2
Надо было переписать квартиру на себя – об этом рассказала соседка, Эльза вообще была далека от таких забот, как квартплата и прочее. Все квитанции в идеальном порядке хранились у мужа в письменном столе. Он не раз в шутку говорил ей:
–Запоминай, где что лежит. Если я умру раньше тебя, а ты у меня такая неприспособленная…
–Не каркай, – пугалась Эльза. – Мы умрем вместе, и нам квитанции не понадобятся. Мирра нас похоронит. Только книжку на предъявителя сверху положи, чтобы потом без проблем…
– Вместе умирают только в сказках. Все-таки глянь сюда, не ленись.
Эдьза послушно скользила взглядом по аккуратной пачке каких-то бумаг, квитанций, конвертов и кивала головой: ладно, мол!
Теперь она осторожно вытащила весь ящик на диван и стала раскладывать эти «бумажки». Пухленький конверт, почему-то запечатанный, без адреса, но с пугающей надписью сверху – «распечатать после моей смерти» – заставил ее схватиться за сердце. С минуту она смотрела на конверт, потом неряшливо разорвала – от волнения. Мелкие красивые буковки, изящно переплетенные в слова… Почерк мужа всегда поражал Эльзу – так писали учителя гимназий, но не врачи, чьи письмена способен разобрать только аптекарь. Мирра как-то сказала Эльзе:
– Я не графолог, но подобная вязь не вяжется с любовью к прекрасному. Скорей – это любовь к порядку, то есть нетворческое качество.
– Он же хирург! – защищала Эльза мужа.– Он обязан быть аккуратным.
– Он у тебя по жизни правильный.
– Ничего, это не страшно. Зато надежный и предсказуемый.
Но то, что Эльза обнаружила в конверте, эту характеристику перечеркнуло одним махом. Это было письмо, адресованное ей и датированное прошлым годом!
«Любимый Лизок! Если мне суждено умереть раньше тебя, эта постыдная тайна, возможно, отравит тебе жизнь, но я все-таки надеюсь на твое великодушие и мудрость…Тридцать лет я вел двойную жизнь. Я – трус, боялся потерять тебя преждевременно…»
– Что за чушь! Какая еще двойная жизнь?! Ну и шуточки…
«Помнишь, ты уезжала лечиться на воды? Я тогда заболел, пришлось ради больничного вызвать врача, а та прислала медсестру – делать уколы…»
– Какие еще воды? А-а, на грязи… Лечила бесплодие, а он тут, бедняга, болел!
«Так вот… Не хочу вдаваться в подробности и себя оправдывать за минутную слабость, но я …согрешил. С этой медсестрой. Ее звали Лена».
– Лена…Господи! Зачем мне знать, как ее звали! А мне какие письма писал!
Эльза не замечала, что говорит все это вслух, словно для мужа.
«Счастья эта короткая связь мне не принесла, одни муки совести, потому что любил только тебя, а то была обычная мужская похоть. Но случилось так, что эта женщина родила от меня дочь и вскоре уехала их нашего города. Я ей в этом помог. Жили они сначала в селе, потом в одном райцентре, и я ездил туда раз в два месяца, чтобы отдать деньги для ребенка. Лена ничего от меня не требовала, кроме денежной помощи. Работала она в райбольнице, но вскоре потеряла место, так как стала пить. Отвезла дочку в Харьков, якобы – к бездетным родственникам. А те сдали девочку в детдом. Мне пришлось разыскивать ее. Как я хотел все тебе рассказать! Но не отважился. Боялся, повторяю, тебя потерять…»
Эльза сидела оцепенев. Как ему удавалось вести двойную жизнь? Когда он все это успевал?! Когда ездил в райцентр на консультации? Вот какие это были консультации… Врал! Он – врал?!
Обида и боль в сердце заставили Эльзу отложить письмо и выпить валерьянки. Остальное она прочитала залпом: «Я виноват перед всеми, и перед дочкой – тоже. Потому что она после внезапной смерти Лены просто исчезла! Только через десять лет мать Лены разыскала Аню (так зовут мою дочку). К сожалению, всеми брошенная девочка очень рано сбилась с пути. Родив внебрачного ребенка (моего внука), она исчезла в неизвестном направлении. Теперь мой внук нуждается в помощи, он ведь круглый сирота! Я посылал деньги на имя бабки, два раза приезжал, но никак не мог застать мальчика. Это очень подозрительно. Лизок! Прошу тебя, ты ведь так великодушна, либо написать по адресу, который я оставляю, либо съездить – узнать о судьбе ребенка. Я даже не знаю, сколько ему лет… Где-то около шестнадцати. Это такой опасный возраст!
Лизок, мы с тобой никогда не знали настоящей нужды! Ты даже не замечала, что часть моих денег уходила…налево. Я очень тобой горжусь – доброй и умной женщиной. И верю, что ты не будешь меня казнить за один-единственный глупый поступок. Я ведь все равно любил только тебя. Целую, твой Борис».
–Это не глупость, а измена! – громко сказала Эльза.– И чего ты от меня теперь хочешь? Я должна куда-то ехать, спасать чужого ребенка? Кто тебе сказал, что я такая добрая?!
Нет, благородства в своем сердце Эльза решительно не ощущала – только обиду. Воображение рисовало мерзкую картину измены. В ней почему-то Борис был уже стариком, а эта…Лена – девчонкой. Молодой Борис из памяти выветрился. «Я ему письма писала каждый день, тосковала, а он тут...», – думала смятенно, без слез.
Ночь была бессонной, а утром она сорвалась в дорогу – хотелось определенности. Хорошо, что в те края ходила электричка, но то был единственный признак цивилизации. Едва Эльза сошла на платформу, как поезд помчался вперед, оставив пассажирку в полном одиночестве. Пришлось идти наугад – вперед, к пятиэтажным хрущевкам. Когда-то они украшали центр, сейчас только занавески на окнах намекали на жизнь. Остов сгоревшей школы, заброшенный больничный городок с одинокими козами на зеленой травке, заколоченный универмаг с разобранным по кирпичику боком, – вот, что осталось от былого райцентра. Словно время остановилось, демонстрируя послевоенную разруху. Все это походило на страшный сон, и даже юная зелень не украшала убогий пейзаж. От центра расползались по степи кривые улочки с мазанками. На некоторых крышах еще сохранился камыш, покрытый изумрудным мохом. Низкорослые и корявые вишни тянулись вдоль щербатых заборов. Эльза пошла наугад. Названия улица не имела, однако кое-где сохранились номера.
– Жиночко, – окликнули ее из-за покосившегося тына, – а ходить сюды!
Эльза двинулась на голос, по-молодому звонкий. Но принадлежал он крошечной старушке в белой косынке.
– Драстуйте! – Бабка улыбалась беззубым ртом и так сияла голубыми глазками, что Эльза невольно улыбалась в ответ, поздоровалась. Назвала адрес, где жила Лена Хворостенко.
– Так они ж вмерлы! – радостно сообщила старуха.
– Все? И дети?
– А ходимо до хаты!
Потом они сидели в хате с низкими потолками и крошечными окнами, где пахло смесью кислого молока и сушеных трав. Бабка суетилась, предлагая неожиданной гостье то молочка, то кваску, но Эльза от всего отказывалась, наблюдая, как по-хозяйски ведут себя мухи на столе с немытой посудой. Похоже, бабка недавно отобедала, да не одна, потому что тарелок было две, и бутылка с самогоном и двумя стопками украшала этот натюрморт. Щеки у старухи (Эльза рассмотрела это сейчас) имели подозрительный румянец, как и глаза – блеск.
– А вы хто ж будете? – уже два раза спросила бабка, но ответ не слушала, говорила о себе. Что живет давно, дружила с Ленкиной матерью, хоть та и была старше, что есть у нее дети в городе, зовут к себе, а она не хочет бросать хату. Приезжают редко, на машине, привозят гостинцев, а внуков – нет: «У вас, мамо, тут грязно». У нее три курицы, огород в пятнадцать соток, больше ей не надо, была свинья «в прошлом годе».
«Ну и балакуча бабка!» – досадовала Эльза, пока не догадалась сказать, что боится опоздать на автобус. И тогда узнала вот что: свою дочку Лена родила от соседа Васьки, с которым и пила потом. И доказательство есть: тот был рыжим, и дочка Аня – его копия. А это значит, что Бориса обвели вокруг пальца, и платил он за чужой грех всю свою жизнь, вот уж, действительно, дурак…
– Дурак он был – прохвесор! – сказала бабка в подтверждение ее мыслей. –Ленкина мать смеялась: от тютя попався!
– Что ж она деньги принимала даже после смерти дочки? Это же свинство!
– Ой, – засмеялась бабка, – так хто ж от грошей откажется?
Да-а, картина получалась грустная, и можно было бы не вдаваться в обидные для Эльзы подробности, но ее поразил артистизм подвыпившей бабульки. Живость голубеньких глазок, мимики и даже причудливой смеси русского с украинским языком, сохранившей местечковый юмор. Полсела, оказывается, рыжий пройдоха Васька обрюхатил, снабдив рыжим потомством, и это стало своеобразным брэндом – не надо никакой экспертизы для доказательства его причастия. Рыжая Анька никак не могла быть дочкой «прохвесора», но тот исправно расплачивался за свой грешок. Лена умерла в один день с сожителем, отравившись самопальной водкой. Мать ее отправила внучку к родне – это правда, а дальше – сплошные догадки. Правда жизни была в неоспоримом факте: село спивалось и вымирало, и только закрытая станция электрички, которая останавливалась тут ради десятка пассажиров, напоминала о бывшем райцентре. Местность заболачивалась, подпочвенные воды не давали деревьям расти, картошка вырождалась вместе со своими хозяевами. Райцентр давно уже переместился в соседнее большое село и стал расширяться… Аня появилась у бабки, покрутилась – и удрала, но оставила след в лице мальчика от неизвестного папаши. Следы же беспутной мамы затерялись, а сам ребенок покинул этот неласковый мир десяти лет от роду. Бродяжничая в округе железной дороги, собирал на путях уголь, просыпанный из товарняков, и однажды попал под поезд…
В общем, спасать было некого – от побочной родни Бориса никого не осталось. Но Эльза вместо облегчения почувствовала разочарование... Только на обратном пути она поняла, что смутно надеялась на что-то… Может, увидеть черты Бориса в чужом ребенке, так нуждавшемся в чьей-то заботе… Она, не знавшая особой материальной нужды, могла бы пригреть кого-то…
продолжепние http://www.proza.ru/2013/02/03/1254