Глава седьмая.
…Не ходи на болото один,
Если сгинуть тебе неохота посреди проклятущих лядин.
Н. Рубцов
Болото, по которому шёл Сергей, было нечета прежнему, нетопкое мягкое моховое болото, покрытое зарослями пьяной ягоды гоноболи и багульника, при том густо усыпанное островками. «Окна», конечно, были, какое же болото без них, но лейтенант окон остерегался и уверенно шёл своим путём, наметив впереди ориентир - высокое сухое дерево.
Батарейки садились, и фонарик светил еле-еле, но Сергей преодолел большую часть дороги, даже ни разу не запнувшись. Хуже пришлось позже, когда болото незаметно для путника превратилось в труднопроходимое чернолесье. Однако дерево-ориентир было столь велико, что лейтенант, продираясь даже через самые непролазные дебри, его из виду не терял. Наконец, он, перебравшись через очередной завал и переправившись через вновь явившуюся на пути Смородину, неожиданно для себя оказался перед крутым песчаным откосом, на гребне которого и возвышалось дерево.
Вблизи оно оказалось ещё больше, чем издали, и его голые ветви казалось, подпирали небо, будто руки усталого Атланта. Лейтенант такого дива никогда не видел, и даже не думал, что такие деревья могут быть. Он глядел на него как на некое лесное божество, огромное, всесильное, из тех, что хватают звёзды с небес и, играя, насылают ураганы. Ему казалось, что зрелищу этому должно сопутствовать многоголосье церковного хора.
И пение раздалось. Звучало хоровое пение, хотя и явно не церковного содержания, исполняемое несколькими женскими голосами, меж которыми как рябинка меж елей вился неокрепший басок. Голоса раздавались с вершины откоса, они разливались по округе и, отразившись от леса, уносились к небу. Голоса были молодые, задорные, чуть хмельные, и в сплетении звуков жила любовь.
«Люди! Живые»!- возликовал Сергей и полез вверх по откосу, по осыпающемуся под его ногами песку, нисколько более не заботясь теперь о чистоте своих сапог. Изрядно запыхавшись, он, наконец, выбрался наверх. Там глазам его предстала следующая картина. У корней дерева, по паре живых веточек, опознанному им как дуб, перед раскинутой на траве скатертью сидели четыре женщины с грустными глазами и зелёными русалочьими хвостами и пели «Вернисаж». Пели не по-городскому, а так, как во глубине России поют прижившиеся эстрадные песни, со вздохами-придыханьями в начале каждой новой строки, когда слова песни становятся простыми и свойскими, и каждая поёт не о надуманных нездешних страстях, а о своей жизни и горе. Поют бабы и горе-печаль забывают. Много по нашим местам таких баб, а русалки они или нет, не нам судить.
Среди их компании уютно, аки султан Селим Второй в цветнике собственного гарема, расположился крепенький солдатик в расстёгнутом до пупа п\ш и в сапогах гармошкой. На груди п\ш значки в два ряда, сапоги в гармошку смятые, чуб из-под козырька фуражки.
Сбив в запале песенном ту фуражку на затылок, он подпевал, как умел, с бесшабашной лихостью выводя слово к слову, и в озорном пении его «пейзаж» и «вернисаж» казались атрибутами лихой разбойничьей жизни. На ветвях пробившейся у корней дуба берёзки висел его ремень с круто выгнутой бляхой и транзистор «Невский», нудным голосом бубнивший что-то своё о валовом сборе зерновых. На скатерти нехитрая закуска теснилась к пузатой четверти самогона. «Насчет пьянки и морального разложения зам полит был видимо прав»,- оценив обстановку, подумал лейтенант, и в тот же миг песня пресеклась, и лишь транзистор, почуяв волю, истошно заверещал: «На два дня прощай столица»!- на чём и заткнулся в руках, исчезающего в темноте, что твой водяной, солдата.
«Стойте! Товарищ солдат»!- закричал Перевалов. «Как же, поймал один такой»!- отвечал «товарищ солдат», не поймёшь с какой стороны, и добавил немного, но матерно насчет драгоценного здоровья каким-то чёртом занесенных на болото комендачей. Серёга понял, что причиной паники послужила его фуражка с общевойсковым красным околышем. Понял, но толку от этого было мало. Он заметался по поляне, и, осознав полную бесперспективность своих поисков, обратился к женской половине кампании»: «Бабоньки! Хоть вы объясните ему, что я не из какой не изкомендатуры. Заблудился я. Мне дорогу в часть найти нужно»! «Без толку»,- смеялись те: «Он красный околыш увидел, теперь не вернётся. Не первый раз на гауптвахте в Петровске гостюет, знает вас, красначей»…
Лейтенант порылся в дипломате и вытащил кулёк карамелек-подушечек, безотказной валюты в те безсахарные времена, наделил ими русалок, а сам заорал по-новой: «Товарищ солдат, вернитесь»! Бабы лакомились подушечками и, смеясь, вторили ему.
Когда Сергей окончательно охрип, солдат неожиданно поднялся из-за коряги в двух шагах от него, отряхнул п\ш и сказал с вежливым одобрением: «Громко кричите, товарищ лейтенант, командный голос вырабатываете»?
«Хлопчик»!- взмолился Перевалов: «Ты из третьей роты»? «Ну, знамо, не из четвёртой». «Не «ну», товарищ солдат, а так точно. Выведи меня к казарме. Кстати, будем знакомы, лейтенант Перевалов, новый командир вашей роты»,- о субординации Сергей почти забыл за событиями этой безумной ночи. «Так это тебе Семён стрелял-сигналил? А я-то думаю, кого ж это ночью в лес понесло. Ладно, пошли. Кстати, Варюхин Виктор Юрьич»,- он обернулся к женщинам и, заверив: «Маша, я скоро вернусь. Начальство просит проводить»,- затопал впереди лейтенанта по вившейся по болоту неразличимой для несведущего взгляда сухой тропке. Какая из подруг была Маша, осталось для лейтенанта тайной.
«Дерево видел»?- спросил, обернувшись вдруг, Виктор Юрьич. «Дуб, причём тот самый. «У Лукоморья дуб зелёный». Только самого Лукоморья уже лет двадцать как нет. Мелиорацию в соседнем районе провели, так теперь вместо Лукоморья болото везде, мигом заросло. А кот говорит, что в двадцатые годы даже цепь висела золотая на пять пудов»…
Воину советскому хотелось поболтать, но Серёга его уже не слушал. Он увидел живого солдата, а дальше сработал выработанный годами учёбы инстинкт, и росла-крепла в нём уверенность, что он не просто так заблудившийся в болоте парень Серёга Перевалов, а самый натуральный воинский начальник здешних мест, и скоро власть его, закреплённую Уставом, придёт время употребить. Слово за слово он стал расспрашивать солдата о жизни в роте, выполнении плана и, наконец, задал более всего интересовавший его вопрос, где, собственно, дорога, которую они строят. «Дорога»?- взглянул на него как на умственно отсталого третьеклассника Варюхин: «Дороги у нас немереные, разве не слышал? Мы её строим, а она пропадает». «Ну, как же, я час назад вдоль речки шёл, нормальная дорога». «Вдоль речки? Нда, а вчера не было, дурит змей. Мы её ещё летом строили. Строили, строили, а потом она пропала. Дорога то, хрен с ней, но там я портянки байковые сушить повесил. Не видал»? «Портянки то я видел, а что за змей то? Это старичок-водяной что ли? Верно, змей порядочный». «Какой тебе водяной, настоящий Змей Горыныч, как в кино. Разозлится - напалмом пуляет».
«Т-т-т-товарищ солдат»!- взорвался Сергей, терпевший до того присущую Варюхину некоторую развязность тона, но столь наглого бреда не выдержавший: «А ну-ка, извольте правду говорить и перестаньте морочить мне голову! Вы Присягу давали, клялись быть правдивым, чёрт вас возьми! Это слабоумные аборигены чушь мелят, а вы же солдат Советской»…
Закончить свою мысль ему не удалось. Кто-то пребольно постучал сухоньким кулачком ему по спине и осведомился ленивым голосом: «Кого, Витьку забрать? Командир, да ты рехнулся! На фига он мне нужен, баламут окаянный»?!
Лейтенант обернулся на голос и взору его явился чёрт, обычный чёрт с рогами и хвостом, несколько потрёпанный семью десятками лет борьбы с религией, но ещё вполне шустрый. «Витьку забирать я принципиально отказываюсь»!- заявил он: «Это личность вредная, дерётся больно, и здоровья у меня на него не хватит. Да и куда брать, всю преисподнюю буровики расковыряли. Так что зря вызывали. С вас десять рублей за ложный вызов»!
«Как это, зря»!!!- закричал на него лейтенант, ощущая, что злость разгоняет в душе его резервы гнева, строит в ряды, и готовится обрушить гневные легионы на это плешивое существо с рогами. Вспомнив, как купался в болоте и чуть жизни через это не лишился, он схватил чёрта за эти самые рога: «Ах ты, гад, нечистая сила! Сознавайся, куда дорогу дел?! Советской власти на вас нету, развели чертовщину»! «Не причём я! Гадом буду, не причём»!- визжал перепуганный чёрт: «Это не я! Это Горыныч всё! Он сам по себе, что хочет, то творит! Тварь языческая»! «Какой к чертям Горыныч! Он стрелку рисовал?! Он дорогу путал?! Из-за него я в болоте купался»?!- и Серёга с чувством макнул врага рода человеческого в ближайшую лужу рылом, потом ещё и ещё. «Оставьте его, товарищ лейтенант»!- вертелся вокруг Варюхин, с испугу перешедший на «вы»: «Он к дороге не причём, он только стрелочки рисует! Так не первый же год озорует, его все знают! Пожалейте его»! Изловчившись, Варюхин выхватил чёрта из жестоких рук лейтенанта и спрятал за спину, а потом сказал: «Тут дело такое, товарищ лейтенант. Не в чёрте дело. Непонятные вещи тут творятся запросто. Дорога наша как есть совпадает, водяной говорит, со старинной дорогой от Петровска к границе, по ней спокон века без приключений не ездили, потому и забросили, в конце концов». Лейтенант слушал его в пол уха, хищно поглядывая на чёрта, но всё же спросил: «Что вы несёте, товарищ солдат? Ведь на дорогу есть вся документация, планы, сроки, в конце концов»?!
«Планы и сроки есть, но их каждый год поправляют. А когда поправлять уже некуда, кого-нибудь объявляют крайним и привлекают за хищения. Мы дорогу кладём, а она пропадает. Вы про лейтенанта Ракитного в части слыхали? В прошлом году был нашим командиром, так разжаловали с позором, сказали, плиты бетонные колхозам сбывал. Хорошо, что дело замяли, а то бы уже сидел».
Перспектива столь бесславного завершения службы Перевалова не обрадовала, но своего он не упустил, и, лишь только Варюхин зазевался, чёрта схватил вновь. Крепко намотав на руку хвост нечистого, он вспомнил, как применяли пленных чертей в старинных сказках, и сказал более миролюбиво: «Не бойся, бить больше не буду, но на сегодня я по болотам набегался. Доставь нас, супостат, в казарму в мгновение ока»! «Эва! В мгновение захотел. Сил у меня, наверное, полно, молодой я, наверное»!- ворчал чёрт, но, не слушая его ворчанья, лейтенант и Варюхин громоздились ему на спину. «Маленько бы мне силёнок, я бы тебя сам в лужу макал»,- всё борзее ворчал чёрт, но, получив пару раз по рёбрам каблуками дембельских сапог, охнул и, покорно взлетев к небесам, понёс своих пассажиров над лесом.
Чёрт летел кое-как, ворчал и портил воздух. Внизу лес скоро расступился, и открылась обширная делянка, где меж поломанных ёлок и скрученных узлом берёз, похоже, погулял ураган средней силы, сопровождаемый стадом кабанов, пашущих землю рылом не хуже дисковой бороны. «Витя, что это»?- изумился лейтенант. «Обычное дело»,- отвечал тот: «Змей катался. Старый он, ревматизм мучает, да блохи едят». Летели дальше, но вдруг Варюхин встрепенулся и закричал: «Лейтенант, а чёрт то нас дурит! Мы на разъезд летим». «Что-оо»?!!- рявкнул Перевалов, уронив изо рта папиросу: «Ах ты, гад! Лети, куда приказано»! «И не подумаю»!- захихикал чёрт: «Будь рад, коли везут, а не пешком топаешь. На разъезд ближе, мне хлопот меньше». «Пришибу»! «А пришибай! Ты видно летать научился»,- нагло лыбился чёрт: «Граждане пассажиры! Высота полёта 450 метров. Температура воздуха за бортом +15 градусов Цельсия. Парашюты забыли в аэропорту»…
Сколько Серёга не лупил его по тощему заду, курса чёрт не менял. «Что же с тобой делать»?- задумался Перевалов. «Придётся перекрестить»!- решил он, но чёрт в ответ только заржал: «А ничего не выйдет! Ты ж некрещёный, так что мне твой крест нипочём»!
Вот уже и станция показалась. Рельсы заблестели в лунном свете, когда Сергей, вздохнув, извлёк из кармана мятую трёшку и помахал ею перед чёртовым рылом. «Другой разговор, шеф»!- возликовал враг рода человеческого: «Айн момент, и вы в казарме»!