На студии звукозаписи оказался случайно, по логике схожей со странствиями Человека-без-имени среди выжженных прерий в бесконечное эпическое никуда. Москва выплюнула меня из пасмурного июньского утра в районе Останкино прямиком к солнечному зазеркалью Земляного вала, где множество витрин дублировало небо.
Ты отправилась со мной к вящему удивлению, что явилось следствием долгих уговоров. Мы совершили переход сквозь ущелья унылой Москвы, чтобы навестить друга детства. Символическая цель, дабы вырваться в лето. Оказавшись у друга, мы шумно пообщались на его крошечной кухне, под крышей старинного дома, подливая в беседу пенный напиток. Потом мы с тобой опять поссорились и ты уехала к себе домой одна. Как и собиралась. Проводив взглядом твою возмущенную спину, скрывшуюся в подземном переходе, я прибился к другу и компании. Они направлялись в студию дописывать новый диск о троице бывших конфедератов, ставших бандой головорезов.
Перед уходом наружу я долго мерил экзотические шляпы друга и по случаю лета, мне приглянулась соломенная. Но мне она не досталась. Глянул на его седеющую бороду, соломенную шляпу поверх бритого черепа, умильные очки и выдал:
- Давно с Кубы, Хэм?
- Я и сейчас там…
Старые львы в прежних утехах. Тяжесть лет не давит на нас и нам снова по двадцать с небольшим. По-крайней мере, пока в жилах кипит алкоголь.
Мы на студии, спрятанной в подвале одного из гигантских типографских зданий, создающих отталкивающий Савеловский неуют. Дети подземелья… Подвал напоминает кишечник мертвого дракона.
Подготовка к записи подразумевает и сервировку походного стола. Пишется только вокалист, поэтому, остальные благодушно расслаблены.
Сэм сетует на свою возлюбленную барышню – она недопустимо развязна и вспыльчива с ним.
- Не парься, бабы – всего лишь бабы… - изрыгает немыслимую мудрость чертановский мулат, Даня.
Ловлю себя на том, что не возражаю против этой досужей банальности. Возможно, мне пора вспомнить о себе и перестать жить чужими проблемами. Это не очень вкусно выглядит, но я рискую однажды подняв голову, увидеть вокруг себя пустыню. Чего там, я уже ее вижу…!
Я брел по кишечнику дракона в поисках сортира, напевая из вновь услышанного и корча рожи. Все светилось внутри меня и вокруг. Мне было уютно даже здесь – в гулкой пустоте широких, мрачных и обшарпанных коридоров. Их зловещую атмосферу разбавляли разноцветные улыбки многочисленных граффити. Я потерял вход в студию и немало послонялся по лабиринту, кое-где задержался, разглядывая наскальную живопись современных творцов. Пиво начинало выветриваться, обдавая язык засухой и жаром, я решил, что пора, все-таки, найти студию и догнаться.
Мне так грустно разочаровываться в тебе все больше и больше, детка… Когда наступил тот день, что смыл все краски чудесного самообмана или убил нечто настоящее - уже не помню. Отчего я упорно наделяю мифическими качествами женщин, которые ими не обладают? Мне дано немногое, но умение разбираться в людях – уж точно и при этом лоб мой вечно разбит известным садовым инвентарем. Не понимаю… Ты заметила, что мы давно перестали узнавать друг друга ближе, тратя время на выяснения, кто и каким тоном сказал что-то и в какой манере другой на это ответил? Обгладываем худосочные косточки этих жалких придирок, сосем их безжизненный сок, догоняясь на крайняк друг другом. Истязаем себя и свои, без того недевственные души. Все ушло в слова. Хотя, вначале и было слово, никто не мог предположить, что оно перекрючится в этого вертлявого мутанта по имени демагогия… Слово рассыпалось в брызги словечек, в пакостный ручей, поток обвинений, лавину ненужных и разрушительных споров.
Прямо по коридору, заставив меня с почтительным страхом вжаться в жухлый кирпич, проносятся всадники в рваных пыльных накидках. Видимо, в погоне за более достойным смертником. Они каждый раз преследуют кого-то, но не меня – даже обидно…
Женщины... Идеал хозяйки... Тепло, уют, горячий борщ и толстая жопа впридачу. В определенной степени, женщины меня отныне раздражают. Хотя, я всегда и в любых откровенных мужских разговорах защищал их особую ментальность, право на самобытность и отрицал разделение людей по половому признаку. Но существуем мы явно параллельно, не смотря на постоянное условное или глубокое взаимодействие. Одни истощены напрасными поисками полноценного оргазма, далекие воспоминания о котором мешают спать, любить себя и окружающих. Но не стоит отчаиваться - однажды, какой-нибудь куцый мужичок подарит им пару минут подзабытого восторга. Но и крепиться тоже следует - ближе к 50 у них будет еще меньше поводов любить мужчин, это умение присуще настоящим женщинам, коими они сами себя все реже считают. Хотя, я не сторонник однозначных оценок - это примитивно. Все понятия условны и относительны. Порывы души и плавильный котел разума – это не точные науки. Какой могла бы ты быть? В каждом человеке разбросаны эдакие маячки, определяющие его сущность. Например, ты любишь книги, хорошее кино и дом. Любишь путешествовать и познавать мир. Снова и снова открывать его заново. Ты, как и я - веришь и не хочешь быть одна. И легкость… Не легковесность, а именно легкость. Мудрость пастыря сквозь улыбку иронии. Нет! Опять не то… Пошло и банально… Все равно мы любим тех, кого любим… Невзирая на очевидные плюсы и пугающие минусы. Заискрило и все – пиши пропало…
Заодно вспоминаю и когти одиночества, за которое я принял лютое похмелье. Когда чувство брошенности и вины накрывает канализационным люком. Когда та, к которой маточно и фатально привязан олицетворяет собой весь мир, который больше не с тобой. Одиночество есть всегда, когтей у него нет - вполне себе милый зверек без кожи. Он живет у меня дома под диваном. Трусливый и жалобный. В общем-то, это я и есть. На днях я его зажарил на вертеле прямо посреди своей комнаты. Как он жалобно скулил, пускал слезу из больших оливковых глаз, называя меня носорогом! Но, до чего ж нежнейшее мясо! Как трансденциально поедать собственную плоть! И потом, какой же я носорог? Ты меня всегда называла крокодилом! Будто, я и правда бесстрастный хищник… И лью слезы умиления, раскусывая людей пополам. А жизнь… Это всего лишь тусовка, вернее – всегда тусовка. Будь то форум в Давосе или пьянка на моей кухне с голыми негритянками… Как и любовь – все чаще и все больше – обычная дружба организмами… До любви не доходит, а хочется. Чтоб до рвоты, чтобы жгло, а не липло…
В любом творчестве есть нечто вечное, что и является настоящим искусством. А есть лубок, попса, что искусством являться не может. Музыка для ног, кино для поп-корна, макулатурное чтиво... Так и любовь...
Я умею развлекаться и легко относиться к реальности, но я всегда стремлюсь на территорию мысли. Все вышеперечисленное - мишура, часть повседневности… Кулинария, физиология. Но есть и то, что выше будней, некие постоянные величины… Вот так опять и любовь…
Возвращаюсь в студию и догоняюсь на этот раз водкой. В который уже раз слушаю хит про коварных янки и благородных конфедератов… И каждый раз с дрожью удовольствия. В студии появилась шикарная девушка в сопровождении двоих модно и дорого одетых парней. «Янки!» - мелькнула догадка и я обшарил ремень на джинсах в поисках кобуры с кольтом.
- А какова ваша роль во всем этом, - придвигается шикарная ближе.
- Никакой роли - просто живу на свой страх и риск, мадемуазель…
Она очень хороша собой и я размышляю, насколько она недоступна, такая же модная и дорогая, как и ее спутники-янки. Или наоборот - готова раскрыться волнующим цветком во всем бесстыдстве чувственного буйства. Аж лепестки разлетятся!
- Интересно побывать в такой компании хотя бы раз… Вы согласны? – она вежлива и благожелательна. А я - пьян и невежлив.
- Этого мало… - отвечаю.
- А Вас не устраивает один раз?
- С вами? я бы сказал - хотя бы один… - она отодвигается от моих срамных слов на другой конец дивана и с негодованием льет сок мимо стакана. Не радоваться нам жизни в унисон. Все от невозможности изменить этот странный мир. Исцеляюсь смехом в промежутках между всепониманием и растерянностью.
Модные янки, пошептавших с шикарной барышней, окружают меня, стиснув зубы и хрустя сжатыми кулаками. Потасовка вышла слишком театральной, чтобы запечатлеть ее для вечности.
Где ты? Где все, когда мне хорошо или когда хреново? Там, за кирпичными стенами, в своих запрограммированных жизнях и длинных кухонных беседах об их запрограмированности. А я в убежище среди друзей-головорезов из спагетти-вестернов, окутанный песнями и в очаровании добрых напитков… Мы сами всадники, люди без имени, только мы ничего не предвещаем и ни за кем не охотимся. Мы просто живем и пестуем в до сих пор детских душах невидимую из старых подвалов без окон, щемящую синеву недосягаемых горизонтов… Скоро мы выйдем наружу, оседлаем коней и поскачем по опасным прериям. Жаль, малышка, что в этот момент, когда мы пропадем из виду, ты опять будешь в своем мире и снова на другой планете…
И все-таки, я видел всадников, меня рвало в клочья от когтей как его там – не важно, похмелья или одиночества. Что понятия одной категории. И зверек без кожи, волшебно оживший и вновь нарастивший отъеденное мясо, храпит под моим диваном. Но кому это интересно, если это больше неинтересно даже мне?
Мы разбрелись кто-куда пьяными тропами, как в финале вестерна – перед появлением огромных красных букв "THE END", когда несколько друзей-сообщников, поделив добычу, разлетаются в разные стороны просторов под эпическую музыку и неестественные для современного кино звуки выстрелов. А их резвые кони поднимают столбы пыли...
Мне же, как водится, хочется компании и продолжения. Не смотря на вновь открывшееся равнодушие к плотским желаниям и раздражение женщинами в целом – направляюсь в апартаменты. Все по законам жанра: после салуна - в бордель. За философскими спичами допить необходимую для сна дозу. В борделе тихо и сонно в столь предрассветный час. Две полуголые дивы едва слышно шелестят вокруг меня, подливая виски, массируя шею, усаживая на широченную постель, поглаживая по спине с фальшивой заботой. У них множество рук-щупалец и они успевают совершать ими любые необходимые действия. Прикосновения их щупалец отвратительны, но слова их на редкость ясны и близки. Скорее всего, они говорят то, что я хочу услышать, отрабатывая вознаграждение. Или я слышу именно то, что хочу... Они обхаживают меня особенно бережно – ведь они уже поняли, что я не стану заставлять их делать возмутительные вещи. Я больше никого не хочу. Даже тебя. Мне для этого вздумалось быть влюбленным, а эту болезнь, эту мороку придумали поэты, мечтатели-девственники и романтичные проходимцы. Я не хочу любви, которая рассыпается древней амфорой при первом прикосновении будней. Мне бы алмаз на ладони, неподвластный резцу огранщика, жемчужину, хрупкую на вид, но твердую, как слово НЕТ… Измазавшись красной икрой (ее бусинки я дома отковыривал от штанов) и не допив свой бокал, покидаю сцену к обоюдному удовольствию. Раннее летнее утро уже игриво блестит струями из поливальных машин. Мне предстоит встретить новый день, а я даже не знаю, что увижу за умытым окном. То ли руины брошенного ранчо, заросшие сорняком, где гуляют зловещие тени, и стынет напряжение, предвещающее фатальную перестрелку, то ли пронзенный острыми лучами сад, где мы с тобой, как мне грезилось, воровали черешню в несуществующей реальности.
Мой предсказуемый девиз странника - «и все, и ничего - одинаково ценно», грубо высечен на бицепсе индейским ножом. А настоящий путь - это узкая тропа над пропастью, где я один и никто никогда не протянет руку, когда мой конь фатально оступится. Вот это мне точно подходит! Слава конфедератам! Бойтесь меня зверьки без кожи, скачите прочь всадники в рваных накидках!