Он уже начал терять зрение. Тяжёлый многолетний труд филёра в любую погоду - дождь, снег, ветер и зной скрутил когда-то железное здоровье. Болезненно ломило в коленях и ступнях, вены чудовищно выпирали своими синими узлами на распухших ногах, кости ныли теперь уже круглые сутки. Острая временами боль сковывала сердце, отдавала в левой руке и тогда в го-лову приходили невесёлые мысли - а зачем ему нужно было всё это? Романтика? Теперь же другие ориентиры - деньги, деньги и ещё раз деньги. Любыми путями, чаще всего грязными.
Под такой неторопливый аккомпанемент он любил отдыхать в центре боль-шого города, на скамейке в небольшом парке напротив старинного здания, где ещё с царских времен располагался городской банк.
Майское солнышко согревало его седую голову, свежий ветерок с реки отгонял бензиновый душок переполненных улиц, мысли чётко печатали пройденные страницы его жизни.
Город он знал намного лучше других. Его феноменальная память мгновенно раскручивала любой маршрут, безошибочно пробираясь по лабиринту улиц и проходных двориков, стройплощадок и парков, сквозным подьездам и тунелям. Казалось, он уже навсегда запомнил ритм работы заводов, фирм, магазинов и более веселых мест - кабаков, дискотек, ночных кафе. Многих, очень многих людей в этом миллионном городе он знал в лицо, по походке и без запинки мог сказать откуда и куда идёт тот или иной человек в любое время суток. Со своего любимого места, с этой удобной скамьи вот уже пять лет он словно продолжал контролировать ритм городской жизни и держал его в рамках дозволенного.
К вечеру ветер стал холодным и он решил, что пора вставать и идти домой. Встать для него была большая проблема. Ноги! Но встав, ещё мог долго то-пать, переваливаясь с боку на бок. Со стороны намётанному глазу было сразу видно, наш брат идёт, топтун! Вроде медленно, но всюду успевает - и к трам-ваю, хоть входит последним, и в огромную вертушку-дверь столичного уни-вермага и улицу пересечь прямо перед носом стартующего автотранспорта...
Вот и сейчас, вставая и морщась от боли, привычно периферийным зрением охватил часть площади перед собой и тут же профессиональное чутье уловило в городском пейзаже какой-то сбой, диссонанс. Его глаза зафиксировали аритмию в вечернем потоке людей, уже направлявшихся из дверей своих учреждений домой. Сбоку, прижавшись к стене, словно пропуская человеческий поток, стояли четверо молодых мужчин. Трое в длинных плащах, один с большой сумкой. Самый высокий из них, в тёмной куртке направился на другую сторону площади, туда откуда был виден вход в сберкассу. Подойдя к микроавтобусу, припаркованному метрах в двухстах, он поднёс руку ко рту и что-то сказал, посмотрев в сторону своих компаньонов. Осмотрелся и сел за руль. Тройка подозрительных людей быстро пересекла улицу и направилась к этой же сберкассе, находившейся на углу. Филёр уже заледеневшими руками быстро набирал по хенди номер дежурного:
- Это бывший 10-ый, быстро на 5-ый, - и уже открытым текстом, - с группой захвата. Там четверо. Слабеющим голосом /опять от волнения зажало сердце/ добавил, - я возле Макдоналса, мне бы скорую.
Небольшая горстка людей окружила в парке врачей скорой помощи. Руку лежавшего держал крепкий мужчина средних лет и говорил:
- Оклемался, ну и хорошо! Врачи говорят ничего серьёзного, спазм головных сосудов, не сердце. Не знаю как тебя и благодарить, вроде не на службе давно. Пойдёшь учить молодежь. Ты ещё нужен.
Щёки филера порозовели. Долгие годы он мечтал об этой фразе.
Врачи, оказавшие помощь, ехали в больницу и удивлялись, - откуда в наше время такие сердобольные люди взялись, да ещё много их и как будто из-под земли!