Самым вожделенным временем на Севере был отпуск. Хоть и составлял он сорок пять суток без учёта дороги, но, как и денег, его всегда не хватало. В отпуска уходили по заранее составленному графику и все, конечно, мечтали вырваться в благодатные месяцы с мая по сентябрь, остальные же равномерно распределялись между пьяницами, закоренелыми нарушителями дисциплины, неблагонадёжными и холостяками. Время было политически зябкое и каждый убывающий в отпуск, оставлял штабному писарю бланк телеграммы с написанным адресом и приколотым скрепкой рублём на случай экстренного вызова в часть. Отпускной билет выдавался только в обмен на этот, называемый «тревожным» рубль. Однажды случилось так, что кто-то из запланированных в летний отпуск слёг в госпиталь. И на закоренелого холостяка Славика Вишнякова – начальника радиотехнической службы одного из кораблей, который совмещал в себе и все остальные основания, по которым летние отпуска не предоставлялись, свалилось неожиданное счастье: возможность поплавать в тёплой воде и увидеть большие деревья, покрытые листвой, а не снегом. Славик назанимал денег, побросал их в дипломат вперемежку с носками, трусами и майками и первым же катером умотал в свою Новгородскую губернию. Возвращаться ему предстояло в самом конце августа.
Именно этим летом на базе нашей дивизии решили создать Кольскую флотилию. Командующего назначили с Черноморского флота. За ним, как это водится, за большими звёздами, должностями с повышением и полярными надбавками потянулись и другие черноморцы. Вели они себя как люди, призванные навести, наконец, здесь порядок, соответствующим образом и выглядели: отутюженные подтянутые, в огромных, сшитых на заказ фуражках, ни дать ни взять - манекены из витрины военторга. Главный политработник, плохо себе представляющий как выглядит г. Полярный зимой, был возмущён отсутствием в нём троллейбусов, которые обещал пустить уже следующим летом. Сразу скажу, что с троллейбусами вышла такая же неувязочка, как и со строительством коммунизма, с той лишь разницей, что эксперимент не так затянулся.
Вот этой кадровой волной и занесло к нам в Порт-Владимир нового начальника штаба. И выглядел он и вёл себя как все пришельцы, а говорил так, что казалось, будто кто-то невидимый стоял рядом и записывал сказанное для истории. Позы тоже принимал монументообразные, сожалел, наверное, что военноначальникам теперь боевой конь не полагается. Начал он свою активную деятельность с наведения порядка в документации, что само по себе правильно. Загрузив работой штабных писарей, приступил к реализации масштабного архитектурного проекта – строительства на причальной стенке огромной трибуны, чтобы было, где принимать парады корабельных экипажей, т.е. «…я памятник себе воздвиг», а начал с пьедестала. Комдив, успокоенный тем, что люди в его отсутствие не будут попусту слоняться без дела, собрал манатки и убыл согласно графику в очередной отпуск, оставив самым главным на острове нового начальника штаба. Окрылённый доверием он отруководил ремонтом и покраской будки, где находился штаб, любовно украсил интерьер картами, инструкциями, доской приказов и таблицами, отражающими текущее состояние дел. Если раньше какого-нибудь офицера вызывало начальство, то ему сообщали: «Иди в козлодёрню, тебя комдив вызывает»,- то теперь язык не поворачивался так называть штаб соединения. На утренние доклады командирам кораблей теперь требовалось не просто приходить для фиксации своей дееспособности, а быть бритым причёсанным и с записной книжкой.
Так за делами лето пролетело незаметно и пришло время возвращаться Славику из отпуска. На очередном утреннем докладе начальнику штаба протянули помятую бумажку, сказав: «Это от Вишнякова». Бумажка оказалась телеграммой следующего содержания: «Задерживаюсь связи отсутствием билетов». Действительно, откуда было Славику, который первый раз вырвался в отпуск летом, знать, что к началу учебного года возвращается лавина матерей, обременённых чадами школьного возраста, и, несмотря на кучу дополнительных рейсов, о билетах надо заботиться заранее. Все знали, что пройдёт пара дней и билеты появятся, опоздавшего примерно накажут и проблема рассосётся. Но разве мог себе позволить главный начальник острова оставить этот факт незамеченным и не щегольнуть сарказмом. Он вызвал писаря и бросил ему через плечо: «Дайте этому лентяю телеграмму: «Иди пешком, точка, командир». Исполнительный писарь дословно повторил текст на приложенном к «тревожному рублю» бланке, отнёс телеграмму на почтовый катер, а копию вшил в новое «Дело исходящих документов», за инвентарным номером. Через пару дней Славик, спокойно попивающий на исторической родине водку, получил телеграмму и обомлел, от неожиданно свалившегося на него счастья, в его голове созрел опасный план. Он рванул на почту и, попросив заверить текст, получил телеграмму обратно с надписью: «Правильность приёма текста подтверждаю. Телеграфист Бутылкина». Собрав вещи и попрощавшись с родными, он поехал к друзьям в Питер, где успешно продолжил прерванное занятие.
На очередном утреннем разносе озабоченный обилием дел начальник штаба, придумавший уже опаздывающему Славику страшную кару, спросил: «Что с Вишняковым?». Развернув безмятежно протянутую ему бумажку, он потерял дар речи. Это была телеграмма со словами: «Прошёл Петрозаводск. Вишняков». Низ живота у него похолодел, он вспомнил статью Устава: «Приказ начальника – закон для подчинённого»,- тело его обмякло, и он с открытым ртом безвольно опустился на стул. Он полностью прочувствовал на себе материальность сказанного слова. Перед глазами промелькнула вся его блистательно развивавшаяся до сего дня карьера, он увидел светящийся туннель, в конце которого - он сам, в ободранной шинели, с потёртым чемоданчиком отплывает в никуда на почтовом катере. Служебное рвение его угасло, он перестал спать, эмоции исчезли, поэтому, когда через неделю принесли телеграмму: «Прошёл Кандалакшу»,- подписанную ненавистной фамилией, на его лице уже не дрогнул ни один мускул.
Обладатель фамилии тем временем беспутно пропивал с товарищами свою молодость в Северной столице, любовно поглядывая на подарившую ему неожиданное счастье телеграмму. Раз в несколько дней он приводил себя в божеский вид, ехал на Московский вокзал к нужному поезду, выбирал человека с обязательным лицом, едущего до нужной станции, объяснял ему ситуацию, давал бланк телеграммы с написанным текстом, скреплял договор рукопожатием, а для надёжности вручал бутылку коньяка. Надо отметить, что все к кому он обращался, выполнили свои обязательства, что свидетельствовало о великой нелюбви советского народа к любому начальству, пусть даже не своему. Прогуляв сверх срока ещё три недели, Славик заставил себя собраться с силами и, наконец, в полупустом поезде выехать к месту службы, затарившись в дорогу коньяком, чтобы не думать о будущем.
Прибыл Славик в Порт-Владимир под вечер. Он гордо стоял на палубе в лучах заходящего солнца как гавайское божество на доске для сёрфа. Сильно похудевший, осунувшийся, что могло свидетельствовать как о его беспутном времяпрепровождении, так и о трудностях дальнего пешего пути, Славик строевым шагом подошёл к начальнику штаба, протянул ему заляпанную ряпушкой в томате и прочими закусками телеграмму, изначально призванную продемонстрировать искромётное чувство юмора нового руководства, окончательно добил его, сняв с себя всю ответственность за опоздание докладом: «Товарищ капитан третьего ранга, Ваше приказание выполнено».
Если бы не большие перемены, происходившие тогда в дивизии, дело могло бы плохо кончиться для обоих, но за грандиозностью других событий инцидент «спустили на тормозах», хоть выводы и сделали. Поскольку фамилия Славика вызывала теперь у начальников ступор, то его с тех пор называли, кто во что горазд: кто Афанасием Никитиным, кто Сусаниным, кто Хейердалом, главное, чтобы по смыслу подходило.
___________________________________
Картина автора "Времена года", холст, масло.