Глава 1.
Глеб и представить не мог, что его мечта, возникшая в минуту жизни трудную,- жениться на Лене, уехать в какую-нибудь глушь, организовать артель и быть при этом на пенсии,- неожиданно начала осущест¬вляться по частям. После окончания следствия в "клетчатом особняке они с Леной подали заявление в ЗАГС, отпраздновав этот день как помолвку. Было не очень шумное, но очень вкусное застолье с ро¬дителями с обеих сторон. После этого родителя довольно активно приступили к подготовке к свадьбе, которая должна была состояться через три недели. И вдруг - совершенно неожиданно - Глеб оказался в глуши, причем в настоящей, глубинной, среднерусской.
Видимо, Бог решил показать Глебу его мечту воочию, но, так сказать, заранее, потому что этот питомец Москвы и понятия не имел, что есть глубинка российская и глушь. И действительно, вернувшись оттуда, Глеб уже больше не мечтал о глухо-глубинной артели, а зао¬дно и о пенсии. Поездка в глубинку Тверской губернии оказалась дл» Глеба судьбоносной.
Конечно, нечего подобного Глеб провидеть не мог, сдавая тогда материалы по "клетчатому особняку" и передав своих «подопечных» Л.Ф.Шохину и С.Д.Касьянова и их дела в суд. Он собирался разгру¬зиться: довести до ума несколько висевших на нем дел перед свадьбой и попросить несколькодневный отпуск для себя и Лены, но внутренний телефон - звонок Юрия Дмитриевича Сикорина и снова под эгидой: "кроме тебя, некому" в одночасье сломал все планы и желания Глеба.
* * *
Предыстория глебовой командировки была необычной и для корпоратив¬но-мафиозного преступного мира нетипичной. На польской и финской таможнях задержали несколько граждан Российской Федерации с Кавказа с прекрасно сде¬ланными фальшивыми загранпаспортами и визами. Граждане эти, конечно, под другими фамилиями, разное количество лет находились во все¬российском розыске за самые "типичные" деяния: грабежи, разбойные нападения, торговлю наркотиками. Среди задержанных оказался и серийный убийца, на поиски которого Петровка потратила почти два года и теперь делом чести считала, что называется, отдать долг комитет¬чикам - обнаружить источник фальшивых документов. Однако все задер¬жанные упорно отказывались сообщить, где или у кого обогатились выездными документами. Прошлись по известным "мастерам"- те друж¬но объявили, что такой туфтой заниматься нынче глупо и невыгодно: вот-вот выйдет закон о свободном выезде. А с "клиентами", которые в большом розыске связываться не станет ни один "профи» - в век свободного предпринимательства и высокой оценки истинных талантов видеть мир в клеточку- это пережиток социализма.
Однако вскоре на Даниловском рынке в Москве попался "карасик" - в скромном пластиковом пакете он вручал два загранпаспорта мирным продавцам-южанам в обмен на плотно набитую визитку из черной кожи.
"Карасик"- классный карманник - умудрялся работать один. Он оказался незастенчивым и сообразительным и сообщил, что как "самоде¬ятельный самородок" в столице понимания не находит, да и его коллеги взяли моду сорганизовываться. Ему же коллективистские манеры братвы просто претят. Вот он и подался в милую сердцу провинцию. Русскую, добрую и еще не тронутую крутыми законами братвы. А один городок Тверской губернии мил ему особенно: ротозеи живут там преславные. Чтобы их не обижать, он наносит ежемесячные визи¬ты - не больше как на день-два. В последнее посещение засек мужика, который вроде ничего не продавал и не покупал. «Сначала решил - конкурент, - рассказывал "карасик". - Потом подумал - мент?» А мужик этот, оказывается, и его засек. На другой день подходит и говорит, что хорошо бы ему и мне заработать. - Как?- спрашиваю.
- Молча и без рук.- Я уставился на него, а он спокойно так:
- Ручками ты, я думаю, кое-что наскреб. Если этот капитал удачно
вложишь, ручками больше не надо будет работать.
МЫ пошли в ближнюю рюмочную и под кофе с коньяком он мне все разобъяснил: имеет два загранпаспорта, две визы - но только для сы¬нов Кавказа. Здесь нет похожих, да и со временем у него туго. Он готов совершить в общем-то невыгодный обмен на мою выручку. Он все упирал на невыгодность и на недостаток времени, но я под конец по¬нял, что он видел, как я хорошо нагрелся на местном барыге и двух бабах, которые ходко торговали медом, клюквой и лисьими шкурами, не считая мелких поклевок. - Я сначала упирался. Говорю, не знаю, какая там статья, но это тебе
не карманная мелочь. Но он все уговаривал: мол, у тебя все московские кабаки и рынки в распоряжении. Глаз - что надо. Абы к кому не подойдешь. Главное - говори с глазу на глаз, да по сторонам посматри¬вай". Как я сейчас думаю, влил он в меня ерша хорошего, потому что сначала бабки, что он называл - ну, которые я получу за ксивы - меня и не заколебали особенно, а тут согласился.
- Не жадность, а пьянство фраера сгубило,- горевал сам над собой
"карасик".
Он описал "продавца":
- Примерно метр семьдесят пять росту. Ему или лет сорок с неболь¬шим, или даже около сорока. Смуглый - ну, сейчас все загорелые. Одет - как все работяги в этом городке,- рабочие штаны, рубашка: в клетку - черная с бордовым, ветровка - наверно, тоже когда-то была бордовая, но выгорела и потерлась. Ни усов, ни бороды, только баки, средние такие. А вот цвет что волос, что баков, даже бровей - не оп¬ределишь даже. Ни шатен, ни брюнет- все сивого какого-то цвета. Глаза у него только запоминающиеся - серые и насмешливые. И когда гово¬рит - тоже будто насмехается над тобой. А так - никаких особых прижмет. Ни родинок, ни шрамов, ни ямок- ранок. Мужик - как мужик, целый базар таких.
Через несколько дней из ФСБ пришло сообщение: заде¬ржанные на границах тоже в конце концов указали на этот городок. И сказали, что покупку делали на местном базаре, у мужика пример¬но сорока лет. Молчали же не потому, что знали этого мужика, а по¬тому что он обещал помочь, когда будет нужда. Мол, тут, на база¬ре, меня и найдете. Однако в описании "продавца" путались и показы¬вали разное, не похожее на "карасиковское": то это был рыжий, с глазами навыкате - причем зелеными, среднего роста мужчина, то жгу¬чий брюнет с усиками и темными глазами, то блондин с бородкой. Одинаковым было определение: одет, как все - во что-то рабочее, обы¬чное.
Пока беседы с задержанными продолжались, решили времени не терять. С комитетчиками договорились, что те муровца сменят, если наблюдение затянется или появится необходимость в помощи.
И так как выбор пал на Глеба, ему и пришлось, вместо размеренной и приятной подготовки к свадьбе, маяться в этом районном городке Тверской области. Роль, которую уготовила ему судьба, была неожиданной и вначале привела его едва ли не в состояние эйфории. Потому что, во-первых, это была настоящая театральная роль. ОН гримировался, менял костюм, потом лицо. Все вместе это был молодой ба¬рыга, средний делец "народного" бизнеса. Глеб усердно репетировал перед зеркалом зыркающий хитрый взгляд, надменную улыбку знающего себе цену перекупщика, цепкие движения, особенно рук, человека, привыкшего, не зевая, схватить все равно, что, лишь бы выгодное. Во-вторых, он погружался в среду, которую никогда I не знал и пре¬дставителей которой попросту презирал. Тем интереснее было оказать¬ся за кулисами обычного рынка, носившего некогда название колхоз-ного и обреченного на умертвление сначала бойкими кавказскими гра¬жданами, а потом и/ходом событий в державе. Базарный массовый бум еще наступал.
У Глеба был огромный матерчатый короб, который почему-то зовется сумкой, набитый разной разностью - от тряпок до шампуней, кремов, бритвенный лезвий. Все высшего импортного, не турецкого качества - стопроцентная фирма, но за баснословные даже в эру торжества басно¬словии суммы.
У него был номер в местной гостинице, куда иногда захаживали его "коллеги", торгаши, но он не поощрял этих визитов, стараясь коммерческие вопросы решать на базаре - от 8 до 14 часов ежедневно. Вопросы эти, как ни странно, накапливались, и он чувствовал, что, не втягиваясь в воронку местного бизнеса, ему не выполнить задания, с которым был послан. Задание те состояло из двух слов: "обнаружить" и "проследить".
* * *
Утро среды у Глеба как-то не заладилось. Еще не начав бриться, разбил казенный стакан. А после бритья перед нанесением грима перепутал тюбики крема с шампунем. Такой мягкий в качестве моющего средства, шампунь прямо-таки взбесился на щеках и лбу - даже
Лотом полчаса спустя, когда Глеб не только промыл, но и губкой протер "еще горело и сверкало красными пятнами. Макияж лег неровно, и, хотя парик, усики, бачки были безупречны, барыжный свои лик Глеб нашел расхристанным, а себя определил как развинтившегося. Он откровенно злился. Пошла третья неделя его торчания на базаре. Давно прошла эйфория новизны, и собственные сценические ухищрения и находки не вдохновляли. Загранпаспортный творец не являлся. Во вчерашнем докладе полковнику он только что слезу не пустил. Юрий Дмитриевич почувствовал, что Глеб на пределе и под¬бодрил:
- Ты ж, чудак, вторую профессию приобрел. Когда нас в безработные отправят, мы свою торговую лавочку откроем - ты главным коммерсантом будешь.
- Я еще раньше коммерсантом главным стану, потому что для
оперативной работы уже не гожусь - все мозги затекли, - повольничал
Глеб.
Он уже не верил в появление "творца". Простой арифметический подсчет подкреплял его неверие. За полтора месяца умелец или умельцы реализовали 8 паспортов. Сопоставляя даты продаж по показаниям, Глеб определил, что продавалось два паспорта в десять дней.
Скорее всего, умельцы наладили дело совсем недавно, но, видимо, неплохое и регулярное. Однако он здесь двенадцать дней, а пас¬порта не появляются. Пропустить продавцов он не мог. Значит, что? Узнали об арестах? Значит на таможне свой человек? Или произо¬шел какой-то сбой у них самих? Может, не поделили что? Глеб считал, что сам изготовитель вряд ли занимался и продажей.
И хлопотно, и светиться опасно. Значит, работает груп¬па - скорее всего небольшая: два-три человека. Задержанные ведь по-разному описывали продавца. Значит изготовитель, а может и два-три сбытчика. Да, не больше пяти должно быть в группу. Причем не новички. Только профессионал мог так быстро и незамет¬но засечь "карасика" и высчитать его выручку на глаз, чтобы пре¬дложить "обмен".
Глеб не исключал, что "умельцы" могли перебазироваться в дру¬гой город. Но, считал он, это должно быть в пределах Тверской области, потому что перевозить оборудование, химикаты - совсем непросто, да и база, место должны быть надежными. По вечерам из гор. отдела он звонил в Тверь - туда стекались сводки за минувший день со всей области. В них его "клиентам" приказано было отводит? особое место. Но "клиенты" нигде не появлялись.
"Свернули производство? Легли на дно? Значит сигнал с таможни? И сколько же мне тут споспешествовать коммерции?"- бурчал про себя Глеб. Он уныло поволок свой короб на базар. «День- среда, се¬рединный, никакой ",_ не переставал раздражаться Глеб. День не обе¬щал ни успехов, ни сюрпризов. Успехов, действительно, не было: до 11 "творец" не появился. Это значило - и не появится. Съезд со¬лидных продавцов и покупателей приходился всегда на одно время - от восьми до десяти утра. Это время было в показаниях задержан¬ных. А сюрприз - и даже не один - Глебу уготовили.
В начале двенадцатого к его столику с разложенной" "фирмой"
неторопливо подошел лейтенант из горотдела - Глеб знал его в ли¬цо. "Коллеги" рядом насторожились. А лейтенант, смущаясь, обратился к Глебу:
- День рождения у моей девахи завтра. Что посоветуешь?
Глеб оценивающе прижмурился: - на сколько бабок рассчитываешь?
Тот смутился еще больше:
- Да это я займу, если не хватит. Она красивая, не мажется и не душится.
- Тогда тряпку купи.
- А какую?
- Во, блузу, натуральную, шелковую. Твоей Мане от Диора. Глеб ловко извлек из груды розовую блузу и протянул лейтенанту.
- Ты, это, выйди, приложи, я погляжу, как глядится. Глеб удивился, встал из-за столика, подошел, приложив к груди блузу:
- Для почтенной милиции - а как же, дурашливо шаркнул ногой. "Коллеги" негромко заржали.
- Здорово!- восхищенно воскликнул лейтенант, наклонился, щупая рукав блузы и повернувшись спиной к "коллегам", быстро, почти не разжимая губ, прошептал:
- Сворачивайся. В 12 у нас, телефон, полковник.- И громко - для всех - спросил:
- А сколько стоит?
Глеб назвал цену.
- Ты что, охренел?
- Ты ж говорил, что займешь, если зарплаты не хватит?
Лейтенант бросил блузу:
- Паразит ты!
"Коллеги" долго ржали вслед разгневанному милиционеру. Глеб, от¬смеявшись со всеми, ругнулся и начал неторопливо складывать ве¬щи в сумку:
- Я, точно, охренел от такой коммерции. Все! Пойду копить
силы на вечер, на девок.
Под веселое ржанье он выслушал несколько советов, как не по¬дорваться на местных девочках и неторопливо пошагал к гостинице
* * *
В горотделе Глеб был без нескольких минут двенадцать. В кабинете сидели хмурые начальник гормилиции Петр Фомич Левкин и старший следователь, руководитель оперотдела Григорий Николаевич Симонов, так молодо выглядящий в свои 42 года, что не по службе, а часто и по службе его почти все называли Гришей.
ОН очень нравился Глебу: высокий, русоволосый, "без примеси татаро-монгольской крови", как определил Глеб, гибкий и подвижный, он и производил впечатление человека, который очень старается сдержи¬вать свою неукротимую энергию и силу, а они, непослушные сила и энергия, то и дело заявляют о себе: мы есть, куда ж нам деться? Бе¬зотчетно Гриша понимал, какое впечатление производит на окружающих, и обезоруживал их мило-лукавой улыбкой, когда был в хорошем наст¬роении и не вымотан до беспредельности. Сейчас на лице Гриши не было и подобия улыбки, общее выражение этого лица точнее всего определяло слово "мрак". Мрачным было и лицо Петра Фомича, но оно еще и покраснело: скорее все¬го шалило давление.
Едва они успели сообщить Глебу об убийстве в Лисине, как дали Москву.
- Счастлизчик ты,- сходу объявил Юрий Дмитриевич.- Едет тебе замена из комитета. Встречай в тринадцать ноль, ноль. Передашь ему дело, введешь в курс, познакомишь с "коллегами". Для них ты едешь за товаром, он поторгует вместо тебя.
- Сказочный дядька, все про меня понял,- Глеб только теперь уразумел, как ласкова к нему судьба, определив начальником Юрия Дмитриевича Сикорина.
- Когда я должен прибыть?
- А какая там погода?
- Жара, как везде.
- Небось, не купаешься?
- Купаюсь, в ванне.
- Я, знаешь, прикинул - могу тебе недельку на купанье дать, но с условием, что до зимы в отпуск не запросишься.
- Юрии Дмитриевич!
- Я это - Юрий Дмитриевич. Где хошь купайся - в московской ванне.
- Так не бывает, Юрий Дмитриевич!
- Точно, лучше уж не бывает. Будь здоров. Через неделю прибыть на ра¬боту!
- Есть!- заорал радостно Глеб.- Отец родной,- добавил он уже частым гудкам в трубке.
- Отпуск дал мне на целую неделю, но чтоб я до зимы наотдыхался,- объяснил он по-прежнему хмурым Петру Фомичу и Грише.- Замена едет. А вы чего такие простоквашные?
- Чего, чего...- Петр Фомич, похоже, злился на себя,- Сенокос - се-нокосом, а еще одну бригаду надо было оставить в резерве. Вот теперь имеем убийство, а Гриша с группой висят на наркодельцах, Петр со своими наших медичек пасет: то ли в нашем медучилище бордель об¬разовался, то ли что похуже... Дергач с Кравцом только в понедельник возвращаются из отпуска. Что ж трупу этому до понедельника ждать? А может, снарядить ребят патрульных к Дергачу, как думаешь, Гриш?
- Какой труп? Ах, да, убитый в деревне,- вспомнил Глеб.- А это дале¬ко?
- 35 километров.
- А как убит? Кто, что?
- Это ехать надо, да узнавать.
- Скорее всего, пьяная драка,- предположил Гриша,- Может, и делов-то - привезти пьяного убивца.
- Братцы, так я и скатаю. Из семи один-то день я могу вам подарить?
Так сказать, в благодарность за гостеприимство!
- Что, вправду поедешь?
- Конечно. Сейчас встречу замену, определю в гостиницу, представлю паре "коллег" - и привет! Бригада, колеса есть?
- Как же! Только, знаешь, деревня та в пяти километрах от центральной усадьбы. Три проехать можно, а два - пешком придется. Там болотистый участок, машина сядет,- начальник смущенно смотрел на Глеба.
- И ладушки. А то закис тут на базаре.
- Стоп, стоп,- взволновался вдруг Гриша - у тебя сколько дел на счету?
- Самостоятельных?
- А что еще и несамостоятельные есть?
- Были. Восемь. А самостоятельных только два пока.
- Ну, и как?
- Ну, и так - спымали плохих дяденек энд тетенек,- Глеб вдруг разо¬злился и начал ерничать: на лице Гриши он отчетливо читал снис¬ходительное - « Еще малек, хочется ему в сыщики играть".
- Ты не ершись, я знать хочу, кого вместо себя посылаю. Дело, может, вправду, пустяк - алкаши передрались. А что если не пустяк?
- Съезжу, посмотрю, доложу. Ты и решишь, какое оно- с высоты своего опыта,- не сдержался опять Глеб.
Петр Фомич утихомирил ребят, и Глеб видел, что миф о заносчивых муровцах очень поколебался. Полковник Левкин заметно повеселел, ожил и коротко проинструктировал:
- Если дело простое - с бригадой и возвращайся. А то, гляди, можешь и весь свой отпуск пробыть в Лисине. Там рыбалка знатная. И знако¬мец у меня там есть добрый - Максим Семенович Белый. Сад-огород у него, мед отменный. Кланяйся, скажи, осенью загляну, когда запар¬ка кончится, а может, и на охоту снаряжусь. Ну, а если какая заковырка в деле - приезжай, доложи, мозговать будем. Васильевский участковый - толковый парень. Поможет, в чем надо.
О происшествии звонили из бывшей центральной усадьбы совхоза в Васильеве. В одной из де¬ревень - Лисино - в своей избе найден убитый. Пулей, в упор. Звонив¬ший был москвичом. Он купил дом в этой деревне.
Собственно деревни уже не было. Ее судьбу решило начальственно-небрежное клеймо "неперспективная", а судьба людей, вообще никого не интересовавшая, оказалась единой и навсегда неприкаянной: выну¬жденные оставить и дома, и часть нажитого, переселились они в каменные квартиры-мешки двух и трехэтажных коттеджей на центральной усадьбе, в Васильеве. Конечно, радовали поначалу газ и горячая вода, оборудованные подвалы и подсобки и индивидуальные коровники в полукилометре от жилых домов, но не хватало запахов родного до¬ма, скотины, лесной и луговой шири. Вдобавок примерно через пол го¬да-год городское великолепие квартир начало, как по команде, исчезать: горячая вода почему-то обратилась в совершенно холодную, канализация работала. Скверно, сама вода стала затхлой на вкус и запах и оставляла несмываемые ржавые потоки в раковинах и унита¬зах. А элегантные батареи-гармошки зимой излучали вместо тепла ледяной холод. Грелись только газом, скучиваясь семьями на кухнях.
Старики не стеснялись частых слез и приговаривали:
- Как погорельцы живем. Вроде и крыша над головой есть, а дома род¬ного нету.
Чувства родного дома крестьяне не обрели и через несколько лет. А бывшие их дома в Лисине купили теперь за бесценок досужие мос¬квичи. Дома ожили, но деревни уже не составили. И на дачный поселок не тянули. Просто Лисино. Бывшая деревня в прошлой жизни. В Лисине и был убит человек. Событие, нечастое для этих мест, застало город¬ское отделение милиции врасплох. Летние месяцы всегда были време¬нем затишья для криминальных деяний. Не говоря о серьезных правонарушениях. Даже драк почти не было. И люди, и техника (а она, в этом году еще оставалась от дожившего свои дни совхоза) устремились на поля. В тот июль - устойчиво жаркий - травы, сочные, густые, букваль¬но поглотили селян и горожан. Сенокос был дружный, веселый, как в "старину", говорили старожилы. Начальник городского отделения милиции, пользуясь затишьем, разрешил, кроме патрульных служб, двух оперативно-следственных бригад, работников паспортного стола, дежурных и других необходимых подразделений, отпуска значительной части отделения. Почти вся городская милиция состояла из бывших крестьян. В деревнях остались их родители, родственники, а лишние, да еще такие молодые и сильные руки на сенокосе были ценней всякого золота.
Примерно часа через полтора Глеб покончил с барыжным своим прошлым. ОН последний раз загримировался под самодовольного дельца, свел нового коллегу Игоря со старыми, семнадцатидневной давности «коллегами», пошептался с двумя, особо «доверенными» - посоветовал крупных оптовиков в Москве. В гостинице, разгримировываясь, обстоятельно знакомил комитетчика с ситуацией на базаре, давал краткие хара¬ктеристики "коллегам". Когда отчитывался по "товару", не удержался и под одобрительный смех Игоря продемонстрировал фрагменты своей роли "Глеб-барыга". На прощанье показал запасный выход из гостиницы, о котором его "коллеги" даже не подозревали и который вел в зареченскую, всю в старых деревянных домиках, часть городка.
В три часа пополудни с легкой спортивной сумкой на плече, со своим собственным, освобожденным от грима и потому казавшимся лег¬ким лицом Глеб шагал по шоссе к лесу, где в километре от города ждал его городской милицейский газик. 'Отделение получило его
совсем недавно и пользовалось пока редко. Глебу рассказывали, что Петр Фомич называл его "кобеднишный козлик и объяснял:
- В старину в церковь в праздники к обедне ходили в самом нарядном новом платье, потом снимали и надевали снова только в праздники. Платье такое называли "кофеднишним". И наш газик, пока ещё есть, на чем ездить, будет кобеднишным - только для особых случаев. Вся оперативно-следственная группа состояла из мужчин, и все они
были старше Глеба - каждому около сорока. И настроение у всех было одинаковое - не самое лучшее. Конец дня, а они катят в глушь, значит, если без осложнений это дело, домой раньше восьми-девяти не явя¬тся, а если их ждет какой-нибудь "подарочек"?... Оперативник Василий Иванович Рыбин. Больше месяца не может закончить остекление балкона. Жена уже сделала рагу из его бедной печенки, и он поклял¬ся, что вот сегодня - обязательно. Эксперт-криминалист Фролов - его все звали Мишей, потому что был холост и никак не мог определить, какая из его девушек дама сердца - лишался сегодня шанса закрепить знакомство с "убойным кадром" из Твери. А к медэксперту Владимиру Павловичу Возняку всего на четыре дня приехал друг, с которым слу¬жил и не виделся уже лет 10. Сегодня истекал третий день, а еще ни разу не посидели и не поговорили толком: "каждый день- подлянка какая-нибудь", ворчал он. Только шофер Сима был в прекрасном настроении. Глеб и не заметил, как проехали они три десятка километров. ОН чувствовал себя птицей, выпущенной на волю, всему радовался и всех любил. С Симой они прохохотали всю дорогу, состязаясь в анек¬дотах, большая часть которых обросла длинными бородами и их концо¬вку они проговаривали вместе, уже под общий хохот. Плохое настрое¬ние потихоньку улетучилось- с их непредсказуемой "планидой" лучше смириться. Уже подъезжая к Васильеву, Глеб спохватился:
- Слушай, Сима - это прозвище. А зовут тебя как?
- Симой и зовут. Серафим значит.
- Редкое имя.
- Имя редкое, да все грамотные. Скажешь – «Серафим» - и сразу: «А, шестикрылый Серафим на перепутье мне явился". В армии «архангелом», «крылатым» - и как только не звали. Сначала злился, потом рукой ма¬хнул, только сказал как-то:
- Дурни, благодарите Бога, что я у вас служу. В аварию не попадете, раз я архангел. И правда, ни разу аварии не было.
В четыре пятнадцать машина остановилась перед двухэтажным зданием Васильевского сельсовета. Видимо, их уже или перестали ждать, или еще не ждали, потому что никто не вышел встретить.
* * *
В сельсовете Глеб застал только секретаря - приветливую улыбчивую женщину Нину Ветрову. Она "ойкнула": "Быстро ж вы доехали. Участковый вас раньше пяти не ждал. Только что в магазин хлеб привезли - он с этим мужчиной из Лисина пошли покупать. Они быстро - хотите, я за ними сбегаю?"
- Бегать не надо, а вот список проживающих в Лисине - дайте.
Глеб решил не ждать, а подъехать к магазину, забрать дачника и участкового и сразу отправиться в Лисино. День клонится к вечеру, хотя стемнеет и нескоро.
Участковый в Васильеве: Алексей Губкин и москвич оказались одногодками и чем-то похожими. "Исчезли границы между городом и деревней - вместе с деревнями - и все мы стали внеклассовыми граж¬данами России",- подумал Глеб. Алексей - высокий, складный, на бо¬гатыря был похож не очень, но скандалить с ним или задираться даже в хорошем подпитии, наверно, вряд ли кто отваживался. Он семь лет охранял покой Васильевских жителей, был справедлив и совестлив, считал, что кулаки и мордобой - "это от бессилия мозгового", а главное - в каждом человеке старался разглядеть то лучшее, что человек проел или пропил - по недомыслию". Он никогда не считался со временем или собственной занятостью, если в нем была нужда - побеседовать, посоветоваться, а то и круто вмешаться в семейную разборку. Его в Васильеве уважали, как редко кого уважают в наши дни.
Звонивший в милицию москвич - его звали Петром Егоровичем Наховым - тоже как-то сразу понравился всем. Высокий, как и Алексей, но более плотный, с рыжеватой бородкой и небольшими усами, он всем • своим круглым лицом излучал силу, уверенность и какую-то детскую доброту. О себе сообщил: мастер на небольшом механическом заводе, который доживает скорее всего последние дни, отец двоих детей. Сейчас в отпуске. Дом в Лисине купил три года назад, и вот уже два полных лета все его семейство в деревне. И не надо нам ни дач, ни заграниц",- убежденно говорил Петр. С убиенным был в дру¬жеских отношениях, как и со всеми в Лисине. Обнаружил труп так: с вечера договорились на четыре утра - идти на рыбалку. Но Сашка не явился.
- Пошел к нему будить. Думаю, проспал,- рассказывал Нахов, пока газик катил к лесу, откуда начиналась дорога в Лисино.- Дверь не заперта. Вхожу, а он сидит у печки, ко мне спиной. Печь прогорела давно. Я решил, что он протапливал - мы все так делаем раз в несколько дней, чтоб сырости не было. А потом, наверно, поддал и заснул. Я хотел подкрасться и крикнуть в ухо. Сам не знаю, почему не крик¬нул. Тишина в доме была какая-то особенная. Он храпит во сне, а тут - хоть бы звук какой. Подошел ближе - и аж в - ногах горячо стало. Голова - на бок, а слева - на груди - кровяное пятно. Я хотел перенести на кровать, да было видно, что он давно уже
мертвый. И потом вспомнил, что в фильмах про убийства всегда говорят: нельзя ничего трогать. Я и оставил его, как есть. Оглянулся - в избе вроде, как всегда, - никакого порядка, он почта: никогда не прибирался, так только подметет когда. Я не стал не кому ничего говорить. Все спят, а мои знают, что я на рыбалке. Запер Сашкин дом, да в Васильево.
- Спасибо тебе, грамотно сделал, а Сашке, парень молодой? - спросил Глеб.
- Да нет,- улыбнулся москвич.- Кому под 60. Он, когда знакомите, так представляется. Его дядей Сашей зовут только дети до 10 лет.
- У нас его Сашкой-Иудой величают,- вступила в разговор Нина.
Ее взяли не столько как представителя сельской власти, сколько в качестве сопровождающего - она родилась и выросла в Лисине.
- Без дела так не назовут, - не то спросил, не то подтвердил он.
- Если честно, не любят его тут,- пояснила Нина.
- Что вы знаете о нем?
- Что знаю? - раздумчиво повторила Нина и, помолчав, заговорила.- Не так уж много. Александр Петрович Грибов появился в Васильеве - лет пять назад. В документах сказано, что после тюрьмы - за что сидел, не знаю - выслали его за 101 -и километр от Москвы. Жена с ним в разводе. Дочь у него есть. Не знаю, поддерживает ли с ней отношения - не слышала, чтобы он в Москву ездил, а она к нему точно не приезжала. По пьянке рассказывал, что после тюрьмы был в примаках то ли у двух, то ли у трех женщин, но вроде со всеми переругался и приехал к нам характер у нег действительно скандальный, И это еще бы ничего, да совести в нем не ночевало - подведет, облапошит, предаст - кого хочешь. Что в пустяке, что в крупном деле. Ну самое страшное - на руку нечистый. Зазеваешься - и на огороде и в доме утащит все, что угодно. Теперь с тетей Катей живет - Катериной Николаевной Суховой. Только какая ей с ним жизнь...
Чтобы не прерывать Нину, последние метры перед началом лесной тропы Сима почти «плелся». Тетерь он остановил машину и вопросительно глядел на Глеба. Как все шоферы, он верил в магию "авось - проскочу". НО Нина сказала, что рисковать нет смысла: в двух мес¬тах на подступах к деревне есть болотины, где он сядет", да так, что только трактором и можно будет вытянуть. Решили, что Сима останется у моста через реку, от которого начиналась "лисинская тро¬па". До их возращения Симу ждали редкие земные радости: купа¬нье, отдых, а если они задержатся- то и по лесу успеет походить.
* * *
Деревня открылась перед ними внезапно, вся - как-то весело, будто человек, широко открывший объятия пришедшему. И 1лебу тоже захоте¬лось раскинуть руки и пойти навстречу этому объятию. «Вот так силища идет тут от земли. А может, и из космоса? Ведь не случайно же. Люди когда-то обосновались здесь, среди болот?"- размышлял Глеб, преодолевая последние кочки перед ровной тропой к, ближ¬ним домам деревни. Людей видно не было.
- У нас сейчас общий тихий час,- улыбнувшись, объяснил Нахов.- Спим, пока жара не спадет. Лисино располагалось на плоской равнине и издали показалось, что все пространство деревни - это зеленая ровная лужайка, на которой очень живописно, хотя и несколько хаотично, стояли добротные руб¬леные дома - голубые, зеленые, желтые. Они потеряли настояших своих хозяев, но - будто назло недоброй судьбине выжившие - выглядели так уютно и домовито, что просто не приходило в голову, что здесь воз¬можны беды, трагедии, преступление. Представление о ровной, то есть выкошенной лужайке оказалось ошибочным. БЫВШИЕ УЛИЦЫ БЫВШЕЙ деревни заполонила высокая густая трава, в которой приезжим труд¬но было бы обнаружить едва заметную тропинку, если бы не Нина, которая знала и помнила каждый изгиб деревенской улицы. Она ' возглавляла шествие, и, направляясь к дому Грибова, а вернее - Екатерины Николаевны Суховой, объясняла:
- У нас тут было три улицы. Мы их посадами зовем. По переписи 82 года 73 дома было. Теперь, видите, сколько осталось- 4-5 домов на каждой улице, да и улиц- то не видно. А люди какие у нас жи¬ли! Таких теперь нигде нет.- Нина, видимо, многое хотела рассказа¬ть о своем Лисине, по которому тосковала, продолжала любить, и бы¬ло впечатление, что живет в ней надежда на чудо: восстановится де¬ревня, и все, кто захочет, вернутся сюда. Но они уже подходили к "теть Катиной" избе. Глеб с удивлением обнаружил, что дома в Лисине совсем не похожи на подмосковные. Здесь предпочитали пятис¬тенки, новые избы строились по старым образцам: три окна по фасаду и одно боковое. Видимо, в последние годы стало модно пристраивать терраски - небольшие, но красиво остекленные. Сзади же к избе при¬мыкал хозяйственный двор как бы из трех, друг к другу пригнанных сараев: в первом была скотина, во втором - сено на весь год заготовленное, третьим был дровяной склад. Глеб впервые видел север¬ные дома-усадьбы, но быстро сообразил, что такие постройки, особен¬но в холодные долгие зимы, - просто гениальное изобретение пред¬ков: люди и животные грели друг друга, ухаживать за скотом тоже было удобно, не выходя на холодную улицу можно было и скот корми¬ть, и дрова доставать. Подклети у домов были высокие, отчего и дома выглядели высокими и даже горделивыми, а пристройки хозяйственные - они шли по нисходящей: высокая, средняя, маленькая - создавали впечатление, что у красавца-дома сзади, как у петуха, находится гребешок, и это добавляло дому еще и некой важности. Изба Громова была большой, добротной. Скотины он не держал, поэто¬му хоздвор оставил, а две меньшие пристройки сломал. Дровяную же поленницу устроил во дворе, слева от дома, соорудив над нею широ¬кий шиферный навес.
Нахов отпер замок, и все, стараясь ступать тише и потому медленно, через небольшие сени вошли в горницу. Лицом к давно погасшей печке сидел на стуле человек. Голова свесилась вправо, будто наткнувшись на колени, застыли растопыренными пальцами у ко¬ленных чашечек. Лица убитого не было видно, пока его осматривал врач, потом хлопотал Миша, делая снимки. Движения медэксперта были неторопливыми и проворными, а криминалист Миша совершал деяния прямо-таки фантастические: между телом убитого и печью было не более 30 сантиметров, причем большую половину этого скромного пространства занимали ноги Грибова. Мише удалось не только про¬тиснуться в это "суперпространство", но почти залезть на загнетку и, сложившись вчетверо, делать фронтальные снимки. Глеб невольно улыбнулся: из печи торчал аппарат, две Мишиных руки и полбороды. При вспышках флекса зрелище было и смешное и жутковатое. Когда осмотр и съемка закончились и убитого прямо со стулом осторожно перенесли на середину избы, лицом к окнам, Миша разрешил:
- Смотрите,- а сам отошел к мелом обозначенному месту у печки, а потом стал совершать некие круговые движения по избе - ему предсто¬яло ознакомление с грибовским жильем изнутри, хотя на первый взгляд в этой неприбранной комнате, все содержимое которой состав¬ляли древний круглый стол, самодельный топчан, самодельный же буфетик и пара табуреток, потаенное вряд ли и было.
Глеб всматривался в лицо убитого. Оно было спокойно, но Господи Боже! Нечасто доводилось ему видеть физиономии, на которых бы так четко, ясно - он подумал: "безапелляционно"- отпечатались человечес¬кие пороки. Это был лик давнего алкоголика, сластолюбца и циника.
На фоне темной клетчатой рубахи пулевое, отверстие смотрелось как грязно-бурое пятно. Крови почти не было. "Все свое оставил в себе вместе с пулей",- попыткой дурацкого каламбура Глеб пытался преодолеть ощущение будничности происходящего. «Это что же, я чер¬ствею на глазах? Или это потому, что такое неприятное у него лицо?- Глеб заставил себя собраться.- Как он был убит?
Пуля попала прямо в сердце - выстрел профессиональный. Орудия убийства нет. О самоубийстве речи тоже нет. Убили не у печи, а где? Кто убил? Сколько их было? Ясно, не алкаш. Может, дружки-охотники-рыболовы? Нет, те в избе не стали бы расправляться. В лесу или на реке где-нибудь. И с телом бы не возились: где приложили, там бы и оставили. Любопытно..."
- Я закончил,- сказал, появляясь из сеней, Миша.- На предметах вокруг убитого - стуле, печи, кочерге, ухвате - следов никаких вообще.
На столе на всех предметах, кроме бутылки и четырех стаканов,
видимо, отпечатки только убитого. НА бутылке же и на стаканах все
отпечатки тоже стерты. К утру идентифицирую, оставлю в отделе. Среди
вещей в избе и вокруг нет ничего, достойного внимания. Не обнаружил
ни тайников, ни укромных похоронок, ни какой бы то ни было корреспонденции. Фото будут готовы завтра часам к 11. Сейчас все быстренько запишем для протокола. Алексей, принимайся за работу, а то, гляжу, ты застоялся.- Миша коротко повторил сказанное, а потом, осторожно обойдя убитого, остановился у окна, около которого сидел Глеб, и медленно продолжал диктовать:
- Что не самоубийство - ясно. Его перенесли к печи уже после убийства, так как выстрел сделан с расстояния 80 см, а расстояние
9
от убитого до дверцы печи 30 см. Характер пулевого отверстия поз¬воляет предположить, что Грибов стоял скорее всего неподалеку от стола. Стрелявший должен был быть выше его на голову, то есть не менее чем на 25-30 см.- Миша остановился.- Погоди, Алексей, не пиши сейчас. Я, честно, не понимаю, за каким ляхом посадили его на стул, да еще у печки. Инсценировка какакя-то. Печная заслонка отк¬рыта, пепел в печи в кучу собрали еще пальцы. Убийца или убийцы. Про руки забыли. Вспомнили, когда перенесли, а он уже коченеть
начал - потому пальцы так врастопырку. Как ты думаешь, Владимир Павлович?
- Я думаю, что ты расширяешь свои полномочия и вырываешь у меня кусок хлеба,- пошутил медэксперт.- А если серьезно, то и я это отметил, как и неестественное положение ног: они стоят ровно, аккуратно согнутые под прямым углом. Смерть наступила не позднее часа ночи. Точнее - как всегда, после вскрытия.
- Его предварительно не оглушили, не ударили?- спросил Глеб.
- НЕ видно ни следов удара, ни следов побоев. Да ^выражение лица- сами видите, скорее спокойное, даже чуть удивленное. Вероятно, выстрелили неожиданно, не исключено, что во время самой мирной бе¬седы. НО...Завтра примерно в полдень будет готово заключение.
- И все же убийство или хорошо спланировано, давно, или убийца -
импровизатор с юмором,- не унимался Миша.- В такой глуши ...
- Миш, ты, может, вспомнишь, сколько времени и сколько нам еще
топать?- не выдержал оперативник Василий Рыбин, который, обследовав хозяйственный двор, кладовку и огород уже несколько минут слушал экспертов. Он доложил, что и его поиски не дали ничего нового.
- Унылый ты человек, Васюня. Прерываешь, может, полет лучшей моей
сыщицкой мысли. А между тем,- Миша поднял палец и прислушался,- шума трактора, который я жажду зреть последние полчаса,-
нет как нет.
Они составили акты, понятые - Нина Ветрова и Петр Нахов их подписали, и все вышли из избы. Нахова поблагодарили, и он отправился, наконец, домой. Расселись прямо на траве перед домом. Говорить не хотелось, мужчины закурили. Даже красота вок¬руг не растворяла какой-то душевной угрюмости: она всегда наступает перед лицом чужой смерти. Всегда неожиданной. Она вырывает человека из привычного процесса жизни и оглушает бесцеремонным вопросом: «А колокол надо мной долго будет молчать?" А 'то и другими въедливыми вопросами: « Как я живу? Какой я?" И непременно пожалеет человек сначала ушедшего, а потом и самого себя.
Нина нашла в кладовке Грибова старое покрывало и, когда приехал трактор, и мужчины положили в прицеп убитого, аккуратно и без страха накрыла тело.
- Я сяду в кабину к трактористу,- сказала как о давно решенном,- Надо теть Кате сообщить. Я скажу или вы сами?
- Пусть трактор нас у моста подождет. Оттуда вместе и двинемся в Васильево. А жене его, конечно, лучше сообщить вам. По дороге обго¬ворим, как лучше сделать.
Глеб сначала решил возвращаться в город с бригадой. Но ехать то¬лько чтобы доложиться, смысла не было - эксперты лучше 'его до¬ложат, а Петр Фомич и без него примет какое-то решение. Все резу¬льтаты будут готовы только завтра к полудню, да и неплохо бы огля¬деться здесь. Именно: оглядеться здесь. Так и просил он передать начальнику милиции и Грише. А завтра утром позвонит или приедет в город.
Проводив "тракторный кортеж", Глеб двинулся разыскивать дом Максима Семеновича Белого, которого ему рекомендовал Петр Фомич. ОН должен быть на третьей, дальней улице. Деревня, действительно, была когда-то большой и красивой. Раскинулась привольно и широ¬ко. Тем более поражал ее теперешний запушенный вид: все заполнили высокая густая трава и крапива.
Под ними исчезли дороги и тропинки, а дома казались ниже и призе¬мистее, чем были на самом деле, когда Глеб подходил к ним близко. Крапивно-травяные заросли оборвались внезапно, и перед Глебом от¬крылась ровно и аккуратно выкошенная деревенская улица, широ¬кая, с тропинками с двух сторон и хорошо утрамбованной до¬рогой, по обеим сторонам которой расположились четыре дома - с высокими подклетями, мансардами, а красивые резные наличники высоких окон делали их еще выше. Все они были обшиты ровными, добротными досками и покрашены в разные цвета: зеленый, бордовый, голубой и густо-синий. Перед каждым - большие палисадники, окрашенные в тот же цвет, что и дом. А в пали¬садниках росли не только цветы, как в Подмосковье, но и березы, черемуха, яблони, сирень. После запустения первых двух улиц Глебу показалось, что он попал в некий идиллический мир. Ему почему-то захотелось, чтобы Максим Семенович обитал в этом идиллическом цар¬стве в зеленом доме. К нему Глеб и направился.
Глава 16.
Глеб вошел в калитку и будто попал то ли в сказочный сад, то ли в какие-то неясные воспоминания детства, где много солнца-, красоты и неуловимого изящества, которое присуще, хотя и не все мы это ощущаем, всем ухоженным, цветущим и плодоносящим участкам земли. Таким, какие создает только тот человек, что способен чувствовать, любить и заботиться о природе, живя с ней в полной гармонии.
Пожилой человек, вышедший в аккуратном светлом полотняном пиджаке и таком же картузнике, стареньких, но чистых брюках,_ показался Глебу добрым сказочником; над ним сразу же стали виться пчелы - он что-то ласково сказал им, и они улетели, а головки цветов как по команде оказались повернутыми в его сторону, Кусты смородины, черноплодной рябины, ирги старались веточками дотянуться до него - он и им сказал что-то доброе. "Наваждение какое-то! - Глеб даже головой покрутил.- Может, он правда колдун?" Идя по дорожке к дому, Глеб смо¬трел то на растения, то на старика, но наваждение не проходило - мало того, когда он уже почти подошел к крыльцу, у ног старика сидела белая с рыже-коричневыми подпалинами лайка и точь-в-точь. Как и старик, при¬ветливо разглядывала пришельца. И Глеб не постеснялся сказать, как хоте¬лось:
- Добрый день, милые люди!
Старик весело крякнул:
- и тебе нехай будет день добрым!
Он протянул Глебу левую руку, и только теперь стало видно, что правый рукав пуст, "и все это он левой рукой?!" - Глеб еще надеялся, что, может быть, старику поглотает если не старушка, то какая-нибудь крепкая женщина или сын, брат. Но Максим Семенович - он разрешил называть себя Семенычем, как все его зовут,- приглашая в дом, извинялся за неуют холостяцкого своего жилья.
- Сам понимаешь, один мужик и есть один.
- Это неуют называется?- искренне воскликнул Глеб. - Да будь моя воля; я б отсюда никуда не двинулся!
Изба была небольшая: метров пятнадцати комната и чуть меньшая кухня с большой русской печью, но слева от сеней еще небольшая горенка и терраска. Все это чистенькое; давно, но добротно покра¬шенные полы и обшитые светлым деревом стены, самая простая мебель - и то немного, кое-где рядновые половички, а главное запахи трав и меда, видимо, навсегда поселившиеся здесь - все это делало дом таким уютным, умиротворяющим и светло-мажорным, что представить себе зло и недоброжелательство на земле было просто невозможно.
Семенчч, добро посмеиваясь, предложил:
- Ты человек казенный, набегался уже, небось, может, поешь или изопьешь чего. А то медом угощу.
- А знаете, Семенчч, не откажусь. Только сейчас понял, что проголодался я зверски. Почему знаете, что я - казенный?
Семеныч неторопливо, но как-то ухватисто, скоро поставил на плитку кастрюльку, достал хлеб, нож, ложку. Левая рука его была на удивление проворной. Глеб хотел предложить свою помощь, но было неловко - он не знал, не обидится ли старик.
- Хлеб сам нарезай, сколько надо. Сейчас мед принесу.
Когда принес мед в красивом глиняном глечике, быстро оглядел стол, пос-тавил кружку и, удовлетворенный, сел на лавку напротив Глеба:
- Ты горячее-то употребляешь?
- Нет, самое горячее для меня фруктовые соки. Горячее - потому что цены на них карман жгут.
Семеныч посмеялся, а потом ответил на глебов вопрос.
- Что ты казенный, служивый человек, сразу видно.
- Как? Почему видно?
- Да ни по чему. По старости моей. Чем старше становлюсь, тем меньше тайн вокруг делается. А уж человек и вовсе не секрет. Кинешь глаз на ко-го и уж весь до донышка он виден, суть то есть. Ну, а мелкие налипки на сути этой и не надобны никому, кроме самого этого человека.
- Значит моя суть казенная?
Семеныч еще посмеялся.
- Не, это только налипка на тебе казенная, а так ты парень ничего себе. Вишь, Жулика моего человеком назвал. Мы с ним уважительных любим.
"Что за удивительный народ наш",- подумал Глеб, уписывая хлеб с мед с хлебом и запивая вкусной колодезной водой. Семеныч не знал ни что он за человек, ни по какому "делу у него сказался» а сначала приветил, накормил и даже сейчас не торопится с расспросами. Поблагодарив объяснил:
- Меня к вам Петр Фомич Левкин, начальник городской милиции прислал.- Велел кланяться, обещает осенью на большую охоту прибыть. И еще просит, чтобы вы на пару дней приютили у себя одного казенного человека - меня то есть.
- Ну что ж. Все просьбишки - не просьбы. Приютить тебя могу хошь в горенке, хошь на террасе. Ты что ж, убиенным этим заниматься приехал?
- Им, да еще убийцу отыскивать.
- А я б государственные деньги на это тратить не стал. Это уже не че-ловек был. Проспиртованный предмет, который всем надоел хуже горькой редьки. Может, убивцу в ноги за это поклониться надо.
- Неужто так плох этот Грибов?
- Выродок он из рода человеческого. Ему и фамилия-то не гшчши глядится. Себя Сашкой величал, а люди Иудой звали. Прости, Господи, душу мою грешную, про покойников не велено говорить плохо, но доброго неоткуда взять. Нехай с ним в аду расправятся, как надо.
- Тут, Семеныч, случай особый. Раз убили его, то придется говорить - даже если и только плохое. Если честно, я очень на помощь вашу надеюсь.
- Да чем же я помочь тебе могу?
- Во-первых, расскажите про этого Сашку все, что знаете. Может, про прияте¬лей или собутыльников его. Во-вторых, что за люди живут в Лнсино, в ка¬ких, они были с ним отношениях. В-третьих, может, вы даже подозреваете кого-то, кто мог расправиться с ним. Мне придется со всеми в деревне беседовать, так хоть введете в курс, чтобы я представление имел, куда попал.
- Ну, попал ты, брат на очередную историческую ошибку.
- Это как же?- опешил Глеб.
- Чья-то задница вместо головы решила, что те русские деревни, где булки на деревьях не вырастают, бесперспективные. И загубила под корень, теперь уж окончательно - не как в коллективизацию, а в миллион раз похуже - крестьян как класс. Землю загубили. Обезлюдел земля русская. Вон она вокруг - тверская красавица - лежит некошеная, нежатая, сирота горемычная. А мужик так уж разбаловался, что ни на селе, ни в городе работником хорошим не будет больше. Никакие указы- приказы порядка не наведут - сломать-то проще, чем пос¬троить. Да, что тут ' говорить,- Максимыч горько махнул рукой.
Глеб молчал, чувствуя, что старику хочется выговориться - види¬мо, считал, что его выслушают и поймут. Действительно, он сам же и прервал молчание:
- Вот ты видел уже ошметки, что от деревни остались?
- Почему ошметки? Очень красивые дома.
- Да я не о красоте говорю. Знаешь, сколько их было, этих красивых, ну, хотя б с после войны? Тут фашиста-то не было, не дошел он сю¬да.
Не дожидаясь ответа, продолжал:
- Больше 70. Три большущих посада. А сады какие были, хоть и север. Четыре пруда в деревне. Один - бабам белье полоскать, другой - детям купаться, а зимой - каток был отменный, третий - для красоты - у нас утки дикие жили, не боялись. А четвертый рыбный был. Всякой ры¬бы в нем - завались. И ходить далеко не надо: кинул вершу в пруд, а через пару часов - готово. Кидай на сковородку, да ешь. И каждый год всей деревней чистили пруды, углубляли. А ты, небось, один толь¬ко пруд и углядел. Не зарос он еще окончательно.
И хотя горечь от порушенной жизни и звучала, Семеновича явно заполонили добрые и светлые воспоминания:
-А еще были в деревне коровник, телятник, свинарник, конный двор, клуб, библиотека, школа младшая, магазин, баня общественная. При сельсовете две комнаты для гостей держали - вроде гостиницы. А как думаешь, сколько людей луга- поля наши обрабатывало? Тут же десятки гектаров вокруг - все это, что сейчас травой дикой заросло. 3 трактора и шесть трактористов! И дороги были, хоть болота кругом. Канавы сами делали, стоки. Сена, зерна, овощей - всегда навалом было. Молока не знали куда девать. Богато жили. А в 70-х годах явились к нам мелиораторы. Канав накопали, труб каких-то наставили - все вверх дном перевернули. И появились болотины на прежних дорогах. Луговины лозой стали зарастать. А мелиораторы те - вредюки настоящие - убрались себе, никто ни за что не отвечает. А в 80-х нас и обозвали бесперспективными. Магазин ликвидировали. Работку в поле свернули. Коровники- телятники опустели всю живность в Васильево на центральную усадьбу отвели, да и изничтожили там постепенно. Работы никакой. Плакали, просили. Все без пользы. Вот и потянулись из Лисина, кто куда. Больше всего в Васильеве теперь живет. Опусте¬ло Лисино. А название-то - от лис. Их здесь полно было. А еще ласки и зайцы тут водились. В охотничий сезон в каждой избе прибавка шкурок была. Бабы и шубы себе шили, и шапки мужикам и детям.
Лицо Семеныча даже посветлело от добрых воспоминаний:
- Всего-то у нас четыре охотничьих сезона было: и в каждый не изводили зверя и птицу, как теперь, а с умом отстреливали, регулировали, природе помогали. А уж птицы тут было! И утки, и гуси, и те¬терева. Долго, ох долго платить будет Русь за эти бездумные ошибки, Максим Семенович замолчал. У Глеба было впечатление, что старик борется с желанием заплакать и решил сменить тему:
- Семеныч, а вы родились тут?
- НЕ,- не сразу откликнулся тот.- Я брянский. Сюда перебрался, как с фронта вернулся.- И опять замолчал. Глеб почувствовал, что и эту тему продолжать не стоит.
- Мне показалось или вы, вправду, не очень жалуете здешних; дачников?- Глеб решил выйти на безопасную тему.
- Я не начальство какое, чтоб жаловать или не жаловать.
- Ну, может, не очень любите,- Глеб понял, что и тут болевая точка серьезная. И Семеныч окончательно впал в дурное настроение.
- А чего их любить? Захребетники они.
- Что такое захребетники?
Максим Семенович удивился:
- Захребетник он и есть захребетник. Слова, что ль такого не знаешь?
- Не знаю,- виновато потупился Глеб.
- Нашему организму что основание? Позвоночник. Хребет значит. Если человек самостоятельный,- он хребет и сам себе и семье своей. А если лентяй, нерадивый, он норовит за чужой хребет спрятаться, на чужой счет пожить да поживиться - вот он и есть захребетник.
- Понял. Только теперь таких халявщиками зовут. Кто задаром чего-то хочет - на халяву.
- Во-во! Слово только дикое какое-то.
- Так почему дачники захребетники?
- Ну, может, это я сгоряча так сказал. Вроде все люди-то неплохие. НУ, вот я те так разъясню. Вот купили люди городские дома в деревне. Ты, например. Что б ты перво-наперво делать начал? - Я? Ну, наверно, в доме бы убрался, вокруг дома. Потом бы принес из лесу кустарников, посадил бы. И еще елок. И можжевельника.
- А потом?
- Всякие бы на огороде растения посадил.
- А эти перво-наперво начали изгороди да заборы городить и собак
заводить, чтоб охраняли их богачества. А когда огородились, ко мне да к Мышам потянулись: дай рассады, дай семян, дай картошки, яиц, того да сего
- К Мышам?
-Да это так трех сестер Морозовых у нас в деревне прозвали. Я да они только от Лисина и остались. Мыши-то бабы запасливые, но у них и зи-мой снега не допросишься. Так что все потянулись ко мне. Ну, дал я, что было лишнее; семена, кусты, картошки, а потом говорю: -- Извиняйте, граждане, приказу такого не было готовить на вас рас - саду, а за крупой-сахаром я сам, однорукий гвардеец, с рюкзачком по болотинам шастаю. Вроде повяли, а обиду до сих пор на меня имеют. Заходят редко, только по делу. И вот, скажу тебе, время идет - тут кто второе, кто третье лето живет - а мало что меняется. За заборами, что нагородили, и грядки ухоженный и баней-пуней понастроили - все бывшие лисинские коровники, да свинарники перетащили к себе: кто доски, кто кирпич, кто бревна. Федька, сосед мой, из клуба нашего баню себе отгрохал и сарай. И все что-то пилят, строгают - летом ни дня покою: визжат пилы- рубанки электрические. А ты глянь на деревню: это ж джунгли крапивные. Молодые, здоровые мужики и бабам вокруг своих домов обкосить не могут, не только на улице. Колодцы ваяются - в ус не дуют. Я еще лет пять назад сделал мостки через бо¬лотины на Васильевской дороге. Дед однорукий. А эти жеребцы слома¬ли два мостка, так они и валяются. И хоть бы кто жердину принес, или починил мостки.- Семеныч уже не на шутку злился. - ВОт это и на¬зывается захребетники. А знаешь, чистые-то городские только Елена Дмитриевна, да Дина с Иркой Кузины. Остальные в деревне рождены. В город после школы подались, наверно, вот из таких неперспективных. Как это говорят - горожане в первом поколении.
- Их в Москве лимитой называют.
- Тоже слово уродское. А вот видишь, город - городом, а в деревню
их тянет. Только нет у них теперь с землицей любви настоящей. Потребляют они только, что она дает. А дает она безотказно всем, доброта ее не меряна. Правда, дачницы по полдня стоят задницами кверху - обихаживают, что посадили.
-А не скучно вам одному, Семеныч?
- И слова такого не знаю. Поговорить есть с кем - сад-огород пол¬ный. Жулик у меня в друзьях. А и среди дачников есть у меня любимица- соседка моя ближняя Лена Дмитриевна. Серьезная, самостоятельная женщина. Она меня,- старик ухмыльнулся ласково,- Семеныч - дружочек зовет.
- Это Елена Дмитриевна Колосова?- сверился со своим списком Глеб.
- Она. Творческий работник. Даже начальство на своей работе. А простая, душевная. И добрых таких давно не видал. Знаешь, чего удума¬ла?- лицо Семеныча просветлено, дурное настроение ушло, он заулы¬бался и даже помолодел. - Я, говорит, не умею, есть в одиночестве. Так. не составите ли компанию, дружочек Семеныч? Ну, раз-два составил, благодарствуйте. А она теперь велит являться каждый день на обед. Я упирался, даже злился, А она положит мне руки на плечи, жалостно так поглядит и чуть не плачет: «Если вы не будете со мной обедать, я и варить для себя одной не стану. А какой работник без обеда?" И Жулика по-тихому подкармливает. Сдался я, обедаем вместе, беседуем. Из города или из Васильева идет, обязательно гостинец принесет, да так, будто это я ей одолжение сделал. Дом-то я не запираю по привычке - у нас в Лисине ни замков, ни заборов отродясь не было. Вот Лена Дмитриевна и навострилась тихо ко мне пробираться: то соберет все мои половики, то полотенца, рубахи - выстирает, высушит, да положит, будто и не брала. Прихожу из лесу или из сада - а все сверкает. Сначала стыдно было, но она так опять придумает, что вроде так и надо. А то придет под вечер "поболтать", как говорит, а сама под разговор прополет мне грядку-другую. Инструмента мне вся¬кого удобного да легкого огородного накупила. Редкая женщина.
- Давно она тут живет?
- Да второе лето всего.
- Ну, вот, про Елену Дмитриевну у вас узнал. Может, так и про всех расскажите? Всех-то и немного,- Глеб стал читать по списку: - Наховы, Брыкины, Григорьевы, Морозовы, Кузины Дина и Ирина.
- Это тоже сестры?
- Нет, мать и дочь.- И еще, кроме Елены Дмитриевны, одинокая жен¬щина - Мазина Татьяна.
- Эта тут редко бывает. У нее домик на отшибе, да и сама она как-то на отшибе держится. Нелюдимая, неприветливая, глядит всегда, буд¬то в чем укоряет. Мы ее монашкой прозвали. - Она здесь?
- Не, не видал пока.
- Значит, обитает нынче летом в Лисине, кроне убитого Грибова, восемь семей?
- Выходит так, раз и нас одиноких, семьями считаешь,- усмехнулся Семеныч.
- Ну, а про каждого это я тебе по ближней надобности рас¬скажу.
- Наверно, вы правы. И самая ближняя надобность - все-таки Грибов. Расскажите о нем! Все, что знаете и вспомните.
Семеныч вздохнул тяжко и начал рассказывать, так, как если бы нелюбимую работу выполнял:
- Появился он тут почти сразу, как деревня опустела. Это уж пять го¬дов осенью будет. Дом этот - Катерины Суховой. Она одинокая, ей под 70, мужа давно схоронила. Вот Иуда к ней в примаки и прибился. Сначала обхаживал ее, да похваливал. А как расписалась она с ним, да прописала в Васильевскую квартиру (у ней двухкомнатная), и в гром ставить перестал. Устроился в Васильевскую котельную. Три дня свободен, сутки дежурит. Отдежурит - и сюда. Стал летом и зимой тут жить - хата-то свободная. Катя хотела ее продать, та Иуда пригро¬зил, что спалит дом. Мол, если не ему, то и никому. Она и отступила. Дает он ей что-то с зарплаты - она и рада.
- А к вам как он относился?
- Ну, ко мне он сразу явился, дружить захотел. Хоть рожа у него и страшенная, я подумал, может, это не от того, что человек он скверный, а что природа обделила - не всем же красавцами быть. В ра¬зговоре, вроде, и разумный, и знает немало. Руки хорошие: табуретку мне враз сколотил, раму поправил. Я угощал его, как водится, меду всегда давал. Подружились вроде. А прошло время- то одного в доме найти не могу, то другого. Мне и в голову на него грешить не пришло. А тут застукал его на месте: я на огороде! был, а он в сенцы зашел и мою пилку под ватник приспосабливает. Скандал был, да он умеет и отбрехаться, и наврать. А вскорости потекла у меня
крыша. Трактористы из Васильева привезли мне рубероиду, а гвозди забыли. Я и прошу Иуду, мол, съезди в город, купи гвоздей, себе пару бутылок за услуги не забудь. Ездит-то он в город часто, и от Васильева добираться ему не тяжко - у него велосипед. И что ты ду¬маешь? ОН вытаращился на меня - глаза у него какие-то белые, бессты¬жие - и орет:
- Некогда мне по городским магазинам шастать. Ты человек свободный. Сам и мотай в город.
- Я же не допру эти гвозди-руки-то нет.
- А я что - верблюд тебе?
НУ, я тогда и отбрил его. Сказал, что такого друга мне не надо и чтоб ноги его у меня не было. Он по пьянке совался несколько раз - я взял дубину и сказал: «Сунешься - убью". Потом-то я узнал, что он не только у меня крал, но все лисинские дома, которые еще не продали, "чистил" и в город продавать возил.
- А с кем он дружит... дружил?
- Дружков у него никогда никаких не видал, а дачники с ним на улице всегда разговаривают.
- Вчера он не заходил к кому-нибудь на вашей улице?
- Бог миловал.
- С соседом вашим, Григорьевым общался.
- Тут как-то все непонятно. Вроде они раньше знакомы были. Дом Федькин/бывших хозяев Иуда просил не продавать - мол, зна¬комец один хочет купить, только он пока в отъезде, а приедет- то накинет за ожидание и торговаться не будет. Так и было. НА людях они, когда встречались, то и не скажешь, что знакомцы старый, Домой Иуда к Федору редко когда заходил - на дворе всегда говорили.
- Семеныч, к кому из своих соседей советуете зайти сейчас погово¬рить?
- Ближних моих трое: Лена Дмитриевна, Мыши, да Федор. Федьки с Зи¬наидой нету - видно, сегодня ночным по-тихому в Москву подались. А может, в город. Мыши скоро спать лягут. Да и интереснее тебе Лену повидать.
* * *
К облику дома Елены Дмитриевны очень шло слово "стройный". Впе¬чатление усиливало небольшое новое крылечко, еще не покрашенное на стук откуда-то сверху донесся голос: - Сейчас, спускаюсь!
Дверь открыла невысокая женщина лет 40-43-х, в светлой блузе, на которой пятнились масляные краски.
-Извините, вам пришлось ждать. Сегодня с утра малюю и остановиться не могу.- Она улыбнулась, но глаза не улыбались. И во всем ее облике было что-то глубинно грустное. Не красавица, видимо, даже в молодости, она сразу располагала к себе мягкой доверительной манерой обращать к собеседнику глаза, в которых светились ум и понимание. Таким всегда в жилетку плачут, - подумал Глеб.- Но она грустная женщина, почему?"
Он представился. Она пригласила в комнату и, извинившись, ушла переодеться и вымыть руки.
В просторной избе - солнечной, сверкающей чистотой,- мебели, не считая самодельной тахты, обеденного стола, нескольких стульев и старинного шкафчика-комода, - не было. Но и печь-камин, сложенный скорее всего под руководством самой хозяйки, и в аккуратных рамках хорошие репродукции картин Н.К.Рериха, и несколько небольших современных живописных работ создавали светлый и спокойный уют. Не хва¬тало только кресел. "Посидеть бы у камина вечерком"- подумал Глеб и почти машинально развернул стул так, будто уже сидел у камина.
- Кресла сами просятся к камину, верно?- спросила входя Елена Дмитриевна,- Я уже заказала, на днях мастер обещал принести.
- Он и крыльцо вам сделал?
-Нет, крыльцо сотворил умелец, из-за которого вы, должно быть, и
навестили меня,- Сашка. - Неплохо сделано.
-Да, руки у него хорошие. Только когда я поднимаюсь по ступенькам,
ловлю себя на том, что выше поднимаю ноги: надо переступить ог¬ромную батарею бутылок, которой я заплатила за работу. Ну, что будем знакомиться по всей форме? Я - Елена Дмитриевна Колосова
- Я знаю. Елена Дмитриевна, что за человек этот Сашка?
- Боюсь, что вы от всех услышите одно и то же. Я, например, не встречала в жизни человека более порочного, чем он: грязный циник, нечист на руку, никого, видимо, никогда не любивший, жесто¬кий. Гнусный шантажист. Какой-то бездонный алкоголик и к тому же редкий скаред.
- Вы давно знаете… знали его?
- Два года. Я купила дом прошлой осенью, и наши контакты сразу обрели деловой характер: я, не уставая, возила бутылки из Москвы, он не уставал тянуть со строительством этого злополучного крыльца. Со¬бственно он и не доделал его. Я устала от этого человека.
- Когда вы видели его в последний раз?
- Несколько дней назад.
- Точно не помните?
Что-то едва заметно дрогнуло в ее лице. Она помедлила с ответом:
- В воскресенье. Утром.
- Вы разговаривали с ним?
- Очень коротко,- нехотя ответила Елена Дмитриевна.
- О чем, можно спросить?
- Какие-то ответы- вопросы: про огород - что растет, что плохо, когда жара.
- Он не говорил, что ждет кого-то в гости?
- Нет.
- А вы не видели, чтобы кто-то приходил к нему, вам не знакомый?
- Нет, мой дом ведь несколько в стороне.
Беспокойный внутренний голос нашептывал Глебу, что Елена Дмит¬риевна не договаривает не чего-то одного, может быть, главного, но многого. Он решил прекратить расспросы о Сашке.
- Давайте оставим темы грустные, так сказать официальную часть. Признаюсь, мне очень у вас понравилось.
- Ну, если формальностям конец, давайте чай пить. А может, вы го¬лодны? Я хозяйка скверная, но каша гречневая есть. И молоко. И масло. Хотите? - ее дружелюбие было неподдельным.
- Хочу. Кашу с молоком.
- Значит, вы брат мой, - она засмеялась,- Больше всего люблю эту еду.
Елена Дмитриевна налила в две пиалы молока, положила кашу и сказала:
- Так я в детстве в деревне у тетки ела. Надо обязательно деревянной ложкой. Можно даже громко втягивать и наперегонки. Вкуснее, Только никому не говорите.
Они рассмеялись и принялись уписывать, как вырвавшиеся из-под опеки взрослых дети. Им стало хорошо и просто. Исчез возрастной барьер, обоим показалось, что они всю жизнь прожили здесь, в этой рубленной лет сто назад русским мужиком избе, в этой затерянной в глубине Руси деревеньке. Они и не подозревали, что испытали редкое, почти невозможное нынче чувство своей славянской прародины.
Потом Елена Дмитриевна, снова заметно погрустнела. Глебу не хо¬телось уходить, не поняв, что скрывается за ее недомолвками. В
то же время, чувствовал, что ни для настойчивости, ни для пря¬мых вопросов время не пришло. Он попросил показать ее картины.
- Вы что, думаете, я художница?
- Максим Семенович сказал, что вы творческий работник. Для протокола: должности и места работы запишу позднее. Официоз всегда мешает беседе.
- Ну, нашей беседе он не помешает. Я старший редактор издательст¬ва. Судьба подарила мне нынешнее лето в деревне: гуляю два неиспользованных отпуска, да месяц дали на редактирование большой монографии. Живу одна - семь лет назад похоронила мужа. Детей нет. Это официально. А неофициально пытаюсь делать то, о чем всю жизнь мечтала и к чему абсолютно неспособна - рисовать. А сейчас так и маслом пишу. Показать могу, только не упадите в обморок. Они поднялись в маленькую мансарду. В ней, кроме мольберта и столика с красками и кистями, да старого пуфика в углу, ничего не было. В углу на подставке Глеб заметил несколько уже готовых работ. Она подошла к ним и расставила вдоль стены:
- Мне интересно ваше впечатление от картинок.
Они не показались Глебу "картинками". Может быть, профессионал увидел бы массу погрешностей и недостатков, но Глеб видел то главное, что роднило картины,- мятущиеся, переменчивые, то светлые, то горькие, сумрачные настроения художницы. Душа Елены Дмитриевич любила и страдала, летела в сияющую высь и тут же падала в черную бездну. Полутонов не было - только боль и счастье.
- Это ваша душа в красках,- сказал Глеб и осекся. В лице Елены
Дмитриевны увидел нечеловеческое напряжение и страх. Лишь через несколько минут она обрела способность говорить.
- Вы видите это,- сказала она медленно и, как показалось, обречено.- Тогда я могу, нет – должна - показать последнюю свою работу.
Она открыла стоявшее на мольберте полотно, и Глеб вздрогнул: темные деревья большого сада под порывами неумолимого, видимо, очень холодного ветра, низко клонились к земле, играя бликами черного, темного и чуть более светлого тона и, казалось, хотели вырваться из безысходности мрака и холода, но не могли.
- Как бы вы назвали это?- спросила она.
- Не знаю. Безнадежность?
- Преступление.
- Преступление? Это что, навеяно нынешним событием?
- В какой-то степени. Но это шире. Ад в душе, преступившей нравственный закон жизни.
- Иллюстрация к Достоевскому? Но его альтернатива - спасет красота.
- Красота сама всегда нуждалась в защите. Каковы должны быть способы защиты, чтобы, защищая, тоже не преступить нравственный закон? Вот вопрос вопросов.
- Наверно, любые способы, которые не нарушают христианские заповеди и диктуются совестью, моралью.
-Это теоретически. А в жизни? Вот заповедь "Не убий!". Безусловно, для каждого человека. Не только христианина, верующего. Не убий себе подобного, животное, дерево, насекомое и т.д. Но что есть эта заповедь даже в самом малом? Не коси траву - это убийство, не раздави насекомое - как угодно вредное, дикого зверя, угрожающе: жизни человека, другого животного, не стриги волосы и т.д. На что стал бы похож сам человек и все вокруг современного цивилизованного землянина, соблюдай он эту заповедь буквально?
А как сама церковь относилась к заповеди "не убий" на протя¬жении многих веков? Не говоря уже о том, что она всегда санкционировала убийства, которые вершили светские власти и суды, а, чего стоит одна инквизиция?
- Значит ли это, что у вас есть своя трактовка заповеди? - Нет, я пытаюсь рассуждать. Меня мучит это, поэтому я как бы вращаю некий кристалл и всматриваюсь в его грани. "Не убий" - это не только физически, это и морально: не нанеси боли, равной убийству. Но ведь неподсудные человеческому суду люди, которые довели, например, до самоубийства или инфаркта, или опозорили его доброе имя, а оно ему дороже жизни?
- Я думаю, когда-нибудь судопроизводство будет иметь статьи за¬кона, предусматривающие ответственность за такие деяния.
-Ну, это когда еще! Мы живем во времена великих несовершенств. Несовершенен прежде всего сам человек, дух его слаб и беспомо¬щен. Я не могу, напрмер, решить для себя простейших задач бытия. Опять; возвращаясь к заповеди "не убий", размышляю: вот бежит по улице бешеная собака. Никому в голову не придет рассуждать, по¬чему она заболела и как ее спасти. Все думают - и правильно - как обезопасить от нее детей, самих себя. ЕЕ не остановишь, чтобы прилагать, накормить или сделать укол. Она - угроза жизни многих здоровых. Единственный выход в безысходной ситуации - убить ее.
- Но еще можно попытаться отловить и вылечить.
- Если будет возможность. Но я говорю о бегущей по улице собаке- люди не готовы к ее появлению, нет ни ловцов, ни средств поймать, откуда же средства убить?
- Это всегда проще: палка, трость в руках прохожего, тяжелая сума и т.д. Господи, - спохватилась Елена Дмитриевна,- я совсем заго¬ворила вас. Простите. Но вы сами виноваты,- она улыбнулась.- Есть в вас доброе достоинство: умеете уважительно слушать, даже не соглашаясь с собеседником. С вами хочется разговаривать.
- Спасибо. Мне действительно было интересно, хотя мы очень далеко ушли от цели моего прихода.
- Не так далеко, как кажется, - снова погрустнела Елена Дмитриевна".
Они помолчали. Глеб снова взглянул на картину Безысходность", как он ее назвал.
- Елена Дмитриевна, вам нравится жить в Лисино?
- Безусловно, но,- она сделала паузу,- хорошо бы здесь жили и мои друзья.
- А со здешними не дружится?
- У меня добрые соседские отношения со всеми, кто живет здесь этим летом.
- Да, я знаю, всего пять семей москвичей, Максим Семенович и сестры Морозо¬вы. А кто вам больше всех нравится?
- В принципе все мы очень похожи. Как в капле воды отражаем наш: социум.
- Социум - согласен. Но резные социальные группы, и вы очень не¬похожи, по-моему.
- Это внешняя непохожесть. А внутренне - мы иллюстрация. Страшноватенькая: что вышло, когда уничтожили генофонд нации. А вышли сущности биологические, бездуховные. Мы заботимся только о наполнении - кошельков, желудков, шкафов, квартир. Равнодушие и даже отрицание не только искусства- любых его форм, но просто красиво го. Непонимание, что есть красота. Ее заменяет этикетка, фирма, потому что с ее помощью можно перещеголять ближнего и самоутвер¬диться. В чем ? В примитивнейшем: мое корыто полнее.
- Не сгущаете краски?
- Рада была бы ошибиться, но увы...
- Как вы думаете, кто-нибудь из лисинцев способен был убить Сашку?
- Исключено. Избить, и хорошенько - мог каждый, кроме Мышек и Семеныча. Но убить - нет!
Хорошая уверенность. Она на чем-нибудь основана?
- Я всегда считала, что мещанину едва хватает времени решить свои бытовые проблемы. Поэтому они осторожны и в подборе знакомых, общения, и в самом характере общения: подальше от кон¬фликтов, которые могут кончиться для них лишними хлопотами. Вот Володя и Люся Брыкины. Он - проводник поезда. Оказывается, это дело прибыльное для людей ловких. Он всегда при наваре, потому что поставил цель: « не считать копейки". Люся не работает, воспитывает двоих детей. Главная её цель - быть одетой в "фирму без булды". Это она так объясняет. Их ссоры, примирения - на виду у всех... Люся - вождь семейства. Современная формация русской женщины: мо¬жет быть добросердечной и заботливой и тут же - мелкий ска¬ред, а беспардонность может перейти и в мелкое воровство, которое она искренне не читает воровством. Прекрасная хозяйка, все умеет. Быстрая, ловкая. Дом сверкает чистотой, муж и дети ухожены. И еще как-то ухитряется заниматься собой - и немало. Ежедневно два ча¬са загорает в гамаке. За это ее "дачницей Люсей" прозвали.
- Володя ценит ее таланты?
- Думаю, да. Он и сам социально бодрый парень. Умеет не то¬лько заработать, но вообще не брезглив. Люся как-то с гордостью рассказывала, что "лопухи-иностранцы" оставили у него в вагоне видик. Они спохватились сразу же, сообщили бригадиру поезда. "Конечно, говорит: "Ничего не знаю, ничего не оставляли, можете обыскать" - мы теперь только по этому видику и смотрим фильмы". И этот же Вова способен на широкий добрый жест, поможет, если попросишь.
- Ну, а две другие семьи?
- То же самое с небольшими вариациями. Наховы - Галина и Петр - почти сверстники Брыкиных. Тоже двое детей. Галина тоже прекрасная хозяйка, мать, неплохой в принципе человек, но неизлечимо больна завистью. Она воспитательница детсада, зарплата небольшая, и Петр немного, хотя и трудится, не покладая рук, зарабатывает не много, живут они скромно. Для Галины это непереносимо. Возмещает недостаток материального сердечная муть - ни об одном человеке неспособна сказать она доброе, хорошее. И Петром она крутит как-то недобро. А этот милый великан, золоторукий, умеет только трудиться, а коммерческие дела - темный для него лес. Он без памяти любит свою Галину, сво¬их детей, свой дом, свои заботы обо всех.- Елена Дмитриевна даже заулыбалась, вспомнив простодушное, без претензий и затей лицо-блин Петра.
- Он общался с Сашкой?
- И он, и Володя первое по приезде время ходили с ним на рыбалку - чуть ли ни ежедневно, как Сашка являлся сюда с дежурства. В пос¬леднее время реже, какие-то у них ссоры, говорят, Сашка каверзы им делал.
- Расскажите немного о третьей семье, и я перестану, наконец, вас мучить.
- Это не мучительство. Третья семья мне, пожалуй, интереснее первой
- В каком плане?
- Это другое - старшее поколение, и люди, которых я не часто встречаю. Любопытнейшие. Зинаида Григорьева - я зову ее Трандычиха в кавычках. Она говорит-тарахтит не для того, чтобы выболтать все, что случилось с ней, мужем, поделиться мнением, но чтобы за словесной трескотней скрыть ответ на то о чем ее спрашивают и что действитель¬но важно. Работает в торговле. По обрывкам ее рассказов понятно, что ловка и предприимчива. Думаю, не ворует, потому что панически боится тюрьмы. Она из породы старых работников торговли, которые создавали капиталец не воровством, а манипуляциями товара: ты - мне, я - тебе. Дефицит. Высшего качества и дешевевший. И вокруг - система нужников. Неподсудно, прибыльно, и в уважаемых людях всю жизнь. Но насколько понятна мне Зинаида, настолько аб¬солютная тайна ее муж Федор. Да простит меня Бог - он для меня персонаж шпионского фильма: мрачный, нелюдимый, недобрый часто даже к Зинаиде, которая его обожает, скупердяй редчайший. Здоров тоже редчайшим здоровьем, но... инвалид. Зинаида говорит: сердце.
Но настоящий сердечник, проживи он в трудовом режиме и напряжении Федора даже не день, а несколько часов, просто пал бы посреди двора, как на поле брани.
- Да, любопытный вьюнош. Говорят, уехал в Москву. Вернется, пооб¬щаемся.
Они спустились вниз, Елена Дмитриевна провожала Глеба до калитки. И когда он уже собрался открыть ее, вдруг спросила:
- Скажите, как был убит Иуда?
- Пулей, прямо в сердце.
-А где его нашли?
- Он сидел у себя в избе, у печки, на стуле.
Она вздрогнула и побледнела.
- Что с вами?
- Страшно. Да и нездоровится мне что-то.- Она сцепила руки, и Глеб увидел, как они мелко дрожат.
- Может, нужно помочь?
- Нет, нет, благодарю. Загляните ко мне, если будет время и же¬лание.- Глеб видел, что говорила она с трудом, потому что и зубы начинали стучать, будто у неё начался озноб. Он снова хотел предложить ей помощь, но она, преодолевая дрожь, почти прошептала:
- Благодарю. Всего доброго.
Глеб вышел, не оглядываясь. Было очевидно - есть какая-то связь между этой женщиной и убитым. "Или убийством?"- строго спросил Глеб свой внут-ренний голос.
Он посмотрел на часы и ужаснулся: уже 11. Он совсем забыл, что здесь, на севере, и в июле смеркается почти в полночь. "Наверно, Семеныч уже спит". Он тихонько открыл калитку. У его ног сразу оказался Жулик. Пес поднял голову, и Глеб отчетливо увидел в его глазах укоризну: «Поздно, брат, являешься". Глеб погладил Жу¬лика и тихонько шепнул: « Ты уж извини, больше не буду". Пес про¬водил его до крыльца, а потом отправился в свою конуру. Глеб бесшумно вошел в горенку, и теплые медовые запахи сразу окутали и будто вобрали его в себя. НА топчане была постелена постель, а около стояла табуретка, на которой белел стакан молока, накрытый боль¬шим ломтем хлеба.
Глава 17.
У Максима Семеновича будильника не было, а внутренние глебовы часы дали сбой - видимо, вчерашний день откачал слишком много эне¬ргии; да и чистейший воздух дурманил как снотворное, потому и проснулся он только в начале девятого. Семеныч же из деликатности будить не стал. Так и получилось, что этот утренний сбой в его расписании определил сбой всего четверга. Прежде всего оказалось, что после завтрака, как намеревался, разговаривать было не с кем.
- Ты не шебуршсь очень,- сообщил Семеныч,- У Мышей с утра горячка на огороде, им разговоры с тобой вести некогда. Только в полдень, - когда умаются, квас пойдут пить. Вот тогда и зайдешь. А дачники раньше 10-11 и глаз не разлепят - дрыхнут они.
Сам Семеныч к 8 часам, как добрый крестьянин, уже наработался до усталости: и огород полил, и кур накормил, и ягод собрал, кото¬рыми теперь угощал Глеба". Значит час-полтора есть в запасе, часа два на опрос, а в город в два-три отправлюсь, успею",- решил Глеб.
-Семеныч, я в хозяйстве не очень смыслю. Скажите сами, чем полез¬ным могу заняться?
Семеныч не стал стесняться и отнекиваться, только внимательно по¬смотрел на руки Глеба.
- Ты дрова колол когда-нибудь?
- Колол. Мы в институте часто в походы ходили.
- Добро. Я уж начал, да медленно идет. Вот и подмогни.
Глеб никогда не думал, что тяжелая эта работа может быть такой радостной. Жара еще не началась . Вокруг было умытое росой сверкающее. зеленое царство, а шелест листьев, птичье пение, писки, свисты и : шуршание в траве воспринимались как звуки общего разговора, который вели природа и проснувшаяся после тьмы и прохлады ночи земля.
Дрова Семенычу привезли не лучшие: комлистые березовые чурбаки разрубать было трудно и не с первого раза удавалось. "Как он это
одной рукой делает?1'- сокрушался Глеб и решил, чего бы это ни сто¬ило, переколоть все и сложить в поленницу. Но и этому решений не су¬ждено было _ осуществиться в этот "сбойный" четверг. В начале 11-го у калитки Семеныча остановился всадник в милицейской форме.
- Эй, хозяин, следователь Лунин у тебя?
ОН ничуть не смутился видом следователя, который предстал перед ним в одних плавках:
- Привет, Глеб!
- Сима! Ты что поменял машину на коня?
- Я многостаночник,- засмеялся Сима,- Срочно собирайся в Васильево.
- В Васильево?- удивился Глеб.
- Скорей, все объясню по дороге.
Обливание и одевание заняло пару минут, но когда Сима сказал, что Глебу предстоит сидеть на лошади за его спиной, Глеб малодушно пре¬дложил:
- Сима, Серафим мой светлый, давай я лучше за тобой бегом до Василь¬ева добегу. Ты не на много меня опередишь!
- Ты что, на коне не ездил?
- Никогда,- честно признался Глеб.
Мало того, коней он всегда видел и любовался ими только издали. Теперь, вблизи, перед ним стояло вполне грозное существо, которое, чувствуя его страх, слегка презирало его, а главное - уже в грош не ставило как седока и хозяина. И, может быть, это презрение в глазах, как потом оказалось, прекрасного умного коня, заставило
Глеба не с первого, и даже не со второго раза, но сесть позади Симы, крепко обхватив и почти слившись с симиной спиной. НИ Семеныч, ни Сима не смеялись. Они с детства прошли эту науку и хорошо понима¬ли, как непросто взрослому городскому парню впервые сесть на коня да проскакать пять верст по здешним дорогам.
- Ты, парень, не стесняйся,- предостерег Семеныч.- Если невмоготу станет, слезай. А то потом ходить не сможешь. Мучительными оказались только первые два километра через болота и поля. Потом, уже на бетонной дороге, Глеб приноровился к ритму бега, смог немного расслабиться и даже оглядеться: разбегающиеся к горизонту поля, леса, перелески, река с высоты конячьей спины были намного живописнее, чем из окна машины. Именно потому, что все время и силы ушли на эти преодоления - физические и пространственные - о том, зачем ждали его в Васильеве, он узнал уже почти подъезжая к центральной усадьбе:
- Ограбление Васильевской сберкассы и почти,- коротко сообщил Сима.
Гришу с бригадой Глеб увидел издали. Они явно ждали только его. Поздоровавшись, еще более хмурый, чем вчера, Гриша сообщил:
- Сберкасса и почта водном помещении. И сейф у них один - общий. Вычистили всё. Ограбление наглое. Тебя призвал потому, что сов¬сем не исключена такая штука: одним из фигурантов мог быть твой клиент - убиенный Грибов.
- Как это?
- А вот так это. Эти глупые телки,- Гриша даже сплюнул от злости,- кассирша и почтарка, да баран их начальник сообщили об ограблении только вчера вечером. А ограбили их аж во вторник утром. Как-то - это пока под вопросом, конечно - похоже, замешан тут Грибов. Понимаешь, Алексей- участковый - собрал всех мужиков, что в то утро неподалеку и от почты крутились. У них тут у забора около детской площадки вроде сборного пункта всех Васильевских забулдыг. Место, говорят, удобное: много людей проходит, можно на стакан выпрашивать. Так вот мужики тогда страшно удивились: первый пьяница Грибов с
ними на компанию соображать не захотел, а когда они сами предло¬жили, вдруг заматерился и отошел от них. Решили тогда - заболел мужик: «Чтоб Иуда отказался, да ни в жисть". А еще удивились, чего он в Васильеве торчит, когда у него выходной, а не в Лисине
дела вроде на улице у него никакого не было. Потом они наскребли на бутылку и в магазин двинулись, а Грибов тут у площадки остался. Сколько он тут оставался, они не знают - «плипорцию мы принимали уже в кустах около церкви, а оттуда площадку не видно», - сказал третий из них.
уже в кустах около церкви, а оттуда площадку не видно сказал самый трезвый из них. Короче, очень это похоже на стрему. А ночью это убийство. Может, конечно, совпадение. НО если принять как факт, после ограбления убийство одного из участников - совпадение редкое.
- Да, очень редкое, тем более на таком маленьком пятачке,- согласился Глеб.
- Я с бригадой тут все закончил,- продолжал Гриша.- Словесные пор¬треты составили. Отпечатков множество - сюда прорва своих и чужих приходит. НО ребята обещают потрудиться. И хоть эти деятели,- Гриша опять зло посмотрел в сторону сберкассы,- вторник и среду держали свое заведение закрытым-по техническим причинам, ты ж понимаешь, решили назанимать столько денег, сколько украли, чтобы про кражу не узнали и начальника не посадили,- так вот хоть и было у них закрыто, сами, конечно, залапали все следы. Ну, поглядим. Дело, как видишь, осложняется. Заниматься ты им не обязан. Хочешь, сразу поедем с нами. Думаю, если и связано ограбление с Грибовым, то дружки его- гастролеры. Скорее всего, он знал их по колонии, а мо¬жет, еще и по Москве. Кассу взяли, делиться не захотели. Не исклю¬чено, что он - наводчик. Живет-то рядом. Только Грибов сплоховал: он не зналчто совхозным выдали накануне почти всю зарплату, им досталась ерунда. Может, и из злости его кокнули: ехали за 200 киломе¬тров, а получили-кошке на молоко.
- Как рабочая версия - годится,- заволновался Глеб.- НО, знаешь, Гриша, логика и интуиция мне подсказывают, что искать надо здесь. И людей переспрашивать - Побольше - и здесь, и в Лисине. Вчера я там беседовал с одной дачницей: мне кажется, она что-то знает. Сегодня собирался с другими говорить и опять с ней. Гастролеры. Может быть. НО я здесь хочу оглядеться. Не очень это похоже на пареную репку. Здесь, сначала здесь,- окончательно уверился в сов" ей правоте Глеб.
В глазах Гриши Глеб увидел легкое удивление, а потом снисходи-
стельность: "Парень совсем сосунок, рвется в бой, чтобы раскрыть потрясающее преступление в тверских болотах".
- Гляди, ты вольный стрелок. Рюмил тут оглядеться - тогда гляди сразу в четыре глаза. Но если ничего не выглядишь - не беда. С понедельника ребята возьмутся. Да, Игорь передает: на базаре по-прежнему тихо '. И последнее: вот результаты вскрытия Грибова, дактилоскоп - данные, баллистическое заключение. Жене Грибова скажи, что тело можно забрать завтра с утра.
Глеб обрадовался, что нет нужды ехать в город и на прощание по¬просил:
- Гриш, если можно, запроси дело Грибова и, если были, подельщиков. Хорошо бы скорей.
- Не забывай, ты не на Петровке. Дела-то я затребую, а что ты с ни¬ми дальше делать станешь?
- Там видно будет. А пока пойду знакомиться с потерпевшими.
Они простились, договорившись быть на связи.
* * *
Ограбление совершили двое. Удивительно просто и буднично. Был вторник, 11 утра, когда по телевизору показывали очередную серию "Богатые тоже плачут». Этот фильм из повальной эпидемии мыльных опер в течение часа делал Васильева мертвым поселком. Все, кто не был на сенокосе, приникали к экранам. В то время России и россиянам по¬казалось, что после долгих железных и прочих занавесей они вхо¬дят в широко открытый мир мировой цивилизации и мирового рынка, не очень задумываясь, какого сорта цивилизацию и какого качества рынок сбывают им западные и американские предприниматели в яр¬ких, соблазнительных продуктовых и культурных упаковках. "Мыльные оперы" со всего света начали заполнять телевизионные программы.
«Кушали» все, но рядовому российскому зрителю пришлись по сердцу почему-то именно мексиканские» Первой ласточкой стал сериал "Богатые токе плачут". И повтор её смотрели особенно российские женщины, - как в первый раз. Духовная жизнь Васильевских полукрестьян, полупролетариев сосредоточилась на примитивно-сентиментальных пере¬живаниях бедненьких богатых, которых, конечно же, не могли не пожа¬леть бывшие счастливые граждане бывшей Страны Советов. Теперь вече¬рами, собравшись у подъездов домов на скамейках, как прежде в своих деревнях на лавочках, старые крестьяне и крестьянки обсуж¬дали не хозяйственные свои проблемы, а сюжетные перипетии и ха¬рактеры мексиканских богатых, у которых тоже, оказывается, есть проблемы и беды и которые, как все земные люди, могут из-за чего-' то плакать.
В этот вторник, как и всегда в дни показа сериала, продавцы за¬крыли магазин и умчались домой. Замерли мастерские и службы. В сельсовете бесшумно изнутри закрылись двери- все коридоры опустели-
Грабители и воспользовались этим безлюдьем, видимо, хорошо зная, что оно наступает именно в это время.
Почта и сберкасса располагались вместе - в двух смежных комна¬тах на первом этаже, пожалуй, самого нелепого из Васильевских ар¬хитектурных перлов - помпезного двухэтажного коттеджа. ИМ отвели угловую - в правом углу - часть дома, с отдельным от общего входов, чтобы не беспокоили высокое совхозное начальство и удобно было по¬дъезжать инкассаторам. Второй этаж коттеджа поровну делили сельсог нет и дирекция совхоза.
В этот злополучный вторник работали две молодые женщины: кас¬сир сберкассы Вера Проничева и оператор почты Наталья Ильичева. Их общий заведующий Иван Степанович Кратов, у которого в двадцати верстах от Васильева был дом и хозяйство стариков-родите¬лей, не докладываясь по начальству, укатил на три дня на сенокос, наказав сотрудницам известить его, если срочно востребуют. Но на¬каз этот был чисто формальный - он знал, что в сенокос горячка у всех. Его, действительно никто не требовал, посетителей почти не ни в кассе, ни на почте. С зарплатой спокойно справились: и приня¬ли, и почти всю раздали, быстро справились и с пенсиями. Надобности в начальнике и у них не было. Зато без него и повольничать проще.
Во второй, невидимой посетителям комнате, стоял цветной "Рекорд, и обе женщины, не решившись, как продавцы, запереть двери, зачарованно впитывали вместе со "злоключениями Марианны ее туалеты, ин¬терьер ее гостиной, ее и других персонажей прически, макияж- все, конечно, надо перенять, прикинуть, что изменить в доме - плача и смеясь и не умея объяснить, почему им так отрадно быть невидимыми участниками событий в богатом доме в далекой, никогда и никак не связанной с ними Мексике.
Это не мешало обеим прислушиваться, не откроется ли дверь, и быть готовыми выйти к посетителям. Видимо, не требовалось особой сообразительности или ловкости, чтобы ограбить такую кас¬су и в таких условиях. Манипуляции грабителей представить нетрудно: видимо, один - для неожиданного посетителя - принял вид ждущего и скучающего человека, с газетой или письмом в ру¬ках, пока второй направлялся к двери в комнату с телевизором и встал за ней. Тогда первый перевоплотился в нетерпеливого посетителя. Он постучал по барьеру, отделяющему кассу от общей залы, и весело позвал:
- Девушки!
Вышла кассир Вера. То есть вышло ее тело, глаза оставались прикованными к экрану. Наконец, она обратила их - откровенно недоброжелательные и осуждающие к неугомонному посети¬телю. Видимо, раздражение, что он прервал "такой фильм", помоги ей достаточно точно описать этого человека: « Выше средне¬го роста, очень густые рыжеватые волосы; а усы и борода - темнее. В очках - допотопных каких-то: круглые, в металлической оправе и с металлическими дужками, а когда он поворачивал голову стекла отсвечивали непрозрачным блеском, глаз, поэтому не видно. А из-за бороды и усов непонятно, какой у него рот, да нос вроде прямой, и зубов почти не видно - вроде ровные, не щербатые".
- Чего желаете? - осведомилась Вера.
- О, лицезреть вас, красавица, - игриво сообщил рыжий.
- А серьезно?
- А серьезно, просить вас, дорогая, закрыть дверь кассы и побеседовать со мной.
Вера приготовилась изречь колкости и идти досматривать серию, но услышала, как за ее спиной дверь в соседнюю комнату захлопнулась, разда-лось что-то похожее на Натальин вскрик, затем слышны были толь¬ко звуки фильма. А перед собой она увидела рыжего, уже преодолевшего разделявший их барьер и нежно гладящего ствол пистолета. - Закрой, дорогая, дверь, - вкрадчиво диктовал он. - Умница. А теперь открой сейф. Сигнализацию не трогай, ты же не» маленькая. Перестань трястись. Ты мне не нужна. Мне деньги нужны. Понимаешь? Мани, пененздзы, бабки. Все, что есть.
Вера, безуспешно пытаясь,- справиться с трясущимися руками, от¬крыла сейф, выложила всю наличность. Она знала: там 28 пенсий, два утренних вклада, часть зарплаты комбайнеров. - Сколько? - отрывисто спросил рыжий.
~И все? - разочарованно протянул грабитель.- А зарплата трактористов?
Большую половину выдали вчера вечером.
-Вы ж закрыты были?
Потому и закрыты, что считали - трактористам и комбайнерам.
Ведомости писали. А потом бригадиры взяли раздеть своим. Оставили только для тех, кто на дальних покосах.
Ясно,- грабитель, видно, не очень опечалился,- А теперь, девочка, я соединю вас с подругой в той комнате. Вы поплачете вместе с богатыми еще часа полтора - не меньше. Потом делайте, что хотите. Но полтора часа - молчок. Один наш коллега останется тут поблизости, присмотреть. Ну, а не послушаетесь - не жалуйтесь на
жизнь. - Очень проворно он упаковал деньги в средних размеров не новую спортивную сумку.
- Твоя девушка все поняла? Счастливо, красавицы!
Из комнаты очень неторопливо вышел второй грабитель. Веру поразило, что это был старик. Оба - «ну как нормальные ~ люди»,- негодовала кассир - вышли и неспешно двинулись к автобусной остановке: дневной - автобус приходил через несколько минут.
Женщины некоторое время сидели молча, ошарашенные, перепуганные, потом принялись плакать. А отплакавшись, начали соображать, что теперь делать. В милицию заявлять было нельзя не только из-за угрозы грабителей 5 Начальник уехал по-тихому. И нагорит ему еще больше, чем им. Это чистая тюрьма.
В окно видели, как разворачивался на шоссе в сторону горо¬да автобус. "Этих" все равно не догнать. Да и кто-то же сторожи их. Через час с небольшим Наталья решительно заявила:
-Вот что, Верка. Надо к Степанычу срочно ехать. Как он скажет, так и сделаем. Пока-то никто ничего не знает.
- Кто поедет, ты или я?
- Обе. Я тут одна ни в жизнь не останусь. Вешаем объявление про технические причины - и айда.
- Автобус же теперь через четыре часа только будет.
- На попутках доберемся.
* * *
Глеб слушал внимательно рассказ Веры. Наталья сидела молча, лишь иногда утвердительно качая головой. На их начальника Ивана Степановича Глеб старался не смотреть. И не только потому неприятен бы ему этот человек, что так спокойно пренебрег своими обязанностя¬ми. Осматривая помещение почты-кассы он не уставал поражаться небрежению, в котором находилось хозяйство Кратова и которое стало нормой, и искренне удивился, как могло не быть здесь ограблений до сих пор.
- Вы сказали, что второй налетчик - старик. Как он выглядел? Наташа чуть прижмурилась и, будто вглядываясь, в портрет, нача¬ла:
- Высокий старик. Когда выходили, у дверей уже были, я заметила, что они почти одного роста, старик, пожалуй, чуть выше и в теле больше. Мощный такой. А лицо старое, сморщенное. Волосы седые и густые, ежиком. Глаза такие колючки - от них аж холодно.
- Цвет глаз?
- Не разглядела как-то. Темные вроде. Но сверху нависает такая сморщенная кожа и под глазами мешки все в морщинах.
- Нос?
- Уточкой и весь тоже в прожилках, красный. Наверно, алкоголик.
- Усы или борода были?
- Нет.
- Вы говорите, волосы густые, ежиком. Не мог это быть парик?
- С перепугу определишь разве?
- Не показалось ли вам, что когда-то уже видели этого человека?
- Нет. Память на лица у меня хорошая. Только знаете, я подумала тогда: одежда на нем потрепанная, рабочая, сам старый, а походка мо¬лодая и ходит, как военные - шаг такой четкий и руку при ходьбе отбрасывает, как марширует. Будто в нем все отдельно: лицо от одного человека, одежда - от другого, походка - от третьего. Как-то не прижилось одно к другому. Но, может, просто показалось.
- А вам что показалось, Вера?
Я - ж его меньше минуты и вид ела. Из той двери вошел, в эту выше.
Но у Натальи - глаз-алмаз. И память золотая. Этот старик ее в той комнате держал, пока младший сейф мой чистил.
- Как долго это было?
- От силы 5-7 минут.
- Почему вы решили, что они отправились к автобусной остановке?
- Они дошли до утла и повернули - нам уже не видно дорогу и остановку. Но от угла дорога идет к, остановке. Иначе они поили бы в другую сторону - к магазину.
- А вы уверены, что они уехали, а не скрылись где-то в Василье¬ве?
-Где ж тут скроешься? От нас дорога поворачивает к остановке,
по дороге жилых домов нет. Дцолъ дороги только детсад и фабрика-кухня.
- Когда вы отправились на шоссе ловить попутку, не видели, чтобы кто-то шел за вами? Может, чувствовали, что наблюдают?
- Нет, хоть мы головами крутили, будь здоров! Все думали: сейчас как пальнет!
- По дороге встретили кого-нибудь?
-Только наших, Васильевских. Чужих никого, Все спрашивали, чего мы так рано закрылись. Мы говорили - дело спешное, служебное и ни с кем не останавливались разговаривать.
- Неужели вам не пришло в голову, что своими действиями вы покрывали преступников?
- Как это? - изумились женщины.
- Понятно, что вы не могли позвонить - они перерезали провода.
Но подняться на второй этаж в сельсовет вы могли? И тревогу поднять и позвонить в милицию?
- Боялись мы. У нас дети.- Обе зарыдали.
- Но не испугались же ехать к своему начальнику - даже на попутках?
- Так за него мы еще больше испугались - ему ж тюрьма!
- Лани вы мои трепетные! Пока вы путались, эти двое с деньгами ваших пенсионеров и трактористов сначала растворились в городе, а сейчас, наверно, в необъятной нашей державе. И помогли им вы! мало того, под монастырь подвели и своего начальника: то бы он схлопотал за прогул и безответственность, а теперь за все - и за то, что имеет таких пугливых подчиненных!
- Господи!- одновременно выдохнули обе женщины и заревели еще горше.
Глеб поморщился. На душе было муторно от этой каши из головотяп¬ства, глупости и дремучей безответственности. "Украшений на мо¬ей шее прибавляется. Красивое убийство без следов, теперь красивое ограбление без следов же. Может, еще какой перл подкинет эта глухомань, вместо того, чтобы найти то, ради чего я здесь?"- он пытался иронизировать, чтобы не раскричаться: на этих хлюпающих девах, которым, конечно же, никакое петух никуда
не клевал.
Кратов, до сих пор боявшийся слово вставить, принялся шумно вздыхать и, наконец, выговорил:
- Вы, товарищ следователь, девок не вините. Тут я один виноват, мне и отвечать. Вызывайте перевозку, поедем в тюрягу,- Женщины старухой попрощаться. Я никуда не сбегу - вот они скажут. Пока вор нок прибудет - я уж тут. Разрешите?
Сердце Глеба сжалось. Сколько вот таких безыскусных ротозеев мается по российским зонам. Б их простые будни, идущие ни шатко, ни валко от посевов до урожая, от рождения до свадеб детей, в их вроде бы и добросовестную работу, без которой они и помыслить себя не могут, врывается однажды его величество разухабистый ел чай, и сминается в одночасье наезженная колея жизни и летят по откос и доброе имя, и покой, и свобода.
Глеб, понимая, что для них сейчас он - олицетворение судьбы, сказал строго и спокойно:
- Сейчас вы все отправитесь по домам. Никаких воронков до окончания следствия не будет. И прошу вас без моего разрешения никуда
из дома не отлучаться - ни в город, ни в деревню, ни к соседям.
С работы - домой, и обратно. Вашему городскому начальству я буду рекомендовать не отстранять вас от работы до завершения след¬ствия. Вас попрошу - внимательно присматривайтесь не только к
посетителям, но и ко всем чужим, незнакомым людям, которых увидите в поселке. Понятно?
Все трое эхом повторили "понятно", но не двинулись с места. Женщины приводили в порядок лица, Кратов сидел, бессильно опустив
руки.
Глеб встал.
_Скажите, водители автобуса, что ходит в город, часто меняются/
- Да нет. Их всего двое - Володя и Толик.- Отвечала ему снова Ве¬ра. Наташа сосредоточенно молчала.
- Сколько рейсов в течение дня?
- Четыре: в 6-20 утра, в 11-20, 16 и 20 часов. Это от нас в город.
- Значит, грабители уехали на 11-20?
- Да.
- А знаете,- заговорила вдруг Наталья, верная своей привычке медленно растягивать слова, начиная говорить и постепенно обре¬тая нормальный темп речи,- тогда с перепугу я как-то не сообра¬зила, а вот теперь думаю: неспроста вертелся тут Иуда, ну этот Сашка теть Катин.
- Что значит вертелся?
- Когда ушли эти двое, мы, конечно, к окнам, осторожно так гля¬дим. Когда они за угол завернули, и не стало их видно, мы все выс¬матривали, где и кого они оставили. Только нет никого. Вдруг, глядим, к детской площадке подходит Иуда, сел на скамейку. Поглядел-поглядел во все стороны, потом вытащил из кармана какую-то дере¬вяшку и принялся ее ножичком строгать. А перед этим, мы видели,
он с мужиками Васильевскими у забора стоял, вон там. Мы потом
еще долго, каждая от своего стола все не улицу поглядывали и ду¬мали, где ж прячется этот тип, который стрельнет, если мы выйдет. А типа никакого не было. Может, и не было, а может, в кустах, где сидел. Но кажется мне, что Иуда тут как-то замешался. Я еще вот помню, к нему жена, теть Катя подошла. С сумкой и кошелек ему Д.-Вала, видно, в магазин велела сходить. А он заорал на нее, пос¬лал, конечно. Морда у него и так страшная, а тут глаза выкатил, красный стал. Она плюнула, чуть не на него и ушла. А он еще, вид¬но, матерился, а потом опять стал строгать. Так и сидел. Я не заметила, когда и куда он пошел. Уже когда мы кассу закрыли, на глаза он не попался.
- А вы, Вера, не заметили, когда Иуда ушел?
- Я и не глядела на него. Страсть не люблю я гадость эту, прости меня, Господи. Про мертвых плохо не говорят, да этот уж боль¬но плох.
- Раз уж мы вспомнили убиенного, да и недобрым словом, скажите, за что не любите его так?
- Весь он скверный. Человек скверный, подлый, сосед гадкий - может ночью пойти красть в огород соседский. И муж подлый: теть Катя сколько от него стукушек получала, да плакала. А она ж его кормит да водкой поит, он сторожем в котельной работает, а, ей. Копейки дает.
- Зачем же жиж с таким?
- Так он вначале прямо золотой был - подъехал к ней: и подарочки по дому помогает, и в магазин, и дом в Лисине отделал как игрушку. Мы все радовались за теть Катю. Она на свете одна. А когда она его прописала, подменили мужика. Сначала - он все _уламывал дом лисинский на него переписать, а когда теть Катя отказалась, вовсе озверел. С тех пор и жили как кот с собакой. Он пос¬ле ночного зайдет на квартиру, сожрет, что теть Катя приготовил и на три дня - до следующего дежурства - катится в Лисино. Оно так и лучше. Всем он осточертел.
Когда Вера, уже заперев дверь, опечатывала замки, Наталья, всё больше молчавшая, снова поделилась раздумьями:
Вот еще что свербит у меня в голове, что-то ли я где-то видел:
младшего бандита, то ли он похож на кого, но знакомое в нем что-то - и все тут.
- А что именно знакомое?- насторожился Глеб.
- Сама не знаю. Может, мерещится.
Они проводили его до автобусной остановки, видимо, за¬быв или просто до конца не поняв, что для следствия они подозре¬ваемые, а скорее всего по законам неизбывного в этих краях рус¬ского гостеприимства. А может, подумал Глеб, и не по простоте душевной: он видел, что на центральной и ближней боковой уличках кучками собираются василъевцы - об ограблении уже узнали, начался самый активный, но самый малорезультативный процесс: пост¬роение версий местными умниками и красно баями. Его спутники ви¬дели его своим щитом и защитой - от недобрых языков и сердец, готовых поверить любой небылице и о самом лучшем даже в их представлении человеке, потому что в них живет уверен¬ность, что всяк человек скверен, хорошее же - только маска для Глеб. - Конечно, верю. Потому и не задал ни одного вопроса, который был бы для них еще большим несчастьем, чем тюрьма. Они готовы расплатиться за свой страх, но неверие в их честность стало бы клеймом, бедой на всю жизнь, без всякой тюрьмы. Ох, уж эти русские ротозеи V
Он сдержанно попрощался со всеми троими. Сев в автобус и дожидаясь, пока пассажиры расплатятся с шофером, он размышлял над услышанным и занудно допрашивал свой внутренний голос, Но тот сердито молчал. Глеб понял, что надоел ему смертельно. На счастье, за рулем был Володя,
• шофер, что работал в тот вторник. Но счастье оказалось совсем кро-хотным. Володя помнил рыжего и старика, тем более что рыжий дал ему сторублевку, не взял ни билетов, ни сдачи, а вышли они на первой же остановке • в Кривине. Куда пошли от остановки, не видел - пассажиров почти не было, Володя сразу де поехал дальше. 3 другие дни их не видел
- ни в автобусе, ни в города
Глеб тоже вышел в Кривине. Больше часа обходил дома - сначала, расположенные вдоль шоссе, потом углубился в небольшие улички. Их было
три, и все они выходили почти в лес. Кроме тех, что были на замках,
с/
5 домах беседовал или со стариками или с детьми:- сенокосную пору ни
политическим распрям, ни воле самого высокого должностного лица
ни перестроить, ни передвинуть по срокам не под силу. Кривинцы не видели чужих в селе - ни пегих, ни рыжих. У них в огоро¬де работы по горло, и разглядывать, "то приезжает или уезжает на авто¬бусе некогда.
Только в начале четвертого оказала01" Глеб в дом- старика Ефимыча, который в тот вторник катал мед, умаялся, сидел на лавке у окна и свежий мед запивал колодезной водой
- Видал, видал я твоих пассажиров, парень, принялся обстоятельно
рассказывать Ефимыч.- Точно - рыжи* один, морда бандитская, хоть одет, как наши трактористы. Турист, твою мать - с сумкой через "плечо. А другой старей меня, верно будет. Однако крепче на вид, кряж такой, знаешь?
Без сумки, руки - в карманы. Но рожа тоже поганая.
- Что ж в ней поганого?
- А все. Люди на сенокосе, день в самом разгаре, а эти прохлаждаются -
ни стыда, ни совести. В кусты подались. Небось, награбили на базаре в
лавках своих, деньжищ куча - вот и шляются по кустам. А кто им закуску-то промышлять должен? Мы - крестьяне.
- Куда, говорите, они подались?
- Да вон в эти кусты, - показал Ефимыч,- Да на что тебе эти лайдаки?
Глеб рассказал, кто он и зачем ему "лайдаки". Ефимыч посокрушался, а потом принес из кладовки банку меда, толстыми ломтями нарезал хлеб и придвинул гостю. И хотя Глеб уверял, что спешит и дел у него несче¬тно, Ефимыч не отпустил, пока не заставил съесть хлеб с медом
- Человеку только мед силу может дать. Гляди, может, эти бандюки еще на тебя попрут, так мед поможет - отобьешься.
Запивая это почти, забытое с детства лакомство колодезной вдуй, Глеб действительно почувствовал, как исчезает усталость, и он способен прошагать еще многие километры.
Ефимыч проводил его почти до самых кустов. Это был довольно густой перелесок полосой метров в триста. За ним, через засеянное овсом по¬ле начинался лес. Ефимыч объяснил, что самое ближайшее отсюда село - в пятнадцати километрах - Лучино.
- Но дороги туда теперь нету,- грустно сказал старик,- раньше тут село на селе было, а нынче "неперспективные" вымерли, дома ко¬торые вывезли, которые сгнили, дороги все заросли. Даже тракторы не ездят, надобности нету. Чужой тут в два счета заблудится. В Лучино-то и раньше прямой дороги не было: в лесу километрах в трех поворот была колея тележная, теперь-то к следу ее нет, должно. Я уж годов десть туда не ходил. А чего они в кусты эти поперлись?
- Вот и я думаю, зачем?
- Может, спрятать, ^то награбили? Так деньги-бумажки кто в землю прячет? Дождь пройдет - и прощай, богатство!
- А как они обратно возвращаясь, не видели?
- Не, я потом на огороде возился. Мимо не проходили, а так, специально
- А как же из Лучино в город попадают?
- Ежели из города другой дорого* ехать - на Ущерпъе, так до Лучино с шоссе километра два будет.
Глеб сердечно попрощался с добрым Ефимычем, договорившись, что, если по¬надобится, тот из Кривина проведет его в Лучино лесом. Войдя в кусты, Глеб направился еле заметной тропкой в глубь перелеска, внима¬тельно вглядываясь в траву и посадки слева и справа от себя. Нечасто, видно, заглядывали сюда люди - сочная, высокая трава меж ку¬стами чуть покачивалась на ветру и, казалось, дремала на солнышке, приникая к кустам то в одну, то в другую сторону, навевая и на них сон и покой. И только веселые цветы, названий которых Глеб» не знал, яркие, невиданных оттенков и форм, будто громко распевали хвалебный гимн природе, определившей июль звездным часом короткой их жизни. Не давали дремоте овладеть всем божьим миром и неумолчно стрекочущие, тоже неведомые Глебу, насекомые. Он на минуту забыл, зачем и как он здесь. Его душа без ведома рассудка устремилась к этим травам, цветам и кустам, и он чувствовал, что весь растворяется в заемной: красоте, солнечном потоке в терпко-медовых запахах, в травяном этом царстве, что покачивается в плавных движениях ветерка. На какие-то мгновения исчез человек, его на-звание, его земные заботы. Может, он был листок на березе, а может, этот желтый, цветок, лукавый кузнечик или проворная стрекоза. Глеб не знал, что ему довелось испытать нечастое у нынешнего землянина чувс¬тво соприродности. Он почувствовал лишь беспричинную радость, ему захотелось• лечь в эти травы и заплакать. От радости, от благодарнос¬ти, от переполнявшего сердце неведомого ему светлого чувства. Глеб сел, а потом и лег прямо на тропинке. Через несколько минут, это состояние прошло, оставив в душе тихую радость. «Наваждение!" - он хотел было по привычке проанализировать невиданное свое состояние, но добрый друг Веге запретил. Господь будто напитывал светом и добром его душу, перед тем, как Глеб погрузится в инферну предстоящего ему расследования.
След явью недолгой стоянки он обнаружит метрах в двухстах от дроги, на крошечной полянке, плотно окруженной густым кустарником. Примя¬тая в двух местах трава' указывала, где сидели летчики. А между ними небольшой выжженный кусок травы и немного пепла. Было ясно: это не костер. Просто что-то сожгли, не приминая травы, вокруг значит, не хоте¬ли, чтобы кто-то заметил огонь. Глеб осторожно обследовал все вокруг. Ни окурка, ни клочка бумаги, ни огрызка или консервной банки» 1пало того, едва видные следы вели к стоянке, но никуда не вели от нее. "Могли идти шаг в шаг, а потом за собой поднимали траву. Зачем?" Глеб осторожно походил в нескольких направлениях от стоянки до поля и об¬ратно: трава везде стояла нетронутая. Наконец он уселся на траву около стоянки и принялся: восстанавливать происходившее здесь два дня назад.
- Итак, лайдаки, - ему понравилось определение Ефимыча,- выходят из автобуса и идут к кустам. Здесь что-то не стыкуется. Что? Ну, во-первых, отъезжают от Васильева всего восемь километров. Они заметные. И знают об этом. Почему не боятся? Кассирши могли не послушаться и позво¬нить. И что тут в Кривине, милиции нет. Пока из Васильева или из города кто-то приедет - их след простыл. Потом неглупо: их искали бы в городе, а здесь нескоро. Это худший вариант. А рассчитали лучший: знали - кассирши не позвонят. Почему? Да потому что оставили, а не просто пригрозили оставить "коллегу". Глеб рвал и покусывал "петушки" - помогало думать.
- И значит: или они, посидев здесь, сожгли что-то мешающее, и пошли в Лучино, или по тем же следам вернулись в Кривино. Но и то, и другое не вяжется с этими лайдаками. Во-первых, в Лучино, как говорил Ефимыч, надо дорогу знать, а они явно не местные. "Явно?" – язвительно вопросил ВеГе. "Мне кажется, что не местные,"- поправился Глеб.
-Во-вторых, зачем им возвращаться в Кривино и еветиться?0ни же не могли исключить, что их заметил кто-то.
Ответа не находилось. Глеб призвал на помощь ВеГе. Тот проурчал: "Войти в ситуацию. Они - это ты. Наглый, отчаянный, но тюрьма тебе ни к чему. После ограбления засветились в Васильеве, потом, может, и тут. Сна¬чала пойми, зачем им кусты. Думай!"
- Передышка!- предположил Глеб.- Хоть и отчаянные, но нервы натянуты.
Выпили, сняли напряжение, отдохнули. И это стоит риска? Нет, не то. Пе-пел! Им нужно было что-то срочно сжечь. Небольшое, пепел они переме¬шали, но похоже, это не щепки, не ветки, не бумага. Что?
Глеб ясно увидел налетчиков. Да, в сумке могла быть и водка, и заку¬ска, кроме денег. Их не так и много. А Ефиыыч и кассирши уверяли, что она была довольно объемная. "Одежда!" - хлопнул себя по лбу Глеб. Они тут переоделись и стали уже не местными "трактористами", а обычными горожанами. Скорее всего, джинсы, какая-нибудь майка-рубашка как все, им же нужно было не выделяться. Но если бы они сожгли одежду, пепла было бы больше, а кроме того, запах горящих тряпок могли учуять в Кривине. Пожаров в деревне боятся пуще всего. Нет, скорее всего одежду унесли в сумке. Ребята они опытные и выбросят ее где-нибудь подальше от¬сюда. Тогда что же все-таки жгли?
- Эврика!- вскрикнул Глеб,- Вера говорила, что деньги были в мелких купюрах в плотных
бумажных пакетах. Рыжий, не считая, так и засовывал их в сумку. Значит,
жгли пакеты и обертки банковские. Точно!
- И только для этого выходить из автобуса? В принципе, да. Там пять пакетов, плюс обертки - из окна автобуса выбрасывать их рискованно.
Ну, хорошо, пошли дальше. Осторожные ребятки отдохнули, сожгли паке¬ты и упаковки, переоделись и, может, даже поделили на три части день¬ги. А дальше? Вернулись к шоссе и стали ловить попутки? Этакие двое городских деловых людей. Но...- Глеб всю жизнь стыдился бы, если бы кто-то в этот момент был рядом и видел его открытый рот и глупейше-ошарашенное выражение лица.
- Тупица, Господи, какая же я тупица! Сменили они не только одежду, но и рыжую бороду, парики, грим, и что там еще! И в кусты за этим пришлепали!- Глеб вскочил. И вышли после этого на шоссе, но в другом обличье и, конечно же, не к автобусной остановке. Скорее всего, двину-лись по кустам вдоль шоссе, а это почти в километре от Кривина. Вот почему никого чужого не видели в деревне. И ловили они легковую попутку, Частника с МОСКОВСКИМ ИЛИ Питерским Номером Интересно, что они вроде и не очень торопились. Почему? Ведь водитель автобуса - серьезный свидетель. А чего он свидетель? Про ограбление он понятия не имел. Даже если бы женщины не испугались угрозы грабителей и сообщили в милицию, искать их стали бы не раньше, чем после часа дня. А автобус прибывает около 12, примерно в полпервого водитель оставляет автобус в гараже и до 16 часов свободен. Где он и что 6 будет делать неизвестно - милиции еще найти его надо. Значит, лайда¬ки рассчитали, что у них не меньше трех часов в запасе было, отто¬го и спокойны. И еще какой-то тут расчет. Какой?
Глеб почти бегом двинулся вдоль кустов, рассчитав так, чтобы его ни с шоссе, ни из деревни видно не было. Через десяток шагов он обнаружил неясный, но след. Примятая трава за два дня успела подняться, но не везде, и эти примятины, как пунктирная линия, ве¬ли его все дальше от Кривина и, наконец, оборвались у края кустов. До шоссе было не больше десятка метров. Путь лайдаков он определил точно. Куда они двинулись дальше? В город, скорее всего. А там. А там, понадеялся Глеб, подсуетятся Гришины ребята. Конечно, под¬суетятся: грабители специально двое суток их подождут, издевался над собой Глеб. ДУМАЙ, ДУМАЙ! Итак, куда они двинулись дальше, выйдя на шоссе? В город? А как они долю третьему, если он был на самом деле, отдадут? Где встретятся с ним? В городе? Кто-то живет там или гостит? А если все-таки это местные? Или один местный? Главное - у них было двое свободных суток. Мне не нагнать этих суток. "А может, по приметам, хоть и хилым, ребята в горотделе узнают граби¬телей?"- эта совсем не спасительная мысль - Глеб
хорошо пони¬мал - все-таки помогла слегка расслабиться и принять, как сказал бы Гриша, парадоксальное решение: он решил ехать в противоположную от города сторону- до конечной остановки автобуса- деревни Ванино. Глеб прошагал почти семь километров, прежде чем его подобрал ванинский зоотехниковский козлик.
Глава 18
В Ванино, когда-то большом и богатом селе с церковью и колокольней' ХУП века, и до сих пор жили и не торопились подаваться в город потомки тех зажиточных и степенных крестьян, что построили и крепкие, красивые дона, и проложили еще в прошлом веке дорогу до города, и сады на севере насадили, и лес спасли от нещадной вырубки. Приезжих здесь почти не было, если к кому гости приезжали, начальство заглядывало - чужой человек сразу оказывался на виду. ПО-тому и понял Глеб, что информацию он получит достоверную. Он обо¬шел несколько домов неподалеку от автобусной остановки, спрашивая о своих приятелях, с которыми разминулся и примерно описывая их.
Никто из ваницев не видел таких "ребят". И все же почти два часа, которые он потерял на визит в Ванино, оказались не зря потерянными: из этой деревни есть лучами расходящиеся - теперь уже зарастаю¬щие - дороги, по прямой, через леса, поля и болотистые участки. Они в два, а то и в три раза короче, чем автобусная трасса, и главное ведет даже в те деревни, куда автобус не добирается. И в Лисино то¬же.
* * *
Только в седьмом часу добрался Глеб до Васильева. Зашел к Алек¬сею Рубкину и, хотя тот приглашал его ужинать, а под ложечкой нещадно сосало и от голода покруживалась голова, сначала попро¬сил показать магазин и одолжить рюкзак; без закупки он просто не имел права пользоваться гостеприимством Семеныча, а магазин скоро закрывался. Когда купил необходимые проекты, решил сделать стари¬ку какой-нибудь подарок- гостинец, как тот говорил. И понял, что не знает ни вкусов, ни желаний старика. Спросил Алексея, Тот не знал тоже, но посоветовал:
- Надо купить, что никогда лишним в деревне не бывает.
- Это что?
Инструмент, одежду, обувь.
Инструмент, он говорил, у него всякий есть. Может, одежду?
Вон, глянь, сапоги на подкладке есть. Ценнейшая вещь.
-Да,- подтвердила продавщица, бойкая деваха лет 30,- только вчера привезли, уж немного осталось.
- НО они же резиновые,- удивился Глеб.
-Ха,- засмеялся Алексей,- ты что, думаешь у нас всегда такая сушь? Редкое нынче лето. А ЗНАЕШЬ, ВО ЧТО ПРЕВРАЩАЮТСЯ тут дороги вес¬ной и осенью? Грязюка по колено. Такие сапоги лучше всяких кожаных. Никакая кожа не выдержит мокроты да глины, Бери размер побольше, он старый, ноги в тепле должны быть. Носки подденет - и в са¬мый раз.
Так и купил Глеб "гостинец" Семенычу: приблизительного, но бо¬льшого размера сапоги и две пары шерстяных носков в придачу. А за спину пристроил увесистый рюкзак: останется он еще в Лисине или нет, но доброму его хозяину не придется шастать по болотинам па¬ру недель.
Покупки свои оставил у Алексея, который усадил-таки его за стол. Жена его Лена, улыбчивая, чуть полноватая блондинка, местная жительница, проворно хлопотала у стола, который все наполнялся и наполнялся какими-то тарелочками - с салатами, зеленью, огурцами, а потом в центре его оказалось большое блюдо с тушеным мясом с ка¬ртошкой:
- Вы что, в гости кого-то ждете?
-От ты и гость наш,- как-то вкусно округло окая ответила Лена.
- Да мне и десятой части не одолеть!
-Ешь, ешь,- засмеялся Алексей,- Она все так вкусно умеет делать из простых продуктов, что и оглянуться не успеешь, а уж все умял.
- Конечно, опрыхов да убийц я не ловила, но только знаю: непростое
это дело. Энергии много забирает, потому есть надо сытно и много,- изложила свое кредо жены участкового милиционера Лена. И так это мило и тепло прозвучало в окающем ее говорке, что мужчины засме¬ялись, и Глеб принялся "уминать".
Обед-ужин прошел весело и душевно. Глеб не только поблагодарил, но и с разрешения Алексея чмокнул Лену в щечку, назвав ее ангелом - хранителем сыщиков. Предстояло последнее в этот длинно-хлопотный "сбоечный" четверг дело - навестить Екатерину Ивановну Сухову.
* * *
Васильево было когда-то небольшим селом. В центре его в середи¬не прошлого века богатый купец из Польши, у которого в городе было скобяное дело, решил построить церковь. Прошение он подавал о стро¬ительстве православного храма, построил же Униатский костел, так как сам был униатом, а чтобы не вызвать гнев городских властей, увенчал его главкой - луковицей. Молились же в храме православные всех окрестных деревень. В советские атеистические времена церковь сначала закрыли, потом использовали как склад, а потом она пус¬товала - снега и дожди довершали ее разрушение.
В середине 80-х некий государственный ум районного масштаба решил сделать Васильева центральной усадьбой совхоза. Он добился выделения серьезных государственных сумм из областного бюджете, для чего объявил строительство новых домов в деревне комсомоль¬ской стройкой. Под шумок назначил своего друга директором совхоза.
Человек этот - нынешний директор - быстро сообразил, как решить извечную российскую задачку: оставить целыми овечек и сытно накормить
волков, в том числе и себя. Комсомольскую стройку в Васильеве назвал ударной, показательной для всей Тверской области, и под будущую показуху рванул еще жирный кусок из бюджета, по высокой стоимости оценив свое бескорыстное желание переселить в кирпичные и блочные коттеджи крестьян из неперспективных деревень, озарив их светом цивилизации и дав бесхлопотные городские удобства жизни. Где изыскал - и по какой цене - архитекторов для показательного совхоза, останется, вероятно, тайной века. И хорошо, что останется: они умудрились создать на относительно небольшой территории нелепейшие и разнообразные блочные ансамбли. В одном месте - это небольшая улица из двухэтажных коттеджей на четыре се¬мьи - без дворов, но с крошечными огородиками. В другом - похожие на коровники, безликие и плоские одноэтажные дома на две семьи. В третьем - разбросанные на разном расстоянии друг от друга и в разные стороны смотрящие фасадами - видимо, это должно было изобра¬жать живописный" городской пейзаж - трех - и усеченные строения че¬тырех этажей с почему-то скошенными крышами, Дорог. Ко всем таким "разносмотрящим" домам сделать не удосужились. Поэтому живущие в одних строениях ходили по асфальту, а другие - пробирались через колдобины, лужи и грязь. Эту тайну Васильевской новостройки, вернее, честь ее, открыл, спустя несколько лет, сам директор: асфальт и другие стройматериалы разворовали строители. Они же повинны и в халту¬рно построенных домах. Другую часть тайны - сколько украл сам дирек¬тор для себя и областного и районного начальства,- он открывать не стал.
И все-таки самой большой тайной нового Васильева осталось место строительства. Старая деревня располагалась на высоком взгорке и извечно была окружена болотистой равниной, на которой всегда росла, прекрасная сочная трава - ее скашивали несколько раз за лето - и которую васильевцы считали чем-то вроде сенной своей кладовой. По¬чему именно на этой мокрой равнине нужно было сооружать неле¬пые, да еще несколькоэтажные постройки? Отвечать на эти "почему" и тем более раскрывать тайны никто не собирался. В невиданную за всю ее многовековую историю России - эру демократической безответственности очень бы посмеялись над тем, кто вдруг решился бы ответить за содеянное зло. У директора же Васильевского совхо¬за и у самого с юмором было плоховато, а уж над собой смеяться не позволит - в суд подаст. Да и вообще некогда ему было думать над такими нематериальными, праздными вещами, как ответственность, долг,- чего доброго, еще и до порядочности договориться можно! У дире¬ктора был чуткий слух: эпоха колхозов- совхозов заканчивается. Надо думать о будущем. На жизнь-то он приберег - внукам и правнукам хватит. А вот фазендочку для младшей дочки - из девяти комнат, не считая, конечно, двух туалетов, кухни, столовой и двух теплых остекленных веранд с видом на реку почти на окраине города - надо скорей достраивать. Да и она хнычет, старшей завидует: у той рядом с его двухэтажным домиком в центре города тоже двухэтажное бунга¬ло. И хоть за высоким забором особо не видно, завистники в горо¬де любят чесать языками. Вот младшей и пришлось на окраине устра¬иваться. Зато какой садик там!
... Глеб практически только теперь огляделся вокруг и поразился
архитектурной безвкусице домов и бессмысленности застройки Васильева. Создавалось впечатление, что тут трудилась бригада шизофрени¬ков, у которых буйные психические состояния перемежались со спокойными, и состояния эти воплотились в постройке, форме и расположении домов. Вспоминался райкинский монолог о пуговицах: "Вы думаете это я не на ту пуговицу застегнул? Если на ту застегну, будет еще хуже". Здесь покруче, чем пуговицы, а почерк один. И до каких пор будут процветать в отечестве бессовестность, воровство и безнаказанность. С чувством горечи и бессилия, злости на это бессилие подходил Глеб к дому Суховой. Она жила в "кусте" из трех трехэтажных домов. Конечно же, ей всего-то 70 - она получила квартиру на третьем этаже. «Тренируйся, бабка, тренируйся, Любка,"- вспомнилась дурацкая студенческая песенка. В квартиру Суховой он звонил, уже дымясь от раздраже¬ния. Удивительно, оно исчезло, едва он переступил порог сверкающей чистотой, двухкомнатной малогабаритки. Чистенькие половички, чистенькие дешевые, но светлые обои, самая примитивная, но тоже чистенькая, будто умытая мебель, кровать, застеленная белым покрывалом с горой белых подушек. И везде, на всем лежали, висели, даже в рамочках, явно сделанные руками хозяйки предметы рукоде¬лия. "Чистенькая бедность, прикрытая рукоделием",- определил Глеб. ОН с удовольствием рассматривал все это множество салфеточек, "уго¬лков", связанных, выпитых, сделанных еще каким-то способом. И все это мастерски, красиво - хоть сейчас на выставку. Хозяйка оказалась определенно моложе своих 70 лет: очень подвижная, небольшого роста в беленьком чистом платочке, который подчеркивал нежные васильки на ситцевом платье Екатерины Ивановны. Увидев, что Глеб разглядывает ее работы, махнула рукой, и, блеснув живыми голубыми глазами объяснила:
- Озорство мое. По молодости мы в Лисине вроде наперегонки стара¬лись: кто лучше, красивше, да хитрее рисунок придумает, да сделает.
- Вы, наверно, были самой лучшей?
- Не, наперед меня была завсегда Глафира Морозова. ОТ уж мастерица!
- Я, Екатерина Ивановна, даже робел идти к вам - горе такое, а вы, вижу, мужественная женщина.
- Так потому, что не знаю, печаловаться али радоваться.
- Отчего так?
- Да полезла из Сашки такая чернота да муть, что, может, лучше, что и убрали его со свету. Может, поменьше грехов будет, когда на Суд Божий явится. А дольше б пожил, так, наверно, только в ад и го¬дный был.
Такое восприятие смерти мужа было неожиданным, как неожидан¬ным было и представление Екатерины Ивановны о мере человеческой греховности.
- Я хочу попросить вас рассказать все, что захотите о вашем муже.
НО сначала скажите, вам не кажется, что он мог быть к ограблению
вашей кассы причастен?
- Батюшки светы! ДО этого докатиться?- Но ее удивление быстро пере¬шло в уверенность:- А чего ж еще? НА водку надо было, а зарплаты
почти не плотют. ОН по мелочи-то сопрет, и не покается. У него ж
горло луженое: сколько ни лей, все мало. А без водки он и ходить-
то, наверно, не мог. Как трактор без солярки.
- А теперь, Екатерина Ивановна, расскажите, как вы познакомились с ним, как жили.
- Знаешь, батюшко мой, мне, старой, и срамно-то об этом тебе, молодому, рассказывать. Я, как узнала, что убили его, поплака¬ла, а потом стала Богу молиться, да благодарить, что убрал его - по¬зор мой в старости. Это все от страху. Боялась я одна старость горевать. А он-то поначалу такой ласковый да обходительный, услужливый. Подумала: с лица-то воду не пить, может, Господь мне его в отраду послал. А эта отрада, как прописала я его, другим человеком сделал¬ся. Будто с белого - черным,- Екатерина Ивановна задумалась и стало понятно, что удивляется она сама себе и корит за незрячесть.
- Он появился в Васильеве, почитай, через год, как мы из Лисина перебрались сюда. Пять годов назад. Подрабатывал он - кому что надо делал. Мне балкон застеклил вон до сих пор любо-дорого глядеть. Так и познакомились. А,- махнула она рукой.- Тебе-то это мало интерес¬но. Дура я старая, вот что.
- Он при деньгах был тогда?
- Да какие таки деньги? Голый. Что заработает, то и его. Пить-то не сразу стал. Я его одела-обула, кормила на свою пенсию да с огорода. Когда в котельную устроился, и пить стал, и ругаться, даже драться как-то полез. Так я сказала, что если тронет, кипятком во сне сожгу. Я с ним не скандалила. ОН знал, что говорить много не буду, а сделать - сделаю. Решила я дом лисинский продать, а он го¬ворит: "Сожгу". А я в тюрьму его обещала посадить. Тогда в ноги ки¬нулся, говорит: «Не продавай дом, я тебе буду пол зарплаты отдавать и с огорода лисинского приносить, что надо. Я там стану жить, а ты тут. Если надо чего, приду, помогу". Так и стали жить - я тут, он - в Лисине. он сядет на свой велосипед и тю-тю. Мне и спокойней.
- А друзья у него были, заходили к вам?
- Какие друзья? НИ одного не видала и не слыхала. А заходят иногда дачники - по дороге в Лисино. Передохнуть, чаю попить. Так они ко мне, а не к нему заходют.
- Скажите, почему во вторник он не уехал в Лисино?
- Кто ж его знает? Я спросила, он буркнул что-то, умел. Потом я за хлебом иду- гляжу, сидит на площадке детской, прохлаждается. Говорю: «Хлеб поди купи". А он вызверился и матюгаться начал. Я плюну¬ла, да сама поила. Ой, батюшко мой, чаем-то я тебя чего ж не пою?
- Спасибо, Екатерина Ивановна, я недавно пил. ВЫ завтра можете в город ехать и забрать тело мужа.
-Да как же это я его заберу? На свои и ехать, привозить, хоронить. Где я день и возьму?
Глеб оторопел. Об этом он просто не подумал. Надо решать с Алексеем. Благо за рюкзаком заходить надо. Он обещал Суховой поговорить с участковым, а 1 тот обратится за помочью к директору совхоза. По-прощавшись, Глеб направился к Алексею Губкину. Они быстро догово¬рились, что Алексей возьмет на себя хлопоты о поездке Суховой в город и о похоронах. Взвалив на спину рюкзак, Глеб; направился в Лисино - на этот раз самым испытанным транспортом - собственными ногами. У участкового Губкина служебной машины не было, а директор* скую ему "выделяли" только в случаях чрезвычайных и только в преде¬лах рабочего дня, Миссия Глеба ни в один из этих пределов не вмеща¬лась, да и распоряжение о московском сыщике гормилиция забыла сде¬лать.
* * *
Глеба прямой луч солнца - на ночь он забыл задернуть шторку окна. Хорошо еще, что не забыл раздеться, - ну и находило» вчера! Было сень часов, выспался он прекрасно и по тихим стукам и шагам понял, что Семеныч давно встал и, наверно, готовит ему за¬втрак. Оказывается, Семеныч еще и ворчал:
- Коммерсант ты какой, что ли?
- Семеныч, доброе утро! И чего вы спозаранку чем-то недовольны?
- Чего-чего? На кой ты столько покупал да пер пять верст? Роту солдат прокормить можно.
- Семеныч, простите, если не угодил.
- Да не о том я. Денег-то сколько извел, они, что у тебя казенные?
- Казенные, казенные,- соврал Глеб.- Я вам еще гостинец купил, да боюсь и показывать, может, тоже не угодил?
Семеныч сначала не понял, что Глеб: дурачится, делая вид, что не понимает, почему ворчит СТАРИК, но теперь и сам включило» в игру:
- Давай поглядим, а то и с гостинцем покачу.
Глеб вчера вечером хотел поставить сапоги перед постелью спящего Семеныча, но решил вручить утром - а вдруг сапоги окажутся малы? ОН вытащил их из-под лавки в сенцах и поставил перед Семенычем. Тот обрадовался, но виду не подал - игра продолжалась - и стал приди¬рчиво оглядывать:
- Качество вроде достойное.- А потом не выдержал и обнял Глеба за плечо:
- Спасибо тебе. Ценная вещь в наших местах, и сапоги, и носки оказались впору. За завтраком, видя, что Семеныч все-таки стесняется - потратились на него, Глеб рассказывал смешные истории из институтской жизни, а потом, сделав заговорщицкое лицо, рассказал про свою тайну, о которой, сказал он, будет знать только Семеныч.
- У меня друг есть - господин ВеГе.
- Это какой же он нации?- заинтересовался Семеныч.
- Хм, да я как-то не интересовался,- сдерживая смех, ответил Глеб.
- Что господин знаешь, а нации какой - не знаешь.
- Понимаете, Семеныч, он не обычный господин. Мы дружим с ним с тех пор, как я себя помню. Часто ссоримся. Потом миримся. Я задаю ему кучу вопросов. На самые трудные он старается отвечать. Но чаще он презрительно молчит, когда я ему досаждаю. Или начинает мне задавать вопросы, на которые я ответить не могу. А иногда он мне здорово помогает. Самое же главное - мы с ним никогда не расстаемся.
- Как же так? А чего ж ты сейчас без него приехал?- Семеныч все еще не понимал.
- А я и сейчас с ним, вернее он со мной.
Вид у Семеныча был совсем растерянный.
- Семеныч, милый, я немножко как бы пошутил. Господин ВеГе – это мой внутренний голос.
- Тьфу ты,- Семеныч был раздосадован,- Это что ж такое – внутренний голос? Колдун ты что ли?
- Нет, я не колдун, не экстрасенс. И что такое внутренний голос - ник¬то определить не может. Одни говорят - интуиция. Другие - подсознание. Еще считается, что это как бы информация из космоса, вроде Бог подсказывает. НЕ знаю. У меня это так: например, мне излагают какое-то событие. Я слушаю и представляю его. А потом вслушиваюсь в себя. КАК БЫ ПЕРЕПРОВЕРЯЮ это событие. И понимаю, что в нем, пра¬вда, а что нет. Вот это "понимаю" я и называю "господин ВЕГе". Понятно это, Семеныч?
- Вроде и понятно, Значит, и у меня такой господин внутри водится: всегда знаю, когда мне человек врет, чувствую хорошего человека и знаешь - это тоже моя тайна - я, кажись все про птиц, зверей и растений понимаю. Ты вот видел - у меня мух в доме нет, а у дачников наших все комнаты липучками мушиными обвешано и все равно мух полно. Знаешь почему? Я им говорю; "вы, ребятушки, гуляйте на свободе, на улице, а в горнице я живу, не мешайте мне". Они и слушаются. А пчелы - те вообще разумные: я им загодя, когда мед собираюсь катать или осенью мед закладываю на зиму, говорю: « красавицы мои, уж про¬стите, покой нарушу ваш, потерпите". Они и терпят, ни разу ни одна меня не укусила. Иногда только садятся мне на руки - я перчаток-то отродясь не надеваю - и ласково так ползают по рукам. Это они мне свое расположение показывают. Да что там пчелы, да птицы. Я же не моги утром, как встану, не поздороваться со всеми в саду - огороде. Отвернутся от меня, а то и вовсе завянут. А беседовать со мной - страсть как любят. Поговорю с ними, они так стараются расти, да урожай давать - мне ж стыдно молчком на огороде быть,- Семеныч немного застеснялся своей откровенности.
- Ну, Семеныч, теперь я знаю, почему в вас такой влюбленный: у нас с вами общий друг- господин ВеГе!
Семеныч засмеялся, а Глеб попросил:
- ПРошу вас, сходите к Мышкам, я б часам к 10 зашел к ним, пусть пре¬рвут свои огородные страдания. А я пока прикончу ваши березовые нестандартны - и кто вам удружил такие дрова?
- Спасибо скажи, что вообще привезли.
Глеб успел-таки переколоть "фигурные" чурбаки и облиться холодной колодезной водой, прежде чем в 10 часов оказаться у дома сестер Морозовых. Складывание дров в поленницу оставил на вечер; в плане дня у него значились визиты ко всем лисинским дачникам.
Глава девятнадцатая.
Их дом внешне походил на другие в Лисине, видимо, трудилась одна бригада плотников: они не только ладно и добротно обшили рубленые избы, но украсили их резнями крылечками, ажурными наличниками и фрон¬тонами. Когда же Глеб переступил порог дома Морозовых, понял, почему их прозвали Мышки. Сени, небольшие терраска, кухня, кладовая сверкали чистотой и, хотя имели невысокий потолок, были уютным наполненными
множеством полок, на которых стояло еще большее множество банок, кувшинов и кувшинчиков, и вызывали представление о теплой надежной мышиной но¬рке. Это впечатление довершали сами сестры - все три невысокие, юркие, этакие снующие, несмотря на преклонный возраст. Когда Глеб вошел, все они усердно трудились: одна копалась на грядках, другая хлопотала в сенях, третья стрясала обед. Лицами Морозовы не были схожи, но одинаковость их реакции - на человека, событие, явление - неизбежная у давно вместе живущих людей, позволяла безошибочно определить: сестры. Глеб помнил рассказ о них Максима Семеновича.
Мышки родились и всю жизнь прожили в Лисине. Родители - колхозники. Отец вернулся с войны без руки.
- Но Игнат не печалился. Он был отменный пастух.- На удивленный взг¬ляд Глеба Семеныч подтвердил: - да, да, отменный. Пастух - это талант, если хочешь. Думаешь, взял кнут в руки и ходи, пощелкивай, если скотина от стада отбивается, да посиживай, поглядывай, чтобы не поле не вы¬шла, посевы не затоптала. Нет, душа моя, Пастух должен любить скотину, всю, что в стаде,- как свою собственную. Вообще живность любить. Это раз. Должен лес, поля, всю округу досконально знать, где какая трава – полезная или вредная для скотины. И все это тоже любить. Государственным человеком быть. Это два. И тогда выгонит он стадо на луговину на рассвете, а к полудню подгонит к опушке, чтобы скотина в тени отдохнула перед дойкой дневной, молодых листиков поела, и травку на опушке потоптала - это молоку витамины, а человеку и лесу - грибы да ягоды, цветам - опыление. Коровы прямо истекали моло¬ком, когда Игнат пас.- Воздав должное памяти Игната, которого, видно, очень уважал, Семеныч продолжал рассказ о Мышках.
- Девки, родились до войны - одна за другой через два года. Успели и, за палочки поработать, и, когда колхоз окреп, на ноги встать. Трудяги они были безотказные; но вот счастья бабского как-то на всех троих не хватило. Старшая - Глафира - выскочила замуж сразу после школы, лет 17.
Двух сынов родила, вырастила, женила, мужа схоронила и в старости к сестрам подалась. А со средней и младшей вот какая вышла история. В молодости у обеих женихов почему-то не было. И с лица они ничего, - не хуже других, и работящие - а не сватались. И вот когда средней Катерине уж лет сорок было, - а она в самом соку, лучше даже, чем в моло¬дости - начал за ней ухаживать мужик из соседней деревни. Вдовый, самостоятельный. Катерине он тоже приглянулся, тут началось! Младшая Нас¬тасья - ей 38 сровнялось - принялась скандалить, да как! И мужика того поносила, и сестру не миловала и заявила, что, если Катерина за¬муж за него пойдет, повесится. Думали, подурит, да перестанет. Нет, не перестала и никак понять не могли, в чем тут дело. А угроза была не-шуточная, Настасья девка, отчаянная, характер крутой, властный – обе старшие сестры подчинялись ей с детства, да и вроде в семье главной была она. Вредная Катька уж что ни придумывала, чтобы обмануть сестриц и на свидание сбегать. В 40-то годов! Так несколько лет и тяну¬лось, пока мужик не поставил вопрос ребром: "Я или эта ненормальная Настасья". Катька и боялась, и любила сестру - ее и выбрала. Но с тех пор стала понурая какая-то - будто душу из нее вынули. А вскорости Настасья заболела. Как-то вдруг упала на похоронах в обморок. Хоронили мы нашего лисинского парня Николая Струкова. Самый красивый был в деревне. И головастый, и рукастый. Все природа ему дала. А он лет в 20 рюмки начал считать, потом на стаканы перешел. Не буян, добрый и смирный даже пьяный, - а ни профессии, ни образования. Так, мотало его - то в город уедет, то опять в деревне объявится, делает, что попросят. Пьет. Так и жил. Уже за 30 ему было. И тут напился, а потом на спор в пруд полез, чтобы руками рыбину поймать. Что там случилось - сердце или ноги свело - только откачать не удалось. Похоронили Нико¬лая, а тут Настасья на очереди: как хлопнулась в обморок, так несколько дней без сознания и лежит, врач определил горянку и сказал,
что состояние тяжелое. Потом в сознание пришла, но еще качалась между жизнью и смертью. Однажды вечером - ей было особо худо - позвала сес¬тер:
- Я, наверно, умру. У Бога просила и прошу прощения. И вас хочу про¬сить: простите меня, сеструшки. Виновата я очень перед вами, особенно перед тобой, Катерина. Позавидовала твоему счастью, вот и разлучила вас с Василием. А еще потому, что, если б осталась одна, все бы узнали о моей несчастной любви.
- Твоей любви? - изумились сестры.
- Ему еще 16 было, когда все началось.
- Кому?
- Николе.
- Кому?
- Николе Струкову. Тогда на сенокосе затеяли в догонялки играть. Знаете, поди, он уже тогда рослый и сильный был.
Настасья говорила с трудом, то быстрее, то медленнее, сильный жар зас-тавлял ее то и дело менять поздно даже в таком состоянии лицо ее ос-ветилось и похорошело, когда она начала рассказывать о любимом, вспо-миная дорогое время и радуясь возможности говорить об этом после многих лет молчания.- Выпало ему меня догонять. Я спот¬кнулась и растянулась прямо на валке. Он догнал и с разбегу растянулся рядом, обхватил меня за плечи и зачал целовать. А потом сел и говорит: «Ох и сладкая ты, теть Насть! Жалко, что старая!» Старая! Мне 28 было. В тот сенокос мы каждый вечер в кустах целовались - другого боялись, народ кругом. Согрешили уже потом, в августе. Счастье мое дожило только до октября. Потом девки ему голову задурили, потом армия, потом водка. Может, и не забыл он тот июль, - все "сладкая" звал, да что толку? Я все старела, а он вроде таким и остался. Только любила я его неска¬занно, до невозможности. И сейчас люблю. Может, Бог даст скоро к нему пойду. Без него - что за жизнь?
Долго Настя болела. А когда оправилась, как-то сразу стала на 60 го¬дов выглядеть, как сейчас...
Морозовы бросили дела, пригласили в избу и молча дружно уставились на Глеба. В их глазах светилась одна мысль: "Такой молоденький и уж следователь".
- Вы ведь знаете, какая тут беда случилась,- начал Глеб, - может, и не беда вовсе,- окая ввернула Настасья.
Поди ты, греховодница,- остановила ее Глафира.
- Не любили вы покойного, почему?
- Срамник он и человек пропащий, но что пошел, то и нашел,- без тени жалости резюмировала Настасья.
- Загадками говорите, Настасья Игнатовна. Может, объясните, за что не любили убиенного?
Чего объяснять? Вор на деревне первый. Крал все: дрова, инструмент, гусей, курей, уток, даже тряпки. Что плохо положишь - нет, ищи у Сашки. Придешь, а он бельмы свои пьяные выкатит и орет: «Какой твой топор? а я за этим топором пять, раз прошлый год в город ездил, еле достал"
- Да уж, - оживились сестры,- и все-то он подглядывает, да подсматривает, а потом сплетет такую сплетню - вовек не отмоешься. Мы-то по себе не знаем, а говорят, он, если про кого тайное что узнает, прихо-дит и говорит: "Мое молчание стоит столько-то". Грамотный во какой!
-Шантаж это называется, подсказал Глеб.
-Как ни называй, все дерьмовый он мужик.- А вам он сделал что дурное?
-Да как те сказать? Он, когда пять годов тому приехал в Лисино, он со своей бабой еще так, временно жил. Ну и повадился к нам, Глафира ему и приглянулась. Начал он нам помогать. То дров наколет, то крышу покрыл на сараюшке, то крыльцо подправил. Вроде все по-хорошему, а душа ни у кого у нас не лежит к нему. А потом узнали, что потюремщик, он. Глафира аж затряслась
Ты,- говорит,- Сашка, что все к нам ходишь да помогаешь? Мы люди небогатые, платить много не можем, - что сами сделаем, то и наше.
-А я, - отвечает Сашка,- платы и не требую. Я к тебе, Глафира в примаки, в мужья хочу.- Да я не хочу,- отвечает Глафира.- Муж у меня был, один на всю жизнь. Я бабушка давно, может, правнуков дождусь.
- Может, я тоже дед, - не сдавался Сашка 5- что ж, и жизнь на этом кон-чается?
Он ее и упрашивал, и на жалость бил - одинокий, мол, несчастный,- и горы золотые сулил: сбереженья, де, немалые имею. Да не сдалась Глафира. Тогда он, как напьется, стал приходить к нам. Мы его не пускаем, а он орет на всю деревню, что он наш благодетель, и мы ему тысячи должны. Тысячу-то: мы ему отдали за работу. Потом узнали, что он прибива¬ется к богатым бабам, грабит их и скрывается. Вот какой Сашка-то!
- Кто-нибудь дружил с ним в Лисине?
- Никто, хором ответили сестры.
- А с кем он общался больше, чем с другими?
- Теперь тут дачники. Его то один позовет, то другой - руки-то золотые. Сколотить, построгать, построить. Из местных дружбу с ним никто не водит. Иудой зовут. Из старых дачников он все к Федьке захаживал. Только не в дом, а на дворе или на крылечке посидят. Федька-то в дом никого не пускает. Уж какие у них дела - не ведаем, да, говорят, они давно знакомы. - А когда и где познакомились, не говорят? - Да кто ж его знает!
- Ну, а к Сашке часто приходили?
- Он и не пустил бы никого. У него ж наворованное все. Да и не ходил ни-кто.
- В последние 3-4 дня не видели, не навещали его не знакомые вам люди?
- Батюшко мой, нам в дому бы управиться, где нам глядеть за соседями? Да и за две улицы он от нас, Но если б кто был, дачница Люся сказала бы. Она рядом живет.
- Значит с дачниками дружите?
- Дружить-то некогда. А зайдет кто, поговорим, конечно.
- Часто заходят?
- Да не особо. Вот Люська когда забежит. Смешная она, выдуривается, а баба ничего, не злая. Галину мы не любим: вроде с виду культурная женщина, а слова доброго ни о ком не скажет. И завистничает - страсть. И вот соседка наша - Зинаида - тоже завистливая - не дай Бог. А чего за-видовать-то сами люди небедные, да и приторговывают еще...
Глафира приготовилась, видно, долго щучить дачниц, но Настасья нео-жиданно прервала ее:
- Когда Глаша про богатство их говорила, я вот что вспомнила.
Я на дворе чего-то закопалась. Темно уж стало. Вечер тихий такой, жара спала, неохота в избу идти. Присела я на крылечке. Гляжу, из дома Федьки - сбоку, из сараюшки, свет мигнул - будто лампа, а не электри¬чество! потом мужик какой-то вышел - и в кусты - шмыг!
- Разглядели мужика?
- Нет, батюшко мой. Правда, показалось мне, что вроде знакомое что-то в фигуре. А кто - убей, не скажу.
-Когда это было?
- Нынче, что, пятница? Вчера - дрова мы пилили. Во вторник, вечером – в бане мылись. В среду, значит. Точно. Я еще удивилась: днем ни Федора, ни Зинаиды не видала, замок на дверях. Должно, на ночном поезде в Москву укатили во вторник. Подумала, может, вернулись - если в городе были. Гляжу свет в доме не зажегся, да и мужик тот – чего шмыгнул? Шумнуть-то я забоялась - вдруг злодей какой с ружьем.
- Не заметили, что-нибудь нес он в руках?
- Не, в руках ничего не было. Он как-то так руками взмахнул, когда из сарая вылез.
- Говорите, знакомое что-то в фигуре. Что именно?
- Не скажу, батюшко мой.
- Может, сутулится или может он, хромает. Может, очень высокий?
- Росту он среднего. Не хромой и не горбатый. А вот что...
- Ладно. Подумайте. А вспомните, скажите мне, хорошо?
- Отчего не сказать.
-А соседи ваши, не говорили, когда вернутся?
- Так и разговору не было, что поедут. Вроде не собирались. Да знаете, люди они хитрые, деловые, все шито-крыто делают.
Глеб поблагодарил Мышек и покинул уютное жилище сестер, не переставая поражаться, как и у Екатерины Ивановны Суховой, обилию салфеточек, скатерок, узорчатых вышитых полотенец, которые были наброшены на все, что стояло, лежало, было. "Цех народных промыслов",- подумал Глеб и вспомнил рассказ Суховой: Глафира Морозова была лучшей мастерицей в Лисине. И все-таки он очень пожалел этих старых сестер. Наверно в эти вязанья и вышиванья, в эту озабоченную запасливость ушли и нежность, и любовь, и нерожденные - по крайней мере, у двух сестер - дети, и то счастье, что предназначалось им природой, Богом и которое почему-то не при¬шло к ним. Что помешало? Война? Все устроительство российской жизни или Ее величество Судьба? И вообще, почему так, а не по-другому распорядился Бог тремя этими жизнями, слив их в единый, едва развитый дух?
* * *
Преодолевая заросли крапивы и травы, Глеб продвигался к дому Брыкиных, неожиданно остановился и услышал, как надтреснутым контральто женщина негромко, но гневно кого-то материла. Запас этого языка был явно невелик, но она удивительно искусно варьировала ругательства. Глеб смутил¬ся, но не удивился. Эпидемия мата поразила россиян дару лет назад, и все-таки женский мат воспринимался как оскорбление слуха и посягательство на чувство эстетического. Глебу было любопытно увидеть женщину, а еще более того, к кому обращала она свое негодование и кто так безропотно внимал бранному потоку. Он раздвинул передние заросли и чуть не расхохотался: в гамаке возлежала полноватая загорелая женщина лет 45 в фиолетовом ореоле моднейшей прически, ее руки, венчаемые фиолетовым, под цвет волос маникюром, нежно поглаживали жирнова¬тый живот, а серо-голубые глаза метали искры праведного гнева на пону¬ро стоявшего перед ней белобрысого мальчишку лет 12, который, держа за ногу утенка с откушенной головой, помахивал им в такт речениям жен¬щины. Отделив серию матерных вариаций от слов значимых, Глеб понял, наконец, причину материнского сокрушения: мальчик- сын женщины, не заг¬нал утят вовремя во двор, и» какая-то сволочь в пруду" откусила бедной птице голову. Посему быть ему, Петьке, вечером битым хлыстом - "да, да, тем, что Пурша луплю"- злокозненно подтвердила женщина и велела Петьке идти ощипывать утенка.
Глеб понял, что женщина и есть всезнающая Люся. Он постоял немного в крапивных зарослях, в растерянности соображая, как вести себя, если на этом языке она заговорит и с ним.
- Не имею ли я чести лицезреть дачницу Люсю?- галантно обратился он к ней.
- Ну, да, это я,- заинтересованно принялась разглядывать его Люся.
- А вы кто?
- Я следователь по особым делам Поликов, можно Глеб.
- Ой, жутко интересно,- оживилась Люся, выпихивая из гамака сначала живот, потом всю себя.
«Слава Богу, может изъясняться без мата», - подумал Глеб.
- А я Людмила Васильевна Брыкина. Может, в дом пойдем, кофе выпь¬ем, с чем найдется?- предложила Люся, закатывая глаза и видя себя жутко интересной дамой".
Дом Брыкиных был просторнее, потолки выше, нежели у Мышек, но Глеба поразил контраст предметов, которые окружали Люсю: кофе «Nescafe classic» и коньяк «Napoleon» на яркой сирийской скатерти, последняя модель элек¬трокамина и примитивно, грубо сколоченные стулья, кровати, стол в ореоле множества салфеточек, кружевных накидок, аляповатые шторы с рюшами, вырезанные из журналов фото актеров и обнаженных мужчин и женщин, прикрепленные кнопками к стенам. Ни фикусов, ни мурлыкающей кошки не было. Был вполне современный мужественный пес овчарка Пурш, которого выводили гулять утром и вечером, но не отпускали, как многих собак в деревне, в наморднике на свободные прогулки. Пурш сторожил дом, в тоске и мраке пребывая в хозяйственной пристройке.
Глебу пришлось выслушать монолог Люси о многотрудной ее жизни с му¬жем, который умеет зашибить деньгу, но совершенно не знает тонкого с такой как она женщиной обращения, и даже косит глазом на молодень¬ких баб. Глеб исхитрился вклиниться в крошечную паузу ее повествования:
- Вы хорошо знали Александра Петровича?
- Александра Петровича?
- А, ну да, Сашку. Соседи. Он, что ни попросишь, сделает - за водку. Но мужик, честно скажу, противный. Когда ни погля¬дишь, все тут крутится: подслушивает, высматривает. Все про всех, знает. Но жалко, конечно.
- К нему много людей приходило?
- Нет,- сказала, подумав,- Никто к нему не приходил. Он ко всем лазил. Только я уж стреляный воробей. Не углядишь - сопрет что-нибудь непременно.
- А на днях никто не приходил к нему? Может, не знакомый вам? Или спрашивал кто?
- Ой, подождите! Точно. Уже стемнело, рыжий к нему этот шел. Я Петьку спать уложила, света не зажигала и сидела у окна - после жар¬кого дня приятно, прохладно, медом пахнет. Еще подумала - чего оглядывается? Идет за ним кто, что ли? И в дверь вошел, как нырнул.
- Вы видели его лицо?
- Видеть-то видела, да не запомнилось. У него в пол-лица борода. И волосы такие рыжие, вихрастые, на лоб падают. А сверху шапочка такая матер¬чатая, с козырьком.
- Как вы узнали в темноте, что он рыжий?
- Недалеко от Сашкиного дома - фонарь. Этот мужик, когда подходил к дверям, и оказался под светом.
- Когда это было?
- Сейчас посчитаю.- Она пошептала, заги¬бая пальцы и удовлетворенно качнула головой.- Во вторник. Я вымылась и делала маленькую постирушку. Володька поддатый спал.
- Время не припомните?
- Петьку я уложила в полдвенадцатого - "Маяк" проподмосковил, и я его на самую тихую сделала. А мужик шел вскорости - может, минут через 10-15.
- Этот человек потом вышел от Сашки?
- Не видела. Я еще час сидела, в полпервого выключила приемник и пошла спать. Свет у Сашки горел, мужик не выходил. М0жет он Сашку и кокнул.
- Вы могли бы узнать этого человека, если бы увидели в Васильеве, здесь или в городе?
- По вихрам, конечно.
- А если бы постригся?
- Нет, лица, говорю, не разглядела.
Глеб поблагодарил и вышел. «Бесценно ваше сидение у окна, дачница Люся. Тогда что же получается, вы снова правы, господин ВЕГЕ решив плясать от печки под названием Лисино?
Итак, похоже оператор Наташа не ошиблась, и Сашка как-то замешался как она сказала, в ограблении. И Гриша провидец. Рыжий пришел к Сашке вечером. И был долго. Значит, действительно, подельщики? И значит, не гастролеры, а местные? Не факт. НО если подельщики, Сашку убил рыжий? НЕ поделили награбленное? А где третий? А может, кто-то - например, третий,- следил за рыжим и, воспользовавшись его визитом, убил Сашку? Уже после ухода рыжего.
"Думай",- приказал себе Глеб. НО ответы зависали. Грим рыжего слиш¬ком ярок, слишком бросается в глаза. ОН был в нем утром, в Василье¬ве, и в нем же он не побоялся явиться в Лисино. А может, это не грим, а настоящие его усы, борода, волосы рыжего цвета. Природа на¬градила. "Папа рыжий, мама рыжий, рыжий я и сам, вся семья моя пок¬рыта рыжим волосам",- вспомнил он где-то слышанную одесскую песе¬нку. НО тогда это два разных человека! НЕ мог же рыжий сначала ограбить, а потом, зная, что его ищут, явиться в Лисино. «Такое вот совпадение",- пробовал фантазировать Глеб и тут же пресек эту свою фантазию. Чушь: двое рыжих в одинаковых кепках и на одном почти месте. А что если это все же местный тип? Тогда почему не побоялся' в гриме или без грима - после ограбления появиться в Лисине? В голо¬ве застряли слова "местный" и в гриме. Преодолев крапивные джун¬гли, Глеб вышел на твердую тропу и внезапно остановился. Все просто! Ясно, как день! Если грабитель местный, он мог грабить в этом гриме, потом спокойно вернуться в то же Васильеве уже в своем обы¬чном виде. И вечером направиться в Лисино, где должен был увидеть¬ся с Сашкой, но в гриме, в котором его тоже тут не видели, а в обычном виде, может быть, знают тоже. Как версия, неплохо, но где же третий? Может, он подстерег рыжего и где-нибудь в кустах сейчас валяется и его труп, а потом, совсем ночью явился к Сашке и поре-шил и его. Надо попросить Петра Нахова походить завтра вокруг Лисина. А может, раз тот, третий, старик, ему трудно было идти в Лисино, и он дожидается где-то рыжего? Дожидался, поправил себя Глеб. За двое суток они уже поделили Савкину долю. «Думай, Глебуш¬ка, огораживай себя забором из вопросов. И ты, ВеГе, не сачкуй»,- закончил размышления Глеб и увидел, что пока он играл в свою люби¬мую игру "Сыщик- третье лицо", ноги принесли его к калитке Елены Дмитриевны.
* * *
Глеб хотел уже было открыть калитку, как услужливый ВеГе преду¬предил: "С Е.Д. захочешь говорить долго, а ты еще у Наховых не был». Вот молодец, подумал Глеб и, не заметив нигде Елены Дмитриевны, быстро зашагал на параллельную уличку.
Во дворе увидел Галину. В ярко розовом кимоно, в которое буд¬то зарылись то ли павлиньи очи, то ли загадочно поблескивавшие перья всех мыслимых и немыслимых цветовых оттенков, она картин¬но разбрасывала курам пшено, черпая его расписной деревянной, ложкой из хохломской миски. Значит выдуривается, как говорят Мыши, здесь не только Люся, но и жена Петра",- сообразил Глеб. И галинино кимоно, и расписная чашка были так несуразны на фоне добротной русской избы, что Глебу показалось, будто сама изба, как человек, хмурятся от неодобрения.
Галина, давно увидевшая идущего: к ней Глеба и, ви¬димо, решившая, что он уже по достоинству оценил ее грацию и стиль "кантри", высыпала остатки зерна прямо из чашки и преувеличенно качая и без того весьма заметными бедрами, медленно пошла ему навстречу, соорудив на лице такую-то загадочную гримасу.
"Вошла госпожа Скотинина, кобеняся",- вспомнил Глеб героиню "Не¬доросля". Он церемонно, в тон Галине, поздоровался, представил¬ся. Она сообщила, что ее "пчелка-супруг" отпущен на рыбалку - во-первых, чтобы добыть пищу на ужин, а во-вторых, через три дня у него кончается отпуск и сегодняшний отдых он честно заработал на семейной ниве. Дети - на пруду вместе с брыкинскими. А его, Глеба, она приглашает в дом - там и прохладнее, и поговорить удобнее, и ей есть чем его угостить.
Они прошли через чистенькую, просто обставленную кухню в горницу. Глеб, в который раз поразился, как жилище способно точно рассказать о характере обитающего в нем человека. Хозяйкой дома, мужа, детей – всей семейной жизни была Галина. И это о ней рассказывала изба. Рассказывала, что признает она только дорогие вещи и только не отечественного производства. Тахта, два кресла, стол и журнальный столик, торшер, пара стульев и до¬полняющие их занавески, палас, будто наперегонки представлялись: "мы из Голландии, оцените - мы из Штатов, а нас доставили из Фин¬ляндии ". Претендовали на внимание даже чашки и хрустальные рюмки, которые, казалось, выглядывали из резного шкафчика: "Мы тоже не ширпотреб какой!" Окажись Глеб в гостях у нувориша или бессо¬вестного торгаша-барыги, эта дорогостоящая претензия не произвела бы на него впечатления. Но он сразу понял, сколько пришлось потрудиться ручищам Петра, сколько дополнительных ноч¬ных смен протрубить в цехе, чтобы хватило пропитать семью и утолить неутолимую вещевую жажду супруги, "А сколько еще придется!"- грустно подумал Глеб.
- Помещаетесь здесь все?- спросил он, оглядывая комнату.
- У нас еще две летние горенки. А это наша гостиная,- с гордостью произнесла Галина, явно требуя комплимент.
- Нет слов,- развел руками Глеб, выдавливая из себя улыбку.
Галина, не спрашивая его согласия, поставила на стол изящный хрустальный кувшинчик, видимо с водкой, и собиралась приготовить закуску. Глеб остановил ее.
- Галина Николаевна - этого не надо. А вот от чая не откажусь.
Она не стала уговаривать, отправилась на кухню. За чаем поговорили о том, как хорошо иметь свой дом и участок, каких трудов сто¬ит его обработать, но какое удовольствие получить урожай, как жаль, что такой рай, как Лисино, далеко от Москвы.
- Значит, нравится вам в Лисино,- Глеб решил приступить к делу.
- Да, хорошо тут. Только ни одного человека по душе. Единственная культурная женщина Елена Дмитриевна, так она все занята - ни по¬говорить, ни в картишки перекинуться. По-моему, просто нос дерет.
- Она, действительно очень много работает - и в огороде, и за письменным столом, у вас бесценный Петр, а она ведь одна. А с Брыкиными не дружите?
- Вы смеетесь? Не видели, что ли, эту клёпу фиолетовую? Да я детей к ней домой не пускаю - кроме мата да глупости, они там ни¬чего не услышат. А голую ее и через забор видно - ни стыда, ни со¬вести.
- Строги, вы, ох строги, Галина Николаевна.
- Да какая тут строгость? Бесстыдница - она и есть бесстыдница. Что Володька, что она - сопрут и глазом не моргнут. И у соседа, и у друга, и на работе, небось, Вовка-то не зевает: на зарплату проводника не больно разгуляешься. А у них - пруд пруди всего: и вещей, и жратвы, и одежды, и конфеты детям самые дорогие покупают, и водки, и коньяки - и чего только нет. А зимой мы с Петром дома у них были так там дворец - не квартира.
- Скажите, а здесь они с кем-нибудь дружат?
- Да нет, так по-соседски со всеми. Вовка сначала с Иудой чего-то химичил - по-моему, продавал что-то. Да Иуда, конечно, надул его. Потом они уж только на рыбалку ходили, и Петр мой с ними, а потом, совсем недавно - Вовка накостылял Сашку капитально.
- Как вы думаете, если бы серьезная была причина, Володя мог бы убить Сашку?
- Кто его знает, наверно, нет. Он ворюга, но трусоватый, мне кажет¬ся. Жидкий он какой-то внутри. А там - кто его знает! Иуда-то мужик был состоятельный.
- Ну, это вы преувеличиваете. После убийства дом осматривали, ни¬какого богатства у него не было. Как говорят - ни в нем, ни на нем.
- Да вы что? Один крест его нательный чего стоит! Видели?
- На нем не было никакого креста.
- Ну, если не на нем, то на божнице он его прятал, сам мне гово¬рил.
- И на божнице не было.
- Может, спер кто? Крест у него - я таких в жизни не видала. Вот такой большой - расстояние между большим и указательным паль¬цами, которыми Галина показала длину креста, было сантиметров 8-10.- И весь в камнях. Он говорил, драгоценных — в руки-то не давал, только глядеть, а так трудно определить, стекляшки или камни. А сам крест - как из серебряных нитей сверху - и весь серебряный.
- Не нашли мы у него такого креста, Галина Николаевна.
- Может, запрятал куда далеко. Он у него на крученой такой капроновой, нитке был. Поищите еще.
- Попробуем. А не говорил, откуда у него этот крест?
- Он заржал, когда я спросила, и сказал, что "от прабабки наслед¬ство", только, наверно, не от прабабки, а от одной из бабок, с которой он жил.
- Он что же, со многими бабками жил?
- Когда мы приехали, он к нам с Петром часто приходил. То мы его
угостим, то с собой он принесет выпить. Хмелел он быстро, а как
захмелеет, то дальше - сколько б ни пил, вроде в одном виде все,
только трепливый делается. Так вот рассказывал, что до тети Кати у него три богатых старых вдовы было – «ух хорошо я на них нагрелся». Я засмеялась, да говорю: " Около них, наверно, нагрелся? Старая печь хорошо греет". А он: " молодая ты еще, одно у тебя на угле. А я уж в годах. О старости я думать начал, как из тюрьмы вышел. Бабы-то мне давно уж не надо, а вот что у бабы про чер¬ный день запасено, очень даже интересно! Петр ему говорит: «Чего ж ты не выбрал одну побогаче, да и сидел бы с ней, и ей, и тебе хорошо?" "Не,- говорил Сашка,- я человек непоседливый, живой, а они, чуть выпьешь, канючить начинают. И так старая, с ду¬ши воротит, а тут еще пилит. Ну, я перышкам ее сделаю прическу, пообщиплю чуток - и был таков". Петр ему: « Обкрадывал их, что ли. «Зачем так неинтеллигентно? Я проценты за услуги себе начислял»,- ржал Сашка. А потом как-то сказал, тоже спьяну: «На старость-то я запасся. Даже зелененькими имеется». А раз как-то приходила из Васильева тетя Катя, с которой он теперь живет, жаловалась, тс денег ей не дает, а жрет на ее деньги, и пенсии на это не хватает.
- Мы с Петром и говорим ему: " Что ж ты от богатства своего тете Кате не можешь выделить? Или хоть бы зарплату свою сторожевскую ей отдавал". А он сразу разъярился: «Пускай эта старая рухлядь радуется, что я с ней живу!" Зачем она с ним живет - не
пойму - кормит, поит, прописала у себя — квартира у нее в Васильеве.
Дом-то этот лисинский ее, а живет... жил в ней Иуда. Да он еще ей пригрозил,
что если будет ходить сюда или захочет дом продать, он дом-то сожжет. И жил се¬бе тут в удовольствие. Конечно, зелененькие свои, и богатства тут прятал, а не в Ш&Ш&&- тут, что хочешь можно спрятать.
- Как я понимаю, Сашка не очень вам нравился. Ну, а добрые какие-то качества были у него?
- Хотя о мертвых и не говорят плохо, но где ж взять хорошее? Сволочной мужик и все тут.
- Опять строги вы? Дружил же с ним кто-то или в хороших отноше¬ниях был?
- Да никто. Все его сторонились, даже если нужна была помощь – за водку, конечно.
- Значит, и приходили к нему нечасто?
- Ни разу не видала, чтоб к нему приходили. Если надо очень, крик¬нут в окно - или он сам на скамейке сидит. Считанные разы за лето видела, чтобы мушки с ним долго сидели.
- Кто приходил и о чем говорили, не знаете?
- Помню, раз вечером - около месяца назад, Петр приехал на выходные
и мы весь день на огороде копались. Устали и сидели вечером около дома на лавочке. Подошел Иуда, а позднее Федор. Сначала калякали про огороды, у кого что, а потом начали про политику - да как жить дальше. Запомнилось, как Иуда сказал - мне смешно было: "У меня теперь надежный окопчик, я тут и отсижусь, а пока провиантом запасаюсь".
И что Федор говорил, запомнила - потому что я его почему-то бо¬юсь, как глянет, будто все снимает с тебя, да еще и треснет чем-нибудь: «Как ни крути, говорит, не играй приставками - пере- стройка, не-, до-, за,- полу,- сверх,- под-, - все равно корень-то не меняется: стройка. А я уж все построил. Я инвалид теперь, и мне жить надо. Как хочу".
- С Иудой и Федор не дружил?
- Что не дружил вроде ясно. Но то ли я слышала, то ли сама поняла,
что они в хороших отношениях были, но на людях не показывали, думает¬ся мне, деловое у них там что-то: купи - продай. Но точно не знаю.
- А вы сами с Федором мало общались?
- Мы друг к дружке не ходили. Федора я и боялась, и интересно было, что за овощ он такой. Много чего я приметила у него. Он тот еще инвалид.
Вот вы, молодой и сильный, да? А можете поднять, скажем, мешок с мукой? Так, килограммов 70-80?
- Вряд ли. Байдарку в 40 килограммов поднимал и нес, когда в походе бы-ли, а больших грузов таскать не пробовал,
- А он мешок этот как пушинку кинул на спину и несет себе. А у инвалида-сердечника, настоящего, конечно, и от 20-30 килограммов начинается отдышка, а то и приступ. Я два года в кардиологическом центре няней работала, знаю, что такое сердечник. Симулянт этот Федор и больше никто.
- Как же он тогда переосвидетельствования проходит? Это раз, а то и
два в год?
- За деньги все можно сделать.
Глеб промолчал. За большие деньги, действительно, можно сделать все.
- Он еще и браконьер отменный, не унималась Галина.- Сколько он лосей завалил, птицы перестрелял!
- И не штрафуют его?
- Да вы что? Он с егерем вась-вась. Подпоит его хорошенько, а может, денег даст - и все в ажуре.
- Вы говорили, с Иудой у них торговые отношения были. А что Федор мог покупать или продавать?
- Вот этого не скажу. Мраком тут все покрыто. Но, думается мне, крупные у них были дела. Я вот только что заметила: Зинаида говорит, что Федор ушел на рыбалку, а ни на прудах, ни на речке нет его - наши ре¬бята там постоянно крутятся. А вечером он идет по деревне со стороны реки, за спиной у него короб такой специальный для рыбы и спиннинг в руках. И короб этот, видно, тяжеленный - рыбы тут в округе столько не поймаешь. И Зинаида проговорилась как-то. Я зашла на следующее утро, как Федор с рыбалки пришел. Говорю: «Не продашь ли немного рыбы?" А она: «Ты что? Сама б не отказалась рыбки поесть. Федор принес пару карасиков, так только коту и годны были". А он вечером еле пер свой короб. Темные это все дела и сам Федор мужик темный, по-моему. Только хитрый он страшно и концы в воду прятать умеет.
Глеб поблагодарил наблюдательную Галину, едва сдержавшись, чтобы не сказать ей, как нелепо ее кимоно, хохломская чашка и весь ее выпендреж назло богатой Люсе, что она милая и приятная без всего этого. «Может, когда-нибудь и будет случай сказать, - главное Наховы - вне подозрений, это ясно",- подумал Глеб и тем
будто отрезал свои впечатления как ушедшее и ненужное. Направляясь к дому Сашки: и собираясь еще раз обследовать жилище Иуды, он недоуме¬вал: "Неужели искали неквалифицированно? Ладно крест - его снял убийца. Но "зелененькие" и другие "припасы" на черны" день, о которых он гово¬рил Галине?"
* * *
Изба Сашки встретила Глеба затаенной тишиной и затхлостью давно не убиравшегося и непроветриваемого помещения. Он решил пока ничего не трогать, хотя после дактилоскопии это значения уже не имело. В сенях он взял табуретку и, усевшись посреди избы спиной к так и оставшейся на полу застылой лужице крови и лицом к окну, приготовился войти в образ Сашки.
"Я проныра, циник, хитрец и скупердяй. Пьяница, но не до потери рассудка. Забочусь о черном дне и не забываю, кроме водки, хорошо и вкусно поесть и сегодня. Я мастер, Бог наградил золотыми руками. Ношу крест - не в благодарность Богу за его щедроты, и не как верующий, а из суеверия - это следует из рассказанного о нем. Чего я боюсь? Чтобы не ограбили, если у меня есть накопленное. Это раз. Чего еще мо¬жет человек в деревне бояться? Издревле - стихийных бедствий, особен¬но пожара. Это два. Так, стоп",- остановил себя Глеб.- Кажется, я уже понял главное. Золотые руки и страх. Если у него действительно есть похоронка, тайник, он не стал бы ее делать, где другие - зарывать где-то в подполе, сарае. Тем более что зелененькие сырости не любят, не стал бы прятать и в стенах, в каких-то посудинах, шкафу, а вдруг пожар, тогда себя спасать надо. Не успеть, да и тщательно ребята все тут обследовали. А-то если в дупле дерева около дома или в саду. Посмотрю, конечно. Но тоже вряд ли. Мальчишки могут случайно обнаружить, да и молния в дерево может попасть». Глеб переводил взгляд с предмета на предмет в комнате. Кровать, стол, стулья, табурет, шкаф, тумбочка. Все проверенное, простуканное. Он встал, походил и понял, что сейчас задохнется от духоты. Подошел к окну и только теперь заметил, что и зимние рамы не сняты, но и не забиты наглухо и их нетрудно снять. «Если сам ничего не найду, хоть ребятам будет не душно тут работать»,- по¬думал Глеб, уверенный, что повторный обыск необходим, и принялся вы¬таскивать из пазов мох и вату. Рама из целого стекла даже без отверт¬ки легко вышла из пазов. «Как разумно и просто,- оценил Глеб, - дере¬вянная оконная рама просто приставлена к целому стеклу: не надо нарезать ее на мелкие куски. У Сашки не только руки золотые, но и голова на месте. Глеб взялся за обе стороны рамы, намереваясь перенести ее на кровать, и удивленно ойкнул: рама была тяжеленная и на: одних руках ее нельзя было перенести. Он хотел, было поставить ее на место и заткнуть пазы, отказавшись от проветривания, но обратил внимание, что рамы сов¬сем новые, некрашеные - явно сделанные Сашкой недавно». Могут они быть такими тяжелыми?" Прикидка на глаз ничего не дала. Решил сравнить с рамами двух других окон. Они тоже были новыми, некрашеными. Когда Глеб взялся за одну из них, она была увесистой, но он спокойно поднял ее и перенес на постель. Такой же была и другая.
"Значит, сердце Глеба не на шутку частило,- золотые руки в де¬йствии. А как же страх? Ни один вор не додумается. А пожар? Ну, Иуда, ну ловкач! Если пожар, он не бежит к двери, а выбивает стекло и вместе с рамой вываливает¬ся на улицу. Сам спасается и богатства спасает!?
Он быстро закрыл дверь Сашкиного дома и бросился к Максиму Семеновичу. Объяснил, что быть ему одним из понятых. Вторым он хотел бы Петра Нахова, но тот еще не возвратился с рыбалки, и Глеб пригласил Галину. В горячке предстоящего открытия он не заметил гор¬дый победный взгляд, которым одарила Нахова свою соперницу дачницу Люсю.
Семеныч захватил инструмент. Двери заперли, освободили место под окном, и Глеб вместе со стариком осторожно вынули и перенесли на, пол тяжелую раму. Семеныч быстро отделил стекло от рамы и, перекрестись, принялся рассматривать ее. Хитрой была идея, исполнение же - мастерское, но нехитрое; цельные длинные основания были полыми,
сверху тщательно забиты вставными брусками.
Семеныч ловко топориком отделил основания от переплетов, и стал трудиться над брусками. Когда извлек и их, позвал Глеба. "Теперь твоя очередь потеть. Гляди, что там". А там, когда Глеб опроки¬нул длинные прямоугольники бывших рам, загорелись темно-желтым светом рубли царской чеканки, а из рулончика из стодолларовых бумажек падали и падали на пол матовые серебряные полтины начала века.
- И зачем ему, одинокому алкоголику этакое богатство? - задохнувшись, произнесла Галина. И, наверно, вспомнила, каких трудов Петру стои¬ли ее мечтания о мебели и одежде, посуде и всякой житейской разности, и как мизерны эти мечтания на фоне такой внушительной горки настоящих ценностей.
Максим Семенович молчал, но, не спрося разрешения, закурил. Только через несколько минут проговорил сурово:
- Кинул мужик жизнь коту под хвост, и богачество это – потому как на доброе дело не пошло.
Глеб написал обстоятельный акт, подсчитал "богачество". Составили его три тысячи долларовое золотых рублей и 64 серебряные полтины. Нахова и Семеныч подписались. Глеб отпустил Галину, попросив прислать ему Петра, если он вернулся, а сам со стариком сложил Иудины сокровища в мешок из-под картошки, и вместе они отправились домой - предстояло все это во что-то завернуть и уложить в Алексеев рюкзак - «счастливый рюкзак», подумал Глеб, сюда с продуктами, а обратно- с целым состоянием.
Глава 20.
Петр Нахов ждать себя не заставил. ОН уже все знал и без отговорок согласился сопровождать Глеба до Васильева. Глеб заметил, что пеший тренинг последних дней пошел ему на пользу. До Васильева дошли меньше чем за час. Гриши, когда позвонил, в горотделе не было. Де¬журный соединил его с начальником.
- Никакого, брат, от тебя покою нет,- пошутил Петр Фомич, выслу¬шав доклад Глеба.- Хорошо б эта удача счет другим удачам начала. Наряд уже высылаю. Старшему лейтенанту Сорокину все сдашь под ра¬списку - бланк принятия у него будет, подписать должны вы с ним и Рубкин с Наховым. Акт-опись не забудь лейтенанту отдать. Спаси¬бо тебе, Лунин. И удачи!
Час спустя Глеб с Наховым уже подходили к Лисину: "кобеднишный ко¬злик" доставил их к мосту, и Сима, смеясь, предложил Глебу встре¬титься здесь завтра же:
- Ну, если не золото, притащи с собой хоть убивца, и дело с концом!
Шагая почти след в след по узкой тропе среди болотин, которые даже в жару не думали высыхать. Глеб сосредоточенно размышлял и мол — чал, Петр деликатно молчал тоже.
"Если этот рыжий - прежний подельник, за что убил Грибова? Смешно, если из-за взятых в сберкассе денег. НА фоне богачества Иуды - это ... даже не грошики. Из-за креста? Скорее всего, знал, что у Грибова есть запасы, но вряд ли предполагал, что такие. А может быть, знал точно, какие? Но почему убил в день ограбления? Значит не местный. Совместил "полезное с приятным"- чтобы дважды не ходить, принес долю, а убил, чтобы с долей прихватить и остальное. Не нашел, раз¬жился только крестом. Удалился совсем или еще раз придет искать Сашкины сокровища? Придет, если местный. А если нет, на рожон не полезет. Поистине на охоту я сюда прибыл. По ассоциации с охотой в его логические построения вклинился Ленин голос: «Желаю тебе удачно поохотиться. Это резко выбросило его из мира в котроый он погрузился, забыв обо всём. «Ну почему нужно делать из мухи слона? Ведь понимала же она меня до приезда Маринки? Не верить мне? Знает ведь, что я как песик Пфафик привязан... К кому или чему привязан? Кто тебе за язык тянул предлагать свою помощь? Вместо того чтобы с Ленкой в Москве побыть всю отпускаю неделю, ты, идиот, в глушь залез. Чего тебе неймется? - обозлился на себя Глеб.- Нет, бросит меня Ленка. И правильно сделает. Одержимый сыщик с неизлечимой нас¬ледственностью жертвенности. Идиот нескладный,- еще раз ругнул себя Глеб. И расхотелось идти к Семенычу и завалиться спать. «Надо переключить скорости и что-то сделать с настроением. О, Елена Дмитриевна - вот кто мне нужен!"
Часы показывали 22, но было еще светло. Елену Дмитриевну увидел в саду. Она сидела в своей импровизированной беседке: пушистая елка, береза, черемуха и рябина образовали полукруг, посреди которого хозяйка расположила чурбачки из спиленного тополя: самый бо¬льшой служил столом, меньшие - стульями. Издали казалось, что она любуется закатом. Глеб окликнул. Елена Дмитриевна медленно повернула голову, и он увидел в глазах ее слезы. Он смутился, потом нашелся:
- Ну, вот, вы в грустях, а я к вам за хорошим настроением!
Елена Дмитриевна вымученно улыбнулась:
- Сейчас, герр сыщик, отвешу вам несколько граммов хорошего настроения.
- А если бы эти граммы да к чаю?
- Как повелит ваше лучшее в мире следственное ведомство - в доме или здесь пить чай с хорошим настроением?
- Здесь, здесь и только здесь.
Елена Дмитриевна, теперь уже благодарно улыбнувшись, приказала: - Тогда живо за мной, Я займусь чаем, граммами и хлебами, а вы принесете посуду и все необходимое.
Через несколько минут они пили душистый чай из зверобоя и листьев смородины и поглощали оладушки с медом.
- Если вы будете продолжать меня так потчевать, я приживусь у вас, и тогда мне хана.
- Почему же?
- Мама изревнует меня к вам, а Ленка бросит окончательно.
- Ленка – жена? Она вас бросила не окончательно? Он засмеялся:
— Ленка не жена, пока, но мы подали заявление в ЗАГС, всё было хорошо, а сейчас наперекосяк,– погрустнел Глеб
- Почему?
- Она мне не верит. И вообще она несправедливая и ревнивая деваха.
В глазах Елены Дмитриевны заплясали веселке искорки:
- А вы ангел - вас не понимают. Вы обижаете - и на вас почему-то обижаются?
Глеб посерьезнел.
- Я сейчас шел к вам и ругал себя жестоко, хотя, если честно, не очень виноват. Но все как-то сикось-накось сделалось. А теперь не знаю, как из этого выбраться. Мне просто не везет. Ни в чем.
- Ой ли? Может, разберемся?
- Разберемся, - решился Глеб.
* * *
Елена Вишневская была на курсе личностью знаменитой. Потомствен¬ный оперативник. Ее дед, начинавший с рядового, ушел из Управления на пенсию большим чином. Отец и старший брат выросли до важных постов - и тоже начинали с оперативников. Лена участвовала в нескольких операциях, еще учась на юрфаке. Так хотела не столь¬ко она, сколько брат – он до последнего решительно противился ее решению стать оперативником и считал, что труд¬ная, совсем не женская изнанка этой работы, которую она увидит на операциях, снимет романтический блеф с телевизионных «Знатоков» которые "совратили" Лену. А она действительно бредила Зиночкой Кибрит, считала, что гораздо менее талантливые Томин и Знаменский специально "задвинули" ее в экспертизу, чтобы не было конкурен¬та, а сами пользовались ее талантами и интуицией. Лена считала, что ее миссия - стать оперативником высшего класса и заткнуть всех Томиных и Знаменских за пояс. Уже первое участие в опера¬ции, когда Лене было 19 лет, показало: она достойна оперативной династии. Родственникам пришлось сдаться. Брат включал ее, когда было возможно, в состав опергрупп. Сокурсники долго не знали об этом, а когда узнали, над Леной засиял некий героический и загадочный ореол. В поклонниках у нее ходили лучшие парни факультета. Глеб только на третьем курсе перевелся на дневное отделение и когда ему показали "потрясающую герлу", почему-то не потрясся. Симпатичная девушка, но чуть заносчива, неглупая - он слушал ее сообщения на спецкурсе по криминалистике. Последние два курса, что они учились вместе, чаще встречались в университетской читальне, здоровались и расходились по своим делам. Глеб скоро забыл про героические свершения Елены. Два года, кроме Маринки, девушек на свете не было. И она его любила. На четвертом курсе, на практике он впервые участвовал в серьезной операции - после в деканат пришла хвалебная бумага. Со времени окончания университета он считался уже "волком"- оперативником - участвовал в семи опе¬рациях. Когда еще до защиты диплома - примерно за два месяца - из Управления на Петровке пришло предложение-запрос именно на него – Глеба Андреевича Полякова, он не удивился, просто обрадовался: с тамошними парнями работать было интересно, они "не кобенились", как он говорил. Это спасало и от тоски. Маринка вышла замуж за финна и уехала в Хельсинки. Когда он увидел Елену на первом оперативном совещании в Управлении, узнал, что она в его опергруппе, уди¬вился и стал присматриваться к ней. Удивлялся он долго: эта хоро-шенькая девчонка была отличным парнем и оперативником "от Бога". "Как это в ней уживается?» Влюбился он в нее на их первой совмест¬ной работе расследовали убийство женщины – доктора философии. Тогда он узнал, что Ленка влюбилась в него еще на третьем курсе, а его "естественное" приглашение в Управление стоило ей долгих убеждений и длинных речей, которые она произносила перед братом - "губителем талантов от Бога". Она думала, что его убедила страстная мысль, и что и "среди особей мужеского пола встречаются незаурядные сыщики, как Глеб". Но брат навел справки в деканате и узнал о глебовом не бездарном сыскном дебюте. Работать с Леной было одно удовольствие: понимала с полуслова, у нее хорошо работала, готова и не было намека на боязнь трудностей. Глеб рассказал Елене Дмитриевне и о тех тучах, что собрались над головой.
- Все было у нас с Ленкой здорово, мы отпраздновали помолвку – и тут в Москве, вдруг появилась Маринка. Перед самой этой командировкой моей. Чуть ли не с поезда из своих Хельсинок явилась ко мне. Я вернулся с работы, а она с мамой за чаем сидит. История старая и скучная благосостояние и душа не пола¬дили. Первого было навалом, а душа рвалась и страдала: муж не по¬нимал, чужой, занят своей конторой, Маринка озверела от безделья и никомуненужности. И хотя она предала, в общем-то, меня, ста¬ло жалко - страдала и ревела она здорово. Ленке я все рассказал. Ей не жалко было Маринку:
- Этой рабе божьей посоветуй монодиету. На завтрак, обед и ужин одно блюдо - думанье. Она по жизни как козлиха скачет, и все чужие места занимает - на юрфаке в Хельсинки. Может, подумав, еще и станет гомо сапиенс.
Тут, конечно, ревности было навалом, но и правды тоже. И все-таки я сел на телефон, узнавал, помогал Маринке пристроиться взяли ее в районную юридическую контору. Ленка презирала меня откровенно - "за бесхребетность". А я разозлился:
- Не умею бить лежачих, даже если в обиде на них.
Тогда Ленка заявила, что здесь другое:
- Ты просто любишь ее по-прежнему. На лежачего она не похожа - скорее на ходячий манекен в фирменных тряпках.
Короче, мы поссорились капитально. А тут командировка в этот город, а потом эти веселень¬кие дела с убийством и грабежом. Я позвонил Ленке перед отъездом. Хотел все объяснить, помириться, а вместо этого стал валять дурака, говорил, ^то "так себе командировочка, ребя¬та на охоту на кабана зовут". Она ледяным голосом сказала:
- Желаю удачно поохотиться,- и повесила трубку.
- Чего она навыдумывала - не знаю, но мне без Ленки худо, я люблю ее. А она даже во сне мне не снится, - грустно заключил свой рассказ Глеб.
- Знаете, О "ЛЮБВИ ГОВОРИТЬ ТЯЖЕЛЕЕ ВСЕГО, Если вам действительно
хочется разобраться и нужно мое участие, начнем с вопроса - не¬
приятного - и честного ответа.
- Согласен.
- Вы спрашивали себя, может быть, Лена права, и вы все еще любите Марину?
- Спрашивал и долго думал над этим. И вот что обнаружил /Ленке, мо¬жет, когда-нибудь, но не сейчас скажу/: я помог Маринке не только потому, что лежачих не бью, а еще из жажды реванша. - Реванша?
- Именно. Когда она меня бросила - прямо скажем, ласково-противно, я очень переживал и мечтал о чем-то похожем, что и произошло. Правда, когда увидел ее зареванную, жалкую, мне действительно стало ее жалко. Она ведь думала, что я вечный ее пленник, жду ее, прощу, и все будет по-старому. Так вот, жалость - почувствовал, удовлетво¬рение - этакое победное - почувствовал, а любви - не почувствовал.
Вы как-то объяснили это себе?
Прошла любовь. А скорее всего - это была не любовь. Сексуальное влечение огромное - она была первой моей женщиной. Мне нравилось в ней все, и я не задумывался, какой она человек: умна ли, добра ли, да¬же характера ее всерьез не изучил. С ней всегда было как-то ве¬село, шумно, безалаберно - и не оставляло следа ни в душе, ни в голове.
- С Леной иначе?
- Конечно. Я даже анализировать не могу. Просто, когда я называю ее имя или представляю ее себе, у меня на душе делается радостно и спокойно. Я даже пугался - почему спокойно? Любовь не бывает спо¬койной. Потом ПОНЯЛ - ЭТО ДРУГОЕ СПОКОЙСТВИЕ. Я знаю, если Ленка со иной- все будет хорошо, со всем справлюсь. С ней я - красивый, умный, уверенный в себе и вообще лучше, чем я есть себе думаю. Я понятно говорю?
- Да, это очень важно.
- И знаете, нам всегда интересно друг с другом. Мы оба книгочеи,
очень похожи нави литературные, музыкальные вкусы. НА интересную
выставку срываемся, как только есть хоть малая возможность. Оба - бродяги. За последние два года на Ленкиной машине - водили по очереди - объехали многие страны Европы, все наши города золотого кольца.
В прошлом году даже в байдарочный поход сходили - по карельской
Шуе - там 26 порогов, и нешуточных. Ленка - человек отчаянной храбрости, но очень дисциплинирована. И в походе, и на работе. Моя мама говорит, что мы две половинки одного целого.
- Я не очень знаю про половинки, когда говорят о любящих людях. И одинаковые ли это половинки. Как я понимаю, если двое людей любят друг друга по-настоящему, то есть любовью от Бога, то у них од¬на на двоих аура. Один дух объединяет этих двоих. И не важно тогда чей вклад в эту любовь больше, кто из них лучше или хуже. Они пос¬тоянно переливают друг другу добрую светлую энергию, которая дела¬ет прекрасной и их жизнь, и тех, кто рядом с ними. Страшная беда, если кто-то или что-то разорвет или, как говорят, продырявит ауру. Думаю, это тогда говорят: супруги или любящие умерли в один день и час. Или один за другим.
- Ну, смерть- это уж совсем страшно.
- Иногда смерть менее страшна, чем вмешательство злых, черных сил. Какой-нибудь завистник, злодей, гнусный человек может ворваться в мир двоих и разрушить их духовную гармонию: посеять сомнение, неверие или угрожать реальной бедой. И если их аура не очень кре¬пка, обе жизни могут разрушиться еще до физической смерти.
- Разве от этого вмешательства нельзя избавиться?
- Как - вот в чем вопрос.
- Значит внешнее зло сильнее любви?
- Нет, конечно. НО зло всегда застает счастливых врасплох. И не
все мы тогда умеем защититься и оборониться.
- Наверно, Маринка для нас с Ленкой и есть такое зло?
- Думаю, нет. Знаете, Глеб, я пришла к выводу, что средства за¬щиты должны быть внутри - в духовной кладовой обоих любящих. Для себя я назвала их ДДС.
- ДДС?
- Дружба, доверие, самопожертвование.
- А где же любовь?
- Мы же говорим о настоящей любви, у которой одна аура? Так вот получается формула: любовь - это ДДС.
- Но ведь любовь- это одно, а дружба, ваше первое Д- это другое.
- А на чем стоит любовь, как на фундаменте?
- У разных людей он разный.
- НЕ думаю. Основа любви, по-моему, всегда дружба. НО она как бы очень ярко, огненно окрашенная. ВЫ еще* молодой человек, но мне, например не довелось видеть долгу» и гармоничную любовь, основанную на одном сексе, или на деньгах, материальном достатке, на деловых комбинациях.
- Я тоже не верю в такую любовь.
- Значит, с первым Д согласны? А ведь настоящая дружба, как и лю¬бовь, невозможна без доверия. Второе Д формулы. Вероятно, вам с Леной именно сейчас нужно выяснить, доверяете ли вы друг другу? Если нет - вы станете со временем просто добрыми знакомыми.
- Я ей, верю и доверяю, безусловно.
- Так почему в ее сердце недоверие? Наверно, от вас зависит, чтобы она поняла: если не верить друг другу, зачем считать, что есть "мы. Без глубокого доверия есть отдельно "я" и есть отдельно "ты" Подумайте. И над третьей составляющей - С - тоже. Любите ли вы Лену так, что готовы на самопожертвование? То есть ответьте себе на во¬прос: вы или она - ее покой, ее благополучие, здоровье и т.д.- на первом плане? И она должна подумать об этом. Вам может показаться, что я анатомирую любовь, а она нечто иррациональное, неподвластное рассудку, чувство свободное, неземное - никому еще не уда¬лось определить, что это за феномен. Мне тем более не дано да¬же пытаться определять, Все говорят: « Я не знаю, за что люблю этого человека. Люблю - и все". Но, если честно, на уровне подсоз¬нания мы знаем, за что любим. И даже только сексуальное влечение на этом уровне объяснимо.
- Знаете, Елена Дмитриевна, за эти несколько бесед с вами я как-то повзрослел, что ли? Спасибо вам. Я не часто встречал людей, с кото¬рыми, как с вами, с первого взгляда я почувствовал бы себя в своей тарелке. Вам хочется говорить о важном. Вы все понимаете. ВЫ позво¬ляете себе роскошь быть самой собой, без маски и ухищрений. И еще вы очень молоды душой - жалко, что не совпали сроки наших жизней:
я вижу вас девчонкой-сорванцом, надежным "своим парнем".
- Спасибо и вам, Глеб. В детстве я, действительно, была девицей отчаянной и озорной, дружила только с мальчишками и презирала дев¬чонок. Однажды даже заявила родителям, что они противные злюки - зачем выродили меня девчонкой? Наверно, мы берем из детства в жизнь гораздо больше, чем принято думать. А вам возвращаю комплимент: я бы в детстве с вами тоже дружила.
Уже прощаясь, Елена Дмитриевна тревожно взглянула на Глеба:
- Вы очень похудели за эти дни. Семеныч хорошо вас кормит?
- Ну, а теперь вы - копия моей матушки. Ребенок не голоден, аппетит отменный, а похудел - потому что заматерел.
Она ласково - хотя в глазах ее по-прежнему жила грусть - перек¬рестила Глеба:
- Благослови вас Господь!
Глава 21.
В это субботние утро над Глебом навис категорический вопрос: «Что делать дальше?" А ответа у него категорически не было. И тогда он решил пустить в свободное галопирование и себя, и господина ВеГе. "Объявляю себе привал и бездумный отдых до середины дня". Даже не большой еще жизненный опыт позволил Глебу уловить интересную закономерность: если долго и честно бился над какой-то проблемой, делом, испробовал, кажется, все варианты, а решения так и не нашел, нужно это дело как бы отодвинуть в сторону, дать ему отстояться. И через некоторое время решение действительно находится как бы само собой. Глеб так объяснял эту закономерность: «Это Бог помог - за мои старания".
ОН наносил воды из колодца, а потом отправился в лес: Семенычу нужен был запас сухостоя и коры на зимнюю растопку. Глеб обрадовался этой необходимости. Взял тачку и отправился через луговину в лес. Только войдя в него, всем существом осознал: лето, верхушка лето!', прекрасный июль. А до сих пор в сознании он и лето
существовали сами по себе. Глеб не чувствовал себя включенным, вписанным в лето- оно было неким абстрактным фоном, который он изредка замечал, а потом будто проваливался в какое-то необозначенное время года. "Так нельзя,- Глеб осуждал себя за слиш¬ком глубокое поглощение делом,- Ленка права: во мне кураж часто побеждает здравый смысл". ОН строго приказал себе: никаких дум, воспоминаний, даже о Ленке: «Есть лето, красота, солнце, тепло, птицы, вон ягоды и аз грешный, Я пришел в гости к лету и лесу". Ему так славно удалось "погостить", что, когда через два с лишним часа возвращался в деревню, таща за собой тяжелую тачку, плотно набитую сухими ветками и корой, всем существом почувствовал: отдохнул.
У околицы увидел всадника, который выезжал из Лисина. «Неужели опять в Васильево или в город - и на лошади?"- с досадой подумал Глеб, окликая его. Но всадник был незнаком: короткостриженный, темно-русый, с довольно приятным лицом молодой мужчина, как влитой, да¬же немного картинно сидел на лошади, и Глеб не без смущения вспом¬нил свою мучительную - «мешком"- скачку в Васильево.
И даже популярная в здешних местах одежда - холщевые цвета хаки штаны и рубаха - тоже сидели на этом человеке молодцевато.
- Вы не меня ищите?- спросил Глеб, уже зная ответ.
- А вы кто?- приветливо поинтересовался тот давнй дачник? Старых-то я если не по именам, так в лицо знаю.
- Я сыщик на отдыхе - Глеб Лунин,- дурашливо представился Глеб, радуясь, что человек не по его душу.
- Ну, а я из Лысой Горы, пастух тамошний. Валерий Скворцов. Вот в выходной к Григорьевым выбрался, творогу им прихватил, вот их и нету. Говорят, в Москву укатили.
- Да и я их жду. А вы что же, не договаривались заранее?
— А как договоришься? Телефонов нету. А я вырваться редко когда могу. Скотина каждый день есть хочет.
Они перебросились еще какими-то фразами, а потом Скворцов смущен¬но извинился:
- Поеду я. Там мать со скотиной мается. Надо сменить ее, раз
уж погостить не удалось.
- Конечно, конечно. Счастливо вам, вы здорово на лошади держитесь, и, когда Скворцов уже тронулся, спохватился:- А может, мне прода¬дите творог?
- О чем речь! А деньги? Ха! - он отстегнул притороченный к седлу рюкзачок и достал завернутый в холщевую тряпочку творог,- Бери, ешь на здоровье!
Глеб сердечно поблагодарил Скворцова, и они двинулись в разные
стороны.
* * *
- Елена Дмитриевна, набиваюсь на чай. Но сегодня не нахлебником. Вот, - Глеб протянул завернутый в холщевую тряпку творог.
- Ценная вещь. Где достали?
- Пастух Валерий привез для Федора, а так как того нет, я и попросил
продать мне. А он подарил.
- О, у него чудо творог, Надо было купить весь, что привез.
- Он мне весь отдал.
- Так мало? Здесь от силы килограмма два. Вы бы молока у него купили - оно тоже прекрасное.
- Молока он не привез.
- Странно. А что же он еще привез?
- Ничего, только творог.
- Может, он не хотел вам показать, что еще привез - мясо, сливки?
- Да нет, у него был небольшой рюкзак. Когда он отдал мне творог, сложил рюкзак и приторочил его к седлу.
- Ничего не понимаю. Он что же 11 верст скакал на лошади, чтобы привезти пару килограммов творогу?
- А что он обычно привозит?
- Когда я приехала сюда, жена Федора угостила меня замечательным творогом и молоком. Я спросила, где они покупают и нельзя ли и мне присоединиться - мне бы хватило пары литров молока. Она ответила, что нет: им привозит их друг, пастух Валерий живет он в 11 километрах, часто приезжать не может - стадо не на кого оставить, поэтому везет 6-литровую канистру молока, килограммов 5 творогу, да еще несколько килограммов мяса - все в рюкзаке за спиной - а на лошади это трудно и неудобно.
- И как часто он приезжает?
- Примерно раз в две недели.
- Однако аппетиты у ваших соседей! Тогда действительно странно, что се-годня он так "немногословен". Может, был недавно?
- Да нет, пожалуй, недели две назад. Но дело в том, что их дружба очень
деловая: жена Федора Зина работает на торговой базе. Как она говорила, у них только черта лысого нет. Вот она и достает Валерию что-то дефицит-ное. Наверно, и сегодня по делу приезжал. Ну да Бог с ними. У них бартер, у нас чай с гренками. А хотите сырники сделаю?
- Нет. Живо: « творог с гренками и чаем, сладким. Ох, отрада жизни!
Они пили чай на маленькой терраске. На улице был ветер, хотя и теплый. Глеб обратил внимание, что Елена Дмитриевна нервничает и ее внешнее спокойствие стоит ей немалых усилий. Она то и дело поглядывала на часы и, казалось, не она, а кто-то вместо нее произносил слова, вел неспешную беседу с Глебом. Он ни о чем не спрашивал, делая вид, что ничего не заме¬чает. Говорили об огороде, что как зреет, о новостях, сообщенных утром по радио, о способах приготовления чая в разных странах мира - без вся¬кой связи перескакивая с темы на тему.
- Елена Дмитриевна, а вам симпатичен этот пастух Валерий?- вдруг обор¬
вал ненужную вязь их беседы Глеб.
-Честно говоря, он напоминает мне какую-то птицу с поджатыми лапками и коготками внутрь. Не представляю, что будет, если он коготки выпу¬стит. И коготки это или когти? Мне кажется, что он, как и Федор, большой твердый куркуль.
- Почему твердый?- улыбнулся Глеб.
- Потому что само слово куркуль вызывает у меня образ мешка с каким-то тяжелым твердым грузом.
- Честно говоря, этот Федор не дает мне покоя. Расскажите еще о нем.
- Я говорила уже вам, что он фигура для меня загадочная. У меня чувство, что он прикидывается сермягой и работягой. Иногда, видимо, забывается и тогда говорит на хорошем литературном языке. Он един¬ственный москвич, который живет в Лисине круглый год. Хозяин, безу¬словно, знающий, культурный и очень трудолюбивый. Много читает по сельскому хозяйству. Мастер на все руки. От - того дома, что он купил, только остов остался - внутри он все переделал - без знаний сделать это невозможно. Парники, сараи, баня - тоже его работа, не приглашал на помощь никого.
Первое время меня страшно удивляло, что он все и обо всех знает. Откуда? Он редко выходит за пределы улицы, двора. Не любит посиде¬лок на скамейках. НА речку, в лес всегда ходит краем села. И вот однажды я совершенно случайно - заходить я не хотела, постучала, он не слышал, Зинаиды не было - зашла к нему в дом. Смотрю, он стоит у окна с большим морским биноклем в руках. И мне ста¬ла понятна его осведомленность.
И все же самая большая загадка - его инвалидность. Ему года 53-55. ОН, как объявила всем Зинаида, перенес инфаркт и переведен на инвалидность. Когда я в первый раз увидела, как он играючи тащит огромное бревно с другого конца деревни к себе во двор, я перепу¬галась и стала ругать он что, умереть хочет? НО он улыбнулся и про¬должал таскать доски, огромные столбы. Позднее пьяный Иуда объяснил, что дали хорошую взятку за «инвалидность», а теперь дважды в год на переосвидетельствование Зинаида носит не только деньги, но и хорошие подарки.
Честно говоря, чем больше я наблюдаю этого человека, тем все ме¬ньше доброго чувства остается к нему. Он сам спит по 4-5 часов и не дает спать дольше Зинаиде. Черствый, жестокий и недобрый даже к жене, которая по-собачьи ему предана. Он куркуль, который, по-мо¬ему возбуждается от самой возможности богатеть. И чем богаче Они еще немного поболтали, а когда встали, Глеб заметил на столике у окна Библию - она была раскрыта на Евангелии от Иоанна.
- Читали? - спросила Елена Дмитриевна.
- С пятое на десятое.
- А я вот множество раз перечитываю и запутываюсь окончательно.
- Так бывает? Я считал, что Библия проста и ясна всем.
- О нет, как во всякой мудрости, при видимой простоте множество тайного
эзотерического смысла. Но даже самые, казалось бы, очевидные истины,
если их проецируешь на собственную жизнь или "близких, вдруг становятся
проблемой. Вот одна из заповедей Христа в Евангелии от Иоанна в главе 1
стих 13:" Нет больше той любви, как если, кто положит душу свою за друзей своих". Положить душу - значит ли это - совершить только доброе деяние во благо друга? А какое деяние считается добрым? Я считаю его добрым, но кто-то нет. А если, положив душу, совершить злое, объективно злое, но тоже во благо друга? Тогда "положить душу" – не будет ли означать продать душу дьяволу? Или это злое во благо тоже благословенно?
- Интересно. Я не задумывался об этом.
- Не могу постичь ж другие истины. В главе третьей, стихи 20-21: "Всякий делающий зло, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличлись дела его, потому что они злы. А поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны" и дальше в стихе 27:"не может человек ничего принимать на себя, если не дано ему с неба». Если мной руководит самая светлая мысль и любовь к ближнему, конкретному человеку, но я должна - например, нет другого выхода - совершить для этого зло, значит ли это, что оно благословенно небом? Или это дьявольский промысел, внушающий мне, что путь к добру и свету не исключает злого деяния?
- Елена Дмитриевна, у меня мозги ходуном заходили,- взмолился Глеб.-
Это чистая философия. Но знаете, что я подумал? Это же четко выходит на правовые нормы. Наверно, надо брать конкретный случай, тогда будет яснее.
- Всякий конкретный случай- проявление объективной истины. А ее-то я и
не могу постигнуть. Вернее могу - по-своему, на своем уровне сознания. Помните: "Познайте истину, и истина сделает вас свободными. «Но истину-то я никак для себя и не познаю. Пока останавливаюсь на такой мысли: каждый человек трактует эту истину по-своему. У одних она совпадает с объ¬ективной истиной. У других она ложна. И тогда человечество пришло к пониманию греха. Ведь грех - от слова греть, жечь, мучить, терзать. Мучить чело¬веческое сознание. Из-за совершенного, злодеяния. А это совершенное из-за ложно понятой истины. Или истины, подогнанной под очень низкий уровень человеческого сознания.
- Но, если человек согрешил и понял, что поступил дурно, Бог дает ему раскаяние.
- Да, это великое благо - раскаяться. Но ведь раскаяться- не означает просто попросить прощения у Господа. Это тяжелая работа – над собой. И победа - над худшим в себе. И тогда Господь, простив, очищает и показывает путь к свету и добру. Этим путем идти неимоверно трудно. Правда,- Елена Дмитриевна грустно улыбнулась,- другой нет. Вернее есть - вниз, в бездну. НО это путь Антихриста- порока, лжи, преступления.
- Вы имеете в виду, как это лучше сказать, очень серьезного, при¬шедшего к вере человека. Таких не очень много. Больше других, кто
просто старается жить в гармонии с самим собой, с другими людьми, с природой.
- Разве без Бога, в нынешнем обществе возможна истинная гармония личности? Сколько бы человек ни удалялся в сферу нравственных, ду¬ховных исканий, живя в обществе, он обязательно вынужден периодиче¬ски "выныривать" в социум. И социум - он чувствует нравственное превосходство такого человека, который потому и чужд ему - мгно¬венно наносит удары разного толка. А вот реакция на эти удары у человека верующего и просто нравственного - совершенно разная и более болезненно их переносит этот второй человек. К сожалению, схима в миру в наши дни еще менее возможна, чем прежде. Видимо,
выход каждый человек находит свой. Или ему кажется, что находит.
- Елена Дмитриевна, это интересно, и я еще подумаю об этом. Но меня всё время преследует мысль - и сегодня, и в прошлые наши беседы, - что вас что-то мучит, действительно терзает ваше сознание. Этот самый грех?
- Я очень скоро все расскажу вам уже завтра. Потерпите. А сейчас на алтарь истины и вашего расследования бросаю такую информацию - к размышлению, конечно. Кто-то рассказывал мне, как в здешних деревнях выявляли и наказывали дровяного вора.
- Что это за вор такой?
- Тот, кто дрова ворует у соседа. Дрова в деревне всегда трудно заготавливать, особенно в прежние "славные" времена. Вашему поколению это совершенно неизвестно. При Сталине крестьян сажали в тюрьму, да еще по 58 статье, если человек даже не дерево, а сухостой, хворосту из леса без разрешения принес. На заготовку дров давалось особое разрешение не часто и не каждому, которое стоило великих нервов и хождений по инстанциям. Промышляли, топливо на зиму1кто где мог и как мог. И всегда в дере¬вне оказывался любитель поживиться чужим. А как докажешь, что украл. Вот и придумали мужики. В одно из поленьев своих дров аккуратно, и так, чтобы не было заметно, вставляли ружейный патрон, иногда пулю. Рано или поздно такое полено оказывалось у вора в печи и выстрели¬вало. Чаще всего разваливало печь. Иногда царапало и ранило, убива¬ло очень редко. Во всех случаях дровяной вор страдал серьезно: в су¬ровую северную зиму оставался без печи, а вдобавок его жестоко из¬бивали односельчане. А Сашка сидел у печки!
- Вот это да! Без сюрпризов не ухожу от вас, Елена Дмитриевна. Это очень любопытно. Надо покопаться в сундучке, где у меня серое веще¬ство. Спасибо вам за все.
- Спаси Бог - значит. За это благодарствуйте. А вот спешить благода¬рить меня не стоит. Это вам спасибо за все. Да, чуть не забыла. Может, это ерунда, а может, понадобится. Меня часто мучит бессонни¬ца - тогда сижу в темноте у окна, думаю. Так вот мне показалось - боюсь утверждать определенно, потому что в ветреные ночи бывает от¬свет от дальнего фонаря,- но дважды я видела свет в доме Федора.
Движущийся, будто там ходил человек с фонариком.
- Когда это было?
- Первый раз - пожалуй, в двенадцать - час ночи того дня, как вы
приехали. В среду. Второй раз - вчера, и еще позднее, наверно, около
двух ночи. Я даже подумала, что Григорьевны приехали.
- В этой деревне творятся чудеса. Пойду поразгадываю ваши загадки.
Глеб неторопливо вышел на уличку, неторопливо направился по ней, осмысливая услышанное. Час от часу не легче, кто-то разгуливает по запертому дому. Явно, кто-то здешний. А может, все же пришлый? Нет, следователь, давай по порядку. Сначала Сашка. Подумай, как выяснить, не по принципу ли дровяной мести всё же его укокошили? - Круто свернув с улички, он быстро пошел к дому Сашки. Снял печати, вошел в дом, еще раз внимательно все осмотрел и направился к печке. Долго высчитывал - прямо и под углом - сантиметры - от того места, где нашли Сашку, до кучки золы в печи. Еще и еще раз перечитывал заключение баллистиков, " Может, права Елена Дмитриевна? "- сходилось все: расстояние от золы, то бишь полена, где могла быть пуля, до груди Сашки - в 80 сантиметров, положение тела и вход пули, особенности пулевого отверстия.
* * *
"Однако как же надо было положить полено, чтобы пуля из него попала прямо в сердце. Редкий, редчайший случай! Но не невозможный?" – Глеб сел перед печью. Чуть дальше, чем – если предположить «дровяное убийство» сидел в тот последний свой вечер Сашка. Он представил горящие поленья и в задумчивости сидящего у открытой печи человека. "А почему в задумчивости? - вдруг спросил себя Глеб.- Дачница Люся уверяет, что рыжий гость Сашки до 12 ночи все еще был в доме. Убит Сашка между 12 и часом. Значит, если он видел у печи задумавшись, это было после ухода гостя. Но если считать, что пулю в полено положил именно рыжий, он не мог уйти, не уверившись, что Сашка убит. Кроме того, пулю он должен был положить в полено, которое уже находилось в печи или башка готовился его положить. Постой, постой,- остановил себя Глеб.- А какой идиот топит в деревне печь в 12 ночи'? Может, погода была плохая и Сашка озяб? Господи, какая плохая, когда третий месяц сушь и жара?! Тогда зачем топить печь? Елена Дмитриевна говорит, что даже в жару она немного протапливает печь для поддержания сухого воздуха в избе. Но ночью? Может, бумаги жечь? Какие такие у Сашки бумаги? Тогда что? Нет, что-то не складывается. Давай сначала, следователь.
Подожди, - прервал он себя.- Когда уехали Григорьевы? Идиот! Они же в ночь со вторника на среду укатили! А если этот рыжий - загримированный Федор? Кокнул Сашку и скрылся с деньгами. Нужен ответ на телеграмму. Срочно. И тогда что выходит? А ничего не выходит, следователь,- осадил себя Глеб.- На кой ему эта возня с поленом, пулей, если он просто мог выстрелить в упор. Сашка, видимо, его не опасался. Но и войти к нему с ружьем он тоже не мог - охотничий сезон не начался. Стой, дважды идиот!
Пуля же пистолетная! Начнем сначала, только факты вторник. Утро: ограбление, участвуют двое один из них – рыжий, третий - скорее всего Сашка - на стреме, потом сторожит кассирш. Вечер между 11-ю сорока и часом ночи - у Сашки рыжий визитер. Между 12-ю и часом Сашка убит. Во вторник же вечером - время неизвестно - чета Григорьевых покидает Лисино. В среду вечером Настасья Морозова видит мужа ну, выходящею из сарая Григорьевых, которые - кажется знакомым. Елена Дмитриевна в среду и с пятницы на субботу видит - или ей кажется - свет вые вспышки, похожие на фонарик, в запертом доме Григорьевых.
Если убийца Сашки - загримированный Григорьев, все сходится. Но тогда Григорьев не уехал в Москву, он скрывается где-то недалеко, а в среду и пятницу тайно заходит в дом. Почему дважды? Что-то забыл взять сразу? Нет, скорее всего, что-то, что в один присест взять не смог. А зачем ему
вся эта кутерьма?- Глеб задумался, поймал себя на том, что точно повторяет жест Юрия Дмитриевича, как и полковник, он указательным пальцем правой руки разглаживает не¬существующую еще продольную морщину между бровями,- А затем, - продол¬жал он рассуждать,- что, если Григорьев убийца, он не может не сооружать себе алиби. Тем более что ему что-то - видимо, большое или очень тяжелое - надо забрать из дома. Куда он может это отнести? К знакомым? Вряд ли. Значит в лес, где-то соорудил схрон. А алиби? Это, конечно, должна обеспечить жена.
Вроде сходится. Теперь нужен срочный ответ из Москвы на телеграмму. И еще - проверить, каким поездом уезжали Григорьевы или одна Григорьева.
На городских кассирш надежды малые, а вот в Сенцове надо спросить. Ну а где 3-й? Старик? Здесь мрак…
Глеб вышел из Сашкиного дома, опечатал двери и направил
-Наконец-то,- торопливо заговорила она.- Вас обыскались. К вам опер прискакал из Васильева. На лошади, в форме - как в кино.
- Спасибо, Люся. Но ко мне уже приезжали на лошади - вы еще спали.
Старший лейтенант привез телеграмму из Москвы - от сына Григорьевых. Глеб прочитал и понял, что его такая логичная и стройная версия рухнула мгновенно: « Родители не приезжали тчк не собирались тчк должны быть Васильеве тчк волнуюсь выезжаю субботу вечером тчк Олег Григорьев".
Кроме телеграммы, Глеб получил объемистый пакет. Сверху лежала записка Гриши: « НЕ хочу каркать, но, кажется, неделю ты проискал в Лисине напрасно. Интуиция плюс логика- это здорово, но факты надежнее. Из Москвы прислали досье - Грибова и двух его подельщиков. Сообщают, ЧТО В ЗОНЕ ИХ ВОДОЙ БЫЛО НЕ РАЗЛИТЫ И ДО АРЕСТА были крепко связаны. Думаю, и после освобождения не расстались. Скорее всего, у них был какой-то большой общий куш. Отдаю пока все тебе, знакомься, думай, подшивай к делам интуицию с логикой, но могу задаром подкинуть идею. Эти двое гастрольнули, взяли кассу, приплюсовали к общей - а она была у убиенного Грибова - и смотались. Наши наблюдения по городским точкам - нулевые. Почему замочили - докапываться надо, но в Лисине тебе делать нечего. Отдохнул - и хватит. Если не сходил на рыбалку, приезжай к нам на рыбу, устроим тебе прощальный ужин тебе шлют привет. «Глеб отпустил оперативника, попросив передать, что приедет в город завтра-послезавтра.
Записка Гриши обидела и разозлила его. «НЕ неделю я здесь, а неполных четыре дня. Отдыхаю - спасибо большое. Да, интуиция и логика. Даже у следователя, который оперирует только фактами и научными данными, ни черта не получится без логики и интуиции. Да-с, уважаемый. Крокодил ты, Григорий. Но молодец, что прислал досье?- Глеб забыл об обиде и, как в детстве, дурашливо крикнул:
- Семеныч! Я умираю от голода. Согласен на огрызок ананаса!
-Огрызками скотину только кормят, проворчал Максим Семенович. На столе уже стояла картошка, на сковороде плавали желто-коричневые шкварки сала, в миске горой лежала зелень.
- Нет, теперь я умру от восторга,- Глеб с жадностью набросился на еду, а Максим Семенович передумал ворчать и выговаривать, что Глеб носится по деревне голодный, а он, старик, за него в ответе перед местным начальством. Семеныч сам не заметил, как привязался к своему постояльцу, и наверно, удивился, если бы чувство его назвали отцовской нежностью.
- Семеныч, торжественно объявляю две вещи: Вы - мой спаситель, избавитель и отец родной. А другая - я тупица, мне это авторитетно объявил ваш сыскной бог. Торжественно удаляюсь, чтобы узнать, почему я так туп.
- Как это туп?
- Обиделся за него Семеныч.
- Скажу, когда узнаю сам. Спасибо вам, Семеныч,- Глеб прихватил пакет и удалился в свою комнату.
В пакете лежали три досье. Знакомая уже физиономия Сашки, обнаженная остриженными волосами, казалась особенно отталкивающей, и Глеб, не научившийся еще преодолевать брезгливость к людям такого типа, поспешно отложил папку.
С фотографии другого досье откровенно смеялся глазами 37-40-летний красивый мужчина. "Прямо-таки джентльмен удачи",- подумал Глеб. Кого-то он напоминал. "Скорее всего, актера, а может быть, одного из этих бойких типов, рекламирующих все на свете ", - память подсказывала ему только такой вариант - в жизни он вряд ли встречался с этим человеком. Прежде чем углубиться в чтение дела, Глеб с интересом взглянул на фотографию треть¬его подельщика. Чуть старше, человек был полной противоположностью красавцу: угрюмый тяжелый взгляд умных глаз, нависающие верхние веки, лицо некрасивое, но холеное, привыкшее к лосьонам, кремам и, видимо, систематическим массажам. Это не был работяга или "страдалец» - хозяйственник. Такие лица носят руководители трестов, контор, каких-то доход¬ных средних организаций.
Глеб принялся за "послужные списки". Первый - Громов Виктор Семенович - экспедитор строительного треста - имел две судимости. Хищения, махинации, но не в особо крупных размерах. Как всегда его адвокаты доказывали ничтожно малую роль в них своего подзащитного. Глеб невольно рассмеялся, прочитав заключительное слово Громова, на последнем суде - откровенное валяние дурака: " Я - неотвратимая жертва, граждане судьи» Я Остап в третьем поколении. И эта дурная наследственность играет роковую роль в моей судьбе. Только я встану на путь исправления, происходит генетический взрыв, революция - и я снова в дурное компании. Осужден был на пять лет.
Второй - Беляев Федор Иванович - Глеб не ошибся - был директором строительного треста. Того же, где работали Грибов и Громов. Хищения в особо крупных размерах. 10 лет с полной конфискацией имущества. Освобожден на три года позже Громова - зачет сделали за отличную организацию мастерских "народных промыслов". Изделия этих промыслов дали миллионные реализации.
"Где сейчас они? Освобождались, конечно, по прежним адресам",- Глеб машинально перевернул обложку папки, К ней Гриша прикрепил короткую ин-формацию» "По прежним адресам не проживают» С работы оба уволились сра¬зу после освобождения. Можно объявить российский розыск, но за эти последние годы могли обосноваться в любой бывшей республике Союза. Решай сам"
"Итак, моя версия: убийца Григорьев - лопнула. А почему? Кстати, поче¬му эти Сашкины подельщики четыре года не подавали признаков жизни, а теперь объявились, взяли кассу, и что странно - убили приятеля?
Не очень это укладывается в элементарную схему. Сменили адреса, может и фамилии, могли приняться за подпольный бизнес. Да зачем подпольный - теперь занимайся им, сколько хочешь,- оптом и в розницу. Тем более зачем им убивать Сашку, да еще через столько лет и после совместного ограбления? Может, не знали, где живет, и только теперь вышли на него и свели старые счеты? А может при дележе не поладили? Не исключено. Никаких следов борьбы, и у Сашки спокойное лицо. Чуть удивленное, но спокойное! Очень даже. Но! Мой внутренний голос просто вопит: «рой здесь, в Лисино!» «Или ты ошибаешься, о Голос?» - Глеб принялся вышагивать по комнате, ти¬хонько насвистывая. "Дождусь Григорьевых. Федор наверняка знает о Сашке что-то важное. Он полистал досье. Взял в руки фотографию:
- И кого же ты мне напоминаешь всё-таки, Громов Остап Бэндерович?
Он попил холодного чая, еще походил, посвистел. Достал ежедневник, раздумывая, как спланировать воскресенье, и вдруг увидел в субботнем плане: "Визит к Люсе-Володе"„
* * *
Володя встретил Глеба хмуровато и сдержанно. Он делал во дворе заготовки для частокола. Глеб, вдруг почувствовав, что чуть ли не с завистью смотрит на немудреную работу Володи. Подумал – как хорошо, что существуют такие простые, до¬машние, мирные заботы, в которых нет места гнусным человеческим деяниям Неожиданно для себя предложил:
Давай помогу. Покажи, какого размера делать стёс, я справлюсь. Володя изумленно уставился на него, потом протянул рейки, объяснил. Около часа они работали молча. Люся было вышла из дома, но, увидев сосредоточенно сопящих, и молча работающих ребят, скрылась. Когда они уже в сумерках вошли в изб. Люся встретила их готовым ужином, пи¬рожками и бутылкой початого "Камю". Глеб воспринял все, как должное, бут
то знал Брыкиных всю жизнь. Ужинали тоже молча. Люся как-то поняла, что
не стоит балаболить, - происходит что-то, ей непонятное, а может, важное
Коньяк снял напряжение, Глеб почувствовал, что приступ дурного настрое-ния проходит.
- Говорят, ты крупно поскандалил с Сашкой несколько дней назад?
- Было. Муторный мужик: вместе ходили на рыбалку, вместе верши закиды-вали. Через два дня он с рыбой, у меня пусто. Я удивляюсь, он ржет: «Нет тебе счастья, Владимир, зато в любви везет". И раз, и два, и десять так. А как-то разговорились со знакомым трактористом, он рассказал, что Иуда у трех ребят из Васильева верши попотрошил. Повез, паразит, в город, про¬дал. Ребята проследили и на обратном пути подстерегли его у речки. Они его с час за ноги макали в воду, чуть живого отпустили. Сказали, еще раз украдешь, утопим» Тогда я тоже решил посторожить у вершки. Придумал хитрый план. Обычно я приезжай? в Лисино в пятницу и до вечера воскресе-нья". А тут поменялся со сменщиком, Люське не сказал, чтоб не растрепала, и выходные взял с понедельника до четверга. Попросил приятеля из Василькова забросить мою вершу утром в воскресенье и посторожить до вечера.
Иуде сказали, мол, Володя эту неделю не приедет.
Я приехал в Васильеве в воскресенье вечером, в Лисино заходить не стал, устроился в кустах и жду рассвета. Является голубчик, достает мою вершу - а там килограммов 20, не меньше. Вытряхивает все, хоть бы рыбку оставил! Ну, тут я его и схватил. Морду, конечно, набил и взлупцевал от души.
- Ну а потом когда с ним виделся?
- Больше и не виделся, как отлупцевал.
- А когда же ты ему угрожал?
- Тогда ж и сказал, что в другой раз помочу не хуже тех ребят. Не пойму, откуда про это знают. Мы ж вроде одни на речке были.
- И у земли уши есть. Наверно, был еще рыболов какой-нибудь. Слушай, а Григорьевых ты давно видел?
- Не помню, в понедельник или во вторник. Они ж уехали.
- Постарайся вспомнить, когда точно видел их последний раз.
- Так, в понедельник мыс приятелем под рыбу крепко поддали. Ни Федор ко мне, ни я
нему не ходил. Во вторник? Во вторник я весь день заготавливал доски
для забора. Тоже торчал дома, и никто ко мне не приходил, вроде. В среду я поставил сколько-то столбов, пообедал и пошел на станцию. Выходит, не
видал я Федора ту неделю.
- Это как же не видал? - встряла Люся - Очень даже видал. Ты циркулярной доски резал, а он пришел и говорит: «Моя что-то барахлит, а мне досок с десяток попилить надо. Дашь? Стакан за мной». А ты: «На хрен мне твой стакан, у меня бутылок сколько хочешь. Ты кинжал мне свой продай». Он выматерился и пошел, а потом крикнул, мол, хрен тебе, а не
Кинжал.
- Дура ты, это еще на позапрошлой неделе было,- раздраженно оборвал жену Володя.
- Что ж ты две недели все доски заготавливаешь?- ехидно спросила Люся,
- А иди ты…
Глеба удивили раздражение и злость Володи. Путает или врет? У Глеба появилось ощущение, что Володя чего-то боится. Чего или кого?
- Ну, ладно, не ссорьтесь. А что за кинжал ты у него просил?
- А,- Володя махнул рукой.- Слова доброго не стоит. Игрушка из нержавейки. С детства собираю - уже коллекция. А такого нет. Просил, клянчил у Федора, про коллекцию говорил - ни в какую. Я ж не даром, говорку цену сам назначь. Да он жадный, это вроде болезни. И не надо ему, а из рук выпустить ничего не может. Попало в дом - мое и баста.
- Слушай, Володь, а ты не слышал про здешний обычай, как расправлялись
с ворами дров?
- Ворами чего?
- Дров в поленницах.
В глазах Володи было искреннее недоумение.
- Как-нибудь расскажу. Да, чуть не забыл. Сын Григорьевых телеграмму прислал - родители в Москву не приезжали. Как думаете, где они могут быть?
- Знаешь, они деловые,- в раздумье сказал Володя.- У них в городе толи знакомые, толи родственники есть. Они потихоньку от здешних в город возят на базар – только кого-то продавать нанимают - овощи, мед, а больше всего, думаю, бормотуху. Вроде Федька ее делает - во всяком случае поговаривают, что у него аппарат есть.
- Случайно не знаешь, где эти знакомые их живут? Или зовут как?
- Нет, к слову не приходилось. Да и не сказал бы Федор. Он иногда поглядит - будто к земле приложит.
- Зато не: пьет, не курит, хозяйство образцовое, а урожаи? – возразила Люся.
- Ну и что? И куда ему все? Спит три часа в сутки, сам вкалывает, как лошадь, и жену заставляет. Никому не улыбнется, доброго слова не ус-лышишь, с мушками без дела и говорить не желает. Пень - не человек.
- Ладно, братцы. Застрял я у вас навечно. Спасибо за все.
Прощаясь, поцеловал Люсе ручку - на этот раз с удовольствием: она пе-рестала играть роль дамы света и оказалась милой и неглупой женщиной.
Глава 22.
Глеб разрешил себе полениться: " по воле внутреннего Голоса", посмеивался про себя. Здравый смысл тоже здраво подсказывал: доедаться сына Григорьевых. Он допоздна читал и перечитывал присланные Гришей материалы. Да, надо ждать Григорьева. А там видно будет. С вечера часов не за¬водил. Максим Семенович заметил это и не стал будить рано. Но около девяти довольно решительно постучал в дверь:
- Царство небесное проспишь, следователь. Вставай-ка, медом тебя подкреплю.
Глеб проснулся сразу, зажмурился на солнечный блик и засмеялся:
- Вы маму мне напомнили.
Он хорошо выспался, и залитая солнцем изба, аппетитные запахи испеченных коврижек, меда, трав несколько минут держали его в мире беззаботного, радостного детства. Семены добро посмеивался, подливая во¬ду в умывальник, а потом, накладывая ему тыквенную кашу, пододвигая то мед, то коврижки, одобрительно покряхтывал:
- Молоти, молоти. На медовое-то основе вся пища в 100 раз полезней. А тебе силы нужны - кто знает, на сколько еще день?
И это замечание старика сразу выбросило Глеба из детства в настоящее,
- А какой сегодня день?- спросил он тревожно, еще не осенившись с этой переброской.
- Воскресенье, совсем ты запарился.
- Да, да, сегодня же григорьевский сын приезжает. Как думаете, когда его
ждать?
- Кто ж знает? Путей много. Обычно все утром, часов в 9-10 или вечером около восьми прибывают. Он, конечно, в городе к знакомым зайдет - может, все вместе и пожалуют, с дневного автобуса. Ешь, ешь, время у тебя есть.
- Спасибо вам, Семеныч. Приезжаете ко мне в Москву, с мамой познакомлю, скажу - в Лисине вы мне ее заменяли. Она вас сходу полюбит и усыновит.
- Меня усыновит? Сколько ж ей годов?
-Скоро 50. Она всех, кого любит, усыновляет. И старше, и моложе себя. Это вроде игры, но серьезно. Усыновляет только, кого любит.
- Ты сегодня тут будешь или поедешь куда?
- Тут, пока сын Григорьевых или они сами не явятся. Семеныч, поговаривают, что Федор самогон тайно гонит. Вы знаете?
- Наверняка-то нет. Но по ночам иногда свет вижу из нижней пристройки пробивается. Запашок какой-то иногда есть. А не видал и не угощал он меня.
- А другим не предлагал?
- Не слыхал. Да и не дурак он тут торговать. В городе и прибыльней и безопасней - видишь, дружки или родственники там у него.
- Адреса или района, где живут, не знаете?
- Нет. Федька - мужик для всех закрытый. Сыч. Но хозяин - лучше не видал на веку.
- Семеныч, все забываю спросить: вы знаете, как тут прежде дровяного вора наказывали?
- Как же! И смех, и грех, Убивало-то редко, почитай никогда. А вот калечило - бывало. А то в горшки или по суду пуля угодит. Или напрямую в окно – у нас почти у всех окно напротив печки. Но чаще печь разваливало. Это зимой-то, в морозы! Шуму на всю деревню. А как опреде¬лится вор, вот уж его мужики утюжат! Сколько раз чуть до смерти не забивали. Дикий, конечно, обычай. Но чтоб другим неповадно было.
- Это вы Елене Дмитриевне рассказали?
- Нет, случая не было.
- Она не помнит, кто ей рассказал. Может, вы кому-то рассказали, а тот - ей?
- Говорю ж нет. Никому из здешних на рассказывал. Такой разговор к случаю должен быть, да и редко я с дачниками-то встречаюсь.
- Спасибо, Семеныч за райский завтрак. Мне теперь и в ад не обидно попадать: в раю уж был, в Лисине у Семеновича.
- Балабол, - польщенно проворчал Семеныч.
- Пойду, пока есть время? навестить Клену Дмитриевну. Что-то вчера она
не понравилась мне: то ли заболела, то ли какие-то у нее неприятности.
Вот, Семеннч, прекрасная она женщина. Вроде откровенная, всю насквозь ви¬дно. А потом понимаешь - да ничего ты о ней не знаешь. И не скрытная, и не хитрит, добрая, простая, а как бы бездонная: можно часами обо всем говорить, а в итоге - немного знаешь. Может быть, или это. Я болван?
- Да так и есть. Верно сказал - бездонная. Верующая она и совестливая.
Я вот тоже - дружу с ней, помогаю, чем могу, и она мне рада помочь, а до глубины - не докопаешься. А может, и не надо?1оворят же - человек-Вселенная. А во Вселенной вон сколько тайн и непонятностей!
- Ну ладно. Пойду в поход за тайнами. Семеныч, может, по знакомству от-кроете хоть одну? Кто Сашку укокошил?
- Ха! Скажу я, а деньги тебе платить станут? – парировал Семеныч.
- Понял, иду зарабатывать кусок на жизнь. Спасибо, спасибо вам, Семеныч!
Глеб обнял старика и почувствовал, как тот вздрогнул, а потом неуклюже обхватил его одной рукой. «Господи, подумал Глеб,- как же он одинок!»
- Я сначала на огород к Григорьевым зайду, - сказал, выходя.
- Погоди,- удержал его Семеныч, - Ты там осторожненько ходи. Федор удумал - не знаю, как и назвать, что,- нахмурился старик. – Где уж там, не знаю - на грядках или в бороздах - расставил капканы, да не какие-нибудь на мышь или крысу - а на волка да медведя. Вдруг соседские мальчи¬шки морковку сорвут. А за это им полруки или ноги оторвет. Серьезный хозяин.
- Да,- протянул Глеб,- пожалуй, не пойду я на это минное поле. Обойду вокруг, может уже приехали.
На дверях дома Григорьевых по-прежнему висел замок. Глеб обошел дом, 4 прошел вдоль изгороди. Хозяйство действительно было образцовым. Высокие и широкие грядки выстроились, как по нитке. Все посеянное обещало хороший урожай. Внезапно Глеб остановился: двери обоих парников были открыты настежь. «Странно, если собирались уехать на несколько дней, почему не открыли наклонные фрамуги? Может, специально оставили двери, потому что жарко? А может, все-таки воры не испугались капканов? Или я прав - Григорьевы где-то поблизости и Сашку убил Федор?
Ни образцовый огород, ни добротный, недавно отремонтированный дом, напоминающий крепость, не отвечали. Глеб завернул за угол изгороди и направился к Елене Дмитриевне.
* * *
Его поразил ее вид. Казалось, она не спала ночь. Темные тени под глазами, а сами глаза - тревожные, будто втисну¬тые в глазницы.
- Захворали?- встревожился Глеб.
- Нет, нет, это хворь другая.
Он вспомнил их разговор и понял, что больше спрашивать нельзя - это интимное.
- Чаю не хочу, Семеныч меня перекормил,- намеренно бодро объявил Глеб, располагаясь в кресле,- А вы завтракали? - спохватился он.
- Да, да я пила кофе,- рассеянно ответила она.
Беседы не получалось.
- Вы не вспомнили, кто рассказал вам о мести дровяному вору?
- Нет. Помни, что это был какой-то общий разговор - кажется, был Федор или кто-то из местных, я буду стараться вспомнить. Это важно?
- Еще не знаю, нехорошо бы вспомнить.
Часы пробили 11 раз.
- Уф, все, - тяжело выдохнула вдруг Елена Дмитриевна,- Все! - с ее лица исчезло напряжение, и оно как-то сразу постарело и обрело печать нечеловеческой усталости.
- О чем вы?
— Все! Теперь все не имеет смысла. И жизнь тоже. Глеб встревожился:
- Нехорошо вам? Нездоровится?
- Мне вполне здоровится, как может здоровиться продавшему душу дьяволу. Простите, Глеб, я отлучусь на минутку. А потом я должна сказать, варя главное.
Она тяжело поднялась.
Когда через несколько минут вернулась, глаза блестели почти горячечным блеском, лицо было бледным, волосы она зачесала назад и стянула тугим узлом.
- Извините, мне нужны силы, а снять напряжение сама не могу,- проговорила Елена Дмитриевна, протягивая бутылку коньяку и две рюмки.
Глеб молча разлил коньяк. Она выпила, как пьют горькую микстуру. Посидела, закрыв глаза, глубоко вздохнула.
-Ну-с, а теперь вам, милый Глеб,- так я в последний раз имею право вас назвать - я должна сделать признание. Это. «Я убила Сашку-Иуду.
- Что? - Глеб вскочил, едва не опрокинув столик.
- Вы же слышали: это я заставила навеки замолчать эту мразь в челове-ческом образе,- Елена Дмитриевна говорила бесцветным металлическим голосом.
- Вы...- не то проговорил, не то выдохнул Глеб. Он был в состоянии классического шока, но так как ни назвать, ни фиксировать был не в силах, то сидел неподвижно, не сводя остановившихся глаз с Елены Дмитриевны. Через несколько минут пошевелился.
- И как вы это сделали?
- Как мужики в рассказе о дровяном воре: засунула пулю в полено, по-ложила его сверху, чтобы Упырь взял для первой же топки.
- Зачем вам понадобилось его убивать?
- Он был гнусным, мерзким шантажистом.
- Таких, как он, тысячи. Вы всех будете убивать?
— Иуда угрожал мне.
- Обратились бы в милицию.
- Милиция его не обезвредила бы.
- Это не повод для убийства.
- Не хочу ничего больше объяснять. Я убила этого подонка и признаюсь в том. Что еще я могу? - Она отвернулась и зашлась в безутешном плаче.
- Ну и подарочек воскресный! Не могу поверить, Елена Дмитриевна – вы, пуля... Так не бывает!
Она перестала плакать, в лице появилась какая-то спокойная обречен-ность:
- Увы! Как в классическом детективе - убийца тот, на кого не подумаешь. А я у-бий-ца! Понимаете? Классический при том - подлый и трусливый!
Ошарашенность Глеба еще не прошла, и он, как заклинание, повторял:
- Так не бывает! - и будто надеялся услышать, что его глупо разыграли.
- А вы уверены, что сработала именно ваша пуля?
- Он же сидел у печки, прямо напротив пламени. Конечно, моя пуля.
- Вы проверили, в поленнице нет «вашего» полена, Сашка взял его?
- Нет, но я уверенна, это моя пуля выстрелила.
- Отчего вы не сходили, не проверили, что с тем поленом?
- Это выше моих сил. Да и зачем? Результаты налицо.
Теперь Глеба начало слегка лихорадить: «Что же, выходит Сашкины подельщики ни при чем?0ни взяли кассу, один - по-дружески, навестил Иуду, может, даже спрятали вместе деньги - у него есть, верно, тайник. Рыжий ушел, а в Сашку, присевшего у печки, вонзилась пуля Елены Дмитриевны, Какая-то трагикомедия с роковым финалом. И все же, зачем в душную ночь Иуда распалил печь? Мало того, уселся перед огнем. Не мастерил ничего, просто сидел и мечтал, чего за ним не водилось? А пуля - тут как тут - и прямо в самое сердце».
- Елена Дмитриевна, пойдемте-ка погуляем.
- Я уже арестована, и вы меня отправляете в Васильеве или в город?
- Нет, вы пока не арестованы, мы прогуляемся по деревне и как бы нев-значай зайдем во двор к Сашке.
Они вышли через хозяйственный двор в огород, чтобы не бросаться в глаза на улице и задними огородами дошли до Сашкиного дома. Ос¬тановились недалеко от поленницы. Ещё издали Глеб увидел в верхнем полене неумело вставленную в трещину пулю. Если бы Сашка брал дрова, он тоже за версту увидел бы ее даже в темноте. Елена Дмитриевна не сводила глаз с полена. Она побледнела и была близка к обмороку. Чуть справившись с собой, прислонилась спиной к сараю, перекрестилась и прошептала:
- Господи, благодарю Тебя,- и вдруг разревелась в голос, закрыв лицо руками.
Глеб не утешал и не успокаивал, наплакавшись, Елена Дмитриевна снова посмотрела на поленницу и удивленно спросила:
- Послушайте, Глеб, отсюда Упырь дров не брал. Я заметила, как они ле-жали. Чем же он топил печь?
- Может, в доме был запас? Или какие-то стружки жег?
- Может быть, но в доме дров никогда не держал и стружек тоже – он панически боялся пожара. Они молча дошли до усадьбы Елены Дмитриевны и молча ра¬зошлись в разные стороны.
Глебу было невыразимо тоскливо и грустно, будто он только что похоронил близкого человека. "Елена Дмитриевна, как же, а?" Хотелось сбежать куда-то в лес, или долго-долго идти полем, чтобы звенели жаворонки и чибисы безответно упорно вопрошали: "Чьи вы?"
* * *
Вместо наивного чибисова вопрошения услышал гул голосов у дома Григорьевых. "Слава богу, приехали!"- подумал он и направился туда. На крыльце в проеме распахнутой двери стоял парень лет 27 и рыдал, уткнувшись головой в косяк.
- Да, дела,- максим Семенович подошел к Глебу.- Это сын Федькин, а в доме-то - покойники.
Глеб непонимающе уставился на старика и в два прыжка преодолел рассто-яние до двери. Он взял парня за плечи, повернул к себе:
- Что?
Тот крутанул головой и зарыдал еще громче. Глеб вошел в дом - в нос шибанул тяжелый тошнотворный запах. В сенцах было перевернуто все, что можно переворачивать. На полу валялись свежезасоленные огурцы и первые, видно, кабачки вперемежку с банками, тряпками, тазами и всякой всячиной.
Перешагивая их, вошел в комнату. На кровати лежала вздувшаяся масса человеческого тела, облепленная мухами. Жара сделала свое дело. Зажав нос, Глеб приблизился. Выпученные глаза, серо-зеленое лицо, кляп в уже бесформенном рту, руки и ноги крепко связаны - Зинаида задохнулась, не сумев освободить рук. Видимо, ее не собирались убивать или не успели и обрекли на смерть медленную и мучительную. Беспорядок царил и здесь, но меньший. Мебель была самая необходимая, хотя и очень дорогая: две тахты, стол из красного дерева, красивый резной гардероб - его содержимое валялось на полу, несколько стульев и три кресла. - Ты в кладовку еще зайди, - гнусаво, от того что закрыл нос, сказал Максим Семенович.
Преодолев барьер из разбросанных и разбитых предметов, Глеб вошел в кладовку. Запах ударил в нос с новой силой. За большой пустой бочкой будто утомившись, свесив голову, сидел человек. Среди разбросанных тряпок, пакли, Глеб сразу заметил увесистый камень с бурыми пятнами, которым Федору размозжили затылок.
* * *
У дома собрались уже все ли синцы. Глеб подозвал Елену Дмитриевну и попросил отвести Олега Григорьева к себе. С крыльца обратился ко всем.
- Совершено еще два убийства - Федора и Зинаиды Григорьевых. Прошу всех вас - вспомните, не видели ли чужих людей: одного, нескольких. Может, кому-то Григорьевы говорили, что ждут гостей? Сообщите мне, что вспомните. Петр Игнатьевич, подойди ко мне.
Когда Нахов подошел, тихо попросил:
- Лети в Васильеве. Еще раз будешь печальным вестником. Срочно позвони в город. Бот телефон. Скажешь, что тут случил ось. Попроси срочно приехать оперативную группу Гриши Огородникова, и, если можно, собаку.
Нахов, не задавая вопросов, быстро зашагал в Васильево.
- И еще, граждане, сейчас с Максим Семенович принесет фото графии, двух людей. Внимательно посмотрите, не встречали ли их здесь, в Васильеве, или может, в городе.
Семеныч принес фото Громова и Беляева. Лисинцы, усевшись, кто на скамейке, кто на бревнах, добросовестно вглядывались в лица разыскивае-мых. Качали головами: "Нет, не знаю", и передавали соседу. Когда осмотр закончился, Галина Нахова задумчиво произнесла:
- Если б разрез глаз был поуже, и нос попрямее, то вот этот постарше, чем-то на Федора похож. Выражение глаз особенно. Может, брат его? А может, просто похож.
- Точно, что-то есть,- сказали в один голос и Брыкины.
Максим Семенович, надев очки, принялся разглядывать тоже:
- А правда, следователь, взгляд-то у этого - точь-в-точь Федоров.
Глеба не раз остерегали от инерции узнавания. Он понимал: Людям хотелось помочь ему, следствию, и они начинали видеть то, чего не было.
Сам он ещё не успел разглядеть лица Федора Григорьева.
- Большое спасибо всем. Я не буду задерживать вас, но прошу никуда сегодня не уходить и не уезжать - часа через три здесь будет оперативная группа из города, и кое-кто из вас может понадобиться.
Когда все разошлись, Глеб хотел было осторожно обследовать весь дом, но потом решил, что это предстоит еще ему вместе с оперативниками, да и могут тут быть - он это чувствовал - какие-то неожиданности, которые разумнее увидеть вместе с криминалистами. Он запер двери и поп¬росил Семеныча посторожить около дома. Пересек улицу и направился к Ц не Дмитриевне.
Она сидела в кресле у столика и что-то чертила в блокноте, тихо бесе¬дуя с Олегом Григорьевым. Он полулежал на тахте на высокой подушке. По его замедленной реакции, Глеб понял, что хозяйка дома дала ему нужную долю успокоительных.
- Олег, вы в силах поговорить со мной? Я следователь - Попиков Глеб. По лицу Олега пробежала судорога:
- Что уж теперь говорить? Мою жизнь загубили и сами погибли. Ради че¬го?
- Давайте попробуем беседовать. Кто вы по профессии, чем занимаетесь?
- По профессии я никто, а занимаюсь черт знает чем.
- Спокойнее. И все же?
- Спокойнее теперь не получится, следователь Глеб. Теперь вообще неизвестно, что делать.
- Олег, я все понимаю, но и ты меня пойми...
- Ничего ты, друг, не понимаешь. Родителей не выбирают. Их любят или нет. Я своих любил, хотя и тут все непросто.
Олег привстал, положил - плашмя подушку и вытянулся на тахте, по-покойницки сложив руки на груди и уставившись в одну точку в потолок.
Он заговорил и, видимо, было ему все равно, говорит ли он Глебу, потолку или себе. Он вглядывался в свою жизнь, которая сейчас ему казалась потерянной.
- До 12 лет я жил, как в раю. Отец был управляющим стройтрестом. Фигура в городе знаменитая и важная. Мы в Подмосковье жили. В школу я считанные разы пешком ходил. Папина служебная машина была в нашем с ма¬мой распоряжении всегда, если отец не укатывал в Москву в министерство. Жили мы счастливо, богато, дружно, отец веселый был часто гостей принимали. За столом все¬гда еды и напитков было, сколько хочешь и каких хочешь, но гости никогда не напивались, отец тоже. Однажды днем машина за мной в школу не пришла. Родителей дома не было - так бывало. «Сможет, оба в Москву уехали. Мать пришла поздно вечером - зареванная, постаревшая. Отца арес¬товали. Судили, дали десятку: хищения в особо крупных. Там их не¬сколько человек из управления судили. Имущество кон¬фисковали, мать кое-что успела припрятать, но немного. Без отца жизнь пошла бедноватая, а главное скучная. Мрачно стало дома. Мать смекнула, что прокормиться • можно, только работая в торговле. Сначала была разнорабочей на складе, потом кладовщиком, потом старшим кладовщиком. Их торговая база расширилась, стала завскладом. Работать умела, толковая. Скоро мы опять зажили, и отцу мать постоянно посылала посылки, несколько раз ездила - он под Красноярском был. Просидел семь лет - за какие-то заслуги выпустили на три года раньше. А когда пришел - я уже на третьем курсе был - стало ясно: он теперь другой человек. Сразу объявил: На общество я теперь и клешней не шевельну, для себя жить стану". Месяца два, наверно, они с матерью хлопотали, куда-то ходили, нервничали. Я дома бывал редко - в общаге у ребят оставался в Москве. Однажды в воскресенье - я поздно встал - родители сказали, что нужно серьезно поговорить. Отец сообщил, что он очень плохо себя чувствует, ложится в больницу, может, будет даже операция. На работу он не вер¬нется, и мы скоро уедем в Москву насовсем. Главное же - я уже взрос¬лый и должен по-взрослому воспринимать все - отцу стыдно за свое тю¬ремное прошлое, потому мы все меняем фамилию. Мы теперь Григорьевы. И начинаем в Москве жизнь - сначала. Мне предлагалось или заново поступить в другой институт, или поступить на работу - что разумнее, так как ин¬ститут, не выдает вместе с дипломом ни счастья, ни денег. А кроме того, я должен принять фамилию родителей, чтобы мне не тыкали отцом и не испортили будущего.
- Тебе всего-то 20, - убеждал отец, когда я стал сопротивляться - фамилию не хотел менять и доказывал ему, что «институт бросить, как жизнь выбросить». Когда он понял, что я всерьез заартачился - пригрозил. Потом грохнул кулаком по столу и рявкнул: "Я все сказал!"
- Погоди-ка, Олег. Посмотри на эту фотографию,- Глеб протянул ему фото Беляева.
- Мой родитель собственной персоной.
- Но ведь он сейчас совсем другой!
- Да, сейчас другой. Я же говорил, что он ложился в больницу в Москве. Не знаю, как они с матерью устроили - скорей всего дали колоссальную взятку, - только там ему сделали пластическую операцию, дали справку об инвалид¬ности второй группы, но это уже был как бы и не мой отец, а Григорьев Федор Петрович.
Как мы оказались в Москве в малогабаритке, тоже не ведаю. Через год-полтора поменяли ее на улучшенную планировку в Бибирево, кооперативную. Институт я бросил. Года два трудился в телеателье. Сначала тосковал по ребятам, институту, потом пошли левые деньги, потом женился. Теперь в автосервисе подвизаюсь. Сначала об институте, как о девушке мечтал, а теперь ни мечты, ни тоски - будто одеревенел.
Родители несколько лет назад купили дом в Лисине. Но тот год в малога-баритке вспоминаю, как дурной сон: к нам постоянно приходили два каких-то типа. Как правило, поздно вечером или ночью. Разно одетые и всегда как-то разно выглядевшие - я не сразу понял, что это одни и те же. Деньги в доме были несчитанные. Мать как-то устроила скандал, ревела и говорила отцу, что в доме опять запахло тюрьмой. Наверно, тогда и реши¬ли они уехать от всех в эту глушь. Да, видно, от этой братии и в глуши не спрячешься.
- Думаете, убили его эти «приятели»?
- Посмотрите на эти фотографии.
- Точно. Пара гнедых. Я их в «чистом» виде и не знал. То у них усы, то усики, то баки, то бороды. И все разного цвета: сивые, черные, блондинистые.
- Олег, давайте зайдем в дом снова, хотя я понимаю, как это ужасно, не надо посмотреть, что взято, чего не хватает.
- Тут я вам не помощник. Приезжаю сюда редко. Мать по секрету иногда сообщала, что отец все копит деньги, покупает какие-то ценные вещи, но все скрывает даже от нее, что у него есть какие-то тайники и похоронки, что все это мне, когда придет время. Когда должно прийти это время, не знаю, но он постоянно подкидывает мне деньги. Подкидывал, - поправился Олег и сморщился, чтобы не заплакать снова.- Вообще и мать и он завалили нас всякими шмотками. Купили трехкомнатную квартиру в Ясеневе, обставили ее, мы даже не знали, что они купили гарнитуры дон всех комнат и кухни - нам их несколько, дней подряд привозили, собира¬ли и только просили расписаться, даже " чай" грузчикам был оплачен. Это не считая видиков, двух телевизоров, кухонных комбайнов - всего не упомнишь. Когда спрашивал, откуда все, не обижают ли себя, отец довольно хмыкал.
- Пользуйся, сын. Ты у нас один. Мы с матерью трудимся денно и нощно.
- А мать не говорила вам, откуда деньги?- спросил Глеб.
- Я считал, что продают овощи, мед.
- Олег, подумайте, можно на это купить хоть часть из перечисленного?
- Ей богу, не считал.
- А с "приятелями" отец здесь знался?
- Я не видел, а мать не говорила.
- Все же придется идти в дом. Осмотрите все внимательно. Может, вспомните, что исчезло из того, о чем знаете.
Они пришли в дом Григорьевых. Умница Максим Семенович открыл дверь в комнату и входную - это немного ослабило тяжелое зловоние. Сам, как верный страж, устроился в тени под березой.
Глеб предложил осмотреть, ничего не трогая, все помещения в доме. Оказалось, это невозможно: на теплой застекленной террасе, во второй задней кладовке, в пристройке все было перевернуто, сорвано, брошено на пол.
- Такой погром, наверно, за версту был слышен. Не боялись они, что ли?- удивился Глеб.
- Отец двойные, со звуконепроницаемой прокладкой стены везде сделал.
Говорил: "Я тут, как в крепости". Все размышлял, как божницы устроить, чтобы извне видно не было, а у него все, кто к дому подойдет, как на ладони. «Сунутся, я медлить не стану, пальну - и привет".
- Кто сунется?
- Не знаю. Может, приятели, может еще кто. Я ведь не знаю, были у него
тут враги или друзья. Честно говоря, после тюрьмы я не понимал и да¬
же как-то боялся отца, старался реже видеться. Бот и не знаю о нем ни¬
чего.
Олег безучастно разглядывал пристройку. Вдруг он показал рукой на маленькую комнатку в углу. Дверь из толстых добротных досок была распахнута, на пороге валялись какие-то металлические конструкции.
- Уж не самогонное ли производство он тут наладил?
- Заходить до приезда экспертов не будем, а по этим железкам мало что
понятно, - сказал Глеб.
Было ясно, что обследовать, "ничего не трогая" дальше нельзя. Пе-решагивая через сокрушенное, Олег, будто про себя спросил:
- Сколько же человек тут "работало"?
Глеб не отвечал. Он пытался понять: искали тут что-то определенное или разрушительство было имитацией грабежа. Кто-то просто вымещал
зло, еще не остыв от злодейства?
• Пошли отсюда, Олег. Надо оперативников дождаться. Только хороший обыск ответит на вопросы. Семеныч, а что, если нам перекусить перед трудами великими?
* * *
Обыск действительно был хорошим и результаты принес совершенно не-ожиданные. К нему приступили после осмотра криминалиста и врача. Со¬бак в горотделе милиции не было, да и многого дать они, верно, не смогли бы - кругом много воды. Врач уверенно заключил, что Григорьевы убиты 4-5 дней назад, но так как все дни жара не спадала, прикидку на нее сейчас делать трудно - не позднее завтрашнего полудня он со¬общит более точные сведения.
Из Васильева прислали трактор, на него погрузили тела убитых.
Обследованием в доме занялись двое ребят из опергруппы и Глеб с Гри¬шей. Работе очень мешали разбросанные и разбитые предметы, решили, что Семеныч и Олег будут аккуратно складывать все осмотренное. Олег, действительно, почти ничего не знал о хранящемся в доме родите¬лей к только ахал, когда из ножки табурета извлекались золотые монеты или за окладом простенькой иконки, висевшей на стене, а не в углу, как обычно в русских избах, оказывалась целая коллекция дорогих украшений. В потайном дне деревянного кухонного ящика, где хранились ножи, вилки, ложки, оказалась тоже коллекция - редкого по красоте и шлифовке янтаря: это были колье, браслеты и отдельные, прекрасно ограненные и приготовленные, видно для колец янтарины.
Горка извлеченных из самых неожиданных мест драгоценностей, золотых монет, серебряных колец, уложенная на круглом столе в комнате, к ве¬черу была уже достаточно внушительной. Все устали. Семеныч, перекатывая пустую бочку в угол терраски, увидел, что на дне что-то блеснуло: Подозвал Гришу. Это была крохотная жемчужинка. По очереди рассмотрели ее все:
- Я не видал, чтобы женщины такие маленькие бусы носили, - сказал один из оперативников.- И работа не современная.
- Понял, - воскликнул вдруг Глеб.- Такими в старину оклады икон ук-рашали. Помните, вокруг головы Богородицы, нимб из жемчуга делал¬ся".
- В этой бочке еще было что-нибудь?- спросил Гриша.
- Да нет, только обрывок бумаги, я его кинул в мусорную кучу.
- Покажите, - приказал оперативник.
Бумага была слегка промасленной со следами серебряной краски, а может, и серебра. Все осторожно упаковали и приобщили к найденным сок¬ровищам. Бумагой была обернута, видимо, ценная икона. Максим Семенович, хотя ему ничего не сказали, почувствовал себя вино¬ватым и смущенно сказал, что надо перекурить. Он вышел из дома и при¬
сел на лавку под березой. Его окликнули: у палисадника стояла Настасья
Морозова. Она явно хотела о чем-то спросить.
- Ты, Настена, узнать чего хочешь?
- Да нет, Семеныч, я кое-чего вспомнила, мне б со следователем повидаться.
- Это мы сей миг.
Он позвал Глеба
- Я вот чего. Помнишь, говорила про мужика, что шмыгнул тогда в кусты?
- Да, да, и свет не электрический горел.
- Так Володька это - Люськн мужик был.
- Володька?
- Ну, да. Счас я на их улице была по своим надобностям, а Володька все забор мастерит. Он в сарай пошел - и точь-в-точь так руками махнул, и фигура его.
- Ну и ну!
- Еще вот чего, батюшка мой, я вспомнила. Когда Федька-то дом купил и еще обустраивался, я смехом ему сказала, что тут Дарья-колдунья когда-то жила. И у ней потайное место в доме было, где она травы приворотные держала. А мы девчонками еще сопливыми и подглядели. Он серьезно так и спрашивает:
- может, покажешь место это?
- Чего ж не показать, - говорю.- Только гляди, может, там еще есть сила колдовская!
Он засмеялся только:
- Не действует на меня колдовство.
Я и показала. Может, вы еще не нашли того места?
- Не нашли, Настасья Игнатовна.
Настасья степенно вытерла рот, потом поправила фартук и ступила на крыльцо.
- Пять годов не заходила сюда. После того разу Федька никогда не приглашал. Да и никого не приглашал.
Она огляделась, сморщилась от запаха, потом неспешно подошла к бревенчатой стене, отделявшей хату от хозяйственной пристройки. Почти на уровне головы рукой легонько ощупала по вертикали три бревна, приподняла толстый слой мха, которым заткнуты были пазы между бревнами и их перекрестье. Все увидели узкую щель, поперек шедшую через все три бревна.
- Железку или отвертку дайте.
Дали отвертку. Настасья ловко под углом просунула ее в среднюю щель, приказав держать нижнее бревно с другой стороны. В руках Глеба и Настасьи оказалась дверца тайника, который, не будь Морозовой, им ни уви¬деть, ни простучать не удалось бы. Изнутри дверца оказалась обитой то¬нкой фанерой, держать ее не было необходимости - она висела на витой металлической проволоке. Когда дверцу открыли, стало видно, что хату от хоздвора отделяет второй бревенчатый ряд, в котором сделана широкая и глубокая выемка.
- Это уж Федор тут долбил. Похоронка у Дарьи была небольшая,- про-изнесла Настасья и ахнула:
- Батюшки-светы! Поглядите-ка!
Шириной всего сантиметров в 20, тайник больше чем на метр шел влево, вправо и еще настолько же вниз. Аккуратно поставленные друг на друга и завернутые в тонкую промасленную бумагу в нем плотно стояли ико¬ны и какие-то продолговатые ящички разных размеров. Когда их открыли, ахнули все разом: кресты и крестики разных размеров и явно разных эпох, украшенные перегородчатой эмалью и драгоценными камнями, склад¬ни, драгоценные и полудрагоценные камешки.
- Ну, Настасья Игнатовна - сказал Григорий,- премия вам обеспечена, и хорошая.
Настасья поглядела удивленно:
- За это? Во, Господь все видит - добро за добро.
Гриша открыл последний, самый длинный из ящичков к даже прижмурил¬ся. Крест такой красоты, наверно, мог иметь только алмазный фонд. Будто на Тончайшее серебряное кружево щедрая рука красиво уложила разноцветные драгоценные каменья, и они горделиво соперничали друг с другом искуснейшей огранкой, глубиной и многообразием цветовых от¬тенков. Все потрясенно молчали, а потом каждый бережно брал его в руки, будто желая убедиться в реальность чуда.
- Прости грешную мою мысль, Господи, но, верно, крест этот и нака¬зал Федьку,- прервал молчание Семеныч.- Разве ж может красота та¬кая одному человеку принадлежать и в темных похоронках прятаться? Да и как он к Федьке попал? Может, чью-то душу он загубил? Это вы следователи, разберитесь.
Все продолжали молча рассматривать крест и было непонятно, то ли все согласились с Семенычем, то ли зачарованность красотой кре¬ста и игрой дорогих каменьев, подобно гипнозу, лишала их сил и же¬лания говорить. Среди разбросанных и исковерканных вещей в сенях православным крестом, деревенского дома стояла группа людей перед православным крестом, осиянным чудесным горе¬нием драгоценных камней, которые огранивали и которыми изу¬крашивали крест предки этих людей, может быть, во времена Иоанна Грозного, а может, в еще более древние. И как знать, только ли потрясение и восхищение красотой зачаровало этих по воле слу¬чая оказавшихся в одном месте людей? Не сам ли Дух времени, который мы называем историей, исторической памятью, пронесся над ними?
"За этим крестом и приходил убийца, да найти не смог",- понял Глеб и обратился к собравшимся:
- Я очень прошу вас до окончания следствия не говорить о кресте
никому - ни в Лисине, ни в Васильеве, 5 ни в городе - даже близким.
Тишину нарушил удивленный возглас Гриши - он еще раз проверил, не осталось ли чего в тайнике, и для верности - он по пояс втиснулся в тайник - шарил руками на самом дне похоронки. Рука и обнаружила невидимую прежде черной кожи небольшую визитку с двумя отделени¬ями на "молнии". Гриша расстегнул "молнии" и присвистнул. Но когда захотели познакомиться и с этой находкой, Гриша, застегивая "молнии", коротко сообщил: - Тут документы,- и передал визитку Глебу.
Глеб понял - об этом будет разговор особый и положил визитку в кар¬ман. А Гриша приказал приступать к описи. Оперативнику Геннадию расчистили за столом место, и он начал прилежно записывать назва¬ния Федькиных сокровищ, которые быстро и четко диктовал следовате¬ль прокуратуры. Около некоторых он велел ставить вопросительный знак - Гришиному отделу еще предстояло хорошенько побегать по окре¬стностям Лисина, чтобы выяснить их происхождение. Понятым - Максиму Семенычу и Елене Дмитриевне - велено было стоять рядом и наблюдать за процедурой описи. Врачу разрешили выйти на улицу и передохнуть. А УЧАСТКОВЫЙ, ЭКСПЕРТ-КРИМИНАЛИСТ И Гриша с Глебом отправились на хоздвор. Предстояло обследовать Федорову- то ли самогоноварню, то ли еще какой-то производственный" объект.
Сверху, от площадки, соединяющей, как во всех северных деревенских домах, жилую часть с хозяйственным двором. Это небольшое дощатое сооружение в дальнем углу рядом с поленницей дров и сложенными ра¬зными стройматериалами, казалось небольшим и как бы наспех сколоченным. Когда же спустились с лестницы на хоздвор, подошли ближе, а потом и открыли дверь этой "времянки", на всех лицах отрази¬лось выражение, которое обычно называют безмерным удивлением. Доши¬тыми были только внешние стены. Внутри же - хорошо оштукатуренная и покрашенная - цвета топленого молока- комнатка примерно в шесть квадратных метров напоминала скорее лабораторию. Справа, вплотную к стене стоял небольшой стол, который как бы продолжался толстой пластиковой доской для фоторабот. Над ней, занимая все простра¬нство от пола до потолка на подвижных штативах висели Фотоаппараты и увеличители, фотокамера и еще какая-то аппаратура. Некоторые из них теперь были разбиты. Были разбиты - узкие столики и по/1-ки, которые шли по всему периметру комнаты. Слева от двери - на пол¬ках стояло множество баночек, бутылок, мензурок, - разных размеров большая часть которых тоже была разбита и разбросана. НА полу - из светлого паркета - разлилось и смешалось множество жидкостей, красок, валялись искореженные металлические конструкции и ин¬струменты.
- Да, - горестно вздохнул криминалист, он замещал Мишу,- работенки тут не на один день.
- Управимся и раньше, обнадежил Гриша.- А так, навскидку, как дума¬ешь, Ярославич, что тут делали?
Ярославич - так прозвали его из-за того, что, когда работал, напе¬вал всегда одно и то же: «Ярославне в час разлуки, говорил, наверно, но, князь"- уже шагнул в комнату. Если бы все были менее взволнова¬ны, то обратили бы внимание, что довольно высокий, солидный и пол¬новатый эксперт в одно мгновение перевоплотился в некое существо "без объема". ОН какими-то кошачье - осторожными шагами, будто кра¬дучись, обошел комнату, умудрившись ни на что не наступить и ни¬чего не раздавить из валявшегося на полу, легкими прикосновениями, но вроде и не коснувшись, исследовал банки, бутылки. В глазах Ярославича зажегся прямо-таки нездешний свет. Он уже работал.
- Не будем мешать,- Гриша направился к лестнице, и все уселись на ней.- А теперь ты, Глеб, глянь в визитку. Чудится мне, что по твоей это части.
Глеб расстегнул "молнии". В каждом отделении лежало по пять пас¬портов. ОН начал перелистывать их. Все лица были разными - одинаков вой была лишь принадлежность к кавказским народам. В третьем внут¬реннем отделении лежали визы - в Турцию, Италию, Грецию. Глеб почувствовал, как вдруг сразу пересохло в горле, а пальцы почему-то стали мелко вибрировать:
- Так не бывает!- почти шепотом сказал он,- Это же мой "творец"! Из-за которого я столько парился в этом городе. Он!- завопил Глеб и зачем-то принялся тормошить Гришу. Гриша дал время порадоваться глебовой душе, а потом изрек:
- Удача в нашем деле штука не частая. Но и нередкая. НО чтоб так... Ты, Глеб, похоже, счастливчик! Вот это совсем редко бывает!- ОН обнял Глеба, а потом засмеялся:
- Ну и что ты теперь делать будешь? И убивца вроде подрядился искать, и ограбление на нас висит, а тебе надобен сбытчик паспор¬тов. И как его отыскать, если паспорта - вот они, а изготовитель - на изготовке перед Богом, и...?
- Счастливчик, говоришь? - Глеб потер переносицу уже ставшим привы¬чным жестом, скорчил мину отчаянной решимости и заключил:- Мой, друг господин ВеГе вот что решил: сначала найдем убивца. ОН далеко не ушел, я чую. А дальше? Дальше по Библии, Елена Дмитриевна приохотила мне ее читать. Иисус Христос говорит: « НЕ заботьтесь о дне завтрашнем. Завтрашний день сам о себе позаботится".
Гриша и участковый ошарашено смотрели на Глеба.
- Ты что ж, оперативную разработку делать не хочешь?
- Почему? Вот закончим с этим и богатствами и помозгуем. НО я счи¬таю - главное сейчас убивец. ОН же и один из грабителей. Если они так давно повязаны, он вполне мог знать и о паспортах, и о заказ¬чиках, и о сбыте. И откуда все это взялось: реактивы, бумага... И вообще - как это все было налажено, откуда получали фото заказчи¬ков.
Ярославич, как ни странно, быстро закончил свои изыскания: в руках он держал главную добычу – клише паспортов и виз. После приглашения понятых и составления еще одного протокола, Ярославович с участковым и оперативником занялись упаковкой образцов из теперь уже бывшей лаборатории Федора. Втроем они еле унесли тяже¬лые вещдоки. Остальным, если будет необходимость, займутся коми¬тетчики, решил Глеб.
Второй за пять дней смертный кортеж в виде ревущего и подпрыгивающего на ухабах и болотинах трактора с прицепом двинулся в путь. В кабине рядом с трактористом поместился следователь прокуратуры, а врач, один из оперативников и криминалист Ярославич уселись на большой охапке душистого свежего сена, которую пожаловал им Семеныч. Они были главными охранителями икон и прочих сокровищ, а также мешков с частями Федькиной лаборатории. Договорились, что у моста, где они пересядут в "кобеднишный" козлик, подождут остальных. Эти остальные - Гриша, оперативник его отдела Василий Рыбин, участковый Васильева Алексей Рубкин и Глеб устроили короткое совещание.
Глеб предложил до получения результатов технической экспертизы не сооб-щать ни Игорю в город, ни начальству в Москву о "творце" фальшивых документов и о найденных у него сокровищах. ОН еще раз предложил сосредоточиться на поисках убийцы.
- Уверен, что правильно не сообщать?- тревожился Гриша.
- Уверен. Потому что как только сообщим - тут сразу окажется много людей. Спугнут и убивца, и, может, сбытчика. Я специально просил никому не рассказывать о находках икон и драгоценностей. Почти не сомневаюсь, что среди них то, из-за чего Громов убил Григорьевых, а потом приходил в их дом ночью. Чует мое сердце, что он залег где-то в окрестностях Лисина. И он еще раз попытается проникнуть в дом, помяните мое слово.
- Это после нашего-то обыска? Если и вправду, что он где-то близко, ведь знает, что был обыск,- усомнился Рыбин.
- Именно. Потому что уверен: если уж он сам после убийства, и во второй раз - не смог найти, то мы-то уж тем более не найдем. ОН наглый, самоуверенный, нас в грош не ставит. Потому и сунется в дом еще раз. Не сегодня, не завтра, но сунется. А может, и сегодня в его почерке есть парадокс. Конечно, он знает, что мы были тут сегодня. Никому в голову не придет, что он осмелится сунуться в этот же день, а скорее - ночь. СЧИТАЮ, ЧТО МНЕ ЕСТЬ СМЫСЛ ПОБЫТЬ В Лисине еще пару-тройку дней. Отпуск у меня только в среду кончается,- ухмыльнулся Глеб.
- НЕ знаю, что ты тут высидишь,- медленно проговорил Гриша, видимо, взвешивая все за и против Глебова решения.- Очень уж ты высокого мнения об этом типе. Ну, пробуй. Все равно пока никаких путей к Громову нет. И не возгорайся очень - не исключено, что мо¬жет оказаться "висяк".
- Ну, это будем посмотреть, как говорила наша англичанка,- не сдавался Глеб.
Договорились о круглосуточной связи. Если Громов вынырнет в городе,
Глеба сразу известят. Алексей Рубкин будет в готовности номер один. В горотделе дежурный будет ждать звонка Глеба. Несмотря на то, что все устали и проголодались, перекусить у Семеныча отказа¬лись: каждого ждали дома и ждали у моста, да и путь предстоял неблизкий.
Глеб же, проводив ребят, не только не отказался перекусить, а хотел основательно поесть, о чем честно сказал Семенычу, и уже через полчаса блаженно жмурился, борясь со сном после сытного ужина. НА самый вечер он приберег еще одно дело; внешне казалось, что оно только муторное, но, как знать, не ведет ли оно к чему-то серьезному и даже, может быть, связанному с громовым?
* * *
Глеб двинулся к дому Брыкиных. Люся встретила его приветливо и гля¬дела сочувственно, как на больного. ОН посмотрелся в зеркало и тоже засочувствовал себе: физиономия побледнела и вытянулась, в глазах горел голодно-озабоченый огонь, несмотря на только что поглощенный сытный ужин.
- Кофе сварить?
- Люся, вы ангел! А где повелитель ваш?
- Собирается уезжать. Ночным.
- Попросите его сюда. Нам наедине надо бы поговорить.
- Говорите, я кофе пойду варить.
Глеб понял, что Володя прекрасно слышал, что он пришел и спрашивает его. И тем не менее не выходил из своей комнаты. Прошло несколько минут, прежде чем он боком, неохотно втиснулся в дверь.
- Ну, а теперь, друг, скажи-ка честно, что ты в среду вечером делал в доме Григорьевых?
- Так и знал, что вынюхаешь!
-Ну, так что? Володя подошел к этажерке, на которой стоял древний проигрыватель "Юбилейный", поднял крышку и вытащил какой-то продолговатый пре¬дмет. Неохотно протянул Глебу. Это был старинный грузинский кинжал. НО, вглядевшись, Глеб понял, что это очень хорошая копия, скорее всего из нержавейки. Такие, ив еще более красивые и искусные он ви¬дел на выставке грузинского оружия в Москве.
- Вот зачем в дом полез,- сказал Володя угрюмо. Глеб смотрел на него вопросительно.
- Мне очень нравился этот кинжал. Сколько раз просил Федьку: продай, а хочешь, махнемся чем-нибудь! Так у него чего выпросишь? Я тебе говорил, что поменялся сиенами. В среду вечером собирался в Москву как сейчас, ночным. А Люлька сказали, что они намедни уехали. Я и решил стибрить. НА меня не подумают, я в этот день в Москву ука¬тил. Подождал, пока темнеть стало, отмычкой дверь на хоздвор открыл и вошел в дом. Огня, конечно, не зажигал. Быстренько снял кинжал со стенки - он в комнате над кроватью висел - и уже к двери двинулся, да обо что-то споткнулся и растянулся. Стал подниматься - на секунду фонарик зажег - и меня чуть Кондратий не хватил: я об Зинаидины ноги споткнулся, они с кровати свешивались. Потом посветил еще - увидел, какой в доме раскардак, и пулей оттуда вылетел. Я ж не знал, что и Федора тоже, не видел его. Подумал, что Федор и Сашку, и Зинаиду порешил. Сам скрылся, а мне, если кто увидит, могут навесить убийство обоих. Ну, и натерпелся я страху!
- А кто вам, Владимир Николаевич, сказал, что вас исключили из числа подозреваемых?
- Так я ж рассказал, как было!
- Теперь, когда я сам к вам пришел. Но я ведь не первый раз с вами беседую. Вы ни слова об этом не сказали, хотя знали, что Григорьевы никуда не уехали, а в доме труп Зинаиды. А раз так, где гаран¬тия, что не вы убийца? И где гарантия, что только кинжал вы украли в доме Григорьевых?
-Да слово даю!
- Нет, Владимир Николаевич, слово вайе теперь ничего не стоит. Вы подозреваемый номер один, и я прошу вас не покидать Лисина до кон¬ца расследования.
- Так мне ж на работу надо!
- Об этом надо было думать, когда вы грабежом занялись.
- Да какой это грабеж - прошеный кинжал! Блажь моя - и только!
- Вот за эту блажь, которая называется воровством, вы и будете отвечать. А еще за сокрытие информации об убийстве.
- Да иди ты, знаешь куда? Подумаешь, следователь! Убийцу найти не можешь, на меня валить собираешься? Докажи! А я пока на рабо¬ту поехал.
- Дело ваше, Владимир Николаевич. НО вы очень себе этим повредите.
НА работе непременно и так узнают, что здесь произошло, так же о вашем в это участии - это сделают следственные органы.
- Вова,- в комнату ворвалась Люся.- НЕ спорь. Никуда не едь. Я сама
в Лисино на почту побегу, телеграмму дам, что ты заболел. Не едь, ты что - в тюрьму хочешь?- Она громко заревела.- Так - может, штрафом отделаешься или условно, а не послушаешься следователя - тюрьма. Тюрьма,- и снова зашлась в слезах.
Брыкин оторопело уставился на жену, потом перевел глаза на Гле¬ба. Он не понимал. Совок сидел в нем крепко и безгрешно: все кру¬гом мое - и в доме соседа тоже, потому как единый мы совхоз. Вот если б он трактор упер или там ценную вещь у кого-то, а тут...
- Спасибо, Людмила Васильевна, вы очень помогли мне - объясните все еще раз мужу. ОН должен быть в Лисине до тех пор, пока я не отменю этого решения. Кстати, Брыкин, а где вы были в пятницу.6
- На работе. Ночью сменился, а утром в субботу здесь был.
- Ничего не путаете? Может, как в среду, в пятницу опять к Гри¬горьевым заглядывали? Там же еще можно было что-то взять?
-Вы что? Да я туда, хоть зарежь, больше бы не пошел. Вечером в пя¬тницу я из Брянска ехал. Мы прибыли в Москву в час с минутами.
- Я проверю это.
Когда Глеб вывел от Брыкиных, его слегка пошатывало - скорее даже не от усталости, а от нервного перенапряжения. ОН подошел к дому Семеныча и тихонько уселся на скамейке. Старик, скорее всего, уже спал. Жулик - этот удивительный Жулик, оказался у ног Глеба и глядел ему в глаза, но не укоризненно, как в первый вечер, а сочувственно и добро.
- Спасибо, милый ты мой человек Жулик,- Глеб засмеялся этому сочетанию человек-жулик, ласково почесал у пса за ухом, потом ткнулся
губами в его морду и вдруг почувствовал, будто усталости и внутреннего напряжения как не бывало.
- А что, Жуленька, не закончить ли нам дровяную эпопею? Мы тихо-тихо, Семеныч и не услышит. А завтра - представляешь, Жулик, он подумает, что это какая-то тимуровская команда ему дрова в поленницу сложила!
Глава 23.
Еще не было восьми, а Глеб уже шагал в Васильеве. На почте увидел не-задачливых кассирш, как он их называл. Их дело передали в суд, сообщили 0Ни ему, теперь они активно сушат сухари и думают, на кого оставить детей. Горькая шутка не скрывала их настоящего страха, обе осунулись и как бы враз стали на много лет старше. Он утешил: их вину уменьшает ротозейство начальства - на окнах нет решеток, сигнализация никуда не годится, касса вообще не охраняется. Они чуть повеселели. Глебу срочно дали город. Медэксперт, как и обещал, провел вскрытие. Точное время убийства, сказал он из-за, жары определить невозможно: пять суток назад, ночью, т.е. со вторника на среду прошлой недели.
Потом Глеба соединили с, опергруппой. Он просил Гришу раздобыть материалы первых двух судимостей Громова.
- Чую, - сказал Глеб,- крутится он вокруг Лисина. Что-то в григорьев¬ском доме ему позарез нужно. Притом что-то одно или может, какие-то документы, фото - не знаю, но небольшое по объему. Может, материалы прежних дел что-то подскажут. Гриша обещал сделать, что сможет.
- О технической экспертизе я не спрашивал. Наверно, еще и не начали?
- Они только - в девять на работу придут. Не подозревают, какие ты им сюрпризы наготовил. Я к тебе кого-то пришло, как только результаты будут, А ты там поосторожней. Если это Громов, сам знаешь, он мальчик резвый.
- Я почти не сомневаюсь, что это Громов. Ну, будем посмотреть. Вы то¬же шуруете проницательно.
Пока Гриша говорил, Глебу в голову пришла неплохая мысль. Положив трубку сказал:
- Девушки, а взгляните-ка вы на это 'фото еще разок. И не так вот прямо, а пририсуйте мысленно бороду или усы, наденьте тапочку или сделайте густую шевелюру. Может, узнаете кого?
- Я так не смогу - мысленно,- огорчилась Наталья.
- Тогда нарисуйте на листке по отдельности все – усы, бороду, густые волосы, шапочку - и прикладывайте к фото.
Кассирши принялись усердно рисовать.
- Он!- закричала кассир Вера.- Он, гад!
Глеб увидел, что Вера вырезала на бумаге дырку для фотографии и быстро пририсо¬вала шевелюру, бороду к громовскому изображению.
- Точно, он, рыжий этот!- подтвердила и Наталья.
- А второй?- Глеб молил о помощи её величество Удачу.
- У того-то ни бороды, ни шевелюры,- протянула Наталья.- А ежистые волосы ничего не дают.- Она показала свой" рисунок. Волосы, действительно, лица не меняли. Значит - или не Григорьев, или он был в хорошем гриме. "Опять все сошлось. Осталось найти Громова. Иди его труп. И появится новая версия, где все сошлось",- поиздевался над собой Глеб, но ВеГе одернул: «это всерьез». И схема казалась логичной: Сашка, Громов и Гри¬горьев. "Нет, Григорьев, видимо, нет. Зачем ему рисковать из-за мелочевки при таком богатстве? Скорее всего, Громов с каким-то дружком. Итак, Сашка, и Громов и громовский дружок берут кассу. В этот же день вечером Громов навещает Сашку. Зачем? Был уговор или предлог - Сашка его спокойно впу¬стил. Говорили. Потом Громов его убил. Спокойное Сашкино лицо говорит, что разговор был мирный. Громов настиг его внезапно. В упор. А как расстояние учел? Значит он все спланировал заранее - под дровяного мстителя работал. Дальше - проще простого. Открывает заслонку, разжигает что-то в печи, а может, просто золу в кучку сгребает - благо печь давно нечищеная. Высчитывать расстояние от кучки золы до загнетки, затем переносит стул вместе с убитым и ставит перед печью, чтобы расстояние равнялось этим самым 80 сантиметрам. Занимает это всего несколько минут. -^ Сашкиной избе никаких следов поисков, вроде все на месте. Кроме нательного креста, о котором говорила Галина. Может, Громову только он и был нужен? Или, наоборот. Он свел с Сашкой давние счеты, а крест прихватил "как сувенир"? Что делает он дальше? Конечно, стирает «пальчики» со всех предметов, до которых дотрагивался. Уже сов-сем темно, и он незаметно выходит из дома. И идет к другому дому. Поче¬му расправляется и с Григорьевым, как с Сашкой? "твердый куркуль" тоже безбоязненно впускает его в свой, дом-крепость. Условившись? А может, наоборот, не ждали - ведь только утром те трое - Корее всего Григорьев знал об этом - взяли кассу, Рисковать, как Громов, мог только очень, очень... Глеб не мог подобрать слова для определения качества поступка этого человека, тем более что день ограбления он завершил тремя убийствами - притом своих старых подельщиков!
Идем дальше. Громов приходит к Григорьеву. Видимо, и тут разговор у них мирный, мало того - деловой. Ведь они удаляются в кладовку, жена осталась в комнате. И Григорьев без опасений открывает бочку, где у не¬го хранятся ценные вещи: может, иконы, может еще какие-то церковные атрибуты. - Вполне возможно, что выходы Григорьева "на рыбалку" скрывали грабеж какой-нибудь церквухи в глуши, о которой все давно за¬были... так, Григорьев доверяет Громову - хорош этот малый, если даже куркуль лопухнулся! Григорьева он убивает внезапно, среди разговора. Значит, шел убирать и этого "коллегу". Может, только орудие убийства поменял в последний момент. Бочку закрывал камень - сэкономил на пуле, горько подумал Глеб. Дальше он идет в комнату и, видимо, о чем-то просит или что-то предлагает Зинаиде. Та не соглашается, а может, начинает кричать. Он вставляет кляп в рот, связывает и не забо¬тится, что с ней будет, или просто уверен, что она задохнется, поко¬йно принимается за поиски. Ищет упорно и не находит. Со злости все крушит. О тайнике он подозревал, но не знал, где. Но, похоже, искал он не сам тайник, а какую-то определенную вещь. Какую? Видимо, очень ценную. Не находит и скорее всего вынужден уйти. Светает рано, его может увидеть старик Семеныч или кто-то из лисинцев. Куда уходит? Где-то у него есть пристанище наверно, не очень далеко от Лисина. Или там дружок? Может быть. Он отсиживается там почти три дня и в пятницу ночь* снова пробирается в дом Григорьевых. Снова ищет и снова не находит, Наверно, вещь стоит такого риска - он мог нарваться на меня. А кто сказал, что он уже давно не скрылся отсюда? Но никто не сказал, что он отказался от поисков и не рискнет пробраться в дом еще раз. Он отчаянный и удачливый. Ну-с, будем посмотреть. Надо у экспертов узнать, что в тайнике было самое ценное.
Глеб с удивлением обнаружил, 1тто он все еще сидит на почте, чертит какие-то фигуры на телеграфном бланке, а женщины сидят не дыша, чтобы ему не помешать, Глеб рассмеялся:
- Великий сыщик думал, а теперь он будет говорить. Дайте-ка мне, девочки. Город еще раз.- Город ответил быстро. - Гриш, что сказали эксперты о григорьевской коллекции?
- Миллионы стоит. Там такие редкие иконы- специалисты аж трясутся.
Но самый потряс - крест ХУП или ХУГО века. Высочайшей пробы серебро
и настоящие драгоценные камни какой-то особой чистоты и огранки.
Один он несколько миллионов стоит. Долларов!
— НУ вот ты и ответил на мой незаданный из-за твоей болтливости вопрос.
- Какой вопрос?
- Какая самая ценная вещь в этой коллекции. Видишь ли, я тут на ог-рабленной почте по совету Пуаро повращал серыми клеточками. Во-первых, удалось точно установить: кассу брал Громов. Работницы почты опо¬знали. Как? А мы тут прикладной живописью позанимались. Во-вторых, я еще больше утвердился в мысли: он полезет в григорьевский дом не¬пременно. Именно за этим крестом, потому что уверен, мы его не найдем.
- Что ж, действуй, только со своим советчиком Пуаро на рожон не лезь.
Глеб перекусил в совхозной столовой, хотя кассирши наперебой звали к себе. Потом зашел в магазин: Алексеев рюкзак был и счастли¬вым, и вместительным, а сделать Семенычу хоть небольшой запас на зиму самого необходимого - круп, соли, сахара, консервов - Глеб считал своим долгом.
- Ну, посыпались тебе подарочки,- возбужденно заговорил Семеныч, е,4-ва он вошел в дом,- Я за Дмитриевной иду. Она тебе все расскажет.
Через несколько минут пришла Елена Дмитриевна.
- Я вспомнила, кто рассказывал мне о наказании дровяных воров: па¬стух Валерий. ОН привез Федору продукты, а я в это время рубила дрова.
- Отдохни, соседка, давай перекурим,- крикнул Федор.
Я УСТАЛА И РЕШИЛА, ЧТО ПЕРЕДОХНУТЬ НАДО. Присела с ними на скамейку. Зинаида вынесла своего хлеба - она его отлично печет. Мне нали¬ла молока, а мужчинам принесла чаю. Мы болтали о том, о сем, а потом и Валерий и рассказал об этом обычае.
- А что, толково мужики придумали, - похвалил Федор,- Да не додумали.
Пуля ж может целую зиму в дровах пролежать и до этого полена очередь не дойдет.
А вспомнила я об этом благодаря фотографии.
- Какой фотографии?
- Той, на которой неизвестный.
- Этой, Громова? - он показал фото.
- Да. Она как-то отпечаталась у меня в памяти, и все время мучительно думалось: я видела, знаю этого человека. Где? Когда? И вдруг выдало лицо пастуха Валерия, когда он рассказывал о расправе с дровяными вора¬ми. Лицо его изменилось: разрез глаз другой, нос, губы иные, а выражение глаз прежнее - какая-то презрительная насмешливость.
Глеб пытался вспомнить лицо пастуха, но не вспомнил, видел ведь всего несколько минут.
- Не ошибаетесь, Елена Дмитриевна? Лицо-то другое, а выражений глаз одинаковых – сколько хочешь.
- Думаю, что нет. И Максим Семенович считает, что это, Валерий. Подгонка версии? Похожесть восприятия? А может оба почувствовали себя немного сыщиками?
- Семеныч, как называется деревня, где живет этот Валерий?- Проверить всё равно надо, но если это Громов…
- Лысая Гора. Это 11 верст отсюда. Он-то на лошади - это меньше часа пути.
- У нас лошади нет. Дороги тоже нет. Пешком это часа 2-3 будет?
- Около того. Ты что, один пойдешь? Давай хоть я с тобой. Там же болотин полно, есть и трясины. Угодишь, не дай бог, пикнуть не успеешь.
- Нет, Семеныч. Ты мне только хорошенько объясни, как идти - повороты, приметы, лесные дороги, где трясины обойти. Доберусь как-нибудь.
Семеныч объяснял долго, обстоятельно, Глеб маршрут нарисовал. Объяснил он и как попасть из Лысой Горы в Васильеве.
- Я оттуда пойду прямо в Васильево,- сказал Глеб.- А к вам обоим у меня просьба-задание. Вы, Елена Дмитриевна, этот конверт передадите Петру Нахову. Пусть он срочно отправляется с ним в Васильеве и срочно от участкового звонит в город. Телефон на конверте. Грише Огородникову. Пусть он срочно же присылает наряд в Васильеве. Петр должен дождаться наряд и вручить письмо Грише. А наряд будет ждать меня. Не исключено, что мы и ошибаемся с этим Валерием.
Вам, Максим Семеныч, глаз не спускать с дома Григорьевых. Если заме-тите, кто-то проникнет в него, не вмешивайтесь, но запомните челове¬ка и время. Часы есть?
- Возьму свою луковичку,- улыбнулся Семеныч, доставая из комодного ящика старый хронометр, который за округлую форму прозвали когда-то луковицей. Часы Глеб сверил, Семеныч завел "луковочку" и положил в карманчик пиджака.
- Хорошо бы сфотографировать пришельца, да не взял я фотоаппарата.
- У меня есть,- сказала Елена Дмитриевна,- правда старый и громоздкий: "Зенит "Е".
- А пленка?
- Она в нем. Чувствительность 65.
- Замечательно. Несите. А мы, Семеныч, подумаем, где облюбовать ваш наблюдательный пункт.
- А чего любовать? Вон из моей кладовки Григорьевский дом как на ладони. С какой стороны не подойдет, сразу увижу. А меня не видно – окошко маленькое. Вот, погоди, протру, так еще лучше видно. Только, - Семеныч засмущался, - с аппаратом-то я управляться не умею.
- И не надо. Я тебе все поставлю - расстояние, диафрагму, ты только нажимай на спуск, и кадр переводи, это я покажу.
Елена Дмитриевна принесла фотоаппарат, Глеб приготовил его для съемки, объяснил все Семенычу, помог из лестницы и небольшой скамеечки соорудить нечто вроде штатива и зашагал в сторону Лысой Горы, не заметив, как истово крестит его, стоя у окна, Семеныч и шевелит губами, шепча "Отче наш".
* * *
Когда он подошел к деревне; на часах было восемь. «Уже 12 часов из чаю окрестности",- подумал Глеб. Ему показали дом пастуха - он еще не пригнал стада.
Глеба встретила женщина лет 5^ с довольно красивым, но неулыбчивым лицом и очень настороженными глазами. Глеб представился. Она тоже.
- Лариса Васильевна я, мать Валерика, - лицо ее вымучивало приветливость.
«Молодая у него мать»,- подумал Глеб.
- Валерик вот-вот пригонит скотину. А у вас дело к нему какое?
- Грустное очень дело: друзей его из Лисина - Федора и Зинаиду убили.
Вот хотел поговорить с Валерием, может, знал он каких врагов Григорьевых, может, поможет следствию.
- 0й, Господи, искренне ахнула женщина,- ^ Федора и Зинаиду. За что ж их?
- Вот и хотел порасспрашивать Валерия, может, он что надумает.
- Ну надо ж! Люди-то какие хорошие! Хозяйственные. День и ночь работали. Валерик меня пару раз к ним возил. Справное такое хозяйство у них, по¬рядок. Федор - мужик, ох, головастый! А Зинаида? И тебе испечь, и дом образить - чистота-то везде какая! А чего она только не доставала нам на своей базе. Ну, и мы, конечно, не в долгу. Зал ерш: возил им и молоко и творог, и масло, когда собью, и телятины. О-хо-хо!- она. Запечалилась, потом предложила:
- Может в дом войдете, молока выпьете, пока Валерика нету?
Глеб не отказался и с удовольствием выпил большую кружку жирного' моло-ка с домашним хлебом. Он понял, что Лариса Васильевна ничего не знала об убийстве и печаль ее искренна. А она, извинившись, пошла доделывать что-то на огороде, предложив отдохнуть с дороги.
Глеб внимательно оглядывал избу. Добротный дом, стены оклеены хорошими обоями. Как и принято в деревнях, на стенах множество репродукций картин и фотографий киноактеров. Однако ни одной семейной, личной фото¬графии не было. Что-то "царапнуло" глаз, но Глеб не понял, что. Когда с огорода пришла Лариса и остановилась у красного угла, понял: на обоях был ряд светлых квадратиков – со стены, видимо совсем недавно сняли какие-то фотографии. Слева от дверей стоял свернутый и перевязанный бечевкой палас. Он ещё раз оглядел избу: его не покидало ощущение, что здесь готовятся к ремонту или отъезду. Но обои новые, двери не так давно покрашены. Глеб сказал, что пойдет подышать свежим воздухом на улицу. Когда шел через сени, обратил внимание на две средних размеров дорожные сумки, видимо, уже упакованные. Они стояли у дальней стены и не бросались в глаза на фоне разных хозяйственных вещей. «Значит все готово, держит только крест?"- подумал Глеб. А эта жен¬щина говорит так буднично, спокойно, неужто ничего не знает о сыне? А если это не Громов? Если под моим невольным нажимом все стали видеть в Громове кто грабителя, а кто пастуха Валерия?".
Он пригнал стадо в начале девятого. Удивился совершенно естественно без признаков недовольства или страха.
- Какие люди!- огляделся и, не увидев машины и даже мотоцикла, удивил¬ся еще больше,- Неужели пешком?
- Для хорошего человека и семь верст не крюк, - отшутился Глеб.
- Ну-ну, ты, мать, нам что-нибудь к ужину дашь?
- Как же! Целая еще есть "Сибирская".
- Во, соединит Азию с Европой, Глеб видел напряженную работу мысли в глазах пастуха, который не спросил о причинах визита, а он объяснять не торопился. Глеб пытался сравнить лицо Валерия с изображенным на фотогра¬фии. "И да, и нет - определенно не скажешь, тем более что лицо это страшно подвижно и беспрестанно меняет выражение.
- Я принес печальную весть - ваши друзья Григорьевы приказали долго жить.
Брови пастуха поползли вверх, в глазах явилось удивление, рот сделал какое-то кривое движение;
- Это как же? Поехали домой и... Несчастный случай?
Глеб откровенно всматривался в его лицо. "Если это Громов, он не только потомственный Остап Бендер, но еще и классный актер".
- Нет, их убили. В лисинском доме. Когда вы приезжали в субботу, они были в доме убитыми уже три дня.
- Ну, дела,- протянул пастух.- А кто?
- Вот пришел к вам за помощью - Валерий встрепенулся.- Вы были друзьями. Может, знаете каких-нибудь недоброжелателей, врагов, может, зави¬стников Григорьевых?
- Друзьями мы были, точно. Сколько они нам всего сделали, сколько мы им. Ни мать, ни я ничего не жалели. Да только я их знакомых не знаю. И в Лисине кто живет - тоже не знаю. Ну, соседка, старик - парой слов перекинемся, когда приеду. А приезжаю-то раз в десять дней, а то и две недели, стадо не бросишь. И всего-то на час-два. Редко когда посидим с Федором, раздавим пузырь, поболтаем. В Москву к ним я не ездил. Сына их и то путем не видел.
- Жаль. Я ведь к вам практически случайно Больше от безнадеги,- довери-тельно сообщил Глеб пошел проветриться по окрестностям. Что делать?
Висят на мне три убийства - все в Лисине. И ни следа, ни зацепки.
До пенсии искать придется - это из породы идеальных преступлений. А по-том вспомнил ваш божественный творог, ваш приезд. Подумал, а вдруг вы знаете недругов Григорьевых. Может, идею какую-то подадите.
- Да, дело швах. А идею где взять?
Глеб смотрел пастуху прямо в глаза. И глаза эти излучали сейчас сострадание и искреннюю озабоченность: идею сыскать ой как тру¬дно.
«Нет, он не Громов все-таки. Но он не спросил, как, чем убиты его друзья, как их нашли, и не задал еще кучи вопросов, которые задал бы самый немногословный и сдержанный друг".
- Скажите, Валерии, Федор не показывал, может, хвастал какими-нибудь драгоценными, антикварными изделиями?
- Да вы что? Откуда у него? Небось в доме-то вы пошарили хорошо. Нашли чего?
- Нет, пока.
- Раз, помню, он мне кинжал показывает и хвастается: настоящий, грузин-ский, какого-то там далекого века. Я поглядел: «Лопух ты, Федя. Это под старину сделано, а он из нержавейки". Мы почистили - и точно„
- Значит, вы в старине разбираетесь, и, если б что ценное показал, оп-ределили бы?
Пастух глянул как-то наотмашь, но сразу заулыбался:
- Конечно.
- А не могло так быть, что Григорьев приревновал к кому-нибуд4> Зинаиду, сам ее убил, а тот кто-то его самого?- фантазировал 1леб, растягивая время визита и надеясь, что какое-то слово, жест выглянут из пастуховой маски. Что тот был в маске, Глеб уже не сомневался. Валерий глядел на него как на больного и откровенно цинично захохотал:
- Зинаиду? Этот обрубок дуба в образе женщины?- спохватился и сказал
мягче:- Она хорошая баба, хозяйственная, заботливая, но женщиной если
и была, то до нашей эры.
Глеб улыбнулся:
- А вот мать ваша хороша - и молодая какая! Сколько же вам, Валерий, лет?
Пастух поставил рюмку, сделал глотательное движение, наклонив голову, а когда поднял ее, снова улыбался:
- У нас тот счастливый генетический случай, когда сын выглядит старше своих, а мать моложе своих лет.
Глеб сделал вид, что не заметил хитрости и, продолжая идти "по этапу ва-банк", как мысленно определил он эту стадию беседы, спросил простодушно:
- Не к ремонту готовитесь?
- Почему к ремонту? - удивился пастух.
- Вон карточки сняли, палас свернули.
- Да нет, мать генеральную уборку затевает - пока жарко, все просушить.
А карточки - да мы их меняем все время, надоедают.
- У меня тоже генетическая особенность - до страсти люблю рассматривать семенные альбомы. Не осчастливите?
- Да у нас и нет его. Какие-то фотки есть, да раскиданы по всему дому.
Если еще в гости зайдете, поищу, покажу.- ^Валерий улыбнулся
победно, будто перешел трудный рубеж.
- Лады. Тогда осчастливьте, если можно, конечно,- я нахал большой, но
за плату, разумеется, баночкой вашего молока. Мамаша угощала в жизни та¬
кого не пил. Ребята из розыска не знают, что меня занесло к настоящему
пастуху, а я их таким молоком попотчую!
- О чем речь! Мать, - позвал Валерий. Когда, она принесла банку и пошла за
сумкой "в руках нести неповадно", Глеб открыл крышку, понюхал и пере¬
дал банку Валерию:
- Извините, но оно странно пахнет. Пастух взял банку, понюхал:
- Сеном пахнет, говном - нет, - засмеялся и предложил: - давай другую возьмем!
- Нет, нет, матушка ваша обидится. Это я по темноте своей городской.
- Это точно, - удовлетворился Валерий.
«Хоть пальчики теперь есть, понадобятся ли только?"
Пастух отказался взять деньги и предложил:
- Может, до утра останетесь? Уже 11-й скоро стемнеет.
- Нет, нет, вы только расскажите подробнее, как идти на Васильеве. Добе-русь.
Валерий объяснил верно, как и Семеныч советовал. Вместе с матерью проводил до лесной тропки: она всё горестно вздыхал, а Валерий спрашивал, когда похороны – надо на этот день с кем-то договориться, чтобы со стадом побыл.
"Так Громов или нет?- размышлял Глеб, идя лесом. - Может, просто про то же, и внешне чем-то похожий. Прожжены", чувствуется, малый. Хитер, насторожен. А чего простому пастуху бояться? Да мало ли чего •• мо¬жет, самогон гонит или чужих коров доит, а молоко, сметану продает. А если Громов? Может, настоящий Громов уже в Лисине и в григорьевский дом залез, а Семеныч его фиксирует? Так Громов или нет?" - Глеб еще раз прокрутил всю беседу. Ждать уже недолго: если Громов, его ход - он не упустит шанса, что никто не знает о моем к нему визите. Наживка я жирная в этом случае. Если нет, прости меня, пастух Валерий, какие бы грешки за тобой ни ВОДИЛИСЬ».
* * *
Вслушиваться в звуки леса он начал через полчаса. Столько бы Громову понадобилось, чтобы вернуться за ружьем и преодолеть два с небольшим километра, что он прошагал. Но прошел час, все было тихо. Глеб миновал два больших поля и несколько перелесков и шел теперь лесом. Тропа виделась хорошо, но быстро темнело. По его расчетам, до Васильева оставалось километра три. От напряжения, с которым он вслушивался в тишину, начало ломить голову. Решил немного расслабиться. Вспомнил Еле¬ну Дмитриевну и постыдился за себя • - как нетерпимо и резко обошелся он с ней. Это голова сработала, сердце ведь поняло и простило ее. И по-жалело. Вот-вот, рационалист чертов, и с Ленкой ты так, рассердился он на себя. Глеб не заметил в темноте торчавший пенек, споткнулся и, уже падая, услышал звук выстрела - он слился со звуком прожужжавшей пули. Вот и твой ход, Громов". Глеб не торопился подниматься - и лежал, вслушиваясь. Шелест деревьев, возня всякой живности в траве и никаких признаков присутствия человека рядом. Единственным, по¬сторонним звуком был звук вытекающего из банки молока. "Громов слуша¬ет. Ему надо, чтобы я был готовчик. Почему не подходит удостовериться?
Ага, ясно. Боится ответного выстрела. Он же не знает, что я без оружия. И, наверно, еще около трупа наследить не хочет. Ему даже неважно - жив я или нет. Он меня вывел из игры. Это главное. Значит в бега он двинет сегодня же, сейчас". Глеб пролежал уже минут десять, когда, наконец, услышал треск валежника и показавшийся в тишине грохотом шум удалявшихся шагов Глеб встал, и стараясь идти бесшумно, двинулся в Васильево. Куда он мо¬жет податься? Ночь, уже первый час. Пока он доберется до дома - час. Там все собрано - только взять и... Куда он направится? Ждать утра или другого дня не рискнет. В Лисино не рискнет тем более. Значит на станцию. Какую? А какой поезд идет хоть в какую-нибудь сторону ночью?" Глеб ли¬хорадочно вспоминал расписание поездов на Москву и Питер. "Есть! Поезд на Питер в 2часа 16 минут - во столько через город он проходит. Но к Лысой Горе ближе маленькая станции Лески. Поезд там будет минут на 15-20 позднее. Значит Громов успевает. И здесь сумел спланировать! Про сто ге¬ниальный организатор своих убийственных побед!"
Глеб уже почти бежал, прикинув, что на все про все у него меньше двух часов.
* * *
Гришина бригада томилась в неведении и бездействии уже пятый час. Самому Грише и не корилось, и не игралось в шахматы, и не читалось, он не на шутку волновался за Глеба. Когда тот появился - взъерошенный, почти до пояса мокрый - некошеных, почти в человеческий рост трав и вечерней росы он и не заметил, подстегиваемый возбужденный Гриша бросился к нему, обнял и дал легкий подзатыльник.
- Как ты обращаешься с покойником?- весело огрызнулся Глеб. Так же весело, совсем не бравируя, рассказал о своем приключении. Он никогда еще не испытывал такой переполняющей всего его энергии, такого аза¬ртного желания обогнать время, никогда голова его не работала 'так ясно, четко - "главное - неглупо", как сам оценил. "Все-таки сидит в человеке инстинкт охотничьей собаки",- по привычке анализировать успел
подумать он и потом уже забыл и о добром друге ВеГе, и о неизбывной привычке видеть себя со: стороны и подтрунивать над собой. С его доводами, что Громов отправится на Лески согласились, но по рации предупредили оперативников города. Их задача облегчалась: железнодорожная и автобусная станции были в одном помещении, да и немногочисленные ночью пассажиры были на виду. Глеб коротко проинструктировал ребят, сообщил главные приметы и добавил, что Громов может быть в гриме и не один, а с женщиной, приметы которой также дал.
По пути в Лески - а это был на стоящи* бег с препятствиями после того, как съехали с шоссе на проселочную дорогу - обсудили, как рассредоточится группа на платформе станции. Заходить в крохотное здание станции не следовало: Громов появится там хотя бы только для того, чтобы купить билет. Чутье у него неслыханное, его легко упустить.
Группу захвата составляли Гриша, Глеб и младший из оперативников - высокий спокойный Алеша, которого Глеб посчитал практикантом, и который преподавал его в городско" школе милиции. Глебу предстояло поговорить с кассиром! '
Лесков, и он волновался, представляя, что будет, если ею окажется крикливая и неумная бабенция, которая может сорвать операцию.
Однако хозяйкой и диспетчерской, и кассы Леской оказалась молодая, очень серьезная я даже строгая девушка. Глеб предупредил, что им вместе предстоит поймать очень хитрого и ловкого преступника. Если она боится, ее, заменят, - но лучше, если бы она осталась - преступник, без сомнения, ездил через Лески и 'всех кассиров знает в лицо. Нельзя, чтобы он что-то заподозрил. Ирина Козлова, как ока представилась, сказала, ^то не боится, но "стрелять не умеет.
- А вам и не надо будет стрелять. Вам надо только, как в фильмах о шпионах, произнести пароль - через динамик внутренней связи станции. И. все.
Глеб показал ей фотографию Громова и объяснил, что после пластической операции он несколько изменился.
- Представьте, эти глаза стали уже, нос - прямей, губы растянулись, а вот эти складки у крыльев носа исчезли. Он теперь лет на 10 моложе. Ирина, видимо, обладала хорошим воображением, потому что воскликнула:
- Так я его знаю! Он много раз был на нави станции. У него еще на всех пальцах правой руки по букве. Сначала не понимала, что получается вместе имя не имя, а потом прочитала: «Сезам".
- Верно, у основания пальцев есть буквы.
Они прорепетировали текст, который она должна передать по селектору при его появлении.
- Только растормозитесь, Ирочка, поулыбайтесь, что ли, чтобы он не почуял опасности!
- Да некогда мне улыбаться тут, всегда вроде как сердитая, хоть и не сержусь ни на кого. Просто дел полно, а я одна. Вот заулыбаюсь, он скорей что заподозрит.
- Ну, как знаете. С Богом. Очень на вас надеюсь, Ирочка.
* * *
До поезда оставалось чуть больше 10 минут. Он был неотличим от дачни¬ков, одетых в спортивные костюмы, куртки, штормовки. Пожалуй, только его рюкзак был еще замызганнее, чем у них. Ну, да одинокому мужчине это простительно. Он был без грима. Да и зачем? Кто его тут знает? Лариска
бродила где-то по платформе со своими сумками. Они не должны садиться в один вагон и не подходить друг к другу. Питерский адрес она знал на случай, если с гостиницей не выйдет. Следы он замел знатно. Ко¬нечно, ни к чему приперся к нему этот мент - крест так и остался в Федькином доме. "Крест за крест,- со злобой подумал он о Глебе,- ты помешал поиметь мне ценный крест, за то получишь деревянненький на собственную могилку. И пальчики тебе мои не пригодились, сосунок чертов. Ну и фраеры стали в милицию подаваться!"
За шесть минут до прихода поезда подошел к кассе, протянул деньги:
-До Питера один. Не запаздывает ваш скорый? - он знал эту неулыбчивую
некрасивую деаваху. Вспомнил, что, когда увидел ее в первый раз, подумал: "В вечных тебе девках сидеть".
- Про это только Господь Бог знает,- пробурчала девушка. - Секунду и подождите,- она взяла деньги, нажала кнопку селектора и сказала тем противным голосом, каким объявляют о движении поездов на всех российских станциях.- Здесь Лески - пассажирский. Состав на второй пути уже час пятнадцать. Давайте команду, оставить на этом или пере¬гнать?- Переключила кнопку и получила ответ:
-Оставить!
- Ну никому ни до чего дела нет!- возмущенно обратилась она к пассажиру.- ВАм куда?
- До Питера, один,- повторил он.- Это что ж, вы и за кассира и
за диспетчера?
- А,- махнула рукой девушка.- Обещали за совмещение два оклада, добавили пару сотен,- и сиди, кукуй. Так, в какой вагон?
- Плацкартный.
- Сегодня дали и в купейный. Не желаете?
- Ба не стоит. В плацкартном воздуху больше.
ОН протянул руку за билетом и почувствовал, как железно зажали ему левую руку, в бок уткнулся пистолетный ствол, а над ухом прозвучал тихий заботливый голос: - Резких движений не надо.
- Ребята, вы что?- начал изумляться он, когда его правую руку из 4 окошечка кассы, сразу же захлопнувшегося, соединили с левом за е; спиной, под рюкзаком, тяжесть которого он сразу же ощутил. У него еще теплилась надежда, что это местные Фраера на что-то позарились. Но в дверь зальчика ожидания входил Глеб:
- Привет с того света, пастух Валерий, нет - Громов! Ты, лесной
охотник мой, благополучно ли добрался, отправив меня в компанию к
Сашке и Григорьевым?
- Хрен ты это докажешь, следователь Глеб, - нашел силы лучезарно улыб-нуться своей несостоявшейся жертве Громов.