По асфальту стелется только что наступившая ночь. Летом так всегда: день медленно угасает, и когда глаза уже совсем привыкают к сумеркам, кто-то большой, но невидимый, в одно мгновение гасит тлеющий закатный огонек. Тогда наступает темнота. Оживленная мягкая темнота.
Сандалии мои ковыляют по тротуару, пытаются спешить, но, задевая друг друга ремешками, заплетаются. Я не устала, нет. Во мне смешиваются болезненное саднящее чувство страха с пьянящей эйфорией.
Что-то похожее можно испытать ребенком, когда, допустим, тайком стащил у брата новехонький велосипед, несешься на всей скорости, держишь равновесие, дух захватывает, отпускаешь руки с руля... И падаешь. И не просто падаешь, а серьезно. Ломаешь руку, коленки в крови, плачешь от боли, а потом она куда-то исчезает в секунды, потому, что бывший еще минуту назад блестящим, парящим, бесшумным, братский велосипед, превратился в искривленную разноцветную груду металла. И теперь ты льешь горькие слезы над раненым животным, у которого вместо костей переломаны тонкие спицы. Рисуешь в голове ужасные картины: лучше умереть, чем возвратиться домой, ведь и без второй руки останешься. Наступает ощущение своеобразного баланса. Баланс ожидания. Когда мгновение назад ты был счастлив, через мгновение ты будешь несчастлив, а именно сейчас твои ладони еще не отпустили поток теплого воздуха, который ласкал их в свободном полете, но локоть уже ноет и набухает, пульсирует, будто нашептывает тебе: "Э-э, братец, будет еще хуже".
Нет-нет, ни в коем случае нельзя возвращаться домой.
У меня пульсируют и перешептываются ноги.
Я вишу на звонке. Да открой же ты мне дверь, я ведь упаду сейчас!
Облокачиваюсь на дверную ручку: открыто.
Если бы кто-нибудь спросил меня: "О чем ты думаешь?", и если бы я смогла найти слова, выпалила бы все, как минимум, десять версий на одном дыхании. Спит. Злится. Пошел встречать. Разминулись. Выключили свет. У друга. У соседей. Ушел в магазин. Ушел на совсем. Нет-нет. Будь здесь. Просто спи. Или просто злись. Или встреть меня. Одними только губами с беззвучным "привет".
Здесь темнота мертвая, грузная. Усаживается на плечи, утыкает меня лбом в стены, долго шарит моими руками по шершавым обоям в поисках выключателя.
Передо мной вспыхнула комната. Свет защипал глаза.
Откуда мне знать, задрожали ли твои локти, окатил ли холод или жар твою кожу, затрещали ли позвонки на спине, когда темнота слезла с твоих обездвиженных плеч. Немой медный затылок, волосы, сползающие на стол, бледные ладони, твердее, чем столешница. Ты не спишь. И дышишь так тихо, как всегда дышишь, будто не дышишь вовсе.
Повернись ко мне. Повернись ко мне. Повернись. Я дышу чаще и громче. Мне не нужно произносить твоего имени. Ты знаешь, что я здесь. Стол и стены, и потолок, и пол, и стул. Все знает, что я здесь. Повернись же.
Время превращается в деготь, когда ждет от нас шанса. Время вращается быстрее крыльев крошечных экзотических птиц, когда получает этот шанс. Как медленно отсчитываются три секунды, когда хочешь уловить вдох, движение, малейший порывистый шорох; какими незначительными они становятся, когда делаешь полный оборот на онемевших пятках и бросаешься прочь.
Не беги за мной. Не выкрикивай мое имя. Не трогай меня. Не звени ключами над моим ухом. Я не понимаю, что ты говоришь, замолчи. Я не слышу. Не кричи. Я не кричу. Я же языка повернуть не могу. Дай сюда свои руки, я их разобью, не смей окунать их в цемент, там и без тебя следов хватает, они же не для этого были созданы. Я их разобью, клянусь, если они станут твердыми и немыми. Не могут же они не говорить со мной.
Я не плачу. Дай мне отдышаться. Обними меня так же крепко. Но тогда я не смогу толком отдышаться. Но ты все равно обними. Пожалуйста, оживи. Не надо вытирать мои щеки, ведь темно, не видно ничего. Прикоснись к спине, и по ребрам разольется тепло. Тепло. Тепло.
Угомони ключи, и пойдем.
Камушек попал под колеса. На скорости не ухватиться за пустившийся в пляс руль.
На скорости не унять освободившихся рук.