Это было не в Москве, не в Нижнем Новгороде, не в Свердловске-Екатеринбурге а близ одного из этих населенных пунктов, и название сходное, только плюс еще номер, то ли Свердловск-44, то ли Дивеево-16, то ли еще какой Томск-4. Все такие секретные города чем-то похожи, в первую очередь строгой проходной и, словно пограничной, охраной по всему периметру, только у нашего даже своего имени нет. Он просто ЗАТО, как такие неведомые простому народу научно-технологические оборонно-космического направления работ населенные пункты стали именовать в рыночное время, – закрытое территориальное образование. С бериевских времен даже деловая почта сюда шла по адресу воинской части, усердно охраняющей зеков, а потом по номеру в/ч строительного полка. И ещё одно главное ото всех, ото всей уже современной страны, отличие – тут по-прежнему социализм. Даже Ельцин на это, хотя во всем виноватый Чубайс был категорически против, согласился, поскольку на днях сменивший его в должности командующего госимуществом Полеванов настоял на своём. Настоять-то настоял, но потом с подсказки забугорных друзей рыжего беса должности все же лишился. Зато ЗАТО осталось до сих пор единственным, как в СССР.
…Дед Толика Василий Белышев попал сюда в середине шестидесятых на армейскую службу.Да какая это, рассказывал он внуку про свои первые годы уральской жизни, служба – как работал каменщиком в бригаде, так и клал на раствор кирпичи, только не в бригаде, а в отделении да в солдатской хэбэшной форме, а не в простецкой деревенской сряде. Да еще поднимал не стены, как месяц назад, коровника на окраине родных Лоханей, а пятиэтажного дома по соседству с недавно заселенными. И вот что интересно, каждый подъезд имел свой номер, словно отдельное здание, стройбатовцы якобы возводили не один дом, а по военным отчетам (вдруг документ каким образом достанется шпиону) целый, под номером 50, квартал из шести зданий.
От гражданского прораба в сорбешеке по время вынужденного, из-за холодного дождя, перекура он узнал историю этого закрытого города. Через два года после войны в эту уральскую глушь приехал на поезде сам Берия, отошёл пешком от вагона в сторону на полкилометра и, как когда-то Петр Первый, сказал: «Здесь будет город заложен!». И категорически дополнил: «Чтоб ни одного дерева не срубить!». Про такую невозможность робко запротестовал приехавший с ним только позавчера назначенный начальник стройки. «Тогда валить сосны по самому минимуму, - милостиво согласился Лаврентий Павлович. - А чтоб сверху площадку не было видно, запретить над этим местом в радиусе сто километров все полеты, непослушных – сбивать!» Площадкой, раз так её назвал сам Берия, начали с тех пор именовать секретный оборонный завод и научный институт при нём, названный второй площадкой. Приказ о запрете летать над указанной зоной передан всем авиационным начальникам. Только вот американец Пауэрс спустя лет пятнадцать про такое обязательное условие полетов над уральскими заповедными местами не знал, поэтому и был вынужден силой наших зенитчиков и летчиков прекратить разведку.
Гражданский прораб Петрович начал тут стройку одним из первых «простым советским заключенным». По истечении отсидки остался на той же громадной стройке, женился на бывшей зечке, получил квартиру, завел детей. Перед самой пенсией круто пошел в гору: мастер, прораб, в подчинении несколько отделений-бригад стройбатовцев.
Василий Белышев намотал на ус этот рассказ, и когда за полгода до конца службы старичков, поднаторевших в кирпичной кладке, укладке труб канализации и в других профессиональных работах стали уговаривать завербоваться на ту же стройку в качестве гражданских специалистов, то немедленно согласился. Во-первых, демобилизуется на шесть месяцев раньше, во-вторых, богачом приедет в родные Лохани: тысяча триста рублей двухгодичного заработка каменщиком плюс тысяча подъемных на гражданское обустройство в общаге и покупку одежды и на прочие в новой жизни траты. Главное – две недели отпуска.
Отработал год, возмечтав из второго отпуска в этот город не возвращаться, остаться у родителей в Лоханях или устроиться в райцентре, да не выдержал деревенской простоты и скудной жизни. Вернулся в знакомую общагу досрочно с твердым планом: жениться, выучиться на инженера, чтоб работать не на стройке, а на первой или второй, как получится, площадке.
Так и поступил. Три года вечерней школы, пять лет учебы в филиале инженерно-физического института, супруга-технолог и двое пацанов. Поработал мастером на первой площадке, перебрался с семьей из двухкомнатной квартиры в трехкомнатную, да так в мастерах до самой пенсии и остался: рядовые инженеры на второй площадке получали меньше, чем производственники на первой, а талантливым ученым Василию Федоровичу уже не быть. Зато появились две новые мечты: купить «Жигули», чтоб, как начальник цеха, ездить на работу на машине, и послать сыновей учиться не в их вечерне-заочный филиал, а в саму Москву.
Мечты воплотились на удивление легко. Закрытый город снабжался по особой категории, проблем с покупкой любых продуктов и товаров, как в иных, взять хоть медеплавильный завод соседний, через железную дорогу, гору и ложбину, не было, для приобретения по местным заработкам не так и дорогой машины надо было после подачи заявления в профком подождать год-другой. Оказалось, что хватило и восьми месяцев - особо желающих заиметь личный транспорт не было. Куда на своей машине ехать-то в городе, где все дороги ведут на одну главную улицу Ленина, которая с одной стороны заканчивается проходной и въездными воротами, охраняемые надежней государственной границы, с другой – первой площадкой со своим строгим КПП и огороженной, без охраны, территорией для стоянки личных машин. За городом тоже не покатаешься: хлопот с выпиской пропуска столько, что сто раз пожалеешь, проще в областной центр ехать на служебном автобусе или электричкой, если по личным делам. Пропускные льготы были лишь на заводской санаторий-профилакторий, что на берегу недалекого зеркального озера, да в подшефный совхоз.
С сыновьями оказалось чуть труднее. Старший сам мечтал вырваться в Москву, чтобы потом, если удастся, не возвращаться в эту большую кирпичную семидесятитысячную деревню без околиц, в которой все знают друг друга. Так желал, что вступительные экзамены сдал на пятерки, лучше, чем выпускные в школе. Младший, Семен, посопротивлялся, мечтая о путешествиях и географическом факультете, даже песня у него была на эту тему: что возьмет с собой в дорогу лишь всего на день хлеба и немного аш два о. Но не отец, а перешедший на четвертый курс брат Максим убедил Сеньку в правильности родительского совета. Максимка, насмотревшись на столичную жизнь, от своей мечты к защите дипломного проекта отказался, вернулся в родительское гнездо и на площадку номер один. От должности технолога техбюро цеха отказался, не для этого, сказал кадровику, учился отлично, директор площадки удивился его смелости и уверенности и назначил сразу заместителем начальника цеха. Потом Максим на долгие годы застрял начальником в этом цехе. Семен, вот судьба, в конце концов, быстро пройдя несколько инженерных должностей на второй, научно-исследовательской, площадке, тоже стал начальником единственного тут цеха - экспериментального.
Оба брата избраны депутатами во второй состав местной думы - к тому времени город по инициативе демократической первого созыва власти получил громкое имя – Главноуральск, но это для себя, для внутренних документов, а для остальной страны решили так и остаться безымянными, с номером уже несуществующей полевой почты. Третью думу возглавил вторично избранный депутат Семен Белышев, а Максим Белышев после других выборов стал Главой администрации Главноуральска. Братья работали в унисон, и когда высшее областное административное и по линии научно-оборонной промышленности столичное начальство заставляло жить затовцев по общим правилам, те есть переходить, что должны были сделать еще несколько лет назад, к рынку, попахивающему капитализмом, посоветовавшись с активом, отказались.
Не стали облегчать пропускную к себе систему, оставшись наглухо закрытым городом. Так что наркотики сюда просто не ввести, хулиганства, даже мелкого, тут не замечалось, воровства – тоже. Правда, приток населения за счет остававшихся тут после службы стройбатовцев и зенитчиков, солдат-охранников из внутренних войск сократился, поскольку военных тут вообще не стало, но и лишнего народа теперь не надо. Все что нужно, молодые люди с эмблемой бульдозера в петлицах давно возвели: жилье, дворцы культуры, пионеров, спорта, плавательный бассейн, универмаг, двухэтажный ресторан, отличные дороги и тротуары, канализацию и теплотрассы. Новостройка лишь одна: высоченная, выше всех окружающих гор, башня сотовой связи. Где нужно, охрана теперь состояла из гражданских лиц, лишившихся работы на обеих площадках. Губернатора и московских министров-капиталистов приглашали только в гости, не более того. Денег из бюджета не просили, наоборот, все госналоги перечисляли исправно. Причем, почти столько, сколько сам областной центр. Да вместо взяток и откатов узаконили спонсорство некоторых областных и регионально-федеральных мероприятий. Этим и откупались. К традиционному городскому радио добавились газета «Главноуральская хроника» и кабельное телевидение. Московское ТВ тлетворного влияния на грамотных горожан, а тут все поневоле получали как минимум одиннадцатиклассное образование, не оказывало.
В городе всем, политикой тоже, как и положено, рулила экономика. Обе площадки исправно, а то и досрочно, выполняли заказы индийской и китайской военной авиации. Заказы в Главноуральск пошли и от гражданских французских, английских и германских фирм, узнавших каким-то образом о сверхточном оборудовании и удивительно низких расценках на унифицированные части к различным робототехническим комплексам для конвейерных сборочных и иных автоматических линий. Даже НаноЧубайс решил подружиться с главноуральскими умными инженерами, стеной став на защиту этого города от любых капиталистических посягательств, предусмотрительно посчитав, что местные левши с сегодняшними новинками ему в новой должности выгоднее, чем обещания пользы от будущей российской силиконовой долины: улита едет, да когда еще будет. Этот же рыжий ваучеризатор стал посредником от других посредников на изготовление узлов к каким-то непонятным передвигающимся устройствам, платя за работу невиданную сумму. Догадливые инженеры и технологи, увидев в теленовостях американский любопытный марсоход, догадались об итоговой сути недавней сверхсложной работы.
- Вот, а то все телевещают, что у русских руки-крюки, - сказал Максим Васильевич Белышев младшему брату.- Мне доложили, что несколько важных частей любопытника - это твоего бывшего экспериментального цеха работа!
- Ну да! Могем!
- Не юродствуй Семен. Знаю, что можем и не такое сотворить! А ведь обидно, что ни кто не знает, что наш Главноуральск причастен к этому чуду техники и космонавтики.
- Чертежи-то остались. Когда-нибудь и нашей стране они пригодятся. Не при этом строе.
До сих пор молчавший их отец Василий Федорович Белышев сразу спросил:
- А когда это будет?
- Когда-нибудь да будет. У нас долго запрягают, да потом не остановить! Но еще, видно, силы для терпежа есть.
- Пока есть, - согласился с младшим сыном отец, - да скоро многим нечего будет есть. Это мы тут живем как у Христа за пазухой, а что в области делается. В соседнем городе, где один на всех медеплавильный завод - и больше ничего. В нем опять, говорят, обещают сокращения. А наш бывший подшефный совхоз… Мы же его без своей помощи оставили.
- Слишком дорого за молоко, мясо и картофель с нас стали просить, - возразил сын-мэр.
- Вот хвалишься, что Белышевы в городе социализм сохранили, а у вас, сыны, в этом деле как раз самый что ни на есть капиталистический подход. Много ли выгадали, что стали дешевле продукты покупать. Не очень. А вот совхоз совсем развалился, из Невьянки люди стали насовсем уезжать. Я тут недавно со старичками на охоту ездил в самую глубинку. Дальше Невьянки все три оставшиеся до границы района деревни почти пусты, коровники разрушены. Такое впечатление, что здесь больше никогда не будут строиться дороги и фермы. Эти места останутся памятником о том, что здесь было в советское время.
- В других областях еще хуже, - вместо оправдания заметил Максим.
- А на моей родине вообще беда. Вот мама написала, что в наших Лоханях живут почти только дачники, в соседней деревушке Юрьевце один фермер, остальные – нищета. А ведь хозяйство еще несколько лет назад гремело на всю область. Я сам по центральному какому-то каналу видел репортаж о пуске в ЗАО «Лоханское» современного коровника и стройке аж двадцати свинарников. А в конце мама пишет, чтобы я внуков, то есть вас, и правнука Толика, которого она вообще не видела, в гости привез.
- Да, надо бы съездить, - согласился Максим. – Давай, брат, летом вместе отпуск возьмем, жен, Толика и батю прихватим и махнем в Лохани. Я в администрации «Баргузин» возьму, сам за руль сяду. Если утречком выедем, то можем к вечеру и примчатся. А нет, так заночуем в дороге. Семен сразу же согласился.
А ехать пришлось буквально через месяц в самые холода: пришла телеграмма о смерти мамы, бабушки и прабабушки. Все же восемьдесят девять лет было. На «Баргузине», но с шофером из гаража администрации, расстроенный Максим по зимней скользкой дороге за руль сесть забоялся. Успели за пару часов до выноса гроба: с похоронами сестре Василия Валентине помог фермер из Юрьевца. Белышевы с ним, конечно, за помощь рассчитались, хотя тот сперва денег и не брал. После поминок он остался со всеми Белышевыми, потом пригласил ночевать к себе в просторный дом обоих братьев, почти его одногодков. Василий с внуком и шофером «Баргузина» остался у сестры.
Через день Максим и Семен уехали, обещав тете Вале летом обязательно приехать в гости, оставили денег отцу с Толиком, все равно скоро для него зимние каникулы начнутся, на обратную дорогу и на девять дней.
Дед показал внуку Лохани, Юрьевец, реку Оку, свозил в райцентр. Толик, привыкший к Главноуральску и нигде, кроме Екатеринбурга, не бывавший, все удивлялся и удивлялся нищете этих мест, уже в день отъезда спросил Василия Федоровича о том, почему люди так по-разному живут.
Назад, на Урал, дед с внуком возвращались на самолете. Вот тогда Василий Федорович и разговорился с Толиком. Начал беседовать в аэропорту, рейс из Нижнего в Екатеринбург трижды из-за непогоды откладывался, закончил у ворот аэродрома «Кольцово», ожидая, когда прибудет за ними «Баргузин» из Главноуральска, но машина почему-то задерживалась.
Начал дедушка Василий свой рассказ со времени призыва в армию, в стройбат. Раньше не бывавший дальше райцентра, он всю службу удивлялся богатству города, плавательному бассейну и просторному универмагу с обилием товаров и гастроному, где как-то попробовал удивительное вино «Нектар». На пятом месяце службы мама написала, что его Нинка из Юрьевца выходит замуж за городского парня. Вот тогда впервые солдат стал внимательнее присматриваться к городу своей службы, узнав от старичка-сержанта, что здесь можно остаться насовсем. Ясно, что предлагают это самым старательным и дисциплинированным. У гражданского каменщика научился заводить углы домов. Побывав в Лоханях, удивил всех парней своими большими деньгами и модной, купленной в первый же день вольной жизни, одеждой. К концу второго отпуска он уже скучал по своему городу, заторопился назад, чтобы успеть, как задумал, начать учебу в вечерней школе.
- В вечернем институте познакомился с твоей будущей бабушкой, - Василий Федорович продолжал рассказ уже в самолете. - Госэкзамены сдавали так: я ходил первым, вся группа знала, что у нас на руках годовалый Максимка, твой отец, а бабушка почти всегда была последней.
- Вот почему мой папа все время на отлично учился! Значит, он с года уже бывал в институте. А все же, дед, ты так и не рассказал, почему в твоих Лоханях так нище живут.
- Потому что там почти самый настоящий капитализм. В райцентре всё частное, даже большие заводы. ЗАО «Лоханское» тоже стало чуть ли не личным владением бывшего председателя Разрезчикова. Но он для людей старался, кредиты на новую технику и стройки брал. Само правительство обещало всем лучшим разные привилегии. Разрезчиков и поверил. А у него и надои были самые высокие в районе, семитысячницы-доярки появились, и пшеница удавалась за сорок центнеров с гектара. А тут пора сбербанку кредиты возвращать. Не хватило денег у председателя, вот и обанкротили работящее хозяйство. Не стало ни молока, ни свинины, ни пшеницы. Все технику распродали, долги банку за счет этого вернули, а поля и фермы ныне пустые, люди без работы.
- А почему мы хорошо живем?
- У нас, можно сказать, социализм. Мудрые люди, а потом и твои отец с дядей Семеном сделали город независимым, сохранили всё хорошее, что было прежде. Даже городская пенсия есть – прибавка к государственной. Денежки в казне имеются. Но вот как раз прибыль за ту работу, которую больше в стране мало кто может выполнить, мы берем капиталистическим методом. И у нас кое-какие частные предприятия, разрешённые и контролируемые администрацией, имеются – в торговле и обслуживании. Словом, как в институте по политэкономии капитализма учили, - теория конвергенции в действии.
- А почему тогда в остальных местах так не поступают?
- Почему-почему, откуда я знаю. Видно, на все города мудрых людей не хватает! И вообще, мир очень разнообразен. Даже капитализм разный, как и социализм. В Белоруссии один, в Северной Корее другой, в Венесуэле что-то третье строят. Подозреваю, что и феодализм где-то имеется. Я вот недавно прочитал интересный журнал у твоего дяди Семёна, он до сих пор географией и путешествиями интересуется, про таиландский остров Кунгу. Так на нем до сих пор первобытный строй. Вот и наш город среди всех российских словно этот Кунгу. От Семёна же я слышал, что некоторые подобные закрытые территориальные образования хотят по нашему методу жить, делегации даже по обмену опытом приезжают. Вот и Норильск, где появились криминальные мужики, хочет ужесточить правила въезда в него, создать что-то похожее на внутреннюю границу. Кажется, только Свердловску-45, да каким-то Карталам пока удалось чуть исправить положение в сторону улучшения.
- А как быть вашим Лоханям?
- Откуда я знаю, я же не политик, не экономист, не философ, в конце концов.
- Дед, я, пожалуй, как папа и дядя Семён, учиться в инженерно-физический институт не пойду. Мне и философия нравится, и экономика.
- Ты гляди! А я тебя за ребёнка всё считаю! Тебе ещё год учиться, определишься. Но я любой твой выбор одобряю. Если выберешь экономику, то надо в Новосибирск ехать, а если философию – то Москвы не избежать. К сожалению. Нынешняя столица может научить, но может и испортить. Я тут недавно рассказ одного писателя из Красноярска, фамилию позабыл, прочитал, называется «Сука Москва».
Зазвенел мобильный телефон Василия Федоровича. Высветился незнакомый номер.
- Ну, внук, нам ещё можно поговорить. «Баргузин» уже в самом Свердловске, - Белышев Екатеринбург по привычке назвал старым именем, - где-то в Шарташе в аварию попал. Пока то да сё, нам лучше домой на электричке ехать. Пойдем на стоянку такси.
Электричка застучала колесами в сторону Нижнего Тагила. Под убаюкивающий стук Толик быстро заснул. А Василий вспомнил, как сорок шесть лет назад, под недавно появившуюся и сразу ставшую модной песню о последней электричке, провожал друзей из бывшего отделения каменщиков Марьенкова и Летавина, из своего же района, но из разных деревень – Комарова и Таремского, и их бригадира москвича Глухова. Белышев – в модном полупальто с шалевым воротником, в лисьей, с козырьком, шапке, с портфелем, в котором была бутылка водки, холодные котлеты, нарезанный хлеб и кружка. Земляки были в серых шинелях, у Глухова на погонах новой шинели широкие жёлтые лычки – дослужился всё же до старшего сержанта. Вот прохиндей. Его в столице выгнали из института и комсомола, а он про последнее исключение не сказал, якобы по дороге в армию потерял комсомольский билет. Поскольку всё же проучился два курса, его сразу назначили командиром отделения и бригадиром каменщиков, а дня через два избрали комсомольским секретарем второй роты.
Белышев попросил сопровождавшего дембелей старшину отпустить на пару минут сослуживцев, чтобы пообщаться до электрички. Вслед за Марьенковым и Летавиным из строя вышел Глухов. Пришлось налить прощальную кружку и ему. Землякам посоветовал из Свердловска лететь самолётом в восемь вечера, в восемь же вечера они будут в Горьком.
Три дня назад Василий из Лоханей заехал в Таремское, чтобы специально увидеться с сослуживцем Летавиным. На автобусной остановке сразу же показали его дом на улице Школьной. Еле узнал. Старик стариком, волосы не седые, а какие-то желтые, глубокие морщины, правая рука плохо слушается, поскольку, здороваясь, протянул левую.
- Всю жизнь работал трактористом – у нас в совхозе каменщикам мало платили. Год оставался до пенсии, как совхоз развалился. А я тебя часто вспоминал: жалел, что вместе с тобой, хоть и тоже предлагали, не остался. Испугался сплетен: якобы тут и химия, и радиация, и стоять якобы не будет. А ты вон красавчик, на вид так лет на двадцать моложе. Марьенкова я тогда еле в самолет посадил: выпили ещё в кафе при аэропорте – его и развезло.
Супруга позвала мужа и гостя на кухню. Отметили встречу. Гость похвалился городом с почти социалистическим укладом жизни, хозяин ругал все власти – от столичных до районных.
- У нас даже рядом с деревней все поля березками зарастают, пять заводов в райцентре стоят. Внук как-то статейку принес с агитацией за коммунистов. Там прописано, что мы по уровню жизни сравнились с Мозамбиком, а по числу миллиардеров на втором месте. По мильону людей в год мрет. При Сталине такого бы не было. Начальство в России – подлецы, а у меня совесть чиста. Ежели не подлецы, разве жил бы народ в такой бедности!
- Сейчас во всю Сталина грязью мажут, - согласился с собеседником Белышев. – А вот пройдет лет двадцать-тридцать, все вздрогнут, когда узнают всю правду про нынешних обоих президентов. Сколько они денег у народа украли! Отдали на растерзание мордастого фельдмебеля и его баб с какими-то несчастными семью миллиардами, а гражданские генералы вдесятеро больше крадут – и ничего!
- А кого из наших, ты, Василий, видел?
- Вот только тебя.
- Марьенков давно умер. Остальные сослуживцы в Сосновском да Богородском районах живут.
- Глухов – в Москве. Но я его и видеть не хочу. Сколько нам крови попортил, чтобы бригада ему за новые лычки ежемесячно по сто двадцать процентов выработки давала. В субботу и в воскресение часто приходилось пахать. Его из комсомольских секретарей, когда узнали про обман, с позором выгнали, а он через пару месяцев заявление о приёме в комсомол написал. В Москву возвращался уже кандидатом в члены партии.
С Глуховым Белышеву пришлось увидеться через неделю после возвращения в город. Приехал тот вместе с уральским полпредом, сделавшим за одни только слова в защиту московского властителя удивительную карьеру сразу из начальников цехов.
- Чего ещё какой-то Глухов к нам? - спросил Максим.
- Оказывается, единоросс и депутат Госдумы. Москвич, но в списке числится от то ли Ямала, то ли Таймыра, - ответил брату Семён. – Мне из областного законодательного собрания про него особо звонили, просили подыскать кого-либо из стройбатовцев, служивших в середине шестидесятых. Сам, оказывается, тут отделением командовал, дома строил.
- Надо батю спросить. Он тоже как раз в это время каменщиком был. Сейчас позвоню.
- Был такой, командовал нашим отделением.
- Он с тобой встретиться хочет.
- Да я не хочу. Я давно догадывался, что сейчас такие проныры в депутаты лезут.
- Еще и полпред будет. Значит, к себе не хочешь звать...
- Нет.
- Тогда, отец, сделай милость, я гостей приглашу к себе, - догадался, как надо поступить Максим. - А вы с Семёном тоже будете, брат – по должности, ты – как сослуживец. Пойми, бать, поговоришь с ним десяток минут, а нам он, возможно, некоторые проблемы решить поможет. Полпред вообще, говорят, другом Путину стал.
Полпред оказался деловым мужиком, времени в поездке зря не тратил. Сначала заехал на медеплавильный завод соседнего городка, где его встречало и главноуральское начальство. Их он попросил технической помощи в восстановлении литейного ПТУ для заводов всего Среднего Урала и помочь этому ПТУ с кадрами преподавателей.
В Главноуральске полпред сразу отправился на первую площадку на совещание по оборонпрому.
- В нынешней технике до 90 процентов комплектующих выпускается на разных предприятиях, а общего руководства нет. И что за чушь объявлять конкурс госзаказов на оборонку! Вот пусть ваша площадка и станет связующим звеном в выпуске готовых изделий. С новым министром обороны это решение уже согласовано.
Депутат Глухов на совещание ехать не соизволил. Он, пройдя проходную, попросил у главы машину, чтобы поездить по городу его юности в сапогах, посмотреть территорию полка, где служил (там сейчас разбит парк, а две пятиэтажные казармы переделаны в жильё). Ещё до поездки запланировал час потратить на ресторан «Маленький Ташкент» (ходила в своё время среди первоселенцев пословица «Лучше маленький Ташкент, чем большой Урал», а первым так выразился, греясь у костра, зек-узбек), в который хоть одним глазком мечтал в свое время поглядеть военный строитель Глухов. Да кто его туда бы пустил!
- У вас времени три часа, - предупредил Максим Васильевич Белышев. – А потом водитель вас отвезет ко мне домой, там будет вас ждать сослуживец.
Полпред после совещания в гости к мэру, поблагодарив, ехать отказался. Ему надо утром улетать в столицу.
- Только депутату много не наливайте, - предупредил он. – Слишком болтлив и хвастлив становится. Ночевать отвезите в ваш санаторий-профилакторий. Утром проспится, дадите машину до Нижнего Тагила.
Первый вопрос гость, все заметили, что он после осмотра города уже изрядно хмельной, не поздоровавшись с остальными присутствующими, задал хозяину квартиры и Главноуральска вопрос:
- Почему нет ни одного плаката о «Единой России»?
- Так у нас нет ни одного члена этой партии, - ответил за брата председатель местной думы Семен Васильевич Белышев. – Но в земском собрании есть кроме коммунистов два либерал-демократа и три справедливоросса. – И, чтобы перевести разговор в другое русло, подвел собеседника к отцу, - Вы, я уже знаю, служили в одном отделении. Это мой и Максима Васильевича отец – Василий Федорович Белышев.
И тут Глухов остался верен себе, не поздоровавшись с однополчанином, взял с накрытого стола, за который пока не сел ни один из гостей, две пустые рюмки, налил в них из откупоренной им же бутылки водки и протянул одну Белышеву. Василий Федорович отвел руку за спину.
- Ты бы, Игорь, поздоровался для начала со всеми! – И потом обратился к остальным. – Садись, гости дорогие! Максим, рассаживай гостей! А мы с Игорем в углышек, поговорим, солдатчину вспомним.
Когда все расселись, оплошность отца постарался исправить Максим Васильевич, предоставив первое слово депутату Госдумы.
- Предлагаю тост за «Единую Россию», за Путина!
Все промолчали. Воцарилась неловкая пауза, на выручку снова пришел Максим Васильевич, как хозяин он счел за благо сменить тему.
- Вы лучше, Игорь Станиславович, расскажите, как теперь у вас собираются с коррупцией бороться.
- У депутатов, как воров, грязь друг на друга лить не принято, - за короткое время Глухов опрокинул уже третью, и все без закуски, рюмку.
Его слегка повело в бок, но старший Белышев успел поддержать бывшего сослуживца, потом усадил на стул. Игорь Станиславович, не заметив этого, вдруг, махнув рукой, чуть не разрыдался. Как уже не раз было, когда он переберет лишнего, решил разоткровенничаться.
- Я помню, у нас в школе разные раздолбаи учились. В институте мы тоже воровали, пили, бездельничали... После армии за ум взялся, партийную карьеру стал делать. Иногда и не совсем честно. Но такого, как у нашей едрисни, ядства, не было. Я теперь часто вспоминаю и наш маленький городок, из которого уехал в энергетический институт, и ваш город. Так вот, вы тут, на периферии, святые. По сравнению с теми, кто в Москве... У нашей чиновничьей и депутатской элиты, - он изругался матерно, - рыла в пуху, карманы бездонные. С меня, депутата, уже деньги запросили за включение в список на следующие выборы почему-то от вашей области. А я тут час назад в вашем «Маленьком Ташкенте» с простыми мужиками дерябнул. Командировочные из Нижегородской области, что-то к деталям для какого-то комплекса пробивали. Как они нашу партию и нашу экономику ругали... Кое-что мне своим разумением объяснили. Словом, мужики, на хрен мне больше депутатство. Нам с женой хватит больше, чем до гроба, дети сообразительные, не пропадут. А где мой однополчанин, поговорить с ним хочется?!
Максим махнул рукой отцу на дверь. Василий Федорович догадался, предложив сослуживцу продолжить беседу в отдельном кабинете, для чего надо проехать в санаторий-профилакторий.
- Ты уж, бать, проследи там за ним. Утром только рюмкой похмели, да и отправляй в Нижний Тагил.
По дороге депутат продолжал свою пьяную болтовню.
- Те нижегородцы рассказали мне, как постепенно грабят их область. Сейчас у них губернатор Шанец, а до этого был по прозвищу Гулькин хрен. При нем, якобы, хапали куда больше. Какая промышленность была… Я вот думаю, что наш народ демократ по духу, но не хочет работать на воров.
- А у нас, - Белышев словно приоткрыл великую тайну, надо же включаться в разговор, - бывшего первого прозвали Бревно.
- Это Ельцина что ль?
- Ну да. Был хитроват, ненадёжен, убеждён, что ловчее и умнее других. А правду толкуют, что с его времен в правительстве много пидоров и евреев?
- Чёрт его знает! По-честному говоря, я даже ныне фамилии всех министров не помню, так часто они меняются. Вот раньше – твердо и надежно: Молотов, Микоян, Косыгин...
Утром оказалось, что Игорь Станиславович Глухов все свои пьяные разговоры, не как алкоголики, прекрасно помнит.
- Знаешь что, Василий, ни в какой Нижний Тагил я не поеду. Ты, Федорович, попроси своих детей-начальников, чтобы разрешили остаться мне в вашем санатории на несколько дней: надо побыть одному, подумать о многом. И пусть они извинят меня за глупый вопрос о плакатах про «Единую Россию». Это я так, по депутатской партийной привычке.
- Но зато ты, Игорь, хорошо про святую периферию сказал. Похмелиться не желаешь?
- Если только минеральной. Мне же серьёзно надо подумать. Что-то после хождения по вашему городу во мне резко изменилось. Да еще после разговора с командировочными из Нижегородской области.
- О чем помозговать, если не секрет?
- Я уже вчера говорил, что однопартийцы хотят с меня денег за следующее депутатство слупить. Разговор был месяц назад. Сказали, чтобы ехал в область знакомиться. С полпредом уже все утрясли.
- А как про наш город вспомнил?
- Думал, что найду себе рекомендателей, может, даже из бывших сослуживцев. Но это было месяц назад, за это время на наши внутрипартийные дела стал смотреть по-иному, но дело с ознакомительным визитом уже завертелось, неделю назад полпред прислал программу: первая поездка - Екатеринбург, ваш город, Нижний Тагил. А через месяц вторая поездка - Среднеуральск, Красноуральск и Североуральск.
- Что изменилось?
- Знаешь, сколько с меня миллионов запросили? Найти-то при желании нашел бы, но вот само желание пропало. Сперва жена стала отговаривать. «Я, Гоша, раньше тебе не баила, но знаешь, как люди о вашей партии плохо говорят. Митинги на Болотной не зря». У меня на приёме,- почему-то ко мне председатель комитета направил, попросив потом подготовить проект решения,- были два ходока из Нижегородской области – один из города Ворсмы, другой – из Навашина. В Ворсме наша партия с треском проиграла беспартийным сторонникам одного предприимчивого молодого человека. В Навашинском районе авторитетному директору предложили баллотироваться по другому участку, а по его, в котором он избирался лет тридцать, будет идти, чтоб с гарантией, нужный начальству человек. Директор тот в знак протеста вышел из партии, зарегистрировался в своем округе беспартийным, где все его знают и где он сделал для народа много добрых дел. Мало этого, так он по всем округам расставил своих сторонников, в некоторых для надежности по два, и вчистую он и его товарищи выиграли выборы. Это случилось несколько лет назад. Так, думаю, а чего же сегодня хотят ходоки. Оказывается, внутрипартийная интрига, желают, чтобы мы рекомендовали к снятию и председателя Законодательного собрания, и верхушку областного политсовета. Но нынешние начальники тут не причем. До меня дошло, что суть гораздо глубже – скоро губернаторские выборы. Сам же был в коммунистические времена ещё тот интриган. Так противно стало! А ещё вчера мне командировочные своё видение дел в этой области рассказали.
- Наш-то, Игорь, город каким боком оказался к твоему желанию поразмыслить?
- Вообще мечта к вам попасть было давно – все же почти три года службы ему отдано, сколько домов нашей бригадой построено. Иногда и полк, и улицы снятся, и даже ресторан «Маленький Ташкент», в котором ни разу не был. Но знал, что в секретный город попасть очень трудно. А тут такая возможность! В Свердловске мне с завистью сказали, что у вас настоящий социализм. Ещё больше заинтриговало. Приехал, походил по улицам. Лица улыбающиеся, радостные. В прежнем расположении полка зашел на пятый этаж казармы, где была наша вторая рота. Там квартиры с оригинальной планировкой, угловые – однокомнатные, есть даже пустые. Напросился в квартиру, а коридор из-за казарменной планировки общий на этаж, где располагался наш третий взвод. Хозяева как раз дома были: супруг во вторую смену собирается, жена в декретном отпуске, двое ребятишек в детсаде, что в ста метрах от полка, мы же его, Вась, помнишь, и строили. Разговорились. Зарплата у мужика солидная, может, еще и четвертого ребятенка заведут. Условия есть. Жизнью довольны. И так мне захотелось где-нибудь рядом с ними поселиться.
- Вот об этом и будешь думать?
- Да.
- Разрешат ли?
- Так, Василий Федорович, поспособствуй через детей. Я однокомнатную в том доме могу купить, на первом или втором этаже. На пятый мне уже тяжело. Работа не нужна, пенсия солидная. Может, супруга согласится из Москвы переехать.
- У нас квартиры государственные. Если разрешат прописку, поставят на очередь. Будешь первым в городе членом «Единой России» и депутатом.
- Так я, Вась, из партии хочу выйти.
- Вот это неожиданно! Я думал, что вчера ты по пьяни раздухарился…
- Что у пьяного на языке… Если правильно выразить мое желание – то хочу остаток жизни провести честно! Жаль, раньше на это не решился.
- Ладно, Игорь Станиславович, оставайся пока! Я поеду, мэру все расскажу, потом перезвоню.
- А то приезжай ко мне денька через два. Оставь свой номер сотового. А вот моя визитка.
- Скромненькая, - посмотрев на белый прямоугольничек, сказал Белышев.
- У нас в Москве теперь такие в моде. Я знаю одного однокурсника моего сына. Сейчас безработный. А визитка какая! Синий фон, буковки золотые. Якобы генеральный директор межрегионального центра национальных исследований. Во как! У нас что хочешь можно заказать.
Через день Игорь Глухов позвонил.
- Приезжай, Василий Федорович, отвезешь на станцию. Только вот просьба: не дашь ли мне взаймы на обратную дорогу денег, моих может не хватить – я же не рассчитывал, что так выйдет. Словом, я уже написал официальное заявление о выходе из «Единой России», поэтому, если по совести, депутатскими льготами пользоваться теперь не имею права.
- Да-а, дела! Еду, – коротко ответил Белышев.
По дороге он размышлял над словами Глухова. Ну и что толку от его заявления. По тихой спишут ненадежного бывшего партийца, а то, как в старые времена, психически больным объявят. Уж, если решился, так надо с пользой: объявить во всеуслышание, записавшись на выступление по любому обсуждаемому вопросу. И вообще, зачем из депутатов выходить? Полезнее, если хочет дальше жить с чистой совестью, перейти в компартию, помочь ей сохранить авторитет. А вот в городе ему все равно поселиться не разрешат. Сюда многие просятся, прослышав про хорошую жизнь. Но на новичков, главное, нет дополнительных рабочих мест. Исключения делаются для жителей соседнего городка и близлежащих, вроде Невьянки, деревень.
Все это он и рассказал Глухову на обратной дороге из профилактория. Машину у проходной Белышев отпустил, бывшие сослуживцы взошли на остановочную платформу: у ЗАТО, как и раньше, вокзала не было.
- Да, огорошил ты меня своими предложениями, - сказал до этого молчавший всю дорогу Игорь Станиславович. – А ведь ты прав. Если электричку пропустить, следующую долго ждать?
- Полтора часа. Я тебя Игорь понял. Можно пройти за рельсы и через ложбину мимо дамбы подняться чуть в гору. Там в столовой медеплавильного завода можно посидеть и поговорить.
- И выпить, - добавил Глухов.
После обеда и распитой на двоих бутылки «Беленькой» Игорь Станиславович сказал:
- Мне бы еще сутки на обдумывание. Где бы тут заночевать?
- Есть у меня знакомый в начале городка, мы мимо его дома прошли, да и тебе завтра утром до электрички рядом будет. Пойдем, познакомлю, если он или супруга дома.
Оказались оба дома. Пустить на вечер и ночь согласились, от платы ради Белышева отказались. Комнатка сына, уехавшего с женой в отпуск к теще и тестю, свободна. Ужином накормят.
- Вторая утренняя электричка в восемь часов. Я приду проводить, - подал руку на прощание Белышев.
Утром на всякий случай пришел на остановочную платформу минут на двадцать раньше. Глухов уже был там.
- Да, Василий Федорович, ты прав. Поступлю точно так, как посоветовал. Народ еще про меня услышит!
- Ну и молодец! Значит, тебе взаймы не надо?
- Нет. И спасибо за всё, - увидев показавшуюся электричку, Игорь Станиславович обнял Белышева на прощание. - Я тебе позвоню! Обязательно позвоню!