Юлия Владимировна Шелехова со временем стала известным в Ленинграде врачом и неожиданно начала вращаться в высших кругах рафинированного городского общества. Однажды её попросили сходить в дом, где жила Анна Ахматова, которая в силу возраста часто болела.
- Завтра я иду к Ахматовой! - сообщила она мужу.
- А это кто? - спросил Григорий.
- Ты не представляешь, - воскликнула она. - Какие чувства я испытываю, передать невозможно! Ведь я иду к великой поэтессе!
В узкой тёмной комнате её встретила высокая седая женщина, вся светящаяся добротой и радушием. Анна Андреевна пригласила врача сесть, и они разговорились, как добрые старые знакомые. Она почувствовала себя легко и свободно, словно дома.
- Чего они взъелись на Пастернака? - удивилась Юля. - Человек прославил Советский Союз на весь мир, а его сжирают.
Они обговорили громкий скандал, который произошёл в связи с публикацией за рубежом отвергнутого советскими издателями романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Присуждение вслед за тем его автору Нобелевской премии 1958 года вызвала истерику в советской прессе.
- У нас в стране лучше не высовываться! - сказала Ахматова.
Травля великого поэта усиливалась вместе с ростом его славы и привела сначала к его вынужденному отказу от премии под угрозой высылки из страны, затем к болезни и смерти.
- Десятилетиями нагнетавшийся ажиотаж о необходимости каждого честного художника служить партии и народу привёл всё-таки к последствиям во многих случаях необратимым! - объяснила она. - У нас в стране все процессы необратимые…
Общественная атмосфера нагнеталась известным по опыту 1946 года способом, когда первый секретарь Ленинградского обкома партии Жданов раскритиковал Зощенко и Ахматову. О событиях двенадцатилетней давности вспоминали не без оснований.
- Тон обвинений и «оргвыводы» практически одинаковые... - усмехнулась поэтесса.
- Сегодня у нас провели обсуждение и осуждения опального поэта, - сообщила Шелехова. - Представляете, встаёт заведующая отделением и говорит: «Я, конечно, Пастернака не читала, но осуждаю...»
Анна Андреевна рассказала ей о другом скандале, о котором знали лишь в литературных кругах:
- Арестовали роман писателя-фронтовика Василия Гроссмана «Жизнь и судьба».
В феврале 1961 года главный редактор «Знамени» Вадим Кожевников лично отправил в ЦК Суслову рукопись романа, принесённого автором в журнал. Дома у писателя были изъяты все экземпляры произведения.
- Гроссман заслужил предсказание главного партийного идеолога Советского Союза Суслова! - улыбнулась Ахматова: - Это будет напечатано лет через триста!
Расстались они с сожалением. Юлия пообещала часто заходить в гости, проведывать поэтессу.
- Я даже забыла, - призналась она супругу, когда вернулась домой. - зачем пришла, а потом конечно осмотрела её и выписала лекарства.
- И какие впечатленния?
- Я восхищаюсь её ташкентскими стихами, посвященными Ленинграду, Родине, - счастливая от долгожданной встречи Юля делилась впечатлениями с мужем. - Встретиться с нею было моей заветной мечтой.
- Дай мне почитай её стихи! - попросил Григорий.
- Я принесу с работы сборник…
- И какое у неё здоровье? - поинтересовался он.
- Ходить к ней мне придётся часто…
Шелехова регулярно виделась с Ахматовой и однажды предложила ей выступить у них в больнице перед персоналом и пациентами. Оказалось, Анна Андреевна до сих пор волновалась перед выступлением:
- А поймут ли меня, Юленька?.. Поймут ли мои стихи?
- Всё будет хорошо, - горячо заверила она, направляясь к очередному больному.
Артисты, писатели и крупные советские функционеры настоятельно искали её знакомства. Целыми днями она пропадала у них, приходя домой лишь переночевать.
- Всем хочется быть здоровым! - оправдывалась она за работу даже в выходные дни.
- Но не все могут себе энто позволить… - пошутил стареющий супруг, провожая её в воскресенье на работу.
Шелехова торопилась в больницу. Её срочно вызвали по необычному поводу.
- Когда в город приезжают делегации союзных республик, они наблюдаются у нас! - пояснила она мужу.
Накануне у партийного деятеля из Средней Азии случилось обострение, ноготь на мизинце стопы врос в палец.
- Надо вырезать ноготь, - сказала она, - а мужик страшно боится операции.
- А кто ж их не боится?! - заметил Григорий Пантелеевич.
Когда Юлия приехала на работу и осмотрев ноготь, заверила пациента:
- Ничего страшного, операция простейшая! Но мы вам сделаем общий наркоз, вы ничего не почувствуете, а когда проснётесь, всё будет уже позади!
Партиец согласился, его привезли в операционную. Анестезиолог ввёл мужчине общий наркоз, у него неожиданно останавилось сердце.
- Реанимируем! - приказала Шелехова.
Ему сделали искусственное дыхание, массировали сердце через грудную клетку.
- Безуспешно… - поняла она.
Дефибриллятор тоже не помог. Ему вскрыли грудную клетку и сделали открытый массаж сердца. Наконец оно начала работать.
- Слава Богу! - выдохнула Юлия. - Но при массаже ему сломали два ребра и повредили лёгкое…
Несчастному залатали лёгкое, зашили рану, сделали тугую повязку на грудь для фиксации сломанных рёбер. При переносе тела со стола на каталку, взволнованные санитары уронили на пол и сломали ногу. Впопыхах наложили гипс и наконец-то доставил в палату.
- Как на войне побывал! - присвистнул Шелехов, когда вечером жена рассказала ему о трагической операции.
Помимо разговоров на профессиональные темы Юля часто рассказывала мужу всякие богемные сплетни, и он стал интересоваться жизнью совершенно чуждой для него интеллигенции.
- Ежели ишо поживу тут пару годков, - пошутил он и пригладил непокорные пряди, - то стану настоящим городским…
- Сколько раз я тебе просила не говорить: ишо, зараз или што! - упрекнула его в ответ вечно спешащая жена.
- Всю жизнь так разговаривал и не собираюсь меняться…
- Так ты меня любишь…
- Свари лучше борща! - перевёл разговор Григорий.
- Некогда… - призналась Юля и убежала к очередному знаменитому больному.
- Семья без борща - это сожительство, - подумал он, глядя на неё.
Григорий увлёкся новой стороной жизни, пристрастился к чтению и свободное время проводил за книгой.
- Сколько всего умные люди написали! - восхищался Шелехов, читая очередной роман. - Буквы самый хрупкий и недолговечный строительный материал, из которого строят на века.
Примерно через неделю Анна Ахматова, в тёмном жакете, в длинной тёмной юбке, вышла на импровизированную сцену в ленинской комнате больницы, где работала Юлия. Зал встретил её аплодисментами.
- Здравствуйте, дорогие мои! - начала великая поэтесса.
Она много и охотно читала, лирику, стихи о Пушкине, о Ленинграде. Голос у неё был несколько глуховат. Она читала так, словно говорила с близкими друзьями. Медработники слушали, затаив дыхание, просили почитать ещё. Анна Андреевна устала, но была счастлива. Она сказала, что не помнит, когда выступала перед такой благодарной аудиторией.
- Юленька, приходите ко мне с мужем в гости! - пригласила она.
- Обязательно зайдём.
Когда они пришли к дому на улицу Красной конницы, дверь им открыла незнакомая женщина.
- Анна Андреевна сейчас выйдет! - церемониально сказала она и указала направление движения.
Гости прошли в другую комнату. Она была скромно обставлена, у стены стоял большой «бабушкин» сундук. Вслед за ними в комнату вошла Ахматова. Она появилась в тёмном платье, на плечи была накинута бледно-сиреневая шаль, царственная и величественная, с седыми волосами и глубоким взглядом. Они учтиво поздоровались.
- Сегодня у нас будет многолюдно, - предупредила она и вздохнула.
- Как интересно!
- Садитесь к столу…
В течение получаса подтянулись остальные гости. Они расселись, кто, где и начались разговоры. Поэтесса уселась поглубже на тахту, Григорий присел на стуле ближе к двери. Если Ахматовой было нужно что-то, ей передавал их, чтобы она не нагружала ноги.
- Сегодня ко мне вернулось раньше написанное стихотворение, которое я забыла! - сказала Анна Андреевна. - Оно было посвящено Пастернаку
- А как называется?
- «И снова осень валит Тамерланом...»
Ахматова была обрадована случайной находке. Она плохо помнила свои стихи и далеко не всегда их записывала, а архив её много раз погибал.
- Часть стихов пропала навсегда… - с сожалением призналась она.
- Какая потеря для поэзии! - заохали гости.
После такого признания поэтесса захотела почитать стихи. Чтение стихов началось с того, что она разыскала в чемоданчике, стоявшем на окне необходимую запись, так как не была уверена, помнит ли текст.
- Браво! - кричали слушатели после каждого стихотворения.
Поздно вечером из театра возвратилась Нина Антоновна, оживлённая хозяйка дома. Её сопровождал импозантный артист по фамилии Рохлин.
- Это её любовник… - шепнула Юлия мужу.
Подали чай, к которому обычно не полагалось за столом ни стихов, ни серьёзных разговоров. Доминировал непринуждённый трёп артиста театра комедии Рохлина, зубоскала и остряка, не оскорблявшего цензурой острые анекдоты:
- На колхозном собрании, посвященному соревнованию с Америкой, берёт слово дед: «Догнать-то можно, отчего не догнать, а вот перегонять ни к чему» «Почему?» - поинтересовался председатель. «Будет видно заплаты на жопе!» - ответил дед.
Гости осторожно посмеялись над актуальным анекдотом.
- Как мы разговариваем? - не обращаясь к кому-то конкретно, сказала Ахматова. - Обрывками неприличных анекдотов...
- А теперь только ими можно сказать правду…
Рохлин начал читать ходившую по Москве эпиграмму. Анна Андреевна всё же попросила не договаривать её полностью, так как она кончалась неблагозвучным словом.
- Как скажете! - хохотнул комедиант.
- В русском языке столько красивых слов! - сказала Ахматова.
Она умела находить смешные черты во многом, что иначе, казалось бы, непереносимо страшным или неизгладимо скучным. Григорий сразу понял, что поэтесса могла быть язвительной или изысканно остроумной, но понимала и вкус грубой мужской шутки.
- А вот это красиво! - высказалась она в ответ на остроумный анекдот.
- Для вас стараюсь… - расшаркался Рохлин.
Разговор перекинулся на филологические темы. Разговаривать в небольшой комнате для Ахматовой было легче и проще, причина заключалась в том, что Анна Андреевна плохо слышала. Поэтому гул весёлого застолья не нравился ей.
- А вы как считаете? - с преувеличенным почтением спросил Григория какой-то солидный и важный гость.
Он смутился и ответил невразумительно. Гость засмеялся:
- Вы какого происхождения будете? - ехидно спросил артист.
- Рабоче-крестьянского… - разозлившись, ответил Григорий.
- Артист Рохлин! - велела Анна Андреевна. - Прекратите немедленно!
Тот послушался и начал нахваливать огромную индейку, которую он притащил и проставил в центре стола, заявив:
- Индейка, для еврейской семьи олицетворяет счастье!
- А курочка?
- Просто еда…
Шелехов наслушавшись нахваливаний вкусовых качеств индейки, ткнул в неё вилкой надеясь оторвать косок грудки.
- Не тычьте вилкой в еврейское счастье, - посоветовал Рохлин, - лучше ломайте его руками.
- У вас это получается лучше! - загоготал солидный гость с характерными семитскими чертами лица.
- И поломаю! - с угрозой в голосе сказал Григорий и демонстративно громко отломал ногу птицы.
Вскоре Юлия и Григорий собрались уходить. Ахматова вышла их проводить. Коновалова желая сделать хозяйке приятное и загладить неловкость, указала рукой на потолок комнаты, где по штукатурке вились какие-то незатейливые лепные узоры:
- Вот это настоящая петербургская квартира.
- Да, - задумчиво согласилась Анна Андреевна, - ведь когда-то здесь жили петербургские извозчики.
Когда Шелеховы подходили к дому, муж вспомнил рассказ Юлии о необычной операции и спросил:
- Как там себя чувствует партиец из Средней Азии?
- Был скандал! - засмеялась она. - Представь себе, что сказал он, когда очухался через двое суток и обнаружил на сильно болящей груди тугую повязку, гипс на ноге, а на торчащем из гипса мизинце не вырезанный ноготь, о котором в переполохе просто-напросто забыли.
- Если я заболею, - сказал супруг, - вези меня в другую больницу
***
В 1961 году СССР впервые начал массовые закупки зерна в Канаде. Черчиллю приписывают крылатую фразу насчёт Хрущёва:
- «Надо быть очень талантливым человеком, чтобы суметь оставить Россию без хлеба».
Положение с продовольствием в стране всё более обострялось, начали сказываться последствия коллективизации. Несмотря на очевидные факты, всё крикливее становились заявления и посулы Никиты Сергеевича с самых высоких трибун:
- Мы ещё покажем американцам кузькину мать!.. Мы их положим по сельскому хозяйству на обе лопатки!
1 июня 1962 года дефицитные сало и мясо подорожали примерно на треть цены. В целях преодоления временной нехватки продуктов питания в СССР также на треть подняли цены на молоко и мясо.
- Рабочие должны правильно понять линию партии! - первый секретарь обкома КПСС был спокоен на совещании партийного актива.
- Продовольственная программа партии совпала с понижением зарплат на крупнейшем в городе электровозостроительном заводе... - предупредил второй секретарь.
- Ерунда, - скривился руководитель области, - «будёновцы» единодушно поддержать решение правительства.
На НЭВЗ имени Будённого трудились двенадцать тысяч человек. Завод-гигант производил мощное впечатление: гудящие станки, могучие краны, сверкающая сварка. Когда по заводскому радио прозвучало объявление о снижении расценок на работы, стальцех залихорадило.
- Идём в контору, - скомандовали активисты, - пускай скажут, что нам есть завтра!
- Сами едят от пуза, - накручивали себя работяги, - а нас голодом морят…
Директор завода Курочкин не захотел разговаривать с представителями коллектива и высокомерно бросил оскорбительную фразу:
- Не хватает денег на мясо, жрите пирожки с ливером.
- Ты у нас сам лагерную баланду хлебать будешь! - пообещал один из зачинщиков.
Рабочие остановили станки, вышли на улицы, перегородили железнодорожные пути и остановили пассажирский поезд Ростов-Саратов.
- Хрен вы куда проедите! - горланили наиболее энергичные из них.
Кто-то на тендере паровоза написал мелом:
- «Привет рабочему классу! Хрущёва - на мясо!»
Ночью в город вошли войска. Все важные объекты города: почта, телеграф, радиоузел, горисполком и горком партии, отдел милиции, КГБ и Государственный банк, были взяты под усиленную вооружённую охрану.
- На всякий случай! - из Госбанка были вывезены все деньги и ценности.
Все подразделения Новочеркасского гарнизона были подняты по тревоге и переведены в боевую готовность. Утром эмоции перехлестнули через край:
- Работайте с такой «хавкой» сами, - переговаривались рабочие.
- Пускай конторские выйдут заместо нас...
Завод встал окончательно. Началась массовая забастовка и в Москву полетела телеграмма об антисоветском мятеже. Хрущёву была доложена следующая информация:
- Нежелательные волнения продолжают иметь место в городе Новочеркасске на электровозном заводе. Примерно к трём часам ночи после введения воинских частей, толпу, насчитывающую к тому времени около четырёх тысяч человек, удалось вытеснить с территории завода, и постепенно она рассеялась. Завод был взят под военную охрану, в городе установлен комендантский час, двадцать два зачинщика задержаны.
… В этот день генерал-лейтенант Иван Матвеевич Шаповалов получил приказ срочно свернуть сборы командного состава, проходившие на Кубани. Командующий округа генерал Плиев направился в Ростов-на-Дону, а своему первому заместителю приказал:
- Немедленно отправить офицеров по местам службы. Войска сосредоточить в районе Новочеркасска.
- А мне где находиться?
- Сам тоже следуй туда.
- Есть! - козырнул Иван Матвеевич и вызывал служебную машину.
По дороге в бывшую столицу донских казаков Шаповалов узнал, что рабочие электровозостроительного завода выразили массовый протест против резкого повышения цен на основные продукты питания.
- Довели людей! - подумал он с горечью.
Пока чёрная «Волга» плавно покачивалась на гладкой дороге, Иван Матвеевич вспоминал свою жизнь после войны. В 1947 году он поступил в Академию Генштаба и перебрался в Москву.
- Охота тебе учиться!? - подшучивали над ним лихие командиры.
- Учится никогда не поздно…
- Вон, какого врага одолели! - хвастались хмельные победители. - Кто лучше нас может воевать?
- За плечами знания не носить, - отшутился он, - да и военная наука не стоит на месте.
После окончания Академии Генштаба его определили в группу войск в Германии и назначили начальником штаба, затем заместителем командующего танковой армией. С 1955 года генерал-лейтенант Шаповалов пять лет командовал 2-й гвардейской танковой армией.
- Отслужившего два срока в Германии Иван Матвеевича по существующим армейским порядкам следовало перевести на Родину! - понимал командующий армии.
Ему предложили на выбор: либо заместителем начальника бронетанковой академии в Москве, либо первым замом командующего войсками Северо-Кавказского округа Плиева.
- Оба варианта предполагают выдвижение на первые роли! - строго сказал ему знакомый генерал, начальник отдела кадров.
- Посоветуюсь с женой…
Екатерина Сергеевна очень желала бы осесть в Москве. Дети - Нина и Володя, уже учились в столице. Но Иван Матвеевич выбрал округ:
- Там более живая армейская служба.
- Как скажешь… - согласилась супруга.
Перед поступлением на новую службу он отправился в родную Алексеевку с тяжёлым сердцем. Позвала горестная телеграмма, умер отец.
- Как отца Героя войны похороним с воинскими почестями! - заверил его стоящий по стойке смирно местный военком.
- Похороним по православному обычаю, - объявил всем Шаповалов. - До конца дней своих отец оставался глубоко верующим человеком.
- Как бы ни дошло до верха… - воровато оглядываясь, предупредил военком и первым написал донос на генерала.
Сын сделал всё, чтобы отлетевшая душа отца не возмутилась: тёмный гроб и крышка с чёрным крестом, молитвословие на дому, отпевание в церкви, куда зашёл самолично.
- Через год поставьте крест на могиле. - Иван Матвеевич попросил директора кладбища.
- Может лучше памятник со звездой?
- Я сказал православный крест!
Местечковое начальство зло судачило:
- Мыслимо ли, генерал, коммунист и похоронил с крестом, заходил в церковь...
«Сигналы» сослуживцев о поведении Шаповалова благополучно дошли к высокому начальству в Москву. Но вмешался маршал Малиновский, который знал его ещё по Сталинграду:
- Такова была последняя воля отца, и сын не мог не выполнить её.
Перед началом последних сборов он выстроил офицеров и предупредил:
- Тактику будем отрабатывать, наступая целой дивизией, а центральный полк с боевой стрельбой. Вы давно уже не стреляли, а если стреляли, то из охотничьих ружей. Поддерживать полк будут артиллерия и танки.
- А если перестреляют солдатики друг друга?
- Готовьтесь лучше, пальба предстоит серьёзная.
В округе для выступления с боевой стрельбой больше роты не привлекались, а тут сразу полк. Командный пункт застыл в напряжённом ожидании. Начала артиллерия залпом с закрытых позиций. От резкого грохота вздрогнул даже Плиев, поднёсший бинокль к глазам.
- Рискуешь, Иван Матвеевич, - сказал геройский осетин.
- А как иначе научить солдат воевать?
Вперёд пошла вся стальная дивизия. Стреляли все, но генералы и офицеры знали, что боевыми бьют автоматы и пулемёты центрального полка. Его поддерживали танки. Пролетело авиационное звено и нанесло бомбовый удар там, где предполагались позиции противника.
- Ну что, попали? - с надеждой спросил генерал.
Стоило чуть ошибиться в расчётах, и было не миновать беды. Но получалось так, как задумывалось и как намечали с офицерами.
- Попали, - ответил комдив, - но волновались сильно…
- Зато обрели опыт современного боя! - радовался заместитель.
- Так и карьеру можно загубить… - еле слышно сказал адъютант.
Не успели они отметить удачное завершение учений, как Шаповалов получил новый приказ командующего войсками СКВО:
- Руководство частями, которые сосредоточились к району Новочеркасского электровозостроительного завода, возложено на тебя.
… Ранним утром 2 июня его приметный служебный автомобиль въехал в Новочеркасск.
- Гони к заводу! - сказал Иван Матвеевич водителю.
Только приехав на место Шаповалов, пользуясь предоставленной властью, приказал своим частям:
- Автоматы и карабины разрядить, боеприпасы сдать под ответственность командиров рот, боеприпасы без моей команды не выдавать.
Около одиннадцати часов распахнулись заводские ворота, и толпа в семь-восемь тысяч человек направилась в сторону центральной площади. Иван Матвеевич подошёл к угрюмым рабочим и спросил:
- Куда вы идёте?
Один из них посмотрел на Героя Советского Союза и тихо ответил:
- Товарищ генерал, если гора не идёт к Магомету, то он идёт к горе.
По рации он доложил генералу Плиеву о том, что многотысячная шумная демонстрация с красными знамёнами, цветами и портретами Ленина направляется от завода к зданию горкома партии.
- Задержать, не допускать! - услышал в ответ голос Плиева. - Приказываю мотострелкам не допустить прохода демонстрантов по мосту через реку Тузлов.
- У меня не хватит сил, чтобы задержать тысячи, - схитрил Шаповалов.
- Я высылаю в твоё распоряжение танки, - последовала нервная команда Плиева. - Атакуй!
Иван Матвеевич с достоинством парировал:
- Товарищ командующий, я не вижу перед собой такого противника, которого следовало бы атаковать нашими танками.
- Это приказ министра обороны СССР маршала Малиновского.
- Пока командование войсками базирующихся в Новочеркасске поручено мне, - твёрдо сказал он, - я не буду стрелять в мирных людей!
- Вечно ты антимонии разводишь! - Плиев бросил брубку телефона.
Предчувствуя недоброе, генерал попытался на своём «газике» перегнать колонну. Навстречу ему попался генерал Пароваткин, которого Шаповалов посылал раньше за устными указаниями Плиева.
- Командующий приказал применять оружие, - сказал он ему.
- Не может быть! - воскликнул Иван Матвеевич и решил тянуть время. - Требуется письменное распоряжение…
Пароваткин, молча, протянул командиру рабочий блокнот. Тот развернул его и увидел надпись от руки:
- «Применять оружие».
- Нельзя этого делать… - побледнел Шаповалов.
Они вскочили в машину, чтобы успеть обогнать толпу, но, не доехав метров четыреста до площади, перед горкомом партии, услышали массированный огонь из автоматов.
- Зачем?.. Зачем? - Иван Матвеевич не видел кровавой расправы, которую учинили слепо выполнявшие приказ военные.
К расстрелу между тем готовились тщательно. Кто-то засел с пулемётом на чердаке здания и со снайперскими винтовками на крышах соседних домов.
- Стреляют на поражение… - определил по звуку Пароваткин.
Генерал выскочил из машины и побежал на звук близких выстрелов. Навстречу ему неслись очумелые люди, среди которых толкался заплаканный пацанёнок лет семи.
- Подожди мальчик! - военный задержал малолетнего бегуна, буквально налетевшего на неожиданное препятствие.
- Чего вам надо?
- Что происходит на площади? - скрывая волнение, спросил Шаповалов.
- Людей постреляли! - крикнул пацан и попытался вырваться.
Однако большой дядька с красным от гнева лицом держал его крепко.
- Постреляли! - с ужасом произнёс он. - Не может быть…
- Много убитых там лежит…
- А ты как вырвался?
- После первых выстрелов я и мальчишки, залезшие поглазеть на деревья, попадали на землю и разбежались. Вместе с нами с дерева свалился мужчина, он ужасно кричал и корчился.
Иван Матвеевич закрыл глаза, чтобы стереть возникшую перед ними страшную картинку.
- Как тебя зовут? - он решил переключить внимание мальчика.
- Саша, - ответил всхлипывающий свидетель. - Фамилия Лебедь.
- Чего здесь оказался?
- Так мы живём на соседней улице Свердлова, всего в квартале от горкома, - он махнул куда-то в бок. - Как я мог не прибежать и не поглазеть.
Суровый генерал кивнул головой, принимая аргумент собеседника:
- А другие мальцы откуда?
- Детский дом располагается как раз на Московской.
Шаповалов замолчал, остро переживая случившуюся трагедию.
- Сегодня сирот стало больше… - почти неслышно прошептал он.
Потом прочистил непослушное горло и уже нормальным голосом сказал:
- Беги Саша домой, мать, наверное, сильно волнуется.
Тот не заставил себя уговаривать и так рванул, что только засверкали обутые в сандалии ступни крепких, загорелых ног.
- Хороший парнишка, крепкий! - подумал Иван Матвеевич и невольно улыбнулся. - Если пойдёт по военному делу - станет генералом.
***
В начале лета в природе наступает самая напряжённая, но и самая радостная, похожая на шумный праздник пора года, когда забота о подрастающем потомстве властно овладела всем живым на Земле. С утра до вечера не умолкал в степи, многочисленных рощах и садах птичий разнокалиберный хор. В нём участвовали тысячи разноголосых певцов, на все лады свистящих, щебечущих, чирикающих, каркающих, визжащих и пищащих. Воздух звенел от громких и тихих, радостных и тоскливых, мелодичных и резких звуков.
- Как хорошо, как просто и умно всё устроено в природе! - подумала Александра Шелехова. - Не то, что у людей…
Она только что приехала из хутора, где председательствовал Николай Сафонов, и пришла на площадь перед Новочеркасским горкомом партии часам к одиннадцати утра. У неё был долгожданный выходной, и молодой женщине захотелось погулять по городу.
- Откуда столько людей? - удивилась Саша, которая ничего не слышала о начавшихся волнениях.
К тому времени многие из пришедших сюда с колонной рабочих уже разошлись. В толпе появилось много просто любопытствующих, женщин, подростков и детей.
- Работники горкома партии не стали разговаривать с людьми, - переговаривались между собой зеваки.
- Попросту сбежали…
Перед оставшимися выступил с балкона на втором этаже помощник прокурора города, как он представился. Заявил, что действия рабочих незаконны, и призвал их разойтись. Был он явно испуган, тут же ушёл.
- Иди, не задерживайся! - настоятельно посоветовали ему.
- Тоже мне законник…
Тем временем с балкона выступали разные люди. Выделились, как и следовало ожидать, крикливые активисты, призывавшие рабочих как-то оформить свои требования, передать их куда-то «наверх».
- Да здравствует забастовка! - крикнул сухощавый молодой мужчина, со странно знакомым лицом.
- Где я его видела… - начала вспоминать Александра.
Исхудалая женщина в рабочем комбинезоне зачитала бумагу, найденную на столе исчезнувшего горкомовца в которой говорилось:
- «Трудящиеся Новочеркасска приветствуют повышение цен на мясомолочные продукты и обязуются трудовыми успехами...»
- Они бы ещё на водку цены повысили!
- Мы бы их так поприветствовали… - сообщение вызвало смех.
Саша видела вокруг себя живые возбуждённые лица, какие не увидишь на организованной властями демонстрации.
- На них возмущение, ирония, запальчивость, насмешка, - отмечала она, - но нет рабского равнодушия или страха.
Какие-то юные женщины в замасленных спецовках подбадривали мужчин, призывали держаться и добиваться справедливости. К одиннадцати часам запал митинга как бы угас: люди пришли к горкому, никого здесь не нашли и теперь не знали, что делать.
- Пойду домой! - решила молодая женщина.
Тем временем появились солдаты. Они расположились цепью между фасадом здания и толпой, вошли в здание горкома. На балконе появилось несколько офицеров в полевой форме с красными загорелыми лицами.
- Видно, что только с учений, - сказал мужчина с военной выправкой.
- Бывший военный… - сообразила Шелехова и остановилась.
Один солдат был с переносной рацией за спиной и с наушниками. В боковом проулке виднелась мощная полевая радиостанция.
- Военные держат связь с командованием, возможно, и с самим «верхом», - комментировал стоящий рядом мужчина.
- И что с того? - не поняла Саша.
- Нужно уйти с площади от греха подальше...
Взволнованный полковник наклонился с балкона, с усилием опираясь на перила. Лицо его сильно побагровело. Он что-то крикнул вниз цепи солдат. Шелехова с ужасом поняла, что с последним предупреждением к толпе обратился командующий новочеркасским гарнизоном Олешко и через секунду прозвучал роковой приказ:
- Огонь!
Хором заработали автоматы. Фасад здания заволокло белым пороховым дымом. Очереди били вверх. Толпа шарахнулась в стороны, но тут же замерла. Кто-то истошно закричал:
- Бежим!
Александра взглянула на часы. Мозг автоматически отметил время:
- 12 часов 31минута.
Сбоку раздались испуганные голоса:
- Не бойтесь!.. Они стреляют холостыми!
- Они не посмеют!
С правого фланга цепи ударил характерный звук боевых выстрелов; злобная с оттяжкой очередь. Толпа ахнула, люди бросились врассыпную.
- На площади было человек шестьсот, ну уж не больше тысячи, - на бегу подсчитывала Шелехова. - Но могут смять…
За спиной толпы оказалась метровая изгородь сквера у памятника Ленину. В условиях бегства это оказалось серьёзной преградой. Люди падали, бежавшие следом, топтали упавших.
- Стрельба продолжается. - Саша растерянно оглянулась по сторонам.
Вокруг, пригибаясь, бежали люди, многие были окровавлены. На цветочной грядке неподвижно лежала женщина в праздничном белом платье, оторванная рука валялась невдалеке.
- Ей уже не поможешь… - крикнул на бегу тот же мужчина.
Шелехова посмотрела на бесстыдно задравшееся платье. Она припустила вдогонку за гим. Ажурная ограда сквера под напором толпы рухнула, люди разбегались, топтали упавших, раненых и убитых.
- Спасите! - истошный вопль повис над площадью.
Страха у Александры почему-то не было. Только недоумение и возмущение происшедшим. Оглянулась на площадь. На светлом от южного солнца асфальте лежали тёмные тела, будто проявившаяся картинка «Кровавое воскресенье» из учебника истории.
- Чёрно-вишневые лужи крови на раскалённом асфальте пучатся, - изумилась она, невольно притормозив, - как будто кипят...
Недалеко стояла бочка с квасом. Из пробитых пулями отверстий хлестал пенистый остужающий напиток. Пули летели вдогонку убегавшим, рассыпаясь по раскалённой площади широченным веером.
- Видимо, - на мгновение остановился мужчина, - план расстрела был продуман заранее и в деталях...
- Почему?
- Вон уже подогнали грузовые и санитарные машины.
Пожилой мужчина в эту секунду пробегал мимо них. Пуля попала ему в голову и мозги моментально разляпались по соседней цветочной вазе.
- Молодая мать перед магазином носит на руках грудного убитого ребенка… - фиксировало заторможенное сознание. - Вон там убита парикмахерша прямо на рабочем месте…
Невдалеке лежала хрупкая девчушка в луже крови. Ошалелый майор встал в эту лужу. Ему крикнул невольный спутник Шелеховой:
- Смотри, сволочь, где ты стоишь!
- Что я сделал?! - прошептал бледный майор и тут же пустил пулю себе в голову из табельного пистолета.
Когда автоматный огонь прошёл смертоносным шквалом, на площади остались лежать мужчины, женщины и подростки, Раненые громко стонали, девушка с развороченным пулей коленом застыла сидя на асфальте и глядела на рану широко открытыми голубыми глазами. На залитой кровью площади, как проклятие, белели детские панамки, втоптанные в грязно-красное месиво.
- Глянь Кузьминична, - сказала женщина соседке, - что это такое?
- Детей постреляли!
Они вышли из тенистого тихого двора, где прожили всю жизнь, и с изумлением смотрела на творимые вокруг безобразия.
- Вон две девочки убитые, - всплеснула руками Кузьминична, - и там кто-то лежит на земле.
- Пойдём от греха подальше! - потянула её в глубину двора.
Шелехова помогла подняться какому-то раненому мужчине и поспешила с ним в боковую улицу, чтобы выйти из сектора обстрела. Предложила отвести его в госпиталь. Раненый испуганно возразил:
- Там меня засудят!
- Разве так можно? - спросила ошарашенная Саша.
- Достреляют гады... - прохрипел бывший военный. - Веди домой, у меня жёнка медик!
Она отвела его домой. Затем вернулась в общежитие. В вестибюле толпились напуганные слухами о расстреле жители. Перед ними разглагольствовал человек в штатском. Он говорил о толпах хулиганов.
- Разбиты все витрины на Московской. Разве можно бить стёкла? - возмущался он, прощупывая стальным взглядом слушателей.
- А людей убивать можно?! - сорвалась Александра, зло посмотрев.
Все люди оглянулись на Шелехову и мгновенно расстояние между ними увеличилось. Возникла немая сцена. Она поняла, что выглядела страшновато, платье в крови. У того раненого, которому помогла, на лбу была глубокая царапина неизвестного происхождения, отчего вся щека тоже была в крови.
- Нужно переодеться! - решила Саша и поспешила в свою комнату.
Медсестра Ирина Купцова, с которой они делили комнату, оказалась дома. Проверка, проведённая дежурными по общежитию через десять минут, прошла благополучно:
- Все должны оставаться на своих местах.
Немедленно после неё они поспешили в город.
- Нам нельзя отсиживаться. - Саша торопливо переходила улицу. - Необходимо всё видеть лично: вот история без прикрас и фальсификации.
- Ну, ты загнула…
Весть о расстреле немедленно облетела всех и вызвала неожиданную для властей реакцию. Остановилось большинство городских заводов, улицы переполнились возмущённым народом.
- Ого, сколько их! - воскликнула подруга.
- В такие дни узнаёшь больше, - прошептала Шелехова, - чем за иные десятилетия.
Отовсюду подъезжали машины с рабочими. На Московской улице они высаживались, молча шли к площади перед горкомом. Плотной неудержимой колонной во всю ширину проспекта.
- Подобной демонстрации я не видела! - ахнула Ирина, вертя головой.
Остановить эту демонстрацию было невозможно. Хотя на крышах домов виднелись вооружённые солдаты. На площади у горкома было море людское.
- Тысяч десять, двадцать? - изумилась Купцова.
Посреди толпы стояли два танка. Люди не давали танкам проехать. Митинг скандировал:
- «Хру-щё-ва! Хру-щё-ва! Пусть смотрит!.. Пусть смот-рит!»
Этот второй митинг был куда более массовым и явился реакцией на расстрел. Находившиеся в городе Микоян и Козлов не рискнули появиться перед людьми даже в присутствии танков. Микоян сказал несколько невыразительных слов по радио. Призвал людей разойтись по рабочим местам, пробормотал что-то о «трагическом инциденте».
- Что он несёт? - переспросила Шелехова.
- Просто боится…
Митинг плотно окружили войска. Был объявлен комендантский час. Людям сказали, что всех выпустят, кто уйдёт до десяти часов вечера. К полуночи митинг растаял.
- Пойдём домой! - потянула Сашу за руку Ирка. - Утром на работу.
Патрули дежурили всё ночь. Патрулировали город солдаты, судя по всему, жители Средней Азии. Александра услышала, как офицер сообщил им, что здесь бунтовали уголовные элементы и надо быть осторожными, так как в солдат стреляли из-за угла.
- Прямая ложь! - хотела крикнуть она, но не решилась.
На следующий день Шелехова рано пришла в больницу, где работала санитаркой. Там царила суматоха и боль. Ночью доставили много раненых.
- Я работаю стеклодувом на заводе неподалёку от НЭВЗа, - рассказывал ей на перевязке молодой парень Николай Степанов. - Вчера пришла к нам депутация оттуда. Сказали: «Закрывай горелку и иди в колонну».
Александра ловко сменила ему окровавленную повязку на пробитой навылет руке, а он продолжил:
- Вижу толпа. Подошёл поближе. Стоял справа от входа в горком. И тут получил пулю в левую руку. Как бревном ударило. За мною двое мужчин замертво упали.
- Я это видела… - вставила медсестра.
- Женщину на моих глазах убили, - закончил Николай. - Какой-то таксист до железнодорожной больницы довёз.
По палатам шастали следователи, расспрашивали, как кто оказался на площади. Ходили, спрашивали у больных, кто поступил накануне.
- Я видела, что после выстрелов посыпались, как груши, любопытные мальчишки, забравшиеся на деревья в скверике... - сказала медсестра.
- Трупы забрасывали через борт. Пожарные смывали из брандспойтов кровь, красные потоки огибали площадь. И не успевали - кровь от жары впекалась в асфальт.
- Когда я шла на работу, кровь пытались отдраить песком - не получалось. Так они начали в срочном порядке класть новый асфальт... - Александра заплакала, не в силах сдержать нахлынувших эмоций.
Главный врач Хубаев негромко сказал Степанову:
- Выпишем тебя от греха подальше, будешь ходить на перевязки.
- А как больничный?
- Говори всем, что у тебя бытовая травма...
- Разрешили предать земле по-человечески только семнадцатилетнего Лёню Шульгу! - шепнула ему напоследок Александра. - Его ранило в ногу, и он умер у нас в больнице от заражения крови. Но разрешили на особых условиях - ночью, под присмотром милиционеров. И при этом родственникам запретили плакать, устраивать поминки.
- Это им даром не пройдёт! - пообещал Степанов. - Люди говорят, что двадцать шесть человек убиты наповал, девяносто ранены.
10 июня Александру Шелехову арестовали. По Новочеркасску поползли слухи, что город собираются затопить водой Дона или сравнять с землёй.
продолжение http://proza.ru/2013/02/01/6