Вечер пах снегом и Рождеством. Синяя тень скользнула от порога. Рудик отделился от стены.
Привет, рыженькая.
– Я хочу зимних каникул, – заявила я безапеляционно.
– Сделаем, раз надо… Как жизнь?
– Плохо. Я хочу…
– Знаю, зимних каникул. А еще что нового?
– Сил моих больше нету, вот что…
Ему было очень удобно жаловаться. Я и пользовалась каждой подвернувшейся возможностью.
– Пойдем гулять?
– Не… У меня с уроками завал.
– Ну давай хоть я тебя до комнаты провожу.
Мы вошли в ярко освещенный холл общежития. В молчании поднялись на второй этаж. Остановились наверху лестницы. Рудик был совсем привычный. Я знала его целую вечность, может, поэтому он почти не раздражал. Хотя в последнее время меня раздражали все без исключения. С нервами что-то… Я вытащила из кармана ключи, позвенела ими в воздухе.
– Я Вальковскую вчера в метро видел, – проговорил Рудик.
Мои пальцы разжались, и ключи, тоненько бренча, полетели вниз.
Рудик вразвалочку последовал за ними. Учитывая темноту, царившую на лестнице, я сомневалась в успехе предприятия.
– Ты чего? – спросил он снизу. – Я с ней не разговаривал даже. Так, в толпе… На ней пальто было… Белое… А на улице – ливень, грязь, знаешь… В этом вся Вальковская…
– Ключи давай, – велела я скрипучим голосом.
И откуда такой взялся? Хоть сосну озвучивай в каком-нибудь новогоднем мультике… – И какие черти ее принесли? Из ее Лондона?
– Да кто ж ее… – Рудик поднимался ко мне, триумфально звеня. – Держи. Не роняй больше.
– Больше не буду. Пока, любимый.
Я захлопнула дверь в свою комнату – моллюск захлопнул створки раковины. Все хорошо. Теперь уже никто не достанет. Пусть я лучше останусь со своими собственными монстрами – я знаю их и давно к ним привыкла. Но чужих не надо.
Моя соседка еще в сентябре вышла замуж и свалила. Я так всем и говорила – «свалила». Это было очень точное слово. И тогда я купила дорогущую люстру, и забрала из дома бордовые дорожки, и золотисто-коричневые шторы, и электрическую плитку. Раковина для моллюска была готова. Оставалось только в нужный момент захлопывать створки. Забираться под груду одеял с чашкой горяченного чаю, открывать книгу или не открывать – по желанию…
– Какие черти? – повторила я устало.
Вальковская была взрыв. В том смысле, что она постоянно что-то взрывала. Чаще всего – чужие жизни. Последнюю историю, сыгранную в ее театре, я до сих пор не могла вспоминать. После очередного взрыва Вальковская укатила в Лондон, и на два долгих года все утихло. И вот…
Когда у меня зазвонил телефон, не надо было смотреть на номер, чтобы угадать, кто звонит.
– Лера? – сказала я, подходя к зеркалу и глядя в свои загадочные глаза.
– Привет, рыженькая. А я вот прилетела.
– Как леталось? – спросила я обреченно.
– Очень высоко, – ответила она серьезно. – И очень близко к звездам. Рукой подать.
Я с отчаянием лягушки перед удавом почувствовала, как мягко меня обволакивает ее шарм, и вдруг что-то порвалось внутри.
– Вальковская, – зашипела я. – Слушай внимательно, сволочь! Я хочу, чтобы тебя больше в моей жизни не было! Ты это можешь понять? Я купила пистолет. И только шаг за белую линию – я убью тебя, поняла?
– Ты все еще из-за той весенней истории? – спросила она убито. – Я думала…
– Плевать мне, что ты думала…
Я сбила.
Глаза в зеркале сузились, превратившись в кошачьи. У меня лежал еще миллион переводов. И за курсовую пора было браться. И вообще…
Я подошла к окну. По дороге бесконечным потоком текли машины. Мне понравилась мысль с пистолетом. Надо было ее обдумать как следует. Или так: купить анаконду и держать ее в рукаве. А когда наступит нужный момент, выпустить. Как в сказке про Царевну-лягушку: махнула правым рукавом… Или… На моем подоконнике, по ту сторону стекла, сидела черная тварь со светящимися зенками и пялилась на меня. Я судорожно всхлипнула и стала задергивать шторы, но крючки зацепились за что-то и я только обрывала петли. Крик застрял в горле. Воздуха катастрофически не хватало. Шторы наконец сдвинулись с мертвой точки, и тварь исчезла за струями золотисто-коричневой ткани. Я опустилась на пол.
…Той весной мы отдыхали на море: я с моим тогдашним молодым человеком, Рудик, Вальковская и еще двое наших общих друзей. Было невозможно жарко. Май – всегда неприятно, а на море – особенно. По воде плавали белые, как игрушечные, кораблики. Песок засыпался в босоножки, и его потом приходилось мучительно долго вытряхивать. А купаться было, конечно, рано.
Мы остановились на какой-то там базе: деревянные домики и никаких удобств. Я страдала. Наша общая подружка жарила неизменную яичницу на привезенной из дома электроплитке. И только Вальковская умудрялась оставаться элегантной.
Так из запланированных двух недель прошло десять дней, когда началось… Пропал мой молодой человек. Просто не пришел ночевать. И никто не видел, не слышал.
– В город смылся, к какой-нибудь, – предполагала я, глядя заплаканными глазами чуть мимо Рудика.
Мой молодой человек был таким себе заучкой в очках, и в город к какой-нибудь он смыться не мог по определению.
Мобильный не отвечал.
К вечеру следующего дня ко мне подошла Вальковская. Я и не удивилась. Наша с ней дружба длилась к тому времени лет семь.
На пляже было пустынно. От моря дул зябкий ветерок. И ненавистный песок по-прежнему засыпался в босоножки. Зачем, собственно, мне этот отдых? На даче у родителей в сто раз…
Вальковская говорила. Я слушала.
Она ничего такого не сделала. Просто рассказала ему про меня. Про тот случай, когда мы все напились и... Это же так смешно. Мы же всегда смеемся, когда вспоминаем... И никто ведь не мог подумать...
– Где он? – спросила я только.
Вальковская не знала.
А мой тогдашний молодой человек, как оказалось, серьезно на меня запал. И всего, что рассказала ему Лера, хватило... Да что там!
На следующий день мне позвонила его мама. Он был уже дома. Она просила больше их не беспокоить. Закончив разговор, я тоже стала собирать сумки.
Через месяц я нашла нового молодого человека, с которым рассталась к осени. Вальковская улетела в Лондон, и можно было предположить, что мне гарантировано немного спокойствия. И вот…
Утро было белым, как крахмальные простыни. Я протирала глаза и пыталась убедить себя, что зенки вчерашней твари мне просто приснились. Голова трещала по швам. На кухне курил сосед Вадик.
– Привет? – предположила я.
– Привет, – согласился он. – У тебя случайно по политологии конспекта нет?
Я мотнула головой и начала чистить зубы, глядя в зеркало над раковиной. Зубы мы чистили на кухне, потому что больше нигде краны не работали.
– Слушай, а ты знаешь Алину из третьей группы?
Я повторно мотнула головой. Вообще, я, конечно, Алину знала, но не хотелось выплевывать пасту и объяснять.
– А то у меня с ней вроде... – протянул Вадик. – Слушай! А ты, случайно, тварюку мою не видела?
Тут я все-таки выплюнула пасту и спросила:
– Кого?
– Да кот у меня сбежал опять, зар-раза! Черный такой, большой...
Я еще немножко посмотрела, как меняется мое лицо в зеркале, а потом бросилась в комнату под удивленным взглядом Вадика.
Нет, ну это надо! Кот! Да я чуть психом не стала!
Я захлопнула дверь. Моллюск захлопнул створки. Все.
В седьмом классе у меня была лучшая подруга, Данилина. Мы пять лет просидели за одной партой, прорешали контрольные со шпорами на двоих. Я шла на свидание, только если у моего избранника находился друг для Данилиной.
Она жила совсем рядом со школой. Я всегда заходила за ней по утрам. Иногда мы ссорились. Тогда я клялась себе, что ни за что не зайду за ней сегодня. Но, оказавшись у ее дома, непременно сворачивала к ее подъезду.
Через пять лет мы поступили в один институт. А потом Данилина перестала со мной разговаривать. Это было почти невозможно пережить.
Только через год она объяснила мне, в чем дело.
– Ты говорила про меня разное... Я узнала.
– Что говорила? – спросила я.
– Ну, что общаешься со мной только из-за моих конспектов...
– Меньше надо верить сплетням, – сказала я.
– Но ты ведь правда это говорила...
Я говорила. Когда Вальковская заявляла в компании, что Данилина – стерва, и кто бы стал с ней общаться, я отвечала, что мне удобно... Конспекты у Данилиной хорошие...
Вальковская просила прощения.
– Я никогда не знаю, что можно повторять людям, а чего нет.
– Молчи тогда больше, – посоветовала я.
Данилина уже давно была вычеркнута из моей жизни. Последнее открытие не многое изменило.
Мы ужинали в пиццерии за институтом: я, Вальковская и Рудик. Лера рассказывала про Лондон. Глаза ее расширялись все больше – может, от полумрака, а может – из-за избытка чувств. В моей пицце было полным полно оливок. Я аккуратно выбирала их по одной и накалывала на вилку. Мне нравилось зрелище наколотой на вилку оливки. Рудик улыбался рассеянно. И нельзя было понять, слышит он хоть слово из сказанного Лерой или нет.
После ужина Вальковская еще встречалась с какими-то знакомыми. Рудик вызвал такси.
В машине играла мягкая ни к чему не обязывающая музыка.
– Правда, она прелесть? – спросил Рудик про Леру.
Я устало кивнула. Что-то никак не могла разложить все по полочкам в своей жизни.
– Прелесть. Только ты с ней не связывайся лучше...
– А то что? – Рудик выглядел заинтересованным. – Ревновать будешь?
– Буду, солнце мое. Но вообще, только в целях твоей безопасности.
Машина резко свернула. Неожиданно лицо Рудика оказалось совсем рядом с моим.
– Рыженькая, – проговорил он с какой-то новой для меня интонацией. – Слушай... Давай решим, наконец...
– Решим что? – я отодвинулась.
– Насчет нас...
– Нас? Я правильно поняла?
– У нас же столько общего, – он говорил все менее уверенно. – Мы все время вместе... Я подумал...
– Ты что? Мы же друзья! Мы же...
Машина остановилась. Приехали.
– Значит – нет? – уточнил он.
– Нет! – я торопливо выбралась на тротуар.
И потом, уже в своей комнате, все расхаживала из угла в угол и повторяла: нет, нет, конечно, нет...
У меня была еще целая куча переводов. И за курсовую я до сих пор не взялась. Время летело незаметно. С последней нашей встречи с Вальковской прошло больше трех недель, когда она позвонила снова.
Я как-то очень лениво вспомнила про анаконду в рукаве.
– Рыженькая, мы с Рудиком хотели тебя пригласить за город на выходные. Мы едем в лес. Можно будет на санках кататься...
– Подожди, – попросила я. – Ты сказала: «мы с Рудиком»?..
– Ну да! Мы же встречаемся. Уже три недели! Ты что не знала?
И тогда у меня в голове прорвало плотину. Рудик был слишком моей собственностью. У него периодически появлялись девушки на три дня – что мне до них за дело? Он просто не мог принадлежать никому другому.
Я плохо понимала, что говорю. Слова находились сами. Самые обидные, самые меткие. И ведь это все была правда. Просто кое-что, о чем Вальковской пора узнать.
Она молчала. Я даже не заметила, когда тишина в трубке сменилась короткими гудками.
Рудик позвонил мне на другой день вечером.
– Похороны в пятницу, – сказал он как-то буднично. – Я за тобой заеду.
Я ничего не поняла.
Он объяснил:
– Вальковская попала под машину. Гололед ведь... Поскользнулась, наверное...
Ноябрь 2007 – апрель 2008