Semolina

               


        Настойчивый звонок в дверь повторился, и я решил открыть, догадываясь, кто это мог быть. Так и случилось, на пороге стояла активистка нашего подъезда Вера Петровна, укоризненно кривя губы и помахивая в мою сторону папкой.
- Виктор Петрович, дорогой! – Я внимательно наблюдал за гипнотическими пассами, а женщина в махровом халате, накинутом поверх домашней одежды, продолжала речитативом: - Нам не хватает кворума! Вы же читали объявление про собрание? Сегодня важный вопрос, голубчик! Я вас прошу, оденьтесь и спускайтесь вниз! Все уже в сборе.
С последними словами Вера Петровна наклонила голову близко ко мне, перестала трясти папкой и заговорщицки процедила вполголоса:
- Крупу будут раздавать бесплатно!
- Какую крупу?
- Спонсоры, – тут активистка совсем перешла на шёпот, - те, что ресторан на первом этаже строят.

       Во дворе было людно, но по центру толпы выделялись двое: высокий мрачный молодой парень в строгом чёрном пальто и яркая рыжеволосая девушка в пёстрой куртке с пышным меховым воротником.
- Ну что, все собрались? – Девушка радостно окинула взглядом гудящую публику.
- Кворум есть, - кивнула ей Вера Петровна, многозначительно поджав губы и опустив веки.
- Господа жильцы, - девушка приветливо улыбнулась, - вы, наверное, знаете, что в вашем доме строится ресторан известной сети «Козырная карта»? Это солидный бренд и здесь не будет всякой пьяной шушеры, а только солидные посетители. В общем, будет тихо, чинно и благородно.
- А вентиляция? – выкрикнул кто-то из толпы. – Вон какие трубищи и коробищи по стенам пустили! – С этими словами над головами людей взметнулась рука, указывающая на толстые оцинкованные конструкции, расползавшиеся по наружной стене дома, как спрут внеземного происхождения.
- Уровень шума от вентиляции будет в пределах нормы. Мы уже делали замеры. Поверьте, ваш лифт шумит в три раза сильнее.
- Но от лифта хоть польза есть! – возразил пожилой мужчина в спортивной шапочке и старой засаленной кожаной куртке.
- Не разводите балаган, Саныч! – зашипела на него Вера Петровна и, скривившись, потянула за рукав кожанки.
- И то, правда! Какая нам польза от вашего ресторана? – моя соседка по этажу, скандальная и любопытная, протиснулась в центр и упёрла кулаки в пышные бока.
- Канаву вдоль дома вырыли, а кто закапывать будет? – раздался чей-то возглас.
- Мусор и грязь развели!

         Возмущение толпы нарастало, парень в чёрном пальто наклонился к девушке и что-то тихо стал говорить.
- Товарищи! – вдруг выступила наша активистка. – В качестве компенсации за все неудобства фирма «Козырная карта» возьмёт шефство над нашим подъездом, сделает ремонт. Я правильно говорю, Мариночка?
Последняя фраза была адресована огненной девушке и та энергично закивала.
- Более того, сегодня мы совершенно бесплатно раздадим всем жильцам пакеты с гречкой и манкой. И так будем делать регулярно. Так что, если вопросов больше нет…
- Есть, - зачем-то решил я вмешаться. – У нас тут парковка была на десяток машин. А сегодня вы сузили её до трёх-четырёх.
- Но это же временно, мужчина! – Мариночка укуталась в мех, развернулась в мою сторону, наивно хлопая длинными ресницами, и уже совсем нараспев добавила: - Только на период строительства.
- Вре-мен-но! – продублировала мне по слогам, словно несмышленому малышу, наша активистка.
- А потом? – не унимался я. – Где будут разгружаться потом ваши машины с продуктами?
- Здесь же, - мило отвечала девушка. – Приедут, разгрузятся и уедут.
- Дудки! – выкрикнул стоявший возле меня парень. – Займут своими «Газелями» всю парковку. Я знаю! В соседнем дворе продуктовый так и сделал.
- Ну, может пару мест и займём, - пожала плечами девушка и снова подарила мне очаровательную улыбку из своей меховой норки. – Это ведь жизнь.

         Тем временем мрачный представитель компании отошёл к стоявшему неподалёку микроавтобусу и дал команду водителю, курившему рядом, распахнуть задние дверцы.   
- Господа! – повысила тон девушка. – Господа, подходите к нашему автобусу и получайте крупу! И не забывайте расписываться!
- За гречку? – насмешливо выкрикнул кто-то.
- Нет, я же говорила, крупа – бесплатно! В протоколе собрания.
- А что там, в протоколе? – поинтересовался я.
- Повестка дня. То о чём мы говорили. Что мы берём шефство, что жильцы не против…
- Откуда они заранее могли знать, о чём мы будем тут говорить? – повернулся ко мне сосед со второго этажа и махнул рукой. – Эх, пойдём, Петрович, за гречкой! Всё равно поезд не остановишь! А то и кашу халявную не дадут!
- Виктор Петрович, миленький! – Активистка подошла ко мне и крепко взяла под локоть. – Всё уже решено наверху. Вы же сами всё прекрасно понимаете. Наши закорючки в протоколе – чистая формальность. Спасибо, хоть за ремонт подъезда удалось договориться и за крупу. – С этими словами Вера Петровна снова перешла на заговорщицкий шёпот, округлила глаза, подняла брови и, как бы подавая мне тайный знак, прошипела: - Ежемесячно!

       Поднимаясь к себе на лифте, я прижимал к животу два пухлых трофея с манкой и гречкой и разглядывал очередные художества на стенках и потолке, проплавленные кнопки, чёрные круги сажи от затушенных сигарет и думал: а может и неплохо, что спонсоры у подъезда появятся? Наведут марафет, почистят, покрасят. Да и пусть себе паркуются во дворе, не каждый же день я машину ставлю.
          Пересыпая манку в специальную пластиковую ёмкость, я  почему-то вспомнил, что ел эту кашу последний раз очень давно, и, как ни странно, в Париже. До этого я лет двадцать не прикасался к ней ни при каких обстоятельствах. В детстве со мной случился один неприятный эпизод, который не хотелось вспоминать, и который прочно был связан в моём сознании именно с манкой. А там, на берегах Сены, будучи переводчиком в составе советской делегации на переговорах по совместному использованию космодрома Куру на северо-восточном побережье Южной Америки, я заказывал разные деликатесы, путая английские и французские названия, для участников банкета в нашу честь. Но мне самому почему-то захотелось не жирной баранины или скрипящих на зубах устриц, а простой каши, которую повара использовали в качестве основы для пудинга. Я уверенно тыкал на манку пальцем, однако напрочь забыл само слово. Тысячи специальных технических терминов вертелись в моей голове, и за дни встреч, консультаций и презентаций сами уже превратились в какую-то немыслимую кашу, но простое кулинарное словечко упорно не всплывало в памяти. И тут на помощь пришла хрупкая, почти воздушная официантка. «Se-mo-li-na», - словно пропела юная француженка в кружевном переднике и я, глядя в её бездонные глаза, решил, что это судьба, знак, и, как только освобожусь от делегации, непременно вернусь за этой милой девушкой в ресторанчик. Но жизнь тогда распорядилась иначе, нас увезли в Тулузу, на ракетный завод, началась новая вереница встреч, переговоров  и гостеприимных застолий, и постепенно лицо милой парижанки  стёрлось из моей памяти…   

       Наступило лето, и двор наш накрыла прохладная тень старых акаций, а в палисадниках запестрели ирисы и розы. Забурлила ресторанная жизнь вокруг нашего тихого и уютного в недавнем прошлом дворика.  Вечером со стороны фасада сигналили такси и швартовались здоровенные, как океанские лайнеры, тонированные внедорожники,  задорно хохотали девицы, покрикивали подростки, и то ли мат, то ли английский сленг фейерверком рассыпался вокруг ближе к полуночи.  Со двора под разгрузку беспрерывно заезжали пикапы, шустрые грузовички и даже целые фуры с продуктами.  Глухое, подвывающее гудение вентиляционных труб тоже со временем стало обычным, и все жильцы привыкли безропотно терпеть эти неудобства в ожидании ремонта, который сначала не начинался из-за холодов, потом по причине неутверждённой сметы, а потом ещё почему-то. В пылу борьбы за торжество справедливости я ходил к нашей активистке и гневно требовал пойти вместе на ресторанную фирму, устроить скандал этой «Козырной карте», написать в газету, в конце концов. Но Вера Петровна всякий раз меня отговаривала, успокаивала и убеждала в тщетности таких наивных действий, при этом показывая пальцем куда-то вверх, на пыльную люстру. 

       Крупу вот уже второй месяц не раздавали, но у меня её скопилось предостаточно, ведь готовил я каши только тогда, когда ничего другого в холодильнике не было. В один из таких вечеров я и помешивал в сотейнике ложкой булькающую магму из манной каши, поглядывая одним глазом на экран телевизора. Показывали интересную хронику из жизни первого космонавта. Мы все помнили знаменитую гагаринскую улыбку, ставшую своеобразной визиткой страны и символом наших успехов в космосе. Но не все знали, оказывается, что первый полёт прошёл «на волоске» от катастрофы, и что во время полёта были выявлены серьёзные неполадки в приборах и системах космического корабля, и что, приземляясь, космонавт даже катапультировался. 

          Я выключил плиту, перелил манку в глубокую тарелку, положил сверху кусочек масла, который тут же дал желтоватые потёки, и, ожидая, пока каша чуть остынет, перевёл всё внимание на экран. Когда показали кадры похорон Гагарина, в моей памяти постепенно всплыла картинка из детства, единственная, врезавшаяся в память во всех подробностях. Конечно же, я хорошо помнил тех, чеканящих шаг, солдат у кремлёвской стены, и приспущенные флаги, и венки, и траурные ленты церемонии из бесчисленного живого потока людей, провожающих прах героя…

          Мне было тогда всего пять лет. Отец с матерью уже три года жили отдельно, в разных комнатах нашей маленькой квартирки, встречаясь только на кухне. Я тогда не мог понять смысла этой затянувшейся навсегда ссоры родителей, но послушно подчинялся правилам локальной семейной войны и жил изолировано в маминой комнате. Мать запрещала мне общаться с отцом, не выпускала самого даже в уборную, и постепенно образ отца растворился для меня за запертой дверью, и лишь изредка напоминал о себе запахом спиртного и звуками телевизора.
         Как-то, в один из ранних весенних деньков, мы с мамой собрались погулять, но с непременным условием, - я обязательно должен был съесть глубокую тарелку ненавистной манной каши. Тарелка постепенно опустошалась, а я мучительно придумывал всё новые и новые способы водить ложкой по краям, или проглатывать порции маленькими глотками, не задерживая во рту. Неожиданно в дверь постучали, она приоткрылась;  в нашу чистенькую, почти стерильную комнату ворвался смешанный запах табака и алкоголя, и лысеющая голова отца, не обращая внимания на маму, обратилась ко мне:
- Витя, там Гагарина хоронят. Иди, посмотри.
Как хоронят?  Я соскочил со стула и тут же был зажат крепкими тисками маминых рук.
- Сядь на место и доешь кашу!   
Я покорно водрузился на стул, но всё во мне клокотало, на глаза навернулись слёзы, и я не знал, отчего больше: от смерти моего любимого космонавта, от маминого насилия над моей личностью, или от необходимости давиться ненавистной манной кашей.
- Прямой репортаж из Кремля, - произнесла голова отца. – Кашу можно и потом доесть. Такого больше не покажут.
Я снова соскочил на пол, но был тут же цепко схвачен при попытке удрать. Тогда я ещё не понимал, что дело было совсем не в каше, которую я люто возненавидел и не смог есть потом целых двадцать лет, и не во мне, что через меня родители продолжали вести нескончаемое сражение из принципа, по любому поводу. Я слышал траурные звуки духовых инструментов через полуоткрытую дверь, они иногда становились тише, и тогда мне начинало казаться, что сейчас вся церемония закончится, и я не успею увидеть что-то самое важное, самое главное в своей жизни. Набирая полные, увесистые  ложки, я торопился, давился, но упорно глотал; по моим щекам катились крупные капли слёз, попадали в кашу, и она становилась солоноватой. Когда я затолкал в рот последнюю ложку, спрыгнул со стула и вбежал в папину комнату, то ревел уже вовсю, и, вытирая кулаками глаза, старался навести резкость,  - маленькая черно-белая картинка посреди огромного деревянного ящика просто расплывалась передо мной.
- Поплачь, сынок, поплачь, - говорил отец, сжимая в ладони стакан с водкой.
- А где гроб? – спрашивал я.
- А нет гроба. Только пепел. Героев сжигают и хоронят в кремлёвской стене.
И тогда мне стало жалко себя, ведь когда я вырасту и тоже стану героем, меня сожгут, как Гагарина…

       Воспоминания мои нарушил рассказ с экрана кого-то из современников космонавта о возможной причине смерти, вернее, -  убийства Гагарина. Оказывается запуск первого корабля новой серии «Союз»  в далёком шестьдесят седьмом торопили к чествованию 50-летия революции. Брежнев лично давил на конструкторов и военных, несмотря на многочисленные доклады о технических недоработках. Лететь в космос тогда должен был лучший друг Гагарина – космонавт Владимир Комаров, а Юрия назначили его дублёром. Зная о возможных проблемах с оборудованием нового летательного аппарата, Гагарин написал докладную записку на десяти листах и передал знакомому сотруднику КГБ Венечке Русаеву. Всех, кто читал тогда этот рапорт, потом понизят в званиях или переведут служить на окраины родины. Когда же кэгэбист Русаев, видя невозможность повлиять официально на сроки пуска, прямо спросил Комарова: почему тот просто не откажется лететь, зная о недоработках, Комаров ответил ему: если не полечу я, то пошлют Юрку, как моего дублёра, а он - легенда, первый космонавт планеты, он не должен погибнуть. И заплакал.
Оказалось, что космонавты тоже плачут…
На старте, перед самым запуском «Союза», тогда неожиданно появился сам Гагарин в скафандре и стал требовать, чтобы в космос отправили его вместо друга. Первого космонавта земли с трудом успокоили сотрудники КГБ и полетел, как и планировалось, Владимир Комаров.  А назад вернулся лишь его почерневший огарок…
         Засекреченная для всех информация спустя десятилетия всё же всплыла на поверхность. Гагарин после того трагического случая на приёме у главы государства публично плеснул шампанским из своего бокала в лицо Брежневу и высказал всё, что думал о нём в связи с гибелью друга. Конфуз вроде бы замяли. Но через год на испытательном аэродроме перед  одним из тренировочных полётов механик почему-то забыл  закрыть заслонку вентиляции и кабина, в которой находился Юрий Гагарин с напарником уже высоко в небе, разгерметизировалась, лётчики потеряли сознание и неуправляемый самолёт разбился…

          Я сидел, боясь пошевелиться, потом судорожно зачерпнул ложкой остывшую кашу, положил в рот, да так и не смог проглотить, - она комом стала в моём горле. Вот как поступают герои! – думал я.  Вот как умирают герои! – стучало моё сердце. А я… как я прожил свою жизнь? За какого друга готов был пожертвовать собой? Я же в детстве мечтал стать героем! Как Гагарин! Но даже в мелочах трусил, находил себе тысячи оправданий и тихо терпел. Я даже сейчас, в зрелом возрасте, за себя, за свой двор толком постоять не смог! 
 
         На экране снова поплыли кадры похорон первого космонавта: венки, ленты, солдаты, и убитые горем лица людей, и скорбные взгляды руководства страны, и лично - Леонида Ильича Брежнева. Я поставил тарелку с остывшей кашей на стол, смахнул слезу со щеки и подумал, что проиграл в этой жизни. А надо было тогда вырваться из маминых рук, убежать к отцу, отодвинуть стакан, обнять его и попросить вернуться к нам, в семью. Да что там попросить, - просто потребовать! Схватить за лысую голову, прильнуть губами и просто не разжимать рук! А теперь что же?! Поезд ушёл! И все ракеты улетели! Теперь меня просто воротить будет от вида манной каши до конца дней моих! И так же неудержимо будет тянуть каждый вечер заливать свою горемычную жизнь водкой…   




Вова Осипов
31-01-2013