Что говорить, новогодние праздники для работников культуры – это как золотая жила в открывшемся Эльдорадо. Успевай только рубить, шахтёр! В кризисные годы, срубленного новогоднего эквивалента благородному металлу хватало аж до летней поездки к чужеземным заморским берегам.
Гришин Дима, невзрачный мужчина сорока пяти лет от роду, уже лет двадцать пять подрабатывал Дедом Морозом. Сначала просто за аплодисменты и «спасибо» на детских утренниках в народном самодеятельном театре во времена насильственного гуманизма. Тогда и амплуа его было шире: практически все персонажи сказочного леса независимо от пола. А кто этот самый пол разберёт, когда перед самым началом спектакля выясняется, что некоторые слуги Мельпомены совершенно выбились из сил от чрезмерной дозы бодрящего, и дальше самостоятельно передвигаться не могут, а радость детям нести надо! Вот тогда хватаешь первую попавшую шкуру зверюги, напяливаешь её на себя, и – на сцену! Выскакиваешь на публику, и не знаешь, то ль тебе бекать, то ли кукарекать! Но не один спектакль не провалили! Потому как импровизация была фантастической! Дети визжали от восторга! А к концу сезона, когда в голове «смешались в кучу кони люди…» от количества сыгранного и принятого на грудь, бывало, что репертуар путали, но дети у нас умные и сообразительные, сами разбирались что к чему и поправляли.
В суровые девяностые, театр загнулся по причине плохого питания его обитателей. Злые голодные желудки урчали громче произносимых фраз, а дома, глазами его обитателей на театралов смотрела собственная измождённая совесть. Все разом переоделись в костюмы главных героев, и пошли в уцелевший народ дарить им купленные ими же подарки, но это помимо полноценного труда на ещё уцелевших предприятиях. С тех пор их дружеский круг хоть и редел по разным уважительным причинам, но стойко не изменял традициям. Хотя личная жизнь Гришина вскоре треснула по причине не умения привиться к новой формации.
Однако, какое счастье для Деда Мороза родиться в нашей стране! Где с начало празднуют Рождество, потом Новый год, потом опять Рождество, а на посошок – опять Новый год! И везде он нарасхват! Жаль, что до Навруза далеко!
Снегурочка у Гришина была: Подкопытина Марья Ивановна, мать троих детей, и трёх внучек. Дети её, едва оперившиеся и ещё не насладившиеся безмятежным полётом юности, как кукушки, стряхнули ей в подол своих птенцов, и та, любвиобильная, неуёмная с радостью их приняла. Но в новогодне-рабочие дни в доброй няньке просыпался чёрт, и птенцы пулей разлетались по своим гнёздам.
Ненасытность и азарт сверкали в её глазах. Это она Гришину предложила: «А чего нам ходить парами – резать как по живому гонорар! Я же не Дюймовочка, а русская Снегурка, для меня мешок с подарками, - как ведро с картошкой, на даче не такие приходится ворочать! Буду бегать одна сразу в двух ипостасях, как двуликий Янус, или двуглавый орёл на нашем великодержавном гербе». И правда, сшила себе костюм: спереди – Снегурка, а развернётся спиной – Дед Мороз! Дети были в восторге от такого гибрида! Взрослые ходили за ней с открытыми ртами, едва выговаривая слова благодарности, часто которые озвучивались уже после её исчезновения.
Гришину пришлось работать одному. Здесь все было традиционно: ёлка – Дед Мороз – малыш. Вот и сегодня, согласно полученному заказу из фирмы по услугам, он на своей машине подкатил к нужному дому, поправил наряд, и пошёл к лифту. Лифт был занят, и Гришин решил, что третий этаж – это не так уж и высоко, и через одну ступеньку рванул по лестнице вверх.
На площадке второго этажа звякнул дверной замок, и уже за его спиной открылась одна из дверей, и чей-то женский, скрипучий голос явно не рядового происхождения, громко скомандовал:
- Дед, стой! Раз-два! Кру-гом!
Гришин, отдавший в своё время воинский долг Родине, узнал знакомые стальные нотки, и инстинктивно повиновался приказу, всё же предполагая, что его в гриме опознал кто-то из его знакомых, и сейчас они будут обниматься и вспоминать былую жизнь. Но в дверном проёме стояла незнакомая тётка в бигудях, не первой свежести, с сигаретой в зубах, и явно не собиралась, в дружелюбии, вешаться ему на шею. За что он искренно поблагодарил бога. Зато похвалила его:
- Молодец, рядовой, не потерял форму.
Гришин хотел возразить, что хотя он и рядовой, согласно военного билета, но не из её подразделения – такого подразделение уже поди и не существует! Что в таком одеянии, когда все они похожи друг на друга, как зубчики в расчёске, его не мудрено с кем-то перепутать. Но Гришину удалось только открыть рот, как женщина опять его перебила:
- Ты чего замер-то? Вольно.
- Послушайте…
- А чего мне тебя слушать? Ты не больной, я – не врач. Ты лучше доставь женщине удовольствие, вверни ей лампочку. Секундное дело, и ты – герой.
- Что? - Растерялся Гришин, - это теперь так называется? – Он оценивающе глянул на женщину, но долго оставлять свой взор на ней не смог: пахнуло дремучей первородной сказочностью. Он даже поёжился: кикимора!
- А как это должно называться? – рука с сигаретой её замерла в полёте. – По-моему, лампочка – она и на Чукотке лампочка. Что ты схватился за эти перила? Отставить! Тебя дама приглашает исполнить мужской долг! А ты думаешь! Кто много думает, тот получает уши от табуретки. Ко мне шагом марш!
Гришин послушно вошёл в квартиру. Это на самом деле оказалась чистая уютная современная квартира, совсем не болото с замшелым пнём. Посередине комнаты однокомнатной квартиры в полумраке стояла алюминиевая раздвижная лестница. Стены заставлены мебелью.
- Вот лампочка, - кикимора протянула Гришину лампочку, и добавила уже мягче и с какой-то грустинкой: - Понимаешь, под танки бросалась – не страшно, а электричество боюсь: бьёт, хрен знает чем, и не понимаю как, и сдачи не дашь! Вообще-то я сама их меняю, но сегодня – особый случай: патрон остался в патроннике, и что они вместе против меня задумали – просто оторопь берёт!
- А, вы в этом смысле! - Гришин свободно выдохнул. – Так бы сразу и сказали. Это я мигом.
Он бросил мешок на пол и полез к люстре. Лестница странно дёрнулась, и стала раздвигаться, вместе с ней поехали в разные стороны ноги Гришина. Хватая руками воздух, он потерял равновесие, и у самого пола, отделившись от лестницы, легко и красиво сел на шпагат, бережно держа в руках трёхрожковую под бронзу ещё советских времён люстру.
Вы видали обычного Деда Мороза на шпагате? А вот хозяйка квартиры, кажется, нет, потому как удивление её было настолько сильным, что она мимо кресла уселась прямо на пол, её испуганные глаза в упор вонзились в Гришина, через некоторое время, она тихо спросила:
- Может, нам того… встать?
Боясь, что любые новые движения могут принести с собой ему новые невероятные по боли ощущения, он напрочь отверг эту мысль, отрицательно мотнув головой, совершенно забыв, что у него есть язык. Потом вспомнил, и тоже тихо прошептал:
- Может, в следующем году…
- Так! – Встрепенулась кикимора, - Сейчас Вооружённые Силы России будут проводить спасательную операцию! - Она отобрала у Гришина люстру, заключила его в свои объятья, оторвала от пола и потащила к дивану, там запнулась о край этого дивана, и, не расцепляя рук, навзничь на него завалилась.
– Ну как? – Её зелёные глаза беспокойно бегали по лицу Гришина.
- Что как? – Спросил он, лёжа на ней.
- Ласты обратно склеились?
- Сейчас посмотрим. – Он повернул голову, чтобы оглядеть свои нижние конечности, но шея оказалась короткой. – Не вижу. – Доложил он, и вновь упёрся носом в её нос.
- Сейчас определим.
Она нежно скатила его с себя и аккуратно уложила члены его организма в нужной последовательности.
- На первый взгляд, всё на месте и держится довольно крепко, - обрадовала она его. Но об этом Гришин и сам догадывался, хотя полностью ещё не вышел из шока: адски болело только в одном месте. Он поднял голову и посмотрел на это место. Кикимора поймала его взгляд и сочувственно предложила:
- Может, вызовём скорую?
Гришин поморщился: в больницу ему не хотелось, уколов он боялся с рождения.
- Тогда надо провести внешний осмотр, вдруг там открытая рваная рана? И другие побочные поломки?
- Тебе бы медсестрой работать, хорошо успокаиваешь, - заворчал он. - Ладно, давай… только я сам! Сам я сказал!
Но кикимора уже распахнула халат и спустила с него брюки. Гришин забыл про боль и схватился за трусы.
- Ну, ладно, - сдалась она. – Сам, так сам.
- Ты, это… отвернись.
- Господи, как будто там не знай чего выросло! Пойду пока посмотрю на пироги, сгорели, наверное.
Она вышла. Гришин минут пять тщательно обследовал себя. Открытой раны не обнаружил, побочных поломок тоже. Облегчённо вздохнув, он с усмешкой заметил:
- Сбылась детская мечта, всё-таки сел на шпагат. Ещё одна вершина покорена…
- Чего говоришь, не расслышала? - В комнату вихрем ворвалась кикимора. – Как там?
Она кивнула на больное место.
- Нормально, - ответил Гришин, с кислой миной укладываясь в прежнее положение.
- Это самое главное, - сказала она понимающе. – Остальное мы быстро вылечим.
Она решительно водрузила на него круглую резиновую грелку.
- Что это? – Засомневался Гришин в надобности этой вещи на своём интересном месте.
- Лёд, очень помогает при растяжении и ушибах.
- А, это… самое… - он хотел высказать свои опасения на счёт побочного эффекта от холода. Как бы чего не отморозить.
- А мы не долго, - ответила всё понимающая кикимора. – Потом приложим с другой стороны. Давай я тебя раздену, а то паришься в шубе и в одежде.
Не успел он и глазом моргнуть, как уже лежал под пледом в одних трусах и майке. Так заботилась о нём только родная мать. Гришин вспомнил детство. Запах печёного, идущий из кухни, наряженная елочка у стенки, сейчас войдёт мать с пирогом и бокалом молока…
Но, вошла кикимора с подносом.
- Я тебе пирога принесла, с молоком, поешь пока горячий.
«Так не бывает, - думал Гришин, наворачивая пирог. – Сказка какая-то. Сейчас она стукнет хвостом об пол и исчезнет».
- Вкусно! Ты сама чего не ешь?
Она пожала плечами.
- Люблю смотреть, как мужик ест. Сразу видно, что он из себя представляет.
- И что? Я у тебя весь аппетит отбил?
- Нет, - мечтательно ответила она. – Ты мужик ничего, стоящий. Ешь не жадно, но и отхватываешь, как положено хорошему работнику.
- Работник я на самом деле не плохой, только начальство это не очень ценит, судя по зарплате. – Он ещё хотел рассказать что-нибудь о своих отношениях с неблагодарным начальством, но посчитал это ненужным, решил просто успокоить заботливую женщину: - Ты за люстру не волнуйся, я её только с крючка снял, как научусь ходить, сразу повешу её обратно.
- Ну, её! Жалко, что не разбил, давно собиралась купить новую. А ты куда шёл? Может, кого-то предупредить надо, что задерживаешься?
- Предупреждать мне не кого, а шёл я в десятую квартиру, последний в этом году заказ остался. Видать, не суждено дойти.
- Почему не суждено? Ещё как суждено! Они меня недавно залили, и даже не извинились, и мне очень хочется оставить им такие же впечатления об уходящем годе, какие у меня остались после этого потопа, сейчас устрою им «Рота подъём - отбой». Я просто обязана это сделать, ради истиной справедливости, о которой мы все мечтаем, но ни хрена для этого сами не делаем. Память о моём Дедушки Морозе у них останется на всю жизнь!
Она действительно надела его халат, подвязала бороду, нахлобучила шапку, и ушла.
Григорий загрустил. Не то, чтобы о своей холостяцкой квартире. И не о том, что сегодня он не попадёт на традиционную встречу Нового года с поредевшей компанией театралов, чтобы там напиться, а потом увести к себе домой пьяную Евдокию, мать одиночку, сценическое амплуа - травести, давным-давно когда-то здорово игравщую Маленького Принца Экзюпери, и теперь по великим праздникам просто теряющую голову. Евдокия не останется одна в любом случае, раз уж час её пробил, а ему уже пресытилась одноактная любовь, потому как на следующий день эта гладильная доска может и не поздороваться с ним, поутру вновь настигнутая и придавленная, как дорожным катком, терзающими, и убивающими в ней женщину надуманными комплексами.
А грусть его томила от душевного одиночества, от того, что годы летят, а он всё в женихах красуется, и единственный результат его бытия на этом свете – сын, - практически не досягаем для общения, так как видит Гришин его не больше пяти раз в год. И от того, что дать-то он ему ничего не может, кроме своей безграничной любви, потому как всё остальное сыну купил отчим: квартиру, машину, учёбу в университете.
В прекрасном здравии, к счастью, находятся его престарелые родители, живущие в посёлке за сотню километров от его города, рядышком с ними свили счастливые гнёзда его старшие брат с сестрой. Но, картину пребывания на своей родине, в кругу родных ему людей, Гришин воспринимал как иллюстрацию к одной русской народной сказке, где у родителей было три сына (в данном случае присутствует одна дочь): двое умных, а третий, младший Дима, мягко говоря, - не очень, поэтому и навещал своих сородичей хотя и сполошно, но только когда рак на горе свистнет, после дождичка в четверг.
Друзья? Они становятся одной паствой только в дни праздничных фейерверков и траурного марша Шопена, в будние дни у каждого из них свои заботы, свои замороченные успехи и промахи, - свои жизни. Правда, в часы обострённого сплина всегда отзываются, прихватывая по дороге к нему закуску и флаконы с целебной расслабляющей организм микстурой.
Гришин пошевелился, - Так надоело лежать! В такой позе, особенно в праздники, в голову начинают заползать деморализующие организм тараканы. Даже боль становится терпимее! «Надо вставать, пока они меня не загрызли, собаки! – подумал он. – Тем более, надо отблагодарить кикимору за пироги и заботу, - зажечь иллюминацию в зале».
И он встал! И сделал первый шаг! Потом предсмертной походкой пожилого пингвина потихоньку добрался до стеночки, взял лестницу, раздвинул её над проводами, зафиксировал, чтобы она не расползлась, как прошлый раз, и полез наверх.
Скоро люстра зажглась, осветив нарядное убранство зала. С чувством исполненного долга, Гришин хотел было уж спускаться, как в прихожей хлопнула входная дверь и в арочном проёме зала с возгласом: «А вот и я, твой настоящий полковник, прилетел к тебе, моя ласточка, на крыльях любви!», зафиксировалась мужская особь.
С начала Гришин обрадовался, что это не кикимора, потому как штаны он так и не надел, - это целая проблема в его состоянии! А мужик, хоть и полковник, он и есть мужик! У них, может быть, и трусы одинаковые!
Но, глядя на полковника, он понял, что не всё так просто, из рук новоявленной статуи по очереди начали вываливаться: то коробка конфет, то цветы, на очереди была бутылка вина, а она тяжёлая, - ноль семь литра! Если ударит по пальцу, то инвалидность на месяц обеспечена! А как поведёт себя Армия без своего командира, не уронит ли свою боеготовность? Теперь Гришин заторопился спасать Армию России, но ноги его не слушались, попадали мимо ступенек.
Львиный рык полковника: «Ты кто!» заставил его замереть. Сразу захотелось спасать себя, но куда спрятаться в замкнутом пространстве?
- Я, что ли? - переспросил Гришин, не зная на что надеяться.
- Ты! Ты! – Настаивал на ответе полковник.
- Так неужели не понятно? – Картинно удивился Гришин. - Я – Дед Мороз!
Полковник поменял цвет: с бледного на малиновый. Его вытянутая рука с торчащим прямо в Гришина указательным пальцем нервно затряслась. Казалось, что он сейчас нажмёт на невидимый курок, и палец выстрелит. В любом случае, в этот момент должны обязательно прозвучать если не выстрел, то взрыв! Так, чтобы обрушился потолок и рассыпались в осколках стены. Гришин зажмурился и крепче вцепился в лестницу.
Но вместо катаклизма, в прихожей скрипнула входная дверь, и прозвучал спокойный голос кикиморы:
- Ты чего пришёл? Я же сказала тебе: всё! Больше ко мне не приходи!
Её приятный, рассудительный голос привёл Гришина в чувства. Полковник обернулся, и увидев перед собой Деда Мороза, тут же мимикрировал в фиолетовый цвет, и предпочёл дальше излагать свои мысли порциями:
- Ты?.. Меня?.. На него?..
- Да, променяла, - согласилась она мирно. - Любовь, что поделаешь.
Гришин глянул на себя со стороны: как ощипанная синичка на веточке! Он слез с лестницы и гордо выпятил грудь, - вот, мол, кто здесь истинный хозяин этих территорий!
- И пожалуйста, когда пойдёшь, - продолжала она журчать, - не забудь захватить с собой свои вещи. Там, у порога, пакетик с твоими тапочками. Не хочется передавать их через твою жену.
- Ты… у меня… - зарычал полковник.
- Попляшу, - закончила его мысль кикимора. – Я знаю. Но за любовь можно и пострадать.
- И… не только… попляшешь…
- Слушай, ты, громкоговоритель! – Не выдержал хамства Гришин. - Давай без скандалов. Ты же не хочешь, чтобы вся Армия узнала о твоих тайных победах. И семья? Лучше давай разойдёмся, как в море корабли: спокойно и красиво. Иначе, позора не оберёшься, это в лучшем случае.
Гришин встал фертом, и хотел для уничижения противника смачно сплюнуть, как он это не раз видел в бандитских сериалах, но кругом была такая чистота, что он просто подтянул свои трусы.
- Ты кому угрожаешь, - начал было полковник, но его резко оборвала кикимора:
- Всё! Уходи, пожалуйста, я тебя очень прошу!
Полковник потоптался молча у входа, посопел, несколько раз порывался что-то сказать, потом махнул рукой и ушёл.
Гришин помчался – как ему казалось - одеваться. А когда вернулся, кикиморы в прихожей не оказалось. Нашёл он её на кухне: она сидела за столом, прикрыв ладонями лицо, и тихо плакала. Гришин поразился её чувствительности, контрастирующей с манерами генерала и несуразной внешностью. «Значит, - подумал он, - у неё - нежная женская душа, а когда плачет женщина – плачет сам бог, требуя покаяния для свершения вселенской справедливости». Ему сразу захотелось покаяться, но покопавшись в незадачливой истории, так некстати приключившейся с ним в последний час с хвостиком, он так и не нашёл в себе греха, достойного этих слёз, но, на всякий случай, произнёс:
- Извини…
- Тебе-то за что извиняться? Люстру повесил, лампочку вкрутил… наоборот, я благодарна тебе, что ты сейчас здесь оказался.
«Хорошенькое дело – оказался! А кто меня спрашивал?», - проворчал про себя Гришин.
Нависала неловкая пауза. Вроде его миссия завершилась, пора и честь знать, уж до своей машины он кое-как доползёт, но как-то неловко оставлять даму в печали совершенно одну. За окном заиграла гармошка и женский дуэт подхватил: «Один лишь раз сады цветут…».
- Я сейчас, - Гришин кинулся в прихожую, схватил свой мешок, достал из него бенгальские огни, которые лежали в нём всегда, как запаска у водителя автомобиля, нацепил себе красный нос на резинке, зажёг огни от обыкновенной спички, за неимением зажигалки, так как не курил, и, восторженный, пошёл на кухню со стихами:
- По заснеженным равнинам,
По нехоженым лесам
Я на тройке с бубенцами
Торопился в гости к вам.
Я - веселый Дед Мороз,
Я подарки вам привез.
Я привез вам море смеха,
Море счастья и успеха!
С Новым годом поздравляю,
И всем вам я пожелаю
Долго-долго в счастье жить,
Понапрасну не тужить,
Много вам здоровья, счастья,
И живите без ненастья!
Приготовил вам сюрпризы,
Мы собрались здесь не зря.
Но условие такое:
Вы порадуйте меня.
-Это всё? – спросила она, вытирая слёзы.
- Нет, могу прочитать монолог Кащея, или бабы Яги из одноимённых сказок, надо?
- Нет.
- Хорошо. А как на счёт порадовать дедушку Мороза: спеть песенку, или рассказать стишок?
- Я что-то не соображу, кто из нас настоящий дедушка? Ты похож на хромого клоуна, отставшего от своего шапито. У меня полный боекомплект, только носа не хватает, одолжишь?
- Нет! Даже не думай, он у меня как талисман.
- Ну, ладно, чего сразу завёлся, отнимать не собираюсь, мой собственный, после бокала вина, будет не хуже твоего накладного.
- У нас и вино есть? Или это намёк на то, чтобы я слетал в магазин за бутылкой шампанского? Это я – мигом, – он посмотрел на часы, – думаю, в этом году ещё успею вернуться. В крайнем случае, если мне удастся доползти сюда только утром, - сгодится для похмелья.
- А то я такого услужливого летуна ждала весь год!
- Я тоже думаю, что – нет. Это - замечательно!
- Что замечательно?
- Значит, вино у нас есть, и ни в какой магазин лететь не надо.
- Я что-то опять не соображу: тебе полегчало?
- Практически – нет. – Гришин взялся за край стола, с трудом сделал шаг до стула, и, в изображённых на лице муках, опустился на него. – Думаю, отпустит через часок – другой.
- Через три часа наступит Новый год, как же твоё застолье? Все нормальные люди полгода к нему готовятся? Ты – нормальный?
- Нормальный.
- Тогда, не стесняйся, если есть машина, на ней я тебя мигом доставлю к твоему праздничному столу, туда, куда скажешь, права у меня имеются, танк водила, а твой тазик с пропеллером могу одной левой. Или такси вызвать? Проезд оплачу…
- Застолье отменяется, это решено!
- Когда решено? Сейчас? После того, как полгода об этом мечтал? Ты же не на голову падал, а от шпагата ещё ни у кого не случалось сотрясения мозга! Если, конечно, он у тебя находится в том месте, где положено.
- Интересная постановка вопроса! После праздников обязательно пройду узи, или томографию, как ты думаешь, что лучше?
- Точно, не на своём, значит, случилось самое страшное: растяжение мозга.
- А такое бывает? – Гришин шутливо воззрился на неё.
- Тяжёлый и единственный в мире случай.
- Вот видишь, - обрадовался Гришин, – травма, несовместимая с активной жизнедеятельностью, мне вообще до завтрашнего утра шевелиться нельзя. Ты, - он огляделся, - судя по количеству заготовленных блюд, тоже никуда не собираешься, готовишься к приходу гостей, эдак на полвзвода ртов.
- Ха. Это на полвзвода? Ты не знаешь аппетиты наших десантников! Это всё – для двоих за один присест.
- Извини, - спохватился Гришин, - я как-то сразу не подумал, что ты ждёшь ещё одного деда Мороза! Хотя… зачем тогда ловила первого встречного? Что-то я совсем устал.
- Не мудрено с таким диагнозом. Успокойся, деда Мороза мне хватит одного, с двумя я сойду с ума! Вы мне тут начнёте мебель ломать, краны выдёргивать, сами покалечитесь, а диван у меня один.
- Чего говоришь? Краны текут? Как я люблю их ремонтировать!
- Нет!
- Это же не долго. Сначала я перекрою воду…
- Я сказала – нет! Дай Новый год спокойно встретить! И вообще: переползай в зал, там этих кранов не видно.
«А, ничего время проходит, - подумал Гришин, «переползая» в зал. – С ней весело, - заводная оказалась кикимора. А наши уже собираются…».
Конечно, их заденет его отсутствие, будут звонить, а узнав причину – сочувствовать, но это только до третьего тоста, после него все уткнуться в свои тарелки, утоляя салатами разбуженный алкоголем аппетит, на четвёртом тосте все забудут про оставшийся за окном мир, а после пятого и далее будут безумно наслаждаться танцами, пением, заумными разговорами, импровизацией в репризах на свободные темы.
Гришин затосковал по дружескому общению, веселью и разврату, которые, как станции метро, после бесконечного и мрачного тоннеля будней, окунали его душу в праздник. Это действовало как бодрящий наркотик для тяжело больного апатией и безволием, после которого он ощущал некую полноту жизни, в коей случается всё, как и должно быть. Потом это «всё» довольно быстро эфирно улетучивалось, оставляя после себя унылое «ничто», шатко подпёртое инерцией.
- Ты где там пропала? – Закричал Гришин, не в силах больше терпеть предпраздничного синдрома.
- Ой, у меня тут течёт! – Раздалось из кухни. – Потоп!
Гришин кинулся на кухню. В проёме двери они столкнулись лбами и разлетелись в разные стороны.
- Тряпка нужна и ведро, - бессильно простонала кикимора, валяясь на полу без движения.
- Где они? – Держась за голову, полюбопытствовал контуженный Гришин.
- В санузле, - вымолвила она на последнем издыхании.
Гришин заполз в санузел, благо, лежал рядом с дверью, нащупал вентили на горячую и холодную воду, расположенные под раковиной рядом со стояками, и намертво их закрыл. Голова упёрлась в ведро с тряпкой, вытаскивать его зубами он побрезговал, пришлось встать. Походкой зомби он двинулся на кухню, у самой лужи упал на четвереньки, и, поглядывая на притихшую кикимору, беззвучно шевелящую губами, стал вытирать пол.
Выжимая тряпку над ведром, Гришин решил поинтересоваться здоровьем кикиморы, но вспомнил, что не знает её имени. «Вот, блин, - слетело с его губ, - весь вечер сижу у неё дома, даже пирогов поел, а как звать не спросил!.. А с ней надо что-то делать, - распласталась, как на предсмертном одре…».
Кикимора застонала.
- Слава богу, ещё жива! - удовлетворённо заключил он и отбросил тряпку в сторону – надо её спасать! - Всё, бегу к тебе, - громко прокричал он, на ходу вытирая обо что-то руки.
- Ты меня сегодня убьёшь, - простонала кикимора, распознав его голос.
- Не переживай, умрём вместе. Бог нас для этого и собрал. Как ты себя чувствуешь?
- Я разбилась на мелкие кусочки, - предсмертным тоном сообщила она.
- Вот это не правда, ты цела, как хрустальная ваза, - заметил он, имея в виду медный небьющийся тазик. - Так что, поднимайся, я помогу дойти тебе до дивана.
- Всё, поздно! Я только что умерла, разве ты не видишь? Меня уже нет в живых!
- С чего ты так решила?
- Я ничего не вижу!
- Странно, я не знал, что покойники бывают такие крикливые. А ты не пробовала открыть глаза? Давай вместе: первый глазик… я сказал: первый - пошёл! Так, теперь - второй. Молодец. А сейчас потихонечку встаём на ножки…
- А! Не трогай меня! Я боюсь тебя, убийца!
- От убийцы слышу! – Если ты не встанешь… - взъерепенился Гришин, - лягу я. Прямо здесь, рядом с тобой! Вот так вот! (Он лёг). А утром здесь найдут два окоченевших трупа!
- С чего это? – Лицо её из страдальческого превратилось в серьёзное.
- Мало ли с чего… - соображал Гришин, лёжа на спине. – Захлебнёмся желудочным соком, глядя на твои пироги. Слушай, перестань капризничать, сейчас я – доктор, ты – больной. Всё, моё терпение лопнуло!
Гришин встал, схватил кикимору в охапку и потащил её в комнату. Он не слышал её криков: то ли его барабанные перепонки сразу взорвались, то ли от потуг их просто перекрыло, а, может быть, потому, что ударами работающего штамповочного станка, глуша всё остальное, билась о стенки его черепной коробки мысль, вещающая о шаткости его перегруженного организма, что если сейчас его ноги самопроизвольно разъедутся по диагонали, то это – навсегда! Обратно их привинтить будет невозможно!
На диван они упали вместе, с последним выдохом Гришина. Жизнь к нему стала возвращаться лишь только с новым вздохом. Постепенно включались датчики осязания, чтобы обнаружить себя в пространстве. Под левым ухом вызывающе заурчал перфоратор. Оказалось, это билось сердце кикиморы, испуганной кошкой смотревшей на пригревшегося на её груди Гришина.
- Что, не получилось по пути меня шендарахнуть, решил раздавить? – желудочным урчанием изрекла она.
- Ты первая применила ко мне этот метод спасения, я же выжил, – отпарировал он. - Терпи и ты, и тебе повезёт.
Тем временем, Гришин тщетно пытался вытащить из-под неё свои руки.
- Слушай, а чего ты меня лапаешь? – Изумилась она.
- Интересно, как же это я могу? – Вспылил Гришин. – Видишь, у меня руки чем заняты!
- Я даже знаю чем. Ой! Щекотно! Ха-ха! Ты… ха-ха… зачем их туда засунул? Ой, не могу!..
- Да, не совал я! Они сами…
- Сами, - перебила его кикимора. – Они сами… ха-ха… Я умру от этих мужиков! Перестань сейчас же! Как тебе не стыдно!.. ха-ха…ну, почему сзади-то? Ты всё перепутал… Ой, я сейчас умру от смеха… ха-ха…
Гришин взмок, но тащил свои руки изо всех сил. Вместе с ними перемещалась и кикимора, которая так вот вместе с его руками и ухнула ему на грудь, продолжая хохотать. Он решил не сопротивляться, и тихо переждать очередной пик амплитуды её на этот раз положительной экспрессии, довольствуясь тем, что она ожила до буйности и с него теперь взятки гладки за якобы покушение на её жизнь. Насмеётся – сама с него слезет. А кикимора, там, наверху, измывалась над ним, как могла:
- Ты чего меня таскаешь по всей квартире?.. Ха-ха… забыл, что надо делать с женщинами?.. Ха-ха… или, место не найдёшь?..
- Ну, ты скоро там? – Гришину стало невмоготу терпеть на себе трясущуюся от смеха тяжесть.
- Чего скоро?.. Ха-ха… устроюсь поудобнее, что ли? Не дождёшься! Любую женщину нужно сначала заслужить! Вот так вот, рядовой. Ох, насмешил! Действительно пора вставать, а то пролежишь с тобой без толку весь Новый год! Давай отделяться: где мои руки ноги, где твои.
«Было бы кого добиваться, - ворчал Гришин, усаживаясь на диван. – Она и не женщина, она - танк в юбке с патронами на голове. А темперамент – вихрь, примнёт нечаянно, и не заметит. Пора заканчивать затянувшийся визит, кажется всё, что мог, сделал, кикимора довольна, здорова, надо вставать». Он пошарил глазами по сторонам, как бы прощаясь с обстановкой и выбирая короткий путь до двери, но из кухни раздался вопрос:
- А где вода?
- Вот, блин, - он хлопнул себя по лбу. – Забыл совсем! Я же её закрыл! Готовь инструмент! Иду!
Пока он возился с трубной разводкой, протягивая гаечными ключами фасонину, кикимора накрывала на стол. И, вроде, не особенно долго он с ней возился, но когда, умывшись, вошёл в комнату, чтобы произнести прощальное «Чао», - был поражён открывшейся картиной: придвинутый к дивану журнальный столик, ломился от кулинарных яств, но, самое главное, он не нашёл там кикиморы! Вместо неё, жестом приглашая к столу, стояла роскошная женщина, в красивом платье, с распущенными волосами и в макияже. Он повертел головой в поисках бывшей хозяйки, и даже хотел поинтересоваться на счёт неё, но женщина сама первая заговорила:
- Прошу к столу.
Гришин вздрогнул, услышав рядом знакомый голос, и опять повертел головой, потом недоверчиво уставился на женщину. Та, сделав книксен, мило ему улыбнулась, по прежнему показывая направление пути. Без сомнения, это была кикимора, только уже не кикимора, а – дива из сказки Пушкина, вот только без звезды во лбу. Нижняя челюсть его отвалилась от верхней, и вместо «Чао» или «Спасибо», он воскликнул:
- Ты правда – женщина?
- Ещё какая, - парировала она, нисколько не удивившись такому вопросу. – Ты думал, я - танк в юбке?
Слабо владея собой, Гришин согласно кивнул головой, но, спохватившись, категорически отрёкся от своего прежнего утверждения.
- Простите, - продолжил он, - что-то на меня нашло…
- Да? Мы перешли на – вы? Многообещающее начало. Я предлагаю, надо познакомиться по такому случаю: Галя.
- Дима, - робко представился он и пожал её руку.
- Вот, что, Дмитрий, не люблю ждать, тем более, что Новый год уже гуляет по стране, а мы ещё не проводили старый, я предлагаю начинать.
- Хорошее предложение, - нервно согласился Гришин, который никак не мог соединить двух разных женщины в одну, и поэтому не знал, как себя вести. Он открыл шампанское, разлил по фужерам и провозгласил тост: - За прожитый год, за самые лучшие в нём дни!
- Замечательный тост, - одобрила Галина, и едва отпив, всполошилась: - Быстрее допивай, сейчас в Челябинске Новый год наступит, а у меня там сестра с семьёй, надо выпить за них.
В суматохе, последний глоток Гришин вылил на себя, и снова стал наполнять бокалы. Пить пришлось почти без перерыва, потому как у неё была ещё одна сестра в Перьми, потом - дядя… в общем, пока они поздравляли Пермский край, и её родную Челябинскую область, шампанское закончилось.
- А я хочу выпить за космонавтов, - заявил охмелевший Гришин. – Они там, несчастные, летают вдвоём и не знают, во сколько им встречать Новый год.
- Полетели, - согласилась Галина.
- Так, нет горючего!
- У меня нет? У меня его столько, что можно неделю жить в открытом космосе! Только ты мне скажи, чем мы с тобой не космонавты? Нас тоже – двое, и больше никого рядом нет! Дочь есть, но она замужем, у неё свой космический корабль - там (Она махнула рукой в сторону окна)… кстати, может быть, они прилетят после корпоратива, если перегруз у зятька не зашкалит. У тебя жена есть?
- Была… улетела с миллионером… у меня сын есть, но он не со мной… с ней… летает.
- Вот видишь! Космонавты мы, самые настоящие! За нас и выпьем!
- За нас… выпьем!.. А теперь танцы! Танцуют все!
- Неужели танцы? – Галина была в восторге. – А музыка? Может, нам телевизор включить?
- Я умоляю тебя, разве мы найдём по телевизору подходящую для нас музыку?
- Нет, не найдём, - согласилась она. – А что будем делать?
- Танцевать без музыки! Музыка будет звучать в нас! Итак, включаем музыку!.. Включила?
- Ага!
- Сделай громче!
- На полную громкость?
- Давай!.. У тебя что звучит?
- Военный марш.
- Стоп! Какой марш? Мы что, будем ходить строем? Здесь не парад, переключайся на танцевальную волну!
- Есть, переключиться на танцевальную! Готово!
- Тогда, начали.
- Как начали? Мы же не знаем, какой будет танец: обычный, или белый?
- Ну, давай – белый.
- Нет, - капризно возмутилась она, - я хочу обычный, чтобы кавалеры приглашали дам.
- Как пожелаете, мадам. Объявляется обычный танец. Кавалье, ангаже во дам!
Галина завизжала, и захлопала в ладоши.
- Мадам, prier pour une valse.
- Боже мой, с превеликим удовольствием!
На пятом туре, под воображаемые звуки аргентинского танго, склонив свою головку ему на грудь, она призналась ему:
- Ты знаешь, я так и не смогла им испортить праздник.
- Кому?
- Тем, к кому дедоморозить ходила. Зашла в квартиру, а там дети счастливыми глазками сверкают, стихи начали рассказывать, в общем, отбухала по полной программе.
- Добрая ты.
- И мне кажется, никто не догадался, кто у них был.
- Хочешь сказать, они не узнали твой скрипучий голос? Такого не может быть!
- Это у меня скрипучий голос? У меня ангельский голосок!
- Как у соловья… когда захочешь.
А мы, женщины, как гармошка, на какие кнопочки нажмут, такая и музыка будет.
В дверь позвонили. Открывать они пошли вместе, потому как на часах было уже без двадцати двенадцать, и просто разрывало любопытство: кто это мог быть. В дверях стояли сосед с женой, те, к кому ходила дедоморозить Галина, как она сама выразилась. В руках у мужчины была бутылка хорошего вина, говорить начал он, его супруга вторить.
- Уважаемая Галина!
- Извините нас за поздний визит…
- Вы проходите в квартиру, - Пригласила их Галина.
- Не будем вас отвлекать…
- Спасибо вам, что поздравили наших детей, - вставила его супруга.
- Ага, значит, вы меня узнали? И что, не понравилось?
- Всё замечательно…
- Замечательно, спасибо…
- Только мы пришли извиниться…
- Чтобы не оставлять свои долги на будущий год.
- За что? – Наивно спросила Галина.
- Мы вас заливали, помните?
- Помню, принимала холодный душ прямо с порога.
- Так вот, - сосед стал серьёзным, - десятого числа, я пришлю к вам своего прораба и сметчика, будем возмещать убытки.
- Ну, что вы, я уже и так привыкла…
- И не держите на нас зла. А это презент вашему столу от нашего… - он протянул бутылку.
- Хорошо… Спасибо.
- И вам спасибо…
- Поднимайтесь к нам в гости…
- А вы к нам забегайте, - крикнул им вдогонку Гришин, и, повернувшись к Галине, тихо добавил: - проверять, целостность своего водопровода.
- Боже, - воскликнула Галина, оставшись наедине с ним, - какой сегодня замечательный вечер!
- Да, не вечер уже! – Игриво напомнил Гришин. - Без пяти минут двенадцать ночи и Нового года. Бежим к столу.
- Бежим!
Они весело засуетились: Гришин разливал шампанское в бокалы, открывал подаренное вино, чтобы без остановки успеть как можно больше поздравить своих и её родственников, а если хорошо пойдёт, то и всю страну, Галина на кухне что-то разогревала, принесла и разложила чистые тарелки, вилки... он включил ёлочную гирлянду, телевизор, чтобы не пропустить драгоценную секунду, межующую года, услышать бой курантов…
- Минута осталась, - крикнул он ей на кухню. – Президент поздравляет! Опять на морозе без шапки, и трезвый, - бедненький!.. Осталось полминуты! Беги!
- Бегу! - Она появилась в комнате, держа в руках блюдо с горячим. – Место, пожалуйста, место мне.
Он потеснил на столе вазы с салатами, и они дружно водрузили на освободившееся место принесённое блюдо. Начался бой курантов.
- С Новым годом! – Наперебой закричали они, - С новым счастьем!
Пили стоя. Потом сидя…но головы их, как им обоим казалось , дурманились не от количества выпитого спиртного, а от какой-то детской светлой радости, приходящей раз в году вместе с грандиозным всенародным праздником, а ещё больше, от неожиданной, нечаянной встречи друг с другом, принесшей с собой и лёгкость общения, и взаимные симпатии, и надежды на волнующие их сердца и души долгожданные перемены в жизни. И душевный покой, настигший их в этой комнате, придавал им силы и уверенность в том, что счастье непременно придёт и к ним, так как нет в мире более достойных этого людей.
P. S. Домой Гришин пришёл через три дня… за вещами.