Расстались мы с Еленой пять лет назад – в шумных и сумбурных разговорах напоследок обвинив друг друга в равнодушии, неверности, эгоизме и прочих банальностях, которые традиционно озвучивают расстающиеся пары. В сказанном (злобно прошёптанном, раздражённо отвергнутом) была, конечно, и правда (если у меня когда-нибудь возникнет желание исповедоваться, я, пожалуй, признаюсь, что та правда касалась лишь меня), и ложь (брошенная, если быть честным, исключительно в её сторону).
Увы, но такое случается, и при том нередко – поначалу приходит осознание того, что человек, на которого ты смотрел два года, стал для тебя чем-то (именно «чем-то») заурядным и скучным (largo); после объявляется желание избегать оное опостылевшее создание, которое будто умышленно стремится оказаться в каждом движении твоей жизни – заглядывая в глаза, в дела, в записные книжки, в чувства (dissonante); затем - уже после обязательного и продолжительного обряда утаивания своих истинных отношений к опротивевшему субъекту идёт их прояснение (fortissimo); в заключение же следуют безудержные и мало имеющие к действительности обвинительные речи и крики (furioso).
Нельзя сказать, что за годы, прошедшие со дня расставания, я забыл Елену - она мне невесть по какой причине не давала это сделать, нечасто, но настойчиво напоминала о себе – изредка она принимала участие в невесёлых разговорах на тему «А помнишь?..», которые мы, выпускники института, каждый раз невесть зачем затевали при встрече – при том участвовала в беседах Елена исключительно как воспоминание, сама она ни разу не посетила столовую альма-матер, в которой мы сиживали 30 декабря каждого года – бывшие студенты, бывшие юноши и девушки. Иногда она нежданно объявлялась на фотографиях - тех, что я забытой потребности ради выуживал из своего единственного фотоальбома - депрессивно неряшливого, словно заглянувшего однажды в бездонные очи какого-нибудь электронного хранилища фото-файлов, да и осознавшего тщету и бессмысленность своего существования. Случалось, Елена приходила и вовсе непрошеной гостьей (а вернее сказать, приезжала) во снах – власть над которыми, как известно, это удел фантазии, которую, как собаку (иногда спокойную, и а иногда взбесившуюся) отпускает погулять засыпающий разум – иногда приезжала на однорогом быке, восседая верхом, торжественно и величаво провозглашая какие-то милые пустяки, а иногда - на старом хромом авто, без одного колеса, но с двумя рулями.
И вот, спустя пять лет – если быть точным, неполных пять лет (в них было пять зим, пять вёсен, четыре лета и четыре осени) – Елена объявилась уже наяву, правда, поначалу это тоже был сон – в один из пасмурных майских дней я задремал у себя дома, убаюканный льющейся из старого транзисторного приёмника негромкой детской песенкой да чрезмерно сытным обедом, сготовленным моей неугомонной дебелой кухаркой.
- Я тебя разбудила?.. Что-то у нас холодно...
«У нас»?! Она словно и не пропадала все эти пять лет Бог весть где, а так, вышла ненадолго за грампластинкой, которую ей вздумалось незамедлительно прослушать: «Где же она?.. Этот же мой любимый альбом... Я быстро! Схожу, куплю...» и вот, вернулась – да не с одной, а с тремя пластинками – в магазине объявилась пара музыкальных новинок…
- Я тут купила пирожные... Возьми. Как ты любишь, эклеры. Три штучки.
Мною овладела растерянность, словно пассажиром, что захрапел было в зале ожидания вокзала, но, пробудившись от звуков собственного баритона, не понимал ещё – он ждёт отправления поезда или – по приезду - дальних родственников, что припоздали на встречу.
- Какими ветрами тебя занесло, милая? – я неловко постарался скрыть свою растерянность за напускной весёлостью. - Холодными, северными? Или южными, тёплыми, а, может, даже, жаркими?
- Перестань... кривляться, - Елена всегда умела чувствовать моё истинное настроение. – Я не могу без тебя.
Я сосчитал – всего лишь пять слов, всего лишь четырнадцать букв… Но до этих букв мой дом был пуст (я и приходящая кухарка – не в счёт), а после – стал жилым, стал живым.
Прошло двадцать дней – с того нежданного визита - в продолжение которых Елена бывала ангелом – обнимая меня своими крылами любви и заботы, - так, чтобы я и не думал о прошедших временах и прошедших людях; бывала демоном – в моменты моих прегрешений, чтоб я после, осознав свою неправоту, ею восхищался; и не «бывала», но была Богом, который есть любовь и которому нельзя не поклоняться.
Что же стало с моим стародавним недовольством ею и былой аллергией на её капризы и её манеры? Думается, она не подмешивала мне умиротворяющего снадобья, что приносит в душу и солнечный свет, и сладостный туман одновременно, услугами колдунов, владеющих приворотной ворожбой, она, скорее всего, тоже не пользовалась – всё объяснялось просто – она была самой любовью, эдаким райским облаком, что было ранее гневной тучей бед и невзгод, но облик свой однажды сменило, пролившись на землю освежающим, очищающим, всепрощающим дождём.
Двадцать первый день нашей с Еленой жизни – нераздельной, сросшейся, ставшей одной на двоих («Слушай, Ле... Если жизнь одна, а нас всё же двое... Значит, не только любовь, но и… Смерть приходила к нам?») – не принёс ничего – ни радости, ни событий, ни надежд, ни смеха, ни восторга – лишь записку - согбенный листок, брошенный подле входной двери.
«Самодовольный подлец! Теперь ты узнаешь, что такое боль и страдание. Меня ты больше не увидишь. Знай, что я тебя никогда не любила. Нет, не так. Ты мне всегда был противен! Остальное я только изображала. Мерзавец, бросивший меня, теперь ты всё почувствуешь на своей шкуре. Это была моя месть. Прощай. Нет, не так. Пропади ты пропадом!»
И всё. И больше ни слова.