После Литургии в Храме Святой Троицы пили чай в маленьком подсобном строении – трапезной. Невольно обращал на себя внимание худощавый седой старец с прямыми до плеч волосами и каким-то чуть затуманенным взглядом необыкновенно прозрачных глаз. Если с кем-то сравнивать, то, пожалуй, в его облике было сходство с актером Любшиным.
Вдруг он заговорил, будто сам с собою…
- Как красиво падает свет из окна на охряный стол…
Помолчал немного… Рядом на скамейке сидели дети.
- А нрав у Вареньки, должно быть, - ой, какой!
Я кивнула, да, верно, у нашей рыженькой характерец непростой…
А он:
- Нет, она не рыженькая, а золотистая…- и, подумав, добавил:
- С зеленоватым отливом – волосы…
Я присмотрелась, на границе солнечного луча и тени волосы действительно зеленоватые…
Мне стало любопытно, села поближе, напротив, и решилась спросить, кто он по профессии.
- Я - полиграф, заканчивал Полиграфический. Учился у Фаворского..
Спрашиваю:
- Когда же это было? Фаворский был дружен с Флоренским…
- Нет, я не знал Фаворского, преподавал нам его ученик Гончаров, но он слабее, учителем своим считаю Фаворского…
Я, пытаясь продолжить разговор:
- У Гончарова – иллюстрации к Гамлету…
Нашу беседу уже все внимательно слушают, не прерывая..
- Да, за Шекспира он получил Ленинскую премию… А Флоренского я читал… Лекции во ВХУТЕМАСе.
- Об анализе пространственности, обратной перспективе?
- «Иконостас» - чудная книга, чудная…А есть еще художница Флоренская, я видел ее работы на духовные темы, не знаете, кто она?
- Как же, это Раиса Флоренская, сестра Павла Александровича, она была в «Маковце» вместе с Чекрыгиным, Крымовым, Бруни... Ее работы висят у их правнука (кивнув на Василия) в квартире…
- Да, что Вы? Вася – правнук Флоренского? Василий, вот теперь я обязательно зайду к вам в гости!
Вася, обидевшись:
- Три года зовем, не приходили, а к правнуку Флоренского – так сразу…
- Конечно, любопытно, мне приятна Ваша деятельность в церкви. Ну, а теперь все еще интересней…
Далее начались рассказы о семье - архитекторах, о матери, о друзьях… и о доме архитекторов - красной подкове у Киевского вокзала. Особенно запомнилось о пианистке Юдиной (о ней я раньше знала, главным образом, из воспоминаний Флоренского).
- Юдина жила очень бедно, все, что зарабатывала отдавала многочисленным родственникам. Страдала болезнью ног, ходила даже зимой в теплых носках и кедах…Гостю (рассказчику сего) могла предложить к чаю молоко в блюдечке с пола, говоря: «Я не так богата, чтобы выливать недопитое кошкой»… В военное время рвалась на фронт, закончила курсы медсестер, но ей было уже за сорок, не взяли санитаркой.
Однажды ее концерт в Москве - выступление для фронтовиков - слушал сам Иосиф Виссарионович. Ему понравилось, приказал выделить Юдиной какую-то большую сумму денег. Она, получив ее, позвонила Сталину по телефону, и поблагодарив, сказала: "Иосиф Виссарионович, я Все время молюсь за Вас, а деньги за концерт я отдала церкви, чтобы и они молились за Вас, ибо Вы – великий грешник!"
Из храма в посёлок возвращались все вместе… Осмелилась представиться и попросить рассказчика назвать свое имя.
- Георгий, - ответил он.
- А по отчеству. – спросила я.
- Просто. Георгий, - и продолжил свои рассказы о художниках.
Немного из его воспоминаний о Звереве.
- У него было четыре жены, и всех звали Надежда. Любил это имя. Я был знаком с одной из жен…
Я любопытствую:
- С сестрой Асеева?
Отвечает:
- Нет, не помню с которой… Но жены его тоже живописали, а Зверев, нанеся несколько штрихов, подписывал свое имя, чтобы наверняка продать. А сейчас эксперты разбираются, что писал Зверев, а что его жены… Однажды мы вместе шли на какую-то выставку. Всех пропускают, знают в лицо, а Зверева задержали, вид у него был слишком помятый, требуют приглашение… Он достает сложенную вшестеро потертую, полурваную бумажку, удостоверяющую, что принадлежит к миру художников, тогда пропускают. Впереди – широкая парадная лестница, а над нею панно: Ленин - среди солдат со штыками. Я думаю – какая мазня, ужасно! А Зверев: «Потрясающе, великолепно!» Не понимаю, что он смеется, что ли? А Зверев: «Великолепно! Вон, у того солдата справа на самом кончике штыка – светлое пятнышко - блик от солнечного света! Потрясающе!» Вот, оказывается, что его восхитило, а больше никто бы это и не заметил.
Прощаясь, Георгий обещал завтра же зайти к Василию на дачу. И, действительно, заходил, и не раз, с женой, художницей, акварелисткой, приносил каталог работ дочери Шевченко, и опять что-то рассказывал, рассказывал, а мне передавал приветы по телефонной связи, так как я была уже в Москве.
Жаль, что ни он, ни его жена не записывали все, что интересно тем, кто рос или жил в другой атмосфере... Так хотелось предложить им писать воспоминания, хорошо бы и мне приехать с диктофоном…
Шло время, Георгию нездоровилось, он редко теперь бывал в храме. Я как-то выбрала время, чтобы заглянуть в его домишко Садового товарищества. За чаепитием осмелилась показать свои записки с просьбой продолжить начатое мною, но Георгий отнекивался, однако просто рассказывать, вспоминая или размышляя, обещал… Я писала новогоднее поздравление семье художников, но не было ни их московского адреса, ни номера телефона, чтобы отослать. Прошла зима, а летом я узнала горькую весть: Георгий, художник в душе, и в мыслях, и обличием, ушёл из жизни. Осталась горечь потери и печаль воспоминания…
«Видом, обликом – богомаз. А глаза молодые, светлые… Настежь! – радости и беде…»...