Отголоски войны в деревне

               
               

        Уже две  недели,  как началась война,  а   в   деревне Ольховке,  что под Смоленском  пока все спокойно.   Еще недавно    Германию  считали дружественной страной,   поддерживали с ней торговые и договорные отношения,  а  теперь постепенно  привыкают к немецкому вероломству.  Поползли  слухи,  что фашисты--- жестокие,  грабят людей,  жгут дома  и расстреливают  каждого подозрительного. Поэтому среди  населения  те,  кто не желал покидать родные места, надеясь на русское  «авось»   стали рыть землянки, спрятать все  ценное.   Другие  становились беженцами,  вереница  которых  непрерывно шла  вот уже   второй день.


     Приближалась  макушка  лета.  Природа  благоухала.  Пение птиц слышалось повсюду.  Казалось,  все вокруг  купаясь в  солнечном свете,   наслаждается  погожими деньками.   Все,  кроме людей. Длинная  разношерстная  полоса  их  двигалась по дороге.   Измученные  старики и женщины с детьми и скудным скарбом. Понуро, молчаливо, брели они,  кучкуясь за своими телегами.  Тишину  скорбной процессии нарушали  скрип  колес и   мычание тощего перегоняемого скота. Предельно уставшие беженцы разбредались по близлежащим деревням в поисках брошенных изб.
   С каким-то внутренним страхом ожидали люди прихода немцев.  Ольховка  находилась неподалёку  от  шоссе.    Когда-то  по этой  дороге на Москву шел  Наполеон, а  теперь прибудет эта вражеская  армада.

  И вот случилось неотвратимое. Немцы  пошли    утром сплошным потоком, непрекращающимся в течение трех суток. Сначала двигались черные механизированные полчища немецких войск с лязганьем  гусениц, клубами  серого дыма  и запахом  гари. Казалось, мерзкие  дьяволы из преисподней выкатились на грешную землю.  Затем шли отдельные дивизии, закамуфлированные   грузовики  с  сидящими  в  них и дерущими глотку  фрицами.  Резко  рассекали   воздух  лающие  маршевые  нотки  их  песен.   Ненависть   и страх  внушали  многочисленные мотоциклисты  с  колясками и без,  с  пулеметами и без.   Периодически   раздавался  басовитый гул  немецких бомбардировщиков.   
 Идущие за войсками отдельные  немецкие части  вели себя  особенно нагло.   Их  солдаты нередко врывались в деревни, требуя провиант у населения.   Однажды  и  в доме  Максимовых, где жили мать и четверо детей, появились два автоматчика. Соня,  так звали мать, загодя спрятала продукты и мелкую домашнюю   живность.
----Млеко, яйки,--- потребовали солдаты. Она провела их в кухню, по комнатам "мол, смотрите - ничего нет". Немцы уже готовы были «не солоно хлебавши» убраться  восвояси, однако в этот момент заблеяла овца. Негодованию фашистов не было предела.  Тараторя  по-своему,  они приставили автоматы к  спине  хозяйки и  что-то громко кричали. Пришлось отдать все, что  хранила.
   Бывало  и  такое, что  немцы останавливались в деревенских домах на день-два, устроив себе санобработку. Наглые непрошеные гости бесцеремонно раздевались и, открыв заслонку   истопленной печи, забрасывали туда свое обмундирование, чтобы уничтожить вшей. Не обращая внимания на готовящуюся пищу, вытаскивали из печи кастрюли с горячей водой и тут же стирали нижнее белье, носки  или портянки. Однако, это -- пока эпизоды. Постоянно расквартировавшихся немцев еще не было.

  Стояла пасмурная осень с морозными ночами октября 1941 года.  Не  стихали  разговоры,  «не сегодня-завтра» придут.  Зная фашистскую ненависть к коммунистам и комсомольцам,  люди начали  уничтожать  всё,  что  могло бы их скомпрометировать. Соня  тоже  достала кипу  старых  документов и фотографий, забыв о  тревожном  настоящем и упиваясь  прошлым. Вот  фото  родителей: "какие молодые, красивые"."А  вот я...Принимают  в  пионеры... Отдаём салют, а позы какие-то  неестественно застывшие, особенно  у Мишки  Рымаря...Когда-то  он  мне  очень  нравился...А вот я уже  комсомолка..." Она  вспомнила тот казус, который случился при этом. Учительница  предложила  написать  во имя чего они хотят  стать комсомольцами, а Соня  выдала своё:"Я  не хочу  быть  комсомолкой". Как  хорошо, что Песня Михайловна  поговорила с нею  "с глазу на глаз" и не вынесла  это на  классное собрание. А то, что было бы!.. О-о! А вот --свадебная...Степан.. Какой красивый...ухарь прям...девки бегали...взял меня..люблю..вот вернётся--заживём... И я вроде  ничего...симпатичная."  Она  взяла  зеркальце:" А сейчас, что стало...и ведь не так  много  прошло..."
. Несмотря  на нахлынувшую ностальгию, Соня, взглянув на кипу ещё  раз, бросила   в печку и долго наблюдала,  как пламя постепенно обволакивает дорогие ей вещи.

   И вот этот день настал.  Деревня с самого утра опустела. Ребята  двух  соседних  домов притаились в чулане и через оконце  наблюдают, как во двор суетливо въезжают мотоциклисты. Двор наполняется тарахтением  двигателей, громкими резкими криками на незнакомом языке. Ведут себя немцы развязно, как  заправские  хозяева,  говорят,  жестикулируя руками и  перебивая  друг друга. Периодически слышится хохот.  На  их лицах  написано, «мы  теперь  здесь надолго,  если не  навсегда».
 Сзади к каждому мотоциклу привязаны  головки сыра. Много головок.   На   другое  утро приходит  соседка тетя Арина и  с негодованием, но  вполголоса рассказывает о вчерашнем дне.
----Слышь, Сонь, выгоняют меня фашисты из дома, и детей, говорят, забирай. 
----И куда ж ты теперь? –спрашивает  мама-Соня, хотя конечно знает куда.
----Со-онь, а можно...
----Ну конечно! Бери детей и приходи.
И ни у кого, ни у нас, ни у тети Арины не было никаких сомнений, что она с четырьмя детьми останется   жить    в  нашем доме.

   Вечером обе женщины «перемалывали кости»  немцам:
----И посуду выбросили и одежду... А кошку Маньку сволочь-фашист  сграбастал с печи и прямо в окно,- возмущалась тетя Арина.
----Как жить-то будем?- как-то безнадежно  спросила Соня. Но что могла ответить соседка...
----Не знаю... Бог даст, как-нибудь проживем.
----Сволочи! А как молокозавод грабили! Скоропортящееся прям сразу сожрали, а остальное унесли.
"Вот сыр-то, откуда" – вспомнились  мотоциклисты.
----А кладовщика то при заводском магазине помнишь? Михаила Иваныча?
---- Ну, как же, я до войны у него обычно творог брала...
----Расстреляли, изверги. Царство ему небесное, ---как бы походя, осеняя себя крестным знамением, скороговоркой завершила соседка.
   
     Новая  обстановка в деревне  очень повлияла  на  младшенькую  Сашу. Она не могла,  как раньше  запросто  сходить  ни к подружке Таньке, за три дома  отсюда, ни  тем более к  Кольке  на другой конец  деревни.   Она так  боялась этих  чужих черных и темно-зеленых «не нашенских» дядей,  тревожно  спала   и даже вскрикивала  по ночам.  Ей  так запомнилась сцена,  когда  фашисты  кричали на  маму,  наставив ей в спину  автоматы. Саша,  наконец,   уговорила  маму позволить ей  спать с ней.  Девочка  очень любила нежные  и  ласковые  мамины поглаживания   по щеке, поцелуй в лобик  с пожеланиями  спокойной ночи и  хороших  снов.  Да,  она  видела такие сны  и как-то  раз   папу, когда он уходил  на фронт. На террасе- полная тишина. Саша  сидит у папы на плечах и копается  ручонками в его густой шевелюре.  Мама стоит рядом  и плачет.    Саша вспомнила,  как уговорила папу взять на войну
несколько рисунков,  на которых нарисовала маму, папу. И себя не забыла.
--- Вот тебе папа. Ты будешь смотреть,как будто мы все  вместе.   

      Оккупанты  занимали дома,  выселяя  и  уплотняя  коренных жителей. В  деревне  сразу  стало  шумно  и неуютно:  повсюду развесили  фашистские  флаги,  расставили  патрули,  часто  слышались  непонятные  крики или команды.
      У  деревенских всегда  все  было «на миру»,  а  тут в одночасье  все  стало  замкнуто.  Никуда  не  пойдешь,  ни с кем словом  не  обмолвишься.  Это  очень  тяготило  селян,  особенно  женщин,  ведь стариков было  «раз-два  и обчёлся».
 Немцы  назначили  старост  над оставшимся  работоспособным населением   деревни,  женщинами и мальчишками.  Их  заставляли  рыть землянки,  траншеи и заготавливать дрова,  поскольку немцы,  вероятно,  ожидали      суровую  русскую зиму.

     Дом  Максимовых  был крайним в деревне. Немцы знали о дерзких набегах партизан, очень их опасались и, поэтому дом остался незанятым, хотя во дворе все-таки выставили двух часовых с автоматами.   Очень забавны были эти часовые. Два молодых долговязых фрица, похожих  друг на друга. На худых шеях выпячивались кадыки. Солдаты  сначала  вели себя очень важно, стояли, расставив ноги и задрав носы,  как-будто что-то высматривая на небе


.  Через какое-то время эти внимательные немцы, прохаживаясь по участку  за  домом, обнаруживают чуть более рыхлую землю,  чем вокруг, роют, находят  большой сундук,  извлекают его содержимое:  одежду,  обувь, крупу, макароны  и корзину с яйцами.  Дети  с матерью  украдкой из окна наблюдают за этим, а, когда из сундука все полетело в разные стороны,   Елена, дрожа от страха,  берет  крынку молока, сметану и   идет  к немцам.
----Пожалуйста, оставьте одежду и яйца... Гляньте  сколько у меня детей, а скоро зима.
Солдаты, поговорив между собой,  проявляют  человечность  и берут  только часть яиц   и два шерстяных одеяла, в которые тут же  кутаются часовые.
   
     Зима в первый год войны  выдалась суровая. Сельчане с радостью говорили  друг  другу,  что даже  природа  ополчилась  против  захватчиков.  Долго  стояли  лютые  морозы.  Фашисты  отбирали у  населения  теплую  одежду  и валенки.  Подчас на них  забавно  было  смотреть: «Должно быть это немецкий полицай,  а  одет  как  чучело  гороховое,  в  валенках,  в шерстяном  женском  платке  и  шарфом  повязан».
     Настроение у  сельчан  было  подавленное.  Голодные,  уставшие  возвращались они   после  работы  на немцев  в  нетопленую  избу,  как в  берлогу:  ни  света,  ни радио  и  никаких  вестей  с  фронта… Как там,  что  там…
               
                Не  греет  сырая  осина,
                Чужая  не  топится  печь,
                И  вышел  запас  керосина,
                Чтоб  старую  лампу  зажечь.
                Закрыты  все русские  школы,
                Мать  каждым  куском  дорожит,
                И лик  поясного  Николы
                В  лучиновом  свете  дрожит.
                Шуршат  иноземные  флаги,
                Скрепят  сапоги  патрулей.
                Деревня,  как  сумрачный лагерь,
                И  в  окнах  не  видно  огней.1
   
   Как-то раз  старшему из детей, Димке,  понадобилось  сходить в соседнюю деревню  через овраг к родственникам.  Нужно было  заранее взять разрешение и получить пропуск.  А он забыл.  Как никак мальчишка,  первый раз.  По пути наткнулся  на немецкого офицера.  Узнав,  что пропуска нет,  фриц  издевательски с прищуром,  наставил на Димку   наган и приказал убегать.  Димка  бежит,  оглядывается и видит,  что тот целится  в него. Пробежав метров  50,  слышит  выстрел  и в то же мгновение  сильный  рывок  его  шапки-ушанки.  Рассказывая это,  Димка  так и не смог разгадать,  что хотел  фашист.  То ли припугнуть парня,  то ли испытать себя,  хорош ли он как стрелок,  то ли  убить Димку. Наглость  немцев,  их  развязность и жестокость сельчане увидели  сразу.  Нескольких  деревенских  женщин  эсэсовцы  расстреляли, сразу,  когда   узнали их  связь с   партизанами.  А  вот   Димке  помогла  судьба.

     Бабушка  Максимовых  жила отдельно от них в большом и красивом доме. Там поселился немецкий штаб во главе с гаулейтером. Она  разузнала, что при штабе есть врач, который даже знает русский.  Когда заболела  старшая сестра Настя, бабушка пришла и стала уговаривать  Соню обратиться к этому врачу:
---- Ну что ты теряешь, Соня?  Девочке с каждым днём хуже. «Волков бояться--в лес не ходить». А вдруг поможет…
  Когда температура у Насти стала  очень высокой, и обметало горло, мать, пересилив страх,  взяла яйца, кусок сала и отправилась к врачу. Он подробно расспросил симптомы болезни, но осматривать больную не пошел, вероятно, опасаясь возможных для себя последствий. После приема выданных врачом лекарств Настя быстро пошла на поправку.
   Но в основном отношение  немцев к населению было резко негативное, особенно к коммунистам и комсомольцам. Двух председателей сельсовета и колхоза  оставили в районе оккупации с целью организовать партизанское  сопротивление. Однако предколхоза в лесу простудился и, так как немцев в деревне еще не было, решил  хоть на время возвратиться домой. Но домашние средства не помогали, и родня надумала  везти его в медпункт соседнего села. И  словно по какому-то   року,  как только выехали за околицу, повстречали две повозки с немцами и старостой, который и опознал  председателя. О том, что другой председатель тоже живет дома, проговорился своим сверстникам его 12-летний сынишка. Эта весть быстро разлетелась по округе. Их взяли и после допросов увезли никому не ведомо куда.
  Случилось так, что лесной дорогой шел нищий, услышал крики и проклятия людей, пошел на крики и увидел, как на опушке леса  несколько  фашистов зверски избивают двух мужчин.   Послышалась автоматная очередь, короткое эхо и воцарилась  мёртвая  тишина, как будто ничего и не произошло. Нищий пришел  в  деревню, рассказал о случившемся, отвел женщин на место расстрела. Однако все помнили,  что немцы запретили хоронить трупы в течение трех дней, поэтому только в ночь на четвертый   воздали почести убитым и похоронили их в ближайшем к деревне лесу. До сих пор, проходя поблизости, люди вспоминают  расстрелянных председателей  и нередко приносят цветы  к немудрёному  памятнику.  Был  уничтожен  и  третий   односельчанин,  которого  обнаружили в подвале    дома.  Никто  не  знал  кто это.  То ли    скрывавшийся,  не пожелавший идти  на  фронт  дезертир,  то ли оставленный  в  немецком тылу наш разведчик.

  От шоссе до деревни было около километра, и эту грунтовую дорогу немцы требовали расчищать непременно до земли. После снегопадов староста ходил по деревне и скликал народ на расчистку по одному человеку от каждого дома. Обычно это были мальчишки 10-14 лет. От семьи   ходил 11-летний Димка.  Ребята не тяготились работой, возвращаясь, они говорили «весело там было, за работой травили баланду».

  С первых чисел января 1942 года наши войска начали досаждать немцам все больше. Навсегда в памяти останется первый артобстрел. Накануне советский летчик сбросил листовки с призывом  к жителям  уйти в лес в связи с предстоящим боем. Однако  с четырьмя детьми  хлопотно, и мать  не успела.   А   ночью   началось…
  Соня  разбудила ребят, чтобы спрятаться в землянке, вырытой за огородами.  Спросонья-- холодно, идет снег. Они гуськом   пробираются  по следам за мамой, утопая в снегу, еле вынимают валенки из глубоких снежных следов.   У нее на руках младшая сестренка. Вдруг неподалеку грохочет снаряд,  взметнув столб снега. Женщина  решает вернуться в дом.  Ребятишки, как щенята скопом садятся в сенях, прижавшись к стенке. Наверное, прочитав страх в глазах Сашеньки, Димка как старший прижимает ее к себе, накрывая сверху рукой. Снаружи гул и грохот. Внезапно раздается пронзительно-неприятный громкий свистяще-шипящий звук и резкий удар во входную дверь. Это снова взрыв снаряда  где-то поблизости. Перед ними проносится  осколок, слышится звон разбитого стекла. Страшно очень.   Все  четверо  продолжают  сидеть  и  по  наказу  Генки     боятся за глаза. Держат их закрытыми,  а как услышат  вой снаряда, зажмуриваются и  лицом  ныряют  в шапки.   Как долго  все это. Ну когда  же  закончится!?
Однако где-то глубоко-глубоко появляется огонёк надежды: ведь это наши наступают.

      Немцы явно не ожидали такого удара Советской армии. Это было первое их разгромное сражение. Сматывались они быстро, кто как мог. Штабное начальство решило убраться побыстрее на упряжке из трех лошадей. О своих подчиненных  и не думали. Но судьба вынесла справедливый приговор. При выезде из деревни эта компания прямым попаданием снаряда была разбросана на десяток другой метров от дороги. А как низшие чины? Одни на мотоциклах другие пешком спешили скрыться в лесах.
     На радостях в деревне уже не таясь, появились партизаны. Дети рады были этой  веселой компании  парней и девчат, с удовольствием примеряли пилотки, а старший брат хвастался подаренными ему карандашом  и блокнотом.

     Наконец началась жизнь без оккупации. Однако эта жизнь была ох, какой тяжелой, ведь все запасы продуктов к весне были исчерпаны.

  Весна для деревенского человека – самое трудное время года: надо пахать землю, сеять зерно, сажать картошку и на колхозных полях,  и у себя на огороде.  Вместо мужчин работали подростки  15-16 лет. И даже детям 13-14 лет приходилось зимой работать на  сборе  хвороста. А женщины летом  трудились в колхозе с утра до вечера.  За младшими детьми присматривали старшие. Если были бабушки, что случалось очень редко, то  на них возлагалась обязанность смотреть за детьми из нескольких домов.
       Все работы в те годы велись вручную, так как колхозные лошади при оккупации разбрелись по полям и лесам. Коров тоже нельзя было использовать как тягловую силу, ведь скот представлял собой «кожу да кости». Все держалось на женщинах.  Нужно  воздать славу  русской  крестьянской женщине,  взявшей  на себя  все страшные тяготы   военного  времени.  В  мужской  роли  за годы  войны она  перестала чувствовать себя  женщиной.

   Через несколько дней после начала  наступления наших  войск   Соня пришла вечером совсем измученная. Вздыхая и плача, она попросила прощения  у   детей, что от усталости не в состоянии даже растопить печь,  приготовить что-нибудь поесть. В её глазах  затаилась глубокая тоска и безысходность тяжелой жизни.
 Сашенька  уловила  мамин  взгляд, направленный  в какую-то бесконечно далёкую точку:
---Мамочка,  можно я  к тебе?
 Дочка примостилась у ног мамы, положила голову ей на колени, дети прилепились рядом.  В полумраке комнаты  они выглядели воедино слившимся  комочком. Казалось,  что четыре родственные души в этой  тишине наслаждаются  семейным  теплом. Только потом мама рассказала  Димке, что    женщин заставили собирать трупы немецких солдат. Их, уже примерзших к земле, нужно было стащить в воронки от снарядов и закопать там.
Пришла  Арина с необычной  новостью:
---Ты знаешь,--интригующе  обратилась она к Соне,-- говорят, что в соседней деревне подростки обливают  немецкие трупы водой и катаются на этих ледышках с горы как на салазках,-- что придумали! Сорванцы! - продолжала возмущаться она, - греха на них нет!

   Наступила  весна 1942 года.  После того, как почти растаял снег на полях, мама  Лена обула   Сашеньку в сапоги и отправила со старшими Настей и Димкой собирать остатки мороженой картошки, которая еще попадалась на огородах после осенней уборки. Младшей,  конечно,  было  труднее всех. Сапожки  ее вязли в земляной   жиже  и,  подчас не было сил, чтобы вытащить ногу без помощи старших. Однако, несмотря на ее слезы, жалости в ту суровую пору ожидать не приходилось. Каждому надо было набрать по корзине. Какими вкусными после этого были картофельные лепешки!
  А через несколько недель  уже сажали   неприкосновенный запас  посевных  клубней.. Как-то поздним вечером Соня,  возвратясь с работы, наказала  детям:
 ---- Одевайтесь, сейчас пойдем сажать картошку.
 ---- Мама, как же, так ведь уже ночь! Спать хочется…
 ---- Ничего, потом поспите.
 Тогда   дети еле доплелись до огорода. Вспоминая теперь эти картины, только  видевшие все это воочию, могут   вспомнить и снова  осознать ту страшную, непомерно тяжелую женскую долю-долюшку.   Соня встала за плуг, а несколько женщин вместо лошади, уперев длинную палку в свои груди, тянули этот плуг на веревке. В борозду от плуга дети бросали посадочные клубни. Эту тягостную картину довершал лунный свет. И черно-серые цвета вокруг, и яркий огромный диск луны, и длинные тени, и какая-то гнетущая тишина создавали в детском воображении нереальную фантастическую картину страшного неземного царства.

     Как-то осенним солнечным днем 1942 года   Соня вешает  своим троим старшим детям  через плечо самодельно сшитые тряпичные сумки и посылает собирать колосья. Хлеба уже сжали и увезли, а единичные оброненные  пшеничные колоски   остались.  Их то и собирали дети, ползая по полю и волоча свои сумки. Волок казался очень трудным, ведь сумки постоянно задевали за стерню.  Детишки-худышки;  под  их локотками и  коленками стерня не прогибалась и, несмотря на штанишки  и курточки, локотки и коленки становились израненными.     Но почему дети ползали?- спросит неискушенный  читатель. А так менее заметен ребенок на поле. Ведь по тогдашним законам этот ребенок –вор.   Он ворует чужое колхозное добро. Поэтому колоски собирать запрещалось. Случались конные облавы,  и, если кто-то из детей попадался, то матерей наказывали, убавляя им количество выработанных трудодней. Принеся  домой  драгоценные колоски,  все скопом  обмолачивали их на самодельной мельнице из двух  пней. Дети по очереди вертели, а мама собирала муку, сушила ее и пекла оладьи.

  Жителей деревни после войны особенно терроризировали уполномоченные по сбору налогов. Однажды они пришли и к  Максимовым. Эти мужчины и женщины говорили с мамой-Соней  на сухом  официальном языке. И, когда со  слов плачущей главы семейства  поняли, что взять нечего, что троих детей и без того кормить нечем, что мизерные заработанные деньги уходят только на хлеб, и что единственная кормилица в семье – корова, то потеряли все человеческое. Начали  кричать, пригрозили отобрать корову, если не заплатит в следующий раз.
  С этого дня Соня перестала давать ребятишкам молоко. Теперь она делала  сметану, масло и творог, чтобы выручить деньги от продажи этого на рынке. Детям она вынуждена была внушать, что сейчас пост;  есть молоко и молочные продукты – большой грех. Бог накажет того, кто тайком что-нибудь съест. Бывало, что кто-нибудь из  малышей  все же нарушал мамин запрет, и того она наказывала ремнем.
  На волне  несчастий  Соня получила  печальную  весть. Почтальон,  принеся сообщение,  поинтересовалась:
---Ты  одна?--и  только  после этого протянула  бумагу:
--- Не  горюй,  ведь у всех так…               
 Стандартные  слова …  «пропал  без  вести»,…  как довершающий удар,  больно резанули  Соню.  Взрывом печали  выкатилось из груди глухое  «О-о-х».  Она  бросилась   на постель. Поток  слез  и  рев простой  русской  бабы  вырвались наружу. Последние надежды на возвращение любимого мужа  --- эта соломинка  в руках  утопающего---рухнули. Пригрезился образ Степана  --улыбающегося,  красивого,  с копной курчавых  волос, как будто   говорящего:  «не  скорбите  по мне, мне здесь лучше, чем  там у вас»..  Это немного успокоило  её.   Мысли  возвращались  постепенно… Где  его письма и фото… Не все ли сожгла...Как же  сказать детям?  Она  вспомнила,  как,  лёжа в  темной  комнате,  перед  сном дети говорили  об отце.  Каждый  наперебой   говорил  свое,  как он его встретит, о чем расспросит,  что расскажет,  нарисует.
 
  Большой радостью для  детей были  дни посещения    их  нищенкой Машей.  Выходец  из  помещичьей  семьи,  она  тронулась рассудком при раскулачивании и убежала из дома. С тех пор ходила, собирая милостыню по деревням и селам, живописно увешанная разными лоскутно-тряпичными сумками. Приходя в очередной раз  к  Максимовым, наряду с новостями  Маша гордо высыпала на стол заранее рассортированное содержимое своих сумок. О! Это было необыкновенное чудо! Здесь, помимо кусков белого хлеба, были сушки, баранки, и даже пряники. Иногда, к великой детской  радости, попадалось несколько леденцовых конфет или карамелек. Мама  Соня кормила Машу и оставляла  на постой.
     Однажды Маша пришла очень огорченная:
 ---- Все! Приносить больше ничего не смогу, – никто не подает. Придется старшим идти со мной  побираться, может быть, детям будут подавать.
 Она повесила на плечи двум старшим Насте и Диме   по  сумке  и перекрестила. Вернулись они все поздним вечером измученные и сердитые. Принесли только несколько кусочков хлеба. Димка в сердцах и с разочарованием выдал:
 ---- Никогда больше не пойду. Люди  нас ругают, говорят «сами живем впроголодь».
               
   И вот, наконец, такой желанный май 1945 года. Теплый солнечный день. Мальчишки   играют  в лапту, девчонки с азартом  наблюдают  поодаль, и вдруг  все  слышат радостные крики: «Ура-а! Война кончилась!» Люди выбегают из домов, обнимаются, целуются.
  Бурно  нахлынувшие восторг, счастье  и радость победы постепенно  утихли.    Жены, матери, дети стали ждать  возвращения своих мужей, сыновей, отцов. И ничего не было тягостнее этого ожидания.   И  дети,  и  мама-Соня,  хотя они и  получили извещение, не теряли надежды. Она уверяла и ребят, и прежде всего себя:
 ---- На войне ведь большая неразбериха. Бывают случаи, что ошибаются. Прислали похоронку, а человек жив. Тем более --"пропал без вести".
  К очередному возвратившемуся нашему деревенскому сбегались женщины, окружали его и жадно расспрашивали: «на каком фронте воевал, в какой армии, дивизии, не видел ли моего, не знаешь ли что о нем». Подчас еще издали, завидев военного, идущего по дороге к деревне, женщины надеялись «а вдруг это мой родненький»… И, не встретив своего, все равно не теряли надежду, уверяя себя «ну что ж, не пришел сегодня, завтра уж придет обязательно».
 Так ждали  отца  и мужа,   дети   и  мама-Соня… Не дождались…
_______________________________
1   Стихи  И.  Костина
В  основу  рассказа  положены  воспоминания   А.Н. Максимовой