http://www.proza.ru/2013/03/22/2040 - на нашей общей со Львом странице.
"Не останавливайся, детка. Эта дорога слишком коротка, чтобы заливать её слезами".
10 декабря Курск, 1941 год
8:30
Валенки скользили по дощатому тротуару, заставляя контролировать каждое движение. Оля ступала осторожно, маленькими шажками, внимательно глядела под ноги, чтобы не поскользнуться. Волосы выбились из-под платка волнистыми каштановыми прядями, но ей было не до красоты: вчера из комендатуры пришло распоряжение явиться на работу. И потому она шла, всматриваясь испуганными глазами в неизвестность заснеженной улицы.
10 декабря Москва, 2012 год
8:30
Вообще-то, Сэм просыпался рано. Но сегодня можно было не спешить – выходной. Потому он тщательно побрился, обрызгался дорогим одеколоном, осмотрел себя с головы до ног перед зеркалом. Остался доволен и потому вышел на улицу в самом благостном настроении.
Зима выдалась снежная с небольшим морозцем. Снег покрыл всё бумажным полотенцем, а деревья будто измазали известью.
9:00 Курск,1941 год
Возле комендатуры, под охраной нескольких автоматчиков, тихо стояла толпа. На крыльце полицай зачитывал списки. Люди отзывались на имена какими-то странными голосами. Оля подошла поближе. Один из солдат оглядел её с ног до головы и показал автоматом на толпу - мол, подходи, не задерживайся. Она встала в ряды полусонных людей.
9:00 Москва, 2012 год
Сэм запрыгнул на подножку трамвая, купил у водителя талон, прошел дальше, к выходу.По пути обратил внимание на девицу с распущенными волосами. Ноги выгодно обрисовывали плотно прилегающие брючки.
“Эк разбирает ее - в мороз-то , да при таком параде. Наверное, хочет понравиться, - подумал мимоходом. – А секси... Иначе и не скажешь.” Но далее он не стал размышлять над прелестями красавицы. Вон их сколько ходит - со всеми не перезнакомишься. Тем более, что у него уже есть невеста с квартирою в Москве и даже со своим бизнесом. Потому на все похотливые мысли давно наложено табу. Он, вроде, и не хотел влюбляться, но сердце прикипело - с кровью не оторвешь. Пришлось плюнуть на всех этих одноразовых и думать только о ней.
9:30 Курск, 1941 год
Перекличка закончилась. Правда, Оля так и не услышала своей фамилии. "Наверное, раньше называли",- она ничуть не удивилась. Непонятно было только одно: почему в толпе много детей. Одна женщина стояла с младенцем на руках. "Её то куда ?" - подумала Оля, разглядывая закутанного в пуховую шаль малыша. Он как раз завозился, недовольно требуя свободы. Мать немного поправила ему шапку, и на Олю глянули чистые детские глазки.
9:30 Москва,2012 год
В метро всегда людно, суетно. Сэм не любил подземку, тем более, что пока не научился в ней быстро ориентироваться. Вот и сейчас - стал искать направление, место пересадки, внимательно разглядывая разноцветные значки на схеме.
9:45 Курск,1041 год
Женщина в серой форме с васильковым кантом на погонах смотрела сквозь стекло на толпу обреченных. На левом рукаве в черном нашитом ромбе серебристая змея обвивала жезл.
- Вы готовы, гаупшарфюрер?
Она медленно повернулась на голос.
- Зигфрид,- бледное лицо в рыжеватых пятнах было почти зелёным от напряжения. - Я не буду убивать младенца.
- Что за сантименты, фрау Ланге!.. – начал было нервно офицер.
- Зигфрид! - резко перебила его женщина.- Во имя Великой Германии мы совершили уже столько, что черти давно начищают в аду сковородки, ожидая нашей гибели. Можешь считать это моим капризом, но я не буду убивать младенца!
- Как-то не вовремя ты задумалась о вечном, Рут, - голос офицера звучал устало и раздраженно. - Думаешь, жизнь одного еврейского малыша обеспечит тебе индульгенцию? Если ты не сделаешь ему укол, его просто раскроят автоматной очередью.
- Мне всё равно. У моей Аннет сегодня день ангела. Ты забыл, что все младенцы в Святом Писании считаются ангелами?
- Ты ведёшь опасные разговоры, Рут! Мне придётся доложить о твоём отказе.
- А теперь послушайте меня,оберштумбаннфюрер,- голос Рут Ланге стал хриплым и скрипучим. - Не я придумала "гуманную смерть" для этих мальчиков и девочек. Не я просила поручать мне великую миссию по очистке арийской нации от грязных еврейских выродков. У меня в списке сто пятьдесят один ребёнок. Вы можете сейчас
написать свой рапорт и арестовать меня, не сходя с этого места. Но тогда тебе, Зигфрид Нойманн, придётся искать человека, который сделает сто пятьдесят одну смертельную инъекцию детям, глядя им прямо в глаза! Или ты сделаешь это сам, во имя Рейха и служения великому Фюреру?!
Воздух в комнате стал таким плотным,словно его придавили сверху огромным гофрированным поршнем.
- Хорошо, - Зигфрид не выдержал злобного взгляда женских глаз. - Ты не будешь сегодня убивать младенца.
9:45 Москва 2012 год
Мерно покачиваясь, Сэм во второй раз ехал на такую долгожданную встречу. Дядька жил на другом конце Москвы. Если честно, снова проделывать путь по морозному воздуху и слякотным тротуарам не очень-то хотелось. Но сам дурак: в прошлый раз весь адрес запомнил, кроме номера корпуса. А корпус – это не половина двухэтажки, а целый жилой дом. Но батя сильно уж просил попроведывать брата.
Отец Сэма - Синицин Николай Петрович - рос в простой семье. Их было четверо братьев: Серёга, Николай, Вовка и Петруха. Один приёмный. Дед с бабкой подобрали в Отечественную, где-то под Курском. Родители то ли под бомбежкой погибли, то ли расстреляли их, - про это особо не распространялись. Просто приняли как своего. Где трое – там четвёртый. Голодно, конечно, было. Но тогда мальцом больше – мальцом меньше - особо-то продуктового изобилия не прибавлялось и не убавлялось. Ни у кого. Дед, помнится, говорил: “Долей-ка, бабка, в суп воды пару кружек. Вдруг гости придут”.
Люди так устроены: мальца бросать – не правильно, не по-человечески это.
Так и прижился Вовчик в семье. На равных. А вырос - нашел невесту-москвичку, женился, да и уехал. Правда, семью приёмную не забывал. В отпуск приезжал регулярно, привозил столичные подарки.
Со временем, семья Синицыных почти в полном составе поселилась на Волге. Там и родился Сэм, Александр Николаевич Синицин по паспорту. А Сэм – это так, приклеилось.
Дядя Вова в один из приездов взял Саньку с собой на рыбалку. Сэм до сих пор с замиранием сердца вспоминал, какого они тогда вытащили сома. Всей семьёй неделю ели! Пятилетнему Саньке огромный дядя Вова рядом с усатой страшной рыбищей запомнился добрым великаном.
.
Все четыре брата были, что называется, “оторви да выбрось”. Военное детство. А на нынешний день только двое и осталось: батя Сэма, да дядя Вова.
10:00 Курск, 1941 год
- Подведите детей к крыльцу!
Люди с детьми медленно двинулись к комендатуре. Послышались приглушённые всхлипывания.
"Почему они все плачут?"- Оле становилось всё неспокойнее.
-Иди, детка, иди, моя хорошая, - рядом женщина подталкивала к крыльцу девчушку лет десяти. - Там добрая тётя даст тебе сахарку.
- Сахарку? - девчушка щурилась недоверчиво.
- Да, моя хорошая, большой кусок сахара. Ты же любишь сахар?
- А ты? - ребёнок никак не хотел отпускать руку.
- А я подожду тебя здесь, моя умница.
- Бабушка, я не буду его есть одна. Я его заверну в платочек и мы с тобой его съедим дома, ладно?
- Да, моя хорошая, конечно. С кипятком...Дома... Вместе...
Оля не могла понять, зачем забирают детей. Не в школу же, в конце концов. Женщина с младенцем тоже подошла к крыльцу.
-Ты! - офицер ткнул в неё пальцем. - Оставляйт свой ребёнок себе!
Женщина медленно вернулась и остановилась возле Оли, судорожно прижимая к себе малыша.
- Не понимаю, зачем они забрали детей? - Оля захотелось хоть немного разговорить соседку.
Та посмотрела на неё невидящими глазами.
Тем временем, была дана команда двигаться.
Люди пошли медленно, оглядываясь на оставшихся возле комендатуры детей, не обращая внимания на подгоняющие окрики автоматчиков.
- Может быть, они хотя бы наших детей оставят на этом свете? – грустно прозвучал сзади старческий голос.
- Конечно, мама, дорогая, конечно оставят. Иначе их бы просто расстреляли вместе с нами, - молодая женщина ответила тихо, но люди вокруг вздохнули с надеждой.
Прошло некоторое время, прежде чем Оля полностью осознала смысл сказанного. Паника вдруг забилась под ложечкой, подступая тошнотой.
- Куда нас ведут? - она никак не могла поверить в происходящее, даже слегка приостановилась.
- Деточка, куда могут вести евреев немецкие автоматчики? - старушка догнала её и посмотрела в глаза. - Нас ведут на расстрел.
- Евреев? На расстрел? - Оля растерянно смотрела по сторонам.
- Не останавливайся, детка, - бабуля взяла её под руку. - Эта дорога слишком коротка, чтобы заливать её слезами.
- Как же расстрел? При чем здесь евреи? - Оля словно попала в круговорот и не могла выбраться из беспорядочности собственных мыслей.
Пожилой мужчина удивлённо оглянулся.
- Она беременна! - сказал себе под нос. Потом добавил, словно объясняя что-то непонятное. - У них бывает.
Оля, вдруг, словно проснулась.
- Меня нельзя расстреливать! Я не еврейка! Я случайно! Я на работу! Послушайте, гер офицер!
Она рванулась к автоматчику, сбивая с ног медленно идущих людей.
- Аусвайс! Гер офицер! Я русская! Я на работу!!
Оля на ходу расстегнула телогрейку,выхватила из пришитого внутри кармана паспорт.
10-00 Москва, 2012 год
Сэм пересел на другую ветку.
Вообще-то, он не отличался особой сентиментальностью: тоже прошел войну, только нашу, совковую, когда молодых пацанов - прямо в бой. Приказ, мол, есть приказ. И нечего тут.
-Эх, если бы меня убили, то мамке пенсию бы больше платили, аж в два раза. А так - на хлеб только и хватает, - думал он не однажды, и, тоже не однажды выпив пару стопок, говорил об этом вслух с плохо скрываемой удивлённой обидой.
Сэму повезло с наставником: батальонный старшина как-то посоветовал отключать голову, смотреть на всё происходящее со стороны, помнить о том, что долг солдата – приказ исполнять. А спрашивать за приказы будут не с них, а с тех, кто их придумывает.
Хороший мужик был старшина, умный.Молодых научил, а вот сам своей наукой так и не смог воспользоваться: как-то во время "зачистки" вытащил чечененка из завалов, не успел оглянуться - а пацан в него из автомата целится. У старшины рефлекс сработал - выстрелил первым. А на войне ведь так: или ты, или тебя.
Лет десять старшина заливал это воспоминание водкой, правда, никому не говорил причины. Жена от него ушла – не выдержала. А его как-то нашли замёрзшим возле подъезда - не дошёл до дому. Сначала подумали, что бомж по пьянкезаснул. Хорошо, товарищ боевой пришёл в этот день в гости, шум поднял. На вскрытии оказалось: умер батальонный старшина от обширного инфаркта миокарда.
Патологоанатом тогда ещё сказал, что инфаркт был не первым, и не понятно, как вообще жил этот человек столько времени в таком состоянии. Так что, видимо, не залил горе-то. Грызли воспоминания, пока не иссушили всего.
После Чечни Сэм сидел за разбой. Недолго - три года. Правда, зоновской романтики успел хлебнуть сполна за это время.Оставаться на высоте во всех жизненных катавасиях помогало одно: такого мастерового парня, как он, сейчас было днём с огнём не сыскать.
В гости к дядьке собрался не с пустыми руками: купил водки хорошей, икру красную, конфеты сестренке двоюродной. Все как положено. Себя приодел: ботинки замшевые на меху, джинсы дорогущие, и куртку зимнюю - прямо с манекена в магазине снял. Денег отвалил не меряно...
... Придремал под перестук колёс.
10:55 Курск, 1941 год
Оберштумбаннфюрер СС Зигфрид Нойманн ехал к месту расстрела. Разговор с Рут никак не шёл у него из головы. Сумасшедшая баба. Она думала, что будет спасать раненых солдат и останется святошей в мясорубке? Нойманн скривился. Никто не освобождал бойцов СС от идейной борьбы. Евреи,умалишённые, цыгане - мусор, загрязняющий землю. Его нужно убирать. Он всегда презирал офицеров вермахта, которые в попойках с пафосом говорили о настоящем солдатском долге, недвусмысленно глядя на молнии в петлицах преданных ветеранов СС.
Рут права - их всех ждут в аду. И там вряд ли будут разбираться в тонкостях служебных обязанностей. Но чистота нации того стоит.
Машина догнала толпу бредущих на расстрел евреев.
Вдруг что-то произошло, движение затормозилось, и один из автоматчиков резко вскинул оружие, заорал: "Стоять!". Оберштумбаннфюрер с брезгливостью отметил, что автоматчик был напуган до крайнего натяжения жил на оголённой из-под воротника шинели шее.
- Остановите, Алекс! - коротко приказал Нойманн.
Из толпы к автоматчику бежала женщина в расстёгнутой бесформенной тёмной одежде.
В России не умеют толком одеваться. Нойманн с самого начала войны удивлялся тому, что все женщины здесь были на одно лицо. Унылые, закутанные во что-то серо-черное, совсем не привлекательные. А эта к тому же беременная.
- Гер офицер! Аусвайс! Это ошибка! Я русская!! - донеслись до Нойманна истерические крики.
Автоматчик был готов выпустить очередь. Но это было не положено. Сейчас завалит всю улицу трупами. Потом объясняйся с бургомистром.
Нойманн вылез из машины, крикнув на ходу:"Отставить!"
Женщина, увидев офицера, двинулась в его сторону, протягивая в дрожащей руке бумажку:
- Мой аусвайс! Я не еврейка! Гер офицер!Помогите! Я русская! Это ошибка! Вот - предписание! Я на работу!!
Нойманн поморщился, глядя на неприятно скошенное лицо и округлившиеся в панике глаза. Двумя пальцами взял протянутые бумаги. Паспорт, с приклеенным уже в комендатуре вкладышем: глаза серые,волосы - каштановые, 25 лет, русская. Вторая бумага была предписанием явиться сегодня к 9:00 в комендатуру для выполнения работ. Всё правильно. Он сам дал указание вызвать местных, чтобы они остригли после процедуры детей, сняли с них одежду и погрузили в машину тела.
- Как зовут? - спросил он, глядя в паспорт.
- Оля я, Ольга, то есть, Ольга Семёновна Синицина.
- Зачем ты встала к евреям, Ольга?
- Гер офицер, я же просто по ошибке. Смотрю - люди стоят, фамилии читают, я думала - перекличка на работу.
- Ты не есть умная женщина, Ольга, - сказал Нойманн, снисходительно наблюдая, как эта русская преодолевает страх, чтобы выжить. - Но ты не есть еврей. Великой Германии нужны хорошие работники. У тебя есть дети?
- Есть, двое.
- Иди, и воспитывай своих детей, неумная женщина Ольга. Придёт время, и они понадобятся фюреру.
Он отдал тётке бумажки. Вот сегодня будет смеху, когда он расскажет об этом в офицерской столовой.
- Отпустите её, сержант. Она русская. Сегодня не их день. Сегодня у нас есть дела поважнее.
10:55 Москва, 2012 год
Наконец-то добрался... Покурил у подъезда, набрал на домофоне номер квартиры.
- Кто там? - Голос сестренки показался таким близким и приятным, что Саня невольно заулыбался.
"Эх, сейчас гляну на нее", - перед глазами поплыл стол, бутылка водки, поцелуи и объятия, хмельной дядя, жена его, "стерва ещё та", как поговаривала мамка. Но это было не важно. Привет от бати передать – вот что главное.
- Синицын Александр Николаевич! - Четко, по-военному, произнес Сэм.
- Заходите, восьмой этаж, - дверь приветливо запищала, радуясь новому гостю.
Лифт не спешил спускаться, останавливаясь на каждом этаже, пару раз вернулся вверх. Наконец, засветилась на табло единица, и Саня вошёл в лифт, напрочь исписанный признаниями в любви и сообщениями какому-то Слону о том, что он - лох. Рядом надпись: "А ты кто?". Наверное, Слон хотел выяснить - кто же посмел его обозвать.
Сэм засмеялся: ну какая, нафиг, столица? Все как у нас.
11:20 Курск, 1941 год
- Что стоишь, пошла отсюда! - рявкнул полицай из сопровождения.
- Как же, пошла! А Вовку своего ты думаешь забирать? Или мне его так и тащить на себе до самой смерти? - неожиданно резко, словно ударила, сказала женщина, протягивая Оле глазастый пуховый свёрток. – Ишь, как обрадовалась - про пацана своего забыла.
- Э! Ты что? - полицай разозлился. - Что ты, сучка еврейская, выдумала? Думаешь, я не видел - это твой выродок. Ты с ним с самого утра припёрлась.
Малыш захныкал.
Нойманн внимательно наблюдал за сценой. Вдруг вспомнились слова Рут о Святом Писании.
- Это твой ребёнок? - спросил он у Ольги.
- Мой, гер офицер! Мой! - Оля смотрела на него, не отрываясь. - Я же тяжёлая - видите? Попросила вот её помочь. Вы же сами сказали, чтобы младенца оставить. Ну, а мне тяжко: и живот, и мальчик.
Оля потянула руки к малышу:
-Вовочка, маленький, иди к маме!Расхныкавшийся малыш прижался к Олиной груди, носом зарылся в плечо.
Еврейка резко повернулась спиной и пошла в глубь толпы.
- Чуть ребёнка не забыла. Главное - свою шкуру спасти, - донеслось до Ольги её сердитое ворчание.
Приговорённые люди молча смотрели на происходящее.
- Как же так, гер офицер? Малец-то еврейский. Врут они всё! – полицай не мог успокоиться.
- Объясни мне ещё раз, почему твой ребёнок пришёл с этот женщин, - Нойманн колебался - не хотелось портить впечатление от начатой игры в милосердие.
- Так это знакомая моя. Нянчит Вовку моего. У меня же их двое, я же вам говорила, гер офицер. Ну а вчера ей - предписание и мне тоже. Ну, думаю, чего мальца-то забирать? Пусть спит. Завтра всё равно утром вместе. А тут перекличка, да всех детей забрали, а
Вовку моего оставили. А она у нас - няня,понимаете, гер офицер?
Ольга выпалила это всё одним махом, не запнувшись ни на секунду.
- Уходи, неумная Ольга, - сказал Нойманн зло.
- Сержант! Почему вы стоите? Командуйте вперёд! - оберштумбаннфюрер раздражался всё больше.
- Но как же так, гер офицер, - вдруг подал голос полицай. - Они же врут.
- Ты! - Нойманн захлебнулся от гнева. - Как ты сметь перебивать немецкий офицер?! Ты хотеть туда?!
Нойманн ткнул пальцем в сторону молча стоящих евреев.
Полицай аж присел:
- Ой, простите, гер офицер! Что вы, мне показалось, наверное. Пошла вон отсюда,
дура!
11:20 Москва, 2012 год
На восьмом этаже лифт выпустил пассажира. Сэм подошел к двери и нажал на кнопку звонка.
Тишина.
Нажал еще раз, постучал, хотя явно было слышно, что звонок поет на всю квартиру. Дверь никто не открывал, но он чувствовал, что там кто-то есть, кто-то слышит звонок.
Сэм ждал.
12:00 Курск, 1941 год
Оля бежала по улице, не чувствуя под собой ног. Вовка молчал, ухватившись за прядь волос.
12:00 Москва, 2012 год
Прошло некоторое время. Дверь не открывали.
И тут он сник. Сложил все подарки у двери, пожал плечами, взял из гостинцев бутылку водки и пошел вниз. Пешком. Разницы не было никакой - как возвращаться.
Спустившись на три этажа, открыл бутылку и сделал три больших глотка. В горле что-то застряло, стало тепло и безразлично.
12:20 Курск, 1941 год
Она не помнила, как зашла домой, как отдала матери малыша, как села разуваться, да так и заснула на лавке с одним валенком в руке.
12:20 Москва, 2012 год
Сэм спустился к парадной двери. Водки в бутылке уже не было. Он не помнил, как добрался до съемной квартиры, не помнил, как купил ещё бутылку. В метро и трамвае пить не стал - побоялся, что заберут.
14:30 Курск, 1940 год
- Мама... Я давно сплю?
- Да уж часа два...Оля, откуда этот мальчик?
Вовка спал в детской кроватке, всё так же закутанный в платок.
Оля вдруг вспомнила всё. Только сейчас до нее дошло, что она никогда уже могла бы не увидеть маму, не услышать детские голоса в соседней комнате, не почувствовать, как в животе толкается будущая жизнь.
- С того света, мама.
Мама вздрогнула, посмотрела на Олю недоверчиво:
- Что ты такое говоришь, Оленька?
Та вдруг расплакалась, уткнулась в уютное мамино плечо, вздрагивала, всхлипывала, рассказывала про сегодняшнее утро. На шум из соседней комнаты вышли мальчишки, боязливо глазели на плачущую мамку.
14:30 Москва, 2012 год
Дома никого не было.
Открыл вторую бутылку, выпил ее так же - из горла, поставил рядом с кроватью и заплакал. Все перемешалось в голове : дядя Вова, его "жена-стерва", сестренка, открывшая подъездную дверь, папка, недоуменно хмыкнувший: "Во, еп твою мать!", мамка, успокаивающая Сашку, младшая сестричка,глупо таращившая глаза ("Ничо себе, ничо себе!")
16:20 Курск, 1941 год.
Шестилетний Серёжка и четырёхлетний Коленька разглядывали маленькогомальчика, которого бабушка положила на кровать и баловала "козой".
- Я ему сделаю завтра наган, - сказал Серёжка.
- А мне? - Коленька посмотрел на брата обижено.
- И тебе сделаю. А ещё один маленький братик появится - и ему сделаю. А потом папка с войны вернётся, и мы вместе всех фрицев перестреляем. Я папке тоже наган сделаю.
Коленька глянул на старшего с уважением.
- А ну, бойцы, ужинать и спать. Темнеет уже, нечего лучину жечь, - сказала мама и выкатила на стол из чугунка горячие картошины. - Каждому по две картошки,понятно?
- Понятно, - кивнули пацанята вихрастыми головами, ухватили лакомство,перебрасывали с ладошки на ладошку, чтобы не обжечься.
Маленький Вовочка хныкал в темноте,привыкая к новому месту.
Наутро Вовка уже вовсю улыбался маме, бабушке, братикам, радуясь каждому сказанному ему слову.
16:20 Москва, 2012 год
Наплакавшись, не раздеваясь, Сэм свернулся калачиком и уснул.
Утром он решил, что это был дурной сон и больше старался не вспоминать про неудачную поездку к родственникам.
Лев Воросцов. Наталья Галич.
Москва. Дальний Восток. 2012 год.