Значит, мужики в отличие от меня в осадок не выпали. Встаю с кровати нашариваю выключатель. При свете быстро нахожу зеркало. Ёшкин каравай! Это кто? То, что «это» надо срочно приводить в божеский вид – понятно. Вот только как это сделать без косметички? А почему без, когда вот она, родимая, лежит на туалетном столике. Васич, ты чудо! И через свою догадливость удостоишься ты и респекта и уважухи прямо нынешней ночью, по полной программе, всё как ты любишь!

Моё появление в комнате встречено одобрительным гулом. Пока подсаживаюсь за стол, на котором, кстати, всего еще полно, мне уже набулькивают рюмку водки. Чуть сморщив нос, отодвигаю тару царственным жестом.
– Хочу вина!
– Не вопрос, – Мишка тянет руку к затейливой бутылке.
Интересуюсь: – От Иосифа?
Мишка кивает.
Это хорошо. Товарищ Сталин всякую дрянь не презентует. Выпиваю и убеждаюсь: так оно и есть!
Какое-то время пытаюсь вникнуть в суть мужской беседы, потом произношу решительно:
– Эй, «канадские лесорубы», может, хватит о лесе, когда дама за столом?
Смолкают, переглядываются, потом супруг мой осторожно интересуется:
– Предлагаешь поговорить о бабах?
Остряки самоучки, ишь, разулыбались! Ну, я вам сейчас…
С самым невинным выражением лица произношу:
– Ага, о них.
От растерянности Мишка тупит:
– Ты это серьезно?
Снисходительно улыбаюсь:
– Разумеется, нет. Как ни странно, тема леса меня нынче тоже интересует…
Таким ответом я их озадачила, по-моему, еще больше. Последовала пауза, потом Ёрш спросил:
– И что конкретно тебя интересует?
– Да вот, хочу понять, что вы со страной сотворили? Столько кричали о единой и неделимой, а сами взяли и на куски порезали.
Мишка посмотрел на меня как-то подозрительно.
– Ты когда последний раз с Куропаткиным общалась?
Причём тут этот старый мухомор?
– Да я с ним за всё время знакомства и парой слов не перекинулась!
– А говоришь чуть ли не его словами. Вот скажи, у тебя курсанты как спят: вповалку в одном помещении?
Вопрос настолько глупый, что явно таит в себе подвох.
– Нет, – отвечаю, – мои курсанты живут по четыре человека в кубрике.
– И у каждого, – продолжает допытываться Мишка, – небось отдельная кровать?
– Разумеется. По двое на одной не спят.
– И ведь так удобно и им, и тебе, верно?
– Верно. – Киваю, а сама уже начинаю догадываться, куда Мишка клонит.
– Вот и со страной так же. А то, что получается? У финнов отдельный кубрик, у украинцев тоже отдельный, даже у азиатов своя комнатушка. А русские на такой огромной территории вповалку живут. Вот мы и решили русских тоже по отдельным кубрикам расселить. Теперь понятно?
– Вроде, да. А у каждого своя кровать, это…
– Области, национальные автономные образования, казачьи округа! – закончил за меня Мишка. – Умница! Еще вопросы есть?
– А как же! Дальше-то что будет?
– Ты про Союз? – По лицу видно, Мишка оседлал любимого конька. – Замечательно всё будет, Оленька, вот увидишь! Проведем выборы в Собрание Народных представителей СССР, Собрание выберет Президента, сформируем органы исполнительной власти и заживем, каждый у себя и все вместе!
Интересуюсь:
– А поконкретнее нельзя?
Мишка кивает.
– Можно и поконкретнее… Тебя, конечно, интересует, почему Собрание, почему не съезд Советов?
Конечно, меня это не интересует, потому что ответ кажется мне очевидным.
– Потому что не везде Советская власть, потому и Собрание, нет?
– И поэтому тоже, – кивает Мишка, – потом на секунду замолкает, – и этого, пожалуй, достаточно. Про Президента рассказать?
Отрицательно мотаю головой.
– Не стоит. Лучше расскажи, чем он будет заведовать?
Мишка смотрит на меня одобрительно.
– Хороший вопрос. Я бы даже сказал, ключевой. Ты уже, верно, догадалась: как кому жить в своих вотчинах Центр сильно голову греть не станет. Угадал?
Подтверждаю:
– А то!
Мишка доволен. Толи моей, толи своей догадливостью, толи и тем и другим.
– Что точно останется исключительно в ведении Центра, так это государственная безопасность, включая охрану общих границ.
Жду продолжения перечня, но Мишка молчит. Недоумеваю:
– Это что, всё?
– Всё! – кивает Мишка.
Смотрю на мужа и Николая. Непохоже, что меня разыгрывают.
– А как же армия?
– Васич, разъясни! – командует Мишка.
– Вооруженные силы СССР, товарищ генерал-майор, – (вы не забыли, что, кроме Мишки, мы нынче в форме?), – будут двойного подчинения.
Залпом опрокидываю в себя отвергнутую до того рюмку водки.
– Это как?
– Наркоматы и министерства обороны будут ответственны за оборону подконтрольных им территорий, – пояснил Глеб. – Помимо руководства своих стран, все они будут подчинены так же Генеральному штабу СССР, в который будет преобразован нынешний Генеральный штаб России. Помимо этого, но уже исключительно в подчинении руководства СССР и Генштаба будут находиться ударные войска: быстрые, маневренные, хорошо вооруженные, укомплектованные только контрактниками! Въезжаешь?
Признаюсь честно:
– С трудом. – Потом качаю головой: – Это ж сколько теперь в России наркомов обороны будет?
– Один, – улыбнулся Глеб. – В регионах создание оборонных ведомств не предусмотрено. А всего по СССР – шесть.
– А начальник Генерального штаба один… – Смотрю на мужа. – Ты, товарищ нарком, теперь как бы на понижение пойдешь?
– Не нарком, а начальник Генерального штаба СССР, – поправляет меня Михаил. – Вопрос о назначении Васича на эту должность практически решен.
Ух ты! Глеба поздравлять в пору, а я его как бы жалею. Хотя, с чем поздравлять? Вроде при своих остается. Даром, что название должности другое. Хотя, нет. Лучше спрошу.
– Выходит начальник Генштаба это заместо министра обороны СССР?
– Не совсем, – отвечает Мишка. – Насчет министерства ты верно поняла: не будет союзных министерств, ни одного. Зато будут союзные комитеты, которые возьмут под своё начало сразу по нескольку наркоматов или министерств из всех республик. В частности будет создан Государственный Комитет Обороны (ГКО). А это и министерство обороны, и министерство оборонной промышленности, и кое-что еще. В одном ты права: начальник Генерального штаба является старшим над всеми войсками в мирное время.
У меня тут же вырывается:
– А во время войны?
Мишка пожимает плечами.
– Или Президент, или председатель ГКО.
Двигаю в его сторону рюмку.
– Налей еще.
Уточняет:
– Водки или вина?
Вздыхаю.
– Чего уж там. Лей водку!

1923 год
Москва
НИКОЛАЙ

Виноградов выглядел уставшим. И еще, он был раздражён. Может второе вытекало из первого? Пока же он просто поймал меня за рукав и оттащил в сторону.
– Ты когда в Петроград отбываешь?
– Сразу после банкета поеду на аэродром.
– Жаль.
«Жаль» было не только в слове, но и в интонации, и в выражении лица. Поэтому я спросил:
– У тебя что-то случилось?
Павел неопределенно повел плечами.
– Не то чтобы… – Посмотрел мне в лицо. – Поговорить бы надо…
– Так за чем дело встало? – Я посмотрел на часы. – Да начала банкета еще час. Давай, поговорим!
– Здесь? – Павел выразительно повел глазами.
Надо сказать, что разговор наш проходил в Большом Кремлевском дворце. Только что завершилась инаугурация первого Президента СССР (на этот пост был избран Ленин), и собравшийся по этому поводу элитный муравейник расползся, казалось, по всем помещениям дворца. Но так только казалось. Одно мое распоряжение и через пару минут я и Павел уже сидели в уютном кабинете, где мы были не только одни, но куда не долетал и дворцовый шум.
– Так о чем ты хотел со мной поговорить? – спросил я у Павла после того как мы уселись в кресла возле низенького столика. – Причина, верно, серьезная, поскольку вид у тебя, брат, прямо скажу, неважнецкий.
Виноградов слабо улыбнулся.
– Не трудись, Коля, все я про свой вид знаю. Держусь, честно говоря, из последних сил. Боюсь, что ноша, которую вы на меня взвалили, мне не по плечу.
Так вот оно в чем дело… Понимающе киваю.
– Заместители достали? И это когда их еще только шесть. А когда станет два десятка, что ты запоешь?
– Не станет, Коля, – покачал головой Виноградов.
Так, так… Спрашиваю сурово:
– Всё-таки решили?
– Решили, Коля. На последней коллегии КИД (Государственный комитет по иностранным делам) было принято решение: наркоматов (министерств) по регионам не создавать, ограничиться назначением в федеральный наркомат по заместителю от каждого региона. Сегодня утром Госсовет это наше решение утвердил.
Значит Шеф уже в курсе облома. И ничего мне не сказал. Впрочем, когда ему было, если заседание Госсовета закончилось как раз перед инаугурацией?
– А как решили поступить с заявками в Лигу Наций?
– Тут все остается без изменений, – ответил Павел. – Заявка будет подана от каждой республики, подписавшей Союзный Договор.
Ну, хоть так. А с МИД в каждой республике мы, верно, и впрямь погорячились. Спрашиваю у Павла:
– Так что там замы. Заклевали?
– Не то слово, – вздохнул Павел. – Они ведь все искушенные дипломаты, не чета мне. Трудно мне их в ежовых рукавицах держать…
Я усмехнулся.
– А знаешь, почему трудно? Да потому, что тебе мои рукавицы велики, с рук сваливаются.
Подождав пока до Виноградова дойдет смысл сказанной мной двусмысленности (Смысл двусмысленности – красиво!) я продолжил:
– Так что изобретай, брат, другие методы воздействия на подчиненных.
– Да были бы они подчиненными – я б на них управу нашел! – вырвалось у Павла. Потом он смутился своей горячности и стал оправдываться: – Нет, правда. Это двойное подчинение – сплошная головная боль. У каждого моего зама параллельный начальник в Госсовете сидит.
– Ничего, – стал я успокаивать друга, – Это пока механизм новенький – сплошной скрип да скрежет. А когда притретесь друг к дружке, то всё у вас пойдет как по маслу. Да и к слову сказать, в других комитетах та же фигня, не один ты страдаешь.
– Во всех, кроме твоего, – заметил Павел.
– Так это понятно. Государственную безопасность дробить никак нельзя. А то мы вместо того, чтобы страну охранять, и будем только в своем ведомстве шпионов отлавливать.
– Кстати, о твоем ведомстве. Хочу тебя, Николай Иванович попросить, ты урезонь Турани-то. А то англичане нам постоянно пеняют на нарушение стокгольмской договоренности.
– Англичане, брат Павел, они ведь не меняются. Им сколько не уступай – все мало будет. Они, верно, опять на «Красный ислам» сетуют? Так Турани к нему давно никакого отношения не имеет. По крайней мере, формально. Так им при случае и передай.
– Да я-то передам… – Виноградов махнул рукой. – Ладно, это и в самом деле пустяки по сравнению с мировой революцией.
Однако! Такая шутка имела хождение в ТОМ времени, откуда она взялась теперь? Оказалось, что это вовсе и не шутка. Павла всерьез беспокоила активность Коминтерна.
– Из-за их неуёмной деятельности мне на заседания Лиги Наций хоть не появляйся, – жаловался Павел. – И откуда в вас, коммунистах, столько классовой ненависти?
– Ты, пожалуйста, не обобщай, – попросил я.
– Ну, да, – согласился Павел. – Вы в РКП поспокойнее будете. Хотя, не будь в правящей коалиции нас, эсеров, вы бы делов натворили!
Я промолчал. Не объяснять же непосвящённому в наше попаданство Павлу насколько он прав? А Виноградов продолжал витийствовать:
– Нас, эсеров, и в Социнтерне уважают. Нет, там, конечно, тоже спорят, но такого ора, как в Коминтерне нет. И ладно бы на горло брали. А то, чуть чего – сразу за винтовки хватаются. Это я сейчас про Германию. А нам потом отход побитых «спартаковцев» в Пруссию организуй! В итоге, страшная головная боль. С одной стороны, коммунисты у власти в Пруссии вроде как на законных основаниях: избраны всенародным голосованием, с другой стороны, Германия де факто на две части расколота. Как мне такое в Лиге Наций объяснять?
– Потерпи, – успокаиваю я Павла. – Скоро многие в твоей Лиге Наций станут терпимее к прусскому режиму относиться.
– Это ты опять про фашистов? – небрежно интересуется Павел. – Да не придут они к власти в Германии, никогда не придут! Я тебя наслушался – побывал на одном из их митингов (инкогнито, разумеется). Гитлер, скажу я тебе, оратор классный, но ведь откровенную чушь несет! Кто за ним пойдет? Результаты последних выборов мои слова только подтверждают.
– Не зарекайся, – предупреждаю я Павла. – Послушаем, что ты скажешь лет этак через десять.
– Да то же и скажу, – отмахивается Павел.
Ловлю себя на мысли «А хорошо было бы, если Виноградов оказался прав!». Вслух же произношу:
– Выходит, все так плохо?
– Ты имеешь в виду внешнеполитическую ситуацию? – уточняет Павел. – А я разве произнес слово «плохо»? Сложно, да – но не плохо. Взять наши отношения с США. Курс на сближение с этим динамично развивающимся государством, взятый с самого начала возникновения новой России, дает свои положительные результаты. Особенно в сфере бизнеса – это их любимое словечко. Тут наши взаимные интересы проявляются наиболее ярко. Политический же интересы серьезно рознятся. Поэтому друзьями наши страны назвать трудно, скорее, партнерами. Но и это нам ой как на пользу!
– Согласен, – сказал я, поднимаясь с кресла. – Нам пора. До банкета пять минут.

КОДЕКС ЗВЕЗДЫ
1933 год. Москва
Воробьёвы горы

Петлявшая по лесу тропинка в этом месте заканчивалась. Если рискнешь, сделаешь еще хоть один шаг, можешь не удержаться на краю крутого обрыва, сорвешься, полетишь вниз к Москве-реке, костей не соберешь…
Вот только зачем куда-то идти, если ты уже пришел, если открывается перед тобой простор необозримый, и весь он до самого горизонта заполнен одним только городом, имя которому Москва.

– Папка, как здесь здорово!
Жехорский посмотрел на счастливое лицо дочери, и уголки губ невольно раздвинулись в доброй улыбке. Им редко доводилось куда-то выбираться вот так вдвоем. Этим летом так даже почти и не виделись. Сначала Анна-Мария гостила в Петрограде, потом подоспела путевка в «Артек». Её отец, Секретарь Госсовета, в год Президентских выборов об отпуске вообще не помышлял. Но на этот день Жехорский заранее запланировал после обеда свободное время, которое без остатка и сожаления посвятил дочери.
Анна-Мария забрала из рук отца тяжелый морской бинокль и стала рассматривать город в многократном увеличении.
«Когда же она успела вырасти? – думал Жехорский. – Вот и пионерский галстук сносила. Теперь носит на груди – Господи, у неё уже наметилась грудь! – «молодогвардейский» значок («Молодая гвардия» – молодежная организация партии эсеров). Позади Средняя школа. Завтра первый день учебы в Старшей школе. Инженером быть не захотела, выбрала гуманитарное направление. Ну и правильно!»
– Папка, а я нашу новую квартиру разглядела! – похвасталась Машаня.
– Молодец! – похвалили Жехорский, хотя прекрасно понимал: привирает. Нет, саму стройку в начале Кутузовского проспекта отсюда рассмотреть, да еще в бинокль, конечно можно, но чтобы квартиру…
– Папка… – голос Анны-Марии чуть заметно дрогнул. – А мама любила здесь бывать?
Жехорский привлек дочь и та сразу к нему прильнула.
– Честно говоря, не знаю. – Жехорский невольно кинул взгляд на золотые купола Новодевичьего монастыря. – Боюсь, что она вообще про это место не знала. Мы ведь, когда её не стало, в Петрограде жили.
Какое-то время они стояли молча, любуясь открывающимся видом. Потом Машаня спросила:
– Папка, ты не заешь, зачем по лесу геодезисты шастают?
– Если ты имеешь в виду тех, что попались нам по дороге сюда, – знаю, – улыбнулся Жехорский. – Они площадку под строительство университета намечают.
– В Москве собираются строить еще один университет? – удивилась Машаня.
– Нет, мы просто собираемся вынести существующий университет за пределы Садового кольца, – пояснил Жехорский. – Это место – одно из трех возможных, куда он будет перенесён.
– Хорошо бы – сюда, – мечтательно произнесла Машаня. – Я бы здесь училась…
– А вот это точно нет, – огорчил дочь Жехорский. – Строительство начнется еще не скоро, и к тому времени, когда оно закончится, ты уже закончишь учебу в университете.
– Жаль, – вздохнула Машаня. Потом как-то странно посмотрела на отца. – Можно я у тебя спрошу?
– Спрашивай, – разрешил Жехорский.
– Правда, что это ты пишешь все указы, а Вавилов их только подписывает?
– Откуда ты извлекла подобную глупость? – удивился Жехорский.
– Из Жанки Коганович! – рассмеялась Машаня. – Она меня еще «кардинальшей» дразнит. Сказать почему?
– Не надо, – отказался Жехорский.
О том, что заместитель председателя Государственного Транспортного Комитета СССР (ГТК) коммунист Лазарь Коганович в числе прочих недоброжелателей за глаза называет его «серым кардиналом» при Президенте СССР, ему было известно.
– Права твоя Жанка только в одном. – Жехорский взглянул на дочь. – Составлением текста указов занимается не один Президент. Для этого у него есть большая группа помощников, и я среди них. Но подписывает указы Николай Иванович сам, никто в это время у него за спиной не стоит, и уж тем более рукой его не водит. Усекла?
– Усекла! – кивнула Машаня.
– И давай-ка ты Жанку поменьше слушай, – посоветовал Жехорский.
– Так я и не хочу слушать, – вздохнула Машаня, – да приходится: она ведь за соседней партой сидит. Папка, ответь, почему её отец на тебя так сердит, вы ведь одно дело делаете?
– А с чего ты взяла, что он сердит на меня? – удивился Жехорский. – Нет, дочь, это он на себя сердит. Не понимает в полной мере Лазарь Моисеевич того дела, которое делает, а впотьмах-то работать кому уютно? – вот и сердится. А поскольку признавать этого не хочет, то и ищет виноватых вокруг себя. Не было бы меня – нашел бы кого другого.
– А заменить его разве нельзя? – спросила Машаня.
– Вот вырастешь, выучишься и заменишь! – отшутился Жехорский. Потом он решил сменить тему разговора: – Ответь-ка мне вот на какой вопрос, – обратился он к Машане, – что ты думаешь о Соединенных Штатах Америки?
– Это наш самый большой торговый партнер и самый непримиримый идеологический противник! – не задумываясь, выпалила Машаня.
– Молодец, вызубрила, – похвалил Жехорский, – и в чем эта самая непримиримость состоит?
– В том, что у американцев на первом месте стоит жажда наживы, а у нас – жажда знаний. Папка, кончай меня экзаменовать!
– Уже кончил, – поспешил успокоить дочь Жехорский. – Тем более что ответила ты верно. То, что американцы – безусловно, великая нация – попутали приоритеты и поставили наживу впереди знаний – это их большая тактическая ошибка. Заметь, дочь, – тактическая! А вот в стратегии мы с ними почти во всём совпадаем. И у нас, и у них основным государственным приоритетом является Кодекс Звезды.
– Кодекс Звезды? – удивилась Машаня. – Никогда не слышала…
– И не от кого, кроме меня не услышишь, – подмигнул дочери Жехорский, – потому что я его сам придумал.
– Расскажи! – попросила Машаня.
– Да там все очень просто. Я имею в виду, Кодекс Звезды очень прост: светить всем!
– И это всё? – удивилась Машаня.
– А чего больше-то? В переложении на государство это означает предоставление равных прав и свобод всем в этом государстве рожденным, всем без исключения!
– Машаня задумалась, потом в сомнении покачала головой:
– Но ведь и у них, – я имею в виду негров – и, если присмотреться, у нас существует неравенство. Откуда оно в таком случае берется?
– Вот! – поднял палец к небу Жехорский. – Откуда неравенство… Я ведь не зря давеча сказал «рожденный». Человек под Кодексом Звезды рождается свободным. Свободу он начинает терять потом. Против воли: из-за цвета кожи, классовой принадлежности и т.п. Или добровольно: в основном, из-за лени, хотя тут можно долго спорить и найти, в конце концов, еще тысячи причин.
Но главная причина неравенства состоит в ненадлежащем исполнении основного закона государства, если этот закон соответствует Кодексу Звезды.
Машаня разочарованно вздохнула.
– Папка, я, честно говоря, не улавливаю разницу: с Кодексом Звезды, без Кодекса Звезды, если потом все равно найдутся те, кто все испортит.
– Не скажи, – покачал головой Жехорский. Под Кодексом Звезды всегда остается шанс, что все когда-нибудь наладится, а без него – полная безнадёга. Простой пример. Ты знаешь, что такое фашизм?
– Ну, да – не очень уверенно ответила Машаня. – В Италии, и, кажется, в Германии…
– Добавь сюда еще Японию, – посоветовал Жехорский. – там, если не по названию, то, по сути, то же самое. А именно: превосходство одной расы над другими, неприятие всякого инакомыслия, идолопоклонничество и прочие антидемократические «прелести». О причинах возникновения этой плесени на теле человечества много говорить не буду, скажу только, они есть, они объективны, в них надо разбираться, чтобы они не возникали впредь.
– Но пока эта, как ты её называешь, плесень, только распространяется, или я неправа?
– Права, дочь, права, – вздохнул Жехорский. – И, к сожалению, пик мощи фашизма еще впереди. Но потом будет – и это неизбежно! – падение в пропасть. Жаль только, что эта «эпидемия» будет стоить человечеству миллионов жизней…
– Почему миллионов? – испугалась Машаня.
Жехорский опомнился. Как он сподобился втюхивать четырнадцатилетнему подростку мысли, до понимания которых не доросли многие весьма ученые дяди и тёти? Потому Жехорский постарался улыбнуться как можно беззаботнее.
– Я разве сказал «миллионов»? Извини, увлекся. Все это, дочь, не более чем теория, которую тебе лучше всего выкинуть из головы, потому что практика, вот увидишь, покажет совершенно иное! Ладно, давай полюбуемся еще немного панорамой, да поедем домой. Не забывай, тебе завтра в школу!

СВАСТИКА НАПОЛЗАЕТ
Пруссия (подмандатная территория СФРР)
Кёнигсберг

В отличие от Анны-Марии Жехорской, которая – исключительно по дороге в школу, и если пребывала в одиночестве – любила тихонько насвистывать, Эрих Кох в грехе воспроизводить мелодии посредством выпускания воздуха через вытянутые в трубочку губы замечен не был. Что, спросите, общего между московской школьницей и германским чиновником? Так, мелочь, пустяк… Просто в те погожие осенние деньки, когда новенькие туфельки Анны-Марии мерили дорогу от дома до школы, начищенные до блеска сапоги обер-президента Пруссии Коха мерили расстояние от трапа самолета до ожидающего его автомобиля. Оставим на время Анну-Марию, пусть девочка спокойно учится, и сосредоточим все внимание на событиях, в эпицентре которых вот-вот окажется… да нет, уже оказался Эрих Кох.
Увы Николаю Ежову! Его надеждам увидеть председателя Государственного комитета иностранных дел Виноградова в роли провидца (помните заявление дипломата насчет того что нацисты никогда не придут к власти?) в конце января 1933 года пришёл кердык. Маразматик Гинденбург трясущимися руками повесил цепь канцлера Германии на шею Адольфа Гитлера, тем самым наложив на великую нацию страшное проклятие, избавляться от которого ей придётся через кровь и страдания, и ладно бы только свои…
Но в тот день скорбно покачали головами разве что наши попаданцы. Остальной мир и ухом не повел, кроме, разумеется, немцев, которые почти поголовно радовались, правда, по разным поводам. Ну, чему радовались сторонники Гитлера – понятно, а чему радовались остальные, те же коммунисты, например? Вот слова, сказанные во время митинга на одном из кёнигсбергских заводов лидером немецких коммунистов Эрнстом Тельманом. «Товарищи! Приход нацистов к власти лишь приближает нашу победу! Трудно найти для Германии более несостоятельное правительство. Очень скоро это станет ясно всем и тогда власть естественным путем перейдет в руки левых сил во главе с коммунистами!» Сомневаетесь, что он такое говорил? Ну не говорил, так думал, какая разница? Главное, что теперь, нервно расхаживая по кабинету в ожидании прибытия наместника Гитлера, министр-президент Пруссии Эрнст Тельман был настроен далеко не столь оптимистично.
«То, что Эрих Кох еще и гауляйтер – это не страшно. В нашем Гау как раз сторонников Рот Фронта в разы больше чем нацистов. И это даже не смотря на то, что последнее время на улицах города крепкие парни подозрительной наружности стали попадаться гораздо чаще, чем хотелось бы. Понаехали! Казалось бы, граница с Польшей наглухо закрыта, побережье патрулируется, а они лезут и лезут!»
Граница Пруссии с Польшей – это вообще отдельная история. После войны 20-го года Польша получила выход к морю западнее Данцига, тем самым не только прирезав кусок Западной Пруссии, но и отрезав оставшиеся под надзором России прусские земли от остальной Германии. Если до этого «Польским коридором» называли разрешенный для поляков проход через немецкие земли к Данцигу, то теперь так стали именовать новые польские владения, отделяющие прусский прибрежный анклав от остальных Германских земель. Полякам представилась отличная возможность поквитаться со своим извечным врагом за прежние унижения. Запретить сообщение между частями Германии они (поляки) не могли: не дозволял договор с Россией. А вот досматривать все грузы и запрещать транзитным пассажирам покидать вагоны на всем протяжении, пока поезд шел по польской территории, – это они вполне могли себе позволить.
Германию лихорадило. То в одном, то в другом месте левые, подстрекаемые Коминтерном, пытались захватить власть и всякий раз неудачно. Побитые, из тех, что не были схвачены или убиты, частью рассеивались, а частью устремлялись в единственную германскую провинцию, где их товарищи пребывали у власти, придя к ней когда-то вполне законным путем. Полякам на соседские дрязги было плевать, они неплохо наживались на транзите. Так продолжалось до тех пор, пока пограничный переход контролировали «спартаковские» отряды. Когда же бои разгорелись вблизи границы, поляки тут же транзитную ниточку (с одобрения России) перерезали, от греха подальше. Теперь сообщение между анклавом и не анклавом осуществлялось частично по воздуху, а в основном по морю. Население Пруссии прирастало преимущественно за счет оппозиционеров, что раз за разом обеспечивало Рот Фронту устойчивый перевес на выборах всех уровней. Российские заказы обеспечили анклаву экономический рост, тогда как остальная Германия барахталась в кризисе. В Пруссию вслед за левыми потянулись и те немцы, что были далеки от политики, в основном квалифицированные рабочие, деятели культуры, инженеры, ученые. Властям Германии такое перераспределение людских ресурсов не нравилось. Они пеняли Польше – поляки разводили руками. Они пеняли России – русские разводили руками. Они пеняли Лиге Наций – весь мир разводил руками. Пруссия – часть Германии отвечали немцам поляки, русские и Лига Наций. Миграция населения внутри страны – ваше внутреннее дело.
Немцы и так на весь мир обиженные стали обижаться на него еще сильнее. Гитлер, придя к власти, пообещал нации обиду эту привести в исполнение. Начал новый канцлер с того, что вывел Германию за рамки Лиги Наций.
А затем Фюрер призвал Рёма.
– Скажи мне, Эрнст, – потребовал Гитлер, тыча пальцем в то место на карте Германии, где располагалась Пруссия, – кто здесь стоит во главе Sturmabteilungen (штурмовые отряды, СА)? Можешь не отвечать! – пресёк Гитлер попытку Рёма открыть рот. – Ибо мне не интересно имя человека, бездарно провалившее важнейшее поручение партии! По его, и только по его вине коммунисты все еще чувствуют себя в Пруссии хозяевами положения, тогда как их место в концентрационных лагерях! Срочно найди замену этому неудачнику, Эрнст. Пусть тот, кто его сменит, немедленно отправляется в Пруссию. Пусть возьмет с собой сотни, нет, тысячи проверенных бойцов! С режимом Тельмана должно быть покончено в самое ближайшее время! Ты меня понял, Эрнст?!
Главарь штурмовиков, чья красная рожа, за время выволочки, которую устроил ему Гитлер, стала и вовсе цвета варёной свеклы, вскинул руку в нацистском приветствии и со всей дури рявкнул:
– Jawohl, mein F;hrer! (Что в русской транскрипции пишется как «Яволь, мой Фюрер!»)

Польские пограничники нервничали. Такого количества немцев призывного возраста на границе с «Польским коридором» не скапливалось даже во время повального бегства «спартаковцев» через транзит в Пруссию. Хотя, может, потому и не скапливалось, что транзит был открыт. Потом его (транзит) закрыли, и сделали это сами поляки. Теперь германское правительство требовало возобновления транзита. В Варшаве крутые политики чесали в затылке. С одной стороны, напрягать отношения с немцами ой как не хотелось. Да и англичане подзуживали: да откройте вы им этот чёртов транзит! С другой стороны, Петроград ясно дал понять: возобновите транзит – про добрые отношения можете забыть! Бедная Польша как всегда оказалась меж двух огней. Возобладал здравый смысл. Дело даже не в том, что немцев поляки недолюбливали все-таки чуточку больше чем русских. С русскими помимо этого можно еще и торговать, а с немцами какая нынче торговля? Транзит решили не открывать. Но чтобы подсластить немцам пилюлю Варшава негласно намекнула Берлину: мы, мол, дадим указание пограничникам закрывать глаза на переход границы, не всем скопом, конечно, а человек по десять за ночь. Дальше пусть себе тихонько пробираются в Пруссию не тревожа местное население.
Гитлер был взбешен: очередное унижение от поляков! Десять человек за ночь, это что же получается: около четырех тысяч в год, что ли? Пусть столько же удастся переправить морем. Всё равно, восемь-девять тысяч бойцов в год, когда требуется не менее сорока тысяч, чтобы организовать хотя бы подобие сопротивления коммунистическому режиму. Ждать и копить силы еще в течение пяти лет? Нет, нет и нет! Гитлер вызвал Коха.
– Эрих, мне нужна Пруссия. Нужна немедленно, сейчас же, максимум через год! Назначаю тебя обер-президентом мятежной провинции, делай что хочешь, но Пруссию мне добудь!

Ну, раз уж мы с вами про это узнали, то мимо глаз и ушей союзной разведки (союзное – все, что имеет отношение к СССР) такая информация тем более не могла проскочить. «Наши» поделились разведданными с немецкими товарищами в Пруссии. Теперь понимаете, почему Эрнст Тельман нервно расхаживал по кабинету в ожидании приезда Коха? Ничего хорошего от прибытия нацистского эмиссара, который, к тому же, пусть и формально, являлся начальником Тельмана, лидеру коммунистического анклава ждать не приходилось.

1934 год
Германия. Свинемюнде

– Говорю тебе, Вильгельм, приезд Гитлера – это знак свыше.
Два офицера прогуливались вдоль берега моря в виду крепостных укреплений. Один – тот, что произнёс фразу о приезде Гитлера – был одет в форму подполковника вермахта, другой был морским офицером в чине капитана-цур-зее (капитан 1-го ранга) и являлся комендантом крепости Свинемюнде.
– Ах, Вальтер, – слабо улыбнулся моряк, – ты действительно полагаешь, что этот ефрейтор что-то смыслит в разведке?
– Я полагаю, что он ни черта не смыслит ни в разведке, ни еще во множестве вещей, – рассмеялся Вальтер. – Но зато я знаю, – недаром я офицер абвера! – что Гитлеру позарез нужна Пруссия. Он и сюда-то едет только затем, чтобы быть ближе к предмету своих воздыханий. И если ты сумеешь предложить ему план, как приблизить осуществление этой его идеи фикс с помощью агентов абвера (Я считаю твои соображения по реорганизации нашей службы просто гениальными!), думаю, вскоре я буду трудиться уже под твоим началом!
– Ты действительно так думаешь? – спросил моряк.
Подполковник пожал плечами.
– Насчет того, что ты сможешь вывести абвер на совершенно иной уровень – в этом я просто уверен. Что касается разговора с Гитлером… Скажу честно, Вильгельм, здесь моя уверенность колеблется в пределах пятидесяти процентов.
– Спасибо за откровенность! – поблагодарил моряк.

– Вы, что действительно думали, что это, – Гитлер потряс в воздухе листами бумаги, – может меня заинтересовать? Вы предлагаете провести реорганизацию абвера и просите на это немалые деньги и это тогда, когда мы используем все средства чтобы поднять Германию с колен? А что взамен? – Гитлер вышел из-за стола и встал перед вытянувшимся по стойке смирно комендантом. – Вы обещаете преподнести мне Пруссию, как вы выражаетесь, на блюдечке, только через два года? Отвечайте!
– Для того чтобы подрывная работа в тылу противника дала результат требуется время, – ответил моряк.
– Вам требуется время и деньги! – с сарказмом в голосе вскричал Гитлер. – А вот Коху не требуется ни того ни другого, только люди. А людей у нас много! И сегодня, вы слышите, сегодня штурмовики Коха займут Данциг! А затем пройдут победным маршем по всей Пруссии! А вы с вашим предложением мне неинтересны. Убирайтесь! Прочь с глаз моих, Канарис!

Пруссия (подмандатная территория СФРР)

Сначала захватим Данциг, а потом очистим от коммунистической заразы всю Пруссию! Прямолинейно? – Да! Попахивает авантюрой? – Не без этого. Но кто сказал: неосуществимо? Тем более что, обвиняя нацистов в прямолинейности, мы, пусть самую малость, но погорячились. Некая хитрость в плане всё-таки присутствовала…

Второй день столица Пруссии Кёнигсберг был охвачен беспорядками. В том, что это дело рук нацистов, сомнений не было. Российские военные в полном соответствии с мандатом Лиги Наций взяли под охрану наиболее значимые городские объекты, все места, где работали и проживали иностранные граждане, полностью перекрыли дорогу от Кёнигсберга к военно-морской базе Пилау. Но в местные разборки русские не лезли: в своих делах разбирайтесь немцы сами! Разберемся, бодро рапортовал начальник прусской полиции. Вот подтянем резервы из других городов и разберемся!

Истинный ариец, член НСДАП с 1930 года, штурмовик СА – «Ночь длинных ножей» была еще впереди – Хорст Лемке, прячась за углом пакгауза на одной из железнодорожных станций Данцига, наблюдал за погрузкой специального полицейского подразделения. Когда двери вагонов закрылись и машинист паровоза, дав свисток, тронул состав с места, Лемке докурил папиросу, затушил окурок и направился в сторону станционного здания, где испросил разрешения сделать один телефонный звонок.
– Только недолго, – буркнул дежурный, пододвигая в сторону Лемке телефонный аппарат.
– Всего несколько слов, – заверил Лемке и не обманул. «Гвозди отгружены» – это все, что он сказал в трубку.

Когда, примерно через полчаса (пока сообщение гуляло по инстанциям внутри Данцига, пока оно передавалось в Кёнигсберг…), про «отгруженные гвозди» доложили Коху, тот распорядился: «Пусть начинают!»

Существует множество способов захватить город. Самый продолжительный и нудный способ – это одержать победу на муниципальных выборах. Поэтому более нетерпеливые начинают с захвата мостов, почты и телеграфа. Штурмовики Коха решили начать с арсенала. Подъехали на четырех грузовиках и потребовали впустить их на территорию особо охраняемого объекта. «Ребята, вы на экскурсию?» – спросил начальник караула и, получив утвердительный ответ, велел открыть ворота.
Ну вот. Опять измена. Как это банально…
А начкар уже провел «экскурсантов» в помещение, посреди которого громоздились длинные ящики, уложенные в штабеля.
«Можете осмотреть экспонаты», – предложил офицер. Штурмовики тут же стали открывать ящики и извлекать из них винтовки. Когда все вооружились, главарь штурмовиков поинтересовался: «А где патроны?» – «В соседнем складе», – ответил офицер. «Вы нас туда проводите?» – «Боюсь, что не получится, – покачал головой начкар. – На этом экскурсия окончена. Вам остается только положить экспонаты на место и сделать hende hoh! (руки вверх!)» – «Предатель!» – вскричал штурмовик и попытался замахнуться прикладом, но его остановил немигающий зрачок пистолета, который предупреждающе уставился на него из рук офицера, да лес ружейных стволов, который вырос за плечами начкара. А поскольку винтовки у солдат были заряжены (в отличие от тех, что находились в руках штурмовиков), то парням со свастикой на рукавах не оставалось ничего другого, как подчиниться, и доиграть пьесу по чужому сценарию.

Пароход «Глория» уже который час болтался на внешнем рейде Данцига в ожидании лоцмана. Капитан, не покидавший все это время рубку, находился в крайней степени раздражения. Настроение у капитана испортилось еще в Штеттине, когда ему навязали принять на борт несколько сотен вооруженных штурмовиков. И хотя за то время, что Гитлер был у власти, капитан уже научился выкидывать руку в нацистском приветствии, в душе он одобрял далеко не все поступки «бесноватого». Вот и идея доставить в центр Данцига чуть ли не полк головорезов Рёма не вызывала у морского волка того восторга, который переполнял трюмы вверенного ему судна, где розовощекие пассажиры всю дорогу горланили песни, подогревая свой патриотизм изрядным количеством спиртного. А тут еще их командир нервно маячил у него за спиной то и дело заставляя связывать с портом на предмет прибытия лоцмана.
Когда же лоцманский катер прибыл, но не один, а в сопровождении двух сторожевиков, у капитана возникло стойкое осознание того, что ближайшую ночь он вполне может провести не в своей каюте, а в тюремной камере. Дальше этого он даже боялся загадывать. То, что на мостик вместо лоцмана поднялся офицер пограничник, лишь убедило капитана в том, что мыслит он в правильном направлении.
Капитан шагнул было навстречу прибывшему, но его опередил командир штурмовиков.
– Что все это значит?! – прокричал он, обращаясь к офицеру. – По какому праву вы препятствуете заходу судна в порт? И где, чёрт возьми, лоцман?!
Офицер с невозмутимым видом дождался, пока мелкий фюрер угомонится, потом заговорил, обращаясь к шумливому штурмовику:
– Господин не знаю, как вас величать, если судно до сего времени не пустили в порт, значит, на то были весьма веские причины. Но и теперь, когда этих причин больше нет, прежде чем вы начнете движение к входу на внутренний рейд Данцига, нам с вами предстоит утрясти еще целый ряд формальностей, господин капитан должен всё это знать. Но… – в этом месте офицер сделал многозначительную паузу, потом продолжил: – Мы можем избежать всей этой утомительной процедуры, если вы соблаговолите выслушать следующее. Считаю своим долгом сообщить вам, господа, что не далее, как сегодня днем, группа молодчиков, одетых в такую униформу как на вас, – офицер показал на штурмовика, – попытались силой овладеть арсеналом. Скажу сразу: попытка провалилась. Мятежники арестованы. В настоящее время силы правопорядка вылавливают по городу остальных членов банды. Если вы, – офицер посмотрел на побледневшего штурмовика, – после услышанного не передумаете присоединиться к «веселью», то – милости просим! Мы дадим вам лоцмана, и он проведет судно к причалу, где вас уже ждут усиленные наряды полиции. Прямо с судна вы пересядете в машины, которые отвезут вас за город, где для вас и ваших друзей оборудован концентрационный лагерь – всё как вы любите. Но перед этим мы досмотрим судно и изымем всё имеющееся на борту оружие. Я всё сказал, господа, теперь слово за вами!
Капитан посмотрел на штурмовика и с удовлетворением отметил, что тот выглядит теперь, верно, не лучше его самого. Пауза длилась где-то около минуты, наконец штурмовик выдавил из себя, обращаясь к капитану:
– Мне нужна связь.
Капитан посмотрел на офицера, тот пожал плечами.
– Ничего не имею против.
– Проводите этого господина в каюту радиста, – распорядился капитан.
Когда через несколько минут штурмовик вновь оказался в рубке, бледности на его лице поубавилось, а вот расстройства, наоборот, прибавилось.
– Мы возвращаемся в Штеттин, – глядя в сторону, сказал штурмовик.
– Счастливого пути! – чуть насмешливо откозырял офицер и покинул рубку.

Германия. Свинемюнде

Гитлер сообщение о фиаско, постигшем Коха, выслушал на удивление спокойно. Немного помолчал, потом промолвил:
– Эрих не виноват, это все Рём…
Потом Фюрер вызвал к себе Канариса…

Петроград

– Первую битву у фашизма мы выиграли, выпьем за это!
Николай решительно двинул рюмку вперед и вверх, Глеб и Ольга устремили свой хрусталь навстречу.
– Славная победа! – разливая по второй, заметил Глеб. – Может статься, на этот раз она будет решающей!
– Даже так? – удивилась Ольга, потом повернулась к Николаю: – Ёрш, теперь-то ты можешь рассказать, как там всё было?
Ежов, рот которого в этот момент закусывал, поспешно кивнул и лишь протолкнув еду в желудок заговорил, начав с ответа Глебу:
– Решающая, говоришь? Не знаю, не уверен… Впрочем, время покажет!
Потом он повернулся к Ольге.
– А вот насчет того, что победа получилась славная, я с Васичем полностью солидарен! Затею с переворотом мы – под «мы» я подразумеваю и нашу разведку, и разведку наших немецких товарищей – просекли задолго до начала основных событий. К слову сказать, трудно было такое не просечь! Фашисты пёрли в Пруссию и с суши, и с моря. Мы достаточно активно этому проникновению препятствовали и этой своей активностью заставили наших врагов отважиться на самую настоящую авантюру. Кох с Рёмом ведь что удумали? За несколько дней до часа «Ч» штурмовики устраивают беспорядки в Кёнигсберге, в то время как в Данциге в это же время тишь да гладь. Тем самым они хотели создать впечатление, что все их силы брошены на то, чтобы захватить столицу Пруссии. Власти, купившись на эту уловку, стягивают большую часть полицейских сил и отряды своих сторонников в Кёнигсберг. И тогда настает черед выступить штурмовикам в Данциге. Там уже всё должно было произойти по-взрослому, никаких тебе уличных беспорядков. Захват с помощью предателей из числа военных арсенала, вооружение огромного числа штурмовиков, основные силы которых сосредоточены не в Кёнигсберге, а как раз в Данциге, высадка прибывшего из Германии десанта: ап! и город в наших руках. Я имею в виду: в руках фашистов.
– А почему ты назвал это авантюрой? – спросила Ольга. – Вполне себе жизнеспособный планчик…
– Ну да, – согласился Николай, – при условии, что мы бы про него ничего не знали и на их бы уловку купились. Но мы-то знали – потому и авантюра!
– Хорошо, – кивнула Ольга, – будь по-твоему. В конце концов, кто мне ближе: ты или фашисты? Лучше ответь: дальше-то что?
– С Пруссией? – уточнил Николай. – Думаю, все будет в порядке. Дождемся от фашистов очередной глупости и отделим Пруссию от Германии!

Ежов оказался прав. Через месяц после неудачной попытки захватить власть в мятежной провинции с помощью штурмовиков Гитлер подписал указ о смещении Тельмана с поста министра-президента Пруссии, назначив на этот пост Геринга, на что прусский парламент отреагировал моментально: Пруссия объявила о временном выходе из состава Германии. Лига Наций выразила по этому поводу единодушное сожаление (даже Россия не была против), признавать независимость Пруссии отказалась, но дальше слов не пошла, призвав немцев уладить свои внутренние дела за столом переговоров. Гитлер был в ярости, но что он мог поделать? О Drang nach Osten (Дранг нах Остен) в те дни ему оставалось только мечтать…

1936 год
Петроград
ОЛЬГА

– Ты чего, мать?
Глебы, оба два, смотрели на меня слегка недоуменно и чуть озабоченно. И в этом я их понимаю. Шла, шла и встала посреди мостика. Чего встала? А ничего, Ёшкин каравай! Хочу и стою! Погода по питерским меркам хорошая: сверху не льёт, а наоборот, даже припекает. Под ногами гладь… Да нет! Какая к черту гладь? Под ногами мост, а вот под ним, можно сказать, гладь канала Грибоедова. А за каналом дом, откуда щурится на брызнувшее меж тучек солнышко свежевымытыми стеклами знакомая квартира. Так уж и свежевымытыми? И не сомневайтесь! Наташа Ежова такая аккуратистка. А уж по случаю праздника…
Смотрю на мужчин – своих мужчин. Тех, что нас охраняют, я уже привыкла, не в обиду ребятам будет сказано, не замечать. А моих – только слепой не заметит. Все встречные бабы, уверена, слегка окосели. И как за таких орлов хоть краешком глаза, да не зацепиться? И красивы, – даром, что похожи, – и военная форма им ой как к лицу. (На Глебе младшем – курсантская с лётными петлицами, на Глебе старшем – высшего комсостава с маршальскими звездами). Улыбаются, черти. Поняли, что не хворь внезапная меня посреди мостика остановила, а блажь на бабу накатила, вот и радуются. И меня, за компанию, на улыбку пробило. Подхожу к ним и на полном серьёзе заявляю:
– Чего посреди дороги встали, аль притомились?
– Ах, так! – Глеб подморгнул сыну, они меня с двух сторон под руки подхватили, над мостовой приподняли и понесли прямиком к парадному.

Дверь отворила Ритка – младшенькая «ежиха». И целуется, и раздеваться помогает (больше, правда, под ногами путается), и тараторит – всё одновременно!
– Ой, тетечка Лёлечка, я в окошко видела, как вас дядя Глеб с Глебушкой через улицу несли – так здорово! А мама на кухне пироги печёт, а я ей помогаю!
Без нее бы не догадались – аромат на всю квартиру! Из кухни, по-хозяйски вытирая руки о фартук, показалась Наташа.
– Уймись, звонок! – нестрого прикрикнула на Ритку и стала с нами здороваться.
– Мужики что, в полном составе на вокзал укатили? – спросил Глеб после того как уколол усами Наташину щеку.
– Ну да, – ответила она, потирая потревоженное место, – всё одно на двух машинах ехать пришлось.

ТАРЫ-БАРЫ ВОКРУГ ТАРЫ…

Курьерский из Москвы прибывал точно по расписанию. На перроне Московского вокзала четверо военных стояли особняком. Небольшая зона отчуждения образовалась вокруг них не из страха – из почтения. «Сам Ежов, – судачили в толпе, – с охраной!» – «Да нет, – отвечали им, – какая охрана? Это ж сыновья его. Видишь, на них форма курсантская?» – «А как же он, да без охраны?» – «А кого ему, чудак человек, в Питере опасаться? Тут за него любой горло перегрызёт!»
Обрывки этих пересудов долетали до Председателя комитета государственной безопасности СССР Николая Ежова, и ему – черт возьми! – было приятно такое слышать. И про сыновей, – Наташка, умничка, родила ему тройню! – и про то, что не нужна для него в Питере охрана; хотя таковая была, – куда ей деться? – разве что в глаза не бросалась.
«Вот ведь, год тот же, а Ежовы разные!» – усмехнулся маршал и шагнул к застывшему у перрона вагону.
Проводник споро протер поручни и пригласил пассажиров на выход. Из «мягкого» люди выходили солидные, значимые. Все здоровались с Ежовым: кто раскланивался, кто козырял. Николай машинально брал под козырек и ждал, когда в дверях появятся те, ради кого он сюда и прибыл. Разумеется, место себе они выбрали в конце очереди. Первым в проеме встал его старинный друг Михаил Жехорский, Шеф, поседевший еще тогда, в двадцатом, и с тех пор как-то и не изменившийся. Не успел Николай заключить друга в объятия, как на перрон выпорхнула Анна-Мария, дочка Макарыча, и повисла у него на шее. С улыбкой наблюдали за этой сценой и отец Машани и сошедший на перрон адмирал Берсенев. А та, расцеловав «дядечку Колечку» в обе щеки, уже перепорхнула с криком «Привет, богатыри!» в сторону сыновей Ежова. Николай обнялся с шурином и спросил, заглядывая ему за плечо: – А это, никак, Кирилл?
– Он самый, – улыбнулся Вадим.
– Ну, здравствуй, племянник!
Только и успел что обнять, как вихрем налетела Машаня и оттащила Кирилла в сторону сыновей.
– Знакомьтесь! – звенело над перроном – Это Кирька, а это Петька, Сашка и Николка!
Парни, снисходительно поглядывая на бестию с косичками, которую они с малолетства привыкли считать сестренкой, степенно здоровались с двоюродным братом.
– Как на Машу похожа, – сказал Николай, становясь рядом с Михаилом.
Тот лишь коротко кивнул, не сводя любящего взгляда с вертящейся возле парней дочки.
К машинам шли двумя группами. Впереди четверо парней с вещами в руках и крутящаяся подле них Машаня. Среди них разговор шел молодой, задорный, но скорее пустяшный. Старшее поколение отставало шагов на десять. Говорили здесь негромко о вещах серьезных.
– Что там японцы? – спросил Ежов у Берсенева.
– Готовятся, – ответил адмирал.
– А мы что?
– Так и мы готовимся, – усмехнулся Берсенев, – второй авианосец заложили!
Николай кивнул. В Берсеневе он не сомневался. Да и в курсе был, честно говоря. А вопросы задавал больше для разговору. Вот и теперь спросил о том, что ему было уже известно:
– Слышал, Президент тебе полномочий добавил? Ты у нас теперь вроде как адмирал-губернатор?
– Только вчера все случилось, а вы уже прозвище придумали? – от души рассмеялся Берсенев.
– Случилось вчера. А указ о твоем назначении помимо командующего флотом еще и на пост Полномочного представителя Президента в Дальневосточной республике был заготовлен давно.
– И не без твоего участия? – посмотрел на маршала адмирал.
– Не без этого, – не стал скромничать Ежов. – Но больше Шеф постарался. Ну, так ему это по штату положено.
Берсенев кивнул. О влиянии Жехорского на Президента ходили легенды. Теперь он (Жехорский) в беседе участия не принимал. Отстал, к разговору, казалось, не прислушивался, весь ушел в себя.
– Не любит Шеф в Питер приезжать, – вздохнул Николай. – Говорит, что все ему здесь о Маше напоминает.
– Что, с тех пор так ни с кем и не сошелся? – полюбопытствовал Берсенев.
– Хреново ты его знаешь, – хмыкнул Николай. – Разве что год без бабы продержался. – И тут же поправился: – Но все только здоровья для, каждый раз короткий роман и в дом ни ногой!
– Ты и про это знаешь? – хитро прищурился Берсенев.
– Исключительно от него, – поторопился сказать Ежов. Кинул взгляд на хитрую рожу шурина и решил слегка оскорбиться. – Ты что, думаешь, я другу в постель заглядываю?
– Что ты, что ты, – поспешил соскочить со скользкой темы Вадим.
– А вы, братцы, никак мои косточки перемываете? – раздалось за их спинами.
Жехорский нагнал друзей и втиснулся между ними.
– Как ты мог такое про нас подумать? – делано возмутился Ёрш.
– Потому что знаю вас, чертей, как облупленных, да и не оглох еще, – усмехнулся Михаил. – Да вы не тушуйтесь, – последнее относилось исключительно к Берсеневу, который и в правду испытал некоторую неловкость, – вам в этом вопросе дозволено многое, если не сказать все! А Питер я не разлюбил, просто бывать здесь для сердца тревожно…
После этих слов меж них троих в речах наступила пауза. Теперь они просто шли рядышком, улыбались отдельным долетавшим до ушей фразам щебечущей впереди молодежи, пока таким порядком не дотопали до ожидавших их авто.

Разговор продолжился в машине. Молодежь (все пятеро) набились в первое авто. Ежов, Жехорский и Берсенев устроились на заднем сидении служебного автомобиля Председателя КГБ, машина с охраной замкнула кортеж.
Ежов нажал на кнопку, и поднявшееся стекло наглухо разделило салон автомобиля.
– А Машаня уже совсем невеста, – сказал Николай. – Вот только характер тот же: все такой же «звонок»!
– Неправда ваша, – возразил Михаил. – Дочь у меня повзрослела не только внешне, она стала намного серьезнее. А сегодня, это так, детство вспомнила!
– Как она окончила школу? – спросил Николай. – Медаль все-таки профукала?
– Профукала, – рассмеялся Михаил, – на это у неё серьезности не хватило. Но аттестат всё равно очень приличный!
– Но Кирилл-то, надеюсь, медаль не упустил? – обратился Николай к шурину.
– Не упустил, – подтвердил Вадим, в голосе его слышалась гордость за сына.
– Не передумал, куда поступать будет? – продолжил допытываться Николай.
– Не передумал, – подтвердил намерения сына Вадим.
– Кстати, почему Петроград? – вмешался в разговор родственников Михаил. – В Москве я этот вопрос задать не успел, спрашиваю сейчас. Ведь во Владивостоке, я слышал, очень приличное военно-морское училище?
– Так он у нас в подводники собрался, – пояснил за шурина Николай, – а такой факультет есть пока только в Петрограде.
– Понятно… – протянул Михаил.
– Еще нет, – сказал Николай. – Я имею в виду, не все тебе еще понятно в причине, побудившей Вадима привезти сына в Петроград. Есть еще один немаленький нюанс, но об этом он тебе сейчас расскажет сам.
Михаил посмотрел на Вадима.
– Понимаешь, – начал тот, – в Москве у нас действительно не хватило времени об этом поговорить… В общем, Миша, я хочу, чтобы Кирилл принял участие в разговоре, который вы наметили провести с детьми. Ты ведь не будешь возражать?
Михаил перевел взгляд на Николая.
– Если я правильно понимаю, моё слово последнее?
Ежов мимикой лица подтвердил его догадку.
– Я не возражаю! – поставил жирную точку Жехорский. Потом он обратился к Николаю:
– Твои-то почему уже в курсантской форме?
– А ты разве забыл? – удивился Ежов. – Они ведь Старшую школу с военным уклоном закончили.
– Это я помню, экспериментальный класс и все такое. Но разве на поступлении в училище это отражается?
– А ты что, думал, я для них особые правила изобрел? – обиделся Ежов. – Нет, Шеф, здесь все по чесноку. После школы, если аттестат подходящий, зачисление автоматом в любое военное училище. Дальше – отпуск до начала занятий. Но мои парни от отпуска отказались и уже службу тянут. Потому им форму и выдали, авансом. А сегодня они в увольнении.
– Вон оно как… – протянул Жехорский.
– Да, вот так! – сказал Ежов и тут же сменил тему разговора.
– Ты Крупскую когда видел?
– Да буквально вчера, – ответил Жехорский, – соседка, как-никак, а что?
– Просто хотел узнать, как она…
– Тебе привет точно не передавала, – усмехнулся Жехорский. – А так, ничего, держится бодрячком.
(Ленин, после того, как истёк второй и последний дозволенный Конституцией срок пребывания на посту Президента СССР (т.е. после 1933 года), никаких государственных постов больше не занимал, потому что много болел, и прожил еще только два года. В прошлом году его похоронили в Петрограде на Волковом кладбище со всеми причитающимися бывшему президенту почестями. Крупская и до, и после смерти Ленина работает в газете «Правда»).
– А вы знаете, – после небольшой паузы, сказал Михаил, – я об этом раньше не рассказывал, но перед смертью он меня позвал в Горки.
Ни Ежов, ни Берсенев, не уточнили кто это «он», и так было понятно.
– О многом не говорили, – продолжил Михаил, – он вообще уже говорил с трудом. Попросил только чтобы я проследил за тем, чтобы его похоронили рядом с матерью. Я пообещал…
– И слово свое сдержал, – сказал Николай, – хотя и ТЕПЕРЬ нашлись желающие упечь Ильича в мавзолей.
– Да уж, – передернулся Жехорский от неприятных воспоминаний. – Хорошо, Надежда Константиновна меня поддержала. Ей самой после смерти мужа из Горок пришлось уехать. А мы как раз первую очередь «золотого» квартала сдали, ну и пробил я ей там квартиру. Так и стали соседями…
– «Золотого», говоришь? – улыбнулся Николай. – И кто такое название придумал?
– Ну, не я же, – вздохнул Михаил. – Народ. Он у нас, сам знаешь, языкастый.
– Это точно, – согласился Николай, – чего-чего, а этого у нашего народа не отнимешь… И как там? Шеф, расскажи!
– Ты же там был, – покосился Жехорский на друга.
– Только во время строительства, – быстро ответил Ежов.
– Пусть тебе твой шурин расскажет, – кивнул Жехорский на Берсенева. – Он буквально вчера всем там восхищался, а у меня, верно, уже глаз замылился.
– Ну, давай, тогда ты рассказывай, – повернулся Ежов к Берсеневу.
– Я ведь в Москве редко бываю, – начал Берсенев, – да и то всё время проездом. Скажу честно: Питер мне ближе. Но в этот раз Москва меня удивила. Куда ни кинь взгляд – повсюду грандиозная стройка идет! Где дома новые возводят, где в землю зарываются: метро строят. Это я все из окна автомобиля видел, когда Миша меня в Кремль вез.
– Ты его что, в аэропорту встречал? – посмотрел Николай на Михаила, и, не дожидаясь ответа, обратился уже к Берсеневу, правда, в шутливом тоне: – Ты это, брат, цени, сам Секретарь Государственного Совета СССР тебя у трапа встречал! Ведь у трапа, Шеф?
– У трапа, у трапа, – успокоил Жехорский Ежова. – И он, кстати, оценил это и без твоей подсказки: целый бочонок красной икры презентовал, не считая прочих подношений!
– Что, правда? – спросил Николай у Вадима. – Целый бочонок? А сюда-то икру везёшь, или всё на взятки пустил?
– И сюда везу, – улыбнулся Берсенев.
– Тогда, ладно, – успокоился Николай, – продолжай рассказ.
– Доехали мы до Красной площади, там Машаня и Киря из авто вылезли. Машаня сказала, чтобы мы за них не беспокоились. Они, мол, побродят, а потом домой на метро доедут.
– А разве входы на правительственную ветку в городе не заблокированы? – обратился Ежов к Жехорскому.
– Разумеется, заблокированы, – ответил тот. – Но Машаня имела в виду обычное метро, ветка которого, как ты знаешь, идет параллельно правительственной и только под Садовым кольцом уходит немного в сторону. В том месте как раз расположена станция, с которой есть переход на правительственную ветку, и при наличии пропуска…
– Точно! – хлопнул себя ладонью по лбу Николай. – Вот ведь, запамятовал.
– В отличие от вас, – сказал Вадим, – я о том, что от Кремля к «золотому» кварталу идет какая-то особая ветка метро, ничего не знал. Миша, после того как аудиенция у Президента закончилась, повез меня по верху. За что я ему благодарен, так было намного интереснее. Из Кремля мы выехали снова на Красную площадь, оттуда проехали на… на площадь…
– Манежную, – подсказал Николай.
– Точно, Манежную! От нее начинается широкая улица, Михаил сказал, что называется она Союзный проспект и проходит через место, где совсем недавно были старые арбатские переулки. О ней ничего доброго сказать не могу, кроме того, что там по обеим сторонам идет строительство. А упирается эта улица в мост через Москву реку. За мостом начинается уже Кутузовский проспект и сразу справа от него находится «золотой» квартал. Притом, жилая часть расположена по левую сторону реки, а деловая – по правую. Между собой их связывают несколько пешеходных мостов. Жилой квартал построен полностью, но заселен, насколько я могу судить, едва ли наполовину. В некоторых квартирах еще идет отделка, остальные пустуют в ожидании хозяев. Правильно я говорю? – обратился Вадим за поддержкой к Михаилу.
– Истину глаголешь! – подтвердил тот. – Ты же помнишь, – повернулся Жехорский к Ежову, – жилье в госквартале строится опережающими темпами. Твоя квартира, кстати, уже готова.
– Знаю, – кивнул Ежов. – Квартира готова, а в здании комитета еще отделка идет.
– К осени обещают закончить, – заметил Жехорский.
– Вот к Новому году и переедем, – заключил Ежов. – Ты, Миша, лучше скажи, что с питерской квартирой делать думаешь? За собой оставишь?
– Хотелось бы, – вздохнул Жехорский. – Только как это сделать? Квартира в Москве, квартира в Питере, жирновато получается…
– Так в Москве-то у тебя квартира служебная, – напомнил Николай.
– Так-то оно так, – согласился Михаил, – но все одно пойдут ненужные разговоры. Тем более с жильем в Питере напряг. Может Васич с Ольгой в ней пока поживут?
– Они к своей квартире привыкли, – возразил Николай, – Да и есть ли смысл переезжать с места на место, когда через пару лет им тоже в Москву перебираться?
– Парой лет тут не обойдется, – сказал Михаил, – под «Пентагон» еще даже фундамент не залили. Думаю, раньше 39 года не возведут, а то и в 40-м…
– А почему «Пентагон»? – спросил Берсенев.
– Ты же, вроде в Вашингтоне был, – сказал Ежов, – здание Министерства обороны США видел? Оно, если посмотреть сверху, имеет форму правильного пятиугольника. Так у нас будет построен двойник этого здания, и там и там над проектом трудился один архитектор.
– Постой… – нахмурил брови Берсенев. – Что-то я ничего подобного в Вашингтоне не припомню…
– И не удивительно, – усмехнулся Жехорский, – нет там такого здания!
– Как это нет? – удивился Ежов. Потом до него дошло. – Вот чёрт! – воскликнул он. – Получается, мы у американцев проект перехватили. Это теперь у них копия будет? Вот потеха!
– Если будет, – усомнился Жехорский. – Они может, теперь другое здание захотят построить.
– Ну и хрен с ними! – отмахнулся Ежов. – Давай лучше про квартиру договорим. Может в неё Машаня заселится?
– Как это заселится? – не понял Жехорский. – Её же в МГУ зачислили?
– Переведется в Питер, – пожал плечами Ежов.
– Ладно, – чуть раздраженно сказал Жехорский. – Сейчас пусть лучше Вадим рассказ продолжит, а с квартирой мы что-нибудь решим. Накрайняк опять сделаем ее конспиративной.
– А что? Это мысль! – согласился Николай и повернулся к шурину. – Так что ты мне еще не рассказал?
– Я хотел сказать насчет архитектуры «золотого» квартала, – оживился, примолкший было, Берсенев. – Я в этом деле никакой не специалист, потому не сразу понял, что она мне напоминает. А как ты сказал, что над проектом трудились, в том числе, и американские архитекторы, до меня дошло: Америку и напоминает! У них там тоже высотные здания уступами друг к дружке поналеплены. Только в «золотом» квартале дома все-таки пониже и хотя построены теми же уступами, но напоминают они не отвесные скалы, а океанскую волну, что, на мой взгляд, более красиво. Вдоль Кутузовского проспекта стоят самые низкие дома, хотя и в них, по-моему, не меньше десяти этажей. По краям квартала дома задираются этажей до двадцати – там располагаются гостиницы. От них к набережной снова идет спад этажей до пятнадцати, а потом постепенный подъем к середине, где возвышается самое высокое здание, я в нем насчитал аж тридцать этажей, и это не считая шпиля наверху! Но главное даже не это. Главное то, что внутри квартала есть всё, что необходимо для нормальной жизни: и школы, и детские сады, и магазины, и спортплощадки, и…
– … парикмахерские, – подсказал Николай.
– Да, и парикмахерские, – посмотрел на него Вадим. – Это разве плохо?
– Это просто замечательно! – улыбнулся Николай. – А как тебе глянулся комплекс государственных зданий?
– Так они еще наполовину в строительных лесах, – пожал плечами Вадим. – Что там будет можно только догадываться. А из того, что построено, впечатлил, конечно, Дворец Народов!
– А метро? – спросил Николай. – Впечатлило?
– Если ты про правительственную ветку, так я по ней не ездил, – ответил Вадим. – А если про малое кольцо, что проходит под «золотым» кварталом то, красиво конечно, на станциях, я имею в виду, вот только…
– Чего примолк? – спросил Николай.
– Да вот думаю, – ответил Вадим, – не лишнее ли это? Ведь там все и так довольно близко, да и народ на работу предпочитает пешком через мосты идти.
– А тебе не пришло в голову, что это не столько метро, сколько бомбоубежища? – спросил Николай. – Надежное укрытие для обитателей госквартала в случае возникновения угрозы нападения с воздуха?
– О таком я точно не подумал, – признался Берсенев. – Зато подумал о другом. А нельзя было «золотой» квартал построить рядом с Кремлем? Дешевле бы обошлось.
– Неверно мыслите, товарищ адмирал! – сказал Жехорский. – В центре города земля самая дорогая, так что дешевле бы точно не обошлось. Мы как рассудили. Исторический центр (все, что находится в пределах Садового кольца) – место в Москве самое престижное, земля, которая должна приносить доход. А какой доход от госучреждений? Вот мы их по максимуму их центра и выносим. Начали с органов власти, потом будем выселять за пределы Садового кольца прочую чиновничью братию, а там и до высших учебных заведений дело дойдет!
– А что останется? – спросил Берсенев.
– Театры, музеи, магазины, рестораны, в конце концов! Чтобы было где москвичам и гостям столицы мошной тряхануть!
– Гостиницы, – подсказал Ежов.
– Да, и гостиницы! – кивнул Жехорский. А еще будем предлагать предприимчивым людям строить в центре Москвы деловые зоны. Любой уважающий себя бизнесмен захочет снять там офис!
– Ну, хорошо, – хитро прищурился Берсенев, – коли вы такие умные, зачем резиденцию Президента в Кремле оставили, да еще дорогостоящую ветку метро туда протянули?
– Нет, он точно не догоняет! – пожаловался Жехорский Ежову. – Вадим, голубчик, Кремль – это не просто средневековая крепость. Кремль – это памятник, имеющий громадную историческую ценность. Более того – это один из символов государства Российского! И государство просто не вправе оставить этот символ без особого присмотра.
– Можешь не продолжать, – рассмеялся Вадим. – Я понял: Президент у вас еще и сторожем подрабатывает, верно, на полставки?
– Опасно шутите, товарищ, – заметил Ежов. – Хотя, если копнуть совсем уж глубоко, доля истины в твоем ха-ха есть…

**

В квартире на канале Грибоедова, за богато накрытым праздничным столом собрались все участники Большого Сбора, как окрестил событие Николай Ежов. Во главе стола на правах хозяйки сидела Наташа Ежова. По левую руку от нее примостился Николай Ежов-страший, дальше расположились: Вадим Берсенев, Ольга и Глеб Абрамовы, замыкал «старшую группу» Михаил Жехорский. «Младшая группа» была представлена (слева направо) Александром Ежовым, Анной-Марией Жехорской, Глебом Абрамовым-младшим, Петром Ежовым, Кириллом Берсеневым, Маргаритой Ежовой и Николаем Ежовым-младшим. Такая посадка за столом: старшие напротив младших была совсем не случайна, только младшие об этом пока не догадывались – посадили и посадили! Пили нынче мало. Курсантам при наличии за столом старших командиров спиртного не предлагали, остальным «мелким» и подавно. Молодежь этим, впрочем, ничуть озабочена не была. Им и так было весело. А вот старшие были чем-то явно озабочены. Со значением переглядывались, говорили мало, больше слушали беззаботный трёп молодежи.
Когда было покончено с гусем, что был этим днем «на горячее», женская половина стала накрывать к чаю, а мужчины удалились на перекур. Когда все вновь собрались за столом Михаил Жехорский постучал чайной ложечкой по хрусталю.
– Молодежь, прошу внимания!
«Молодежь», кто с пирожным во рту, кто в руке, дружно на него уставились.
– Как вы, ребята, относитесь к мечте? – Вопрос был вроде простой, но Жехорский отчего-то заметно волновался.
У молодого же поколения его слова вызвали одни улыбки. «Барахло вопрос!» читалось в их смеющихся глазах. На правах старшего среди младших общий ответ озвучил Глеб Абрамов-младший:
– Положительно, дядя Миша!
– Ну и славно! – Жехорский с облегчением выдохнул. – Тогда давайте попробуем перенестись лет, скажем, на девяносто вперед!
– Папка, легко! – воскликнула Машаня. – Вижу счастливые лица людей везде, в любом уголке Земли!..
– А почему только Земли? – перебил ее Кирилл.
– Верно, Кирька, – улыбнулась ему Машаня. – Мы же к тому времени уже освоим Солнечную систему? Так что счастливы люди будут и на Марсе, и на Венере, и везде-везде, куда ступит нога человека!
– А с чего им быть такими счастливыми? – спросил Ежов-старший.
– Как с чего, дядечка Колечка? – прижала к груди руки Машаня. – Ведь будет к тому времени построено государство справедливости и добра! Весь мир встанет под эти знамена, разве нет?
Заметив, что взрослые отчего-то потупили глаза, Машаня растерялась.
– Разве я что-то не то сказала?
Ее смятение передалось остальным ребятам. Их глаза требовали от взрослых ответа.
Первой не выдержала Ольга.
– Ёшкин каравай! Не к столу будет сказано. Ну чего ты, Мишка, язык-то проглотил? – Потом обратилась к Машане: – Все ты, дочка, верно сказала. Если по мечте – то верно!
– А если по жизни, – собрался наконец с мыслями и перехватил слово Жехорский, – то все может сложиться несколько иначе…
– Как это? – нахмурил брови Петр Ежов.
– Ну, например, может оказаться, что ваши родители не совсем те, за кого себя выдают…
От этих слов, сказанных на полном серьезе, у Риты округлились глаза, да и остальные ребята пришли в явное смятение.
– Ну, ты, Макарыч, куда-то не туда заехал! – покачал головой Абрамов-старший. – Ребята, спокуха! Не враги мы и не шпионы. Просто мы когда-то попали сюда из другого времени.
Бодрости это сообщение ребятам не прибавило, а Кирилл так и впился в отца глазами. Берсенев лишь отрицательно покачал головой, и юноша облегченно вздохнул.
Ольга меж тем горестно вздохнула:
– Все это правда, ребятки. Так уж получилось и ничего с этим не поделаешь. Вы давайте-ка успокаивайтесь. Ешьте пирожные, запивайте чаем и слушайте дядю Мишу. Он сейчас соберется с мыслями и все вам разъяснит!
Начало рассказа, как и предисловие, получилось немного путанным, но потом Михаил и в самом деле собрался и дело пошло на лад. По мере того, как он говорил, испуг у ребят стал проходить, на лицах появилась заинтересованность. Потом с их стороны посыпались уточняющие вопросы, и дело окончательно наладилось. Закончил Жехорский словами:
– А затем на свет стали появляться вы и пошла общая – наша с вами – история!

**

– Как думаете, поверили? – Жехорский адресовал вопрос трем своим друзьям с огромными звездами на погонах.
– На сто процентов точно нет! – уверенно ответил Абрамов.
– Разве что Ритка, – улыбнулся Ежов и поспешил пояснить: – Она ведь еще несмышленыш, в любую сказку поверит.
– А мне показалось, что Машаня тоже поверила, – вставил слово Берсенев. – И скорее не умом, сердцем. – Поймав благодарный взгляд Жехорского, слегка смутился и поспешил продолжить: – А вот мой Кирька если и поверил, то процентов на восемьдесят, не больше!
– А курсанты и того меньше, – подхватил Абрамов. – Да и не может быть иначе, чтобы будущие командиры вот так сразу поверили в подобную лабуду!
– А мы с вами на большее рассчитывали? – спросил Жехорский и сам же ответил: – Нет! Значит, будем считать, что введение птенцов в курс дела прошло успешно. До стопроцентного результата будем доводить с любовью и не спеша.
Абрамов посмотрел на него чуть насмешливо.
– А я смотрю, ты не утратил способности толкать очевидное с видом первооткрывателя?
Жехорский пожал плечами:
– Талант ведь не пропьешь…
– Особенно если ты и не сильно пьющий, – добавил Ежов.
Берсенев слушал эту дружескую перепалку и понимал, что эти трое никогда не станут для него абсолютно своими. При всем к ним любви и уважении он всегда будет чувствовать дистанцию длинною в сто лет.
– Ну, пошли, что ли? – сказал Абрамов. – За окном смеркается, значит пришла пора начать вечер вопросов и ответов, аудитория, думаю, заждалась. Кончай перекур!

На кухне Наташа и Ольга судачили, понятно, о том же.
– Ой, не знаю, – качала головой Наташа. – Я до того была не согласна и сейчас не уверена: надо ли было выливать на ребятишек ушат этой вашей информации? Вон они, бедненькие, сбились в кучу в гостиной и разговаривать-то громко боятся, шепчутся всё.
– Да не преувеличивай ты! – чуть раздраженно возражала Ольга. – Чего им бояться? Но и орать повода тоже нет, вот и разговаривают обычным тоном, а не шепчутся вовсе.
– Ну, ну, – усмехнулась Наташа. – Может я конечно и дура, как ты думаешь…
– Да ничего я такого про тебя не думаю! – запротестовала Ольга.
– Думаешь, думаешь, – стояла на своем Наташа. – Скажу больше, может ты в этом и права. Я ведь простая баба – это ты у нас генерал! – и мозги у меня куриные, пусть так! Но только этой ночью спать Ершу на диване, помяни мое слово!
– Чё ж так сурово-то? – с неодобрением спросила Ольга.
– Сурово? – не поняла Наташа. Потом до нее дошло, и она звонко рассмеялась. – Да нет. Ты думаешь, я его от своего тела отлучу? Какая ерунда! Я, чтоб ты знала, до этого дела вполне охоча. Но только прибежит ночью Ритка и в постель заберется, шептаться, какие уж тут печки-лавочки?
– Ладно, ваши дела! – махнула рукой Ольга. – Но ты ведь понимаешь, что разговор сегодняшний был неизбежен. Парни наши уже курсанты, пора им правду про родителей узнать!
– Так и надо было курсантам по ушам вашей правдой елозить! – вскипела Наташа. – А дочек можно было и пожалеть. А уж Кирилла вы совсем зря приплели!
– Об этом попросил его отец, – сухо пояснила Ольга, – твой, кстати, брат родной.
Наташа хотела что-то возразить, потом передумала, подошла к Ольге, подсела, обняла за плечи.
– Дуры мы с тобой обе, как есть дурры! Дело-то уже сделано, а мы собачимся. Знаешь что, подруга? Давай-ка тяпнем наливочки, пока вечерний раут не объявили?
– А давай! – улыбнулась Ольга. – Тяпнем и споем что-нибудь душевное!
– А это не перебор? – усомнилась Наташа.
– А мы вполголоса…

**

Молодое поколение делилось впечатлениями от услышанного.
– Ой, пищала Рита, – я теперь в верхнюю комнату заходить побоюсь.
– Так тебя, пискля, в отцовский кабинет и так-то не сильно приглашали, – резонно заметил Петр.
– Но я всегда так любила там бывать, – вздохнула Рита. – А теперь мне будет страшно даже по лестнице подниматься… И папа…
– Что папа? – спросил Александр.
– Не знаю… Мальчики, мне кажется, я его тоже буду бояться…
– Нашим отцом надо гордиться! – наставительно произнес Николай.
– А я и горжусь, – снова вздохнула Рита. – Но бояться все равно буду. Я его и раньше немного побаивалась, а теперь…
– Это ты из-за того, что он попаданец? – уточнил Кирилл.
Рита кивнула, а Анна-Мария зябко передернула плечами.
– Слово-то какое неприятное: «попаданец»…
– А по мне так ничего, – храбро сказал Петр. – Тем более что они сами так себя назвали. Хотя, – он хитро посмотрел на девочку, – я тебя понимаю. Попаданка звучит очень некрасиво.
– Ты за словами-то следи, – с нажимом произнес Глеб.
Петр стушевался: – Извини, не подумал…
– Так думай в другой раз, – воспользовался случаем и отвесил брату легкий подзатыльник Александр.
Петр стерпел, только глазами зыркнул.
Кирилл воспользовался образовавшейся паузой и продолжил:
– А ты, Ритуль, когда будешь отца бояться, думай не о том, что он ОТТУДА, а о том, что ты тоже наполовину ОТТУДА.
Все уставились на Кирилла.
– А ведь Кира прав, ребята! – воскликнул Глеб, – мы все тут наполовину попаданцы.
– Ну, ты то, положим, больше чем наполовину, – заметил Пётр.
– Меня прошу к этому не причислять, – заявил Кирилл, но его не слушали. Осознание этой, казалось бы, простой истины, подействовало на ребят как антидепрессант. Их заметно отпустило, и даже на Ритином лице появилась робкая улыбка.
– Не дрейф, ребя! – воскликнул Глеб. – Прорвемся! Вот только… – он нарочито подчеркнуто посмотрел на Кирилла, – что с чужаком делать будем?
– Кончать жалко, – как бы рассуждая, произнес Николай, – брат, какой никакой. Может, ограничимся тем, что клятву с него возьмем?
– Кровью! – добавил Петр.
– Ненормальные! – воскликнула Анна-Мария обнимая испугавшеюся начавшихся разборок Риту. – Не бойся, они ведь шутят. Дураки!
Парни опомнились и наперебой стали успокаивать Риту:
– Да шутим мы!
– Не бойся, малая, никто Киру не обидит!
– Никакой крови, да и клятв никаких не будет! Кира же свой. Мы просто пошутили, и, кажется, глупо…
– Кажется им! – сверкнула глазами Анна-Мария. – А мне вот ничего не кажется: дураки вы и есть дураки!
– Ладно, хватит нас костерить! – Глеб присел на корточки и заглянул в Ритины глаза. – Ты ведь уже успокоилась, правда?
Рита кивнула и улыбнулась.
– Вот и ладушки! – Глеб распрямился и чуть насмешливо спросил у Анны-Марии:
– А ты, защитница слабых и угнетенных, поведай лучше, что тебя в рассказе отца удивило больше всего?
– Да все! – выпалила девушка, потом призадумалась. – Хотя, нет. Больше всего меня удивило, наверное, то, что существует другой мир, параллельный нашему, где все прошло не так хорошо, как будет у нас.
– Нет, – сказал Кирилл.
– Что нет? – повернулся к нему Глеб.
– Нет никакого другого мира. Это вашим родителям так хочется думать, что он остался и существует параллельно с нашим. А мир один, тот в котором живем мы, и будущее есть только у него, совсем не то, что было ТОГДА.
Все примолкли. Потом Глеб сказал, обращаясь к Кириллу:
– Я, пожалуй, с тобой соглашусь. Только ты, пожалуйста, при наших родителях такого не брякни.
– И не при ком другом, – добавила Анна-Мария.
– Ну, это само собой, – кивнул Глеб. – Остальных, кстати, тоже касается!

В комнату вернулись мужчины.
– Ну что, молодежь! – потирая руки, весело воскликнул Николай-старший. – Как насчет того, чтобы попробовать себя в роли журналистов? Мы готовы дать интервью!
– Легко! – дерзко ответила за всех Машаня.
– Тогда зовите с кухни мам и приступим!

**

– Какое интервью? – возмутилась Наташа. – А ужинать?
– А мы, – Николай приобнял жену за плечи, – совместим приятное с полезным: интервью будем давать во время ужина. Кто «за»? – обратился он к аудитории. Потом повернулся к Наталье: – Вот видишь, лес рук! – Та только головой покачала.

В жизни адмирала Берсенева это был если не самый веселый, то самый необычный ужин точно. Он хотя вопросов не задавал, но ответы выслушивал со всем вниманием. И узнал, признаться, много для себя нового. Сначала интервьюеров интересовали ответы на вопросы «почему?». «Почему в той жизни всё пошло не так?» Вопрос тут же попросили изменить с «не так» на «по-другому» Потом последовали: «Почему пришло в упадок сельское хозяйство?», «Почему развалился Советский Союз?» и даже «Почему вы так и не долетели до Марса?» И еще много разных «почему?», на которые Михаил, Глеб, Николай и Ольга отвечали то серьезно, то шутливо. Когда пошли вопросы типа «кто?» Ольга объявила о своем выходе из игры и пересела ближе к Наташе. Самым непростым оказался вопрос «Кто вас сюда переправил?». Ответили честно: не знаем. Но в то, что это случайность не верим – нас выбрали осознанно. Замешан ли в этом Бог? А бог его знает! Но какая-то разумная сила во Вселенной есть точно! Наконец пришел черед самого неудобного за этот вечер вопроса и задал его Глеб-младший:
– Вы часто упоминаете Львова-Кравченко. Что с ним стало?
Отвечать досталось Михаилу, и он впервые за вечер солгал, сказал: «Не знаю».
А что он еще мог ответить, если информация эта хранилась под грифом «Совершенно секретно!»?

**

Барон Пётр Евгеньевич Остенфальк для шведского истеблишмента был фигурой заметной. Ему завидовали, им восхищались, о нём поговаривали… Поговаривали, что до революции в России Пётр Евгеньевич носил другую фамилию и был особой приближенной к императору Николаю II. Поговаривали, что еще тогда ему удалось сорвать в оранжерее барона Остенфалька самый прекрасный цветок – проще говоря, он женился на его старшей дочери. Проговаривали, что именно Пётр Евгеньевич организовал побег царской семьи из революционной России. Побег, который наделал столько шума и который, несомненно, был бы удачен кабы не проклятая германская мина. Поговаривали, что это Пётр Евгеньевич спас из воды русскую принцессу Анастасию, после чего она некоторое время жила в особняке Остенфальков в пригороде Стокгольма. Поговаривали, что именно за этот подвиг Пётр Евгеньевич был удостоен не только шведского гражданства, но и ордена, и титула барона. Поговаривали, что новоиспеченному барону удалось вывезти из России не только семью, но и большую часть состояния, которое он уже в Швеции, соединив с приданым жены, вложил настолько удачно, что теперь может не думать о деньгах.
Так поговаривали и, надо сказать, поговаривали не безосновательно. Аверс с профилем Петра Евгеньевича и надписью «Барон Пётр Остенфальк» под ним сиял настолько ослепительно, что никому и в голову не приходило взглянуть на обратную сторону медали, где под тем же профилем было написано по-русски «Пётр Евгеньевич Львов, глава Европейского бюро Первого главного управления КГБ, генерал-лейтенант»…

СУДЬБЫ СПЛЕТЕНЬЕ…
1938 год. Весна
Петроград

Если в прихожей Руфь еще испытывала легкого волнение, то, войдя в комнату, тут же от него избавилась. Накрытый стол был, по её мнению, явным признаком капитуляции. Потому в предложенное полукресло Руфь опустилась с видом победительницы. Ольга Абрамова села по другую строну стола.
– Чай, или предпочитаете чего покрепче? – спросила хозяйка дома.
– Прежде чем что-то отведать с этого стола, я хотела бы получить ответ на вопрос, который я поставила пред вами во время нашей прошлой встречи.
Произнося эту фразу, Руфь нравилась самой себе. Поза надменная, даже чуть вызывающая. Слова слетают с ярко накрашенных губ как острые стрелы. И хотя противник, как ей думается, уже повержен, не стоит его щадить раньше времени. Вот станем родственниками, тогда…
– Нет.
Ответ Абрамовой настолько не вписывался в планы Руфь, что она поначалу восприняла его как оговорку.
– Вы сказали «нет», – уточнила она, – я не ослышалась?
– Вы не ослышались, – подтвердила Ольга. – Наш ответ на ваше предложение: нет, свадьбы не будет!
– Но как же так, – пролепетала Руфь, – я ведь вам сказала, что Юлечка беременна. Или, – на её лице мелькнула догадка, – Глеб отрицает, что является отцом будущего ребенка?
– Нет, – голос Ольги звучал мягко, доброжелательно. – Мой сын не отрицает, что между ним и вашей дочерью произошло… соитие, простите, не смогла подобрать другого слова.
– К черту ваши извинения! – воскликнула Руфь. – Если он ничего не отрицает, как прикажете понимать его отказ жениться?!
– Это не его отказ, – поправила Ольга, – это наш общий отказ, отказ всей нашей семьи.
– К черту вашу семью! – Руфь распалялась все больше и больше. – Чем вам не подходит моя дочь?! А… кажется понимаю. Она вам не подходит, потому что она еврейка, я угадала?!
– Какая глупость… – поморщилась Ольга.
– Глупость?! – вскричала Руфь. – Хороша глупость, из-за которой у моей девочки растет живот!
– Вот что! – голос Абрамовой настолько враз окреп, что заморозил на устах Руфь готовые слететь с них слова. – Хватит истерить. Помолчите немного и послушайте меня! Я поговорила с Глебом. Он хорошо отзывается о Юле, он даже не отрицает того, что она ему немного нравится, но он её не любит. Понимаете? Н е  л ю б и т!
Щеки Руфь вспыхнули как два аленьких цветочка.
– То есть вы хотите сказать, что ваш сын обрюхатил мою дочь без любви? Проще говоря, изнасиловал мою девочку?!
– Но, но, – нахмурилась Абрамова. – Не стоит бросаться словами. На той злосчастной вечеринке было довольно много народу. Я провела негласное расследование и выяснила: есть немало свидетелей того, что Юля уединилась с Глебом по доброй воле.
– Вот именно! – воскликнула Руфь. – Девочка доверилась ему, а он воспользовался её наивностью, теперь же отказывается жениться – это бесчестно!
– А расплачиваться всю жизнь за юношескую глупость – это, значит, благородно? – фыркнула Ольга. – Если уж на то пошло, бесчестно было подкладывать наивную девушку под наивного юношу ради того, чтобы утроить дочери выгодный брак!
Лицо Руфь пошло пятнами.
– Да… да как вы могли только предположить такое?!
– А что я должна была еще предположить? – пожала плечами Ольга. – Что еврейская мать не упредила малолетнюю дочь обо всех последствиях соития с мужчиной? Согласитесь, глупо! Остается предположить только то, что я озвучила.
Руфь закусила губу. Самое обидное, мать Глеба ошиблась лишь в деталях. Когда дочь поведала ей о том, что влюблена в молодого курсанта, Руфь тут же навела о нём справки. О лучшей партии для Юли можно было и не мечтать! Мальчик оказался из семьи высокопоставленных военных. Отец – начальник Генерального штаба! Мать и та имеет звание генерала. Нетрудно представить, думала Руфь, с какой скоростью молодой офицер начнет продвигаться по служебной лестнице и каких высот в итоге достигнет! И она полностью одобрила выбор дочери. Однако время шло, а подушка её дочери лишь набухала слезами. Глеб Абрамов охотно встречался с Юлией, но женихаться не спешил, если вообще имел это в виду. Еще немного и новоиспеченный летчик расправит крылья и… поминай жениха как звали! И вот, в преддверии новогодней ночи, которую молодые люди наметили провести в одной компании. Руфь решилась предложить Юлии крайнею меру.
Девушка плакала, ей было страшно. Мать ласково гладила ее по голове.
– Мама, я боюсь. А если Глеб и после этого не сделает мне предложения? Он ведь меня не любит…
– Глупенькая, – улыбалась Руфь, – ты не права, он тебя любит, просто мужчины более скрытные, чем мы, женщины.
– Нет, – качала головой Юлия, – я ему только нравлюсь, любви с его стороны нет.
– Пусть даже так, – говорила Руфь, – когда узнает про ребенка, любовь к вам обоим вспыхнет в его сердце.
– А если нет? – тревожилась Юлия.
– Не будет никаких нет! – твердо отвечала мать.
Она уже просчитала ситуацию на много ходов вперед (так она тогда считала). Не захочет жениться добром – женим силой! Абрамовым есть чего терять и на скандал они не пойдут. А замять дело по-тихой не выйдет, отец Юлии известный в стране врач. Если же потом разойдутся – не страшно. Бывший муж (или его родители) обеспечат Юлию и ребенка до конца жизни. Ничего такого дочке Руфь, разумеется, не сказала. Ограничилась романтикой и таки уговорила. А чтобы дело выгорело наверняка, Руфь договорилась с хозяйкой квартиры, где должна была проходить вечеринка, о том, что та проследит за тем, чтобы Юлии и Глебу никто не помешал. Это было нетрудно. Хозяйка квартиры была её хорошая подруга.

И вот все её расчеты рушатся как карточный домик. Есть от чего впасть в отчаяние. А Абрамова продолжает говорить:
– Я не предлагаю делать аборт. Ваш супруг, насколько мне известно, врач, ему и карты в руки. Скажет, что надо рожать – пусть рожает! Но тогда ребенок будет воспитываться либо в вашей, либо в нашей семье. Это наше последнее слово!
Глаза Руфь наполнились злыми слезами.
– Вы только посмотрите на неё! – вскричала обокраденная в своих устремлениях женщина. – Это её последнее слово! Нет, милочка, последнее слово будет за твоим сыном, и произнесет он его в суде!
Эта выходка была от отчаяния, не от ума, Ольга это понимала, но и спустить наглость не могла.
– О чем это вы? – спросила она брезгливо.
– Мы подаём на вашего сына в суд за изнасилование нашей дочери, вот о чем! – зло ответила Руфь. – Мы наймем лучшего адвоката, мы найдем надежных свидетелей, Глебу не отвертеться. Не хочет жениться, сядет в тюрьму!
Абрамова только покачала головой. Во что превратилась за несколько минут эта еще совсем недавно очень прилично выглядевшая женщина? Какую чушь она несет! Всё, пора этот балаган прекращать! Голос Абрамовой звучал предельно жестко:
– Допустим, вам повезет. Допустим, выпадет один шанс из миллиона. Но и в этом случае мой сын лучше отсидит какой-то срок, чем всю жизнь будет маяться с нелюбимой женщиной! Разговор окончен! Вот вам бог – вот порог!

**

– Почему ты мне ничего не рассказала? – Глеб требовательно смотрел на жену.
– Разве? – попыталась отшутиться Ольга. – А что я, по-твоему, только что сделала?
Глеб шутки не принял.
– Не включай дурочку, ты прекрасно меня поняла!
Ольга хотела было обидеться, но потом решила с этим повременить, ответила честно:
– Хорошо. Хочешь знать правду? Слушай! Я не сообщила тебе о визите этой скандалистки, чтобы ты, не дай бог, не пустился в рассуждения об офицерской чести и не склонил Глеба к решению и вправду жениться на её дочери вертихвостке!
– Я так понимаю, Глеба ты в известность тоже не поставила?
– Разумеется, нет! Я только осторожно выведала у него все об его отношениях с Юлией, и когда выяснилось, что он её не любит, решила…
– Что ты решила, мне уже известно! – прервал жену Абрамов. – Значит, девушку зовут Юлия… А с чего ты взяла, что она вертихвостка?
– Ой, да ни с чего! – досадливо махнула рукой Ольга. – Случайно вырвалось!
– То есть, вполне может статься, что эта девушка, Юлия, вовсе и не вертихвостка, а вполне порядочная молодая особа, – рассудил Абрамов. – И чего тогда Глебу на ней не жениться, раз у них все так далеко зашло?
– Может она и порядочная, но все одно курица без мозгов! – продолжила отстаивать свою позицию Ольга. – Была бы с мозгами, знала бы, когда и кому можно давать, а когда и отказать не грех. Я в её годы это себе четко представляла!
– Ну, так, то ты, – решил польстить жене Глеб. – Глебке такую вторую не сыскать. Ему всяко что попроще достанется.
– Да ладно тебе, – изобразила смущение Ольга. – Хотя здесь я с тобой, пожалуй, соглашусь.
– Так тогда, может, согласишься и с тем, – лукаво улыбнулся Глеб, – что в отношении девочки ты тоже погорячилась. Насколько я понял, ты с ней даже не разговаривала?
Ольга посмотрела на мужа.
– Умеешь ты, Глеб Васильевич, бабу в сомнение ввести. Когда мамаше той хитрожопой от ворот поворот давала, была ведь абсолютно уверена, что поступаю верно. А тебя послушала и вот уже сомнения одолевают. Ладно, буду держать руку на пульсе. Если узнаю, что Юлия решила ребенка оставить, обязательно с ней переговорю.
– Вот и ладно, – кивнул Глеб. – Так мы сегодня ужинаем или как?

Не успела жизнь в семействе Абрамовых вернуться в привычное русло, как в неё пронзительно ворвалась трель телефонного звонка. Глеб взял трубку.
– Абрамов у аппарата!
По односложным репликам Глеба понять, о чем разговор было невозможно, но по тому, как все больше мрачнело лицо маршала, становилось очевидно, что на том конце провода собеседник произносит малоприятные слова. По окончании разговора Глеб перезвонил по другому номеру и распорядился прислать машину. Потом посмотрел на встревоженную Ольгу.
– Звонил отец Юлии, девочка пропала.
Ольга нахмурила лоб.
– То есть, как пропала? Я имею в виду, когда успела? Я ведь с её матерью только днем разговаривала…
– А вечером у них на тему вашего разговора состоялась серьезная семейная разборка. В детали меня не посвятили, но кончилось все тем, что Юлия в слезах выбежала из гостиной, где проходила беседа, а Руфь – видимо её мамаша? – почувствовала себя плохо. – В этом месте Ольга скептически усмехнулась. – Или прикинулась, не знаю, – продолжил Глеб. – Так или иначе, пока Моисей – отец Юлии, возился с женой, дочка из квартиры исчезла.
– Ушла из квартиры еще не значит – пропала, – резонно заметила Ольга.
– А то я этого не понимаю? – ответил Глеб. – Вот только Моисей Абрамович в совершеннейшей панике. Сказал, что за Юлией такого отродясь не водилось. Он уже обзвонил всех своих близких и Юлиных подруг, у кого есть телефон, теперь вот собирается обежать тех, у кого телефона нет. Я предложил свою помощь. На машине это будет и быстрее и безопаснее.
– Он что, нас в чем-то обвинял? – спросила Ольга.
– Моисей? – уточнил Глеб. – Нет, просто он в отчаянии.
– Понятно. – Ольга посмотрела в окно. – Ночь на дворе. Пожалуй, для беспокойства есть основания. Вот что. Вызову-ка и я машину. Покатаюсь по городу. Может где и встречу беглянку.
– А как же ты её опознаешь? – поинтересовался Глеб. – Вы ведь даже не знакомы.
– Не знакомы, – подтвердила Ольга. – Но видеть я её видела. Издали… Чего ты так на меня смотришь?
– Нет, нет, – поспешил успокоить жену Абрамов. – Всё в порядке!

**

Юлия несколько часов бродила по городу в распахнутом пальто, не замечая дороги, и как оказалась на станционных путях между двумя товарными составами не имела ни малейшего представления. Три тёмные фигуры выросли возле девушки, возникнув прямо из воздуха. Так, по крайней мере, показалось перепуганной Юлии. Самая огромная фигура сделала шаг вперед и слегка нагнулась, видимо, пытаясь рассмотреть в свете раскачиваемого ветром у них над головами станционного фонаря лицо девушки. Юлия с ужасом смотрела на приближающуюся к ней заросшую щетиной харю с маленькими глубоко посаженными глазками.
– А девочка-то ничего, смазливенькая, – произнесла харя, обдав Юлию тошнотворным амбре из смеси водочного перегара и чеснока.
– На вид они все ничего, – заметила одна из стоявших в стороне фигур, – особливо молоденькие. Ты её на вкус попробуй.
– А и попробую, – заявила харя и стала приближаться к лицу Юлии с явным намерением поцеловать девушку в губы.
Отвращение прибавило сил и отваги. Юлия уперлась руками в грудь верзилы и, что есть силы, толкнула. Тот невольно сделал шаг назад и начал терять равновесие. Точно упал бы под сдержанный гогот товарищей, когда б не уперся спиной в борт вагона.
– Ах ты, сука! – взревел верзила и со всей силы ударил кулаком прямо в лицо девушке. Та, даже не успев вскрикнуть, отлетела к стоящему на соседнем пути вагону, ударилась о борт и тряпичной куклой сползла на землю.
Один из спутников верзилы бросился к ней, наклонился над телом. Потом зло прошипел в сторону напарника.
– Ты, Кувалда, совсем охирел! Прибил девчонку-то.
– Ты, Хобот, за базаром-то следи... – обиделся верзила.
– Ладно, – прервал его Хобот. – Давай хоть пальто с нее сымем, пока и на него кровь не попала.
Стаскивая с бесчувственного тела пальто, заметил:
– Фигурой на твою Нюрку похожа. А вот насчет лица не скажу. После того, как ты в него своей кувалдой ткнул, там одна кровавая рана.
Сняв пальто, Хобот отошел в сторону, его место занял Кувалда. Посмотрел на тело. Покачал головой.
– Не, моя Нюрка пофигуристее будет. Хотя… – Кувалда пощупал через одежду грудь девушки. – Титьки, похоже, такие же, да и рост тот же…
– Тьфу! – сплюнул Хобот, потом заметив, что Кувалда стал расстегивать на девушке кофточку, спросил: – Ты часом не поиметь покойницу решил?
– Да ну тебя! – возмутился Кувалда. – шмотки снять хочу. Ей они тепереча без надобности, а Нюрке, может, сгодятся.
– Так они же кровью перепачканы, – сказал Хобот. – Пальто только потому и не пострадало, что нараспашку было.
Пальцы Кувалды замерли.
– Наверное, ты прав, – неохотно согласился он. – Так я с нее хоть сапожки сыму!
– И колечко, – подсказал Хобот.
– Какое колечко? – спросил Кувалда. – Потом рассмотрел на пальце у девушки кольцо. – Верно, колечко, я и не приметил…
Сняв с тела сапоги и не забыв стащить с пальца кольцо, Кувалда посмотрел на Хобота.
– Чё с ней делать будем. Тут оставим?
– Зачем? – рассудил Хобот. – Давай в вагон закинем. Нечего легавым подсоблять, улики разбрасывать.
Кувалда откинул засов и откатил дверь вагона.
– Слышь, тут, кажись, лошади… – сказал он.
– Еще лучше, – обрадовался Хобот. – Когда тело найдут, решат, что это конь её копытом зашиб.
Только закинули тело в вагон, только закрыли дверь, как издалека донеслось:
– Кто такие? А ну стой!
– Атас! Ходу! – скомандовал Хобот, и вся троица со скромной добычей шмыгнула под ближайший вагон.

Двое мужчин стояли возле вагона с лошадьми.
– Чего они тут искали? – спросил один.
– Известно чего, – ответил второй. – Поживы какой, вот чего!
– В вагоне с лошадьми, какая пожива? – усомнился первый.
– Никакой, – согласился второй. – Просто они тут из-под соседнего состава вылезли, а дальше пройти не успели, мы их спугнули.
– Проверим? – кивнул на вагон первый.
– На ближней остановке, – ответил второй. – Слышишь, машинист сигнал к отправлению подал? Бежим к теплушке!

Лошади в вагоне вели себя неспокойно. Запах крови неприятно щекотал их чувствительные ноздри. Неподвижное до того тело стало подавать признаки жизни. Пошевелилось. Раздался слабый стон, который повторялся все время, пока девушка ползла в сторону кучи сена в углу вагона. Вряд ли она соображала, что делает. Скорее её действиями управлял инстинкт. Ткнувшись в сено, девушка стала в него зарываться, пока огромный ворох не свалился на нее сверху, накрыв с головой. Некоторое время в том месте еще продолжалось шевеление и слышались стоны. Потом все стихло…

**

Нюрка приняла подношения без особой радости: эка невидаль! Но колечко ей в конечном итоге понравилось, а пальто и сапожки оказались впору, так что ближней ночью Кувалда получил причитающуюся благодарность.
А утром они уходили по крышам от милицейской облавы. Кувалда одной рукой крепко держал Нюрку за руку, в другой руке он держал пистолет, из которого отстреливался от погони.
Когда милицейская пуля скосила Кувалду и он, рухнув на скат крыши, гремя жестью, стал скользить к краю, Нюрка попыталась высвободить руку из теперь уже по-настоящему мертвой хватки кавалера, но не смогла. Мертвое тело Кувалды увлекло ей в пропасть, куда она летала с отчаянным криком. Так они и лежали рядышком, рука в руке, повторив, по иронии судьбы, участь Бонни и Клайда, пока вокруг их тел копошилась следственная бригада.

**

– Как Юлия оказалась вместе с этим бандитом? – спросил Абрамов у милицейского чина.
Полковник пожал плечами.
– Могу предположить, что в своих скитания по городу девочка попала в руки к этому отморозку, который всю ночь её насиловал, а когда началась облава, силой пытался увести с собой. В рапортах сотрудников уголовного розыска, что участвовали в облаве, упоминается о том, что бандит буквально волок девушку за собой, когда уходил по крышам.
Ольга зябко передернула плечами.
– Ужасная смерть! И, главное, такая нелепая. Но это точно она?
Милиционер опять пожал плечами.
– Тело при падении, кроме как о землю, обо что там еще ударилось, потому сильно пострадало, особенно лицо, но мать её опознала. Плюс беременность.

В протоколе опознания, разумеется, не было указано, что Руфь с уверенностью опознала только пальто, сапожки и кольцо дочери. Само обезображенное тело она толком не рассмотрела, сразу потеряла сознание. Моисей Абрамович на опознании и вовсе не присутствовал. Слег с сердечным приступом. Что касается беременности, то тут имело место трагическое совпадение. Хотя сроки у Юлии и Нюрки в точности не совпадали, но кто это проверял?

Абрамов посмотрел на жену.
– Только не вини во всем себя!
– Не беспокойся, – слабо улыбнулась Ольга. – Я справлюсь. По крайней мере, кровавые девочки мне точно сниться не будут.
Поскольку о разговоре, который произошел между его матерью и Руфь накануне гибели Юлии Глебу-младшему рассказывать не стали, то случившееся его только сильно расстроило, не больше.
Руфь настояла на том, чтобы на похоронах Юлии никого из Абрамовых не было. Поэтому цветы на свежий могильный холмик они возложили уже после того, как траурная процессия покинула кладбище.
Таких посмертных почестей не удостаивалась, верно, еще ни одна российская маруха.

День похорон марухи Нюрки стал вторым Днем рождения для Юлии Гольдберг…

Киев

В свои пятьдесят с хвостиком Панас Григорьевич Яковенко слыл в Киеве самым модным хирургом.
Коренной киевлянин Панас Яковенко волею родителя обучаться медицине был отправлен в Европу. Случилось это в канун Первой Русской революции. Став врачом, молодой хирург получил приглашение в одну из европейских клиник. Потом разразилась мировая война. А потом в России произошла революция. Панас все это время продолжал практиковать на одном из модных курортов, где его мало коснулись происходящие в мире перемены. Постепенно он превратился в отличного специалиста, притом в набиравшей тогда моду новой области хирургии – пластической. Изрядно в этом деле преуспел, сделал себе имя и капитал. Что его потянуло на Родину? Однако вернулся. Открыл в Киеве частную клинику и не прогадал. Поскольку он был единственный на весь Киев практикующий пластический хирург, то и отбоя в клиентах у него не было. Вот только народная власть смотрела на все эти буржуйские штучки довольно косо. Нет, клинику не пытались закрыть, но замучили проверками. Все изменилось после того, как среди клиентов Яковенко оказался видный государственный чиновник. Еще во время Польской войны в одной из жарких схваток враги основательно подпортили товарищу фейс. Многие годы он с этим мирился: вроде как шрамы мужчину украшают. Но недавно, похоронив жену, решил жениться на молоденькой и тут лишние «украшения» на лице стали ему вроде как ни к чему. Кто-то надоумил его обратиться за помощью к Яковенко. Со своей задачей пластический хирург справился отменно. И благодарный пациент дал ему на прощание дельный совет. «Я, Панас Григорьевич, жизнь тебе, как смогу, облегчу. Ты, главное, нашим товарищам в помощи не отказывай. Они, я думаю, теперь к тебе потянутся. Но этого мало. Чтобы совсем отвести от себя все наветы, устройся-ка ты в обычную больницу, для виду, на четверть ставки, тебе ведь те деньги ни к чему, верно? А вот то, что ты не чураешься простых людей пользовать – это тебе пойдет в зачет. Я тебя тогда от всех проверок отмажу!»
Послушался совета Панас Григорьевич. Устроился в железнодорожную больницу дважды в неделю в приемном покое дежурить. Прием пациентов по основному месту работы пришлось, правда, подсократить, но так и проверки прекратились.

В этот день доставили в приемный покой странную пациентку. Тело ее нашли в вагоне, где перевозили лошадей. Как она туда попала, с этим долго не разбирались. Документов при ней не оказалось, среди разыскиваемых она не числилась, и следователь ничтоже сумяшесь сделал самое простое умозаключение. Неизвестная решила незаконным способом проехать по железной дороге. Для чего она на одной из станций забралась в неопломбированный вагон, в котором оказались лошади. Видимо одна из лошадей ударила неизвестную по лицу копытом, а та потом отползла в угол, где её и завалило сеном. Так, пребывая почти все время в беспамятстве, она доехала незамеченной до конечной станции, где и была обнаружена лишь при разгрузке вагона.
Панас осматривал тело и дивился, как она сумела выжить? Видно организм у девушки оказался удивительно крепким. Впрочем, девушкой пострадавшая не была. «И ранена, и беременна, и сама жива, и плод жив. Вот это да! – присвистнул от удивления Панас. – Везёт так взёт!»
Обрабатывая рану на лице, Панас решил, что если барышня выживет, он предложит ей свои услуги пластического хирурга. С таким лицом, как у нее сейчас, это все одно не жизнь.
Девушка выжила, а когда смогла говорить, то выяснилось, что у нее практически полностью утеряна память. Это обстоятельство заставило Панаса несколько скорректировать свои планы относительно молодой особы. Для начала он показал Евгению – такое имя ей дали в больнице, а она и не возражала – своему приятелю известному в Киеве психиатру.
– Ты хочешь знать, вернется к ней память или нет? – спросил психиатр после того как провел некоторое время у постели Евгении.
– Очень хочу, – заверил приятеля Панас. – С одной лишь поправкой. Давай продолжим разговор в более подходящем для обстоятельной беседы месте. Столик в «Олимпе» я уже заказал.
– Очень предусмотрительно с твоей стороны, – рассмеялся психиатр. – Едем!

В роскошных интерьерах одного из лучших киевских ресторанов было накурено и шумно. Бродивший меж столиков скрипач и не пытался «зажечь» весь зал одновременно, довольствуясь вниманием трех-четырех ближних столиков. Собрав в одном месте причитающуюся его таланту толику успеха, он переходил в другую часть зала, постепенно приближаясь к тому месту, где сидел Панас с приятелем.
 … – Точно на этот вопрос тебе не ответит никто, – внушал Панасу слегка охмелевший психиатр. – Может, восстановится память, а может, и нет, или восстановится лишь частично. Видишь ли, насколько я разобрался, амнезия у твоей пациентки развилась не только в результате полученной травмы. Сразу перед этим было что-то еще, какое-то глубокое потрясение крайне негативного характера, которое мозг девушки теперь рад забыть вместе с её настоящим именем и данными о друзьях и родственниках. Даже если применить самые радикальные методы лечения на восстановление памяти уйдут месяцы, а то и годы. Это если лечить. А если нет? Смекаешь?..
– Честно говоря, не очень, – признался Панас.
– Брось, – усмехнулся психиатр. – Тут ведь до нас дошли кое-какие слухи о твоей жизни там, в Европе… И не стоит понапрасну хмурить брови. Я вовсе не собираюсь рыться в твоем грязном белье. По какой ты там причине не сумел, хотя и пытался, обзавестись семьей – пусть останется твоей личной тайной. Поговорим лучше о том шансе, что выпал тебе теперь. Молодая женщина с дитём в утробе, без лица и без памяти. Что скажешь, «Пигмалион»? Беременная Галатея. Какой прекрасный шанс вылепить разом целое семейство! Ты делаешь ей новое лицо, я делаю ей новую память, такую, какую ты сочтешь нужным. А через несколько месяцев у вас рождается ребенок. Живи и радуйся! Кстати, я её немного протестировал. Девушка явно из порядочной семьи и хорошо образована. Говорю тебе как друг: будешь совершеннейшим дураком, когда такой шанс упустишь!

1939 год
Глеб Абрамов

В подмосковной Кубинке принимали пополнение летчиков. Командир гвардейского отдельного авиационного полка дальней авиации принимал новичков в своем служебном кабинете. Последним вошел статный лейтенант в новенькой офицерской форме.
– Товарищ генерал-майор! Лейтенант Абрамов представляюсь по случаю прибытия к новому месту службы!
– Вольно, лейтенант!
Чкалов вышел из-за стола, протянул руку.
– С прибытием, Глеб Глебович! Поздравляю с вливанием в ряды тех, кто летает выше и дальше всех!
– Спасибо, товарищ генерал-майор!
– Представление окончено. Теперь будет просто беседа, поэтому можете обращаться ко мне Валерий Павлович.
– Слушаюсь!
– Расслабься, лейтенант, – улыбнулся легендарный летчик, на кителе которого поверх орденских планок блестела звезда Героя Союза, – я же сказал: официоз закончен. Присаживайся, поговорим.
– Обратил внимание, Глеб Глебович, – спросил Чкалов после того как они уселись по разные стороны командирского стола, – что ты единственный выпускник училища, который стал сегодня летчиком нашего полка. Остальные новички – бывалые летчики, которые переведены к нам из других авиационных подразделений. Как думаешь, откуда такая честь?
– А что тут думать, Валерий Павлович? – ответил Абрамов. – Этой чести я был удостоен как первый в выпуске!
– На том и стой! – одобрил Чкалов. – Говорю тебе это потому, что найдутся шептуны, а может, кто и в лицо сказать не побоится, мол, сыну маршала грязь месить не пристало, ему всегда под ноги ковровую дорожку постелют. Что ты на такое ответишь?
– Отвечу: лучше службу нести, чем языком плести!
– Вот это по-нашему! – рассмеялся Чкалов. – Всегда этого правила придерживайся и тогда никто в тебя пальцем тыкать не станет. Ладно. Будем считать, что официальную версию твоего появления в полку мы согласовали.
Абрамов удивился.
– А что, есть и другая версия, товарищ генерал-майор?
– Есть, Глеб Глебович, – усмехнулся Чкалов. – И она, я тебе скажу, чуть ближе к истине.
Абрамов вскочил.
– Я не понимаю, товарищ генерал-майор, на что вы намекаете!
– Смирно, лейтенант! – прикрикнул Чкалов. – Горячку пороть приказа не было. И вы, кстати, не барышня, чтобы я вам на что-то там намекал! Теперь отвечайте, лейтенант: вы знаете, в какой полк попали служить?
– Так точно! В гвардейский отдельный полк дальней авиации!
– Ну, так я вам доложу: ни черта вы, лейтенант, в таком разе не знаете! Так вот, довожу до вашего сведения, что полк, в который вы попали служить, от других подобных полков отличается тем, что к слову «дальней» в его названии есть небольшая приставка «сверх». И эта приставка настолько секретная, что не упоминается ни в одном официальном документе. Вам – запомните это, лейтенант! – произносить эту приставку при упоминании названия полка запрещается категорически в любом месте и при любых обстоятельствах! Уяснили?
– Так точно! – ответил ошарашенный Абрамов, который все еще стоял навытяжку.
Чкалов отдал команду:
– Вольно, лейтенант. Садитесь. Продолжим прерванный вашей выходкой разговор. Не надо вскакивать и оправдываться, – сдержал Чкалов порыв молодого лётчика вновь оказаться на ногах. – Будем считать, что вы извинились, а я ваши извинения принял. Итак, мы остановились на том, что я сказал – не намекнул! – о наличии другой версии вашего появления в нашем полку. Теперь скажу: то, что ты, Глеб Глебович, сейчас услышишь, и является вариантом полным и окончательным. Приставка «сверх», о которой я тебе сказал, означает, что помимо истребителей прикрытия и обычных дальних бомбардировщиков в полку есть аппараты, высота и дальность полета которых значительно превышает высоту и дальность полета серийных бомбардировщиков. О существовании таких самолетов кроме КБ, где их разработали, Генерального Авиаконструктора Сикорского, узкого круга весьма высокопоставленных персон и офицеров нашего полка не знает ни одна живая душа. Потому-то в наш полк берут только проверенных летчиков, прошедших тщательный отбор не только на профпригодность, но и… Ну, ты понимаешь…
– Понимаю, Валерий Павлович, – сглотнул слюну Абрамов.
– Для тебя сделали исключение. Скажу точнее: я сделал исключение! Потому как моя подпись под приказом о твоем назначении в полк стоит последней. Что заставило меня так поступить? Отвечу! Авиаторы, поставившие тебя на крыло, уверяют: из Абрамова получится выдающийся летчик. Поверим! Но, как ты понимаешь, и проверим. Ну и то, что за тебя ходатайствовали такие люди как командующий ВВС Алехнович и председатель КГБ СССР Ежов тоже дорогого стоит. Нет, – прочитал Чкалов вопрос в глазах Абрамова, – твои родители за тебя не просили. – Заметив, как тот облегченно вздохнул, улыбнулся. – Ладно, поговорим о другом. Что пока не женат – знаю, а собираешься ли? Девушка есть? Спрашиваю не из праздного любопытства. При хорошей жене службу вдвое легче нести. Да ты по своим родителям это знаешь.
– Знаю, Валерий Павлович, – кивнул Абрамов. – Девушка на примете есть, но о свадьбе пока гадать не берусь.
– Понятно…
Чкалов поднялся, следом вскочил Абрамов.
– Ладно, Глеб Глебович, будем считать, наше знакомство состоялось. Завтра в числе прочих новичков представлю тебя полку. А теперь иди, обустраивайся…

Лето
Ялта

Боже! Как прекрасен в лучах заходящего солнца её гордый профиль! Как восхитительны покрытые загаром обнаженные плечи и руки! И пусть остальное скрыто длиннополым сарафаном, разве можно сомневаться, что прочие части тела могут не быть под стать тем, что открыты теперь его нескромному взору…
Чья-то ладонь маячит перед глазами, закрывая обзор.
– Ау, папака, ты где?
Жехорский поймал вопросительный взгляд дочери, тщательно скрывая смущение, произнёс:
– Как где? Тут, перед тобой. Сижу на свежем воздухе в кафе, мороженное употребляю.
Машаня скептически качает головой.
– Ой ли? Тело да, вижу, а мысли, кажется, витают где-то за моим плечом. Интересно, чего ты там увидел такого примечательного, что совершенно перестал меня слушать?
Поворачивается. К счастью прекрасная незнакомка только что покинула место, на котором стояла, и спешит теперь навстречу мужчине на вид лет пятидесяти с гаком крайне невыразительной наружности. Отец? Муж? Любовник? Лёгкое соприкосновение губ. Не отец. И не любовник. Слишком страшен. Муж.
Старый муж, грозный муж,
Режь меня, жги меня:
Я тверда; не боюсь
Ни ножа, ни огня.
Ненавижу тебя,
Презираю тебя;
Я другого люблю,
Умираю любя.
В сладкие грёзы Жехорского бесцеремонно ворвался голос дочери:
– Странно… ничего примечательного.
– Вот видишь, – улыбнулся Жехорский. – Тебе показалось.
– А то, что ты меня не слушаешь, тоже показалось?
– Угу.
– А докажи!
– А легко! Ты говорила о том, что получила письмо от Глеба Абрамова. Сетовала на то, что тот важничает и задается, не хочет делиться с тобой подробностями своей службы, ссылаясь на секретность информации. Все верно?
– Все верно, – вздохнула Машаня, – и это значит, что я возвела напраслину на родного отца.
Где ей знать, столь юной и неопытной, что отец ее умеет делать несколько дел одновременно, а уж думать об одном при этом слушая и запоминая другое – сущий для него пустяк.
– Папка, – голос Машани стал серьезным, – а это правда, что служить в полку Чкалова доверяют только самым лучшим летчикам страны?
– Скажем так: одним из лучших.
– И этот полк, правда, такой засекреченный?
– Как и любое воинское подразделение, входящее в состав ударных сил Союза, – уклонился от прямого ответа Жехорский.
– И что, военнослужащие даже с женами не делятся этой своей военной тайной? – лукаво улыбнулась Машаня.
– Военной тайной не делятся ни с кем, – ответил Жехорский. – Впрочем, женам, я думаю, кое-какое послабление делается. А почему ты об этом спросила. Замуж за военного собралась?
– Никуда я не собралась! – излишне поспешно ответила Машаня, при этом щеки её порозовели. – Давай вдарим еще по мороженному!
– А давай!
Жехорский жестом привлек внимание официанта.

**

Женя, Женечка, Евгения… Чтобы узнать имя отмеченной им возле кафе на набережной женщины Жехорскому не пришлось и пальцем пошевелить. Она сама к нему явилась. Правда, не одна, в сопровождении мужа. А если быть уж совсем точным, это её муж, как один из именитых ялтинцев, был приглашен с супругой на торжественный прием, устроенный руководством города в честь высокого гостя. Его (руководство) можно понять. Оставить без внимания прибытие на всесоюзный курорт такого человека, как Секретарь Государственного Совета СССР, было никак невозможно. Сам Жехорский, правда, считал иначе, но его мнения по данному вопросу никто и не спрашивал. Протокол знаете ли… Оставалось только вздохнуть и начать выбирать: в чём явиться на прием? Дочь настаивала на военном мундире. Выросшая среди военных Машаня на полном серьезе считала военную форму единственно правильной одеждой настоящего мужчины.
Жехорский захватил с собой парадный мундир исключительно ради посещения Севастополя, которое намечалось в конце их пребывания на крымской земле, и до которого было ещё ой как много времени. Но Машаня уже подставила китель, и Жехорскому ничего не оставалось, как вдеть руки в рукава. Дочь тут же подтолкнула его к высокому зеркалу. Жехорский сделал шаг вперед, чтобы отражаться выше того места, где из-под кителя виднелись домашние брюки. Из зеркала на него смотрел моложавый генерал армии. От обилия орденов и иных знаков отличия по обе стороны груди слегка рябило в глазах.
За спиной замаячила тень Куропаткина и Жехорский ей весело подмигнул. Хороший был старикан, вечная ему память! Помнится, не пожелал носить награды – а их у него было добрых два десятка! – только затем, чтобы не затмевать своим «иконостасом» единственный на то время орден Жехорского. «Теперь могли и потягаться», – подумал Жехорский и обратился к дочери:
– Эй, попрыгунья-стрекоза, ты на кой ляд столько железа к кителю прицепила?
– Так ведь оно все твое, железо-то, – откликнулась Машаня. – Ни одной чужой медальки я не прицепила.
Жехорский вздохнул.
– Я ж тебе, кажется, объяснял: награда награде рознь. Есть награды выстраданные, а есть…
– …– незаслуженные, – тут же съехидничала Машаня.
Жехорский чуть не поперхнулся. Ишь, мелюзга языкастая, чего удумала: незаслуженные!
– Не незаслуженные, – поспешил он поправить дочь, – а врученные по случаю, как бы в подарок…
– То есть, заслуженные? – уточнила Машаня.
– Разумеется, – утвердительно кивнул Жехорский.
– В таком случае, что я сделала не так? – спросила Машаня.
– Ладно, – сказал Жехорский, – попробую объяснить по-другому. Есть награды, которые я рассматриваю как награды, а есть награды, которые я рассматриваю как сувениры. Так понятно?
Машаня ненадолго задумалась, потом спросила:
– А почему ты тогда эти «сувениры» на вицмундире носишь?
– Да потому, что только там им и место! – воскликнул Жехорский. – Вицмундир, знаешь ли, в некоторой степени тоже сувенир.
– Который ты надеваешь… когда хочешь перед кем-то предстать в сувенирном исполнении! – сделала вывод Машаня.
Жехорский подивился столь парадоксальному умозаключению, но решил далее не спорить.
– Можно сказать и так!
– Получается, – грустно сказала Машаня, – что твоя неразумная дочь напрасно ограбила сувенирную лавку, что находится в платяном шкафу в нашей московской квартире… Ладно, поворачивайся ко мне. Буду прореживать «иконостас».
Дело спорилось. Жехорский руководил процессом, Машаня отцепляла ордена и медали. Вскоре половина от их общего количества оказалась на туалетном столике. Жехорский вновь повернулся к зеркалу. Другое дело! Три союзных, четыре российских ордена и несколько медалей. А над ними знак высшей степени отличия: звезда Героя Союза.
– Теперь твоя душенька довольна? – спросила Машаня.
– А твоя, золотая рыбка? – вопросом на вопрос ответил Жехорский.
– А моей душеньке прежний вариант нравился гораздо больше, – вздохнула Машаня.

**

Несмотря на протесты дочери на приём Жехорский пришел в черном фраке, на котором из наград была лишь звезда Героя. На Анне-Марии было надето вечернее платье, достаточно закрытое, как и приличествует молодой девушке.

В очереди на представление эта пара находилась чуть дальше середины. Когда пришло время, Жехорский узнал имя: Евгения. Евгения Владимировна. Счастливый обладатель «черноморской жемчужины» был представлен как Панас Григорьевич Яковенко, владелец и главный врач модной ялтинской клиники.
– Вы занимаетесь в своей клинике пластической хирургией? – удивился Жехорский. – Очень любопытно…
– Если так, то милости прошу, – поспешил с приглашением Яковенко. – С удовольствием покажу вам клинику. Хотя, – он профессиональным взглядом окинул Жехорского и Анну-Марию, – ни вы, ни ваша дочь, в моих услугах, кажется, не нуждаетесь…
Жехорского взяла досада. Толи его пригласили, толи нет, поди пойми! Он совсем уж было собрался ограничиться неопределенным кивком и проследовать к следующей паре, как Евгения произнесла:
– Муж хотел сказать: приходите просто так, мы будем очень рады!
Жехорский повернул голову, взгляды их пересеклись. «Я, буду рада тебя видеть!» – говорили её глаза. Это было столь неожиданно, что Жехорскому стоило большого труда сохранить спокойствие.
– Благодарю, сударыня, – сказал он. – Мы с дочерью непременно воспользуемся вашим любезным приглашением! – После этого он отвел взгляд и перешел к другой паре.

**

Последняя любовь – мёд с привкусом полыни. Она приходит в тот момент, когда ты пребываешь в твердой уверенности, что своё в этой жизни давно уже отлюбил. Ты еще способен получать удовольствие от близости с женщиной и она еще не испытывает разочарования от близости с тобой. Вот только запала тебе хватает ровно на то, чтобы все это случилось. После выхлопа ты стремительно остываешь. Гладишь прильнувшую к тебе партнёршу по волосам и обнаженной спине, а сам уже не испытываешь к ней никаких чувств, кроме, разве что, благодарности. А потом лишь изредка вспоминаешь о ней вплоть до дня следующего свидания. И то, что мимолетные романы становятся все непродолжительнее, а интервалы между ними увеличиваются до многих месяцев, ты воспринимаешь как данность, как дальние посылы приближающейся старости. И вдруг все для тебя разом меняется. В сердце возвращается позабытое уже томление, которое в отличие от того, юношеского, грозит немалыми бедами твоему здоровью. А её замужество? Ты ведь не ветреный юнец и не прожженный ловелас, чтобы не придавать этому значение. А за первым бастионом возвышается второй – её молодость. Ты ведь забыл уже, каково это быть с молодой женщиной, когда привык выбирать партнерш хотя и моложе себя, но и не таких, что могли бы тебя сравнивать с молодыми жеребцами.
И что тебе, Жехорский, остается? Поиграть в платоническую любовь в тайной надежде что все либо образуется, либо рассосется? Мм-да… Право, жалкий жребий…

**

Мужчина и женщина шли вдоль кромки прибоя. Они не держались за руки, хотя этого им хотелось больше всего на свете. Они не смотрели друг на друга, потому что их шеи словно одеревенели, не давая головам сделать даже попытку. Они говорили о многом и не слова о любви, потому могли только догадываться про другого: любит – не любит?
Их путь подошел к концу. Дальше песчаный пляж упирался в скалы, на которые взбирались отважные люди. Евгения помахала рукой и один из скалолазов, что стояли теперь у подножья ей ответил. Панас подошел к ним, с улыбкой протянул руку Жехорскому, поцеловал в подставившую щёку Евгению. Поинтересовался:
– Посмотреть пришли? Или, – он посмотрел на Жехорского, – желаете попробовать?
– Нет, – улыбнулся Жехорский, – увольте!
– Как знаете, – не стал настаивать Яковенко. – А я еще разочек, с вашего позволения, поднимусь. Потом пойдем ужинать, хорошо?
– Если Михаил Макарович не против, – посмотрела на Жехорского Евгения.
– Не против, – ответил Жехорский, – с удовольствием понаблюдаю за подъемом!

Вереницей пролетали дни. Всякая неловкость в общении прошла. Им было хорошо без слов любви и томных взглядов. Благо, никто им не мешал. Анна-Мария нашла себе компанию и пропадала со сверстниками, Панас Григорьевич, когда не лазил по скалам, проводил время в клинике.
В городе, конечно, заметили, что московский гость уделяет молодой докторше много внимания. Но и то, что делает он это очень элегантно, не выходя за рамки приличий, отмечали тоже.

Этот день не мог не придти, и он пришел…
Как ни старался Жехорский вести себя как обычно, у него это видимо получилось не очень хорошо, потому что Евгения, перед тем как им расстаться, спросила:
– Вас целый день что-то тревожит. Скажите мне, что?
Жехорский потупил взор.
– Я не хотел… но раз вы всё равно заметили…
Он поднял глаза.
– Завтра утром за нами: за мной и дочерью, придет катер из Севастополя. Так что сегодняшняя наша встреча была последней, Евгения Владимировна.
– И вы хотели уехать не попрощавшись?! – воскликнула Евгения, глаза которой тут же наполнились слезами.
– Я думал, так будет лучше для нас обоих.
Жехорский понимал, что произносит банальность, тогда как сейчас требовались совсем другие слова, но он их не находил.
Евгения бросилась ему на шею и прильнула к губам губами в затяжном поцелуе. Потом так же резко отстранилась. Когда Жехорский сделал попытку её удержать, воскликнула:
– Не делай этого! И ничего не говори, только слушай. Ты был совершенно прав, когда решил уехать не попрощавшись. Это я все испортила своим глупым любопытством! А затем я поступила и вовсе дурно, не надо тебе повторять моей ошибки. Да, теперь для нас обоих очевидно: мы любим друг друга. Но вместе нам не быть, ты это понял раньше меня, а я… я такая дура! – Она с трудом сдерживала рвущиеся из груди рыдания. – Прости меня за эту слабость, и… прощай!
Евгения повернулась и побежала к дому, а Жехорский остался стоять на месте, не делая больше попытки её остановить.

Севастополь

Генерал армии Жехорский стоял на Графской пристани в компании старших офицеров Черноморского флота, когда ему вручили бланк телеграммы. На приклеенных к бланку полосках Жехорский прочел:
ПАНАС РАЗБИЛСЯ СКАЛАХ ТЧК
ОЧЕНЬ ПЛОХ ТЧК ХОЧЕТ ВАС ВИДЕТЬ ТЧК
УМОЛЯЮ ЗПТ ПРИЕЗЖАЙТЕ ВСКЛ ЕВГЕНИЯ
Жехорский сложил бланк и обратился к комфлота:
– Мне срочно нужно попасть в Ялту!
– Посыльный катер в вашем распоряжении, – без колебаний ответил моряк, – можете выйти в море немедленно!
– Спасибо! – поблагодарил Жехорский. – Я так и поступлю.
– Когда вас ждать обратно? – спросил адмирал.
– Пока не знаю. Через день, может через два. Да, передайте это дочери, – Жехорский протянул бланк телеграммы. Так она скорей поймет причину моего отъезда.

Анна-Мария стояла в раздумье над разложенными на кровати гостиничного номера нарядами, прикидывая, какой наденет сегодня вечером на бал в Морском собрании, когда в дверь постучали.
– Войдите!
Девушка повернулась лицом к двери. Вошел моряк в форме капитан-лейтенанта, доложил:
– Полчаса назад генерал армии Жехорский отбыл на посыльном катере в Ялту!
– Как это отбыл… – не поняла Анна-Мария, – зачем?
– Не могу знать! – ответил моряк, потом протянул девушке бланк телеграммы. – Вот. Товарищ генерал армии приказал передать вам.
Анна-Мария развернула бланк, прочла и с досадой ударила кулачком по столу.
– Вот чёрт!
Посмотрела на ошарашенного моряка.
– Извините, товарищ капитан-лейтенант, если мои слова резанули вам по ушам. Просто здесь, – она помахала бланком, – содержится крайне неприятная для меня информация. Кстати, что там бал?
– Состоится в намеченное время! – ответил моряк.

Ялта

Все-таки пришлось Жехорскому покрасоваться пред жителями Ялты в парадном мундире. Правда, полюбоваться этим зрелищем выпало немногим. Прямо у причала ждал закрытый автомобиль, который и отвез его в больницу.
Около палаты ждала Евгения. Выглядела она неважно, насколько неважно подобает выглядеть почти вдове, муж которой одной ногой стоит в могиле. Жехорский взял ее руки. Слегка сжал холодные пальцы. Негромко осведомился:
– Как он?
Евгения горестно покачала головой и кивнула на дверь палаты.
– Идите. Он вас ждет.
Не жилец, понял Жехорский, взглянув на лежащего на кровати Яковенко. Тот был в сознании и сделал слабый жест рукой, приглашая Жехорского приблизиться. Тот присел на стул, что стоял в изголовье, и наклонился к умирающему. Голос Яковенко был еле слышен, говорил он с большими паузами между фраз, было видно, что разговор дается ему с трудом.
– Я попросил вас прийти… чтобы просить… Не оставляйте Евгению и… моего сына.
Растерянность Жехорского вызвала на лице Яковенко легкую усмешку.
– Я все знаю… про вас и жену.
Попытку Жехорского он остановил покачиванием головы.
– Не надо. … Нет времени. … Я никого ни в чем не виню. … Просто пообещайте, … что исполните мою просьбу.
Глаза умирающего неотрывно смотрели на Жехорского. Тот сглотнул и хрипло произнес:
– Обещаю!
Яковенко прикрыл глаза.
– Спасибо. … Прощайте. … Позовите Женю…

Похоронили Яковенко на следующий день до обеда. После поминок посыльный катер с Жехорским, Евгенией, годовалым Павликом и его нянькой взял курс на Севастополь.

Севастополь

– Надеюсь, ты не собираешься жениться на ней сразу по приезду в Москву? – голос Анны-Марии звучал раздраженно.
– Да с чего ты собственно взяла, что я вообще собираюсь на ней жениться? – возмутился Жехорский.
– То есть жениться ты не собираешься? – не меняя тона, уточнила Машаня.
Жехорскому было трудно. Он никогда не врал дочери. Просто иногда чего-то не договаривал. Вот и теперь он пытался уйти от прямой лжи.
– Пойми, – сказал он, обнимая дочь за плечи, – я обещал умирающему, что позабочусь о его семье. Оставь я их в Ялте, и исполнить обещанное было бы для меня весьма затруднительно. Я не прав?
– Наверное, прав, – неохотно согласилась Машаня.
– Я точно прав, – Жехорский вздохнул с облегчением. – Квартира у нас большая, все поместимся! И обещаю, в течение ближайшего года никаких свадеб не будет!
– А потом? – взглянула на него Машаня.
– А потом будет суп с котом! – поцеловал дочь во вздернутый нос Жехорский. – И вообще, мне казалось, что Евгения тебе нравится.
– В качестве твоей временной подруги, да, – согласилась Машаня. – Но не в качестве моей мачехи!
В таких выражениях дочь отцу не перечила еще ни разу. Жехорский только головой покачал.
– И как давно ты у меня стала настолько взрослой?
– Давно, папка, – вздохнула Машаня, – ты просто не заметил…

Конец третей книги