Он снова покрутил головой, как же так, ведь всё могло быть исключительно иначе.
Синел рассвет.
Постель так нагрелась от тела, что он сбросил прогоревшее в нескольких местах одеяло, вновь, словно уйдя под воду, хлебнул изрядный глоток спёртого воздуха и закурил.
Что же получается, она кинула его на чувства, забрала с собой его сон и исчезла, растворяясь в мегаполисе.
Чёртовы сигареты, он силился прокашляться и сплюнул коричневую взвесь на клочок пятнистой газеты.
Он и полюбить-то успел неумело и завораживающие реснички видел вблизи мельком, и то, когда она наклонялась вперёд, чтобы по-змеиному прошептать его имя.
В темноте её чёрные глаза было практически не видно, он лишь ловил дикий блеск зрачков, хватая губами губы.
- Как целуешься! Ты ещё губы съешь,- смеялась она, и смех её шарил по углам эхом и утихал.
Она приготовила ростбиф, а он, вегетарианец по своей натуре,не знал, как отказать.
- Вегетарианец, но мясо,- снова этот шныряющий по углам смех.
Вообще трудно представить, что она ушла, ведь от неё пахло фиалками и весной.
За окном шипели метели.
Скрипели рамы,жалобно плача от ветродуя.
Её шубка, как шкура животного, распласталась на кресле.
Она пела по-французски, изредка смачивая пересохшие губы мокрющим язычком.
Бултыхалось в бокале «Божоле», и она большими глотками иссушала богемское стекло.
А потом, он даже не заметил, когда точно, испарилась в ночь.
- Ой, что-то голова закружилась... и укатилась,- проверяя углы громко рассмеялась она.
Он помнил этот смех, такое ощущение, что ему, смеху, было не вырваться из комнаты.
Снова закурил.
И снова мокротный кашель сдавил горло.
- Не придёт, - так казалось ему, ведь прошло уже пара дней.
А он как в трубу крематория выдыхал белёсый дым и ждал.
Синел рассвет.
Солнце прорвало горизонт и он лопнул алым маревом.
Вдруг пространство комнаты пронзил звонок.
Звонить было некому.
Углы комнаты ловили эхо.