Леонид Глинский
Звонок будильника Лёшка Неверов, как всегда, не услышал и когда, проснувшись, взглянул на часы, две мысли почти одновременно пришли ему в голову: что он опаздывает; и что сегодня контрольная по сопромату. В тот же миг неведомая сила выбросила его из постели.
Всё ещё с полузакрытыми глазами, Лёшка выудил из-за тумбочки брюки и стал лихорадочно в них облачаться. Брюки не поддавались. Они то перекручивались, то Лёшкина нога вдруг попадала в карман, или вообще обе ноги ухитрялись влезть в одну штанину. Однако, благодаря настойчивости и хладнокровию владельца, после нескольких безуспешных попыток брюки были, наконец, побеждены и заняли своё достойное место на его не совсем складной фигуре.
Борясь с брюками, Лёшка уже окончательно проснулся, поэтому свитер сдался почти без сопротивления. Потом из-под кровати были извлечены носки, которые вскоре тоже оказались там, где им следует быть.
Одевшись и забросив в дипломат конспекты, Лёшка выскочил из комнаты.
В прихожей сушилось бельё. Квартирная хозяйка с редким русским именем Марфа Степановна, у которой Неверов недорого снимал комнату, устроила вчера грандиозную стирку; и Лёшка, пробираясь к вешалке, чуть не заблудился в лабиринте, среди бесчисленного разноцветного множества простыней, наволочек, сорочек, пододеяльников и других предметов нижнего и постельного белья, перечислять которые нет смысла.
В это время в центре кухни у газовой плиты, в кирпичного цвета махровом халате, торжественно и величественно, словно колокольня православного храма, громоздилась сама Марфа Степановна – высокая, могучего сложения русоволосая женщина средних лет с тяжёлым строгим лицом, необъятным бюстом и мощными волосатыми ногами, аккуратно вставленными в мягкие шлёпанцы на тонких каблуках, что придавало её массивной фигуре некоторую воздушность. Она курила папиросу и, что-то помешивая ложкой в кастрюльке, колдовала над плитой.
Марфа Степановна была женщина одинокая. Ни мужа, ни детей, ни других близких родственников у неё не было, и к Лёшке, который несколько скрашивал её одинокое существование, относилась с материнской теплотой, но тот Марфу Степановну побаивался и старался как можно реже попадаться ей на глаза.
Дверь кухни была открыта настежь.
- Лёш, чайку бы попил, - мягким баритоном проворковала Марфа Степановна, заметив под висящими простынями тонкие ноги студента.
- Не могу, здрасте, Марфа Степановна, опаздываю! – Лёшка уже проскользнул к вешалке, воткнул ноги в кроссовки и набрасывал на себя пальто.
- Обратно будешь идти, купи, пожалуйста, батон к ужину! – услышал он, выбегая на лестницу.
- Куплю, - пробурчал Лёшка себе под нос, выходя из подъезда.
На дворе стояло звонкое весеннее утро. Капало с крыш. Путаясь в сетке телевизионных антенн, по-весеннему ослепительно-яркое солнце только-только выкатилось на мокрые спины домов, многократно отражаясь в лужах, капели и оконных стёклах. Переглушая звон капели и городские шумы, неистово чирикали, барахтаясь в лужах, стайки шустрых рыжих воробьёв, радуясь восходящему светлому дню. Между них, неслышно воркуя, важно ступали надутые громоздкие голуби. Снег почти растаял, уступив место асфальту. Лишь в тех местах, куда за день не успевали проникнуть тёплые солнечные лучи, кое-где ещё виднелись едва заметные бугорки почерневшего от грязи, копоти и тепла, последнего снега – воспоминаний о недавних морозах. Даже серо-грязные, с местами облупившейся штукатурки, фасады домов выглядели как-то по-весеннему ярко и празднично. И надо всем этим безраздельно властвовало безумно-синее небо.
Выскочив на свет божий из тёмного подъезда, Лёшка на миг опешил от такого обилия света и звука. Но уже в следующее мгновение, перескакивая через редкие лужи, он уже энергично двигался по направлению к институту. Когда время поджимало, Лёшка обычно добирался до института пешком: трамвая ждать долго; да и что такое каких-то две остановки для молодого здорового организма, тем более в такую прекрасную погоду.
Странная всё-таки штука – весна. Вроде бы всё вокруг такое же, как и раньше: серые дома, серые улицы, серые деревья; но стоит только наступить весне, и окружающий мир будто преображается, становится осмысленней и ярче. Обостряются все чувства без исключения (даже шестое, у кого оно есть) и, порой, начинаешь обращать внимание на такие вещи, которых раньше просто не замечал. А этот воздух, буквально насыщенный эротикой! И это странное волнение в груди, и ожидание чего-то необыкновенного.
Или вот, к примеру, такой феномен: почему-то весной на улицах очень много красивых девушек… Зимой их гораздо меньше. Вот и Лёшке сегодня они встречались на каждом шагу. К девушкам Лёшка относился с благоговением, но был с ними робок, и, в их присутствии, обычно терялся. К тому же он очень стеснялся своей худой угловатой фигуры. Влюблялся Лёшка часто, но, как правило, безответно, хотя надежды не терял.
И сегодня ему, как никогда, хотелось влюбиться. Свежий воздух (насколько он может быть свежим в черте крупного промышленного города), слепящее солнце и яркое голубое небо, неумолчный щебет птиц и еле уловимые ароматы весны – всё это будило в его организме необузданные энергии. Лёшка летел, как на крыльях, почти не касаясь земли, и уже не казался себе таким угловатым и нескладным. Многие прохожие (и девушки в особенности) странно улыбались, глядя на него, и Лёшка улыбался им в ответ. Он чувствовал спиной, что на него оглядываются, и это придавало ему сил.
- Молодой человек! – вдруг раздался позади него приятный и необыкновенно мелодичный женский голос. До Лёшки не сразу-то и дошло, что обратились именно к нему.
- Молодой человек!
« Это меня?» - всё-таки догадался он и, наконец, затормозил и обернулся. В двух шагах от себя он увидел очаровательное юное создание. Лёшка обомлел. Впрочем, полностью разглядеть девушку он не успел, но мягкие локоны золотистых волос, спадающие до плеч и, в особенности, огромные наивные и необыкновенно синие в полнеба глаза ошеломили его.
Девушка, между тем, продолжала.
- Молодой человек! – ещё раз повторила она и, вдруг смутившись, густо покраснела, - У Вас там… это… - проговорила она, указывая куда-то Лёшке за спину. Тот удивлённо обернулся, но, не обнаружив ничего подозрительного, опять уставился на девушку. И тогда она, смутившись ещё больше, протянула руку и неожиданно, жестом фокусника, выдернула у него из-за воротника и подала ему прямо в руки гигантских размеров бюстгальтер вульгарно-розового цвета. Сей предмет женского туалета был так огромен, что в каждой из его ёмкостей вполне свободно могла разместиться Лёшкина голова вместе с ушами.
Лёшка был убит наповал. Лихорадочно запихивая бюстгальтер за пазуху, он с ужасом представил себе, как, на виду у всех, гордо вышагивает по оживлённой улице, а эта розовая штуковина, как флаг, развевается у него за спиной; и в глазах у Лёшки потемнело.
Девушка куда-то испарилась. День померк. Как добрался до института, Лёшка не помнит. Лицо и уши его горели. Ему казалось, что все прохожие видели его с бюстгальтером на спине, или же просто догадываются о том, что лежит у него за пазухой. Он шёл, втянув голову в плечи, ни на кого не обращая внимания, и мучительно соображал: чьё «это», и как оно могло попасть к нему за шиворот?
Впрочем, чьё «это», Лёшка понял почти сразу. Эта вещь могла принадлежать только женщине поистине богатырского телосложения, а именно таковой и являлась Марфа Степановна. Он вспомнил про бельё в прихожей и сообразил, что, когда набрасывал на себя пальто, вполне мог зацепить и эту штуковину, висящую на верёвке.
Хорошо ещё не притащился с ней в институт (спасибо девушке) – навек бы опозорился. Но что с ним делать? Выбросить незаметно? Но Марфа Степановна хватится – что тогда?.. Придётся весь день таскаться с этой штукой, а вечером, когда Марфа будет на работе, тихо повесить на место.
В институтском гардеробе Лёшка незаметно переложил бюстгальтер в боковой карман пальто. Карман страшно оттопыривался, и какая-то розовая лямка всё норовила вылезти наружу, но Лёшка запихал сверху перчатку, и получилось вроде бы незаметно.
Контрольную Неверов написал с горем пополам, да и до контрольной ли было, когда такое стряслось? Но постепенно утренние впечатления улеглись. Лёшка успокоился и почти забыл о случившемся. После занятий, по пути на тренировку (Неверов играл в волейбол за сборную института), он забежал в булочную и купил батон.
Тренировка прошла обыкновенно, и всё бы – ничего, но, выбегая в зал из раздевалки, Лёшка не заметил, что из оттопыренного кармана пальто вылезла наружу и беззастенчиво повисла на самом видном месте злополучная розовая лямка.
В раздевалку он вернулся последним и, к ужасу своему, увидел, как, под дружный хохот присутствующих, братья Петровы, обнявшись, примеряют на свои головы уже известный нам предмет женского туалета, предназначенный для носки совсем на другом месте.
- Предлагаем Вашему вниманию последнюю модель сезона! Парная тюбетейка! – весело декламировал Петров-старший, в то время, как Петров-младший, улыбаясь до ушей, корчил всем рожи, - Модельер Алексей Неверов!
Все взоры обратились на Неверова.
- Ну, мужик, ты даёшь! Такие формы! – басом изрёк Валера Смирнов.
- Это что? Подарок возлюбленной? Скажи нам имя сей грации! – захлёбываясь от смеха, простонал Серёга Помогаев.
- Дамус грандиозус! – опять изрёк Валера Смирнов, - Обхвата три, не меньше! Откуда у тебя этот трофей?
- Ну, вас к чёрту, зубоскалы. Без вас тошно, - огрызнулся Лёшка, запихивая бюстгальтер в дипломат. Но потом, уступив давлению коллектива и ко всеобщему удовольствию, удовлетворил любопытство присутствующих подробным рассказом о своём утреннем злоключении.
- Да, брат, ты влип, - сочувственно прорезюмировал Валера Смирнов, - Нарочно не придумаешь.
Когда Лёшка вернулся домой, белья в прихожей уже не было. Зато Марфа Степановна, собственной персоной, всё в том же кирпично-красном халате, грациозно и величественно вырулила из кухни.
- Я сегодня отгул взяла, зато всё перегладила. Раздевайся, мой руки и иди ужинать.
Лёшка снял пальто, разулся и пошлёпал в ванную.
- Ты батон купил?
- Да, в дипломате!
Лучше бы он этого не говорил.
Когда Лёшка вышел из ванной комнаты, его уже ждала Марфа Степановна. Лицо её, почему-то ставшее таким же кирпично-красным, как и её халат, выражало возмущение, смущение и негодование одновременно.
- Зачем тебе это, Лёшенька?!
В одной руке она держала батон, а в другой… гигантских размеров, вульгарно-розовый… он самый.