Вы наверняка помните строки Дж. Донна, взятые Хемингуэем в качестве эпиграфа к своему роману «По ком звонит колокол»: «…И если Волной снесёт в море береговой Утёс, меньше станет Европа…». Мне они вспоминаются всегда, когда я чувствую боль утраты, даже, если речь не идёт о человеческой жизни. Так бывает, когда в хорошо знакомом с детства городском уголке вдруг исчезает старый обветшалый дом, или вдруг взамен огромной раскидистой ивы во дворе появляется свежий пень, и на их месте образовывается кричащая никчёмная пустота.
За время службы на флоте мне довелось, и получать новый корабль из заботливых рук судостроителей, и списывать отслуживший все допустимые сроки свой старый кораблик с тактическим номером МПК-84. Было это в самом начале 80-х. За долгие годы службы на балансе корабля повисло огромное количество не списанного в положенное время имущества, включая две донные мины, торпеду, различные мотопомпы, но наибольшее удивление командира вызвало то, что за кораблём ещё числилась рабочая лошадь по кличке «Мальчик». Озаботившись довольно известным по классической литературе вопросом: «А был ли мальчик?», - командир приступил к опросу давно служивших на корабле мичманов, но так ничего и не выяснил. Неопрошенным остался только самый старый корабельный житель – боцман с как-раз-таки лошадиной фамилией Жеребцов.
Боцман был человеком общительным, жизнерадостным и очень запасливым. Когда кому-нибудь в бригаде требовалось найти очень нужную в хозяйстве «фиговину», то последней инстанцией был наш боцман, если у него её не было, то дальнейшие поиски можно было смело прекращать. Когда его просили найти какой-нибудь шкерт, он вынимал из кармана образцы и закатывал длинную лекцию, начинающуюся словами: «Корабельные тросы бывают трёх видов: манильские, сизальские и пеньковые (капроновых он не признавал)…». Если к нему обращались за краской, он задирал полу своей рабочей шинели и, тыкая пальцем в
разноцветные на ней пятна, определял требуемый образец. Незнакомым людям он в шутку представлялся: «Внук маршала Конева мичман Жеребцов»,- чем в силу своего внешнего облика ставил собеседника в тупик и очень тому радовался. Вот у него-то командир и выяснил, что давным - давно, когда корабль ещё базировался в Гремихе, на береговой базе был старый понурый жеребец, возивший телегу с углём в кочегарку, его-то и звали Мальчик. То ли в связи с его фамилией, то ли в силу личного знакомства с конём, боцману и было поручено его списание.
Корабль тем временем поставили к заводскому причалу в посёлке Роста и приступили к его демонтажу. День за днём он по очереди лишался своих мужественных атрибутов, сначала сняли и унесли куда-то огромным портовым краном пушку, потом реактивные бомбомёты, торпедные аппараты, антенны радиолокаторов, завалили и сняли мачту. Потом вырезали зияющую дыру в верхней палубе над машинным отделением и приступили к ампутации внутренних органов, ещё могущих послужить в качестве донорских на других кораблях. Корабль умирал на глазах, и горе экипажа вылилось в затяжные поминки со всеми вытекающими отсюда последствиями. Нетрезвые офицеры целыми днями болтались по различным конторам, постепенно закрывая акты списания имущества. По составным частям списали и мины и торпеду, сдали различные секретные блоки и документацию, оставалась нерешённой проблема с конём, т.к. для его списания было нужно сдать на базу копыта и шкуру. Видимо Остап знал, что делает, когда открывал контору «Рога и копыта», хлебное оказалось место. Боцман отнёс туда остатки корабельного спирта, но нужного результата так и не получил. В каюткампании на столе поставили банку из-под воблы с надписью «на похороны Мальчика», туда все офицеры и мичмана ссыпали мелочь и мелкие купюры. Насобирали на три бутылки коньяка, с которыми и отправили боцмана в последний и решительный бой. Он вернулся к вечеру, с трудом вскарабкался по трапу и сунул дежурному измятую бумажку, оказавшуюся актом на списание. На вопрос: «Как тебе это удалось?», - смог выговорить: «Мы слились в экстазе взаимопонимания», - и рухнул в люк, ведущий в его каюту.
Наутро выпотрошенный корпус корабля, бывшего в своё время вершиной технической мысли, готовили в последний путь. Пришёл буксир и зацепил его за "ноздрю", экипаж, напоминающий бойцов партизанского отряда, заливших с вечера горечь поражения в неравном бою, построили на причале, командир поцеловал кормовой корабельный флагшток и махнул рукой. Буксир три раза по-поросячьи взвизгнул, и под звуки марша «Прощание славянки», несущегося из осипшего громкоговорителя на причале, отправился в свой последний поход к Зелёному мысу – кладбищу кораблей Северного флота. Командир перекрестил удаляющийся силуэт, боцман смахнул со щеки непрошенную слезу, строй моряков без какой бы то ни было команды растёкся по причалу и молча закурил. Мы проводили в последний путь друга: «…А потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по тебе.»
Разве мог тогда кто-нибудь из нас предположить, что через какое-то десятилетие будет так же разобрана на составные части наша огромная страна, и они расплывутся в разные стороны под звуки собственных гимнов. Ну, что ж, удачи нам всем в поисках счастливой жизни, аминь…
_______________________________________________________
Картина автора "Память формы" , картон, масло.