Еще с вечера где-то со стороны Дона были слышны далекие пулеметные очереди и уханье орудийных выстрелов, уже удрал в большой панике из нашего села небольшой гарнизон итальянских солдат, находившийся у нас во время немецкой оккупации, а сегодня утром… о! о! какая перемена во всем!
Наша Красная Армия двинулась на запад, прорвав фронт и преследуя отступающие части 8-й Итальянской армии, стоявшей полгода на позициях по правому берегу Дона в шестидесяти километрах к востоку от нас.
Рано утром мимо села, на полном ходу, с десантниками на броне, поднимая гусеницами снежный вихрь, промчались в сторону железнодорожной станции Кантемировка наши танки Т-34. Потом через село потянулись войска: проходили пехотные части, кавалерийские эскадроны, шли машины с прицепленными артиллерийскими орудиями, походные кухни, повозки. Люди, машины, пушки, лошади — все двигалось на запад, не останавливаясь в селе.
Жители стояли на улице у дворов, радостно приветствовали своих освободителей. Небывалое возбуждение охватило нас, пацанов. Мы мотались как оглашенные по селу, бегали друг к другу, делясь свалившимися на нас впечатлениями. Да и как было не возбуждаться, не восхищаться, не радоваться и не гордиться всем тем, что проходило, проезжало, пробегало перед нами. Всего полгода прошло, как мы видели отступающих, вернее убегающих наших солдат от страшного, грозного врага, боясь попасть в окружение, в плен. Ни самолетов наших, ни танков не видно было нигде, одни солдаты с обреченным видом, в мокрых от пота гимнастерках, не все даже с винтовками, спешили на восток, к Дону. В небе одни лишь немецкие самолеты, охотившиеся чуть ли не за каждым нашим солдатом. Унылое, гнетущее настроение владело нами, мирными жителями. «Что будет? Что будет?» было у всех на уме.
Сколько вражеских солдат, танков, артиллерии, машин прошло вслед за нашими отступающими войсками. Все это казалось неодолимым, непобедимым. А где же все это теперь? В обратную сторону ничего не прошло, ничего мы не видели. Уничтожили все-таки наши воины эту грозную силу. Так как же было не гордиться, не восхищаться, нам, пацанам, всем этим.
Через полгода совсем другая армия была перед нами. Какие могучие танки — эти Т- 34, какая артиллерия, а, главное, какие веселые, бравые, тепло и добротно одетые, наши солдаты, все с автоматами вместо винтовок.
Вместе с другими ребятами я оказался на общем колхозном дворе, где возле конюшни расположились, гомонили и чем-то, видно было, озабочены человек 15 солдат и с ними офицер-командир. Все они суетились вокруг большой грузовой машины и прицепленного к ней артиллерийского орудия. Слышались распоряжения и команды офицера. Видимо что-то случилось то ли с машиной, то ли с орудием, и командир торопил всех, чтобы быстрее устранить неполадки и двинуться догонять своих.
Мы подошли поближе и стали с интересом наблюдать за их действиями. Я особенно заинтересовался командиром. Статный, в белом новом полушубке, подпоясанным широким ремнем с пистолетом на боку, с портупеями через плечи, в красивой зимней шапке со звездой, он четко отдавал команды, распоряжения. Живой, энергичный, всем своим видом, своими действиями, он производил на меня неизгладимое, положительное впечатление. Казалось, что только таким должен быть командир Красной Армии, что только такому командиру и можно с удовольствием, беспрекословно подчиняться и идти за ним в бой.
Мы кучкой стояли поблизости и с интересом наблюдали необычную для нас, будоражащую мальчишеское воображение картину. Вдруг командир повернулся в нашу сторону, быстро осмотрев нас, громко сказал, указывая на меня рукой:
— Слушай, парень! Иди сюда!
Я сразу не понял, что он зовет меня, и стоял, не двигаясь с места.
— Да, да! Ты иди сюда, — уже требовательней позвал он. Я быстро подбежал к нему.
— Слушай, — говорит он — вот записка, отнеси ее быстро в Рудаевку.
И объяснил где и кому ее передать. Я схватил записку и уже был готов бежать в Рудаевку, которая была в трех километрах от нас, но вдруг вспомнил, что в конюшне стоят лошади и, что можно поехать верхом. Я забежал в конюшню, снял с крючка уздечку, набросил ее на первую попавшуюся под руку лошадь, вывел ее из конюшни, сел верхом и направился по дороге в сторону Рудаевки. Понукал лошадь на галоп, хотелось побыстрее выполнить очень важное, как мне казалось, задание командира, но лошадь оказалась старой, ленивой клячей и никак не хотела быстро бежать.
Передо мной впереди простилалась белая, пустынная, зимняя степь. Но вот впереди, вдалеке на моей дороге показалось что-то темное, движущееся мне навстречу, похожее на танк. Вскоре я мог различить и определить, что это был действительно танк Т-34, идущий на небольшой скорости. Мне подумалось, что это танк, отставший от колонны, прошедшей утром мимо села, и теперь ее догонявший. Вот он все ближе и ближе. Я остановил лошадь на обочине дороги и стал ждать пока он проедет.
В это время в небе, в стороне от нас появился, откуда- то взявшийся, не высоко летящий, самолет. Я увидел, что это немецкий истребитель-бомбардировщик Фоке-Вульф; мы, пацаны, знали почти все типы немецких военных самолетов, научились распознавать их даже по гулу мотора. Самолет начал маневрировать и взял курс на приближавшийся ко мне танк, заходя с хвоста, и когда танк был уже рядом со мной, сорвался на него в пике.
В голове у меня лихорадочно пронеслась мысль о том, что сейчас рядом со мной рванет бомба и мне конец; я успел увидеть в сумраке кабины белеющее лицо пилота — это летела на меня моя смерть, стало страшно. Подчиняясь, видимо, инстинкту самосохранения, мгновенно буквально скатился с лошади, упал и буквально вжался в землю, ожидая взрыва бомбы. Танк остановился рядом со мной, взрыва не было, но по броне громко простучали пули, видимо, крупнокалиберного пулемета, а самолет, взревев мотором, вышел из пике, набрал высоту и улетел. Наверное, бомб у него уже не было. Стало тихо, только двигатель танка негромко работал на холостом ходу.
Я поднялся с земли, огляделся. Моя перепуганная лошадь умчалась домой и была уже далеко, самолета нигде не видно. Открылась крышка люка на башне танка, и оттуда вылез по пояс танкист в шлеме на голове.
— Ну что, парень? Живой?— улыбаясь, спросил он.
— Живой,— отвечаю.
— Ну, будь здоров, — сказал танкист и исчез в башне, закрывая за собой люк.
Танк двинулся дальше, а я остался один среди поля. Немного оправившись от нервного потрясения, все еще не веря в то, что жив, я пошел дальше, на Рудаевку, выполнять задание так понравившегося мне командира. Там у сельсовета, где я должен был передать записку, уже никого не было. Делать нечего — я побрел домой. На общем дворе возле конюшни тоже уже никого не было: видимо, устранив неисправности, они двинулись догонять своих.
Так и не довелось мне выполнить очень важное, как мне казалось, задание командира Красной Армии, но довелось посмотреть смерти в глаза и запомнить тот случай на всю жизнь.