Глава восемнадцатая
ЖИЗНЬ С НАЧАЛА
По паспорту мне уже исполнился тридцать один год. Возраст, в котором князь Андрей Болконский решил было, что жизнь его уже кончена.
Фактически я имел преимущество перед князем Андреем – мне ещё предстояло прожить один год, чтобы иметь право думать так же, как и он.
Разумеется, ни о каких князьях я не думал, когда с небольшим дорожным чемоданом в руках, в котором были только личные вещи, я отправился, куда глаза глядят. Глядели они в родную сторону, поэтому, сойдя с электрички на Павелецком вокзале, я поехал на метро в сторону Белорусского вокзала. Взяв билет на вечерний минский поезд, оставил в камере хранения свой чемодан и отправился бродить по Москве.
Москву я уже полюбил окончательно. И это притом, что Ленинграду в моём сердце было отведено место, в котором он прописался навечно. За семь лет, что я проработал в одном из цехов Центральной станции связи Министерства путей сообщения, я не навещал Москву разве что по тем дням, когда работал в дневную смену. Поездки были по самому различному поводу. Даже всего лишь на один час. Например, сижу над конструкцией очередного радиоустройства, понадобилась какая-то деталь. Ищу в своих запасах – таковой не оказывается. Мигом – на электричку и в Москву, на Пятницкую улицу, в радиомагазин, что рядом с
Радиокомитетом СССР. И даже не в сам магазин, а во двор дома, в котором расположен радиомагазин. Помните, когда в «машине времени» Шурика сгорел какой-то транзистор, Шурик побежал именно в этот магазин, который, правда, закрылся на обед. И вместо дверей магазина перед Шуриком распахнулись полы пиджака одного малого, под которыми он и нашёл то, что ему было нужно. Точно так же, как и Шурик, находили в этом популярном месте всё, что им было нужно, радиолюбители не только Москвы, но и, по крайней мере, окружающих Москву областей...
Была середина июня, самое время буйной зелени. Москва была хороша в ней. Я обошел весь центр города, забирался в те небольшие улочки, в которых не успел побывать, открыл для себя еще больше прелести в их неприметности, без которой Москва – не Москва. Перейдя Красную площадь, вышел на Большой Москворецкий мост, и вскоре как-то само собой оказался на Пятницкой улице. Не преминул зайти в радиомагазин, а затем и во двор, где всегда можно было купить или обменяться любой радиодеталью, посоветоваться, получить любую справку в области радиолюбительства. Это была тусовка радиолюбителей, многие из которых были мне знакомы. И уж если туда попал, то уйти оттуда скоро не удастся. С грустью я покинул этот уголок Москвы.
Побывав во многих любимых местах и простившись с ними, вечером вернулся на Белорусский вокзал.
Назавтра утром я был уже в Минске.
Почему – Минск?
Ведь в Москве было гораздо больше возможностей найти работу, причем такую, что, допустим, в Минске вряд ли тебе предложили бы. В Москве были уже какие-то связи, в ней жили и работали несколько моих однокурсников; было много хорошо относившихся ко мне людей из поселковых, работавших в московских организациях, кто мог бы подсказать, куда пойти работать или дать
рекомендацию при поступлении на работу. Но у меня не возникло даже мысли обратиться к этим людям. Я всё решал сам и всего достигал самостоятельно, никого не напрягая. И, во-вторых, мною двигало чувство: «Вон из Москвы, сюда я больше не ездок!» Возможно, это вызовет улыбку, но что было – то было. Спонтанное решение ехать в Минск имело под собой движущую силу – это было место, где жила моя ближайшая родня: два брата и сестра. Это было инстинктивное движение в родную сторону.
Минск встретил меня совершенно спокойно и добродушно. Даже несколько сонно, хотя был уже девятый час утра. Поразили полупустынные улицы и главный проспект столицы Советской Белоруссии – Ленинский. Никто никуда не торопился, редкие автомобили не создавали того шума, к которому я привык в Москве, лишь вереница автобусов и троллейбусов на проспекте как-то оправдывала назначение главной улицы города. До этого я был в Минске лет шесть назад и немного ориентировался в нём.
Впрочем, особенность Минска и состоит в том, что даже сейчас, когда он вырос в несколько раз, сориентироваться в нём не составляет никакого труда даже впервые попавшему в этот город.
Я никого не предупреждал о своем приезде, следовательно, все мои родственники были уже на работе. Заявляться домой утром к кому-либо из них было бессмысленно.
Сев в один из троллейбусов, решил прокатиться по городу. В Минске еще не перешли на самообслуживание при «обилечивании» пассажиров – это делали кондукторы. Где-то в районе Большого театра (Белорусского, разумеется) спросил кондуктора – приветливую женщину лет под шестьдесят, – как проехать по названному мной адресу. Произошло невероятное. Женщина-кондуктор остановила троллейбус, нажав кнопку-сигнал в кабину водителя, вышла из троллейбуса, позвав меня за собой.
Ошарашенный, я вышел. Она показала рукой куда-то за поворот и сказала: «Вон, деточка, видишь автобусную остановку? Там сядешь на пятнадцатый номер и спросишь кондуктора, куда тебе надо. Счастливо тебе, деточка!».
Я был потрясён, особенно – «деточкой»!
Ни водитель троллейбуса, – тоже женщина – ни пассажиры не проявили ни малейшего нетерпения по поводу этой задержки! Как будто все они были крайне заинтересованы в том, чтобы «деточка» доехал, куда ему было надо!
Я понял, что останусь жить в этом городе.
Похожий случай был с моим участием только в Тбилиси.
Году так в шестьдесят шестом (двадцатого века, разумеется) шестерым самым активным организаторам культурной жизни того самого поселка, откуда я только что уехал, руководитель предприятия пошёл навстречу и предоставил всем им отпуск в одно и то же время. Это был неслыханный акт щедрости руководства предприятия, шедший вразрез с инструкциями и графиком предоставления отпусков: никогда ни до, ни после шесть инженеров не уходили в отпуск одновременно, да еще летом и по путёвкам. Но чего не сделаешь ради искусства, которое – в массы! Итак, три семейных пары отправились по путёвкам в железнодорожный пансионат в Гаграх. Билеты, естественно, полагались им бесплатные. По существовавшим в то время правилам можно было выбирать любой из нескольких официально утверждённых маршрутов движения между двумя железнодорожными пунктами. Мы решили ехать в Гагры кружным маршрутом: Москва –
Грозный – Махачкала – Баку – Тбилиси – Сухуми – Гагры. Останавливались в Махачкале, Баку, Тбилиси – в каждом из них на день, ночью отправлялись дальше. Будучи в Тбилиси, решили попасть на Святую гору, где установлена статуя Мать-Грузия. Сели в какой-то автобус городского маршрута, поехали, как нам показалось, в сторону статуи. В пути обратились к водителю с вопросом, попадём ли мы на Святую гору к статуе Матери-Грузии. Батона водитель, внимательно выслушав нас, остановил автобус – это был небольшой автобусик ПАЗ Павловского автозавода, – открыл двери и что-то по-грузински объяснил пассажирам. Те безропотно вышли из салона автобуса. Мы – за ними. «Нэт, – сказал батона водитель. – Ви астантэсь! Ми поедэм далше». И он
повез нас на Святую гору. Там уже была группа экскурсантов, мы примкнули к ней, узнали историю появления этой грандиозной скульптуры, осмотрели её. Всё это время автобус ждал нас, и когда осмотр закончился, водитель пригласил нас в салон и спросил, что бы мы хотели посмотреть ещё. Мы сказали, что с удовольствием посмотрели бы город, если батона подбросит нас до центра. «Харашё» – сказал он. И добрых два часа возил нас по городу, показывая его достопримечательности.
Наконец, мы, чувствуя уже неловкость – человек всё же на работе, а мы бессовестно пользуемся его гостеприимством, – сказали, что мы теперь уже сами доберёмся до вокзала и приготовились заплатить за необычную транспортную услугу. Надо было видеть его искреннее огорчение! «Вай, сыпрячтэ дэнги! – воскликнул он. – Ви гости Тибилиси, разве гостэй за дэнги прынимают?» Мы были посрамлены, долго извинялись и благодарили представителя этого чудесного народа.
***
Спустя двадцать один год мне снова доведётся побывать в Тбилиси. Это было время начала перестройки. Какой-то общесоюзный журнал – кажется, «Смена», – напечатал поспешный репортаж из биологической лаборатории одного Тбилисского научно-исследовательского института о том, что в этой лаборатории якобы получили чудодейственное лекарство против рака на основе вытяжки из печени черноморской акулы – катрана. Половина Советского Союза ринулась в Тбилиси. Боже, что там творилось! В самом Тбилиси остановиться было негде. Город был забит приезжими, как в войну – эвакуированными. Люди жили даже во дворах. Стоял конец октября, днём было тепло, но ночи были уже прохладными. Во дворах жгли костры. Никто из жильцов домов не возмущался, более того, приезжим выносили одеяла и одежду на ночь, давали чайники, кастрюли для приготовления пищи, а также продукты. Мне пришлось пробыть там три дня.
Шансы купить это лекарство, которое могло бы, как все считали в моей – уже другой – семье, помочь дорогому для нас человеку, приближались к нулю. Все эти дни я жил в доме у грузинских знакомых моих минских знакомых по несчастью в городе Рустави, что недалеко от Тбилиси. Хозяин дома работал таксистом в Тбилиси. Все эти три дня он возил меня в НИИ и по городу по своим знакомым, в надежде, что кто-нибудь из них сможет мне помочь. И за всё это он не взял с меня ни копейки. И сильно обиделся, когда я попытался заплатить ему за всё, ну, хотя бы за то, что набежало по счётчику... Мы расстались со слезами на глазах. Это я к вопросу о настоящих грузинах.
***
Остановился я у среднего брата. Объяснил причину своего приезда. Для него это было неожиданностью, а вот для его жены – нет. Понятное дело: жёны в таких жизненных коллизиях разбираются гораздо лучше своих мужей.
После визитов к старшему брату и сестре, которые также не высказали восторга от причины моего внезапного появления, занялся, не откладывая, пропиской.
Проблема, искусственно созданная самым гуманным общественным строем на земле заботой о благе советского человека, была самым сильным средством сдерживания производительных сил советского народа, его, если хотите, творческой энергии, и была гарантом прозябания этого народа в том месте, где позволяла или указывала ему находиться советская власть. Сколько поломанных судеб, трагедий, нереализованных способностей, может, даже несостоявшихся великих открытий стояло за этой «заботой» о благе народа! И всё же люди находили способы где-то прописаться, как-то устроиться, благо сама жизнь требовала этого. К примеру, развивающемуся предприятию в крупном населённом пункте нужны кадры, неважно, рабочие или инженерные.
В данном конкретном населённом пункте таких кадров нет. Казалось бы, эти кадры можно привлечь оттуда, где они в избытке. Но нельзя. Не положено. Директор этого предприятия – предприимчивый, насколько ему позволяла советская власть, добивается «лимита» на прописку некоторого числа «иногородних», под которое он строит общежитие. Набирает несемейных специалистов, поселяет их в общежитие. Ясно, что редко кто из несемейных – это, как правило, молодые специалисты или малоквалифицированные рабочие – обладает большим опытом работы, следовательно, им ещё надо учиться работе, а предприятие-то должно давать максимум
продукции, да к тому же максимально высокого качества! А как этого достигнешь, когда через год-другой большая часть этой молодёжи переженится или выйдет замуж; для некоторых из этой части уже не нужно будет общежитие, они уйдут с этого предприятия на более подходящую для них работу. Другой части «переженившихся» предприятие вынуждено будет строить квартиры, заселившись в которые эта часть, скорее всего, покинет предприятие, потому что оно пока не в состоянии платить им высокую зарплату – не вышло на запланированный уровень
производительности труда. А как ей повышаться, когда нет стабильности в кадрах, и предприятие вынуждено вновь и вновь идти по тому же кругу с тем же успехом. О какой производительности труда можно говорить, если предприятие на социальные проблемы тратит громадные средства, сопоставимые, а часто превышающие средства на развитие производства. А ведь все эти затраты сказываются на конечной цене и качестве производимого продукта.
Пример Соединённых Штатов Америки показывает: свобода передвижения производительных сил породила ту Америку, которую мы собирались «догнать и перегнать». Никому из советских вождей и в голову не приходило, что догнать и перегнать кого-то невозможно, сидя на одном месте.
Но это я так.
В конце концов, мне не без помощи добрых людей, удалось договориться о прописке в пригороде Минска, и следующим этапом стал поиск работы. Разумеется, с перспективой получения жилья. Сунулся, было, на железную дорогу – я ведь железнодорожник. Встретили с большим интересом, расстались с сожалением: в ближайшей перспективе жилья не предусматривалось.
Точно так же происходило и на предприятиях, привлекавших интересной работой и подходящей зарплатой.
Надо было чем-то поступаться.
На глаза попалось объявление в вечерней газете: срочно требуются связисты на проектную работу! Срочно – это уже что-то. Но – на проектную работу, – это надо еще посмотреть.
В поисках работы я ориентировался на работу, непосредственно связанную с техникой связи, будь то эксплуатация, разработка или исследования, и не был в курсе того, что в то время Белоруссия переживала проектный бум. Оказалось, в республике уже работала целая армия проектировщиков во всех отраслях народного хозяйства. Министерствам было разрешено создавать ведомственные проектные институты, под эту программу министерствами выделялись средства, в том числе на
строительство жилья, им же разрешалось привлекать специалистов на проектные работы со всего Союза. И в очень короткие сроки в республике была создана очень сильная отрасль – проектирование промышленных, сельскохозяйственных и гражданских сооружений с высококвалифицированными проектировщиками. Объёмы проектирования росли, заказы на проекты поступали уже из других республик, проектировщиков требовалось ещё больше.
Вот вам пример того, как можно в чем-то добиться успеха, стоит только сдвинуть с места людей.
Когда я пришел в проектный институт, занимавшийся проектированием комплексного строительства на селе, и предложил свои услуги, меня уже оттуда не выпустили. Устами директора были даны заверения, что жильё я получу в течение одного, максимум, – полутора лет, что перспектива продвижения мне обеспечена и, вообще, карьера тут соскучилась по мне.
Получив такие многообещающие заверения, хоть, если честно сказать, и немножко подозрительные, отправился назад, в Подмосковье, выписываться и сниматься с военного учёта. Удивительно, но управился за один день. Через несколько дней я уже работал в проектном институте старшим инженером-проектировщиком.
Мог ли я предположить, что долгие двадцать лет (пролетевшие, правда, как пуля у виска) посвящу сельскому хозяйству, деревне! Вот уж воистину: от чего ушёл, к тому и вернулся.
Что ж, жизнь вытворяет и не такие «загогулины».
Устроившись с работой, снял неподалёку от проектного института комнату в частном жилом секторе Минска.
Минск представлял собой в середине 1970 года небольшой город, по сравнению с Москвой, в котором, как мне казалось, все знали друг друга. Вся «жизнь города», та, которая представляется всем, рвущимся из провинции в город, в Минске была сосредоточена на главной улице – Ленинском проспекте. Да и то не на всём его протяжении, а на отрезке от площади Ленина до площади Якуба Коласа с частью пересекающих проспект улиц. Здесь можно было встретить всех своих знакомых, если не по вечерам, то по выходным и праздникам – обязательно.
Застраивался Минск, как и все советские города в то время, помикрорайонно, по типу нашумевшего на весь мир московского жилого района Новые Черёмушки. Едва ли не в каждом городе Союза были свои Черёмушки. Удивительно, но в Минске ни к одному микрорайону это название не прилипло. И, конечно, основным и единственным типом домов везде и всюду были типовые пятиэтажками с уродливыми квартирами, получившими впоследствии название «хрущёвки». Справедливости ради, стоит сказать, что очень многие люди, ютившиеся большими семьями в крохотных комнатушках бараков, получали эти квартиры, как хоромы, и они были счастливы, как может быть только счастлив человек – полной мерой неизведанного ранее счастья.
И так было.
В центре же Минска соседствовали дома послевоенной застройки и деревянные частные домики – уцелевшие дома довоенной и даже дореволюционной постройки, а также построенные на скорую руку, и затем многократно перестраиваемые уже после войны. Хорошим примером такого городского пейзажа служила улица Коммунистическая. Начиналась она вычурными домами сталинского ампира, а завершалась кварталом дореволюционной деревянной
застройки с отдельными, построенными после войны такими же «деревенскими» домами. Название «Коммунистическая» ей, в любом случае, подходило: шикарные дома на виду с Ленинского проспекта и жалкие домишки там, на задах, как и всё в коммунизме. А может, если смотреть с другого конца улицы, то можно сделать вывод: вот ведь в каких трущобах жили (то, что еще живут – ничего, потерпят) при капитализме, а вот в каких дворцах живут при даже и не коммунизме, а при социализме. Может, потому и не сгорела в войну эта часть улицы, чтобы возникали такие мысли?
Кругом всё горело, каменные дома тоже, а этот квартал огонь обошёл. Это мне хозяйка моя, в доме которой я снимал комнату, рассказывала. Она заслуживает того, чтобы о ней немного рассказать.
Лариса Ивановна – так звали мою хозяйку, – старушка лет шестидесяти пяти, занимала половину деревянного дома дореволюционной постройки, который ранее принадлежал её отцу, служащему Либаво-Роменской железной дороги. У отца было два дома; второй находился рядом, оба дома образовывали один двор с огородом и общими хозяйственными постройками. На этой улице, которая носила до революции название Михайловская, жило много железнодорожников, в том числе и служивший на железной дороге некто Пётр Румянцев, в доме под номером один которого проходил
Первый съезд Российской социал-демократической рабочей партии – РСДРП. Дом этот таки сгорел в войну, а тот, что нынче стоит на его месте, – это построенный заново по фотографии, и теперь служит Домом-музеем Первого съезда РСДРП. Ну, что на это скажешь: в истории коммунистической партии много и не таких подделок.
Да. Так вот, отца Ларисы Ивановны в тридцатые годы расстреляли, как врага народа. Ещё бы, он же был – поляк! И кому, как не ему, было вредить на Либаво-Роменской железной дороге? Мать же, из обрусевших французов, не тронули, – тогда в агенты французской разведки чекисты редко зачисляли врагов народа. Муж Ларисы Ивановны погиб в войну. Детей у неё не было, зато было много племянниц. Сама Лариса Ивановна была очень воспитанна и образованна, – в семье отца была гувернантка – хорошо знала
польский язык, понимала по-французски, но всю жизнь это тщательно скрывала. Проникшись со временем ко мне симпатией, она впервые об этом рассказала чужому человеку. Я шутил: а если бы узнали, что вы понимаете по-французски – точно бы записали в шпионки. Лариса Ивановна сильно пугалась, и я успокаивал её тем, что сейчас такие глупости невозможны. Она очень боялась
КГБ (она говорила: «энкэвэдэ»), ей даже показалось в первый раз, что я служу в «энкэвэдэ», – мой внешний вид соответствовал её представлению о чекистах. Жила она на крохотную пенсию в сорок пять рублей, которую заработала на должности бухгалтера аж в Министерстве лесного хозяйства. Держала двух квартирантов, доход с которых составлял ещё тридцать рублей. В конце лета-начале осени приторговывала грушами и яблоками из собственного сада – несколько деревьев на трёх сотках – у
овощного магазина на этой же улице. Все её приработки уходили на заготовку топлива на зиму, страховку и налоги. Она была верующим человеком, но по характеру очень живая, остроумная, любила оперу и сама после войны пела в хоре главной (да, пожалуй, тогда и единственной) церкви Минска – рыжие люди вообще жизнерадостны и активны. Ко мне она относилась в высшей степени доверительно. Как
человек верующий, считала, что я ей послан небесами, особенно после того, как, по её словам, я спас ей жизнь. Однажды в рабочее время мне понадобилась какая-то бумага, которую я не захватил, идя утром на работу. Прибежав за ней домой, благо работа была недалеко от дома, я обнаружил Ларису Ивановну лежащей без сознания, Сразу же вызвал «скорую» и кое как привёл хозяйку в чувство – помогли занятия по гражданской обороне. В итоге всё обошлось хорошо, но опоздай я хоть на пять минут и не окажи первую помощь, дело кончилось бы плохо, как мне сказали в больнице. Как тут не поверить в предначертанность Свыше того, что должно произойти! Так что мне повезло с хозяйкой, у которой я прожил почти три года. А можно сказать и наоборот.
Проектная работа увлекла меня. Это работа требует, во-первых, больших знаний не только в предметной области, но и в смежных областях, не говоря уже об общем кругозоре, а во-вторых, проектировщик должен иметь богатое воображение. Научиться можно, в принципе, всему, а вот если с воображением узковато, хорошим специалистом в этой области не станешь. Прежде всего, это относится к архитекторам и строителям-конструкторам. Они зачинатели процесса создания проекта, все же остальные, как правило, принимают свои проектные решения в зависимости от задумки первых. Но, имеющий хорошее воображение проектировщик, занимающийся инженерной частью проекта, может подсказать архитектору неожиданное решение, улучшающее архитектуру проектируемого сооружения.
К примеру, инженер-сантехник или электрик своими решениями подталкивают архитектора на создание таких «архитектурных излишеств», которые и здание украсят, и будут в то же время нести определённую инженерную функцию. Даже такая «нематериалоёмкая» часть проекта, как «слаботочная», к которой относятся все инженерные устройства и сети, в чьих жилах текут слабые токи, – а таких устройств очень много – может существенно повлиять на архитектурный облик здания.
В проектном институте, где я работал, главным архитектором института был народный архитектор СССР – один из двух в Белоруссии – Заборский Георгий Владимирович. Как и всякий большой архитектор, он был крайне щепетилен к посягательствам на его творения: любое, самое малое вторжение в его область возможно было только с его согласия. Никаких открытых проводок, никаких приборов на стенах, даже если эти приборы предписаны пожарным надзором, он терпеть не мог. Инженеров-электриков он
заставлял подбирать такие светильники, которые соответствовали его задумкам и вписывались бы в его интерьеры, но если сами электрики предлагали необычную, оригинальную осветительную арматуру, и она ему нравилась, немедленно изменял свои интерьерные решения. Когда появились нормативно-правовые акты, узаконившие пожарную сигнализацию, Георгий Владимирович возненавидел слаботочников. Мы обязаны были размещать пожарные извещатели, которые были далеки от технической эстетики, буквально на каждом шагу, но всё больше на потолках.
Это приводило в ярость архитекторов, но пожарный надзор бдил и требовал пожарную сигнализацию согласно нормам и правилам. Скрытая проводка к извещателям тогда не предусматривалась правилами, а открытая, да ещё такими же малопривлекательными проводами, сводила на нет всякую эстетику. Это было время, когда уже не было выбора делать или не делать, но и не было выбора из того, из чего предлагалось делать это. Помню, как долго бились вместе с Заборским над проектом размещения
пожарных извещателей в зале дворца культуры одного из знаменитых колхозов. В итоге архитектору пришлось изменить конструкцию потолка, применив другой тип перекрытий, которые позволили спрятать и проводку, и утопить извещатели в полусферические выемки в потолке, не нарушая требований правил, в результате чего потолок приобрёл совершенно неожиданный вид, улучшив интерьер зала и сделав его более уютным.
Работа за кульманом чередовалась с поездками в командировки. Практически каждую неделю нужно было ехать на выбор площадки под новый объект. В институте проектировались самые разнообразные объекты: животноводства, сельхозтехники, сельхозхимии, хранения и переработки сельскохозяйственной продукции, крупные птицефабрики, зерносушильные комплексы, – весь набор предприятий, превращающий сельское хозяйство из устоявшегося традиционного колхозного типа в мощный агропромышленный комплекс. Плюс к тому – проектирование жилищно-гражданского строительства для тружеников производственных комплексов. Параллельно шла разработка проектов планировки
перспективных населённых пунктов с учётом размещения производственных мощностей агропромышленного комплекса. В тогдашней БССР ставился грандиозный эксперимент по быстрому превращению сельскохозяйственного производства в отрасль народного хозяйства нового типа, поэтому в республике было задействовано более десятка проектных и научно-исследовательских институтов, так или иначе работавших на
развитие сельского хозяйства в Белоруссии. Средства тратились огромные, поскольку такая грандиозная задача решалась в рамках задач, поставленных партией, а это вам не фунт изюму купить. Совершенно фантастические деньги тратились на мелиорацию Полесских болот, да и, пожалуй, земель по всей Белоруссии. Эта кампания по созданию доселе невиданного агропромышленного образа длилась двадцать лет, я участвовал в ней от самого начала и почти до самого конца. Оправдалась ли она? Думаю, что нет. Как и всякие грандиозные свершения, начертанные партией, эта кампания имела краткосрочные положительные результаты, в
долгосрочной же перспективе она была нежизнеспособна. Вряд ли стоит думать, что если бы не развал Советского Союза, то созданный в БССР агропромышленный монстр процветал. В том то и дело, что такие затратные проекты, какими изобиловала экономика Советского Союза, и привели её к такому печальному краху. Но тогда коммунистическая эйфория по-прежнему довлела над здравым смыслом, и остановить её могло только время.
А мы работали.
В проектировании не бывает монотонной работы. Не у всех, правда. Самая интересная работа, на мой взгляд, у архитекторов. Даже в самых простых архитектурных формах есть место полёту мысли. И даже в тех жёстких рамках «без архитектурных излишеств» многие архитекторы находили замечательные решения, выделявшиеся из общей массы серого архитектурного стиля, возникшего после хрущёвских «реформ» в области искусства, литературы и архитектуры. Советскую архитектуру, по существу, опустило типовое проектирование.
Можно по-разному относиться к типовым проектам. С одной стороны, они и ускоряли, и удешевляли, как проектирование, так и строительство. Но опять же, в ближайшей перспективе. С другой стороны, проектирование и строительство на основе типовых проектов приводило к деградации в целом и того, и другого.
Инженерные решения проектов, конечно, отличались большим разнообразием, чем архитектурно-строительные. Техника и технологии хоть и со скрипом, но всё же развивались. Да и в проектировании поощрялось применение новой техники – были
предусмотрены премии за новшества в проектах, и инженерам в этом деле была возможность показать себя. Также интересно было работать над проектированием инженерных сетей, особенно внеплощадочных, то есть тех, что выходили за пределы территории строительства зданий и сооружений и протяжённость которых составляла даже многие километры. Это относилось к сетям электроснабжения и связи, причём протяжённость проектируемых линий связи иногда достигала нескольких десятков километров.
В начале семидесятых годов началось бурное развитие сельской телефонной связи. Обусловлено это было появлением относительно недорогих малономерных телефонных станций от 50 до 2000 номеров. Также были разработаны Союзными научно-исследовательскими институтами схемы образования региональных сетей на основе таких станций, системы нумераций районов, областей, республик, из которых затем составилась общесоюзная автоматическая телефонная сеть. Тормозил же развитие
автоматической телефонной связи дефицит кабелей связи, в которых используются только медные жилы. Как говаривал товарищ Ленин, социализм – это учёт. А учитывать легче, когда меньше. Вот почему дефицит – неотъемлемая черта социализма. Кончился социализм – кончился и дефицит. А медь – это ж стратегический материал, его очень берегли и скрывали от происков империализма, потому медные кабели и были в страшном дефиците. Доходило дело до того,
что надо было в проектах обосновывать применение медных кабелей. Ну, ладно, электрических силовых. Это ещё можно понять. Но можно ли сегодня вспомнить добрым словом ту политику по отношению к электросиловым кабелям, когда сегодня меняют в домах при капитальном ремонте часто несменяемую внутреннюю электрическую проводку с алюминиевыми жилами на провода с медными, поскольку квартиры сегодняшние становятся всё более энергоёмкими, – бытовой техники, самой разнообразной, в
квартирах становится всё больше, и старые алюминиевые провода уже не выдерживают возросших нагрузок. А вот как было обосновать применение медных кабелей связи, если других-то и не было? Министерство связи, конечно, свои лимиты на кабели связи выбирало. Но их было – капля в море. Поэтому когда проектировались более-менее крупные сельскохозяйственные комплексы, особенно в отдалённых районах Полесья, тут уж областные производственные управления связи своего не упускали.
Любое предприятие должно было обеспечиваться средствами связи и при его проектировании это предусматривалось нормативными правовыми актами. Технические условия на подключение к общей сети средств связи выдавали органы управления связи района или области, на чьих территориях проектировался объект. Крупный объект брало на себя областное производственное управление связи. На большом объекте проектировалась автоматическая
телефонная станция для внутрипроизводственной связи. Как правило, она не имела выхода на сеть общего пользования, если в жилой зоне этого комплекса также проектировалась автоматическая телефонная станция. Вот эта АТС уже должна была обязательно включаться в общую телефонную сеть через районный узел связи. Технические условия на проектирование и АТС в жилой зоне, и подключение её в районный узел связи
выдавало областное управление связи. Оно «ловило момент» и в них предусматривало максимум того, что составляло решение проблемы развития связи данного района. Тут тебе был и тип АТС в жилой зоне комплекса, и кабель для связи с районным узлом, отстоящим от объекта километров так на тридцать, и аппаратура уплотнения этого кабеля, и аппаратура для развития районной АТС – всё расписано ясно и понятно, комар носа не подточит. Причем, всё это с запасом, как и предусмотрено нормативами, разработанными самим же Министерством связи – всё чин чинарём.
Мне нравились такие требования в технических условиях, заказчики же свирепели. Дело в том, что связь относилась к основным производственным затратам, в предварительных же расчетах затраты на связь часто брались с потолка, и когда проектировщики составляли окончательную смету на строительство, то смета превышала запланированные заказчиком расходы.
Впрочем, недовольство заказчика было лишь способом продемонстрировать борьбу за снижение стоимости строительства, которая продолжается до сегодняшнего дня, а стоимость при этом неуклонно повышается.
Почему мне нравились такие технические условия? Да потому, что это была настоящая работа, засев за которую, испытываешь удовольствие, а закончив, – удовлетворение. В общем, полный кайф! Самым интересным в этой работе были изыскания по трассе
кабельной линии связи, которая должна была соединять проектируемую на комплексе автоматическую телефонную станцию и районный узел связи. Заключались они в том, что инженер-проектировщик на неделю выезжал в районный центр, где находился районный узел связи, имея на руках письма-просьбы к районным властям о содействии в подборе топогеодезических материалов, имевшихся в распоряжении соответствующих служб района.
Поиск начинался с узла связи, точнее, с представления начальнику узла целей и задач, которые необходимо было решить приезжему. Тут ты встречал полное понимание, так как начальник узла связи был уже в курсе грандиозной стройки, которая планировалась в районе, и прилагал все усилия для максимального содействия проектантам. Немедленно ставились в известность все, кто был причастен к испрашиваемым материалам, вплоть до
председателя райисполкома. Я много раз оказывался на месте такого проектанта в разных районных центрах разных областей республики и должен сказать, что не помню ни одного случая, чтобы ко мне отнеслись бездушно или равнодушно, – нет! Первый же районный начальник, к которому я обращался, спрашивал, прежде всего, устроился ли я в гостинице – в те времена это был вопрос, который сразу же определял уровень интереса к тебе. Гостиницы в Советском
Союзе были таким же дефицитом, как и колбаса. Как правило, мы заранее бронировали места в гостиницах по телефону. Но иногда и не удавалось – не было мест. «МЕСТ НЕТ» – коротко и исчерпывающе, – такая табличка была обязательным атрибутом на барьере дежурного администратора всех, без исключения, гостиниц, как в областных, так и в районных центрах Белоруссии того времени. Но по звонку районного чиновника место всегда находилось. И чем раньше звонок, тем вероятнее, что место
найдётся, поэтому и вопросы о гостинице задавались приезжему немедленно. После этого начинался поиск подосновы для нанесения трассы кабеля. В районных отделах землеустройства всегда имелись схемы землепользования, выполненные на основе карт аэрофотосъёмки в масштабе один к десяти тысячам, что означает: в одном сантиметре – сто метров. В этом отделе проектировщик «складывал» из листов трассу, помечал её, и симпатичные девушки-техники отдела переносили её на кальку.
Если девушек не было – приходилось самому. Но так бывало редко, да и то, если трасса была не длинная. Чаще всего в помощь находили человека. Вообще во всех райцентрах поражала готовность всех, без исключения, помочь всем, в чём ты нуждался. Это было самое удивительное и самое привлекательное в людях «глубинки» – помогать совершенно бескорыстно и с искренним удовольствием. Поэтому мне так нравилось ездить в такие командировки. К тому же на довольно продолжительном отрезке времени такая работа была для меня единственным выходом из того душевного состояния, в котором я пребывал, уйдя из семьи.
Да, мысли о детях занимали меня постоянно. Материальную сторону сложившейся ситуации я урегулировал сразу же, как только поступил на работу. Претензий ко мне по этому поводу не было в продолжение всей «алиментной эпопеи». Моральная сторона, конечно же, удовольствия не доставляла. Нет, я не запил, как это часто можно встретить в жизни в подобных ситуациях. Я стал трудоголиком. Заменил, если угодно, одно другим. Это, пожалуй, лучший выход из таких положений, которые могут поставить любого человека перед выбором: пить или не пить. Впрочем, нормальному человеку такой вопрос в голову вряд ли придёт.
Сейчас я с удовольствием вспоминаю ту свою работу, которая дала мне возможность исколесить вдоль и поперёк всю свою республику, маленькую, уютненькую; убедиться, что её населяют добрые люди, всегда готовые прийти на помощь, если ты даже и не заикнулся о ней – они чувствуют. Однажды мне пришлось делать визуальную съемку трассы в своей Могилёвской области. Лето, отличная погода, птички в небе, жаворонки, – «лепота»! У меня с собой саквояж с бумагами, и главное, компас, офицерская линейка, карандаш, миллиметровка – это бумага такая, разлинованная на
миллиметровые клеточки – этими нехитрыми предметами я сделаю съёмку, которую по приезду в институт, обработаю, переведу на кальку и будет съёмка – хоть куда. Да, тогда не было другого выхода, так как единственная организация, производившая камеральные топосъёмки, – институт инженерных изысканий – был завален заказами, а ждать полгода или больше выполнения заказа – это, кто ж такое позволит, когда сроки проектирования ужимались «сверху» до немыслимых пределов. Вот и
приходилось работать по принципу: «и швец, и жнец, и на дуде игрец». При социализме это почему-то считалось доблестью. Так вот, занимаюсь я, значит, доблестным трудом, – а как же, эта работа спасёт назначенный срок сдачи проекта – шагаю под палящим солнцем, отсчитываю раз и навсегда установленной длины шаги по заданному самому себе азимуту, наношу всё увиденное в полосе трассы на миллиметровку, и не замечаю, как сзади на меня надвигается иссиня-чёрная туча. Она как-то неслышно подкралась, я её почувствовал спиной.
Надо было оглянуться, чтобы она зашумела, заклокотала, а потом вдруг вспыхнула гигантской электросваркой и так грохнула, будто на землю упало стеклянное небо. А вокруг-то – поле! Только вдали обозначается полоса то ли леса, то ли кустарника, – так это ж километра два, не меньше. Прячу всё своё в саквояж, вытащив из него зонтик. Саквояж – венгерский, зонтик – вы не поверите – японский! Это в начале семидесятых-то! А купил я его
в каком-то из дальних райцентров, не в Минске. Мне всё завидовали сослуживцы: где это я «достал» такой жуткий дефицит. Хорошо, что я держал крепко в руках зонтик, – дефицит всё же – потому что налетевший ураган покатил меня вместе с зонтиком по полю, словно перекати-поле какое, совладать с зонтом не было никакой возможности, разве только бросить его, чтобы хоть как-то остановиться. Да где ж ты бросишь с трудом добытую японскую вещь!
Сейчас бы эту сцену – да в передачу «Сам себе режиссёр» – то-то было бы хохота! Но вот обрушился водопад, опять грохнула, будто раскололась, уже тёмно-серая туча, Тщетно я пытался хоть как-то укрыться зонтиком, потому что дождь был кручёный, а то и вовсе снизу вверх. Продолжалось это минут десять. Но вот снова засияло горячее солнце, кругом всё запело и заверещало. Полевая дорога, по которой только и ездили телеги, превратилась в длинную лужу. Но мой венгерский саквояж надежно защитил своё содержимое. Это меня возрадовало, потому что в продолжение всей небесно-водной процедуры радости я не испытывал. Надо ли говорить, что брюки на мне почти по пояс были без сухой нитки?
Ну, так это ж не впервой, помните, как меня застала гроза после выпускного бала, да еще и в чужом костюме? Но на этот раз на мне была лёгкая летняя одежда, которую я быстро привел в порядок, и она на мне же и быстро высохла. Ну, жара – июль. Я продолжил съёмку и скоро добрался до то ли леса, то ли кустарника. Пройдя сотню метров через орешник с редкими клёнами и дубками, наткнулся на изгородь, за которой стоял дом и дворовые постройки.
Странно, на Могилевщине – хутор! Во дворе копался хозяин, мужчина лет пятидесяти. Он заметил меня, бросил своё дело, направился ко мне. Я поздоровался с ним. Хозяин, открывая калитку, очень приветливо ответил, предложил зайти во двор. Зашёл.
- Под дождь попали, а почти и не вымокли? – первым делом поинтересовался он, улыбаясь.
- Вымок, – как же. Вот зонтик немного помог, а пока дошёл до вас – почти высох, – в тон хозяину ответил я
- Откуда ж вы и к кому? – спросил он.
Я начал объяснять причину своего появления здесь. Хозяин оживился.
- Во, так я ж тоже связист, линейщик. В Черикове в линейном цеху связи работаю. А в этой стороне мой участок. Вот объезд делал на велосипеде, да гроза застала. Хорошо, что недалеко от дома оказался.
Я рассказал ему о том, что недалеко отсюда будет построен свиноводческий комплекс на 24 тысячи свиней, а также жилой посёлок для работников комплекса, что в посёлке будет автоматическая телефонная станция, что её надо связать с АТС райцентра кабелем, для чего я и делаю визуальную съемку. Линейщик оказался грамотным.
- Так зачем вам делать съёмку, если она имеется? – спросил он совершенно неожиданно для меня.
- То есть как, – имеется? Я был в районном узле связи. Мне там сказали, что съемок никаких нет.
- У них – нет, а у меня есть. Давайте-ка, зайдём в хату.
Мы зашли в дом. Хозяин предложил молока, кувшин которого он принес из чулана.
- Холодненькое, вкусное, – сказал при этом. – А может, пообедаете? Хозяйка на работе, правда, но мы и без неё управимся, а?
От обеда я отказался, а молоко, точно, было вкусное.
Хозяин – его звали Владимир, так он представился мне – покопался в небольшом сундучке, достал из него довольно потрёпанную толстую книжку.
- Вот тут найдёте, может, то, что вам надо. Это паспорт старой воздушки, она тут раньше проходила, да уже лет пять, как её снесли. Я её тоже обслуживал. Хотели выбросить, да я вот сохранил. Пусть, думаю, лежит, может, когда пригодится. Вот и пригодилась.
Я пролистал книжку. Это были сшитые в книгу листы проекта воздушной линии связи, трасса которой совпадала с намеченной мною трассой для кабеля, ещё когда мы ездили на выбор площадки под строительство комплекса. Это ж надо! Проекту этому было лет двадцать, но Владимир меня заверил, что ничего не изменилось за это время, разве что только линию снесли, да и то кое-где от столбов пни остались.
На прощание хозяин навыбирал в своем огороде молоденьких огурчиков, и мой саквояж сразу же потяжелел на пару килограммов.
Расстались мы счастливыми. Ещё бы: ведь мне надо было как минимум два дня, чтобы пройти оставшиеся тринадцать километров трассы. Владимир же был счастлив, что его мысль о будущей пользе этой ставшей никому не нужной книжки осуществилась. И надо же, как всё удивительно точно шло к этому. Именно в тот день, когда я вышел на трассу – Владимиру по графику выпал объезд его участка. Чтобы нам встретиться, вдруг, откуда ни
возьмись, налетела туча с грозой и проливным дождем, так что Владимиру пришлось вернуться в свою усадьбу (или всё-таки хутор?). Я так и не расспросил его на радостях от такой удачи, как сохранился этот хуторок. В Западной Белоруссии я много видел хуторов. На Могилёвщине они были большой редкостью. Свезли в коллективизацию в колхозы. Вот такие встречи были очень притягательны. От них оставалось чувство единения с людьми, уверенности в людях и в себе. Да просто что-то хорошее на душу ложилось.
Конечно, хорошо, когда тебя окружают хорошие люди. Особенно это чувствуется на работе. Ведь со своими коллегами по работе ты проводишь едва ли не большую часть своей активной жизни. С ними ты общаешься, пожалуй, больше чем со своими домашними. Особенно в такой области, как проектирование. Проектирование – процесс творческий, хотя определенные ограничения в виде многочисленных норм и правил проектирования, конечно, имеются. Но эти ограничения направлены в первую очередь на соблюдение безопасности проектируемых зданий и сооружений, и во вторую очередь – их экономичности. Но и в этих рамках простор для творчества имеется. И в проектировании он зачастую превращается в коллективный процесс, а значит, в общение, которое обогащает каждого, как
профессионально, так и духовно, превращает людей в коллектив единомышленников. При всей, разумеется, индивидуальности каждого. В таких коллективах люди привыкают настолько друг к другу, что становятся как родные. Все знают всё друг о друге, их жёны или мужья также хорошо наслышаны о коллегах своих супругов, так что если встречаются впервые, скажем, на новоселье, семейными парами, то все чувствуют себя давно знакомыми друг с другом. Это вообще такая особенность коллективов проектных и научно-исследовательских институтов.
Редко бывает, что в таких сообществах задерживается человек нелюдимый, волк-одиночка, что ли. Ему там не выдержать: он должен либо измениться, либо уйти. Измениться, правда, редко кому удаётся.
Но мне всегда везло на хороших людей.
Что такое хороший человек?
Существуют ли критерии хорошего или плохого человека?
Думаю, что любой человек сталкивался в своей жизни с различными характеристиками одного и того же хорошо знакомого ему коллеги по работе или просто соседа по лестничной площадке дома, по даче. Одни могут отзываться о вашем знакомом как общительном, внимательном человеке, другие – как о пресквернейшем брюзге или высокомерном гордеце. Об одном и том же человеке могут ходить суждения прямо противоположного свойства. И, что самое
удивительное, такие суждения часто бывают близки к истине. В той мере, которую можно применить к конкретному человеку. Ибо абсолютную истину применить к человеку невозможно. Иной всю свою жизнь копается в себе, стараясь понять, что же он за человек, почему он воспринимается окружающими не так, как ему хотелось бы, а другому это и в голову не приходит: он воспринимает жизнь такой, как она есть, и сам он воспринимается окружающими соответственно.
Надо ли заглядывать в душу другому человеку?
Заглянуть в душу можно только случайно. Тогда это оправданно. Специально заглядывать – это всё равно что подглядывать. Или лезть в окно, когда тебе не открывают двери. Но, так или иначе, душу другого человека, особенно если тебе придется с ним «идти в разведку», знать надо.
Хорошим человек будет для тебя тогда, когда ты поймёшь его душу, сможешь увидеть в нём то, на что другие не обращают
своего внимания, считая, что внешняя оболочка, за которой скрывается большинство людей, и есть его сущность. Это очень распространённое заблуждение, приносящее много проблем, как вопрошающему, так и отвечающему, которые могут испортить жизнь и тому, и другому. Поэтому в принципе, плохих людей нет. Есть непонимание между ними. И есть критерии добра и зла, но к сути человеческой они не имеют никакого отношения.
Мои взаимоотношения в новом для меня и большом коллективе складывались сами собой. Как и ранее, я не старался «произвести впечатление», – способ утвердиться, столь свойственный многим, делающим карьеру. Проектное дело я освоил быстро; нормативно-законодательную базу изучил не только применительно к «своей» области проектирования, но и в целом для всего комплекса проектных работ, – это позволяло чувствовать себя уверенно в
любой сложной ситуации, особенно при увязке или согласовании проектных решений с другими разделами проекта внутри комплексной проектной группы или с внешними организациями. Поэтому вполне логичным было моё назначение через год с небольшим на должность руководителя группы. Ещё через год – на должность начальника сектора. Для того времени это было совсем не плохо.
Нельзя сказать, что мои назначения происходили при полном одобрении всех заинтересованных лиц. Проектирование – это такое дело: много хочешь – много знай и много умей. Но и этого мало. Руководителю-проектировщику нужно чувствовать своих людей, знать их сильные и слабые стороны; не идти в поводу у подчинённых, распределяя «выгодные» и «не выгодные» проекты; на серьёзном деле раскрывать их возможности, рискуя при этом сорвать сроки проектирования, за что руководителя по головке,
разумеется, не гладят. И при этом руководитель должен неустанно учиться, как профессиональному делу, так и у своих подчинённых. Учась у них, он обогащает себя их лучшими чертами, которые они, конечно же, со временем замечают у своего руководителя, и это придаёт им ощущение своей значимости и уверенности в себе. Тогда возникает коллектив единомышленников в том смысле, что работа в таком коллективе подчинена единому алгоритму, характеризующему стиль, образ, если
угодно, – «фирму». Когда это почувствовали все, кто был причастен к созданию такого коллектива, то сомнения некоторых людей, основанные на убеждении, что более продолжительный стаж работы в первую очередь даёт право на более высокую должность руководителя, отпали сами собой. Каждый занял своё место в соответствии со своими возможностями, будучи уверенным, что свои способности на большее он сможет реализовать и это будет замечено и отмечено. Забегая вперёд, отмечу, что большинство из двенадцати моих подчинённых в то время стали в будущем руководителями групп или главными специалистами. При этом добрая половина из них, придя в коллектив на должность техника со средним специальным образованием, по моему совету, а иногда и по настоянию, окончили Минский филиал Всесоюзного заочного электротехнического института связи.
Не могу не вспомянуть добрым словом Исаака Гутмана, военного пенсионера, человека, начавшего проектирование средств связи в институте, когда в нём началось развертываться широкомасштабное проектирование сельскохозяйственного строительства; Зинаиду Сохоневич, тогда еще техника, но с умом инженера; Лилию Тишкевич, необычайно работоспособного и смелого в своей самостоятельности специалиста, обладавшей внешностью то ли Татьяны Дорониной, то ли Мэрилин Монро; Надежду Зайцеву, безотказную лошадку-трудягу; Льва Ли;сица, Лёву, доставлявшего нам немало хлопот своими порой экстравагантными поступками, а тем более, речами. О нём стоит рассказать немного подробнее.
Лев Иосифович был вторым по возрасту после Исаака Гутмана среди проектировщиков-связистов. Он окончил Минский техникум связи и долгое время работал на производственных предприятиях связи, где достиг уровня практического инженера. В институте он вполне справлялся с должностью старшего инженера, в каковой он и пребывал в момент моего прихода в институт.
Страстью Льва были книги. Причём, не всякие, не подряд. Книги советских писателей, строчивших на производственные темы он не ставил ни в грош. Классика русская и зарубежная, редкие книги авторов, заклеймённых этими самыми советскими писателями-производственниками, стихи поэтов-шестидесятников, также и проза таких авторов, как Александр Солженицын, хотя в ту пору и ходил-то полулегально его всего лишь «Один день Ивана Денисовича». Лев мог, например, составить сборник стихов Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, Булата Окуджавы, Бориса Пастернака и других, не менее известных и малоизвестных, отметившихся на страницах периодических изданий, в том числе газет
«Правда», «Известия» своими стихами, ставшими в семидесятые годы «антисталинскими», а то и вовсе «антисоветскими» произведениями, и распечатать их на ротапринте в количестве, не превышающем установленный законом тираж, который не считался официальным, подлежащим регистрации в Главном Литературном управлении, – Главлите – то есть органе государственной цензуры. Если мне не изменяет память, такой тираж должен был составлять не более восьмидесяти экземпляров. Для большей безопасности Лёва напечатал пятьдесят экземпляров. Раздавал он эти сборники своим близким друзьям, таким же, как и он,
любителям изящной словесности. Немедленно этот факт стал известен «компетентным органам», куда и был вызван наш Лёва к неописуемому ужасу института. В доме с колоннами напротив бронзового «железного Феликса» быстро разобрались, в чём дело. Лёва предусмотрительно, в конце каждого стихотворения, приводил сноску с указанием источника и даты выхода периодического издания, так что проверить крамолу не составляло большого труда для наследников «железного Феликса». Указал он в выходных данных и тираж, и то, что он бесплатный. Тираж надо было конфисковать, ясное дело, иначе для чего тогда КГБ?
Конечно, как должно было быть, Лёву здорово «помурыжили» доблестные чекисты, добиваясь от него, во-первых, точно ли он отпечатал пятьдесят экземпляров, а, во-вторых, кому он презентовал вредоносную литературу. И то хорошо, что хоть не в подвалах Лубянки допрашивали. Но Лёву расколоть было трудно даже чекистам. Потому что он завоевал их симпатии. Он вообще
легко завоёвывал к себе расположение других. И к тому же, как ни крути, а из «Правды» слов не выкинешь. Кончилось тем, что дело закрыли, но Лёва попал в анналы КГБ и под его «беспристрастное» око. Симпатизирующим же чекистам Лёва подарил по экземпляру дополнительно распечатанного под их пристальным наблюдением сборника.
На этот раз обошлось.
Льва Иосифовича знали все продавцы всех книжных магазинов Минска. Ну, может, в магазинах специализированной литературы не все продавщицы его знали. Лёва совершал обмены книг среди любителей, доставал путем обмена очень нужные книги «нужным» людям, хотя большой выгоды для себя от этой «нужности» не извлекал. В нём было много бескорыстия, и это легко просматривалось в его поступках по отношению к своим сослуживцам. Достаточно было обратиться кому-либо из институтских сотрудников к нему за помощью в приобретении очень нужной книги, и Лев Иосифович, убедившись, что такая книга
действительно нужна просящему, по мере возможности доставал эту книгу. И, конечно, у него дома, по его же словам, была собрана великолепная библиотека.
Когда в стране было образовано Общество любителей книги, наверно, не вступили в него только те, кто физически не мог уже вступить.
Вот тут перед Львом открылось огромное поле деятельности.
Лев Иосифович Лисиц вошёл в состав правления Минского городского отделения Всесоюзного общества книголюбов. Надо полагать, что более активного руководителя в Минском отделении общества книголюбов не было. Самой замечательной чертой Льва Иосифовича было полное отсутствие боязни перед авторитетами. Для него важен был человек, а какие там у него регалии или посты – его совершенно не интересовало, будь он хоть
Генеральным секретарём ЦК КПСС. Черта характера весьма редкая. Она позволяла ему общаться с людьми, до которых мало кто мог достучаться, даже если это было связано с делами, куда более важными, чем книголюбительство. Поэтому очень скоро Минское отделение Общества книголюбов стало заметным культурным явлением в городе, не блиставшим особым разнообразием культуры проведения свободного времени своих граждан.
Начали действовать клубы книголюбов, где организовывался обмен книгами, обмен мнениями о литературе. Устраивались встречи с писателями, критиками не только белорусскими, но и, так сказать, мэтрами литературы всесоюзного масштаба. Лёва развернул такой вид продвижения литературы в массы как книжная лотерея. Не могу сказать, кем был одобрен такой ход, но очень
часто в просторном вестибюле проектного института в обеденный перерыв и сразу же после работы устраивался книжный развал, и Лев с добровольными помощниками быстро налаживали процесс продажи беспроигрышных лотерейных билетов всего за тридцать копеек. На эту сумму вы могли «отхватить», как пользовавшегося бешеным спросом, например, Александра Дюма, так и заурядную книжку
советского писателя о каких-нибудь сталеварах. Минимально вы могли выиграть почтовый конверт или школьную тетрадь. Не смотря на это, лотерея пользовалась огромной популярностью. Так продолжалось довольно долго. Опять же, не могу сказать, какие доходы были от этих лотерей. Но, если они и были, то уж точно не оседали в карманах Льва Иосифовича. Я думаю, что эти деньги шли на расходы городского Общества книголюбов – их было много и самых разных.
Неизвестно, сколько бы продолжалась такая деятельность Льва Иосифовича, если бы он не встретился и не познакомился в начале июня 1979 года с Владимиром Высоцким, который приехал в Минск вместе с «Театром на Таганке» на гастроли. Необыкновенная коммуникабельность Льва Иосифовича позволила ему завладеть вниманием легендарного поэта и актёра. Высоцкий согласился дать бесплатный концерт для коллектива института «БелНИИгипросельстрой». Лев Иосифович уговорил администратора театра на два концерта, понимая, что одного концерта на коллектив численностью свыше одной тысячи человек будет явно мало – просто не все смогут попасть на него. И потом, сколько врагов нажил бы себе Лев
Лисиц из числа тех, кто не смог бы попасть на концерт самого Высоцкого! Естественно, Белгосфилармония, как государственное предприятие, никакого отношения к этому концерту не имела. Выступления Высоцкого к этому времени были уже под запретом на филармонических площадках. Поэтому концерты подавались, как творческие встречи с поэтом любителей поэзии, то есть книголюбов, что в то время не возбранялось. Но поэтом-то был Высоцкий! Местом проведения такой творческой встречи могло быть любое помещение, пригодное для сбора некоторого количества людей. Ясное дело, для встречи с Высоцким нужно было как можно
большое помещение, но также важно было, чтобы это помещение не привлекало чересчур много людей со стороны, во избежание ажиотажа, что было естественно для такой фигуры, как Владимир Высоцкий. Идеальным местом проведения творческой встречи был актовый зал института: во-первых, не на бойком месте, хотя и недалеко от Белгосфилармонии, а во-вторых, мало кто знал, что институт располагал неплохим концертным залом, тем самым, который сейчас арендует известный в Минске клуб «Реактор».
Естественно, проведение концертов, точнее, встреч с кумиром миллионов советских людей, было согласовано с руководством института, которое, конечно же, с восторгом приняло это предложение. Надо ли говорить, что зал был переполнен, и не только сотрудниками института, а Высоцкий был в ударе, – он выступал в городе Минске, который, по его словам, ему очень нравился. Концерты состоялись в первую субботу и воскресенье июня 1979 года.
Следующий приезд Высоцкого в Минск намечался на конец августа–начало сентября, и было договорено, что он даст ещё несколько концертов в этом же зале. Весть об этом разнеслась по Минску. Лев Иосифович стал зеркалом Владимира Высоцкого. К нему образовалось настоящее паломничество. Билеты были, если не ошибаюсь, не дороже двух рублей. Но какой же был ажиотаж: любые деньги – взамен хоть один билет! Перед началом концерта у здания института собралась огромная толпа, большинству из которой мечталось хотя бы взглянуть на живого кумира! Такое «несанкционированное» (хм..., тогда и слова такого не употребляли) скопление народа привлекло внимание милиции, которая, узнав в чем дело, и сама захотела того же, что и все.
Ну, как же: в гости в Минск пожаловал сам капитан Жеглов! Но за Высоцким, скорее всего, следили соответствующие органы, и не прошло и одного часа, как в дело включились люди с «горячими сердцами и холодными головами». Концерт Высоцкий прервал перед самым их появлением в зале. Ему уже сообщили о появлении «людей в штатском», он попросил извинения у зала, и ретировался через сценический выход к своему «Мерседесу», стоявшему тут же, за углом. Владимир Семёнович знал, что и как надо делать в таких случаях, и пока «люди с чистыми руками» пробирались сквозь массу слушателей в зале к сцене, они так и остались с чистыми руками.
«Мерседес» Высоцкого «ушёл от погони» но Лёву «замели»
Льва Лисица сначала вызвали в городской комитет КПСС вместе с группой сотрудников отдела, в котором он работал. Прямо из горкома он был увезён на милицейском «газике» в городское управление внутренних дел.
И начался для Льва Иосифовича долгий поиск состава преступления. Дело его вели поочередно, то КГБ, то прокуратура. Статью, по которой он обвинялся в нарушениях закона, меняли несколько раз. И неожиданно в газете Всесоюзного Центрального Совета профессиональных союзов (ВЦСПС) «Труд» появляется фельетон о коробейнике из Минска, не помню точного названия, но что-то в этом роде. Фактологии в фельетоне было – кот наплакал, но тема книгораспространения «по-Лисицу» подавалась под таким острополитическом соусом, что догадаться о заказчике фельетона в «Труде» не составляло труда. КГБ СССР не раз прибегал к страницам «Труда» в случаях, когда чекистам надо было остаться с «чистыми руками».
И загремел Лёва в колонию строгого режима аж на восемь лет! Припомнили ему и сборник крамольных стихов, и концерты Высоцкого, и многое такое, что и не снилось самому Льву Лисицу.
Вполне мог бы париться на нарах Лёва все восемь лет, не случись череда смертей генсеков в бестолковой стране под названием Советский Союз. И всё же пятью годами он заплатил за свое «диссидентство». Но как бы ни относились к «чудаковатому» Льву Лисицу (согласитесь, даже в таком сочетании имени и фамилии есть что-то), такие люди в обществе всегда заметны. По крайней
мере, тем, что не прячутся за спины других, выкрикивая «правду-матку», а говорят, глядя в глаза тому, кому эта правда предназначается. И ещё отмечу одно свойство Льва: ему много раз предлагали бросить эту жизнь в Союзе и уехать в Израиль, но он не сделал этого, остался верен своей родине, хотя вряд ли кто станет утверждать, что жизнь одинокого человека без родни здесь привлекательнее, чем в том же Израиле, куда и уехали его родственники.
Я в то время работал уже в другом институте, отпочковавшемся от «БелНИИгипросельстроя» и, к сожалению, не попал ни на один из трёх состоявшихся концертов Высоцкого. Возможно, будь их больше, как было запланировано, Лев Иосифович вполне мог вспомнить и о тех своих сослуживцах, которые работали вместе с ним до разделения института.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/29/2207