И сверкнет сталью в глазах та месть, что породила любовь, и сожжет твои красные пузырчатые стены легких та любовь, что породила месть…
Ты низвергла меня в ад. Я не горел там 9 кругов. Я не горел там даже недели. Но то, что я почувствовал за одну ночь — ни один самый грешный и ничтожный человек, наверное, не почувствует, когда попадет прямо в ад. Всё, что я мог тебе подарить, ты бросила в пропасть неосторожным движением, как глупое животное, оступившееся на сухих ветках! Ты будешь гореть теперь в моей власти. Ты будешь моей тенью. Я! Слышишь?! Я — и никто другой — запачкаю яркие краски твоего Эга в серые безвольные цвета! Я укутываюсь в мантию своей боли, как слепой — в свое воображение. Мне плевать на то, как низко припадаешь ты сейчас к моим ногам, и твой жалобный взгляд я хочу высосать холодным глотком своего самоутверждения! Я люблю твои глаза. И именно поэтому я хочу видеть их пустыми! Я хочу видеть твои пустые глазницы, из которых дует ветер твоего отсутствия! Пустые глазницы… Чтобы я стал последним, что ты видела на этом свете!!! Я хочу знать, что в твои глаза больше никто не будет влюблён. А мне плевать, что оттуда будет вытекать гной и сползать пауки! Ведь я до сих пор помню каждый узор на радужных оболочках твоих глаз…
Распять тебя на своей старой обшарпанной стене. Развесить на ржавых гвоздях по рукам и ногам, чтобы ты блёкла и синела в потёмках! Кричала на всю вселенную о твоём теперешнем повиновении!
Блаженство обладать тобою всецело. Смотреть на твоё холодное голое угасшее тело и знать, что оно принадлежит только мне. В моих воспоминаниях ты ещё жива и, наверное, поэтому ты сейчас не кажешься мне мёртвой. Я знаю, какая-ты яркая. И больше никто не узнает этого… Ты станешь моей, только когда рассыпешься прахом на моём полу. Ты клялась мне в своей покорности, но то и дело я видел искры огня в твоих глазах, которые предвещали ураган всего, на что ты способна. И чем больше разжигалась эта война наших глаз, тем больше я хотел видеть на своей стене твои милые останки. Дотронуться до твоей холодной груди и облизать мертвенно бледные губы. Поднять твою ледяную руку вверх на свет луны, и с больным смехом ужаленного в сердце сумасшедшего увидеть, как она покорно падает вниз.
Я буду твоим кукловодом! Я буду целовать тебя до тех пор, пока не услышу твой стон в ночи. И ты будешь вся в огне моих ласк, и я никогда не похороню твоё тело в эти ветхие доски, что глупцы носят на плечах туманным утром, веруя в божественные отпущения грехов и исцеление души. Тебе не место среди этих ничтожеств, любовь моя! Я бы вырвал твоё уже не бьющееся чёрное сердце и покрыл его самыми порочными и похабными поцелуями, то ли желая опорочить его еще больше, то ли спасти…
Я люблю тебя… Но что я могу поделать, если ты — солнце и светишь всем? Что я могу поделать, если ты — больше, чем огонь свечи, о которой я мечтал в холодную метель? Я погашу тебя! Но для других. Я поймаю солнце в стакан и затащу его во мрак! Ты будешь освещать мои старые скрижали и мои гениальные произведения. Все будут видеть, что всё это я писал при свете твоей души.
Я, может, не прав. Если ты угаснешь, никто не будет тебя оплакивать как солнце. Нет, ты не солнце! Ты геена огненная! Ты обжигаешь! Ты говорила, что доверяешь мне свою жизнь. Так доверь же мне и свою смерть! Я войду в тебя и прольюсь внутри твоей пустыни тёплым дождем. Я войду в тебя холодным лезвием ножа. Я войду в твою грудную клетку голыми руками и выхвачу твою душу из порочного тела. Я останусь в тебе. Навсегда…
И тебя ненавидят. А я люблю тебя, и поэтому я буду получать наслаждение, глядя в пустоту твоих потухших рёбер. Быть может из тебя, как из пепла и сожженных равнин, вырастет прекрасное райское дерево, которое я никогда в жизни не встречал, но которое я могу вырастить сам.
Выдохни последний раз, любимая, и никогда больше не вдыхай! Я тебе запрещаю. Конечно же, ты не против! Теперь, когда твоё сердце истекает чёрной мазутой на моей ладони...