На какое-то мгновение, как мне показалось, я уснул, и видно от жары видел сон: на дворе средние века, Европа, а я стою ни больше, ни меньше перед судом инквизиции. Красные толстые лица повисли надо мной, их обладатели в длинных серых выцветших одеждах по очереди заглядывают мне в глаза, расплывчатые рожи склоняются, ехидно скалясь и обнажая чёрные зубы, что-то бормочут и уходят в сторону. В ответ я бессовестно глумлюсь над судьями, вроде не верю им. «Виновен!» – эхо доносит гнусавый голос откуда-то сверху, словно из-под невидимого купола, нависшего высоко над моей головой, я не могу понять, кому принадлежит голос, и что всё это значит. «На костёр его!» Да вы что, ребята, – говорю, – это прямо, как в кино, сейчас же 20 век, какой вам костёр! Мне же... я же... Я проснулся в поту от внезапных сильных толчков, скорее рывков вперёд и назад, и пытался спросонья определить, что происходит. Наверное, поезд тронулся, подумал я. Тело ощущалось, как бесчувственое полено, всё затекло, долго я не мог заснуть, в вагоне было сильно натоплено, отчего сделалась невозможная духота, от неё и кошмары в голову полезли. Что же это мне почудилось? К чему, интересно, снится инквизиция? Вялые мысли настойчиво просачивались в мозг и не давали покоя. Задавая себе разные глупые вопросы, я уже почти засыпал, но потом снова начинал ворочаться с боку на бок, заснуть никак не получалось. Звуки за перегородкой долго не смолкали, время перевалило за полночь, а там всё бубнили и копошились, слышно было каждое дыхание и сопение. И тут я понял, что пока спал, в моё купе подсели попутчики, вернее попутчицы. Они сидели так тихо, что я и не сразу расслышал, что еду не один. Не буду себя разоблачать, решил я и притворился спящим. Две женщины продолжили начатый ранее разговор.
– ... а больше всего я любила пору, когда в мае зацветала черёмуха, предвещая конец учебного года, а с ним и экзаменов. Ничто уже не подчинялось нашему обычному распорядку, налицо было послабление дисциплины, это сладко-щекочущее предвкушение лета и, что через каких-нибудь несколько дней ты окажешься в другом мире и в другом месте. Вот я всегда думала, почему у нас не растёт черёмуха?
И тут я вспомнил черёмуху в детстве, словно девушку в подвенечном платье – нежная и робкая, мимо не пройти, чтобы не взглянуть, пушистые гроздья треплет ветерок, унося аромат далеко-далеко, а тоненькие ветви с лёгкостью переплетаются, перешёптываются друг с другом. Так и хочется обнять её и погрузиться в роскошную пелерину.
В детстве нам все казалось иным, раскрашенным буйными красками художника-авангардиста. В небо он добавил ультрамарина, по земле разбросал лаванду, деревья у него пылали ядовито-мандариновым, а в очки плеснул пёстрые конфетти...
А женщины продолжали. Была у нас учительница английского, молодая красивая женщина с грустными глазами. Она всегда ходила на высоких каблуках и одевалась, как бы я сейчас сказала “секси“, очень изысканно и со вкусом, и для того местечка, где находилась школа, выглядела довольно необычно. Сколько ей могло быть? Может 30–32, звали её Татьяна. Английский я всегда любила, а учителя любили меня. Причём, отличницей я никогда не была, но сколько себя помню, мне казалось, что их ко мне уважение я не заслужила, не такие уж были знания, да и занималась я вполсилы. Но тут всему виной моё произношение, уже только за это я получала одни “пятёрки“, какие там к чёрту времена или спряжение неправильных глаголов! Так вот, эта учительница вообще как-то не вписывалась в контекст. Жили мы в посёлке, хотя и большом, но всё равно для меня это была деревня, а Таня среди всех этих огородов, курей, колонок и редкого асфальта, не смотрелась. Её, такую утончённую, модную, умную, с аристократическими манерами и природным умением производить впечатление я представляла в большом городе, преподающую, например, в университете, а рядом с ней, знаешь, муж-архитектор или главный редактор модного журнала – тоже неплохо...
– А как бы мне подошёл редактор!!! – женщины захихикали и принялись пить чай. Хрустя печеньем и стараясь всё же не шуметь, одна из них продолжала. – Так вот, однажды на уроке Танечка объявила, что срочно надо подготовить от нашей школы трёх человек на городскую олимпиаду, которая будет проходить в городе, что неподалёку от нашего посёлка. Это такой маленький, зачуханный городишко, и вот там, как ни странно, тоже случались олимпиады. Ну, я в тот же момент поняла, к чему она клонит, тем более, что так уж вышло, что в нашем классе я действительно знала английский лучше всех. Погулять самостоятельно в чужом городе без контроля и организации было слишком заманчиво, чтобы отказаться. Отъезд грозил на следующий день, и за это время нужно было быстренько пробежаться по пройденным темам и включить фантазию, потому что могли быть неожиданные сюрпризы, а посрамить школу просто не бралось в расчёт. Танечка глядела на меня печально и с пониманием, как будто от того, как я там отличусь, зависела её личная судьба. Я помню, у неё были большие зелёные глаза, наполненные неизвестными мне переживаниями, эти глаза не умели быть злобными, мстительными и коварными, они молча излучали сердечную доброту и деликатность натуры, глаза говорили за неё. Танечка столько недовысказала!
Лёжа на своём месте и затаив дыхание, я увидел, как выскочила над нами почти полная луна, она мелькала и подпрыгивала, а я старался разглядеть, какого сегодня цвета луна и хорошо ли видны на ней пятна; звёзды заиграли, складываясь в созвездия и переливаясь разными цветами. Предчувствие, томительное своей неясностью, не отпускало меня. Ночь наконец-то взяла своё, в соседних купе давно не было слышно ни звука, никто не прохаживался по коридору, не хлопал дверью туалета, не курил в тамбуре, лишь равномерный стук колес тоскливо разрывал тишину, а наш поезд мне казался одиноким железным монстром, мчащимся где-то на чужой планете, и никого вокруг, кроме этой вереницы связанных между собой вагонов, разделяющих одну судьбу. Надо перевести дух и немного прийти в себя, – подумал я, слезая с полки. Выйдя из купе, я стал вглядываться в черноту за окном, она затягивала меня, и моё взбудораженное состояние помогало этому. Но ни пробегающие селенья виделись мне, ни луга, укрытые объятием ночи, ни речушки, ни озерца, в которых отражались небесные огни. Вспомнился мне наш школьный двор, выпускной вечер, нарядные старшеклассники, и мы – малышня, смотрящие на них с завистью и почтением. Видел я девушку, она смеялась и была так светла, что казалось, глаза болят смотреть на неё – солнышко, подумалось мне. Ребята столпились вокруг неё, все что-то громко наперебой обсуждали, дружно хохотали, ни на кого не обращая внимания. Живые буйные эмоции, излучаемые всей компанией были так заразительны, что я, уткнувшись в стекло, почувствовал, что тоже улыбаюсь. Но внезапно всё куда-то пропало, осталась только, кажется, одна незнакомая женщина в элегантном тёмно-зелёном костюме с юзкой юбкой, на высоких каблуках и с худым кожаным портфелем. Загадочная особа шла по неровной дорожке через лес, старые гигантские ели глядели ей вслед, наклонялись под тяжестью, протягивая к земле свои лапы, раскачиваемые ветром, и казалось, хотят поймать отважную незнакомку. Почему-то эта дорога была неестественно долгой. Это парк, а не лес, – решил я, мне кажется, я там тоже был, но совершенно не могу вспомнить, где это место. Сквозь стелящуюся дымку я пытался разглядеть её лицо, забегал слева и справа, но всё тщетно. И вдруг кто-то окликнул её, женщина оглянулась, и я узнал в ней ту красавицу, что стояла в окружении молодых людей, но на вид она была уже значительно старше. Вокруг глаз появились лёгкие тени и несколько едва заметных морщинок, а копна густющих длинных волос превратилась в стрижку карэ. Но это всё было неважно, не это так беспокоило меня, что-то в ней появилось новое, другое. Что с тобой? – спросил я, не ожидая ответа. Она изящно бежала на своих каблучках, лицо её было озабочено, а в глазах исчезла прежняя дерзкая искорка... Я тебя знаю! – пришло мне озарение, – ты же Танечка... Она послала мне лёгкую улыбку и пропала.
Прилепленный лбом к стеклу, я стоял в оцепенении, а поезд спал. Может это правда? Может не привиделось? По коже пробежал мороз, стало жутковато. Все смешалось – недавний кошмарный сон, рассказ соседки по купе, эпизоды моей собственной жизни, мама... Моё разгулявшееся воображение несло причудливые сюрпризы... Поскорей бы доехать домой. Забравшись на свою верхнюю полку в надежде всё же уснуть, я закрыл глаза и прислушался. Внизу на время замолчали, пару минут была тишина, но потом одна из женщин заговорила:
– ... я смотрела на неё и говорила себе: я буду не я, если подведу нашу Таню! Просто не имею права это сделать! Буду сидеть до утра, повторю все темы, прогрызу учебник от корки до корки, съем его без остатка, но не позволю, чтобы она была грустной! И вообще, никому не позволю её обижать. И с таким твёрдым намерением я решила выиграть все олимпиады, хоть республиканского, хоть международного уровня! Всем назло займу первое место и докажу, что Танечка – самая лучшая “англичанка“ на свете, пусть её заметят и оценят! А мне не нужно лишней помпы, я хотела принести ей хоть капельку добра, сделать для неё хоть что-то хорошее. Моя подготовка быстро закончилась, почти не начавшись, глаза закрывались и никакими усилиями не удавалось их разлепить. Я зысыпала, а было ещё столько неповторённого материала! Ну, будь что будет! На следующий день Таня собрала нас, кроме меня были ещё два отличника помладше, и мы на автобусе отправились в ту школу, где должна была проходить олимпиада. Ну, не могла я ей признаться, что никуда я не поеду, потому что струсила... Пришлось изо всех сил изображать, что легко разделаюсь со всеми конкурентами. Танечка верила в меня!
Женщину, которая рассказывала историю об учительнице, было хорошо видно, она сидела на нижней полке у окна, скрестив ноги по-турецки и держа в руке стакан чая, на вид ей не больше 35 лет. Роскошные тёмные волосы слегка растрёпаны; если бы это было в моих силах, я бы провёл по ним рукой, мне неудержимо захотелось прикоснуться к её волосам, пройтись по этому шёлку и ощутить, как ласково они скользят в руке, вот случается же такая необъяснимая прихоть; её глаза спрятались под длинной чёлкой и оставляли мне большой простор для догадок, а что за голос – заслушаться! От природы он глубок и низок и в то же время звучен, отчётливое произношение слов напоминало, что так говорят, скажем, артисты или преподаватели. А может она учительница? – задумался я, однако, нет в ней той надменной важности, категоричности: мол, что бы вы ни сказали, ничем меня не удивите, и на все у меня есть ответ. Напротив, в ней чувствовалось такое неравнодушие, пылкость и нетерпеливость, что встречается у совсем молодых людей. Ещё ускользало нечто важное – её запах, голос – мелодия страстной души, который звучал то как чистая роса на цветке, то напоминал морской бриз, то был по-домашнему мягок, как извилистая тропинка в летнем саду, где анютины глазки притягивают взор пестротой и лукавством, а желтые ирисы слегка склоняют к ним свои головы. Силу флюидов, разносившився повсюду, можно было сравнить разве что с силой водопада, но не могучего и разрушающего, а несущего и обнажающего желания, пробуждающего все до одного инстинкты. Каждая частица твоего тела откликается, и незаметно, но явственно ощущаешь, как непобедимой мощью несёт тебя волна в океан. Я поймал себя на мысли, что скорее наслаждался музыкой и своеобразием её магического голоса, великолепной речью, чем вникал в смысл самого рассказа. Все мои удивительные встречи, которые каким-то образом, каждая по-своему, повлияли на меня и оставили в глубинах моей души свой уникальный след, были мне подарены лишь волей случая, и сейчас, боясь нарушить естественный ход событий, я тоже полагался на его милость. Я был доволен, что могу свободно наблюдать, оставаясь в тени и являясь для них второстепенным персонажем. Будучи поневоле полностью вовлечён в их истории, чувства и настроения, я уже не мог думать о сне. Её ночная спутница сидела на полке подо мной, они старались шептать, а потом, чтобы лучше слышать друг друга, она пересела к темноволосой, и я мог хорошенько разглядеть обеих. Вторая, примерно того же возраста, такая кругленькая блондинка, её от природы пшеничного цвета волосы были прямы, как сухие колоски и торчали в разные стороны, наверное, в детстве мама заплетала ей тощие косички, а мальчишки в школе немилосердно дёргали за них. Голос совсем не соответствовал её облику, эдакая хохотушка, ещё я не мог отделаться от мысли, что своей внешностью она напоминала мамашу из мультфильма про Муми-Троллей, точно художник не придумал мамашу сам, а срисовал её с моей пшеничной соседки. Увлёкшись разговором, подруги забывали шептать, и тогда становилось совсем интересно слушать и наблюдать за ними. Блондинка долго рассказывала о своей жизни, о первом муже, о втором, о детях. По-видимому, они очень давно не виделись и встретились случайно, только этим я мог объяснить их нескончаемые перешептывания, они готовы были проболтать всю ночь, делясь жизненными впечатлениями, не прекращались вопросы, одна история тут же сменялась другой, они радовались, щебетали, как две маленькие синички на жёрдочке. Когда поезд пролетал через станции, их лица вспыхивали на секунды, и я видел искрящиеся глаза, полные света и молодости, они боялись, что не успеют наговориться, вот-вот каждая доедет до своей станции, а потом когда ещё доведётся встретиться. Надо всё обсудить и поделиться самым важным, что произошло в их жизни. Слушая их, совсем другие картины чудились мне. Наверное, и моя мама вот так же могла делиться своим сокровенным со своей подругой, могла бесконечно хохотать по разным пустяковым причинам, и забыв про всё на свете, катить куда-то на поезде в неизвестном направлении. Я ведь, в сущности, почти никогда не интересовался, как она жила раньше, ещё тогда, в прежней жизни, когда деревья были большими... Когда она брала работу домой и вечером при свете настольной лампы перелистывала тетрадки учеников, что-то чёркала там и писала красными чернилами, лицо её было сосредоточенным и серьёзным, мне это не нравилось, я подходил к столу, клал свою ладонь на её локоть и спрашивал: «Уже проверила?». Говорить о прошлом она не любила, а я всегда жалел её, сам не пойму, почему, наверное чувствовал – есть нечто, заставляющее её чуть-чуть взгрустить... Только теперь осознаю это...
– ... потом я пошла в иняз, – продолжала темноволосая, – вырвав меня из моих мыслей, – и всё благодаря той учительнице. Я видела, как она верит в нас, как старается донести до наших голов всевозможные Past Continuous и прочее, для неё это – воздух. И в то же время я с силой ощущала тоскливый привкус её слов, даже когда она просто объясняла предмет, одиночество кричало в её душе в полный голос... А сейчас я преподаю, и ещё приглашают переводить, у меня ведь кроме английского, ещё французский. Но знаешь, если бы не Танечка...
– А чем же закончилась история с олимпиадой?
– А-а... Закончилось всё так. Мы втроём с другими учениками сидели в холле школы в ожидании результатов и ждали Таню. За закрытой дверью тихо, ни малейшего голоса, ой страшно!... Мне, как всегда повезло – кроме письменного задания, с которым я, кстати, легко справилась, я вытянула свободную тему. Пока мы ждали Таню, я решила, что какой бы там ни был результат, я сделала всё, что могла и даже больше, совесть моя чиста. Мне хотелось петь на всю школу, чтобы эхо разносило мой голос, и чтобы стены дрожали. Дверь, за которой спрятали нашу учительницу открылась, тук-тук-тук, зацокали к нам её каблучки, выглядела она подозрительно спокойно, лишь разрумянившиеся щёки выдавали волнение. Мы замолчали в ожидании. Танечка улыбнулась, выдержала ещё недолгую паузу и видя, что дальше нельзя продлевать мучения, положила руку мне на плечо:
– Ну, Саша, поздравляю!, – сказала она мне,– у тебя второе место!!! Это огромная удача!,– тут она заулыбалась, разряжая накалённую атмосферу, – Уфф... вот все берите пример с Сашки, – и она подмигнула мне, – без подготовки и пожалуйста вам – второе место! Очень уж тебя хвалили!
Двое младших ребят из нашей школы поехали на автобусе домой, а я стала уговаривать Таню разрешить мне ещё погулять по городу, а потом сама доберусь и не надо меня провожать. Танечка наотрез отказалась.
– Не могу я тебя одну оставить, ну что ты!!! Я же отвечаю за тебя! Но если тебе уж так хочется поболтаться по улицам, то пошли болтаться вместе.
Мы заглянули в Детский мир, правда пробыли там недолго, потом зашли в булочную и обувную мастерскую, где ей выдали вылеченные мужские башмаки.
– Слушай, Саша, а пошли в кафе-мороженое отметим победу? – предложила она к моему великому восторгу, потому что ходить по магазинам мне быстро наскучило, а дальнейший план наших шатаний по улицам мне представлялся мало привлекательным.
Через 20 минут мы уже сидели в кафе и лопали волшебные снежные шарики, политые клубничным сиропом, и никто уже не мог бы оторвать меня от этого блаженства, шариков никогда не бывает много! Таня сидела и умилённо глядела на меня, и, кажется, попроси я у неё десять порций – купила бы, не задумываясь. Оказалось, комиссия долго не могла решиться между одним парнем и мной – кого же выбрать на первое место, так что я была на волосок от великой славы. Танечка на радостях что-то щебетала о том, что это шанс, о моём будущем, и всё в таком духе, ну ты же понимаешь, разве я тогда могла воспринимать всерьёз её слова, они дошли до меня значительно позже. В этот ласковый осенний день мне ни о чём больше не думалось, душа пела, передо мной стояло сладкое молочное чудо, было легко и весело, и уже не хотелось вспоминать ни о какой олимпиаде. Наконец всё закончилось, и было так приятно возвращаться домой с гордо поднятой головой! В конечном счёте я была рада за Танечку, на её лице снова появилась улыбка, и эти мысли грели моё «я», а ещё я подумала, что не всё так легко достаётся, но иногда хватает и малого, слабый мазок акварелью, капля голубого и зелёного, и вот уже сверкает прозрачная бирюза, а амбиции здесь действительно ни при чём.
– Слушай, что же мне с тобой делать? А пошли-ка к нам?, – сказала Таня, почему-то держа меня за руку, как маленькую, когда мы переходили дорогу, – что же ты поедешь сама, уже начинает темнеть, пойдём, у нас и переночуешь. Позвоним твоей маме, предупредим, чтобы тебя не ждали, а утром вместе приедем к первому уроку. Я вообще-то обещала вашей Тамаре Алексеевне привезти тебя сегодня обратно, но я так устала, с ног валюсь. Ну, как, согласна?
– Да что вы! Я бы и завтра туда не поехала! А нельзя продлить олимпиаду ещё на недельку? – растягивалась я в улыбке, делая клоунское выражение.
– Ладно, не умничай! Всё, решено, сейчас наварим пельменей и наедимся, а то ведь мороженым долго сыта не будешь.
По дороге к ней домой мы позвонили из автомата, и все формальности были улажены. Помню, она жила на третьем этаже. Тихонько повернув ключ, как будто проникая на чужую территорию, Таня толкнула дверь и на секунду застыла на пороге.
– Проходи, – сказала она мне. Я шагнула внутрь её дома, и сразу же в нос ударила концентрированная отвратительная смесь табачного дыма, какой-то еды с чесноком и ещё бог весть чего вперемешку с винными парами. Мы остановились. В комнате с задёрнутыми шторами при тусклом свете торшера за столом сидели трое мужчин, один из них держал в руках гитару и, как мне показалось, бестолково дёргал струны, отчего инструмент мучительно напрягался и извергал в пространство чудовищные звуки. Таня ничего не сказала, её лицо сделалось каменным, совершенно чужим и незнакомым, она лишь вступила из тёмной прихожей в закопчёную гостиную и сказала: «Где ребёнок?» Один из мужчин оторвался от тарелки, поднял голову, продолжая жевать и сделав вид, как будто не слышал её прихода, сказал: «О, Танюха! .. Не ругайся, окей?». Она молча метнулась в соседнюю комнату.
– Послушай, не раздевайся, – с лёгкой волнительной одышкой сказала она мне, – надо сходить в садик Димку забрать, понадеялась на него, да ты сама видишь... Здесь недалеко, только через парк перейти.
За десять минут мы доскакали до садика, там осталось всего двое детей. Насупленная и угрюмая воспитательница почти без слов вручила нам мальчика, Танечка ещё извинялась перед ней и клялась, что больше это не повторится, что сегодня такой исключительный день. Димка как-то сразу дал мне свою ручонку и целую дорогу домой не отпускал меня.
– А ты знаешь сказку про храброго портняжку? – поинтересовался он, приглядываясь ко мне и видимо прикидывая, стоит ли со мной водиться.
– Это который семерых одним ударом? А то как же! А ещё я знаю стишок про смешную кошку и Робина–Бобина, – сказала я.
– Расскажи, расскажи, – он повис на моей руке, – какой это мобин–бобин?
– Слушай, ты не очень-то его развлекай, мне ж потом отбоя не будет! Он до сказок ой как жадный...
– А, это жил один такой обжора, – продолжала я рассказывать Диме, – хочешь знать? Ну, слушай:
Робин Бобин Барабек
Скушал сорок человек,
И корову, и быка,
И кривого мясника...
– Ещё, ещё хочу! Расскажи стишок про кошку! Ты же обещала... – Ну, всё, берегись! – шепнула мне Танечка, он тобой проникся и теперь просто так не отстанет.
Так мы втроём, держась за руки, шли через парк и велелились, рассказывая разные стишки, пока мой детский стихоресурс не исчерпался.
– Там, дома... ты не обращай внимания, – сказала Таня, не глядя на меня, – он не злой... Прости, кажется я доставила тебе пару неприятных минут.
– Ну, что вы, ерунда, я же понимаю! Меня, например, в настоящий момент занимает совсем другой вопрос – сколько пельменей может вместиться в мой голодный желудок...
Она улыбнулась иронично и по-свойски, как будто не была моей учительницей, а родным человеком. Мы прибавили шаг. Вот откуда эти грустные глаза, подумала я, засыпая в своей раскладушечной колыбели, устроенной в кухне, у неё слишком доброе сердце. Я ворочалась и мне казалось, что за стенкой продолжали вибрировать эмоции. А может это мне уже снилось? Но вдруг я отчётливо услышала Танин голос, она тихо всхлипывала и шептала что-то невнятно, потом полилась вода в ванной, и весь дом в один момент замолчал, как будто нажали на кнопку, и всё погасло. Сама не понимаю, почему именно это событие осталось у меня таким ярким пятном, помню каждую минуту того дня. С тех пор, как мы переехали, так ничего о ней и не знаю. Важные события вспоминаешь редко и почти без подробностей, лишь сухие даты, а краткие незначительные эпизоды память хранит со всеми красочными деталями, а иногда они неожиданно предстают в новом поразительном и ярком смысле.
Блондинка уже спала. А я, заслушавшись и боясь выдать себя неловким движением или дыханием, почувствовал, как солёная капля медленно ползёт по щеке. Я не заметил, как пролетело время, как на простой канве расцвёл из разноцветных нитей необыкновенный узор, целая история, чужая жизнь. Сквозь багровую занавеску из окна густо и осиротело смотрела на нас ночь. Обхватив руками коленки и прижимая их к груди, моя пленительная ночная чаровница сидела на своём ложе и смотрела, как мимо проносились ржаные или кукурузные поля, чередуясь с появлявшимися в удалении деревнями, где дома, как хмурые массивные привидения торчали из земли, и нельзя было разглядеть в них никакого огонька. Я старался угадать – что там, под мягкой чёлкой, скрывающей от меня дивные очи неизвестного цвета. Как много хотелось сейчас, сию минуту ей сказать, даже нет – кричать, обнимать, радоваться, подарить ей охапку полевых цветов – одуванчиков или ромашек – всё равно! Сашка, Сашка!!!
– Саша, вставай, – блондинка будила свою подругу, – подъезжаем!
Ну, вот и всё. Как же так...
Люди на перроне, чемоданы, тележки, снова люди... Суматоха! Нужно спешить...
– Скажите, здесь, на вокзале есть цветочный магазин? – набросился я на случайного прохожего, почти на бегу. Молча оглядев меня и пожав плечами, он ретировался.
В панике и суете я кинулся к главному входу, и тут пришло спасение. Самая замечательная в мире бабушка стояла и скромно держала в руке чудесную корзинку с тёмно-жёлтыми хризантемами, маленькими, неказистыми, но очень крепкими. Только бы успеть, – говорю я себе, продираясь сквозь беспрерывно текущие толпы. Почему во всех городах люди на вокзалах так похожи друг на друга? Эти растерянные выражения лиц, им сейчас не до меня! Саша, только не уходи...
Моя ночная соседка стояла одна со своей невеликой поклажей и вглядывалась вдаль. Наверное её встречают...
– Саша! – вылетел из меня глухой хрип. Она повернулась и спокойно, без всякой тревоги, посмотрела на меня. Глаза оказались тёмно-карие, с притягивающим взор янтарным отливом. Я знаю этот взгляд, я помню его. Мгновения метаний, образы, пролетающие передо мной в необъяснимом порядке, чувствую капли пота на лбу... Этот янтарный камень, неприметно лежащий на холодном песке. Мне так легко, я протягиваю руку и хочу прикоснуться к нему. Падаю... Но внезапно ватные колени окрепли, и, сделав ещё шаг, словно меня кто-то подтолкнул, я произнёс:
– Вы меня не помните, а я вас хорошо помню, – надо держаться, во всём теле стремительно набирает обороты крупная дрожь.
– Я ничего не понимаю... Мы ведь ехали вместе в купе?
– Я вот... хочу подарить вам эти цветы. Я.. я.. бы хотел, чтобы их было много, но это всё, что было у бабушки.
– У какой бабушки? Вы о чём? – и тут она улыбнулась. Ну, слава богу!
– Я вам хочу сказать, кто я. Вернее так... Я прочту кое-что... Извините, я от волнения не могу... понимаете...
– Мы с вами знакомы? Откуда вы знаете моё имя?
– Да, я вас знаю. Помните, однажды, очень давно, вы читали мне стихи? То есть не то, чтобы...
– ...
– Вот эти стихи:
Робин Бобин Барабек
Скушал сорок человек,
И корову, и быка,
И кривого мясника...
Она замерла и так стояла целую вечность, прижав цветы к своему плащу. Лепестки касались её подбородка и нежно колыхались от лёгкого ветерка, отчего делали ещё прекраснее это лицо, и невозможно, нереально было оторвать от неё взгляд. Нас то и дело задевали плечом или сумкой пробегающие к своим платформам пассажиры, наверное, мы находились в эпицентре этого вокзального водоворота. Её руки сильно дрожали, а во взгляде ни на малейшую долю секунды я не увидел недоверие или сомнение. Как отчаянно горько пахнут хризантемы!
– Саша, спасибо вам за Танечку!!!
Я обнял её, и на плече стало тепло... Она плакала беззвучно, не переставая рассматривать меня, а потом с жаром и сквозь слёзы просила рассказывать ещё и ещё, не останавливаться....