Глава двадцать первая
НЕЗАВИСИМОСТЬ В ЗАВИСИМОСТИ
Если Литва, Латвия и Эстония, получив независимость, начали строить свою жизнь, резко отбросив почти всё советское, которое большинству коренного населения было неприемлемо, если не сказать ненавистно, то совершенно по-иному обстояло «строительство капитализма» в Республике Беларусь, или Беларуси, как теперь стало называться новое государство в географическом центре Европы и одновременно на её политическом востоке. По существу, после объявления о независимости и
суверенитете в новой стране ничего не изменилось, никаких попыток радикально изменить что-то в привычном и устоявшемся укладе политической и экономической жизни не происходило. Даже после выборов в высший законодательный орган власти и смены его коммунистического руководства государственная политика по
существу не изменилась. Было много разговоров, были и отдельные радикальные предложения по строительству нового государства, в частности от депутатов – представителей общественного движения «Белорусский народный фронт», но они вызывали лишь жаркие и бесплодные споры в Верховном Совете. Подавляющее большинство депутатов, а также правительство были не способны к самостоятельной государственной работе.
Система советской власти была выстроена таким образом, что не допускала самостоятельной работы на всех уровнях власти – от районной до республиканской включительно. Ясно, что самоуправлению в такой системе власти места не было, и о нём даже не упоминалось в политическом словаре. Всё законодательство отдельно взятой союзной республики было построено по московским лекалам, никаких особенностей
национального менталитета они не предусматривали, за мелкими исключениями: государственные символы, национальный язык, да, разве что, шестнадцатилетний брачный возраст девушек в южных республиках. Притом что совершеннолетие на территории Союза было единое – 18 лет. Всё же остальное: как работать, что строить, в каких приоритетных направлениях развиваться экономикам республик, сколько чего производить, как, наконец, жить – всё диктовала Москва. Ослушаться голоса Москвы означало
снятие с должности руководства республики с потерей для него всяких перспектив. Белоруссия, как советская республика, была образцом исполнения воли Москвы, хотя и не без отдельных «шалостей», весьма скоро замечаемых всевидящим московским оком. Поэтому, оказавшись в независимости, и старое, и новое руководство Беларуси не смогли преодолеть синдром зависимости от Москвы и оказались не способными на решительные меры по переустройству, как самой власти, так и экономики. Всё делалось с оглядкой на Россию и по её примеру – что-то корректируя, что-то копируя.
Позже многие политологи утверждали, что Беларусь имела великолепные стартовые возможности для значительного рывка вперед. И это соответствовало действительности. Даже если бы эти возможности были использованы на пятьдесят процентов, то и тогда страна могла вырваться далеко вперёд от бывших республик Союза. Вместо этого начали «восстанавливать прерванные экономические и хозяйственные связи» с Россией, то есть
возвращаться к доперестроечной экономике, назад к советскому социализму. И это, видя, что экономика России рухнула, что никто и не собирается реально её восстанавливать в том же формате, что собиралась делать Беларусь. В России возникли реальные хозяева ключевых секторов экономики, которые не хотели и уже не могли иметь ничего общего с обанкротившейся экономикой бывшего СССР.
В Беларуси наступило время безудержной инфляции. Ни одна из бывших советских республик не знала таких темпов инфляции столь продолжительное время. Это была расплата за упущенное время и совершенно непрофессиональное управление экономикой. По крайней мере, было упущено целое десятилетие на то, чтобы научиться не оглядываться на «старшего брата», как называли тогда Россию, хотя, повторяюсь, исторически было бы вернее говорить «большого брата».
Вот такое трудное десятилетие прожили мы, которое называют теперь «лихие девяностые».
Лихими мы сделали их сами, потому что не знали, что и как надо было делать.
В марте 1990 года я сменил место работы. Большие проектные институты разваливались на глазах. Заказов к концу восьмидесятых годов стало так мало, что едва хватало на треть от общей численности сотрудников института. А их к этому времени было более шестисот человек. И объёмы работ продолжали снижаться. Люди уходили из института – кто куда. Как правило, в частную торговлю, редко – во вновь организованные кооперативы или творческие мастерские. Таких кооперативов было не так уж и мало, но выживали немногие – те, в которых были высокопрофессиональные проектировщики.
Меня пригласили в стремительно расширявшийся минский филиал Государственного специального проектного института МВД СССР, ставший затем самостоятельным проектным учреждением МВД Беларуси.
Дело в том, что в ходе перестройки была подвергнута ревизии европейскими неправительственными организациями по соблюдению прав человека, в том числе и заключённых в исправительных учреждениях, а также сама система исполнения наказаний в СССР. Организации эти хоть и неправительственные, но влияние на политику европейских государств они имеют огромное. По существу, именно неправительственные организации формируют политику в демократических государствах, и это очень выгодно: с одной стороны, в политике могут участвовать представители
широких слоёв населения, а с другой – не расходуется бюджет на такую большую и важную работу. Позже к вопросу о состоянии мест лишения свободы в СССР, и в том числе в Белоруссии, обратились и правительства ведущих европейских государств. Так вот, оказалось, что наши условия содержания заключённых в исправительно-трудовых колониях, следственных изоляторах, изоляторах временного содержания, тюрьмах не соответствуют международным стандартам, принятым соответствующей международной конвенцией. А такие учреждения, как лечебно-трудовые профилактории – ЛТП – и вовсе являются незаконными.
Советский Союз жил по своим законам и стандартам и чихать хотел на многие международные конвенции. Что уж говорить о заключенных ГУЛАГа, а позже и о «самой справедливой» советской системе исполнения наказаний? Если уж на воле не хватало жилья, люди ютились в бараках, то с какой такой радости «зек» должен иметь «свои» шесть «квадратов» камеры или спецобщежития? То-то и оно!
И начались поездки высокого милицейского начальства в европейские тюрьмы и колонии с целью ознакомления с условиями содержания и системой исправления нарушителей законов европейских стран, таких, как Германия, Голландия, Бельгия, Франция. В общем, знали, куда ехать. Но, побывав там и вернувшись к себе домой, долгое время пребывали в шоке от увиденного. Поняли, что такого из наших «зеков» дождутся разве что пожизненные, только что севшие на этот срок «с молодых юных лет». Но, тем не менее, правительство и высшее милицейское начальство издало несколько постановлений, приказов и положений о нормах содержания заключённых в ИТК, СИЗО, ИВС, существенно улучшавших условия содержания и «зеков», и подследственных.
Необходимо было начать большую работу по переустройству огромного количество исправительно-трудовых колоний, следственных изоляторов, изоляторов временного содержания и других учреждений пенитенциарной системы, чтобы хоть немного приблизиться к европейским требованиям.
Естественно, начинать надо было с проектирования.
Такой вот получился частный случай на фоне общего упадка проектного дела в Беларуси, когда были востребованы проектировщики. Понятно, что у руководства проектного учреждения был широкий выбор проектировщиков, и выбирало оно, разумеется, лучших.
Получился в итоге небольшой, примерно около ста человек, проектный институт. Его назвали специальным проектным учреждением. Это такая особенность советской милиции – прибавлять некой загадочности обычному делу: специальный! – и сразу у слушающего пропадает всякое желание лезть с расспросами, а сообщающему прибавляет значительности и боязливого уважения.
Мне довелось обследовать многие учреждения системы исполнения наказаний. Мало кому из гражданских лиц пришлось побывать в стольких тюрьмах, не будучи при этом «зеком». Не знаю, гордиться этим или печалиться. Но того ужаса и беспредела среди заключенных, что и как показывают в многочисленных сериалах, видеть не приходилось. За высокими заборами, оснащёнными современными средствами инженерно-технической укреплённости и сигнализации, – мышь не проскочит – находятся в большинстве своём нормальные люди, несущие свой крест по своей воле или по
милости прокуроров и судей – это кому как выпадет случай. Также не встречались мне и вертухаи-надзиратели, от одного вида которых стынет в жилах кровь. Нормальные люди, выполняющие свою неблагодарную работу. И всё же, не надо думать, что там, за заборами и решётками нет ничего страшного. Страшно. И очень. Страшно представить здесь себя таким же, как эти, в основном, молодые
мужчины, вынужденные проводить свои лучшие годы в этом замкнутом глухими заборами четырёхугольнике, в котором предусмотрен минимум того, что даёт возможность человеку казаться человеком. Этот минимум тщательно спланирован и жёстко контролируется. И это может продолжаться годы и десятилетия, в результате которых человек становится получеловеком. Страшно сознавать, что вот ты, свободный человек, ходишь среди
получеловеков, посматривая на них свысока, – это возникает непроизвольно, независимо от твоего «высокого» сознания – вроде бы занят хорошим делом, которое должно улучшить пребывание этих людей в заключении, но оно, это твоё дело, в итоге направлено не на благо, а против него, – эти люди не должны выйти отсюда, прежде чем им позволят. Но вся система исправления такова, что в подавляющем большинстве случаев она направлена на «отсидку»
нарушителя закона «от звонка до звонка», если он не «встал на путь исправления». Встать на путь исправления в заключении не так-то просто. Далеко не все, попавшие в «зону», обладают стальным характером и твердой верой в справедливость закона, которая – справедливость – зачастую не соответствует сущности и назначению закона. Увы, это имеет место быть. И в таких случаях на первое место выходит привычка. Разумеется, ко всему
привыкаешь. Иначе человек просто не выжил бы в условиях, которые противны человеческому существу. Но с другой стороны, привыкание порождает другого человека, точнее, получеловека, который уже не может существовать в прежней, уже другой для него среде, которая является привычной и приемлемой для абсолютного большинства представителей рода человеческого и
представляющейся этому большинству свободой. Выйдя на волю, такой получеловек не находит себе места в новой для себя среде, которая, как это ни странно для него, была привычной для него когда-то. Отсюда и повторные «ходки в зону». Вспомните многочисленных «маугли», выловленных в джунглях Индии, или где там ещё, которым пытались вернуть человеческий облик и адаптировать к человеческой среде обитания – не получилось. Не так ли, как джунгли, уродует людей и наша, советская по форме и социалистическая по содержанию, пенитенциарная система?
В поздние перестроечные и постперестроечные времена количество граждан, попавших по какой-либо причине в эти «джунгли» резко увеличилось. Беларусь вышла на третье место в мире по относительному количеству заключённых в расчете на сто тысяч жителей. Сажать в тюрьмы наше законодательство предписывало всякого, кто в малейшей степени нарушил его. Несоизмеримость наказания со степенью нарушения закона привела к тому, что исправительных учреждений стало не хватать. В срочном порядке
началось переустройство исправительно-трудовых колоний (ИТК), а также ряда бывших военных городков, освободившихся после вывода многих войсковых частей в Россию, в исправительно-трудовые колонии различных степеней режима. Разумеется, в условиях галопирующей инфляции средств на европейские тюремные апартаменты не хватало. Наши тюрьмы вернулись к тому состоянию, в котором они пребывали в начале перестройки, и радужные перспективы европеизации их переместились в неопределённые будущие времена.
Эти мои строки ни в коей мере не претендуют на научный анализ и соответствующие ему выводы, но одно с твердой уверенностью позволю себе утверждать: наша пенитенциарная система, равно как и предшествующая ей система определения наказаний, вышли из шинели Дзержинского, памятник которому украшает один из бульваров в центре Минска и заботливо опекается властями, и продолжает свято беречь и развивать «революционную целесообразность» в пику юстиции, то есть справедливости. Поэтому мы – не европейская страна, хотя так кичимся тем, что находимся в центре Европы. Увы, бытие в этом «центре» почему-то не определяет сознание. Прадедушка Маркс что-то упустил в своём всесильном и верном учении. Может, я и не прав, но мне так кажется.
Проработал я в Специальном проектном учреждении без малого одиннадцать лет. Это были мои лучшие годы в проектной работе. Здесь я начал с должности начальника Электротехнического отдела. Без ложной скромности, но со слов моих коллег по отделу, скажу, что это был лучший проектный отдел из тех, в которых они когда-либо работали. Пришедшие в институт новые люди взбодрили и рабочую, и моральную обстановку в институте, создали здоровый, дружелюбный климат, в котором максимально раскрываются творческие возможности каждого человека. В такой обстановке, люди, не способные на такой уровень работы и взаимоотношений с сотрудниками, чувствовали свою несовместимость с таким коллективом и уходили из него сами. Большая заслуга в становлении этого коллектива
принадлежала начальнику института Соловьёву Александру Ивановичу. Думаю, что не я один отзовусь о нём добрым словом. Это был руководитель от Бога. Он достоин был гораздо большего, в отличие от тех, кто рвался к высшим должностям в верхних эшелонах власти страны, имея за душой очень небольшие способности, зато заоблачные амбиции. К слову, такие как Александр Иванович, совершенно не рвутся к власти, предпочитая хорошо делать дело там, где бы они не оказались, и окажись они
на месте тех, кто дорвался до власти ради самой власти, не сомневаюсь, что страна сегодня была бы далеко впереди той, что мы имеем сегодня. Вот в этом состоит драма страны и трагедия её жителей – в отсутствии у лидеров разумного сочетания профессионализма, человеческой порядочности и амбициозности.
Впрочем, может, это вещи несовместные, как гений и злодейство.
Работа в таком коллективе приносила удовлетворение. Во-первых, потому, что тематика работы была необычной, разнообразной и требовала широких знаний и, скажем так, напряженной работы ума. Во-вторых, в тех экономических условиях, в которых оказалась новоиспечённая независимое государство, зарплата нам выплачивалась регулярно, и, по сравнению с развалившимися сплошь и рядом проектными институтами, была «достойной». Первые два года мы носили советские деньги домой мешками. Инфляция была сумасшедшая,
Наша зарплата обесценивалась, едва мы успевали приносить её домой. Может, поэтому, когда получил однажды очередной «мешок», пошёл прямо с ним в гастроном. К тому времени что-то начало появляться в магазинах, но по так называемым коммерческим ценам. Для советского человека они были заоблачными.
Большинству покупателей было непривычно не то чтобы покупать – видеть такие цены. Поэтому в магазинах хотя и бывало полно народу, но покупателями их назвать было нельзя – они были созерцателями. Зато в том же гастрономе можно было увидеть на прилавке такие продукты, которые и в доперестроечные времена не всегда можно было «достать», например, говяжьи языки. И вот я увидел это гастрономическое чудо и решил потрясти покупкой свою семью и, в первую очередь, конечно, жену. Это был – ну очень большой язык! Процесс его покупки мною заставил
созерцателей гастронома замереть в изумлении. Ну, по крайней мере, тех, кто находился у мясного отдела. И вот я еду домой общественным транспортом, держа в одной руке полиэтиленовую сумку с деньгами, в другой – такую же сумку с говяжьим языком. Никому до меня нет дела, меня не грабят по дороге – криминальная обстановка в независимой стране пока ещё спокойная. Дома содержимое моих сумок вызывает бурный восторг у детей и сдерживаемое огорчение у жены. Впрочем, огорчались мы не долго. Зато язык мы ели долго и с удовольствием.
На втором году независимости в стране появились свои денежные знаки. Назвать их деньгами было трудно. Назвали их недоумевающе-снисходительно «зайчиками». И было за что. Впервые в истории денежного обращения на дензнаках в качестве отличительного изображения были использованы изображения зверей. Это, кстати, не первое белорусское чудо: в пятидесятых годах двадцатого века на государственном флаге Белорусской ССР наши партийные мудрецы
поместили орнамент, какой обычно вышивали деревенские женщины на рушниках, решительно нарушив этим орнаментом законы геральдики, о которых, скорее всего, они ничего не знали. К тому же в случае с первыми белорусскими деньгами был ещё один казус: достоинство купюры не соответствовало указанному на ней номиналу. Так, купюра номиналом в один рубль, на которой был изображен заяц, отчего белорусские деньги
и прозвали «зайчиками», на самом деле обладала достоинством в десять рублей, три рубля – в тридцать, пять – в пятьдесят и т.д. Это приводило к ужасной путанице при расчётах. Особенно наглядно это было видно в магазинах. Смешно и печально было наблюдать, как из-за чьей-то тупости люди попадали в дурацкие положения, Многие, особенно пожилые люди, так и не привыкли к такой мудрёной арифметике до самой первой деноминации рубля в десять раз. Тогда номинал и достоинство пришли в соответствие, но путаться начали теперь уже те, кто привык к первоначальным
расчётам. В общем, принцип Акули*) был и остаётся весьма характерной особенностью бытия независимых белорусов. И если уж продолжить эту грешно-смешную тему, то грешнее всего она проявлялась в законодательных актах самых разных уровней. От местного – до государственного. Не успевал какой-нибудь законодательный акт вступить в законную силу, как вдогонку ему мчался следующий с изменениями и дополнениями, да ещё по нескольку раз, отменяя и дополняя ранее принятые изменения.
Законодательный акт обрастал таким количеством изменений и дополнений, что разобраться в нём могли разве что только опытные юристы. Такая же картина имела и имеет место и в техническом нормотворчестве. По роду своей работы, особенно, когда я начал работать в должности главного инженера проекта, мне приходилось изучать и пользоваться большим количеством нормативно-технических документов (НТД). Первое время, а это, примерно, лет пять-шесть независимости и суверенитета, в проектировании мы пользовались советскими общесоюзными НТД. Это были хорошие документы, редко когда вызывавшие вопросы, практически не допускавшие двойного толкования, и самое главное – взаимоувязанные. Но вот началось собственное нормотворчество в области технических нормативных правовых актов (ТНПА), призванных заменить прежние НТД. И сразу же – по принципу Акули*).
*) - Акуля, что шьёшь не оттуля?
- Так я ещё пороть буду!
(Прибаутка)
Однажды, заметив очередной «ляп» в выпущенном и утвержденном ТНПА, я не выдержал и позвонил в государственную организацию, разработавшую этот документ. Изложив свои замечания по документу, некоторые положения которого противоречили другим действующим документам, я поинтересовался, как долго ещё будут продолжаться такие «ляпсусы», на что научный руководитель, ответственная за разработку подобных документов, раздражённо заявила мне: «А что вы хотите? У нас такое законодательство!»
Нет, я понимаю, что она хотела сказать этой фразой. Но то, как она сказала, отражало уровень нормотворчества и в этой организации, и всех остальных по восходящей. Вопросов больше я не задаю, хотя по-прежнему считаю качество белорусских ТНПА в области строительного проектирования очень низким. Остаётся надеяться, что со временем появится новая генерация высококлассных специалистов, в том числе и проектировщиков, имеющих за плечами также и
практический опыт работы, из которой выйдут грамотные составители нормативных документов. Это относится и к другим областям нормотворчества. В советское время мы жили на всём готовеньком. Всю нормодокументацию генерировала Москва. Долгое время, если не сказать, по сей день, наши творцы законов добросовестно переписывали или корректировали бывшие советские
или уже российские законы. Некоторые из белорусских законов буквально слово в слово повторяют российские. Говорят, – это из-за унификации законодательства Союзного государства. Может быть... Только что-то государство это всё больше виртуальное, чем реальное. Ну а с нормотворчеством, я думаю, рано или поздно получится. Научатся.
Помимо основной работы в этом замечательном проектном учреждении мне пришлось два срока – шесть лет – возглавлять профсоюзный комитет института. Мы входили в профсоюз работников госучреждений. В начале девяностых были приняты новые законы о профсоюзах, о предприятиях, о коллективных договорах, ряд других законов, регулировавших трудовые взаимоотношения – все они давали широкие права трудящимся, но по привычке или по незнанию мало кто пытался воспользоваться этими новыми правами.
Особенно в таких профсоюзах, как профсоюз госслужащих. Что греха таить, в госслужащих чаще всего ходили «свои люди» – родственники, знакомые, родственники и знакомые «нужных» людей – и эти люди были довольны тем, что они сидят в таких структурах, им больше ничего и не надо было. Мы же работали реально. Мы выполняли огромные объёмы работ, сопоставимые с приличным проектным институтом советских времён. Не важно, что нас было всего около сотни человек. Работа была налажена так,
что проектному институту советских времён для её выполнения понадобилось бы в три раза больше людей. Поэтому основной задачей профсоюзного комитета стала задача повышения заработной платы сотрудников института. Министерство внутренних дел – это бюджетная организация, и вот в ней появилось подразделение, желающее работать на хозрасчёте. Интересно, кто бы это позволил такое каким-то проектировщикам, о которых и слышали-то редкие милиционеры.
Пришлось много ходить по кабинетам различного уровня, постепенно подбираясь к кабинету самого министра, – только с его подписью могло быть направлено письмо в Министерство труда и социальной защиты с предложением по улучшению оплаты труда в проектном учреждении. В конце концов удалось расчётами доказать и Министерству труда, что проектировщики бюджетный
хлеб даром не едят, более того, экономят огромные бюджетные средства, которые могли бы уходить на оплату заказов тех объемов проектирования, которые мы выполняли. Только тогда для проектного учреждения были введены повышающие коэффициенты на оплату труда, учитывающие особый производственный характер его работы. Это было заметное достижение отдельно взятой профсоюзной организации в истории профсоюза работников госучреждений. Во всяком случае, прецедентов не было.
Говорят, жизнь – как матросская тельняшка. Так же, как и отдельный человек, коллектив переживает различные полосы или фазы в своём развитии. Они могут быть светлыми или тёмными, соответственно, удачными или неудачными, – в зависимости от обстоятельств, роли отдельных личностей в коллективе и много чего другого, что обычно не принимается во внимание, но имеет большое влияние, как на человека, так и на коллектив в целом. Ну, вот звёзды так сошлись, попробуй, объясни это. Лет десять над нами светило солнце: на работу шли, как на праздник, – это без преувеличения. Хорошо работали, умели хорошо и отдыхать.
Незабываемы остались поездки на выбор площадок под объекты проектирования и строящиеся объекты, как и вечера отдыха в институте. Но всему приходит конец. Ушёл на другую работу начальник Александр Иванович Соловьев, подросли многие специалисты – нашли соответствующую работу, благо опытных проектировщиков стало днём с огнём не сыскать. Да и зарплата уже перестала устраивать многих. Инфляция в стране съела все наши добытые в нелёгкой борьбе коэффициенты. Заработная плата упала ниже ста долларов.
Двадцатый век подходил к концу – на дворе стоял декабрь двухтысячного года. Увы, я уже был к этому времени пенсионером. Но таковым я себя не ощущал. Внутреннее состояние призывало к деятельности, требовало выхода в другой, новой области деятельности. Опять же, в жизни человека всё складывается тогда, когда он к чему-то готов. То есть он имеет определенный багаж знаний, жизненный опыт и способность соединить то и другое в новой области деятельности.
В конце девяностых годов в Беларуси начали образовываться частные компании в новой для страны области информационных технологий. Как всегда было в Советском Союзе, в постсоветских странах также опаздывали с новыми технологиями. И не будь в той же Беларуси «вшивых блох» , благодаря которым информационные технологии начали стремительно развиваться и внедряться буквально во все области человеческой деятельности в стране, вряд ли можно было сегодня говорить о ней, как о стране с заметным техническим прогрессом. Именно из офисов частных компаний шагнули информационные сети в
государственные учреждения и предприятия, резко повысив и уровень управления, и производительность труда. В свою очередь, широкое использование информационных технологий и громадных объемов информации, обращающейся в сетях, потребовало разработки невиданных доселе мер защиты информации от целого ряда отрицательных воздействий на неё, как преднамеренных, так и непреднамеренных, но способных привести даже к катастрофическим последствиям, скажем, в экономике или финансовой сфере государства.
Вот в эту новую для себя область – безопасность информации – я и ринулся в свои шестьдесят лет.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/30/1359