Глава девятнадцатая
СОВЕТСКИЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ
Специальным решением ЦК КПСС Белоруссия должна была превратиться в основного в Союзе поставщика мясомолочной продукции. В республике развернулась интенсивная мелиорация земель Полесья, там же предусматривалось строительство крупных животноводческих комплексов. Перед республикой была поставлена задача производства в кратчайшие сроки только мяса свыше одного миллиона тонн в год, что составляло около десяти процентов от всего намечаемого к производству мяса в СССР.
Для того, чтобы строить такое количество сельскохозяйственных предприятий нужен был проектный институт, который занимался бы проектированием только агропромышленных предприятий. Институт, в котором я работал, уже не мог один справиться с таким огромным объёмом проектирования, как в жилищном, так и в агропромышленном секторах сельского строительства. Он превратился в огромного проектного монстра, и это не могло не сказываться на сроках и качестве проектирования. В высших руководящих кругах республики было решено выделить из этого института сектор агропромышленного проектирования в самостоятельный проектный институт, подчинив его Министерству сельского хозяйства БССР. Москва разрешила – институт был создан.
Открывались интересные перспективы, как в плане работы, так и в плане улучшения жилищных условий. Последнее было немаловажным обстоятельством в пользу перехода в новый институт, что я и сделал спустя некоторое время после раздела старого института.
Потому что к этому времени в моей жизни произошли большие изменения.
Спустя три года после моего ухода от Галины я развёлся с ней. То, что я не вернусь к ней, было мною решено один раз и навсегда, когда я уходил с небольшим чемоданчиком июньским утром из «березового рая» на виду у всего посёлка. Конечно, люди по-разному оценивали мой поступок, но в одном мало кто сомневался: этот обратно не вернётся. В чём я не могу упрекнуть себя, так это в том, что я никогда никому, в том числе и себе,
не давал повода усомниться в том, что изменю своё решение и тем самым кого-то подведу. Так было принято в той среде, в которой я рос, и чему позже учился сам на собственных ошибках. Развели нас только с третьего раза, так как в то время в кодексе о браке и семье не был четко прописан порядок расторжения брака и суд мог сколь угодно долго откладывать расторжение брака, считая, что возможно примирение между супругами. Так и получилось в моём случае.
Суд очень агрессивно был настроен против меня, чему, конечно же, способствовала моя супруга. Не учитывалось судом то, что мы не живём совместно, более того, в разных городах, и не ведём общего хозяйства уже более полутора лет – всё это суд игнорировал и дважды давал срок примирения по шесть месяцев. Но чем убеждённее становилась Галина в том, что я вернусь к ней, тем убеждённее становился я, что никогда к ней уже не вернусь. Тут нашла та ещё коса на тот ещё камень. В итоге на третий раз нас развели. «Самому гуманному суду в мире» понадобилось два года, чтобы убедиться, что данный брак восстановить нет возможности.
Все эти три года я жил в том же доме на Коммунистической улице у Ларисы Ивановны, с которой мы очень подружились. По правде говоря, то, как опекала меня моя хозяйка, мне порой не нравилось. В её глазах я был олицетворением порядочности. Но ведь и порядочному человеку позволительны поступки, не чуждые ничему человеческому, иначе такой человек рискует превратиться в скучного и совершенно неинтересного человека. Разумеется, что такие поступки не должны сотрясать основы порядочности.
Впрочем, Лариса Ивановна была очень умна и понимала, наверно, что и как должно быть в молодом человеке, поэтому не донимала меня нравоучениями, лишь только просила: «Деточка, вы не делайте так больше...» – это когда приходилось пару раз возвращаться «с дружеской попойки», да ещё и довольно поздно. Случалось это, правда, по большим праздникам, которые отмечались коллективно, в институте – тогда это было обычным явлением. Тем не менее, Лариса Ивановна доверяла мне абсолютно, и со своей стороны я очень ценил её доверие и никак не злоупотреблял им.
Случилось, однако, так, что года через полтора после моего поселения у Ларисы Ивановны вдруг объявилась в её доме моя всё ещё законная супруга, и пока я был на работе, она сумела очаровать мою хозяйку. Я, кажется, уже упоминал, что Галина могла «нагнать туману» и убедить первого попавшегося слушателя в том, в чём она хотела, и с ней легко соглашались на первых порах. Так случилось и с Ларисой Ивановной. Она начала меня уговаривать наладить отношения с Галиной. После нескольких таких попыток я заявил Ларисе Ивановне, что если она будет настаивать на примирении, то я вынужден буду съехать из её дома. Она перепугалась и больше не настаивала. Но через год
повторился приезд Галины, и опять в моё отсутствие – я был в командировке. Не смотря на то, что я просил Ларису Ивановну не принимать никого из тех, кто искал встречи со мной, без меня, она всё же позволила Галине побывать в моей комнате под предлогом того, что последней очень уж хотелось посмотреть, как живет «дорогой ей человек». Бедная старушка не отказала. Когда я обнаружил, что из шкафа пропала часть моих бумаг, в том числе записок, писем, мне таки пришлось уйти от доброй старушки на другую квартиру. Она очень переживала, но ведь я же её предупредил...
И вот, наконец, трёхлетний разрыв в наших с Галиной семейных отношениях был официально признан и закреплён документально. Я получил статус «одинокого мужчины» и теперь мне легче было устроиться с жильём. Так мне казалось, по крайней мере.
К этому времени за нарушения в предоставлении жилья «ушли» на пенсию директора института, а вместе с ним ушли и обещания скорого получения жилья многим сотрудникам. Зато при новом директоре была налажена очередь на получение жилья, прекратилась раздача квартир по личному желанию директора и вне всякой очереди, но и вместе с тем уменьшилось количество
выделяемого министерством жилья институту. Шансов скоро получить отдельное жильё одинокому человеку оказалось очень мало. Дело в том, что в институте работало много приезжих молодых одиноких женщин, привлечённых перспективой быстрого получения жилплощади, а также направленных на работу выпускников учебных заведений, большей частью, опять же, девушек, которым по закону полагалось предоставление жилой площади организацией, принявшей выпускников на работу. Поэтому очередь на однокомнатные квартиры была довольно большая.
Здесь стоит рассказать о том, что учётом нуждающихся в жилье и распределением его среди очередников в Советском Союзе занимались профсоюзные комитеты организаций. Решение профкома обжалованию не подлежало, поскольку решение принималось коллегиально, простым большинством. Директор лишь согласовывал решение профкома, если были соблюдены все правила при распределении жилья. Правила, которыми руководствовались члены профсоюзного комитета, предусматривали, как меры поощрения очередников, так и меры наказания их, в зависимости от многих
причин: успешности в работе, активной общественной деятельности или, наоборот, взысканий по работе, нарушений трудовой дисциплины. Например, попадание на институтскую Доску почёта в течение двух лет было хорошим аргументом в пользу досрочного получения квартиры. И, наоборот, выговор за нарушение трудовой дисциплины или, не дай Бог, бумага из милиции о нарушении претендентом на жильё правил «социалистического общежития» или общественного порядка,
а то и вовсе о попадании его в медицинский вытрезвитель, – отодвигала мечту о жилье на несколько позиций в очереди. Принимая во внимание подобные обстоятельства, можно было кому-то заслуживающему «дать» квартиру получше или чуть большей площади, чем стоящему перед ним в очереди, или даже обойти квартирой впереди стоящего, если у того имелись какие-либо нарушения, предусмотренные правилами. Разумеется, это вызывало
у обойдённого резкий протест, но таковы были правила. Конечно, никому из членов профкома не хотелось наживать себе врагов из-за таких решений, но они, хоть и редко, но были. Протестующими бывали, как правило, люди, которые меньше всего радели об общественном благе, работали, чаще всего, тоже не очень рьяно, но стойко защищали своё убеждение: всем одинаково и строго по очереди.
Если говорить о моём положении, как очередника на жильё, то предпочтительных шансов у меня было всё же больше, чем у многих соискателей, находившихся в очереди впереди меня. Доска почёта мною была обжита, общественная жизнь во мне бурлила: дошёл до того, что стал членом профкома, отвечавшим за культурно-массовую работу. На этом поприще с помощью энтузиастов создания в институте вокально-инструментального ансамбля («Песняры» положили начало моде на ВИА чуть ли не во всех крупных организациях Белоруссии) добился покупки дефицитнейших импортных установок для ансамбля – усилительной и ударной. В институте начали проводиться вечера и концерты по праздникам в том самом зале, в котором позже выступал Владимир Высоцкий. Опять я начал писать сценарии вечеров, привлекать институтские таланты на сцену – в общем, было интересно не только мне.
В личной жизни через полгода после развода произошло событие, которое также повысило мои шансы на получение жилья: я женился. К этому времени я жил уже в общежитии, в котором жили сотрудники проектных институтов системы Госстроя БССР. В основном это были одинокие, уже не «молодые специалисты», но сохранявшие этот статус без кавычек, и дожидавшиеся своей очереди на получение отдельной квартиры. Дожидаться можно было сколь угодно долго, но если кто-то из обитателей общежития женился или выходил замуж, то процесс получения квартиры резко ускорялся. Разумеется, женился я не затем чтобы быстрее получить квартиру. Пришла любовь. И только она стала гарантом нашего союза: спустя тридцать восемь лет я с таким же восторгом и любовью смотрю на свою жену… Вот что значит – уловить свою женщину... Впрочем, об этом лучше написать роман. Но ещё целых полтора года нам пришлось жить в разлуке: жена – в Москве, я – в Минске. Ей надо было оканчивать институт, мне – получать квартиру.
Про «квартирный вопрос» в Советском Союзе исписаны горы бумаги во всех мыслимых жанрах. Вряд ли я добавлю чего-нибудь нового в разрешение этого вопроса. Но всё же вставлю свой «пятак». Сводится он к тому, что жилищное строительство в СССР было очень дёшево. Подумайте сами: ну, стало бы государство, даже такое любвеобильное к своему народу, как советское, строить бесплатно жильё своим гражданам, если бы это строительство было дорогим? Да ни в жисть! Вот. А в эпоху строительства социализма
всё было дёшево: стройматериалы, древесина, металлы, энергоресурсы, а главное – рабочая сила. Стоимость квадратного метра жилья, разумеется, не в домах «сталинского ампира», а обычных, с потолками в три метра высотой, даже не «хрущоб», вполне соотносилась со средней зарплатой по стране в довоенные ли, послевоенные ли, годы. Но ведь зарплата средняя была очень низкая! Она должна была быть в два-три раза выше той, что получали советские люди.
И если бы так было, то не надо было «бесплатно» раздавать жильё людям. Они бы покупали его у государства, раз уж по системе социализма только оно могло строить и никто больше. И всё было бы справедливо: государству от каждого – по способностям, государство каждому – по труду, и каждый себе – по возможностям. Покупай, хоть однокомнатную квартиру, хоть пятикомнатную, дальше будешь разбираться, что с ней делать.
Только зачем это самому справедливому государству на земле? Критерий справедливости в этом государстве: справедливо то, что принадлежит государству. Квартиры-то государство нам не давало, оно давало нам распоряжение, разрешение на проживание в государственной квартире. В известных случаях оно могло нас и выселить из них. Зато, каким мощным рычагом
управления своими гражданами, из множества других, овладевало при этом государство! И сколько при этом злоупотреблений чинили государственные чиновники самого разного уровня! Вот в «сталинских» домах квартиры лично раздавал отец всех народов товарищ Сталин. Унизительные письма от «заслуженных», «народных», академиков, героев, лауреатов шли потоком в правительство и лично вождю с подобострастными просьбами, а часто и с жалобами на то, что вот такой-то получил квартиру в доме на Котельничской набережной, а он же, это.., не того.., не по заслугам ему: у меня ж на один орден больше и вообще.., я ж Вас намного горячее люблю, самый дорогой Иосиф Виссарионович!
Любил Вождь такие письма. Улыбаясь, ставил резолюцию красным карандашом: «Просьбу удовлетворить». Вот и на местах часто начальство лично решало, кому, когда и какое дать жильё в зависимости от степени приближённости к начальственному телу. И продолжалось это всё время, пока существовала советская система распределения при всех вождях коммунистической партии и советского народа.
Но были и примеры иного рода, когда руководитель не вмешивался в процесс «социалистического распределения», впрочем, контролируя его, как и положено руководителю. Таким руководителем, очень интеллигентным, был новый директор института, Владимир Эдуардович Соколовский.
В моём случае «квартирный вопрос» решился весьма оригинально, без малейших нарушений «социалистической законности». Очередную трёхкомнатную квартиру профком начал предлагать на заселение двумя очередниками: первый по очереди (а это была только что образовавшаяся супружеская пара сотрудников) заселяет две небольших комнаты, следующий, одинокий, – одну, побольше. Тогда ещё можно было заселять квартиры двумя семьями: правила заселения допускали подобное. Желающих на эту комнату среди одиноких молодых женщин (а именно они составляли верхнюю часть очереди) не нашлось. Все, вплоть до моей очереди, отказались письменно от такого варианта, требуя только отдельную квартиру.
Дошло предложение до меня. Я согласился. Через месяц мы, не заселяясь в эту квартиру, разменяли её на две: двухкомнатную и однокомнатную. Вот так, «лёгким движением руки» моя комната в «коммуналке», так и не ставшей ею, превратилась в однокомнатную отдельную квартиру. Все, кто отказался от комнаты, были в шоке. Но врагом я никому не стал – всё было законно. Вот так и получилось, что своё первое – не служебное – жильё я получил не только через три года, а даже спустя пять лет после того, как оно было обещано. Впрочем, знающие люди мне говорили, что получилось не так уж и плохо.
И действительно, неплохо. Мы не прожили и полгода вдвоём с женой в своей квартире, как у нас родился сын. Надо было думать о новой квартире.
И когда мне поступило предложение перейти во вновь созданный институт, я незамедлительно это сделал. Снова меня поставили в очередь, уже на расширение жилой площади. Опять избрали в профсоюзный комитет налаживать культурно-массовую работу в коллективе, «нагрузили» должностью нештатного лектора при райкоме партии, «выдвинули» в редколлегию стенной газеты, а фактически её редактором, хотя формально редактором был член партии, который только и делал, что напоминал мне о том, что пора выпускать следующий номер газеты. Правда, заметки в газету «выбивал» из сотрудников, но обрабатывать их приходилось мне.
Вот о роли партии в жизнедеятельности института.
На первых порах в новом институте было более трёхсот человек. Членами партии из них были человек восемь, не более. Как всегда было у советских коммунистов, при создании новой организации, особенно перспективной, «сверху» пристраивали «своих» людей на «тёпленькие» местечки, и у этих людей под кожей был «зашит» партбилет, который гарантировал им это местечко на долгое время. Уровень их компетентности в том деле, которым они должны
были руководить, значения не имел: партбилет давал такое право – руководить тем, о чём понятия не имеешь. Так повелось у коммунистов со времён революции и изменить такой подход к делу они то ли уже не могли, потому что это стало хроническим явлением, то ли просто не хотели, потому что это стало партийной идеологией.
Как бы там ни было, но вот такие люди, исключая, правда, директора и секретаря партбюро, бывших из числа сотрудников «материнского» института, составляли руководящую и направляющую силу в отдельно взятом проектном институте. А так как райком партии требовал от парторганизации выполнения спущенных ей планов партийной работы, то парторганизация, будучи сама не в состоянии делать то, что требовал от неё райком, привлекала так называемый «беспартийный актив», который и вывозил на своих
плечах эту работу. Разумеется, актив этот как-то поощряли: грамотами, преимущественным правом получения путёвки в санаторий, если кто-то из актива вознамерится поправить пошатнувшееся здоровье, правом подписки на собрание сочинений – редко действительно «дефицитных» авторов, – книгами советских писателей, не пользовавшихся спросом в книжных магазинах, ну и, наконец, партбюро могло замолвить слово за своего активиста, чтобы оно легло в копилку его бонусов при распределении жилья.
Конечно, не ради всех этих бонусов я организовывал концерты, читал лекции в трудовых коллективах Советского, потом и Московского районов Минска, выпускал стенгазету, участвовал в рейдах добровольной народной дружины, опять же, в спортивных соревнованиях.
Ну, жизнь такая была!
Иначе – что, кроме работы?
Работа – вот что составляло смысл жизни советского человека. «Трудовые будни – праздники для нас!» – ежедневно пело Всесоюзное радио и Центральное телевидение. Получалось, что за исключением субботы и воскресенья, да и то не всегда, – по
субботам часто проводились «субботники», как на отдельно взятом предприятии, так и во всесоюзном масштабе, на которых в авральном порядке «доделывались» незавершенные в срок работы, проводилась уборка территорий и много чего другого, – у советских людей была не жизнь, а сплошной праздник. И вообще: «Труд в СССР есть дело чести, дело доблести и геройства».
Так сказал товарищ Сталин, а товарищ Сталин знал, что говорил. Он воплощал в жизнь завет предыдущего вождя, товарища Ленина, который был убежден в том, что «мы придем к победе коммунистического труда». Естественно, что все последующие коммунистические вожди столь же ревностно следили за тем, чтобы советские люди не оставались без «коммунистического труда на благо Социалистической Родины». Трудовой энтузиазм масс стал мерилом благонадёжности к политике партии и правительства, но отнюдь не гарантией благополучной жизни. И все вроде были заняты созидательным трудом: выполняли и перевыполняли повышенные обязательства, подтягивали отстающих, которых оставалось всё меньше и меньше, составляли личные планы работы на месяц, квартал, год, на что уходила уйма времени и столько же мучительных усилий, – воз был «и ныне там».
Ближе к середине семидесятых годов в Минске стал заметен дефицит многих промышленных товаров, а также начал сокращаться ассортимент продуктов в продовольственных магазинах. Причины для этого были, как внутренние, так и внешние, если брать город Минск, как отдельную административную единицу, точнее, как столицу Белорусской Советской Социалистической республики.
Внутренние причины заключались в резком росте численности населения города – Минск стремительно перешагнул полумиллионную отметку и неудержимо начал набирать жителей едва ли не со всего Советского Союза, чтобы так же успешно преодолеть отметку в один миллион своих жителей. Естественно, как и в любом громадном деле, запланированном партией, процесс приращения населения Минска страдал типичными для таких планов недостатками, происходившими от недальновидности, а точнее, от непрофессионализма идейных вдохновителей социалистического
строительства. Город захватывал земли близлежащих деревень, сельские жители становились городскими, то есть превращались в потребителей тех продуктов, которые совсем недавно производили сами, и часть из которых продавали на рынках города, благо он был недалеко. Продуктов на рынках города стало меньше, и цены на них начали расти. В магазинах продуктов также становилось меньше: население росло, продовольственные фонды не поспевали за быстрым ростом населения. Это одна, но главная внутренняя причина того, что начала вырисовываться продовольственная проблема в Минске. Другие внутренние причины были связаны с обыкновенным советским головотяпством и безалаберностью в организации любого дела в интересах масс.
Внешние причины заключались в том, что в других городах Союза снабжение продовольственными и промышленными товарами обстояло неизмеримо хуже, чем в Минске. Москва «спускала» на Белоруссию всё более высокие планы поставок продовольствия в общесоюзный фонд, и республика их выполняла. К тому же в города Белоруссии, особенно в Минск, хлынул поток покупателей не только из близлежащих российских областей, но и из других союзных республик: специально за покупками в Минск приезжали жители Средней Азии и Закавказья.
И тогда мудрые вожди коммунистической партии и советского народа придумали, как улучшить жизнь советских людей. Срочно была запущена пропагандистская машина, заправленная смесью из идеологических компонентов, бывших в употреблении у коммунистов уже долгое время, но слегка модернизированных под конкретную историческую обстановку. Вместо обещанных четвертой Программой КПСС материальных благ, которые должны были «политься полным потоком», со страниц газет, экранов телевизоров, радиоприемников хлынули потоки праведной лжи о том, как хорошо жить в
Советском Союзе и как плохо – на растленном Западе. «Два мира – два образа жизни» – вот лейтмотив небывалой пропаганды, развернувшейся «на просторах Родины чудесной». Уже во многих регионах Союза всё явственнее ощущался продовольственный дефицит, а в некоторых уже забыли, когда в государственных магазинах продавались мясные продукты; уже вызывали тоску выставленные на витринах универмагов советские промышленные
товары на фоне импортных товаров даже из стран социалистического лагеря, а «преимущества советского образа жизни» всё больше захлёстывали советских людей, заставляли верить, что верной дорогой идут товарищи, что сияющие вершины коммунизма сияют всё ярче, а чтобы добраться до них, надо, оказывается, пройти ещё одну стадию – стадию развитого социализма.
Советский образ жизни приносил всё больше проблем и для отдельно взятой советской семьи. Всё труднее становилось купить мясомолочные продукты, а также многие фрукты и овощи: везде очереди. В обед практически весь женский состав института бегом мчался в ближайшие магазины – можно было успеть купить то, что «выбрасывали» в продажу до обеда, иначе после работы купить что-нибудь необходимое из продуктов было уже затруднительно: надо было обежать не один магазин.
С появлением сына в моей новой семье забот по дому прибавилось, а через без малого два года родилась ещё и дочка – моя мечта, тут уж и вовсе света белого не стало. Крутились вдвоём с женой, как только могли. Старался помогать ей во всём, ведь она продолжала учёбу в заочном институте железнодорожного транспорта в Москве уже на стадии завершения, надо было делать дипломный проект. И вот с четырехмесячной дочкой мы едем в
Москву на защиту дипломного проекта. В Москве мы живём у родственников жены. Её дядя со своей женой сидят с нашей дочкой, мы же сдаём последние зачёты перед защитой, вносим исправления и дополнения по замечаниям в дипломную работу, собираем отзывы о ней у рецензентов – всё это в три дня. Не прошло и недели, получаем диплом, и – домой, в Минск.
Дом, где мы жили, был заселен рабочими строительной организации, которая и строила его. Дети их уже подросли, но были и более поздние среди них дети. А у старших детей появились и свои дети. В общем, двор был полон детей самых разных возрастов. Когда я выходил с тазиком детского белья, пелёнок-распашонок, к окнам из квартир прилипали женские лица: для женщин, живших в этом доме, было откровением видеть молодого мужчину, развешивающего детские пелёнки во дворе.
Потом я начал замечать растерянные взгляды мужчин – они начали здороваться со мной. А через некоторое время на площадке для сушки белья уже можно было видеть мужиков, помогающих своим жёнам развешивать бельё. Честно говоря, до анализа всего происходящего не доходило– всё больше жена пересказывала мне то, что ей говорили соседки по подъезду. В этом доме все друг друга хорошо знали, и скоро наша семья стала объектом повышенного внимания всего дома, о чём мы сами и не подозревали
– у нас не было времени на это. Когда дети стали подрастать, у нас не было отбоя от добровольных нянек. Выстраивались целые очереди из девочек десяти-двенадцати лет, чтобы покатать коляску сначала с сыном, потом с дочкой или погулять с ними, когда они стали обходиться без коляски. Когда мы переезжали на новую квартиру, нас провожали многие жители дома и даже со слезами. Хорошие люди.
Приближались очередные, ХХII-е летние Олимпийские игры, которые проводились впервые в социалистической стране, в другом мире, отличном от того, в котором прошли предыдущие двадцать одни. За полгода до открытия Игр случился очередной интернациональный глюк у вождей коммунистической партии СССР. Мало было Кубы, Анголы, Мозамбика и ещё доброй дюжины разных Палестин, Йеменов – получили ещё и Афганистан. Причем, афганистанский глюк был знаковым, сродни тем, что со странным совпадением с периодичностью солнечной активности повторялись у советского руководства, начиная с окончания Второй мировой войны. Так, в 1956 году, спустя одиннадцать лет после окончания войны, советские войска вторглись в Венгрию и подавили
антикоммунистический мятеж; в 1968 году, спустя чуть более одиннадцати лет, советские войска подавили антикоммунистический мятеж в Чехословакии, также оккупировав эту страну; в 1979 году, опять через одиннадцать лет, советские войска кинулись спасать «демократический» режим в Афганистане, стране с глубоко феодальными общественными отношениями, чуждыми даже такой демократии, которая существовала в Советском Союзе. А спустя ещё одиннадцать лет, Актом восстановления независимости Литвы, принятым литовским парламентом, начался распад Советского Союза. Странная закономерность: то ли максимумы солнечной активности так действовали на сознание членов Политбюро, то ли вообще существуют во всём, что составляет смысл бытия, одиннадцатилетние циклы, но вот же – статистика!
Подобные события, конечно же, отбрасывали экономику страны назад, а, следовательно, и отдаляли светлое будущее. Но вот Олимпиада всё же помогла кое в чём и Минску. Предполагалось, что через Минск рванёт с Запада основной поток болельщиков и туристов на олимпийские соревнования в Москве, да плюс ещё в Минске должен был состояться групповой турнир по футболу. Ясное дело, город надо было привести в соответствие уровню
Олимпийских игр. Одновременно с реконструкцией стадиона, где должны были проводиться олимпийские футбольные поединки, строились или реконструировались дороги, новые улицы, жилые дома. Может, поэтому институт начал получать довольно приличное количество квартир и дело дошло до того, что буквально накануне открытия Олимпиады я получил ордер на новую трёхкомнатную квартиру.
Когда я поехал смотреть свою квартиру, то к огромному своему изумлению не обнаружил дома, номер которого значился в ордере. На пустыре, примыкавшем к улице, где строились дома, стоял только один, ещё недостроенный, дом. Рядом с ним трудился экскаватор, копая котлован под следующий дом. Резонно предполагая, что дом, на котором ещё трудились рабочие, и есть тот самый, что в ордере, я обратился к найденному мною прорабу с просьбой посмотреть квартиру. Прораб рассмеялся и сказал, что под мой дом ещё только копается котлован, – вон и экскаватор работает. Да-а-а, подумал я. Вот он, советский образ жизни: ещё
не забита ни одна свая под фундамент дома, а ты уже живёшь в нём. И уже отчитались все «инстанции», вплоть до Политбюро, о том, что столько-то советских людей получили ключи от новых квартир! Впрочем, в январе следующего года я действительно получил ключи от новой квартиры. Два месяца пришлось, правда, самому доводить отделку: подкрашивать, перекрашивать, заделывать щели, где-то подштукатурить, где-то, наоборот, убрать лишнее, переклеивать обои и много чего другого, – и всё это вечерами после работы и в выходные дни. А в марте переехали в новую квартиру.
Несколько лет жизни в новом микрорайоне скрашивались только новой квартирой. Кругом – стройка, а это пыль, грязь, никаких тебе дорог, всё больше мостки, которые то и дело разрушались тяжелыми грузовиками. Инфраструктуры, конечно, никакой. Близко нет ни магазинов, ни почты – ничего из всего того, что составляет среду обитания горожанина. Ведь главное при застройке микрорайона – жилые дома. А жители, заселившись, потерпят, пока построят торговые и общественные здания, школы, детские сады. Иногда терпели и по два, и по три года. Мы своих детей возили в детский сад в центр города в районе площади
Победы четыре года. Им нравилось поначалу. Потом надоело рано вставать и, когда сын через год пошёл в школу, дочку пришлось перевести в круглосуточную группу, так как она не хотела ездить в сад одна, без брата. Но, побыв там двое суток, она категорическим рёвом отказалась от дальнейшего пребывания в ссылке из родного дома, но пошла на компромисс и согласилась ездить каждый день. Вообще же наши дети были очень дружны между собой: никогда не дрались, не соперничали за право быть лучшим у родителей, как это можно часто наблюдать, уступали и заботились друг о друге. И так по сей день, будучи взрослыми и имея уже своих детей.
Мы с женой много времени уделяли детям, особенно жена. Она была полностью поглощена ими, весь мир для неё был – это её дети. Вот уж про кого можно сказать, что большую часть своей жизни она отдала детям и продолжает отдавать внукам. Как я понимаю, из неё вышел бы великий педагог или такой же великий организатор, но вот почему-то избрала профессию инженера. Вот ведь как бывает: у человека явные задатки организатора обнаружились ещё в младших классах школы; разрулить любую ситуацию среди одноклассников лучше её никто не мог, удивлялись
даже опытные педагоги школы, в том числе и её мама, учительница математики. После окончания школы проработала в ней же два года пионервожатой и уже через полтора года получила знак ЦК ВЛКСМ «Лучший пионервожатый». В небольшом городке, где была школа, за время её работы резко снизились случаи хулиганства среди школьников и возросла успеваемость. Перед ней робели, мягко говоря, отъявленные нарушители дисциплины и приходили в школу в пионерских галстуках,
что раньше за ними замечалось только один раз – при вступлении в пионеры. Её мама, видя в ней талант педагога, подталкивала её к поступлению в педагогический институт, но Людмила напрочь отказалась, заявив, что эта профессия ей не нравится. Когда я сейчас спрашиваю жену, не жалеет ли она, что не пошла в педагоги, она отвечает: нет. Я задумывался над таким феноменом и пришел к выводу: если в человеке природой заложено что-то в избытке и этот избыток позволяет ему легко и без напряжения реализовывать свой дар, человек теряет интерес к этому своему
качеству, – ему свойственно прилагать усилия к достижению чего-то неизведанного, совершенствуя себя, и получая от этого удовлетворение. Наверно, так. А как тут ещё объяснишь? С другой стороны, у иного и таланта – кот наплакал, а поставил себе целью «выбиться в люди», и будьте уверены, выбьется. И всю жизнь будет из кожи вон лезть, чтобы хоть чуть-чуть ещё продвинуться, чтоб не отстать «от людей», чтоб хоть чуточку выделиться. Ну, и что лучше?
Конечно, мы вырастили замечательных детей. Но только сейчас понимаем, что растили мы их не для такой жизни, которая сложилась в нашей стране, где процветает «советский образ жизни», основанный на лжи, и оказавшийся «лучшим из того, что было в СССР». Они не умеют лгать и не переносят лжи – им никогда не лгали близкие им люди, они очень доверчивы, не
могут обмануть или не выполнить обещания – их родители были им примером; но они встречаются на каждом шагу с проявлениями несправедливости, лжи и обмана. И они по-прежнему тянутся к своим родителям, инстинктивно ища у них поддержки и защиты. Нет, они не безвольные, не слабые. У них установки жизненные другие, не такие, что ценятся сегодня. Они люди завтрашнего дня и, как их родители, живут, не изменяя себе.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/29/2220