Это повествование появилось на свет случайно, клянусь. Как, пожалуй, и многое в моей странной жизни. Ибо миром правит случай. Я сидел в коридоре и вырезал. Хобби у меня такое – резьба по дереву. Я вообще считаю, что у нормального мужика обязательно должно быть, хоть какое - ни будь увлечение. Будь то рыбалка, нарды или карты по вечерам с друзьями, или там гараж с машиною, без разницы какое. Но оно должно быть. Иначе с катушек слетишь от нынешней жизни. В общем, сидел я резал, а по телевизору крутой фильмец показывали – Мы из будущего -2. Терпел я, а на моменте, где всё никак не могла разродиться главная героиня, сдали мои нервы. Разразился я трёхэтажной тирадой. - Чего шумишь Митя? – меня супруга из ванной спрашивает. – Да вон блокбастер психику тиранит мою. Это ж надо такой сценарий им выдать было, - и дальше всё, что о нём думаю. – А ты напиши, - в ответ на ругань, любовь моя, ласково из ванной. – Кому банде сценаристов что ли? Им писать – переломится кровать! – Да не им, просто напиши,- опять нежно моя суженная. И дальше своими делами стиральными заниматься. Молчание моё было ответом. Ночь с пятницы на субботу, суббота, ещё ночь, ещё день. В два часа в понедельник я положил ручку на последний лист. Пацан хоть ничего и не сказал – пацан сделал. Уважаемый читатель! Не суди меня строго, но это мой ответ Чемберленам. Всё, что ты прочитаешь дальше, я слышал от разных людей. Я езьм собиратель историй. Всё, кроме появления главного героя в городе. Я из нитей рассказов, услышанных мною, соткал ковёр. А какой он получился, судить только тебе. Мне безразлично мнение критиков, от этих говномазов, я ничего не жду. Мне малоинтересен взгляд на моё произведение столпов нашей современной литературы. У меня к ним самим вопросов в избытке. Но мне очень важно мнение моих знакомых, всех с кем плечо к плечу я переживал все радости и горести моей жизни. Я действительно с детства был увлечён прошлой войной. И постоянно расспрашивал о ней, всех кто был с ней связан. Я преклоняю голову перед женщинами, что прошли этот ад вместе с мужчинами. Без них я уверен не было бы победы. Я прошу простить меня за то, что презрительно назвал вас девками. Вы для меня валькирии светлые. Я склоняю голову перед всеми кто стоял на смерть, перед всеми кто уничтожил эту мразь несусветную. Ибо то, что творили они, действительно в здравый рассудок не укладывается. Такое не должен творить человек, никогда! Вы, кто выстоял - навсегда великие! Мир душам ушедших и пусть будут ясные дни у оставшихся. Слава вам в веках. Ну что вперёд, за мной читатель. Отваге храбрых, слагаем песнь мы!
Всем кто стоял, не смотря ни на что - насмерть, под флагом алым, посвящается.
Одна ночь в Сталинграде.
1. К ним я свалился с дуру. В вонючий, хотя это не то слово, чтобы охарактеризовать весь тот смрад, что был в этом подвале вместо воздуха. Я спикировал с этажного перекрытия в дыру и очутился в боковом закутке. Я ссал. Нервы-струны, которым недолго осталось под смычком маэстро. Пот-кислота ,сжигающая кожу и тяга внизу грудной клетки , на тросе тяжесть тьмы. Под ногами кроша , в сердце страх и пронесшиеся образы в голове. Дверь открыл, гарь с мертвых зданий дымом в лицо, внизу груды трухи железной, мгла и смерть. Её величество рыжая, босоногораспутная девка с озорными зелеными глазами. Ибо только такой образ, а никакой иной она принимает, спускаясь к воинам падшим. Снизу у дома напротив кислый крик: ” Ивэ-э-э-эн! ”Как вдарит! Кусок битого шлака в башку - дзык! Копоть банной пеной по лицу, со стен пылина с крошкой. Я в бег к низу, к черноте в глубине лестничного марша. А он лупит из машин-гевера зигзагом. Под ногами выломило, треск вокруг адовый , град с потолка, с полу- т.е. со ступеней. Перило впереди - в фарш. Бля , Господи, Мамочка, Богом прошу, дайте долететь ,ну дайте суки ! А он шьёт - вторая лента, ну да и я в дыру в летел. Выдох. Второй. ” Дрожь, бля, унять быстро!” - это я себе для остраски с детства. Детство моё весёлое было. “ Унять дрожь, бля!” Так,так,так. Это как это? Так ведь не бывает! Как это так-то? А? Ну ладно, ладно, спокойно. Спокойно не выходит, чувства нехватки чего-то давит. Сумка, сумка, бля! Басячий подгон кунака. Сумка “Прада” в ней всё: паспорт, документы и сто пятьдесят тонн – пятнадцать пачек по сто, первый груз со сделки, где? Между этажами, когда летел всёк! У-У-У. Всёк, бля! Так дышать. Дышать надо глубже. Надо выйти куда-нибудь, а то от психоза съедешь. Надо философски ко всему, везде, всегда. Как завещал товарищ Будда! Философия – философией , а башка то гудит! Кровь с шеи чувствую бежит, сзади рукой шорк - хляст на пальто срезало. Сам весь чую в говнине, на зубах песок жжёный, в сердце измена адреналиновая шкалит. Так собраться, ногой влево - стена, вправо тоже. Ага, сзади пусто. Кругом. Шаг. Второй. Опять вниз. Шорох слева. Взрыв в голове. Трах-тарарах. Салюты в честь их победы – ничто. После ярчайшего калейдоскопа - тьма. Я ЕЗЬМ ТЬМА!
2. Темнота. Боль. Чуть брызжет свет и снова боль злая, во всей левой стороне лица. Моргнул, картинка стала проясняться. Снова моргнул. В лицо смотрит рожа гнусная. Голос зубатой пилой по нервам : “ Встань ссыка, вставай шустрый! “ Подмышку хлоп ручища -надавило. Взгляд четче, вижу картину – лебеди. Погань! Сундук, в углу еще пару, трюмо, фото в рамах бумажных, фонарь трещит химический. Напротив гора промотов грязно-пятнистых, рядом немецкий пулемёт лентой мигает и двоих. “ Ну марафон – очухивайся” – заскрипел голос. Кто сказал из них- не понятно. Лица чумазые , как маски. Да и чувство во мне преобладает, нереальные они.
Первого звали Миколас. Имя согласитесь несколько странное, на тревожные думы наводящие. Длинный, носатый, небритый в шинели цвета земли, в вязаной шапке и натянутой пилотке на ней с зелёной звёздочкой. На плечах и груди самопальный раскидон – гранаты немецкие, финарь, фонарь, еще чё-то, лопата в руке, на ствол “моськи” опёрся. Зло смотрит, как пёс частных дворов в городе. Сапогом грязным, мусором хрустит. Слюной цыкнул. Второй в каске русской, мешковиной обтянутой на голове, мелкий ростом, лет пятьдесят – пятьдесят пять. По первому видно, молодой, короче лет двадцать пять, а второй старик с триадовскими усами, не то в телаге, ни то в куртке какой-то болотного цвета. С кинжом на поясе, гранаты, то – сё. “Парабэлл” в кобуре срезанной, с ногой повязан верёвкой кожаной, как у ковбойца. За спиной “ шмайс” ,на ногах обмотки с баканами рваными, как в кино. Дядя Рай, или Раис, по отцовскому наречению.
“ Очухался? “ В ответ моргаю.
-Русский? - скрипит вопросом Раис.
- Русский, русский! – хриплю я.
- Фамилиё?
В голове хохмой мысль- “Ведмедев.” Выпалил .
-Полнейшая ясность, - просипел длинный.
И вот стоят, смотрят значит, а мне хреного. Меня кружит, подкатывает.
- На , глотни гоголь-моголю, малохольный, - и мне кружку копченую с мутниной под нос.
Сивухой по ноздрям двинуло, я как всегда в игру свою излюбленную – будет, не будет:
полетит назад или ляжет на дно сиё адское пойло. Ничё! Стекло и осталось. Глазами хлопаю, башкой трясу, чтоб боль согнать с затылка.
- Ну у нас времени дохера. Нас к утру стукнут фрицы. Не раньше. Как говорится, вся ночь впереди. Вот и расскажешь, как на третьем этаже , над ихними ними позициями оказался , -прошипел Миколас.
- Ночь познания, -подсеял Раис, -Так что повествуй. Жги!
- Я ЕЗЬМ ОГОНЬ!
3. Одним словом быстро всё как-то с расспросами вышло. Час не больше. Что ,как, почему. Я сразу вкурил, что чесать что-то надо, в молчанку им скучно станет – пришьют. Да и сумку всёк, там реальные доказательства. Ну и погнал про строительство на месте священном, магию, вмешательство внеземных сил, временные разломы. В общем, складно запел. Спасибо родному телевидению. Хмурились они по началу. На джинсы мои смотрели, телефон, что махал им под носом. Только выглядел он, как батарейка диковинная, потому что сдох. В общем смотрели, слушали и как-то сразу поверили! Раис ещё в пол – рассказа уважительно водки в той же кружке поднёс. Как замолчал, хлопнул меня Миколас по шее, скулы свело от боли.
- Ни дрейфь! Бегун, дела наши хреновей некуда, -носом повёл многозначительно подняв заскоруслый палец вверх. – Нам, чтобы выжить, надо сапёров пять штук ,щас прямо, нет полчаса назад. Бойцов - ударную группу , человек десять с “патефоном” и артельного звездочёта, чтобы с пушками связь.
- Да и девок, понятно. Хучь одну, опять же с рацией, - вставил Раис.
- И тогда может проживём ден грешный, а можэ и ни. Понял? А нам город мудака времеломного на голову сыпит. Херовый довесок к нонешному дню! –зло плюнул Миколас. Тоска в воздухе повисла смертная.
- Дак эта! - более дибильной фразы на моём проклятом месте не найти.
-Дак что?- загнул брови Раис.
-Дак умею!- бросил я.
-Дак чё?- улыбается Миколас.
-Умею, говорю шмалять - трое ни двое, у вас стволов, вижу, богато.
-Оно так, энто это само – собой, те бля, от этого никуда ни деться. Ты тепереча почитай Сталинградец, -важно Раис. От его слов – в пот.
Я ЕЗЬМЬ УСТРАШИВШИЙСЯ!
4. Ба! Высшая прописка для всех кто грезит кошмарным адом. Спасибо, стушевался. Часов пять , может семь оставалось времени.
- Ну ты присять, на хватани, подумать надо. – Снова пойло из кружака внутро, огонь вниз, кусок хлеба с салом, цвета свечи, в руку козу с углём. Втяг. Ха! Все табаки мира лажа, по сравнению с великой Сталинградской мохрой. “ Ну ладно, мысли стучат по темечку, надо же мне чё-то делать! Мне здесь никуда нельзя, ни к одной из сторон. То что я у этих двух оказался – милость небесная. По сути, когда меня Миколас прикладом приложил, убить должен был, или пулемётчики на другой стороне. Не должен я никак живым здесь быть! Ну как ни крути получается обратное. Я жив, я дышу, хлеб жую!
Я ЕЗЬМ!
5. Затылок пылает. С трудом голову в сторону Раиса гну: - А вы, как тут?
- Дык, как все.
- Нет, именно здесь? – руками по сторонам развёл я.
- Дык под концерт влетели. Миномёты всю нашу команду: Федюню, Васю, Ипполита Геннадьевича, майора, старшину Одесу, всех кто был, минами в навоз заводской вбили. А мы через проулок и сюда выскочили. У станка немцев мало, выбили. Да “чемодан “ с их стороны прилетел, стена подъездная рухнула, мы в энту дыру и нырнули. Потом сечем, ты с третьего из двери выскочил, дождались высокого гостя. Ну и вот, подвал, электрофикация, - рукой на лампу немецкую трескучую, - И три товарища опосля дня трудового – культурный пролетарский быт!
- Слышь подвал то длинный, - Миколас спустил из сумерек свой копченный нос.
-Ну?
-Гну!
- Немцы до нас давно в нём стояли, вишь как обустроились, щас на заслуженном отдыхе, вон, -рукой в сторону. Я зырк ,рука из кучи тряпья грязного, гребнёй завёт, манит. – Ну? А то что?
- А то , что всё равно сюда полезут, будут ****и лезть пока не войдут. Они упёртые, да и начальство у них тоже суровое.
- Он так важен им, подвал то наш?
-Ого го, он уже и нашим стал, - Раис у виска пальцем дрыньк, - Он ни чей!
- Нет бля, серый прав, - Миколас мне в берет, рукой тычит, - Прав бля он. Мы здесь значится и подвал наш. Мы жильцы, ни они же, -опять рукой в кучу промотов. –Они покойные сродственники. Ночь отпевания теперяче у нас, как у Николаю Гоголю! Три ночи теперя стоять нам на вахте! Иначе ни как.
-Ого, насмешил Хома, - Раис и без того косой, щурится. - Вурдулаки попрут, ты одну по пробуй выстоять, волшебного мела - то нету. Слышь времяломный, смени портки, -кивок головы на кучу, -а то твои пижонские, как у курортника.
Я курортник, в шикарных апартаментах, я релаксирую.
Я ЕЗЬМ РЕЛАКС!
6. К куче, на сгибающихся ногах с трясущимися коленями, тело рваное сдвинул, штаны на нём более менее, вроде целые, ремень с пола поднял, польтицо подвязал, сапоги с ног стащил, следом штаны рывками сорвал. Джинсу долой – в стену копчёную кулём, штанами пятнистыми заменил, ногу в сапог, в пору, свои ботинки с мёхом в руку. Вкуриваю, за спирт, табак, хлеб надо плату внести. – Возьмите, Раис, не знаю как вас там?
- Не важно, - чинно подошёл, взял, нутро понюхал, поморщился, - А по размеру ли? У меня нога малая.
- У меня тоже, -голову с усилием на него. –А штык тоже мал?- от моей дерзости он натянуто улыбнулся.
- А ты чё баба, чтоб мерить? Мал, да удал, ведь верно?
- Наверно.
- А много было?
- Да было.
- Ни страдали от калибра? Ни ныли, что мелковат?
- Да вроде без жалоб, книжка чиста.
- Так уж и чиста, небось, сладостными благодарностями исписана, а паря?- тройной улыбкой освятило подвал. Весело.
Я ЕЗЬМ УЛЫБНУВШИЙСЯ!
7. Подвал, культурный пролетарский быт. Один из будущего, как ни дико это звучит, в итальянском тонкорунном яхтбушлате, перепоясанный немецким ремнём, в снятых с мертвяка, пятнистых штанах и сапогах, в берете вязанном, грязном, с перекошенным от страха, боли и переживаний рожей. И двое Великих. Один родом с западной Украины, что по говору ни скажешь. После братского освобождения, ставшею советской. Второй с Волги, только чуть ниже. Первый, во время смекнувший всю кухню, что творилась в стране и сумевший из районного актива комсомольцев, шагнуть в московский вуз. Но всем известно, судьба – любовница взбалмошная, и в октябре сорок первого за залёт по драке приписан в народное ополчение, тяжко ранен в первом же бою, чуть ни сыграл в землю, выкарабкался, дома побывать ни как, поэтому снова в армию и в “харьковскую прогулку”. Позже выход из окружения, комиссии –фильтры и сюда, в город теней. Второй просто по призыву, со сборного, сюда же. Вот и вся команда. Я ноль полный, они Воины Великие! Пережившие за сегодняшний день, то что ни мне, ни одному моему знакомому вряд ли довелось бы пережить. А именно: четыре атаки с утра, три чужих одну свою, потом разведкомандировку сюда, к самому краешку заводов. Влетев под минный шквал, и потеряв всех кто рядом. Оставшись вдвоём сумели проскочить проулок с пулемётом –Миколас прислугу с нагана срезал. Ввалились в подъезд, нырнули в подвальную дыру, еще одного сбили с ног, позже дорубив лопатами, посекли весь НП немцев. А было их там аж пятеро! Моментально сориентировавшись, что к чему, собрали со жмуров взрывной скарб, рванули назад, разметали гранатами, сунувшихся на подмогу, пришили из пулемёта отставших, убегающих. Метнувшись вниз с трофейным стволом , срисовали меня на третьем. Дождались развязки, добегу не добегу, сыграли прикладом в ухо, завалили вход, отдышались, и накатили. Немцы в аккурат к ужину готовились. Вот так ****! Вот как могут! Мама моя родная! Подвал играет сумеречными тенями, от света лампы, напоминает рыцарскую залу из кино. Молчим. Мысли в моей голове, что лосось в нерест. Одну особо бьющуюся поймал: - Слышь дядя Раис?
- Ну?
- Мне бы как-то наверх надо.
- Откуда прибыл? – закончил за меня Миколас. Глазами сверлит, на губах ухмылка.
- Там нет ничего, рухлять, с “туберкулёза” бомбой все этажи сложило, в начале ещё. Плюс “чемодан” ихний, стенку внешнюю от подъезда отковырнул. Мы тебе и верим поэтому. Ты там оказаться никак не мог. Дверь есть, а за ней пусто!
- Двери тоже нет,- многозначительно вставил Раис.- Её немец снарядом за тобой закрыл, чтоб значит больше без гостей незваных.
В сердце обвал, пропасть. Приехали. Вот значит как? Да, въехал в жир!
Я ЕЗЬМ БЕСПЕЧНЫЙ ЕЗДОК!
8. – Ну, а дальше чё?
- А ни чё! Героически держать оборону,- Миколас слюной цыкнул. – Приказ знаешь?
- 227 что ли?
- Ну, а какой же ещё. Сами себя загнали в эту крысиную дыру. Здесь значится до последней капли, - флягой потрёс. – И будем.
- А потом?
- Суп с котом!- Раис зло. – Потом хана, они завал фугасом рванут, а опасля киселя из огнемётов, нам на головы выльют. Вот и вся героическая оборона!
Трос в грудине гудит от натяжки. Миколас с фляги глотнул, со стола из ящика, немцами сооружённого, чего то в рот сунул. Смачно губами зачмокал. Опять гнусаво заговорил: - Оно хорошо если так, кисель на головы после фугаса! С нами может во стократ посволочнее приключится.
- Это как же?- я нервно головой кручу.
- А так! Поскребут снаружи, мол гостя не примите? А там пацан лет семи.
- Ну?- Я глаза таращу.
- Что вы там все такие не понятливые? – снова зло Раис.- А то , что у пацана с его слов, будет, что две сестрёнки мал-мала, да матка старая, просят нас сдаться. А то если нет, то и суда нет. Керосином обольют и запалят, мол на нашей совести. Вот так вот и сиди тогда здесь, геройствуй далее.
Жесть бля, гребаная жесть!
- А они так часто делают? – я ошарашено к Раису.
- Это ж немцы,- глаза философски вверх.- Здесь они озлобились до пределу, всяко делают. Они же не люди, люди так не воюют, людоеды они! Вон что с городом в конце августа сделали, а здесь войско- то кот наплакал было. Мирные всё. А, чё говорить!
- Мы Серый свою лепту уже внесли в энту войну, - Миколас лыбится как Шива.- Как говорил Оренбург? Немца убил – гвоздь хюреру в бубен! А мы за сегодня только, больше дюжины вправили.
- Ага, он у него тепереча по швам поехал.
- Кто? – замигал Миколас.
-Да бубен, войне к завтрешнему вечеру конец, да? Наших то, тех что набили за сегодня считал?
- Дак чё ж делать то?- тоскливо я.
- Думать и не раскисать!- Раис на меня пальцем.- Какой самый страшный грех?
-Алчность? Нет?
- Нет! Уныние! Всех кто ему предался ждёт вечное забвение, ты вот на,- со стола тесак мне подал. – С кителя своего пуговицы срежь, а то на их парадный мундёр похож, да и себе возьми, ножны вон в куче поищи. У нас знаешь как говорят : муж без ножа, что баба без огня.
Пока пуговицы резал, да ножны искал, мои комрады, вглубь подвала ушли, о чём-то там шептались, вернулись. Миколас в руке тряпку цветастую приволок. Пригляделся. Баа! Это ж мой шарф еремени жильдо в Питере купленный .
- Дай-ка я шею твою посмотрю, кровит она у тебя.
- Ни шея, башка похоже, болит немыслимо!
- Скидай чалму!
Снял берет сырой сзади, Миколас грубо за лоб загнул, языком почмокал, начал колдовать с затылком. По глазам резануло, в позвоночник аукнуло.
Я ЕЗЬМ БОЛЬ!
9. Тряпкой гламурной голову аж под подбородок мне спеленал, в темя пальцем щёлкнул:- Слышь ,а ты чего такой белый? Что у вас там, жизня тоже труха?
- Да не, не сравнить! А белый в мать, у нас в роду рано белеют.
- Да?
- Угу!- мычу.- Жизнь как в песне у нас.
- Не воюете ни с кем ,что ли? Мир?- удивлённо Раис.
- А то, как же, мир и полная гармония!
- А сказал, умеешь. Наврал?
- Чё, наврал?
- Ну сказал, что умеешь воевать, набрехал?
- Ну как сказать, немножко, самую толику.
- Так значит, тоже там воюете?
- Не-а, не воюем, так конфликт типа вашей КВЖД, или Туркистана. Чеченов усмиряли.
- Ого! Как при царе! А чё они , коммунизм строить не захотели?- весело Миколас.
- Не-а, нефти захотели!
- О, как! Ну и усмирили, надавали кулаком в скулу?
-Ага, так надавали, что рука оторвалась, генерал Лёбедь потом мир выпрашивал!
- Так значит ты не победоносный вояка получается. Вроде выжившего белогвардейца , что ли?- скалится Раис.
Такие сравнения и боль в затылке, меня совсем в ступор поставили: - Да не знаю, кто я! Как барана пригнали, ни чего толком не объяснили, в броневик сунули и вперёд. На вокзал, закрепится! Броневик сожгли, мне чуть ногу не оторвало. На другом вывезли. Вот и вся война! А чё с головой то?
- У кого?
- Да у меня! У кого ещё то?
- А я думал, ты про ваших генералов спрашиваешь,- удивленно Миколас.- С головой порядок, клок вырвало, да ещё царапина с палец, до свадьбы сам знаешь, так что не ссы!
- Ага! Только я женился месяц назад.
- Нашици поздравления,- у Раиса от улыбки глаз не видать.- К нам значится, в брачное путешествие заглянул? А чё без жены? Супруга небось умилялась бы? А?
Гогот, не злой.
Я ЕЗЬМ МОЛОДОЖЁН!
10. Раис из фляги в кружку вплеснул:- На! Прими нестезию и скажи мне как на духу, когда эта баня закончится?
- Что именно?
- Котел этот смрадный. Когда кто-нибудь крышкой закроет?
- А-А-А! Скоро, сразу после наступления героического сорок третьего. Сдастся Паулюс в универмаге и двести тыщ его воинства навсегда в Сибири сгинет.
-Ого! Еще два месяца!- нос Миколаса сделался ещё более унылым.- Много, бля, очень много, за два месяца народу сколь ещё положит фриц.
-А вообще эта сучья война, как скоро накроется? - напряжение в подвале достигло своего апогея. Я смотрю на ноги Раиса, на нелепо выглядящую перевязь обмоток поверх моих ботинок и залпом: - Весной! Весной, дядя Раис!
- Понятно! – натянуто глухо. – Оно понятно, весной.
- Дык наверно не этой? Наверно, только следующей? – заныл, как от зубной боли Миколас. – Следующей, а? Серый?
Во взгляде ребячья надежда, что скажу- не мол, этой .Воевать , мол, чуть больше пол года осталось. В глазах моих правду увидел, полыхнуло тоской.
- Значится следующей только? – Миколас с фляги сглотнул, цыкнул.
- И, что Бёрлин возьмём?
- Возьмём! А то как же!
- И Гитлера на рее вздёрнем? – Раис оживился.
С кружки остатки выпил, чувствую ломота нервная проходит, боль вроде, как притупилась, затылок меньше гудит, во мгле видеть получше стало. Алкоголь подействовал одним словом. За кайфил короче.
Я ЕЗЬМ КАЙФОВЫЙ!
11. – Гитлера вздёрнуть не удастся, он в своём бункере, себе в ноздри шмальнёт в брачную ночь, - снова с пыла им я. – А невестушка его крысиного яду под язык киданёт- для абсолютного счастья.
- Так да той весны мужика в России совсем не останется, если так воевать будем. А?- Раис многозначительно развёл руками. – Кто будет Бёрлин то брать, бабы что ли? Или НКВДА?
- Не-а! Много ещё останется! И после войны самая мощная армия будет! – забухел, понесло. – Самая сильная, силища сил будет!
- У усатого самая сильная, сила сил, а дальше? – не доверчиво Миколас, разбирая коровий немецкий сидр, хитро щурится .
- А дальше? Дальше страну поднимать и пол Европы. Всё ведь в руинах будет. И поднимите, понял? – глухо я. – Поднимите, отстроите, заново засеяте, а потом и в космос шагнёте.
- Значит, если отстроим, как ты гришь, стало быть с жильём чё решим? – Раис не мигая.
- Решите, как же, с бараков съедите.
- И когда сиё чудо свершится?
Я судорожно в голове прикинул, так вторая середина семидесятых: - Через тридцать – тридцать пять лет.
В ответ издевательский хохот обоих.
- А чё так долго? Или может ждали, когда старики на тот свет переселятся или кирпич в дефиците? Или строители сплошь мудаки? Чё так долго, сорок лет ждать?
- А это не у меня спрашивайте!
- А у кого мне спрашивать? Ты ж от туда! – бешено Миколас.
- У детей ваших спрашивать надо.
- Ну, дырявишь ты мне мозг, времяломный! А я у кого спрашиваю, у праотца что ли?
- Ну ка тихо! – Раис рубанул ладонью. – Ты мне вот, что скажи паря, советское ****ство это - коммуналки тоже расселят? А то если расселят, то и сорок лет подождать можно.
- Расселят. Почти. – я нервно на Миколаса поглядываю. Про себя думаю: “ Вот бля жилищный вопрос – извечная русская проблема. Не хватало ещё из-за него с прорубленной головой здесь пасть.”
- Что значит почти? У вас там жить есть где или как? – Миколас рёвом.
- Тишша! Ты здесь вон в энтой фатере, - Раис рукой на стены, - ночь проживи.
- Ты серьёзно скажи, они чего там так долго с жильём разбирались?
- Дак армия самая сильная , поняли?
- Ну, - оба.- Это мы уже слышали, вся страна, что ли в казармах жить будет?
- Не-а, не вся! А армию эту кормить надо, одевать, обувать, на танки самолёты сажать, плюс в атмосферу ракеты пулять. Это ведь всё не реально дорого! Вот по этому и получается: на пятьсот танков – одна недвижимость, тобишь квартира! Простая арифметика. И не гоже на меня волком смотреть! Не я такую армаду создал, а ваш усатый ПАХАН.
- Понятно, страна только на армию значица работать станет. Понятненько.- Раис снова щурится. –Токмо если такая армия как ты говоришь будет, то рано или поздно её вести надо. Вон как наш, или тот же хюрер?
- Так оно надо, только не поведут её ни куда. В стойле стоять будет.
- Это почему ещё? – Миколас вроде добрее тон сделал.
- Нельзя!
- А кто запрет? Америка?
- Не-а! – я пальцами прищёлкнул, - бомба!
- Яка така бонба? – Миколаса разговор вновь начал веселить.
- А такая! Что если её швырнуть, то всем пусто будет и вашим и нашим!
- Это шо же за хренотень така?
- А такая вот мощная до ***! Её же пархатые колдуны замутят. И бомб таких и у нас и у них в достатке. Так что ни какой войны! Начнем только, а дома пепел и зараза страшная, хуже, чем от химии. Одним тараканам на радость. В общем ни какой защиты, разве что под землю.
- Как мы, что ли? – загыгали оба.
- Не-а! Много глубже. Так со всем империалистическим миром и будем ляму тянуть, оружием и мудями трясти! Так что не поведут её ни куда. Сразу после войны американы слёзно попросят с японцами помочь. У них там на океане потери немыслимые будут. Самурай противник серьёзный, а Америка умирать не очень любит. Они в тепле, чтоб жопа была, это очень! А чтоб кровь – маленько и героически. По другому никак! Это только мы с детства знаем по чём фунт лиха! А они, куда им. В общем пособим им. В пару недель расхерачим квантунов в патоку. Только кровавый пар полетит. Во- о какая армия будет, слеза просится, сплошь гвардия, как могучий меч, дичайшего сплава!
- Ты там у себя ни комиссаришь случаем? – издевательски Раис.
- А то, как же! Его на броневике на вокзал привезли, вещать не иначе, - Миколас аж светится, от хохмы. – Только не вышел из него Ильич, слыхал? Он же сказал, что чеченам не по вкусу его речуги пришлись, спалили броневик, нервы сдали от евоной пропагады .
Оба в хохот, я набычился. Зло им обоим:
- Ни комиссарил я ни когда и не активил!
- Ладно, не бычься, жги дальше про силищу сил.
Про себя думаю - надо заканчивать, а то взорвусь и получу в голову лопатой.
- Была силища сил, а в конце семидесятых ограниченный контингент в братскую республику сунут. Он все мощи и высосет. А всё остальное ржа съест. Генералы разжиреют, хуже чем свиньи, настоящие офицеры кто сопьётся, кто скурвится, кто башкой в омут, а кто в лампасы и на мерседес. Так и загнётся в стойле туша грозная!
Серьёзные стали оба, смотрят на меня не мигая, от их взгляда я нервничать начал.
Я ЕЗЬМ НЕВРОЗ!
12. Миколас банку консервную перочинкой вскрыл, золотую сардину на сухарь сбросил, мне протянул. Раис кружку подал, мутоты из фляжки плеснул и в лоб:
- Хер с энтой армией! Сталин когда издохнет?
- Скоро, - выдохнул я. –Чуть после войны. Получше дышать станет, намного лучше.
- И колхозам кирдык? – Миколас опять с тоскливой надеждой.
Глоток, лава, сардина на язык: -Чё это пьём?
- Шнапс ихний, местный, им кто-то варит там сивуху энту. Уж в которой фляге берём, а кто такую погань воспроизводит, не досуг спросить. На общение времени не хватает.
Отрыгнулось, нервы волной в плечах, остатками сухаря занюхал.
- Ну и гнусное же пойло, а колхозам с его смертью хана, совхозами станут, паспорта вернут, деньги платить будут. Т ак, что заживёт мужик маленько, так с ноготок, а задышит на время.
- Почему на время то? –оба крайне серьёзные, рты приоткрыты.
- Дак это, - опять реальный Колян во мне, -Совгавань ваша рухнет, как трухлявый сарай!
- Насовсем? – единым выдохом оба.
- Похоже да.
- Когда?
- Через полвека.
Тишина мертвее сродственников, что на полу кучей лежат. Я всю выдержку в кулак, на бойцов смотрю не мигая, жду чего угодно от них.
- А я знал бля, что этой курве рано или поздно бздык! Не можно так жить! Никак без Бога в сердце, без добра в руках, без совести в душе! Нельзя же всю жизнь одной ложью дышать, а правду в затылок с нагана! – Раис в сердцах аж ногой стул повалил. – Я знал, что рано или поздно издохнет советчина сраная! Ну за это надо, Михо давай насыпай.
Носатый угрюм пугающе, налил всем:
- За упокойных не чёкаясь.
Дежавю : три глотка, сардинный сухарь, затяга с козы, выдохнул дымом.
- Вот рухнет и совхозы в месте с ней, и армия, и политбюро, и полфлота ея величества ту даже.
- Куда это?
- А всё ту даже, в там тарары!
Ну, бухого, несёт: -В пыль, в обветшавшие мемориальные доски, в воспоминания, а чтоб мучительно больно всем не было за утрату великую, объявят почти все её свершения злом сатанинским!
- О, как! И это?- Раис вновь руками по сторонам.
- На это они болтом слабы покусится, это святое! Это не трожь!
Кошу рот, в пол взглядом упёрся. И опять выдохнул: - Вас они забудут!
- Кого это нас?- Миколас в полном недоумении.
- Да вас! Вас ветеранов! Вас великих! Всех кто на этой Голгофе жизни отдал, – я в сторону рукой. – Кто там у домны, у станка, кто в лесах, в полях снежных, в горах, на морях. Вас всех! Фильмов ватных только миллионы часов отснимут, там, где с головой повязанной политрук двухметроворостых, солдат ведёт, на обосравшихся от страха немцев. И вышибает их с позиций в штыки. Вот этого барахла вдоволь увидите! Да ещё кругляков блестящих, на пиджаки вам к юбилеям этой победы понавешают. А так забудут вас, вот и всё.
- Да, как забудут-то? – удивлению нет предела.
- Да в нищете вы будете доживать век свой, в полной, по сравнению с ними, - рукой в сторону “родственников” махнул. – И за место советки, там такая власть будет, что ни в сказке сказать, ни пером вообще!
- Это какая же?
- А как при Николашке, ****ство на ****стве. В место Николашки пьянь вечно по больницам лежащая, а за место Гришки пархатый один, ростом мелкого, с яйцами крепкими. Треть страны в деньги переведёт и за бугор сольёт.
- Как Ленин,что ли?
- Вроде него. Позже тоже в Лондоне жить полюбит. Да и после них тоже не сахар. Называться будет – стабильность. Власть на коне, кто у неё с боку припёка, тот жиром потеет, а кто нет, тот сам по себе сосёт. Дожирать будет всё, что вы оставите, а из своего универмагов, да харчевень настроят и баста.
Раис во все зубы: - Значит, деньжищ у всех карман давит. Раз одни сельпо и пивные?
- Нет! Веришь нет, денег ни у кого нет, это точно, это истина.
- А как же тогда?
- А взаймы? В кредит всё бери щас, потом отдашь! На каждом углу таджики с киргизами стоят, вроде как зазывалы. Орут: ” Деньга – до получки! Деньга – до аванс!”
В общем понял я, что занесло меня архи далеко, и не в толковать этим двум ничего. Махнул рукой: - В кратце ситуация: заводов нет, ракеты в гаражах, как при Цыолковском собирают, жильё не купить - стоит восемьдесят зарплат, только в займы. Совхозов нет – спился мужик, дорог нет – машин тьма, быстрей пешком идёшь , чем едешь, больниц нет – одни спа-центры, и вроде есть всё, а радости в глазах тоже нет! Есть новости в газетах, как очередная певица развелась или разродилась, а по радио, как очередной самолёт в землю влетел. И есть суши – бары. Это ли не мечта! Пьешь, непонятно, что жрёшь, музыку слушаешь. Не жизнь – песня!
Я ЕЗЬМ ПЕВЕЦ!
13. – Так если пьёшь, музыку слушаешь, значит деньги всё же водятся? – Миколас возбужденно.
- На это находятся.
- Значит работаете где-то? Заводов то говоришь, нема? – с ухмылкой Раис.
- Заводы имеются, только с вашими никакого сравнения. Работают на них, производят чё то, но не тот масштаб. Если сравнить, то это как обрез с гаубицой. А работают всё больше в коммерции, да в сфере услуг. Продают друг другу, да сервис предлагают. На это и кормятся.
- Что ж у вас там, все парикмахеры, да торгаши? – весело Миколас.
- Вроде того. Ещё шлюх в достатке, всех мастей и видов!
- Ого! Шлюхи, музыка, универмаги, барыги, парикмахерши – во-о жизня! А шо подают в барах энтих?
- Японскую муру, - нахмурившись я.
- Дак что ж это, как косые палками ешь?
- А то! Не будешь палками , вроде фундаментальной деревенщины.
- О, как! А пьёте что?
- Да, что, что – белоголовку, что ещё. Или я не угадал? – Раис по фляге щёлкнул.
- Её работяга пьёт, а те которые деловыми себя считают, шотландский напиток больше чтут.
- Это что же это? – рассеянно Раис.
- Виски из писки – дедушки Гарга! – выдохнул я. – Жрут стаканами с видом важным, ибо признан народом напитком сверхчеловека.
- Ну и как, сшибает?
- Сшибает, порой так шибанёт, что звёзды пляшут.
- У-У-У! Джаз! – Миколас глаза закатил. –А танцы, танцы? Девушки у вас там как? За арканить кого на танцплощадке.
- Танцы блад, это в нашей великой державе самое важное. Танцы везде: на льду, на паркете, на Красной площади, даже в главном храме всея Руси дичь рванинная отплясывает! Танцплощадки отсутствуют, в клубах скачут и девушек тьма, только аркан не нужен, сыпь в машну виночерпию и к полночи раздвигай ноги.
- Ну, это не ново! Это в городах всегда было, - вновь философски Раис.
- Было, да ни так! И девахи ваши по сравнению с нашими, Девы Марии, в основном. И если бы ты дядя Раис увидел эти танцы, ты бы свой “шмайс” разрядил по танцорам! Чтоб значит не мучились, чисто из сострадания! И песни под которые танцуют, как ни крути, тоже великие! Вот слушай, напою: “ Бара-бара-ба-ра, бере-бере-бе-ре, бара-бара-бара, бере-бере-бе-ре…” – взвыл ишаком я.
- Эва! Дак эту песню мой сосед Ильяс, горланит, после второго фуфыря. По кеда кулаком кто-нибудь этого безобразия не остановит.
- Тишша! Заткнули рты! Слушайте! – кошачьими прыжками Миколас сиганул во мрак.
Я ЕЗЬМ СЛУШАТЕЛЬ!
14. Еле слышный звенящий гул, а из гула вроде как голоса выделяются. Я привстал, дрожь – падла в руках вновь объявилась. Раис “шмайс” снял, мне на МГ показывает. Сквозь зубы тихо: - Взял, - на кучу в углу руку перевёл. – Туда схавался быстро! – и сам во мрак шагнул.
Секунды, как часы. О, великое небо, кто я, где я? Страх начал натягивать трос. Беззвучно показался Миколас, нос вышел из мрака, как бушприт корабля.
- По-немецки толкуешь?
Я плечами не понятно повёл, мол, не знаю.
- Не понял, что ли?- схватил за погон на плече хлястиком, болтающимся, потянул в темноту. Шаг, второй, пятый. “ Да, подвал длинный” – подумал я. Хлоп по локтю – стоять значит. Стою, слушаю, голоса громче, отблеск из дыры внизу брызнул. Ага, понятно. Трубы по подвалу идут, из дыры в перекрытии голоса и льются. Напряг слух до края.“ ;berleben nicht Kurt, sie fahren jetzt in M;gen. Die leistungsf;hige Aufladung, ihre Welle fegt.Lassen Sie uns Fenster zum Osten zerhacken. Welche bereits entsprechend der Berechnung?“ *
Мысль, как падающая звезда: ”Фенстер по-немецки окно”
- Они окно рубить собираются.
- А ну назад шибче!
На носках хрум - хрум , обратно на позиции. В лицо пыхнул фонарь, глаза видать страх выдали. Раис в скулу не больно тыльной стороной руки: - Тихо пацанчик, тихо! – рукой вновь на кучу дохляков. – За них лёг. Защита дюже надёжная. Я щас те всё объясню.
Светит фонарём на пулемёт. Лампу то погасили. Тычет в затворную раму, ржавым шёпотом рассказывает.
- Ну, усёк, понял инструктаж?
- Да, вроде понял!
- Ты ж сам сказал, что - то там умеешь, ну?
- Да умею!
- Смотри, тут врать некому! Смерти брехать – что чекисту правду вбивать!
- Да не вру я! Только не видно не хрена.
- Ни чё! Я те посвечу, - и похлопал по бутылю в мешковине на боку. – Они выпрыгнут, кроши всех, лента полная, полминуты есть, потом, на, - в руку что – то тяжёлое в сетке вострой. –По крику швыряй в окно ихнее, дальше мы, понял? Только не тушуйся! Не ссы!
Опять беззвучной тенью появился Миколас: - Щас они мировой концерт нам покажут, так что не ссы!
Не ссать, так не ссать! Только мало выходит. Кисти мелкой дрожью, трос натянут до звона. В ушах пульс набатом. Раис фонарём то на ствол, то на стену дальнюю обозначает. Я успел взглянуть на предмет, в руке, колючий, а там эфка, в самодельной сетке из колючки, со всякой резанной железякой.
Ну давай пробивай, бля, окно, в следующий лабиринт с подвохом!
Я ЕЗЬМ МИНОТАВР!
15. – Слышь, Серый, а?
- Ну!
- Не труси! Мы первых сомнём. Они там это знают, но надеяться, что здесь либо мало и рваные, либо вообще никого. А если их там в достатке считай могилёв. А звать як тэбэ?
Миколас вспомнил, что у других тоже имена имеются. Сами то сразу представились, мол бойцы РеКэКэА – Миколас и Раис Уразов.
- Дмитрием звать, любимая жена Митей кличет.
Многозначительная пауза.
- Слышь, Митрий!
- Ну!
- А бонбы эти, когда сделают? Мы ни ими победу себе добудем, немчуру в пыль сотрём?
- Нет, не ими. Их к сорокалетию Октября в достатке будет, а немцев и так в пылищу сотрут: с востока наши армии траками раздавят, а с запада коврами бомбовыми.
- Заканчивай за победу, сначала здесь победить надо! – зло зашипел Раис. – Мить! Всё помнишь?
- Да! – шёпотом отвечаю.
- Бахнет, это они стену откроют. Сразу режь, я подсвечу, потом посылку в дыру, только не промахнись. От этого наша кривая зависит. Усёк?
- Я, бля, усёк! Только может сами, а я в закутке, там где вы постою. Что за народ, без указаний, напоминаний ни как не можем!
- Дык не дури! Не дури! Оно всяко может получится, они за стеной тоже ни хера не знают, что тут у нас.
- Ага! И так же дураков своих предположениями подбадривают.
- А ты не дурак! Тя дураком здесь ни кто не считает, ты просто оказался в нужное время, в нужном месте. Так что хвост пистолетом. Выстоим!
С языка пьяная шутка: - Рот в ронт, Но пасаран, Но редоръян!
Я ЕЗЬМ НУЖНЫЙ ГИШПАНЕЦ!
16. Сколько человечество на пике судьбы ни просчитывало вариантов, дальнейшего развития событий, всё равно происходило иначе. Так и здесь, ни один из предполагаемых моими знакомыми вариантов нашего выкуривания из этого смрадного подвала, не сработал. Немцы спьяну бросили туза! Немцы пошли в лоб на штурм. Хотелось бы придумать глупее, да хер придумаешь.
Гудящую тишину, разорвал мерзкий скрежет. Я что есть мочи втянул голову под мертвяком. БУ-УУМ! Мысль алмазом – не просто фугас, а адовый фугас рванули. Грохот не мыслимый по голове, будто листом фанеры вдарили. Слёзы, сопли, в ушах свист. Кометой над головой пролетела бутыль в мешковине. Блю-юм , и по стене дальней разлилось зарево. Вырвало из мрака картину: комод какой то, стол, кровать у стены, тени вправо. Свистящий крик: “ Митя, жги!” Палец до боли к себе. Вломило в плечо. Вжэ-хр-хр-хр – визжаще захрипел ”гевер”. Звёзды трасеров по стенам: “ Правее,бля! Стволом вниз чуть чуть.” Злой болью загудел затылок. Вжэ-хр-хр-хр. В углу пылину поднял. Крах- крах-краха-хах над ухом Раис из “шмайса” режет.” Посылка!”- вревел Миколас. Рывком левой, кольцо, руку до хряста назад, тяжесть метнул и башкой в мертвяков. У самого края успел заснять, в проломе в тень ударилось, в другую отскочила. Бо – ох! Свист, чавканье по жмурам, над головой снова фанера прошла. Рывок за плечо: “ За мной, бля, быстро! Руку тяни, ну!”- Миколас мне на ходу в руку суёт что-то. “ Приблуду взял, машинку хватай, ну!” Руку к лицу, там рюгер, ствол – нос буратино. Затвор на себя, патрон искрой вылетел, рванул через сродственников за носатым. Пах- пах, бынк-бынк-бынк! Миколас с двух рук в пролом македонит, я сзади. Стена ещё ярко горит, в углу кто-то ногами сучит. Бум! В локте руку дёрнуло, в затылке отдалось. Над потолком смрадный дым в метр. Прыжок в пролом, башкой о кирпич задел – искры из глаз. Рывком в бок, шмак ногой в жижу шуршащую, с низу крик, рука вниз к роже орущей. Бум! В рожу. Ногу рывком. За сапогом чего-то потащилось.”Аааа, мать твою!” Прыжок, второй - оторвались кишки с сапога. За проломом темнее. Вижу в потёмках Миколас влево изчез. Прыжок. У стены кто-то на четырёх костях стоит, стонет. Башка в противогазе. Итак ни хрена не видно, он ещё противогаз одел.Бум! В бок завалился, загудел. Бум!- в противогаз. Влево еле видный проход, прыжок, ступени, первая, вторая, снова прыжок. На площадке. Рвануло рядом, я присел, пылищей обдало. Пах –пах-пах, бынк-бынк! Миколас живой! Рывком кверху. Тень в глаза. Хрясь выше кадыка ребро и пальцами- тисками в горло. Рожа в дебильной каске и цветастым цыганским платком, под ней. Орёт что-то, плюётся, воняет ртом в лицо. Ствол под его рукой провёл, в губы упёр. Бум! Горячий спрей по глазам. Рукой отпихнул, в платок бум-бум. Гильза от стены отскочила в носок сапога, закрутилась юлой. Миколас из-за стены заблажил:
- Всё! Тормози! Всё, всё меня не задень! Рви сюда! Пролом завалим! Ну, Митрий, нам фартит! Ну, бля, опять умыли мы их!
Взади пароходом на ходу свистит Раис.
- Умыли мы их! Тут старики одни! С самого начала тут, а мы их расхерачили. Ну, фартит! Ну, бывает же так, бля!
Я ЕЗЬМ ФАРТОВЫЙ!
17. Сердце сейчас вылетит, руки ходуном, дышу будто не воздухом – всё мало. Хлопок по плечу: - Быстрей Митрий! – Раис вглубь помещения метнулся. Мысли будто толпа в пьяном кураже. Шатаясь за ним. Из за угла вид открылся. Комната здоровая, похоже раньше кухня была, в левом углу – печь линкором застыла. В нижней створке углями мигает. По среди стол горящий, на нём “летучая мышь” на боку завалилась, керосином облила, тарелки, бутылки, футляр от противогаза, шлюмки, ствол, такой же, как Миколас дал. Носатый одеялом пламя захлапывать начал, утварь на пол полетела. В дальнем углу шифоньер огромный твердыней застыл, лавки, стулья завалившиеся, ковёр на стене. В последних отблесках вижу индейцы на ковре, в боковой стене пролом вниз, в полроста. У самых ног немец без глаза, кровью поплыл, ещё рванный один. Рядом автомат русский лежит. Поднял, взвёл, глазами ищу – ага у стены сидит, у самого пролома. Краах- раа- ах! В тело. Дёрнулось в пролом сваливаться начало.
- Сдурел Серый! Всё, бля, остынь! Он же нежить уже, живого не вдарь! – Миколас кошачьим прыжком ко мне, за плечи в стену вдавил. – Успокойся, всё!
Также стремительно рванул назад к печи. Я глазами повёл - у печки раком стоит, хохочет хрипло, закаркал: „Als Ratten, s;ttigen uns wir als Ratten! Verfluchter Rattekrieg! Malodorous Ratten! W;hrend des Geburtstages der T;chter!“**
Бум! Голова рванулась в бок.
- Довольно речей! – “парабел” Раиса лёг в кобуру, как у Клина Иствуда, кровь тугой струёй ударила в полы шинели Миколаса. Тот отскочил, шипя матерится: - Зачем кончил, его в заложники нада!
- В мудёжники, головой заболел! Двадцатые на дворе, да? Чтоб в заложники. Сдался он нам, дырявый весь. Митя шибче за мной, завалим к херам парадный в континеталь!
С предсмертым стоном шифоньер рухнул набок, словно под откос пущенный эшелон. Следом пошёл сундук, рукомойник, лавки, даже ковёр с индейцами Миколас со стены сорвал и швырнул на запруду.
- Вот ведь, а! Нет, ты видел, а? Как пацанов, - Миколас заметался по захваченной хате - чего то хватает, чего то высматривает, вынюхивает. Раис в пролом ствол наставил, прислушивается. Я на корточки. Всё! Надышаться не могу. В висках стучит, затылок пульсирует. Горло глажу – горит. Будто руки у моего крёстника из расплавленного железа были. В уме картина его убийства.
- Слышь, Миколас? Мне в пистоль обойму надо! – слова- наждаки в горле.
- Вон у гауптмана, - как вихрь сквозанул к пристреленному Раисом фрицу, перевернул, достал с кобуры, мне кинул.
Не поймал, ударилась в стену, пала к сапогу. Трясущимися пальцами, поднял, заменил, взвёл,”рюгер” за ремень сунул, флажок на отбой сдвинул.
- Эй, стрелок видел, а? – Миколас руками воздух разогнал.
Стрелок – это он ко мне, что ли?
Я ЕЗЬМ ОПАСНЫЙ!
18. – Митяй!
Я глаза на него: - Мне выпить край, как надо! Картинку в глазах вьюжит.
- Оно ясно, у них тут есть, к фуршету готовились, вона сколько бутылок различных имеется. Ну, бля, и вояки эти пятеро! Даже не сунулись. Те, которые там, - рукой вниз махнул, - сразу за взрывом сиганули, ну ты Митяй их и уважил приветствием. И посылкой всех накрыл кто не успел. Ну, бля, как в кино! Ни война, а частушка. На мою долю только эти достались, да и то контуженные. Я их гранатой сутюжил. Так что, как свиней, пошпокал.
- А тот что со мной целоваться полез, с ним как? Если б не я его, а он меня, тогда как?
Миколас угрюмо глазами полоснул: - Скорость, быстро ж всё. Он лежал я и проскочил. Да ты, чё понёс то? Ты же его стукнул. Начал он, если да кабы, тут не бывает если, тут как есть, а он есть – мертвяк! И баста!
- Я ваши объятия успел срисовать, так что, как не крути, а он всё равно покойный, - Раис стволом покачал. Не стой Митя! Тут барахла полно, иди, посмотри, полезного чего собери.
Миколас лампу зажёг. Я подошёл к столу, взял одну из оставшихся бутылей, понюхал – забродившим пахнуло, глоток, второй, пятый, выдохнул.
- Миколас, дай табаку!
Тот на корточках у ящика голову обернул:
- Ща, дам! Ну, мы хлопцы богатую фатеру сняли! “Толокушек “ихних сорок штук. Ну, живём! Железняк под Херсоном чего сказанул? Что и десять гранат – ни фуфло! А у нас сорок, богато, бля!
Я ЕЗЬМ БОГАТЫЙ ЖИЛЕЦ!
19. Я сглотнул с бутылки краснухи кислой, затянулся с протянутой длинным козы, затряс головой.
- Ты чё Серый, а? Ты занедюжил штоль?
- Э-а! Митрий, поди-ка ко мне, - Раис ладонью по полу хлопнул. – Присядь-ка. Ты чё это, а?
Ну – ка соберись! Соберись, нельзя те щас в душе шмонать! Ты щас здесь здравый нужен, а то, как мы без тебя. Ты смотри какой из тебя вояка фартовый вышел.
- Ты чё, Димка, ты присядь давай, глотни ещё, да не этой краски, на ка- вот, - Миколас достал флягу из кармана шинели, протянул.
- Ты гони его из головы. Ну убил, так и хрен с ним, он то, тоже не любаться лез. Воздуха отобрать у тя хотел. Гони его на хер из мыслей.
- Да он до него, в подвале семерых положил.
Раис взвизгнул: - Заткнись!
Мысли в песню – двенадцать человек на сундук мертвеца. Глоток с фляжки – йо- хо-хо. Выдохнул огнём по горячему горлу. Думы устаканиватся начали, поплыли рекой. Где он, тот, что истерикой визжал в голове в самом начале. Нету! Издох похоже. Да и раньше в прежней жизни его почти не осталось. Его почти полностью затмил сторонний наблюдатель с циничным холодом в глазах. Так, что после содееного мной убийства восьми человек, в душе пустоши не наблюдается. Пойло согрело, нервы вновь в порядок приходить начали. Я голову повернул к Раису, за руку его взял, он сжал крепко: - Всё путём!
- Ну, а я и не сомневаюсь. Так оно, - отвернулся в пролом. – Первых всегда страшно, некоторые рассудка лишаются.
- Он не первый.
- О,как!
- Там в той жизни, давно в драке ножом на больницу одного отправил. Он в палате представился.
- В тюрьму шагнул?
- Нет, он ничего ни кому не успел сказать.
- Ну, это не то, - недовольно Миколас. – Тоже мне в палате! Может врачи придурки были. В палате не считается. Когда глаза в глаза – вот это кураж! – смачно сплюнул и продолжил потрошить гауптмана. Раис презрительно скривил рот.
Сталинград! Мрачная твердыня о которой столько сказано и не сказано ничего! Я взглянул в брешь пролома. Как так получилось, что я здесь и что дальше? Тоскливой льдиной проплыла мысль – да не всё ли теперь равно. Теперь это моя жизнь, теперь это мой город, теперь это мой ад!
Я ЕЗЬМ ВЕРГИЛИЙ!
20. Мрак поглощает всю открывшуюся моим глазам панораму. Напротив еле видные, пляшущие призраками чёрные здания. В жутком полыхающем заревом небе, десятки ракетных светляков. Гул с трескатнёй выстрелов в воздухе фоном, будто работает адский завод. Да канонада ударными басами, далёкими как моя прежняя жизнь. Голову повернул, в шифоньере увидел, дверца открыта – мужик бармалей, в грязно- ржавом бушлате, с башкой перевязанной полосатым шарфом, глазами бешенными конченого колдыря, вдруг с дуру вынырнувшего из запоя глубинного смотрит. За поясом ствол - “дятел” , ручка гранаты торчит, тесак в ножнах. За плечом “папаша” . Бля, зеркало. Кусок его чудом уцелел внутри. Тьфу, ты! С фляги сглотнул. Раис головой мелко трусит и по – татарски причитает.
- Чё ворожишь, дядя Рая? – энергии Миколаса нет предела, вьётся по квартире, как лис по клетке.
- А то, что фарту твоего больно уж много, аж с довеском. Концерт проскочили, на пулемёте трое – нет, чтоб смотреть, так они от мин сховались. Смотровой в подъезде зевал, в подвале так вообще нюхом не повели. Как сидели, так у стола и легли. С подмогой от чего то задержались, тоже значит легли. Митрий с пустоты свалился, опять же не глист, а путёвый. Ветераны на штурм через стену буром попёрли. И тут в фатере энтой, как ребятня представились! Не много ли до нас фарту за день?
- Фарту много не бывает! – Миколас наконец замер, с горла бутыля пыль сдул, руку закинул, полилось в глотку. – Мне прошлой осенью не особенно везло, пусть хоть этой скружу с фортуной!
Бритвой резанула мысль – что-то не так!
Миколас закончил осмотр мёртвых, Раис встал, подошёл, кряхтя к печке, нагнулся, что-то углядел, поднял, к лицу поднёс.
- А чего они нас не вышибают? – озвучил тревогу я.
- Уже, пытались! Захлебнулась ихняя атака кровавой блевотиной, - Миколас взял под мышки гауптмана потащил к запруде. – Ты б своего тоже, фундамент укрепить.
- Обоссались! Им здесь тоже дюже страшно – до усрачки. Вот и гадают, что да как. Кто им такую пакость в тылу устроил. У них щас в штабах проснулись все, над картами колдуют, по телефонам орут: что, как, почему? Кто виноват? У них тоже сразу виновных начинают обличать.
- Как же ещё, системы то близнецы – сёстры.
- Ага, а когда разберутся, к рассвету начнут выкурку. Пошлют значиться на нас провинившихся. Вот тогда и скружим, со смертью!
- Если уже не послали, так что тащите мёртвых в пролом. Или брезгуете? Или может Серый те жмуров таскать, не доводилось?
- Да доводилось, только в гробах, щас притащу.
- Смотри Митрий! - Раис поднёс картонку в рамке. – Иж детвора с баушкой!
С фото на меня смотрит пожилая женщина с усталой улыбкой, в простом тёмном платье, рядом с ней две испуганные девчушки, с косичками.
- Мама кого-то из них с дочерьми наверное, - покрутив карточку в руке, бросил в нутро шифоньера, встал, пошёл к крёстнику. Раис присел обратно, вновь запричитал:
- Вот ведь нарубили! Все старики, все ведь матёрые.
Видимо мысль о том, что мы так легко выбили немцев, да ещё сторожил, выжигало ему нутро.
- А мы кто пиёнеры? С восьмого сентября тут! Ты глаза то разуй! Они здесь не воевали, других под огонь отправляли, это да! Вишь, сплошь охицерьё блатное. Пили, жрали, потефон слухали. Обустроились, как ****и, фотокарточками обставились. Понатащили цветов, ковров. Забыли войну, а ты не хуже меня знаешь – кто её забыл, тот от неё взвыл! Вот и лежат щас, во славу хюрера, а Гебельс – мамаше его похоронку строчит, мол не ждите сыночка, он спьяну в пролом угодил. Утрите дочуркам евоным слёзы горючие.
С этими словами, носатый мешком свалил гауптмана на завал в проломе.
- А то празднуют тут, хюреру мессу служат. А любовник твой Димка, у них за место пастыря коммисарил .
У душителя моего платок цыганский с груди на разбитую голову откинут – Миколас обшманал. На куртке по плечу вязь на фиолете, с воротника кубы, в петлице светят. Ого, бля! Крестник, то серьёзный был.
- Оберштурмфюрер СС, - я заорал от дурацкой радости. – Медицина!
- Вот ведь веселится, врача стукнул и радуется, - Миколас с Раисом сбросили последнего мертвяка. – Тащи быстрее своего.
Я с напрягом потащил по полу за ноги тело, с цыганского платка бурый след.
Я ЕЗЬМ ХАРОН!
21. – Во-о! Похоже, зашевелились, - мои бойцы разом отскочили по разным сторонам пролома. С улицы поднялась немыслимая стрельба: с запруды полетела труха, загудели шифоньер с умывальником, вздыбило ковёр. Напротив верхнего края дыры со стены поднялась штукатурная вьюга, пылина, адовый треск. Стрельба, как и началась, так же внезапно и смолкла. Я застыл в полуприсиде , ствол за приклад рванул, дуло в проход нацелил.
- Это они по ним панихиду справили, - Миколас снова по буддистки поднял палец вверх. – Давай дотаскивай!
Резкий свист с улицы – смычком по нервам.
- Тиш- шша! Замерли все! – Раис опёрся на руку, голову склонил, как перед прыжком в омут.
Я бросил к херам ноги эсэсовца, крутанулся волчком, вжался в стену, что есть мочи вслушиваюсь во мрак. Тени пляшут по стенам, фонарь мерцает у перегородки, что отделяет квартиру от спуска в подвал. С улицы снова свист, теперь совсем слабый.
- Опять! – Миколас выгнул голову словно журавль.
- Браты! Братцы, славяне, слышите, ну! – отчётливо с улицы.
- Свои? – шея носатого щас переломится.
Все трое глазами в пике.
- Чьих будете?- Раис громким скрежетом в пролом.
- Девяносто вторая, стрелковая, хозяйство Батракова. Разберите заслон. Мало нас, рядом мы, разберите, ну!
- Как они здесь? А?
- А я знаю? – зло Раис. – Митя давай сюда шибче, сдвигаем шифонеру!
- Погоди, сдвигаем! Они как здесь оказались? Кругом одна немчура сплошная!
Будто услышав его сомнения, с улицы криком вторят:
- Мы с девяносто второй морской, вечером шли на соединения с тридцать седьмой стрелковой, у края “баррикад” раздолбали. Не жуйся там! Разбирай быстрей, ну!
- Митя! К шкафу, - снова заскрипел Раис. – Ща сдвинем! Михо возьми “дегтю” – сдвинем, бей в ночь!- голову в пролом повернул, звучно. – Свистнем, ракетой пульнём, значит готово, разом жми, усекли девяносто вторая?
- Порядок! – с улицы.
- Серый, бери оглоблю! – Миколас полоснул глазами, на лице подлость, рукой показывает на наш пулемёт, что у стены, в углу стоит приставленный. Стопка дисков, как винил, сложена в пачку у приклада. Ещё один, немецкий на станке с левой стороны запруды хищно притаился. Я вопросительно на Раиса взгляд бросил.
- Бери давай не парься! – Миколас мне со злобой. – Я шкаф с Раем сдвину.
Раис щёлкнул ракетницей: - Ладно, бери ты Митя, как сказал, ракета – крой, усёк?
Чкр- рах! Из сундука в завале сорвалась щепа в кисть, ножку стола перебило, весь скарб, что не снёс одеялом длинный, полетел на пол. Забренчало, бутылки с чавканьем побились. Миколас с открытым ртом перевёл циничный взгляд со стола на запруду.
- Не пробегут, положут их на хер всех!
- Ни каркай! Ну, всё! Готовы?
Раис с Миколасом взялись за края шкафа, татарин высунул ракетницу в город, я рывком схватил пулемёт, крайне тяжёлым оказался, подлюга. Конструктор его похоже только на бумаге видел. Собаку затвора на себя, правой за сошку, приклад в плечо. Фужер ствола в начинающуюся образовываться прогалину нацелил.
- Свисти Михо!
Шпанским свистом по подвалу. Пух! Красный светляк ушёл в чёрную дыру противоположного строения, срикошетил от стены, фыркнул в ночь. Вновь вломило в больное плечо. Дру- гру- гу.Гу-гу-гугу-гугу! – забасил “дегтярёв”. Дёрнуло в локтях, сошка в правой руке, рванула влево. Меня повело в сторону, гильзы со звоном забренчали по полу. Кто-то с силой цепанул за подол, за рукав бушлата. Я тяжестью опёрся на левую ногу, перевёл ствол выше- правее. Другу- гу-гру-гу! Вновь врезал во тьму, вдарило по уху, я юзом пошёл вправо. Первый появился, как призрак, в танкистком шлеме. Юркнул хорьком и сразу “шмайс” в проход – затарахтел сорокой, гильзами обдал. Второй следом за первым и мигом вправо. Рывком гранату метнул и меня за собой рванул. Бум! По ушам. Я потерял равновесие, нога в пустоту, слетел на мертвяков. Ссадонул ногу обо что то, резануло болью невыносимой в колене. По мне пантерой проскочил третий, вновь дикой болью выстрелило по икре. Это он сапогом от меня оттолкнулся. Упёрся рукой, рядом спрыгнул Михо. Мат. Схватил за ворот, пулемёт вырвал, орёт перегаром. Что есть мочи – назад. Руки в кровь. Вокруг треск, не хрена не видно. Под ногами всекло с чавканьем по мертвецам, лохмотья полетели. Бахнуло, что то над самой головой – весь звук как отрезало. Труха с неба. Сверху руки за ремень автомата рванули, носатый сзади помог. Рывок. Всё в квартире! Катком в сторону. Следом Миколас тенью. Бра-ах! Шифоньер нас заменил. По запруде вдарили,из всего чего могли. Вьюгу смертную подняли. Всё бля, дома! Надышаться не могу. Нету тут воздуха, не чем дышать. Как рыба ртом хватаю!
А я – рыба, я - рыба…. – песня в башке.
Минут пять прошло с прорыва моряков. Трое! Больше никто не дорвался! Я чуть отдышался, с бешеной злобой смотрю на Миколаса. Выставил он меня сука, с этим грёбанным пулемётом немчуре на потеху. Ну, да и понятно, их отвлекать должен был кто-то. А раз я есть, больше кто будет? Чего они дураки в смерть соваться, расчёт простой. Слух возвращаться начал.
- Ну ты фартовый Митрий,бля! Ну, бля и фартовый! – Миколас палец из дыры на плече моего бушлата вынул, с фляги сглотнул.
Его правда! У самого уха шарф вспотрашили, в подоле бушлата по карману прошли – размозжили ножны и вырвали клок с плеча, пули и осколки ихние. Получается и впрямь фартит!
Я ЕЗЬМ ЗАГОВОРЁННЫЙ!
22. К ноющей боли в затылке, добавилась пульсирующая в колене и гнусная, режущая под мышкой. Автоматным ремнём садонуло, когда меня вытягивали наверх. Юркий в танкистком шлеме рванул через жилище в подвал. Застучал башмаками по ступеням, угорел, закашлялся в глубине, выматерился, бегом назад. С идиотской радостью провозгласил: - Дымно! Труба!
- Время, которое щас? – со злобой Миколасу я.
- На свиданку опаздываешь? – с ехидством вскинул руку к лицу. Из под рукава шинели, блеснули аж трое котлов - роскошно с немцев отоварился. – Без четверти три.
Ого! Всего три часа! Только три часа! А кажется вечность прошла! Юркий откашливается, я кинул взгляд на других двух гостей. На высоком, почти как Миколас ростом, одетым в грязнее грязного брезентовый плащ, морская чёрная шапка с крабом. В руках автомат зажал. Ствол и магазин, как у “шмайса” , а приклад – дерево винтовочное. Яростью дышит. Второй в бушлате, под ним тельник проглядывает. По бушлату ленты патронные, в каждой руке по гранате зажал, белым скалится. Рожа в саже вся – братишка, бля!
- Я тя не понял, ты чего на рэ спрашиваешь? Чего волком смотришь? А Митрий? – Раис скрежетом вывел меня из созерцания гостей. – Он же тебя собой прикрывал, за тобой в пролом прыгнул?
- Да, ладно! – Миколас махнул рукой, барсом поднялся, двинул шагом к “плащу”, на ходу бросил. – Там заводь тихая, за сундуком. Сундук мировой! Его ни чё не прошибает – броня! Димка фартовый, знал куда свалится. Чуть правее и перекрыл бы собой гостеприимство всё! Тогда почитай труба, - обернулся в сторону юркого. – Так нет, пацан?
Тот в знак согласия подбородком закивал.
- Ты Митрий стрелок аховый, ты меня край , как удивил. Я такого ещё не видел. Ты на ура, по дурацки в доме напротив, троих срезал. Смех, бля! Встал в полный рост и затараторил. Кто ж так воюет? С угла у печи в полприсяда бить надо было, - Раис головой качает.
- А чё щас говорить то! У пулемёта обслугу стукнул – молотчага! Они там любопытствовали через мерно, за место того, чтоб стрелять. Любопытство, оно тоннажно нашего брата сгубило. Я ж говорю, небо фартового нам бросило, - Миколас резко, кинжальным взглядом упёрся в моряка. О каких пулемётчиках идёт речь мне не понятно, я ни черта не видел, палил в ночь, как в копейку. Но получается не зазря, вбил гвоздей в бубен.
Я ЕЗЬМ УБИЙЦА ПРИСЛУГИ!
23. – Наше вам здрасте!- носатый сделал вульгарное па. – Ну что флот? С корабля на бал, да? А дредноут где оставили, на фонтане пришвартовали? А чё он по немчуре, пролетарский привет не кидает, а? Смотри Димка силищу сил! Моряка в город сунули, в царицу полей переквалифицировали, бля! Или на море уже кораблей не осталось? Или бабьё за штурвал встало? Или с хюрером на море мир заключили? А? Ты чё вороном глядишь? Ты кто? Ты как здесь гад? – Миколас завёл себя до предела.
Тот, что в плаще отвечать не собирался. Ударом по ногам хотел свалить крикуна – ан не вышло. Миколас как уж скользнул в сторону, выхватил из кармана шинели “шпалер”, шагнул назад в сумрак. Я напрягся, юркий рванул за перегородку, Раис на колено присел, руку за спину завёл.
- Заткнись! Шкура! – ротвейлера рык.
Одетый в плащ оказался обладателем богатого басом голосом.
- Заткнутся всем! Ты, блатота! Кто, такие? Ну, ка представились мне, как положено! – глаза углями, стволом в сторону водит, “бушлат с лентами” к печи попятился. – Ну!
- Не пыли, щас! – Миколас уже без“шпалера” в руке из сумрака вынырнул. – Михась, Миколас и Раис Уразов.
Во бля, Миколас оказывается фамилия, дела!
- Звания, ну! – рычит пёс моряцкий.
- Те говорят не пыли! - Раис привстал. – Почитай маршалы, как Путна!
- Ты не дури у меня, усатый! – бешеный затвор рванул, патрон в стену выскочил, на полу закрутился. – Ты сейчас договоришь! Кто старший?
- А вон лежит, - Раис с буддистким спокойствием рукой на недотащенного мной штурмфюрера, указывает. – Митрий ему только рожу поправил, так что платком пришлось обвязать, чтоб значица срослось как надо.
- А ты кто? – моряк стволом на меня.
- Я по связям с общественностью, - со злобой в ответ я, сам на нервных иглах весь.
- Заканчивай цирк, я вам не клоун! – взревел так, чтоб весь город услышал.
- А кто ты? – Раиса похоже ситуация не пронимает. – Это ж вы к нам, а не мы к вам! Вам представляться надо!
- Военврач второго ранга Самохвалов, - кивком на бушлат. – Он мичман Джанко и юнга Шуткин, то есть краснофлотец Шуткин. Я со вчера дико злой, там сзади восемнадцать осталось, в доме напротив ещё девятеро и щас когда сюда манёвр совершали ещё трое не добежали. Так, что не зли меня, лучше! Ясно! Представились по форме, и весь расклад, обстановку, кто такие, как здесь и почему! – военврач стволом вокруг меня покачал.
-Заговорили лучше, как надо, а не то я заговорю, - автоматом диким встряхнул.
Во бля, значит как! Да вогнал он меня в ступор. Я захлопал глазами.
Военврач сделал шаг вперёд, Раис стремительно выкинул руку в лицо гостя грозного. Бум! – эхом отдалось по квартире. Моряк вскинул руки к голове, автомат грохнулся на пол, пошел как и я раньше юзом в сторону. Из шапки сзади рывками ударила кровь, начал заваливаться словно “бомбер” подбитый. Миколас в прыжке вдарил рукоятью нагана в скулу. Хрясть! Крутанулся, ногой столкнул тело в пролом, выхватил из второго кармана ТТ, нацелил на мичмана.
- Стоять всем! Замерли! Замёрзли! – выпалил Раис.
Я ЕЗЬМ ЗАМЁРЗШИЙ!
24. Миколас гневного гостя, в пролом недосвалил, Раис не дострелил! Военврач с тяжестью выдохнул:” Во- уу-ох!” Каблуком о рукомойник зачистил. Быц-быц-быц-быц-быц! – подковкой на каблуке по металлу.
Да, что же это такое! Как же это? В моём сознании подкралась несоизмеримая тревога за содеянное. Необъяснимое чувство тяжелого греха свершённого только что. Глазами кричу:”Зачем?”
Пах, пах! Михась с нагана прекратил стенания, ударом сапога ноги моряка сбросил. Схватил выпавший автомат, крутанулся на волчьих ногах, мичману прикладом протянул.
- Взял, ну!
Моряки страхом смотрят, тяжело сопят, юнга из-за перегородки в ужасе вышел, по-детски сопли с носа утёр. Мичман хватанул приклад, ствол в пол упёр. В обители нашей нестерпимое напряжение. Раис разряжать начал.
- Я старшина Уразов, - кивком головы на носатого. – Он младший сержант Миколас, - рукой в мою сторону. – Он корреспондент с левого берега, здесь по заносчивости своей оказался, усекли? Сто тридцать восьмая стрелковая, хозяйство Людвикова, сводный батальон разведки. Сюда в командировку к краю заводов вышли, он минами загнал, - “парабеллумом” в стену. – На ту сторону в подвал. Подвал очистили, чуть позже жильё это, сняли, квартиру, значит, теперь квартиросъёмщики мы, а вы гости незванные! Ясно?
Ствол в руке на мичмана перевёл – тот головой в ответ, мол, что тут неясного.
- Ваш этот психический, - стволом в пролом. – Пока бы разбирался, да доклады выслушивал, нас кончат всех, видал я, таких рычащих коммандеров! Пол Сталинграда с обеих сторон душами человеческими засыпали! Им только волю дай. А немцы чё дураки там? Они чё не видели, что нас вжих – численность. Они здесь пятнадцать минут назад должны были быть. Здесь их комрады, энтот врач из эс-эс дохлый.
- Сёдня у нас судьбина видать – врачей шпокать, так Димка? – с издёвкой Миколас.
- Ты помолчи и не путай, болт с пальцем. От пальца бабы стонут, - пауза. –Сквозь зубы томно, от болта кричат, - пауза. – Сладострастно в объятиях, усёк! Они из за этого в бешенстве, да в подвале ещё дюжину оставили мёртвыми. Они нас карать будут, это как пить дать!
- Вот пить дать, это нужно! – Миколас шагом направился к печке, поднял кружку, отвинтил колпачок с фляги, вплеснул. – За фартовый исход! – в рот содержимое кинул.
- Кончай ёрничать, дело серьёзное! – Раис палец в юнгу упёр. – Почему в шлёме? Что из за роста в танкисты определили?
Тот, на вид совсем пацан ещё, потупился, снова с носа утёр, фальцетом затрещал:
- Какие танкисты, танки игде? Обугленными духовыми печами, по всему району в землю вросли. Шлем в доме напротив с Крыжынюка поднял, с мёртвого значит. Мою каску взрывом сняло, а Крыжынюк шлем у лейтенанта в карты взял. Вот!
Мы все трое в недоумении на юнгу пикуем. Раис головой потряс, будто с похмелья, злобно на юркого, ладонь уставил:
- Ты мне тухту не гони! Чётко, как здесь? Только самое главное, кратко! Усёк? Краткость - сестра таланта.
Юнга испуганно глазами моргнув, вновь затараторил:
- Вечером “юнкерсы” восемьдесят седьмые фланг “утюжить” начали. Нас на соединения погнали. На улице под шквал влетели, больше половины раскидало, командиров – кого поубивало, кого не сыскать. Этот,- рукой на пролом махнул. - Оставшихся себе подчинил, приказ отдал, в общем, мы в дом, что, напротив, через проулок сунулись, а там немцы. Сшиблись, вшестером остались. Притаились, потом ночью стрельба у вас, проулок проскочили, выждали чуть-чуть и к вам значит, вот так вот.
Юнга снова утёр нос.
- Дык, слышь, Дмитрий, его? Это ж мы под ихние мины влетели! – Миколас в негодовании флягой в руке затряс.
- Осталось у тебя чего там?- я взглядом на флягу указываю.
- Разве что на одну шутку, - подошёл, протянул.
Я приложил горлышко к губам, руку вскинул, потёк огонь.
Я ЕЗЬМ ШУТНИК!
25. В животе вновь загорелось, я встал, направился к спуску в подвал, отлить, значит. Юнга осторожно взял за край полы, извиняюще спросил:
- Слышь дядя корреспондент, а чё они не идут?
- Кто не идёт?
- Да немцы, карать нас!
- Какой я тебе на хер дядя!
За меня звучно ответил Михась: - А приказа у них ещё нет! Вот приказ получат и в паштет нас измельчат!
Юнга потупился, мичман в себя пришёл- отпустило. Вышелкнул магазин, глянул, обратно пристегнул, с края печи присел, кисет достал , самокрутку крутить начал. Миколас зорко глянул, залебезил:
- Братишка! И нам с Дмитрием угоститься бы!
Мичман из под лобья посмотрел, ничего не ответил. Раис к станку с пулемётом подошёл, присел, задумчиво спросил:
- А у вас какой приказ был?
- Сталинград у вермахта отбить! – Миколас с улыбкой. – Такой, да!
- Не весь, дом тока. У военврача, что вы пришили, норов крутой был. Он тех, кого минами не положило, матом на дом погнал. Задача фрица в распыл, и флаг вывесить.
- Чёрный с костями, я полагаю? – Раис с издёвкой.
- Вроде него, только заместо черепа - Ленин, а заместо костей – серпа с молотком. Чтоб знал, что по нему “чёрная смерть” вдарила, но мы и попёрли, бескозырок недоставало, чтоб ленты в зубы. Если бы у него с пулемётом котовасии не вышло – все в палисаднике легли!
- А вы и так все легли. И сколь было вас? – татарин улыбкой скалится.
- А я считал? Человек пятьдесят, а может и меньше.
- А може и более, а може и намного, так? Взяли дом? Дыру под орден подготовил? Квартиру в комнату взяли, да и то не вы! И наших под ваш шухер замело! Считай девятеро. А теперь всех павших, мысленно здесь в ряды положи – вот цена победы! Эта не Зимний с бледями брать! – Миколас сплюнул под ноги моряка. – Так, что давай закурить морской дьявол.
Дьявол дал. Мы с носатым с блаженством начали дымить :по-сатанински крепчайшей махрой. Раис скороговоркой рубанул по - татарски. Повернул голову опять на мичмана:
- А круто, коммандеры наши кладут! Показали вражине чёрную смерть со знаменем. Токмо у него “гевверы”. Они людоедами созданы. Они ни ушей, ни глаз не имеют и никого не боятся. Они всех в крошего! Эс-эс, коммунистов, мудаков, детей, стариков, больных на голову, всех! Все пред ними равны! А вы от мин уцелели и на них в лоб. Крутая рекогносцировка!
- А по другому мы воевать не умеем! По другому нельзя! Ибо есть самый бесстрашный народ! Так пропагандёры вещают, - мичман яростно сплюнул теперь Миколасу под ноги.
- Пуля - дура, штык – молодец! Немец до усрачки штыка русского боится! И по сему мы штыком его в дышло!
- Вот только добежать, не всегда выходит! – теперь Раис плевок отправил в проход. – Чтоб значица вонзить штык ему в жопу.
На улице видимо произошло какое то - шевеление. Раис молнией крутанул ствол на станке вправо, Миколас тенью рванул от пролома, мичман прыжком вжался в стену. Мы, с юнгой вскинув стволы, шарахнулись за подвальную перегородку. С уличного гула стали долетать кричащие, отрывистые фразы. Загудели двигателя. Кто-то рядом с проломом истерически: не то завизжал, ни то захохотал.
-Время, Миколас? – бросил Раис.
- Начало четвёртого. Для подъёма рано, немец к шести воевать начинает. Чего это они? По наши души хипишь?
- А то, по чьи, - Раис зло. - Ну, да пусть пробуют! Не всё им людей в навоз класть, мы тут тоже с яйцами, бляха!
- Ещё и фартовые!
Не удержался и мичман, добавил гневно:
- Карать! Ну, пусть пробуют, мы сами карать будем, по самые гланды им!
Я ЕЗЬМ КАРАТЕЛЬ!
26. В основном войну все описывают, как страшное и очень серьёзное действие, и, как правило, очень скучно. Мало кто в своих повествованиях говорит о том, что война, прежде всего – это хаос! А в хаосе правил быть не может. То, что было, дальше я представить себе ни как не мог. С чахоточным хрипом прикатил на гусеницах и со смертельным издохом заглох – тарантай. Немцы на улице совсем распоясались, галками загалдели.
Юнга взглядом на подвал:
- Вместе дыру держать будем, да дядя респондент?
- А мы чё делаем? – я с угрожающим ропотом. Мысль стеганула: ”Зачем я так то? Что за гнусная злоба? Я же не черт, какой, чего я тварю?”.
- Слышь братан! – я тон сменил на уличный. Он с опаской на меня вопросительно. Руку выкинул на встречу. – Дима!
- Костя! – в угрюмый ответ.
- Откуда Костя?
- С левого вчера, то есть позавчера.
- Да нет, я не про это, сам откуда, живёшь где?
- А, с Мурмана, мать в море вначале лета ушла со своим. Амба, не вернулась!
- И чё?
- В смысле?
- Ну, в смысле чё случилось?
- А кто знает! – малой на меня смотрит с диким удивлением. – Они ж в море ушли, война, кто ж скажет, это ж море!
Я понял, что улица меня мало учила. Прежде чем спрашивать – очень думать надо! А то спросил как фраер, море – это же понятно, идиот!
- А уже моряк был, когда с родными беда случилась?
- Дак у нас все мужчины моряки, - с печалью в голосе юнга.
Дважды на одни грабли, бля!
- Нет, у нас как оказался? – “ у нас, можно подумать я тут с полгода – нет и девяти часов”.
Я ЕЗЬМ СТАРОЖИЛ!
27. – А какие родные? – Костя на меня вопросительно смотрит.
- Какие родные.
- Ну, вы спрашиваете, моряком когда был, про родных когда беда. Какие родные то? Мать только! У нас она одна была, а щас тётка. А хахали её мне брызги!
- У вас это у кого?
- Три сестрички у меня.
- А! Зовут как? – мне почему то непременно потребовалось узнать их имена.
- Глашка, Иришка и Душяшка, самая малая, остались с тёткой.
Я понял, что и самая им любимая.
- Я на охотнике ходил, на китобое, на подлодки охота значит. Так охотник название одно, а на самом деле корыто дырявое! Тётка и запречитала иди мол в пехтуру, а то потопят твой баркас. С тобой мол что случись, я девок поднимать не буду, своих четверо. Так что в дом сказала, сдаст! А в пехтуре мол в штаб пристроят – войну значит переживать! Ну я и записался через ёного знакомого писаря. Капитан и волки с команды, как узнали, что меня записали, покупателю морду всю чуть не расплющели. Чуть комендантский взвод весь не разнесли. Да ничего не поделать! Там особист заметался, с двумя востроглазыми. Чего-то записывать начал в блокнотик. Я теперь уже за своих от греха и рванул. Вот так значит!
- Да дела! – только и мог сказать я.
- Да, - с печалью юнга, я промолчал.
- Да, по геройствовать решил, - мудрецом продолжил пацан. – Тётке показать, что мразь она, что мол знай наших, Шуткиных! Смотри, вша! Пойду Родину защищать лицом к лицу! И за команду тревожно, вдруг чё у них с особистами, как не пожертвовать собой, за братву! Да и мысль дура была – вдруг и взапрямь в штаб! Ага! Вон там на том берегу, блиндаж из далека созерцал. Он внутри, как каюта – люкс отделан! Полковник пузатый, злой, тощий комиссар, девахи и врач в очках – канцелярия! Да только не про нашу честь! У него такой же как я уже крутится. В черкеске, штанах с лампасами. В кубанке и пистоль в кобуре маленькой, блёсткой. А мне на этом берегу, винт с расщеплённым прикладом дали. Пошли на соединения, а он не палит. С бойком что-то! У убитого ППШа подобрал, диск добил,” шмайс” у немца захватил! И во, всё ещё! – стволом в темень покачал.
Что он имел ввиду не понятно. – Вот здесь стоим, и похоже всё! – продолжил отчаянный.
- Дурак полный военврач, загнал в чистилище. Да и первый тоже осёл был! Погнал всех гуртом по улице, ура, мол с яблочком. Ну и посекло половину, а сам голову потерял – доской сшибло. Тут второй и закомиссарил! За мной мол краснофлотцы, приказ, если чё сам расстреляю! Но мы в шоке и попёрли дом отбивать, а он за минуту всех к земле. Всем бы амба! Да с пулемётом у него чё-то случилось, пауза выскочила. Ну мы и рванули в рукопашную! Я диск в двоих расстрелял. Вон, - рукой на пролом. – Мичман выручил, приземлил, а то бы палундра! Гранатой смело б! “Шмайс” схватил, по колидору три магазина расфуфырил. Потом вперёд, перед врачом дальше. Сразились лицом к лицу, бля! Я магазин в брюхо бородачу какому – то разрядил. Да и Самохвалов круто с ними сшибся! Троих положил с ТТ. Потом рвануло, каску сняло, меня в стену впечатало. Очухался -Крыжынюка и приметил, ему грудь разорвало. Он шлем на том берегу у лейтенанта припадошного в “дубэрц” выиграл. Сам шарф вязанный играл. Подфартило. Лейтенант”вальтер”ставить решил. Видно было по нему, шарф очень понравился. Да нас на этот берег, на переправу погнали, не состоялась партия. Крыжинику шлём больше без надобности, да и мне похоже скоро тоже будет! Тётка сука, сестрёнок в дом сдаст! А там амба! Старшая может выдюжит, а младшие точно нет! – юнга схаркнул. – С кровью, бля!
Взрывом ногу кому то из наших оторвало, когда по улице как бараны неслись. Мне именно подошвой сапога в борт прилетела. Лёгкое, похоже отшибло. У-у-у! Как мне повезло, сука! Догеройствовал, дурак! Тётка девчушек в дом сдаст, а сама к нам на жилплощадь с писарем кувыркаться. И почему рассудок опасля приходит! Ходил бы на своём баркасе, бед бы не знал. А случись что – море! Оно родное, там быстро! А здесь одна меланхолия вшивая!
Нет слов. Только тоска монолитом в душе.
Я ЕЗЬМ РЫЦАРЬ ПЕЧАЛИ!
28. Я взглядом водил пока юнга свой рассказ вёл. Старшина с улыбкой поглядывает на Миколаса с мичманом. Они крышки с ручек гранат скручивают, кидают в друг друга дерзкими фразами. Такие как они - сразу кореша! И на войне и в миру. Ходят порой всю жизнь поразень, а потом встречаются и гоп – дружба навсегда! Вот и эти нашли друг друга здесь, в холупе на первом этаже, углового трёхэтажного когда то дома. У края” баррикад”, на сталинградской земле. И всё, навсегда братаны!
Юнга снова схаркнул, присел, резко глазами на запруду:
- Опять хохочут.
С улицы вурдулачий смех. Кра-крха-краха-ха! Рванул по нервам крюкатой клешнёй. С нашей квартиры хохот смели диким свистом. Моряк с хохлом. Раис рубанул татарским скрежетом, закончил русским:” В пи..у!”
Хаос, ле психоделик!
Я, в окружающей меня психопатии, почувствовал, что все боли вместе взятые вот- вот согнут! Но больше всего извело постоянное дичайшее нервное напряжение. В глазах оранжевые круги хороводом пошли, икра на ноге наджабленная сапогом военврача – нервно пульсирует, колено с затылком – зудят, в ухе горит, челюсть ломит нещадно, руки мелкой дрожью трясёт.
Я ЕЗЬМ РАЗВАЛИНА!
29. – Миколас! – вырвал носатого из перебранки с братаном. – Дай выпить, а то рухну щас! – у него думаю всяко запас есть.
- Три глотка и всё, ты мне трезвым нужен. Так что глотни малость, усёк? – Раис пальцем грозно.
Я плечами пожал, мол, чего не понять. Ослу ясно – не время бычить до талого. Миколас глазами стрельнул, в сидоре немецком пошукал, с флягой змеёй скользнул по квартире. Протянул, подмигнул:
- Ломай всё, что осталось. Теперь всё, больше не надо будет!
Я глазами хлопнул, понятно мол, дураков больше нет, пить больше, пожалуй не придётся. Глоток, два, пять, всё, шесть глотков – больше не осилил. Флягу с остатком юнге протянул, отрыгнулось. Ну и гадость! Чуть не вылетело! Глотками сдержал с горем плотину. Выдохнул, опять падла отрыгнулось, вверх пошла. Снова сдержал. Уф, вроде слегло. Мир искрится сквозь слёзы. Бр- бр- быррр! Головой в стороны. Михась палец вверх держит, вновь Шивой лыбится:
- Молоток, воевать с фартом, пить по гусарски могём! Значить и с девками полный фасон. Давай Митрий , ты нам нужен со своей фартуной! Мы их за себя здесь тоннажно положить должны. Верно, Васюта говорю? – на кореша обернулся.
Мичмана Василеем получается зовут. Михась и Василий – крутой тандем.
- Так что куда мы без тебя Димка! Ты у нас вроде талисмана.
Речь Миколаса оборвал опять ведьмин смех.
- Это эс-эсманы куражатся. Кавалеристы мать их! Мы, похоже в самое гнездо ихнее влетели. – Раис в пролом сплюнул.
Смех внезапно смолк, вдарил через усилители мерзкий голос: “ Eintragfaden, schmutzige Schweine. Ganz besser bilden Sie und jedoch Sie Asche bereits. Vieh! “***
Тарантайка на гусеницах была по всей слышимости передвижным бронированным вещателем. Голос захлебнулся, рвануло через матюгальники, голосом Любви Орловой:
В море чайку обгоняем мы далекую,
В небе тучу пробиваем мы высокую!
Улыбаясь нашей стае,
Всей земли одна шестая
Нашей радостью наполнена широкою!
Эй, грянем
Сильнее!
Подтянем
Дружнее!
Улыбаясь нашей стае,
Всей земли одна шестая
Нашей радостью наполнена широкою
Как лихо началась, так же и сглохла. Голос усталый заменил, чистейший русский:
- Солдаты! Кончай смертоубийство, богом прошу! Сколько вас сегодня легло, а? Сказать? Мы прорвали ваши позиции. Всё! Людвиков застрелился, как и Ивашов. Заканчивай мудёжь! Давай сдаваться! Гарантируем жизнь – заслужили своим скотским упрямством! Со всеми нужно было ложиться, а не устраивать ****ство! В общем слушай сюда Иван: командование в восторге от вашего героизма и предлагает вам сложить оружие! Пропуск в плен – дохлый командир! Вот сейчас решайте: выстрел, труп, живые валят в плен! Нет – спалим как ос! Всё, командование с приветом к вам! Я объявил, время на думы о будущей счастливой жизни – полтора часа! Так что вы идёте думать, а я ложусь спать! Покеда! Когда проснусь – думаю голову командира на блюде увидеть. Нет – на пепле мочой распишусь!
И снова:
В пляске ноги ходят сами, сами просятся,
И над нами соловьями песни носятся!
Эй, подруга, выходи-ка
И на друга погляди-ка,
Чтобы шуткою веселой переброситься!
Эй, грянем
Сильнее!
Подтянем
Дружнее!
Внутри меня чувство психоза распирает. Вот суки как всё просто, а в фильмах бля, несколько иначе показывают. Вот так вот просто всё по- русски. Ладно мол по прихоти не тронем, в плен пустим. Только самую гнусную подлость совершите и пожалуйста ,милости просим. Вот суки! Падлы! Вот ведь как! Всё гениально и просто. Договор с мужиком как на базаре. И сколько людей на подобную лажу купилось – тьма! Я ужаснулся от понятого мной, перед глазами встала вся картина, что тут всё тоже, что и там в мирной жизни. Только в стократ острее, без изоляции. И гнустность, и отвага, и мерзость, и твёрдость духа, всё! Тут чего либо не возможно скрыть. И на теперешний момент враг в нас кинул подлость подлючую.
Я ЕЗЬМ ПРОЗРЕВШИЙ!
30. - Ого, тут и думать нече, тебя кончать будем, - Миколас светит из темноты белым оскалом. – Тебя флот шпокнем и все дела! А? Готов к самопожертвованию во имя оставшийся джазбанды?
- Я завсегда готов, - в голосе мичмана усталая ирония.
- Вот ****во, чё хотят! Думают мы фраера полные. Нет мне даже поскудно как то на душе от того, что нам такие предложения делают. Даже воевать с ними расхотелось. Мы их за вчера тут и в хвост и в гриву, а он нам – одного убейте и выходи. Мы пацаны что ли, или дураки здесь полные? Так по их нему выходит, а Митрий?- Раис в нашу сторону голову загнул.
- Они слякоть крысячья! – я смачно цыкнул сквозь зубы. Шесть глотков меня обратно в жизнь вернули, снова загулял. И от прозрения злоба в душе на вражин лютая, вспыхнула.
- Я думаю штурмфюрера им выкинуть, пускай этот, который спать лёг, его башку созерцает.
- Дык, ты ему её разломил,- Миколас светится аж от задора. – На ней тепереча, задней части не достаёт. Я вот чё удумал, мичмана пожалуй оставим, ещё пригодится, - Джанко голову чуть не до пола склонил – мол, благодарим великодушно.- А штурмфюрера и главврача, на улицу к псам выкинем. Пущай разбираются с просони, кто виноватее.
Заржал, как мерин.
- Ты, западэн, опять путаешь, - Раис бешено зыркнул.- Один из них здесь сдох ровно падаль, а другой геройски пал! Всем понятно.
- Тут вообще мало не понятного, - мичман чинно заговорил. – Хорош базлать! Они сейчас своих – кто провинился на брешь кинут. Только предварительно из орудий хлам уберут. Надо у входа в подвал схорониться – может сработать. И никакой стрельбы. Они двух может трёх посмотреть пошлют, самых геройских. Пущай смотрят. Я за печью схоронюсь, там полный штиль. Позже когда смотровые пройдут – срежу. А вы гранатами вдогон по улице, их там уже порядочно будет. Раз вы тут фартовые такие, может и выкрутимся, простоим до полудня. У нас в штабах сейчас тоже колокола громкого боя гудят: почему, кто, где? В разведку всех писарей сгонят, вот кто обосрётся. Короче держаться надо до утра братва, иначе никак. Ну как вам моя диспозиция?
- Мировая! – Миколас уже от куда то бутыль извлёк, мичману протянул. Тот под дых, не доконца носатому рукой снизу, бутыль перехватил, оба заулыбались.
- Одно но только вижу. В штабах на нас с пробором клали. И колокола у них ежечасно гудят, и писаря по круче нас- командиры позверей немца будут. Так что никакого поноса у них не предвидится. Закалка та ещё. И по сему, на выручку нам навряд кого бросят. Вчера уже добросались. Так что надежда только на себя, да на фарт Димкин. А держаться, дак мы только и делаем что держимся с утра до вечера. Других обязательств нету! Верно, глаголю Серый?
Я ЕЗЬМ АТЛАНТ!
31. – А если всем в подвале укрыться, - робко юнга. – Дым всё же рассеется, вытягивает вон его.
- Подвал дрянь – цена пустые гильзы, - Раис рывком встал.- Михась! Жги в низ, там на первой стоянке пулемёт оставили. Хватай и дёру наверх, а то задохнёшься.
- Вон противогаз есть, - мичман щелчком по плечу Миколасу . – Ты в нём по краше будешь, а то свой рожей всю немчуру в штопор загнал.
- Пошёл ты медуза!В маске в дым – дело швах, сразу скопытишься! И чего это я то? Вон Димка всю нестезию в нутро принял. Пусть он прёт, тем более он с ихнего “геверра” лихо немца кладёт! А я с этим повоюю. С ним у Серого не больно то вышло, на улицу кувыркнулся, - Миколас за фужер ствола дёрнул дегтяря, в угол отступил.
- Нормально вышло, дуриком пулемётный расчёт вышиб, - Раис на меня уставился.
- Малой! – мичман строго на юнгу глянул.
- Отставить! – старшина грозно заскрипел. – Митя! Ты в погребе был, рви туда – пулемёт в руку и назад. Держи фонарь, - отстегнул с груди, мне бросил – поймал. – В общем, воздуха побольше и туда и обратно! Сможешь или очко?- взгляд в взгляд.
Никто ни отвёл, ни я, ни он.
- Я смогу, не к чему во мне сомневаться! – со сталью в голосе я. – Два вопроса только у меня к вам и три глотка.
- Ого! Губа не дура, мастак выпить Димка, спрашивай, - Миколас ко мне направился, плоскую, глиняную бутыль протянул. Я взгляд на юнгу бросил – тот стоит у входа в дымящийся низ, из под лобья смотрит, губу кусает. Я руку вскинул, глоток, два, три, хорош!
Коньяк, бля, в бутылке! Ну, Михась! Не просто коньяк, а культовый! Мягко по горлу солнцем вниз стёк, аромат тягучий, пряный по берегам языка оставил, в желудке радугой жаркой расцвёл. Блюз, бля!
Я ЕЗЬМ ЗАБАЛДЕВШИЙ!
32. Миколас беззвучно бровями вопрос, как, мол угощенице.
- Шик, а говорил не придётся больше, - носатый плечами повёл. Я бутылку юнге протянул.
- Замахни Костя. За мамку, за сестричек, за нас замахни, давай!
Малой горько ухмылнулся, в губы горлышко вставил, руку к потолку закинул.
- Ну как? – Миколас с ленинским прищуром спрашивает.
- Буржуйское, клёво! Я в Марселе пил, когда китобой наш ещё китобоем был.
- А лет тебе сколько? – с нескрываемым интересом Миколас.
- Шестнадцать полных, а в море с двенадцати. Меня первый мамкин хахаль взял, потом забрали его, - юнга заупокойно рукой махнул. – Классный мужик был. Говорят его мамкина соперница донесла – чтоб значит никому не достался.
- Ого! Они это могут! Ты не представляешь ,сколь мужика из-за их ревности в неизвестность шагнуло, - Миколас бутыль забрал, взболтнул, снова спросил. – И в Америке бывал?
- Не - а! – юнга насупившись. – Только в Индии, со всеми вытекающими. Бомбей - Архангельск, короче.
- Плохо! Вот Америка – это фасон! Автомобили, домища высоченные, женщины чёрные, - руками гитару в воздухе обрисовал, языком цокнул. – Ни Гитлера тебе, ни Сталина! Ни фтурмфюреров, ни военврачей психических! Ни жизня – каша манна с ежевикой! А чё говорить, ну задавай вопросы! – палец на меня уставил.
- Кто у них по – русски чешет, наш?
- Конечно, а то кто ж!
- Понятно! – плечами пожал, что мол не хрена не понятно.
- Наш, наш! Мильтон бывший, какой нибудь. Тут эс эс стоит, они это практикуют. Кого ни будь кто жить особо любит, в крови товарищей искупнут и вперёд, пошёл шестерить. На фрицей пахать за бутылку, за девку в смерть запуганную, за банку консервов. За жизнь в тепле более, менее. Они это могут, - задумчиво произнёс Раис.
- А вот теперь прикинем, если бы мы со врачом вышли, тогда что было бы? – я не мигая в Раиса взгляд упёр.
Мичман загоготал. Раис с тоской в пролом выплюнул: “ Ну, даёт!” На той стороне кто-то не выдержал. Шкра- ах! В стену через запруду - пунктир светящийся. Из стены посыпалось струёй дымной, бенгальской свечёй заискрило. Мичман смех оборвал, в пробоину уставился:
- Ого! Пэтээром бьют, зажигательной! – на меня голову повернул, с бедой во взгляде спросил. – Ты чё корреспондент, думай, чё спрашиваешь!
- Да он это, чисто гипотетически, так ведь Димка? И не корреспондент он! – Миколас ,наконец проявил свой истинный облик – из приблатнённого кабацкого паяца на меня смотрел суровый кремень. – Наш он людвиковский, вместе мы, понятно тебе полосатый?
- Да всё, не лезь, я уже говорил тут мало непонятного, - мичман рукой махнул.
- В общем слушай Дмитрий, - Миколас с деловым холодом продолжил. – Как только выйдем, так они нас ногами в землю и вобьют! Ты у них сколько положил? – я хмыкнул неопределённо.- Вот то-то и оно! Они злые настолько, что и двух минут не протянем, разорвут в клочья. Это ж дураку понятно.
- Да я чё, я так и думал, просто спросил. Чисто гипотетически.
- Я тебя понял! Теперь знаешь, чисто гипотетически! – мичман гранаты с полу захватил, Миколаса взад ручкой тыкнул, к печи пошёл крадучись. – Они Михасю одного бы только из нас разорвали, но может двух, а остальным мерзость, какую нибудь уготовили бы. Причём я на сто уверен, что именно тебе. На это они впереди планеты всей. Связали бы руки колючкой, гранаты вставили сзади и верёвкой бойки сплели, чтоб рядом значит, шаг вправо шаг влево - у обоих запалы сработают. И к нашей линии обороны, вперёд мол, домой! А сзади шпагат. Даже если добежишь, плечо к плечу по рытвинам и колдобинам – всё равно взорвут! Но скорей всего, наши пристрелят. Я такое видал.
- Или танком по ногам, лежи потом смотри в небо, умирай вечность целую, - Миколас по плечу Раису ладонью хлопнул – пора мол. – Ну, всё Димка, давай ныряй в дым! Время поджимает, на, глотни ещё перед спуском.
Горло к губам- культовое дежавю, взгляд на фатеру бросил – сумрак. Ещё не рассвело, так что картина расплывчата. ППШа с плеча снял, к стене прислонил. Ствол из-за пояса вынул, флажок на бой сдвинул, правую юнге протянул, тот крепко ответил. Фонарь взял, щёлкнул – засветило зайцем в дымном нутре.
- Туда и обратно, Митрий, усёк? – Раис станок с пулемётом рывком поднял. – Ну, всё, спокойно товарищи, все по местам.
С улицы вновь вдарила “Волга- Волга”.
Я, моряк, бывал повсюду,
Видел сотни разных рек.
Никогда я врать не буду,
Не такой я человек.
Да, да, да! Я врать не буду,
Не такой я человек.
Мастер нужен в каждом деле.
Я на каждой на реке
Сосчитать могу все мели,
Словно пальцы на руке.
Да, да, да! Могу все мели
Счесть по пальцам на руке!
Я сбросил ногу в дым, шаг, вперёд!
Я ЕЗЬМ СТАЛКЕР!
33. – А если они уже там, тихо просочились, подвал то никто не бдил толком, а? – за спиной слышу испуганный фальцет юнги.
- А вот щас и проверим, - Раис проскрежитал в ответ.
По душе тоской хлестануло:”Вот ведь суки, пулемёт им необходим! Пробить подвал – вот что им нужно! А пулемёт в довесок, если живой вернусь, нужная вещь в их монотонных буднях.”
Шаг, снова шаг, третий, четвёртый, дальше – тринадцать ступеней лестница в ад. Зарево на перегородке почти погасло, только доска какая – то горит. Но и от неё света хватает, чтобы увидеть у пролома четыре тела. Одно – разорванный живот держит. Кровавый спрут наружу вырвался, щупальца у ног раскидал. Вперёд скорей, в окно нырнул. Фонарём на защиту свою от немцев больно дюжую свет дал. Заяц по телам заплясал, в стену рядом с закутком упёрся – вся посечена свинцом и железом. Вижу, как дым в бок уходит. Метра полтора над полом стоит, медленно, как мёртвый туман вперёд движется. К самому низу пригнулся, вдох – вонь горелым тряпьём нос вывернула. Дышать можно. Хреново очень, но можно. Закашлялся, к пулемёту шагнул на полусогнутых. Схватил правой. Левой за ремень, коробку жестяную с лентами – хвать. Замер прислушался. Ничего, никого. Даже матюгальника наверху не слыхать. Глаза влево сдвинул. Вижу сродственники тоже посечены все и далеко не так, какими я их первый раз увидел. И впрямь из них дюжая защита вышла. Немцы тоже хорошо по нам вдарили. Да удача улыбается не всем. Дышу! Воздух садящее горло дерёт, под ноги взгляд уронил и впрямь цена – пустые гильзы. Их стрелянных кругом полно. Не удивительно, почти ленту отправил в немчуру, да и Раис подкинул. С дальнего конца еле различимый слабый крик. Трий, трий! Я в лёгкие сдуру полный вздох, хотел ответить мол щас, разрывающим кашлем выдохнул. Прокашлялся, рывком ношу вверх и вперёд назад! У пробитого немцами окна глаза скосил вправо – лежат гости друг на друге, сколько не разобрать. Проскочил пролом, ноша тяжёлая руки рвёт. Так вспоротый, так “противогаз” – на полу пловцом застыл. Левую руку на маску закинул, правую назад выкинул, в телогрейке нашей. Надо же! Прыжком через него, всё лестничный марш, почти дошёл. Сердце кузницей в груди бахает. Ступени. Первая, вторая, седьмая, ну всё, щас на площадку уже ногу выкину.
- Внизу чисто! – в горле рвануло, голос кашлем забился. Забыл, что дым вверх тянет. В кашле присел, юнга встречающий взгляд в сторону метнул.
Брах – ах - ах! Брах – ах – ах!
Разорвало весь мир на пополам дважды! Глазами успел схватить: пыльная буря юнгу дуплетом, как шлюпку о риф разбило, меня жижей горячей обдало. О противоположную стену вдарило, по лестнице вниз смело. Кувырком с грохотом слетел, пулемёт следом съехал. Щёку о коробку с лентами вспороло. Мысли рыбой в сети бьются: “ Что же это блад такое произошло!? Почему я в сознании!? Что вообще такое!?” В ушах колокола, в глазах вспышки. Пылища тьмой за мной в подвал стекла. В нос чесноком жжёным ударило. Левый глаз задёргало. С болью неистовой на четвереньки встал, из желудка рванул весь” блюз” с разносолами, меж ладоней на бетонный пол.” Да, что же это такое? За что так мне? О, Господи! Смилуйся, Богом тебя прошу!” Из глаз слёзы, изо рта блевотина желчная. Мысль в сердце только одна осталась – зов о спасении!
Я ЕЗЬМ ВЗЫВАЮЩИЙ!
34. Это в фильмах, как правило, оборона всегда героическая. И как полагается, защитники уходят один за другим с громкими словами и положившие несчётно, напирающего врага- дурака. А последние оставшиеся в живых, причём один из них тяжко, но не безнадёжно раненый, обязательно дождутся своей подмоги. И отдадут честь изумлённому командиру , и поцелуют обожженный флаг. Оно конечно очень красиво. Но полная лажа! На обеих чашах весов войны, основным грузом лежат кровь и дерьмо!
Так и меня, и тем и этим из чрева юнги и обдало. Я ведь почти поднялся уже, всего три ступени осталось, закашлялся, по – этому и нагнулся. По – этому и запоздал на смертный пир! Они немцы, умней чем мы оказались. Тот первый штурм – пьяный был. Больше такой дурости они себе позволить не могли! Пока мы разбирались, кто есть кто, да неугодных отстреливали, их сапёры чунями из телогреек сшитыми, ноги обули и бесшумно две направляющие под запруду провели. И две мины мерзкие с задержкой внутрь кинули! Мины эти сучьи от стены отскочили по диагонали и рванули. Вот и всё! Вот и конец нашей героической обороне!
Мичмана под печью посеченного всего схоронило. Миколаса на Раиса швырнуло, в пополам столом переломило, голову осколками разными всю изничтожило. А татарина от мгновенной смерти стол с товарищем, вмиг ставшим покойным спас. Юнгу о стену двойной волной размозжило, всё поджарое ребячье тело рассекло, на меня содержимое выбросило. В след за мной мешком по лестнице свалило.
“ Всё встать на ноги надо! Вставай, давай сука, вставай!” – ору себе, что есть мочи. Мучительно встал, шаг, второй – мотает. Костя на ступеньках лежит - жуткий! Перешагнул, дальше. В воздухе сплошная, вонючая пыль. Еще немного вверх. Всё в квартире!
Не успели за стенку схорониться мои кунаки, лежат друг на дружке. У Михася головы почти нет, сам нереально сломанный пополам, в руке бутылку глиняную разбитую сжимает – “блюз” с кровью смешался. Из за стенки выглянул в квартире всё та же мгла. Вышел, споткнулся, зырк вниз – ППШа. Поднял, пьяно к запруде побрёл. До боли в глазах всматриваюсь. Печь выворотило всю, от Джанко только ноги из кирпича высовываются – всего – то и осталось! Гранаты, что он с Миколасом вскрывал, по всему полу раскатились. Думал рывком поднять, в голове шёлкнуло, круги в глазах заплясали, на колено жуткая усталость бросила. Одну взял, за пояс засунул. Тошноту мутную давлю, в пролом уставился. Всё ещё темно, блад! Сколько же эта ночь познания может длится? Немцы справа от дыры негромко перекрикиваются.
Вася покойный говорил, что героев послать должны, смотровых огнемётчиков. Дак где же герои, где бля “ кисель” на головы? Задерживаются по ходу. ППШа в пролом выставил, ствол гуляет, руки мелко трясутся. Взгляд сфокусировал – дуло по хмельному вправо глядит. Кожух рвано выгнуло в сторону. Ну, сука! Рядом сбросил, вновь на ноги поднялся. У Михася задержался – “Дегтярёва” не вижу. А где же “оглобля” дикая? С горем наклонился, под мышки взял – сдвинул! Чёткий осмысленный взгляд по глазам бритвой. Раис смотрит из под руки носатого! Снова взгляд в взгляд! И вновь никто не отвёл.
- Ты похоже живой, дядя Рай? – шёпотом я.
- Митрий! – беззвучно одними губами он.
- А?
- Похоже всё! Кердык мне! – опять одними губами.
- Подожди, щас.
- Тс-с-с! Ни шуми, - со свистящим продыхом. – Пусть думают, что всё здесь, усёк? – закашлялся.
За проломом зашуршало по кирпичу, шлёпнуло будто доской, кто – то чихнул. Рубануло по ушам близкой чужой речью:
„ K chertyam sobachim,Maxi. I erkl;ren Sie Reduzierer nicht zu kennzeichnen. Diese Angelegenheit von Kundendiensttechniker, lie; Klimke, R;hrstangen dieser Schei;e.” Вновь шлепок дерева, через запруду рванул пилой по нервам визгливый ведьмин смех. Резко оборвался какрающей фразой: „Wirklich Reduzierer! Senden Sie, Waily, jetzt dieser ist nicht unser Ungl;ck.”**** Шаги по битому кирпичу пошли на удаление.
Я крутанулся на каблуках, взглядом шарю по сторонам. Мысли ураганом. Ага ремень, по шинели хохла! Пряжку расстегнул, рывком вытянул. Теперь свой – застёжка сука, начала парить! Наконец расстегнулась, граната о пол стукнулась, к ступеням покатилась. Рюгер – дятел шлепком к сапогу. Чётко, как учили снова оба ремня скрепил, к старшине повернулся, присел, тот глазами бешено водит, мол чё удумал?
- Руки тяни быстрее, тяни, ну!
Как ребёнок глазами стрельнул, ко мне потянулся. Обошёл его, под руки к спуску в подвал подтащил. Он сипло хрипит, меня как колдыря мотает. Чуть передохнул, ремнями подмышками скрепил, свои руки в петли вставил. Гранату носком сапога в подвал столкнул – забренчала. В голове молот не утихает. Если щас не встанем, больше никогда не встанем!
До боли голову набок:
- Ну, готов?
- Куда?
- Вниз, щас, воздуха бля не хватает! Щас!
Рывком с колена вставать начал. Сзади свистящий хрип. Тяжесть грехов всего мира за спиной навалилась! Шаг – набат в ушах, второй – тьмой в глазах полыхнуло, третий, всё – пошёл! Вновь в дым! Вновь в тартар! Обратно к началу начал, замыкать круг!
Я ЕЗЬМ ОДИССЕЙ!
35. Strangers in the night
Exchanging glances
Wondering in the night
What were the chances - Синатра лёгким бризом в голове. Мы сидим в закутке. Откуда всё началось, тем и кончается. Круг почти замкнулся. Сивуха,в вывернутом на изнанку желудке, магмой горит.
Дым над головами, как через копчёную селёдку в щели уходит наверх, в чуть занимающийся рассвет. Моё тело прижало к полу несусветной усталостью. И боль с ломотой в каждой конечности пляшет. Затылок опять адовым пламенем пульсирует, подмышкой садит неистово, пол лица онемело. Но это всё ничто, пустое!
Потому что тяжко умирает Раис!
Как я его дотащил сюда, куртку с него стянул, перевязал, сказать не могу. Всё как в самом гнусном, тягомотном сне было! Куртку эту странную на молнии, до него дурак венгр носил.
Занесло простофилю на Волгу,мадьяр сунул в мёртвом городе любопытный нос в окно, получил лопатой в ухо, что сжата была в крепкой мозолистой руке и рванула беспечная душа в небо. Куртку не то серую, ни то зелёную, покойный Миколас третьего дня дяде Раю в знак великого уважения, торжественно в окопах вручил. Только в замен табаку тоннажно потребовал. После того, как я её с горем великим с него стащил - он при этом украдкой полумесяц в кулак зажал. Вот ведь бля, как Пахан народ забил! Умирает, а то ,что верующий пытается скрыть! Ну, смех. В общем пошёл я шатаясь, подвал с фонарём татарина шмонать. И как говорит писание: бороться и искать, найти и нездаваться! Вот так и я! Нашёл термос с сивухой – половиной лицо омыл, четыре фляги воды, пол пачки немецких тонких сигар, маленькую сизую гранату, почти как куриное яйцо, и за пазухой у одного мною убитого штурмовика, чистую длинную тряпицу. Ей поверх рубахи, распиленное тело старшины и перевязал, предварительно две фляги воды вылив. Вот так вот!
Преневзмогая , усталость и боль, кое чё нашёл и никому не сдался! Потому что некому, вокруг одни мертвяки. Аж тринадцать тел. Да и товарищу моему, край как не долго осталось! И по сему похоже в скором будущем Я ЕЗЬМ ОДИНОКИЙ ВОЛК!
36. – Пить смерть, как хочется, -Раис слабым хрипом в мою сторону. Я на почти неслушующихся ногах, проковылял к нему.
- Нельзя тебе, дядя Раис!
- Да, знаю, не пацан! И хватит меня дядей кликать, какой я те дядя, ты с какого года? – голос моего товарища начал крепнуть, в нотах вновь проявилась сталь.
- С семьдесят шестого.
- А, вот ведь, ты ж от туда, с завтра, ну чёрт! Это сколько тебе щас?
-Тридцать шесть, - невесело я.
- Ну, а я чё говорю. Тридцать шесть, да, это ты из какого получается сиганул, я запамятовал?
- Из двенадцатого, из нового тысячелетия, я ж говорил.
- Говорил, говорил, - татарин с невыносимой мукой на лице облизал губы.
Фонарь химический, взрывной волной вместе с Костей вниз смело. Я, осматривая подвал, подобрал, встряхнул – заработал. Сейчас он своим слабым искрящимся светом добавляет фантосмагории в прыгающие тени на дымном потолке.
- Говорил, да, щас вспомнил. А я с нулевого, ну усёк?
- Во, как! – я с изумлением.
- А то, мне сорок один, в ноябре на Казанскую Богоматерь – сорок два исполнится. Что убил, да? Лет десять легко прибавить можно? – сипло, с мукой закашлялся.
“ Пожалуй и все пятнадцать, надо же!” Видимо старшина увидел в моих глазах изумление, с ильичовским прищуром продолжил.
- Это я социализм строил, он всю мою молодость, как упырь и высосал! Эх! – обречённо кистью махнул. На другой руке все пальцы в месиво столешницей разнесло.
Я с мёртвого немца носки снял, как варежку одел. Они сразу набухли от крови, засочились. Вообще крови жутко много, тряпица, что его кое как перевязал – заалела вся. Как он держится, да ещё говорит – непонятно. Хотя почему непонятно – кремень, каких я за всю жизнь единицы встречал. Чего уж тут непонятного.
- Эх, Митрий, дай руку свою, - нервно губы скривил. Я в оставшуюся целой, ладонь сунул, он чуть пожал. – Прими благодарность мою от всей души, от всего сердца.
- Да ты чё, ты чё, за что? – в диком изумлении я. – Это я вас благодарить должен!
- Ха! Нас то за что? – страшно глаза закатил. Видно каждая фраза не мыслимые страдания приносит. – Нас не за что! Не мы тебя сюда вытянули. Но не о том я хотел. В общем слушай, ты молодец! Добрый парняга! Такого как ты хорошо в соседях иметь. Всегда знаешь, что есть плечо крепкое рядом. Вот только в друзьяках закадычных, с тобой быть – себе дороже, а в соседях – дар небес!
Меня вновь речь его до края изумила:
- А в друзьях почему плохо, а?
А то сам не знаешь! Слишком обязан тебе будешь. Светлый ты, добрый! А обязанными люди не больно то хотят быть, так вот!
Во как!
Я ЕЗЬМ ИЗУМЛЁННЫЙ!
37. – Подвал сучий, ох бля, вот где пришлось доходить! – татарин продолжил со вселенской тоской в голосе. – Подвалы душу мою смертной грустью давят. Я ведь сказал тебе, что с нулевого рождением.
- Сказал, - я руку под голову ему положил, с фляги по губам чуть вылил. Он чмокнул, как кот, языком влагу собрал, оскалившись жёлтым, продолжил вещать.
- Ну, так в девятнадцатом мне столько же и было, усёк?
- Ну?
- Гну! Молодой, ветер в башке за место сознательного разума и ненависть. Её тогда кругом столь много было, что и вспоминать тошно. Вот и прикинь к носу. Я из бедноты елабужской, из семьи мастеровых. А семья моя была так себе, отца лесами строительными в аккурат на конец первой революции покалечило. Так что мне с братом с десяти лет пришлось на хлебушко домой сносить. Братан на четыре года меня старше. А дома две сестры, да мать с бабкой. В общем как ты сам сказал, с ранних лет познал по чём фунт энтого лиха. И теперь представь, я молодой, лихой и дюже злой, на всех кто жрёт от пуза. Так какого им всем от моей правды лютой пришлось!
Я хмыкнул, представлять не больно хотелось, да и смертельно устал.
- То то, я ещё в восемнадцатом прилюдно Коран спалил. Чем страшный ропот всего посёлка вызвал. А знаешь как девки на меня тогда смотрели?
Я головой в ответ кивнул, что, мол,конечно же знаю, как же мне не знать. Хотя как там на него елабужские девахи в тот момент смотрели, представить себе затрудняюсь.
- Ну и вперёд! – с придыхом продолжил старшина. – Новое царство всеобщего счастья строить. Коняка буланой подо мной, “шпалер с селёдкой” на ремнях, винт за плечами и звезда на каракуле. А за спиной, таких же, как я балбесов, двадцать пять сабель. И поскакала молва впереди нас – Уразов с большаками баготеев жать к ногтю едет!
Раис головой мелко затряс, набок свернул, кровью сплюнул.
- Минтимиров был такой. По два империала своим холуям выдал, чтоб значит на страже старого, праведного стояли. А по существу его семью охраняли вместе с ним самим. Ну за золото люди во все времена, что хошь делали. Вот только умирать никогда не желали. В общем разбежались его стажи все, как крысы амбарные перед встречей с нами. Ох, и тяжко мне! Одним словом скуражился я над Минтимировым в подвале его же дома, ох и скуражился! Он до гражданской дюже жадный был, за его алчность хохмы ходили. Но и вышло ему всё это колом в боку. Ему и семье его. Девок евоных мои джигиты разобрали – дочерей значит. Зятья то бежали трусливо, ни один не остался дорогова тестя защищать. Ну и пустили девок орлы мои на хоровод в конюшне. Красивые татарки были! Эх, сука, чё творили мы! Вот и за это тоже, щас здесь в дыму я, эх! В общем, сутки у него гуляли, дочерей потом Дамир с “браунинга” положил. А я, брат мой и ещё трое, самых верных, над Минтимировым и отцом – стариком его, да женой статной, следствие и суд пролетарский учинили. Ох, как же гадко в душе моей, бля! Ох, и режет! Его богатея рубить не нужно было, он давно -от своей жадности сдох уже, как и благоверная евоная. Ну, бля как вспомню подвал тот – стоит, как студень трясётся, в жидком говне весь, а баба руки ломает, по полу катается, жизни просит. Старика только сломить не удалось. Крепкий дуб был!
Раис внезапно умолк. Я снова с фляги на губы полил ему, сам из термоса в рот вплеснул, водой запил. Минуту молчал мой товарищ, как внезапно смолк, так же и начал.
- Вот ты говоришь, забыли вы нас там, ни во что не ставите. А мы то? Мы, то не только забыли, ну и отреклись! Да мало того отреклись, ещё и отречённое уничтожили. Какого, а? Чего, ради?!
Чего ради, лагерей настроили. Если ты говоришь, что у вас там теперь Минитимировы по всюду у румпеля стоят. Стоило оно того, такая злоба, такая кровь. Стоило, я спрашиваю, треть страны за колючку сувать? Стоило озлобиться друг на друга так, как мы озлобились семь лет назад. Ведь свихнулись все, как с цепи сорвались! Сталин сам, что ли по разнарадке выхватывал? Нет бля!Мы сами. Сами и топили друг друга! Кто за бабу красивую, кто за аккордеон с патефоном, кто за место крысячье в коммуналке, кто за пару червонцев лишних, лишь бы по должности выше сесть. Вон Миколас, Царство ему Небесное, за красивые глаза в Москву прыгнул – нет! Всех кто ему говнил, чекистам сдал. А иначе как же, доказать надо было, что свой. Вот и доказал, председателя или как там его по – ихнему, директора школы, жандарма местного, всех по доносам слил! Вот так же и многие пошли друг на друга писать, закружили машину, всё начальство в распыл, а мы радуемся, рукоплещем. Стоило оно того я спрашиваю, чтобы потом через полвека рухнула вся стройка, как трухлявый сарай и снова Минтимировы. Эх сука! Ну и проклятая земля! Тьфу, бля!
Я ЕЗЬМ ПОТРЯСЁННЫЙ!
38. Я шокированный исповедью Раиса, прибываю в глубоком молчании. Он своей живой кистью мою нашёл, снова не крепко сжал, брови выгнул.
- Думаю стоило, - отведя глаза робко я. – Иначе вон их не сломили бы, - рукой на сродственников махнул. – А если бы не сломили, тогда всё – край! Они зло не людское, они такое понаделают, что здравый рассудок не вправе принять. Вам всем кто жизни положил на алтарь победы – мир вечно в долгу прибывать будет!
- Ого! Опять соловьём запел, - с улыбкой мученика Раис. – Не прав ты Митрий! Оно того ни как не стоило! Немца мы всё равно бы расхерачили, при любом раскладе. Мы его всегда били, мы более упёртые и в стократ менее жизнь ценим. Запомни, ничто того не стоит, чтоб люди друг с другом волками жили. Ничто и никогда!
Вот у вас, если ты правду говорил, войны нет, голода нет, сытые все, жильё вроде есть, машин дороги не вмещают, а ты всё злой и на власть и на общество. А с чего? Чего плохого в жизни твоей? Жена молодая, любима тобой, а?
- Очень, - поражённый его мудростью я.
- А ты ей?
- Тоже.
- Ну, дак и чего тебе не довольным то быть, я спрашиваю. Я вон со своей душа в душу, двенадцать лет прожил. Как нитка с иголкой были. Только и радовались каждому дню прожитому вместе, а жизнь по сравнению с твоей, многократно тяжелей была. Порой хоть на луну вой! А ничё, жили, смеялись, когда грустили, когда радовались и всё вместе. Нет более счастья для мужика, чем в любви обоюдной с бабой прожить, али не так?
- Да, пожалуй выходит так.
- Да так, это так, Митрий! Дети тогда в радости родятся и желанными будут. И судьба у них соответственно тоже лёгкая будет. Так оно, так было на земле всегда и так будет, пока солнце встаёт! Одно только меня гложет, как она теперь без меня, страшно за неё, тяжко очень ей будет, ох, как тяжко. Э – э- эх! – опять вселенской тоской выдохнул.
Молчание воцарилось, у меня смута в душе. Представил, как моя без меня останется. Раис после паузы тихо выдал.
- Ладно, чего теперь уж, чему быть того не миновать. Ты мне вот что скажи, ты от куда взялся?
- В каком смысле? – ошарашено я.
- В прямом, на третьем от куда взялся?
- А ты об этом, да я квартиру в Волгоград приехал продавать, ни свою, так на “Минтимирова” одного подписался работать, за небольшую доляшку. Он тоже сука, до нельзя жадный. Ах да, Сталинград то в Волгоград переименуют, Сталина, как я уже говорил, анафеме предадут.
- Да и *** с ним! Туда ему и дорога, людоеду! – смачно рубанул Раис.
- Ага! Ну вот и приехал, дуре одной богатой показал, её сразу закружило, завьюжило, в миг папашке звонить начала. Тот в столице, жирной жопой в большом кресле сидит – добро дал. Дева кудрявая сразу рванула за деньгой в златоглавую. Вечером в понидельник снова перезвонила, объявила, что с другом придёт ещё раз посмотреть да и ему показать. Ну дождался их, показал, залог забрал, да на выход. Дверь открыл , а шагнул к вам получается.
- Да, бред какой – то, - Раис снова глаза закатил. Что то по татарски проскулил, в стену отхаркнул. – Оно понятно, что ничего не понятно.
Мне тоже моё появление здесь мало понятно, точнее вообще не понятно!
Я ЕЗЬМ НЕПОНЯТЛИВЫЙ!
39. – Ладно, дальше допрос продолжу. В званиях ихних откуда разбираешься?
- Дак война интересна мне с детства, кино, книг три “Камаза”, да и популярна она в последнее время у нас. Поднимает правительство престиж.
- А говоришь в нищете прозибаем!
- Ну, с жиру, то точно не беситесь. Главный, кормчий страны на шестидесятипятилетие вашей победы по маленькой жилплощади прикажет дать. Так закуток с кухней в раза три меньше, чем мы врагу отдали. Дак и то не дадут, местные в самоуправлении в лицо будут вам ржать – мол он обещал, у него и просите! А вас ветеранов то, я имею ввиду настоящих, дай Бог, дивизион по всей стране насобирается. Да и то, это те, что по возрасту, как Костя в основном.
- Эх, Костя, Костя! – Раис ладонью по лицу провёл. На минуту в молчание ушли, как в вечность. Каждый по своему скорбь в мыслях прогнал. – А в самоуправлении, кто сидят – папуасы что ли?
Я удивлённо взгляд на татарина.
- Да, нет русские.
- Вот и я о том, дети и внуки наши, так? Так получается мы это и заслужили, раз потомки за победу в лицо ржут, или не прав я?
Промолчал я, не стал ничего объяснять, муторно, да и после пережитого мной всего - глупо.
- Ох! Сука, как больно то мне, больно на душе, терзает меня всего, - вдруг совсем слабым стоном в стену выдохнул старшина. – Подвал этот сучий, ненавижу! Нельзя людям в подвалах жить, не крысы они. У меня с погребами всё самое плохое связанно. Сам под землёй людей в навоз клал. Потом и меня в двадцать третьем – ЁГПУ. Баба следователем была, латышская ведьма белобрысая. Заводилась вся сука, тряпьё с плеч сорвёт, руки то сзади браслетками сцапаны. Сама в ноздри дряни вздохнёт и велосипедной цепью по спине. У- у-у, сука, с мясом рвала. – Раис в стену схаркнул.
- А тебя то за что, ты ж вроде как герой гражданской получаешься?
- Было за что. – Раис сталь в голосе утратил, совсем слабо продолжил. – На Дальнем Востоке остатки белогвардейщины сничтожали, в общем один раз ни тех тронули. Говорили, что самого Троцкого до психопатского состояния своей расправой довели. Но это всё быльём поросло. В общем, как в двадцать восьмом с Соловков вышел, мне угол опять в подвале дали. Сырь, плесень, дрянь одним словом, вот и вся награда герою гражданской! А позже, когда на Фае женат уже был, первенец наш Азатка с паценьём играя, опять же в подвал залез. Угорел страшно, там газ какой – то скопился, врачи потом сказали, короче на лёгкие слаб стал. Погреб видать и последней гаванью мне будет!
Молнией мысль мой мозг прошила.
- Не будет! – резко на ноги вскочил от возбуждения, зашатало. – Не будет!
- А чё будет? – уже совсем слабо Раис.
- А на улице умрём, рассвет созерцая!
- Ха, ну даешь Митрий! – в глазах искрой весёлой стрельнул. – В раз срежут, мигнуть не успеем.
- А это и нужно, дядя Рай, солнце увидим и в пустошь шагнём. А не то здесь действительно, как крысы сгинем или крысобои спустятся и измываться начнут. Но это пустяки, ты туда под солнцем шагнуть должен. Это важно, для меня очень важно, понимаешь?
- Не совсем, но догадываюсь.
- Ну и слава Аллаху, что догадываешься. На миру и смерть красна, а мгновенная ещё краше.
Старшина снова легонько мне руку пожал, в голосе сила чуть проявляться начала.
- Откуда ты Митрий, родом откуда?
- Из Перми, то есть из Молотова по - вашему .
- Ого, да мы земляки, почти, - выпалил мой товарищ, закашлялся, чуть кровью со слюной не захлебнулся. Жадно отдышался, в стену опять сплюнул. С придыхом продолжил:
- У меня жена с Барды. Это ж рядом.
- Верно, почти Пермь.
- Ну, а я о чём, так что как ни крути, а почти земляки!
Я ЕЗЬМ СВОЯК!
40. – А сил то у нас хватит, выползти под солнце, чтоб Богу души отдать?
- С избытком, тебя вынести с избытком, - уверенно я. – Я же сказал, для меня это очень важно. Кто взлетит, то с заданием справился. Вот и мы рванём к верху. Умрём людьми, а не червями в говне дымном этом, с сродственниками грёбанными! Щас, вот только глотну для мощности.
- Эх! И мне б глоток.
- Нельзя!
- Да знаю я, мне в рот налить, так прополаскать.
- Ну, разве что только прополаскать.
Остатки из термоса себе в рот кинул, глоток старшине оставил. Руку под голову ему положил, вылил. Он, нахмурившись, за щеками погонял, сморщился, смачно выпленул.
- Ну и гадость же бабы немцу варят.
- А чё же они ему варить должны?
- Ну, правильно, гадам дерьмо и гонят.
Ну, вот и всё! Всё оговорено, всё понято, всё увидено, даже с верхом, даже через край. Пора и последнее дело в моей жизни сделать, пожалуй,самое главное.
- Ну, готов?
Снова взгляд в взгляд. И теперь уж точно не зачем отводить. В молчании глазами сказали последнее, важное друг другу.
На колено сел, ремни в руки комрада продел, развернул чуть, свои опять в петли. Гранату – яйцо в ладонь, крышку заранее скрутил, петельку на большой палец. Ну, вперёд! С неимоверной болью в ногах поднялся, старшина захрипел. Шаг – колокола в ушах, второй – звёзды в глазах, третий – всё, пошёл на зарю.
Я ЕЗЬМ ИКАР!
41. Орлами взлететь не вышло. Про завал, что дядя Рай с Миколасом дамбой выложили, позабыл я. Пришлось старшину снова к стене уложить. Почти все силы на разбор завала потратил. Кровать, поддон плесенью пахнущий, дверцу какую то, матрац тяжеленный с неимоверной болью во всём теле, разгрёб. До немца порубленного докапался. Голова чуть держится, Миколас – рубака отчаянный, почти снёс лопатой, лишь на лохмотьях бурых. Когда вечером летел вниз, не заметил, стража без головы. Ну, вроде всё, вокруг тихо, врага не слышно. Голову вверх высунул, светло – сиреневый сумрак по остаткам подъезда стекает. Вверх лестница под углом вся щербатая, обожженная. Слева кусок стены, в ней дверь прикрытая. Этот кусок стены получается меня от “гевера” и спас. Не было бы его, не состоялось моё знакомство с воинами отважными. На третьем – хлам, ни двери, ни стены от куда вышел. Не соврал татарин, и впрямь получается, что немцы проход от гостей пушкой прикрыли. На лестнице сумки нигде не видать, куда подевалась? Да и плевать! Она в этой жизни не нужна была вовсе. Плюнул в подъезд, пора. К старшине спустился, он ещё ни чё- держится. Снова с ремнями процедура. Прежде чем встать, голову к нему повернул:
- Последние два вопроса остались.
- Опять вопросы? Ну, жги, - Раис за спиной скрежетом.
- Они почему в лоб на стену пошли? С этой стороны не могли, что ли. Тут же проще.
- Кхе – кхе - кхе – крхе! – вороном засмеялся старшина. – И чего вы немца ослом считаете все, что он вам совсем взлёт – посадка что ли. По правилам мы за собой заминировать должны были. Так на хера ему в паутину минную суваться, - закашлялся сипло.
Я на стену взгляд бросил, в саже вся. Мальчишеская мысль стеганула.
- А умираем мы за что?
- Ну- у! Оно понятно, за Родину, за что же ещё! Она хучь и уродина …
- А нам всё нравится, - закончил я за него. Из – за голенища выхватил кинжал, ножны то немец свинцом разлохматил, двумя руками на копчёной стене выгрыз лезвием.
Гитлеровское ****во! Умираю, но не сдаюсь! Прощай Родина! 16. 10.1942 – 2012.
Ну,пора! Семь ступеней преодолел, как семь смертных грехов. Вылезти в пролом в полу оказалось почти не под силу, но вылез. Посмотрел в дыру, в темень смрадную, последний раз. Будто в прошлой жизни всё было. И дольше века длилась ночь. На гнутых ногах шагнул к двери, боковым зрением первый солнечный свет заметил. Чуть – чуть, самую малость, а на душе теплом полыхнуло. Осталось за малым, на улицу выйти. Голову вновь к умирающему комраду загнул:
- Ну, выходим, готов?
- Я за всегда готов, с самого детства!
Я взялся за ручку двери, ну всё теперь, вот он выход на бис!
Я ЕЗЬМ ЖИЗНЬ!
42. Я ЕЗЬМ ЖИЗНЬ! Меня мутит штормом, картинка в глазах каруселью, в затылке зарево.
Я – торпедированный транспорт!
Голову вниз – всё красно. Кровь то сгустилось до “бардо” уже. Глазами вбок повёл – молнией в затылке рвануло. Фокус потерял. Головой потряс – набатом боль ответила, зато видимость настроилась. С изумлением созерцаю : деваха лежит, глаза закатила, красными слюнями пузырит, короче, в гвуантанаме полной. Бах! Ураган мыслей, град боли вызвал, картины воспоминаний в глазах карточной колодой замельтишили. Вспомнил всё!
Я в Волгоград, дуре местной, жильё продавать приехал. Цаца эта загламуренная – чья то там дочь – звёзды на косах, накануне вечером позвонила. Сказала, что ещё раз квартиру с другом своим посмотреть хотят. Посмотрит, если порядок, хорошо всё, а на самом деле, если друг оценит выбор, то выбор верный. Так вот, если выбор верный, потвержденный, так сказать другом, то задаток на руки и чао какаво! Ну и тусил до вечера в этой квартире культовой. Студия эта по нынешнему, по последнему взгляду моды - ле шик. Триста квадратов, ремонт с лучшими дизайнерами. Одним словом –всем понятно, ле шоколад. В общем приехала она с другом – джигитом суровым.
Как потом рассказали: за три дня до вероломной разлуки, у подруги загородом на дымных шашлыках, покупательница с ним познакомилась. Крутой Кавказ из Махачкалы. В нефтянке рулит. Искра в шерсть попала, поплыла. Все выходные – коньяк, кокос и секс. А в понедельник, давай вьюжить, показывать какая она волчица деловая. Приобретение элитной недвижимости, то да сё. Про меня пропела, что мол серьёзный, седой. Один из Перми прикатил, без сопровождающих, молчун крайне вежливый, одним словом крутым меня в рассказе выставила. В общем понесла про то, какая хата круглая, где порой он бывать будет. И если он будет хорошо себя вести, то она ему покажет – колыбель плохой девчонки.
Ну и понятно, про сумму, что в залог везёт, тоже сказала. У джигита не дрогнула бровь. Один, мол, всем видом своим показал – сами с усами, для нас такие суммы мелочи. Другая, что мол, и нам не ноша. Сами возим – сами платим. Крутые одним словом. Ну абрек взял и показал, кто действительно крутой.
Языком, как выстрелом щёлкнул, на выход пора, мол. Ну и пошли. Я первый, с сумкой Prada на плече, джигит уважительно руками, мол, дама вперёд. Она за мной. Я к двери подошёл, за ручку взялся.
Её он кулаком в скулу, красивейше убрал. Голова о дверь, сильнейшее сотрясение и три дня комы результат. А мне в берет вдарил из Пэ-эМа. Я головой в доску двери прованской, и на пол мешком с морковью рухнул. Он сумку хвать и утик. К бешенству всех покровителей моей деловой партнёрши. В нефтянке на Кавказе, таких в списках не значится. Он вообще нигде не значился, пропал, испарился. Он орлом со ста пятьюдесятью тоннами баксов - куда угодно. Я в нейрохирургию, а синьёрита после пережитого ужаса в частную европейскую клинику. Шёпот сосен, луна в озере вальсом, по горизонту белые шапки гор, вкусные завтраки, вежливые врачи. Воистину, каждому своё. Вот и вся коммерческая сага.
Пуля с затылка клок скальпа вырвала. По ниггерски Кавказ стрелял – по горизонту ствол. Оно понятно, торопился, нервничал.
Я с подвигом встал, за ручку взялся – шторм десять баллов! Воздуха полный глоток в лёгкие. Дверь рывком. Перешагнул. Площадка лестничная, четыре шага по ней. На пролёте ниже дамочка ухоженная – дом то элитный, в сторону в ужасе шарахнулась. Под мышкой - “той” больше хозяйки в страхе, визгом зашёлся. За перила держась, вниз к двери подъездной. Всё! Против всего дошёл! За ручку взялся, рывком от себя – тёплой осенью по лицу ветром смазало. Выдохнул. Мелкий дождик по ресницам. Я шагнул здесь, а там? Там я шагнул? Если нет – я за зря проживаю жизнь!
4 декабря 2012 года.
- Не переживай, Курт, они сейчас желудки забивают. Заряд мощный, их волна сметёт. Пробьём окно на восток.
- Которое по счёту?
** -Как крысы, жрём друг друга, как крысы. Проклятая крысиная война. В день рождения дочек….
*** - Перестреляйте друг друга, грязные свиньи. Всё лучше сделаете.
**** - К чертям собачим, Макси. Я тебе говорю редуктор не к чёрту. Это дело сапёров, пускай Климке это дерьмо разгребает.
- Действительно редуктор. Пошли Вайли, теперь это не наша беда.