предыдущее - http://www.proza.ru/2013/01/29/2161
- Мы гуляли с Григой по берегу Галиса, - медленно, словно через силу, рассказывал Каллисту Кесарий. Он лежал на палубе, в тени навеса, прикрыв глаза. Каллист сидел рядом, набросив хитон на плечи – полуденное солнце жгло невыносимо.
Гребцы-сирийцы незаметно оставили вёсла и осторожно приблизились к путешественникам, оставаясь, впрочем, на почтительном расстоянии.
…Каллисту в полуженной дымке грезился высокий берег каппадокийской реки, по которому прогуливались два юноши – высокий, темноволосый, и маленький, со светлыми волосами.
- «Ты всадник, а она – дочь патриция!» - возмущенно повторял темноволосый юноша чьи-то слова. – Папашу не переубедить!
- Но ведь это и в самом деле так, она – дочь патриция, - робко отвечал его худенький спутник, зябко кутаясь в плащ. – А мы – всадники.
- Да Василий-ритор не придает этому никакого значения! И для самой Феклы это неважно! Мы долго разговаривали с ней вчера… сквозь виноградные лозы, что у них в саду…
- Ты разговаривал с Феклой? – воскликнул в тревожном изумлении собеседник черноволосого юноши.
- Грига, я умоляю тебя – держи язык за зубами! – воскликнул тот, горячась.
- Конечно, брат мой! И она… она согласна выйти за тебя замуж?
- Мы любим друг друга, - после краткой паузы произнес Кесарий. – Сегодня я говорил с нашим отцом. Он не даёт своего согласия на мой брак.
- Что же ты намерен делать, брат мой? – с нарастающей тревогой произнёс Григорий.
- Пойду и побеседую с отцом Феклы. Объясню Василию-ритору, что намерен учиться на ритора, что поеду в Афины, а потом в Новый Рим, стану патрицием, и ему не будет зазорно выдать за меня Феклу…
- Эй, парни! – раздался чей-то голос за их спинами. Беседующие братья обернулись. К ним приближался молодой человек атлетического телосложения, в небрежно накинутом на могучие плечи дорогом плаще.
- Что это за речушка? – спросил атлет.
Голос незнакомца был полон насмешки. Презрительно посмотрев на Григория, он вызывающе окинул Кесария взглядом.
- Это Галис, - с достоинством ответил старший брат Кесария, указывая вниз, где под крутым берегом бурлил стремительный поток.
- Мир тебе, странник! – возгласил Кесарий. – Наконец-то ты, выйдя из своей галатийской деревни, добрел до мест, не населенных варварами.
Незнакомый юноша, ростом едва ли не выше Кесарий, с широким подбородком, широкой переносицей и широкими плечами, как оживший священный квадрат Пифагора, небрежно перекинул на могучую руку свой плащ и отдал его рабу, оставшись в тонком хитоне из тарсийской шерсти.
- Я из Антиохии, - гордо заявил он.
- Откуда-откуда? – переспросил Кесарий. – С Борисфена?
- Мой отец – антиохийский магистрат и известный ритор, - продолжил квадратный юноша.
- Бедный отец! Так несчастлив в потомках! – вздохнул Григорий.
- Вы, небось, всадники, - продолжал сын антиохийского ритора. – В вашей каппадокийской глуши патриция не сыскать.
- Да таких, как ты, никто и не ищет. Сами появляются на потеху людям, - заметил Кесарий, прикусывая своими безупречными крупными зубами сорванную травинку.
- Поборемся? – предложил атлет, упирая руки в бока.
- А запросто! – в глазах Кесария блеснул озорной огонек. – Тебя как зовут?
- Платон, - ответил антиохиец.
- А меня – Кесарий. Грига, держи мой плащ!
Кесарий бросил брату плащ и начал снимать хитон.
- Или нет… - задумчиво проговорил уже обнаженный атлет, почесывая широкую грудь. – Драка – это ерунда. Давай на спор вашу речушку переплыву!
- С ума сошел! – воскликнул Григорий. – Там водоворот на водовороте!
Платон уже в которой раз окинул презрительным взглядом тщедушного старшего брата Кесария.
- Слабо? А я наш Оронт переплывал!
С этими словами Платон устремился к обрывистому берегу.
- Что за безумство! Только не в этом месте, Платон, только не здесь! – кричал Кесарий, помчавшийся вслед ему со всех ног, скидывая на бегу хитон,– Здесь каждый год тонут люди! Платон, не дури!
Но сын антиохийского патриция уже прыгнул в темно-зелёные волны Галиса и уверенно рассекал воду, направляясь к противоположному берегу. Григорий, рабы Платона и Кесарий не сводили с него глаз, крестясь.
- Он завсегда хороший пловец-то был, молодой-то хозяин, - сказал один из рабов. – Теперь, значит, когда его батюшка на смотрины невесты-то привёз, молодая кровушка-то и взыграла.
- Жених, значит? – засмеялся Кесарий, не сводя глаз с волн Галиса, среди которых то появлялась, то пропадала голова Платона.
- А то. К ритору Василию приехали. Чудные дела Тюхе-судьба творит. Барин-то с барином молодим, значит, ехали по делам, а тут и встретили господина Василия. Старый-то барин с Василием уж какие друзья-то были! Ну, встретились, да и сосватали детей-то!
- Грига, он тонет! – вдруг закричал Кесарий, не слушавший болтовню раба. – Беги, зови людей, пусть тащат лодки! Он попал в водоворот!
Кесарий побежал к обрыву, с которого до этого прыгнул в темно-зелёную воду Платон. Грига, умоляя и хватая за руки брата, тщетно пытался его удержать.
- Зови людей! – кричал Кесарий, отталкивая Григу. – И не вздумай прыгать за мной – двоих мне точно не спасти! Да не бойся же ты – меня отцовский легионер Марк научил плавать лучше всех Платонов! Беги, слышишь, беги? Зови людей с лодками!
И Кесарий прыгнул в бурлящие волны горной реки, в которой бился за свою жизнь антиохиец Платон.
- Вот и Тюхе-Судьбина, - почесал затылок раб, не чая ничего хорошего. – А уж сговор был – за старшенькую выдать… Красавица Фекла, дочь Василия, говорят!
Григорий с ненавистью, придавшей ему сил, оттолкнул раба и побежал к сушившим сети рыбакам, зовя на помощь…
+++
- Василий! Как ты мог! Василий! – Эммелия закрыла лицо руками. Её стройный стан сотрясали рыдания.
- Но Эммелия, - растерянно говорил ритор, стоя посреди триклиния, - я же ничего не знал… и Фекла мне ничего не сказала.
- Она никогда не сказала бы… наше скромное, чистое дитя… А Кесарий сегодня должен был придти, чтобы поговорить с тобой.
- Кесарион? Да разве бы я ему отказал в руке Феклы! – сокрушенно промолвил ритор.
- Кесарион сватался к Фекле? – раздался чей-то тихий голос. В триклиний вошла, поддерживаемая двумя рабынями, старица-диаконисса. Лицо ее было открыто, глаза, когда-то бывшие голубыми, стали бесцветными, но из них словно лучился теплый свет. Вокруг глаз и волевого рта залегли морщины, но они не уродовали лицо старицы, придавая ему особое благородство, которое бывает у людей, переживших всех своих сверстников и друзей.
- Василий, Кесарион и Фекла – прекрасная пара. Где они? Я хочу благословить их.
- Мама, Кесарий еще не приходил, - ответил ритор, целуя диакониссу.
Эммелия устремила на них взор огромных темных глаз, подернутых дымкой глубокой печали.
- Госпожа Макрина, как хорошо, что вы пришли… Они, Кесарий и Фекла, вчера разговаривали в винограднике. Я случайно проходила мимо и остановилась подслушать… Не смотри на меня так, Василий! Как они говорили… Та чистая любовь, о которой поэты слагают песни, она самая – между этими детьми… Они разговаривали через виноградные лозы, даже за руки не брались… О, Василий! Откуда на твою голову свалились эти два Платона из Антиохии?
- Жена, не кричи, Платон-старший может услышать, - проговорил крайне взволнованный ритор.
- А сын его где? Уже пошёл Феклу разыскивать? Бесстыдник! – воскликнула Эммелия.
- Мой сын, Василий, имеет хорошее воспитание и благой нрав, - раздался бас Платона-старшего, заслышавшего слова Эммелии и пришедшего в триклиний. – Он пошёл прогуляться к вашей речушке – хочет освежиться перед обедом.
- К Галису?! – одновременно с тревогой вскричали Василий и Эммелия. Диаконисса медленно перекрестилась.
- Не беспокойтесь, он прекрасный пловец, - усмехнулся Платон-старший. – Он даже Оронт переплывал, не то, что ваш захудалый Галис.
- Водовороты… - побледнев, прошептала Эммелия.
- Ему они не страшны, - с гордостью произнес гость. – Водовороты в какой-то каппадокийской речушке?
В это же самое мгновение в триклиний ворвался раб, прижимающий к груди плащ и хитон из тарсийской шерсти. Задыхаясь от бега, он повалился к ногам хозяина на мозаичный пол с изображением дельфинов и безмолвно раскрывал рот, словно выброшенная из воды на берег рыба…
+++
- Я доплыл до Платона, - медленно говорил Кесарий, словно превозмогая боль. – Он уже нахлебался воды, и ноги ему свело, в Галисе даже в июле холодная вода. Не знаю, узнал ли он меня, но стал изо всех сил хвататься за мои руки и шею, ища спасения от смерти. А он был старше меня, атлет, как Навкратий, брат Риры… а, ты же не видел Крата, Каллистион. В какое-то мгновение я даже подумал, что Платон утопит меня вместе с собой, но - спасибо за школу легионеру Марку! – я высвободился от его захватов, взгромоздил его на спину и поплыл к берегу. Он уже даже не трепыхался, но я надеялся, что мой антиохиец ещё жив.
- А ты знал про его помолвку с… Феклой? – осторожно спросил Каллист.
Рот Кесария искривился в судороге.
- Не знал. Я не понял, про какого Василия говорит раб. Да и не слушал я, что он болтал. Он, как потом оказалось, не раб был, а вольноотпущенник… Но если бы знал, то всё равно бросился бы его спасать, понимаешь меня?
- Понимаю, - ответил Каллист. – Я не сомневаюсь в этом. Мне просто пришло в голову, что тебя ведь могли потом обвинить в…
- Да, - тяжело выдохнул Кесарий, не дав другу закончить. – Вольноотпущенник этот и принёс свидетельство, что он говорил при мне о помолвке…
После этого он долго молчал. Молчал и Каллист. Потом Кесарий снова заговорил другим, ровным, бесстрастным – словно чужим – голосом:
- Я уже подплывал к берегу, понимаешь, Каллист? Но я забыл о скалах, подводных скалах. Камни очень острые, я с размаху ударился о них и поранил бедро. Вот откуда этот шрам.
Сирийцы в благоговейной тишине шевельнулись, вытягивая шеи, чтобы увидеть шрам Кесария, и воздевая руки к небу и сочувственно качая головами.
- От резкой боли я выпустил Платона… и его утащило в водоровот… а я потом выплыл… не помню, как.
Каллист крепко сжал руку Кесария, не говоря ни слова.
- Я долго лежал на берегу без сознания – до тех пор, пока Салом не нашел меня, истекающего кровью. Он сумел остановить кровотечение, зашил мою рану. Благодаря ему, моему бесценному брату, я остался жив.
- Брату? – переспросил Каллист, понимая, что уже не удивится ничему.
- Брату, - отвечал Кесарий. – Абсалом старше и меня, и Григи. Отец хотел наследника, а после Горгонии мама долго не имела детей. Тогда он поступил как Авраам… Так он говорил, во всяком случае… купил на рынке Мариам…
Кесарий стиснул челюсти.
- А потом мама родила Григу. Пока он был слабеньким малышом, отец думал, что он не жилец, и Салом со своей матерью жил в нашем доме. Мама очень хорошо относилась к Мариам, она совсем не Сарра… она – дитя Христово.
- А потом родился ты?
- Да. На беду Салому. Отец не усыновил его. Хотел прогнать, как Исмаила с Агарью, но мама легла на пороге и лежала до тех пор, пока он не изменил своего решения. Мариам осталась служанкой мамы, а Салом стал обычным рабом… Под страхом бичей всем, кто знал об этом, было запрещено говорить о его тайне.
- А ты как узнал? – растерянно спросил Каллист.
- Я догадался… - кратко ответил Кесарий и добавил: - Грига ничего не знает до сих пор. Мы с Горгонией скрываем от него это. Он очень ранимый. Его это убьёт. Да и Салому не принесёт добра то, что о его тайне узнает Грига. Тот, несомненно, начнет его неумело защищать, а отец и так относится к Салому хуже, чем к другим рабам – считает, что это справедливо, дабы он не загордился.
- Как печально, - проговорил Каллист.
– Как бы я хотел, чтобы Салом стал свободным! – воскликнул Кесарий. – Мы выросли вместе, вместе нас выкормила Мариам, от него я научился сирийскому языку…
- Как странно, что твой отец, христианский епископ…
- Он тогда не был ни епископом, ни даже христианином, когда родился Салом. Он был ипсистарием. Чтил Моисеев закон и поклонялся огню, - резко ответил Кесарий.
- Ты непременно освободишь брата, - твёрдо сказал Каллист. – Я помогу тебе всем, что в моих силах. Но расскажи, что случилось с тобою дальше?
- Дальше? – переспросил Кесарий и отхлебнул теплой воды из кувшина. – Очнулся я только дома, в своей спальне, и мать моя шептала надо мною молитву ко Христу.
«О, дитя моё! – воскликнула она, - ты ожил! Христос милостив!»
«Что с Платоном?» - спросил я. – «Он спасся? Я выпустил его, когда ударился о скалу».
Моя мать горько заплакала и долго не могла вымолвить ни слова от слёз. Наконец, она произнесла:
«Я знала, что ты спасал его, я знала! Но твой отец и отец Платона считают тебя убийцей этого юноши, жениха Феклы…»
«Жениха Феклы!» - закричал я, пытаясь встать. – «Видит Христос, я не знал, что он – её жених!»
«Фекла тоже этого не знала», - сказала моя мать, обняла меня, и мы долго плакали вместе. Я ведь был ещё совсем юным, мой Каллистион! Как будто в другой жизни всё это происходило…
«Как Горги? Как ее дитя?» - спросил я. – «Не говорите ей о происшедшем – молоко может пропасть…»
«Она уже узнала, милый мой Александр… узнала… Но не тревожься – молоко у нее не пропало».
«Как бы я хотел снова увидеть ее и Аппианиона!» - вздохнул я. Знал ли я тогда, что мой маленький племянник, которого я держал на руках лишь однажды, скоро умрет. Он заснул на руках Горгонии и не проснулся. Она не сразу поняла, что произошло, еще баюкала его, пела ему колыбельные…, - Кесарий замолчал.
Каллист вспомнил Горгонию, ее безумную любовь к Аппиане, обнаружившуюся тогда, когда в Новом Риме Кесарий привез завернутую в свой плащ племянницу, упавшую в холодную осеннюю воду… Ему показалось тогда все это таким веселым… А нежность Горгонии к Фессалу? Наверное, он ровестник ее умершего сына…
-Мы не заметили, как вошёл управляющий Феотим, - продолжил Кесарий.
«Епископ Григорий требует своего сына на суд», - слегка осклабившись, произнёс этот раб. – «Мне велено доложить епископу Григорию, позволяет ли здоровье Кесарию предстать перед судом магистратов».
«Почему же отец не пришёл сам?» - растерянно спросил я.
«Он – не просто твой отец, а судия нелицеприятый», - сказал Феотим, всё так же мерзко ухмыляясь. – «Я пойду и доложу ему, что ты вполне можешь предстать перед судом».
- И тогда моя мать, моя чистая мать, о Каллистион, упала на колени перед этим гнусным рабом, умоляя его сказать отцу, что я еще болен и слаб – как оно, впрочем, и было на самом деле. О, Каллист! – воскликнул Кесарий. – О, друг мой! Какое это было зрелище – госпожа на коленях перед рабом, госпожа, целующая его грязные сандалии ради того, чтобы он пощадил ее сына… О, Христе мой – Ты видел всё это! Феотим оттолкнул её, как последнюю рабыню…
Кесарий смолк, стараясь подавить подступающие к его горлу рыдания. Каллист снова крепко сжал его руку, чувствуя, как и на его глаза наворачиваются слёзы.
Кесарий снова смолк и молчал гораздо дольше, чем до этого, когда он не раз прерывал молчанием свой рассказ. Когда он заговорил, дневной жар уже сменялся вечерней прохладой, вдалеке виднелся берег Родоса с развалинами древнего гигантского маяка – статуи бога Гелиоса. Какие-то черные точки двигались по развалинам. Каллист догадался, что это – человеческие фигуры.
- Юлиан приказал восстановить маяк, - сказал он, потому что молчание друга уже стало для него невыносимым, и закрыл глаза, надеясь, что в темноте пройдёт боль, поселившаяся в его сердце.
+++
В дубовой роще на суде собрались знатнейшие граждане Назианза. Их было несколько – соседи по поместьям, расположенных вокруг Назианза и Арианза. Собрание возглавлял епископ Григорий, рядом с ним, оперев тяжелую голову на руки, подобно осевшей глыбе, занимая половину скамьи, сидел постаревший лет на десять Платон-старший. На краю скамьи, рядом с писцом, пристроился молодой магистрат Аппиан.
Темноволосого высокого юношу в белом хитоне вели под руки два центуриона. Юноша сильно хромал, припадая на левую ногу. При каждом шаге лицо его искажалось от боли, но он не издавал ни вскрика, ни стона, лишь вскидывал голову. Мокрые от пота волосы, облеплявшие лоб, мертвенная бледность и струйка крови из прокушенной насквозь нижней губы – вот и всё, что говорило о его страданиях.
Его поставили перед судейским местом. Аппиан с сочувствием глядел на младшего брата своей жены, но было видно, что его слово здесь имеет мало веса. Убитый горем Платон-старший не поднял глаза, посмотрел куда-то сквозь Кесария, и снова опустил голову. Епископ Григорий встал, выпрямившись во весь свой огромный рост, и заговорил.
От слабости и боли молодой человек едва различал слова отца.
- Где Грига? – словно в полузабытье, спросил он.
- Ваш батюшка его уж давно отправили в Александрию учиться, - шепотом ответил один из легионеров, поддерживавших его.
- А Горгония? – прошептал он, с надеждой глядя на Аппиана.
Тот покачал головой. Аппиан запретил жене явиться на суд - Горгония кормила грудью своего новорожденного мальчика.
Кесарий устремил взор в сторону акаций, где стояла Нонна с Мариам и Саломом. По губам матери он смог прочесть слова: «Дитя моё, возлюбленное дитя моё!» Мариам и Салом стояли молча, сложив руки на груди, как в молитве.
- Ты поступил, как убийца! – возгласил Григорий-епископ.
Откуда-то, словно издалека, до юноши донеслись причитания – то, не выдержав, заплакала сириянка Мариам.
- Он спасал его! Александр спасал Платона! Я видел! Господин Грига тоже видел! Вели позвать господина Григу! Я был с лошадьми на другом берегу Галиса! Я клянусь! Я готов засвидетельствовать под пыткой, что Сандрион спасал тонущего Платона!
Он бросился на колени перед Григорием, протягивая руки, словно готовый, чтобы ему их переломали за доброе имя Кесария.
- Уберите его, - проговорил епископ. – Здесь не место для причитания рабов. Преступник должен быть наказан. И ты, Абсалом, будешь наказан за свою дерзость. Но прежде будет наказан Кесарий. Я посылаю его под бичи.
Члены суда в страхе переглянулись.
- Бичевание? – воскликнул Аппиан. – Ты посылаешь своего сына под бичи, поверив словам Аристида, вольноотпущенника Платона-старшего? Меня не убедило его свидетельство. Абсалом тоже присутствовал при несчастном случае и готов засвидетельствовать, как ты слышал, что всё было иначе. Вели привести рабов Платона, послушаем, что они скажут под пыткой. Одумайся, не посылай сына на бичевание! Кесарий не мог совершить ни убийства, ни даже попытки убийства, не важно, был ли здесь замешан Эрот или нет!
- Потому-то я и посылаю его под бичи, что он – мой сын. В моей власти поразить в его лице зло и неправду. Пусть это будет примером всем отцам, которые окажутся в моем положении, - непреклонно ответил Григорий.
- Григорий, зачем ты хочешь изувечить свое чадо? Это не вернет чада моего мне, - сдавленно сказал Платон-старший. – Произошел несчастный случай, рок забрал моего сына в расцвете сил… что ж, я уже никого не виню… Может быть, твой мальчик и спасал его…
- То, что он оказался запятнан, уже его вина. Сын епископа должен быть безупречен! Кроме того, если в деле всплывают имена дев, то судья должен быть тем более строг!
Аппиан хотел что-то возразить, но Григорий так посмотрел на него, что тот смолк.
- Пусть лучше живет, если выживет, изуродованный бичами как раб, в поместье отца, боясь показаться в городе, чем на нашу семью ляжет пятно позора.
- Оно ляжет, если ты исполнишь этот приговор, Григорий! – вскричала Нонна.
- К столбу! – рявкнул тот.
Стражники медленно повели хромающего юношу к орудию пытки.
- Падай в обморок, - шепнул ему в ухо тот же воин, что отвечал на его вопрос о Григории. – Падай в обморок, тяни время. Сейчас должен примчаться…
Но Кесарию оказалось излишним притворяться, изображая обморок. Безо всякого притворства он рухнул на землю. Все увидели, что повязка на его бедре пропиталась кровью.
- Дитя моё! – бросилась к сыну Нонна.
- Оставь его, жена! – донеслось с судейского места. – Он не сын, а преступник!
Стражники в растерянности не знали, что делать, и осторожно пытались увести Нонну, упавшую на колени и обнимающую распростертого на земле Кесария.
- Мужи каппадокийские! Что вы творите?! – раздался зычный голос.
Три всадника остановились под дубом, рядом с судейским местом.
- Василий! – хором воскликнули Григорий, Платон, Аппиан и другие магистраты.
- Да, он самый, - властно произнес знаменитый ритор, бросая поводья рабу. – Отчего вы не дождались меня? – сурово добавил он.
- Дело, по рассмотрении, кажется мне вполне ясным, - с независимым и даже немного оскорбленным видом ответил Григорий, вскинув голову.
- А мне, напротив, ничего не кажется ясным, кроме того, что ты заблуждаешься, Григорий! Мужи каппадокийские, выслушайте некоторые мои размышления по поводу происшедшего. А Кесария перенесите с солнцепека в тень – с его раной вовсе не следует находиться под палящим солнцем.
Юношу унесли от страшного столба в тень акаций. Василий достал флягу и, приложив оплетенное лозой горлышко к своим пересохшим губам, сделал несколько жадных, больших глотков. Потом с облегчением промолвил:
- Выслушайте меня, мужи каппадокийские.
Кесарий очнулся на руках матери и Салома.
- Что происходит? – прошептал он.
- Приехал мар Василий, брат мой, - по-сирийски сказал Салом, наклоняясь к нему и лаково гладя по голове. – Теперь всё повернётся к лучшему.
Василий-ритор, подняв руку, как он делал множество раз в своей жизни, выступая защитником, в суде, произнес:
- Отчего всем пришла на ум сама эта безумная мысль, что Кесарий утопил Платона-младшего?
- Посмотри на Кесария, Василий! Он весь в синяках. Платон отбивался, как мог, когда этот нечестивец, мой сын, хотел его утопить! А причину ты и сам хорошо знаешь, и не будем упоминать женские имена!
Салом в отчаянии схватился за голову.
- Я спасал его, а не топил, - твёрдо, насколько мог, произнес Кесарий, приподнимая голову.
- Я верю тебе, дитя моё, - одними губами произнесла Нонна.
- Откуда же у тебя кровоподтеки по всему телу? Только бичи могут загладить их! – воскликнул Григорий.
Аппиан вздрогнул, но Василий остался спокоен.
- Оставь бичи для лжесвидетелей, Григорий. Твой сын Кесарий – благородный юноша, и действовал соответствующим образом. И я сейчас это докажу, мужи каппадокийские!
Он снова отхлебнул отвара из абрикосов и фиг, который подал ему верный Агафон и произнёс:
- Как печально, что такие опытные мужи, знакомые с бранным искусством не понаслышке – ибо я знаю, Григорий, что ты служил в Британском легионе – не знают и простых вещей, знакомых даже делосским ныряльщикам.
В глазах Аппиана появилась надежда. Салом умоляюще прижал руки к груди, его чёрные глаза засияли.
- Мужи каппадокийские! - продолжил Василий-ритор. – В течение двух этих горестных недель я долго размышлял о происшедшем с Кесарием и Платоном. Мысли не давали покоя мне ни днём, ни ночью. Видя такое моё состояние духа, жена моя Эммелия и сын мой Навкратий – его вы видите перед собою – предложили мне развеяться и совершить прогулку. Мы отправились к Галису. Утомившись от дневной жары, мы с Эммелией расположились в тени дуба – такого же мощного, под которым сейчас сидите вы, мужи каппадокийские, судьи Кесария, призванные справедливо судить людей по закону кесареву. Сын же мой, Навкратий, которого вы все видите перед собою и знаете с малых лет, вместе с рабом Хрисафием, его молочным братом, решили, со всей неосторожностью юности, освежиться в реке. Навкратий, как вы видите, атлет, подобный покойному Платону и сложением, и ростом, Хрисафий же высок и жилист, как Кесарий. Итак, мой Навкратий, которого природа наделила более силой, чем разумом и рассуждением, заплыл далеко в опасные воды Галиса. От ледяной воды спазма свела его ноги, и он начал тонуть. Найду ли слова, чтобы описать тревогу матери Навкратия и мою собственную? Но Хрисафий, благородный юноша, не раздумывая, бросился в речные волны, уже готовые поглотить Навкратия, и после долгой борьбы и труда вынес его, подобно удивительному речному дельфину, на берег. После этого Навкратий несколько дней болел, ибо успел наглотаться воды, но теперь он может предстать перед вами и подтвердить подлинность моих слов, ибо он уже совершеннолетний.
Крат с достоинством кивнул. Хрисафий, стоявший чуть позади него, сжимал от волнения кулаки так, что костяшки побелели.
- Позвольте мне теперь показать, о мужи каппадокийские, - возгласил Василий, - какие следы остались на теле спасителя Навкратия! Хрисафий, сними хитон.
Все ахнули. Руки тонущего Крата оставили на теле его молочного брата столько же сильных кровоподтёков, сколько после хорошей драки.
- Добавлю, что Хрисафия, как и Кесария плавать и спасать утопающих обучал легионер Марк. Если бы он был жив, он подтвердил бы мои слова о том, что на теле спасающего остаются следы от рук спасаемого.
- Ты привёл раба как свидетеля, - заметил Григорий. – Надо подвергнуть его пытке, чтобы убедиться в верности его свидетельства.
- Я готов! – вскричал Хрисафий, но Василий перебил его, кладя руку на его плечо.
- Нет необходимости, Григорий. За великую услугу, оказанную моему сыну, я дал Хрисафию вольную и буду ходатайствовать о скорейшем получении им гражданства римского.
Григорий надул щёки и сдвинул густые брови. Платон старший закрыл лицо руками. Аппиан встал и обратился к епископу и магистратам:
- Мне кажется, достопочтенный епископ Назианза, и вы, мужи каппадокийские, что слово Василия-ритора вполне убедительно, и Кесарий невиновен в гибели Платона. Более того, он сделал всё возможное, чтобы спасти несчастного юношу, столь неосмотрительно решившего переплывать незнакомую ему и опасную реку. Это подтверждается и показаниями твоего сына Григория, которого, к сожалению, ты отослал в Александрию.
- Подвергнем пытке рабов Платона, - проговорил Григорий. – На слова вольноотпущенника не следует опираться, я согласен.
- Мне кажется, это излишняя жестокость, - заметил с лёгкой усмешкой Василий и дал знак Хрисафию одеться. Тот быстро накинул хитон и подбежал к лежащему в тени акаций Кесарию, что-то говоря ему, Нонне и Салому. Крат покрасовался рядом с отцом и тоже подошёл к ним.
- Мы ещё повоюем! – воскликнул он, хлопая Кесария по плечу. Тот поморщился от боли.
- Что ты делаешь, Крат! – воскликнул Хрисафий. – Кесарий ранен!
- Ничего, - слабо улыбнулся тот в ответ. – Спасибо вам, друзья…
- Фекла не верит ни единому дурному слову о тебе, - прошептал Крат, наклоняясь к его уху.
+++
- И тебя оправдали? – затаив дыхание, спросил Каллист.
- Да – бичевать не стали, - усмехнулся Кесарий. Солнце уже заходило, над морем веяло прохладой, сирийцы пели диковатую печальную песню, налегая на весла, чтобы поскорее войти в бухту. Море волнами мерно ударяло в борт их судёнышка.
- Если бы меня послали под бичи, то я потом, если бы выжил, наложил на себя руки, - сказал Кесарий. – Я не смог бы жить с таким позором.
- А Грига… знал о суде? – отчего-то спросил Каллист.
- Нет. Он до сих пор ничего не знает, и, думаю, уже ничего не узнает. А Феклу стали звать ее вторым именем, в честь ее бабушки Макрины. Она дала обет не выходить замуж, хотя к ней и сватались. А теперь она уже диаконисса, как ты видел.
- Но разве диаконисса не может выйти замуж… потом, как весталка? – спросил Каллист с надеждой.
Кесарий поглядел на него и ничего не ответил. Каллист устыдился собственной глупости.
- Но это еще не всё, что я хотел тебе рассказать, - неожиданно продолжил Кесарий.
+++
…Черноволосый юноша в сопровождении раба вошел в бедную гостиничную каморку и остановился у двери, переводя дыхание.
- На самом верху, это, вестимо, третье жильё! – проворчал раб. – А лестница-то, лестница – голову расшибить можно! Как вы спускаться-то будете, господин Кесарий? С ногой-то вашей?
- Как-нибудь справлюсь.
Кесарий, сильно хромая подошел к простому не застланному ложу, медленно снял с себя плащ, бросил его на потрескавшееся дерево и почти упал сверху.
- Вот эти деньги, значит, вам на корабль до Александрии, - деловито продолжал раб, доставая из-за пояса кошель. Батюшка вам изволил дать.
- Да, вплавь мне теперь никак, - проговорил Кесарий. Раб пропустил мимо ушей его ядовитое замечание и продолжил:
- Тут только-только на проезд, не извольте тратить. А за гостиницу эту я за два дня заплатил, а на третий день уж и корабль подойти должен. А больше денег мне вам не велено давать.
- Я всё понял, - ответил ему Кесарий, закрывая глаза. – Принеси мне воды… и хлеба.
Раб нескоро вернулся, неся кувшин с отбитым горлышком.
- А хлеба они бесплатно не желают давать, - извиняясь, добавил он.
- Так ты бы им заплатил! – воскликнул Кесарий, с трудом отрываясь от кувшина и закашлявшись.
- Так денег нет, барин, - печально ответил раб. – Батюшка ваш у меня за каждую драхму отчёта спросит… Я всё за гостиницу отдал, за два дня, а еду они завтра вам обещали дать, вы уж потерпите. И на том спасибо, что хоть комнатка-то отдельная…
- Да, спасибо им всем, - отрезал Кесарий, осушив кувшин с теплой, горьковатой водой. – Эй, куда ты? – встревожено окликнул он раба, взявшего свой тощий дорожный мешок и направляющегося к двери.
- Не извольте гневаться, молодой барин, мне епископ Григорий, батюшка ваш, приказал в тот же день в обратный путь отправляться незамедлительно! – залопотал раб, падая на колени. – Иначе под бичи пошлёт…
Кесарий прерывисто вздохнул и закрыл глаза.
- Что ж, ступай, - сказал он неестественно спокойным голосом. – Как дойти до пристани, не узнал?
- Узнал, как же! – радостно вскричал раб, снова подхватывая вещевой мешок. – Прямо по дороге, а у бани – направо и вниз! Прощевайте! Да хранят вас Сорок Мучеников! – последние слова он прокричал уже с лестницы. Дверь, повернувшись на несмазанных петлях, со скрипом закрылась.
Когда топот ног раба стих, темноволосый юноша свернулся на своём жёстком ложе и в отчаянии закрыл лицо руками. Плечи его затряслись от рыданий. Быстро и внезапно наступила летняя ночь, и луна мертвенным светом озарила его скрюченную в углу каморки фигуру с неестественно выпрямленной ногой…
+++
На лестнице раздались громкие, уверенные шаги.
- Не заходи с факелом в комнату, Агафон, - послышался весёлый мужской голос. – Если он уже уснул, то мы его разбудим и испугаем. Он достаточно пережил и без этого!
Дверь скрипнула. Кесарий, полупроснувшийся, с радостью приподнялся, тщетно пытаясь сесть на своём жестком ложе.
- Дитя моё, Кесарион! – высокий мужчина в тоге бросился к юноше, обнимая его и прижимая к груди. – О, сколько же ты пережил! Но теперь всё позади, я с тобой!
- Отец, отец! Я знал, что это всё неправда… что ты просто должен был так вести себя, потому что ты – судья и епископ… ты не бойся, я всё понял… я люблю тебя, отец! – шептал юноша, целуя шею и руки вошедшего, но вдруг луна мертвенно-жёлтым светом осветила сумрак, и Кесарий издал вскрик, полный ужаса и отчаяния:
- Нет! Прочь! Ты – не мой отец!
Не отдавая себе отчёта в том, что он делает, он оттолкнул Василия-ритора и упал ничком на ложе, содрогаясь в рыданиях.
- О, дитя моё, Кесарион! – прошептал горестно Василий, садясь рядом с ним на скрипящее, рассохшееся ложе в комнатушке дешёвой гостиницы. Он осторожно взял юношу за руку, щупая пульс, и покачал головой, потом коснулся лба Кесария.
- Ты весь горишь в лихорадке… ты ранен… святые мученики… О, Григорий, что ты наделал! Что ты сделал со своим Ипполитом! «О лучший сын, о благородный сын!» (*)
_____
(*) Слова Тесея из трагедии Еврипида «Федра». Ипполит прощает своего отца Фесея, ставшего причиной его смерти.
______
- Простите меня, дядя Василий, - опомнившись, проговорил Кесарий. – Мне снилось, что отец… Нет, это был всего лишь сон и более ничего.
- Кесарион! – промолвил Василий. – С какой радостью я назвал бы тебя своим сыном! Я ничего не знал… прости меня.
- Это просто судьба-Тюхе, - ответил горько Кесарий.
- Нет судьбы, мальчик мой! – воскликнул Василий-ритор. – Есть лишь человеческая глупость и злоба.
И он снова прижал Кесария к себе, а Кесарий обнял его.
- Но достаточно разговоров, Кесарион! – воскликнул Василий. – Мы сейчас отправимся на другой постоялый двор. Там прекрасные комнаты, выходящие в сад – я всегда останавливаюсь там, когда приезжаю в Тарс.
- Вы следовали за моей повозкой, дядя Василий? – прошептал Кесарий, вытирая слёзы.
- Да, дитя моё. Но полно, хватит разговоров! Агафон! Ребята!- обратился он к рабам. – Отнесите Кесария на руках вниз, и устройте поудобнее в моих носилках. Я спущусь следом.
Он достал флягу и сделал с наслаждением несколько глотков - в комнате запахло фигами и абрикосами.
- Жажда замучила, - шутя, пожаловался он Кесарию. – Что-то последнее время пить хочется – сил нет. Да ещё до ветру бегаешь постоянно. В судах выступать – просто беда! Врач говорит – я на солнце перегрелся. Должно пройти к осени.
…
- Какие это были прекрасные дни, Каллист! – проговорил Кесарий, вставая на ноги. Его шрам в вечернем сумраке был почти незаметен. Сирийцы пели на веслах. Они входили в родосскую гавань.
- Василий-ритор сам ухаживал за мной, нанял врача, чтобы вылечить мою рану – ведь отец выбросил меня из дома, отправив в Александрию совсем больного. Мы гуляли в саду, разговаривали, он заказывал повару мои любимые лепёшки с тмином – откуда только узнал? И потом, когда пришёл корабль в Александрию, и мы простились, он долго махал рукой мне с берега. Мне до сих пор всегда кажется, когда я отплываю на корабле, что там, в толпе, Василий-ритор, машет мне одной рукой, а в другой руке у него – фляга с отваром из абрикосов и фиг… Он умер осенью, очень страдал перед смертью… я тогда не понимал, что у него за болезнь… а потом, когда он умер, получил письмо от тёти Эммелии… у него был диабет, понимаешь, Каллист…
Каллист кивнул. В ушах у него стоял голос Фессала, отвечающего урок по трудам Аретея Каппадокийского:
- Диабет – удивительная болезнь, не частая среди людей, при которой плоть и члены словно растворяются, становясь мочой. Природа этой болезни, так же как и водянки – холодная и влажная. При этой болезни, очевидно, поражаются почки и мочевой пузырь, ибо больной никогда не прекращает мочиться, при этом мочеиспускание его непрестанное, подобно тому, как льется струя из открытого водопровода. Природа этой болезни – хроническая, и требуется длительное время для ее формирования, но, когда болезнь полностью сформировалась, дни пациента сочтены; ибо растворение плоти очень быстрое и смерть скорая. Более того, жизнь отвратительна и мучительна. Жажда неутолима; больной пьет неимоверное количество жидкости, которое, однако, не соответствует огромному количеству мочи, ибо мочи выходит больше; и никто не может прекратить жажду больного или его постоянное мочеиспускание. Ибо, стоит им воздержаться от питья, рот их запекается, а тело иссыхает; у них начинается тошнота, беспокойство и жажда, подобная жжению; и вскоре жажда палит их, как огонь…
- После этого я решил изучать медицину, - произнёс Кесарий.
Они причалили к земле.
продолжение - http://www.proza.ru/2013/01/31/20