То ли нескольких капель крови моей супруги так надолго хватило кровожадным богам древней Америки, то ли страх перед её могуществом неизвестного мне порядка всё же был им присущ, но до самого Поста мы дошли безо всяких приключений. Мало того. На Посту, представлявшем собой два облокотившихся друг на друга дерева, увитых и связанных лианами, отсутствовала стража, что говорило либо о чрезмерном доверии, либо о нежелании лишний раз встречаться с той, что идёт по Пути!
– Тут мы расстанемся, – сообщила мне Настя. И, несмотря на то, что она говорила об этом и раньше, я сразу расстроился. – Это уже совсем ненадолго, – утешала меня она, – там, куда ты сейчас пойдёшь, тебе ничего не грозит. Ты там, кстати, можешь встретить знакомых, – она хитро подмигнула.
– Кого же я тут из знакомых могу встретить? – Настроение у меня в свете близкого расставания с женой было поганей некуда.
– А может, и не встретишь, – вновь легко согласилась Настя. – Он такой, если кто ему не по нраву, то скор на расправу! – И она рассмеялась своим мягким серебряным смехом, который так всегда ласкал мой слух дома.
– Никак не можешь пойти со мной? – в сотый раз спрашивал я.
– Прости, – в сотый раз отвечала она, – но надо ещё выяснить, кто тебя тогда подставил, заблокировав Кассандру и устроив тебе тет-а-тет с Пандорой.
– Подозреваемые уже имеются? – мне так не хотелось с ней расставаться, что я отчаянно тянул время.
– Вариантов не так много, – пожала плечами Настя, – тем более, что заказчик известен и без всякого расследования.
– А где, кстати, сама Кассандра? – вроде бы жена всегда и везде в этом мире таскала за собой свою лучшую подругу, а в последние часы её не было ни видно, ни слышно.
– Я дала ей отгул, у неё амуры с Аполлоном, – Настя безнадёжно махнула рукой. – Говорила ей, говорила, ведь наплачется ещё из-за этого ловеласа, да, видать, не только смертные учатся исключительно на своих ошибках. Уж сколько дев нарыдалось от этого гламурного красавчика. Он же никого кроме себя не любит, он в этом самому Нарциссу сто очков вперёд даст!
Настя говорила всё это с таким темпераментом и так разволновалась при этом, что у меня возникли некоторые неприятные подозрения, а не пересекались ли уже в прошлом пути моей жены и этого Аполлона, и не ревнует ли она сейчас свою подругу. Настя, перехватив мой взгляд, тут же взяла себя в руки.
– Это было очень давно, не бери в голову, – вздохнула она, – просто, жутко раздражает, когда твоя лучшая подруга повторяет твои ошибки, невзирая на предупреждение. – Но, заметив несчастное выражение моего лица, добавила: – Это было просто увлечение. По-настоящему я полюбила впервые только теперь – тебя! И скоро я тебе это докажу!
В знак очередного примирения мы крепко обнялись и поцеловались. Но, как известно, хорошего понемногу. Настя довольно скоро освободилась из моих объятий, поправила волосы и тунику, и подтолкнула меня к проходу меж двух переплетённых деревьев.
– Тебе пора, – махнула она рукой, словно школьный физрук после бессмертного «на старт, внимание, марш». – Как окажешься по ту сторону, вспомни народную мудрость: «не буди лихо, пока оно тихо»! И привет передавай Петру Ивановичу, если вдруг встретитесь, скажи, мол, жена вам кланялась!
– Кому? – не понял я, но было уже поздно, мир индейских богов и красной глины исчез за моей спиной, как и Настя, растаял, не оставив следа.
Зато в лицо повеяло чем-то до боли родным и знакомым! Исчез тяжёлый влажный и душный воздух джунглей, дунул мягкий свежий ветерок, наполненный ароматами луговых трав, со всех сторон неслись звуки птичьей разноголосицы. Я очутился на едва заметной тропинке прямо посреди берёзовой рощи!
Позади меня что-то крякнуло, послышалось невнятное сонное бормотание. Я осторожно оглянулся. Странное одноногое существо, опираясь ручищами на огромную сучковатую дубину, а плечом подпирая берёзовый ствол, дремало в карауле, закрыв свой единственный слезящийся глаз. Из глубин памяти тут же всплыли воспоминания из далёкого детства. Так вот о чём предупреждала меня Настя, прежде, чем я вошёл под своды арки перехода. Вот оно, то самое Лихо – древнее славянское божество! Вот кого мне не стоило будить.
Я и не стал, тихонечко, на носочках поспешил прочь по тропинке, которая, судя по всему, являлась в этом мире прообразом Пути. И только оставив дремлющее Лихо далеко позади, я немного расслабился и начал замечать то, что происходило вокруг меня.
А вокруг кипела жизнь. Окружающий берёзовый и луговой мир не имел ничего общего с мрачными джунглями любителей человеческой крови. Тут всё двигалось, бегало, шуршало в высокой траве и шелестело в ветвях деревьев, проливалось тёплым дождём и тут же подсушивалось всегда весёлым и щедрым Ярилом. И никто не пытался схватить меня, никто не требовал отдать ему Сосуд, никто вообще пока не обращал на меня внимания. И мне вспомнились слова жены о том, что этот участок Пути для меня совершенно безопасен.
Но вдруг далеко впереди на тропе показались знакомые силуэты кентавров, только у этих за спиной находились сложенные крылья. Я остановился, как вкопанный. Неужели по мою душу? Чего ещё делать кентаврам в берёзовой роще?
– Не пугайтесь, – одновременно с шорохом травы и шелестом раздвигаемых веток, донёсся до меня откуда-то справа приятный мужской голос, – где вы видели кентавров с крыльями? Это наш Полкан со своим семейством вышел прогуляться. Пока он в этом образе – нет никого добродушнее и милее, но бойтесь, если он обратится собакой! – из зарослей, наконец, показался и тот, кому принадлежал голос.
Владельцем голоса оказался мужчина средних лет, среднего роста и с небольшой ухоженной бородой. И мне было совершенно очевидно, что вижу я его не в первый раз. Возможно, если бы не одежда, которая сейчас была на нём и представляла собой косоворотку, подпоясанную узорчатым пояском, просторные штаны домотканого полотна, заправленные в мягкие сафьяновые сапоги, то я бы его сразу узнал.
– Перунов, Пётр Иванович, – представился мужчина, – местные кличут проще и без лишних церемоний – Перун. Некоторые из уважения к заслугам добавляют почтительное «Старый». А самые хулиганистые норовят посреди прозвища буковку «д» втиснуть! – мужчина беззлобно рассмеялся. – Но я уже давно не обижаюсь – привык, да и есть в этом что-то, работу мою нелёгкую характеризующее! – теперь уже Пётр Иванович расхохотался в полный голос.
И вот теперь я его узнал. Стоило мысленно облачить его в серый деловой костюм с бордовым в полоску галстуком и переместить из леса в просторный кабинет, уставленный казённой мебелью и аппаратурой, и усадить за стол с тремя телефонами. Это же был собственной персоной Пётр Перунов – глава нашей районной Управы! Вот уж, кого не ожидал здесь встретить. Помню, последний раз мы с ним ругались, когда нам, без всякого предупреждения, установили новый трёхтарифный счётчик.
– А вы-то тут откуда? – опешил я.
– Это вы, молодой человек, откуда, а я отсюда, – продолжал веселиться глава управы. – Или вы по наивности, свойственной молодости, думаете, что только вашей жене в мире смертных развлекаться разрешено?
– Собственно, я только теперь узнал, – пробормотал я нескладно. – А вы кто здесь? Неужели тоже бог?
У Петра Ивановича сделался такой вид, будто он сейчас заплачет. Глава Управы тяжело вздохнул и уселся на непонятно откуда появившийся удобный пенёк, которого ещё мгновение назад здесь не было.
– У людей, к сожалению, – с горечью в голосе произнёс он, – коротка не только жизнь, но и память. Ещё десять минут назад супруга ваша мне кланяться велели! А вы уж и не помните о столь простой просьбе родного человечка!
Я почувствовал, что краснею. Как же интеллигентно он меня опустил до уровня плинтуса. Ведь, действительно, Настя просила кланяться Петру Ивановичу. Видимо, от берёзового духа у меня напрочь память отшибло. Теперь надо было как-то исправлять ситуацию. Нет, ну кто же знал, что наш глава управы – бог!
Хотя, если внимательно присмотреться, то всплывёт много интересного. Например, то, что в этом году горячую воду у нас в доме отключали всего на неделю, а не на две и три, как в других районах. Хулиганов на улицах уж лет пять, как не стало, хотя раньше после захода солнца из дома выходить не боялись только сами хулиганы. Дороги и тротуары отремонтировали. Неужели всё это благодаря ему?
– Простите мою бестактность, пожалуйста, – попросил я. – Тут на меня столько сразу свалилось, что иногда элементарно забываюсь.
– Да ничего, я привычный, – с ехидцей произнёс Пётр Иванович. – Собственно, до вас-то мне дела нет. Было бы желание – выдал бы фантомам на раз-два. Благодарность бы получил от Того, чьё имя нельзя произносить. Может, за службу мне навсегда переехать в управу разрешили бы, а то совсем не поспеваем за изменяющейся политикой.
– И что же вас держит? – удивился я.
– А то вы не знаете, – усмехнулся Перун, – чьими руками он вершит свою волю! А я себе не враг. Я очень стар, хотя, до вашей супруги и мне далеко, однако жить мне всё ещё хочется.
Неужели моя Настя так стара, подумал я, что даже этот языческий бог младше её? Нет, с тех пор, как я узнал про божественность своей жены, я, конечно, понимал, что она уже по возрасту далеко не девушка, но, чтобы настолько далеко…
– Постыдились бы своих мыслей, молодой человек, – покачал головой Пётр Иванович, – во-первых, женщине всегда столько лет, насколько она выглядит, а выглядит она, к слову сказать, значительно моложе вас, а во-вторых, богини не стареют! Пора бы усвоить простейшие истины, известные самому последнему козлоногому сатиру.
Это постоянное и бесцеремонное вторжение всех местных божков в приватность моих мыслей, это наглое, ничем не обоснованное проникновение в мой разум начинало меня раздражать. И все они пользовались своим преимуществом без всякого стеснения, в то время как я, к сожалению, не мог ответить им тем же.
– Простите, – произнёс вежливый Пётр Иванович, – но, что прикажете делать, если вы не потрудились заблокировать свой мозг? Рассудите сами, если рядом с вами кто-то орёт в полный голос, как резанный, вы хоть уши пальцами заткните, а его всё равно слышать будете. Тоже самое и с мыслями вашими. Неужели она не учила вас элементарной блокировке? Хотя, если подумать, то я её понимаю – знать все мысли своего мужчины для женщины что-то вроде страхового полиса от разных неожиданностей, – и Старый Перун от души рассмеялся, но, обратив внимание на мою унылую физиономию, откашлялся и посерьёзнел. – Хотите, научу блокироваться? – понизив голос, спросил он меня. – Надеюсь, за такую мелочь она меня в пыль не обратит.
– А это сложно? – поинтересовался я.
– Проще некуда! С воображением у вас как?
– Вроде нормально, – пожал я плечами.
– Вот и отлично, – Пётр Иванович возбуждённо потёр ладонь о ладонь так, словно добывал огонь методом трения. – Вообразите между нами окно из одностороннего зеркала. Ну, как в фильмах про полицию – вы меня видите, а я вас нет. Попробуйте.
Чем-чем, а отсутствием фантазии и воображения я никогда не страдал. Закрыл глаза, сосредоточился, открыл и оказался в тёмном помещении, одна из стен которого оставалась прозрачной. По ту сторону стекла всё так же на пеньке восседал Пётр Иванович, расплывшийся в довольной улыбке.
– Ай, да молодец! – захлопал он в ладоши. – Вот же талант! С первого раза получилось!
– Хотите сказать, что теперь не слышите моих мыслей? – уточнил я.
– Абсолютная стена, – подтвердил Перун. – Теперь сузь комнату до размера шапки, а стекло обрати в тёмные очки и водрузи на переносицу.
Это уже было гораздо сложнее, но, хотя и не с первого раза, я справился под бесконечные шутки и прибаутки своего новоявленного учителя. Правду сказать, постоянно концентрировать своё воображение мне поначалу было трудновато, но Пётр Иванович пообещал, что со временем я привыкну, как привыкают к обычным очкам, и перестану прилагать излишние усилия. И так мы забавлялись часа два, к исходу которых я и впрямь уже почти совсем без усилия блокировал свой мозг.
– Ох, и влетит же мне от супруги вашей, молодой человек, – всё сокрушался Перун, – хотя доброе дело я сделал. Теперь только Тот, чьё имя нельзя произносить может ваши мысли читать, как раскрытую книгу, а всякая шушера обломается, как сейчас говорят во вверенном мне районе нашего города.
– А кстати, – вдруг встрепенулся он, – чего вас по Пути-то несёт, да ещё с Сосудом? Она мне ничего толком не объяснила, просила только проводить до Поста без приключений. А какие тут у нас приключения? Мы с Ладой моей издревле мир да любовь хранили в своих пределах. А вам-то чего неймётся?
– Да я и сам не знаю, – пожал я плечами, – Настя сказала, что всё пойму в конце, а пока объяснять не желает, чтобы отец не узнал, тот, даже имя которого здесь все произносить боятся. Да что там тесть, я даже настоящего имени собственной жены не знаю! Вот как её зовут?
Мне показалось, или мой собеседник слегка побледнел? Нет, не показалось. Пётр Иванович поджал губы и уставился на меня, словно врач на психически больного пациента, который только что изрёк нечто крамольное даже для сумасшедшего.
– Я похож на самоубийцу? – наконец, подал он голос. – Как, вы говорите, она в миру зовётся, Настя? Вот так её и зовут.
– Но, я слышал, как Пандора чуть было не произнесла другое имя, начинается на «Не», – развёл я беспомощно руками.
Реакция Петра Ивановича оказалась весьма неожиданной. Он вскочил с пенька, быстро огляделся по сторонам и спросил дрожащим от волнения голосом:
– Она ещё жива?
– Кто? – не понял я.
– Пандора, разумеется, – заныл глава Управы, – не тупите, молодой человек, прошу вас! Всё это очень серьёзно.
– Конечно, жива, – растерянно произнёс я. – Послушайте, – сказал я уже твёрдо, – перестаньте демонизировать мою Настю. Она, правда, немного вспылила, но её можно понять – последние дни мы оба на нервах! Да что такое, в конце концов, в её имени, чего нельзя знать даже мне – её мужу?
Перун сделался совсем белым, вновь огляделся, проделал руками какие-то пассы, подбежал ко мне, сложил ладони трубочкой и зашептал в самое ухо:
– Вам-то может и можно, но вы уж сами её спрашивайте. Та, которая идёт по Пути, не знает жалости и особенно не любит болтунов! В данный момент вы единственный во всей вселенной, кому она ни при каких условиях не причинит вред. Даже её отец – Тот, чьё имя нельзя произносить, сейчас в худшем положении по сравнению с вами. Что уж говорить о нас – мелкопоместных, давно забытых богах...
Я хотел было задать вопрос этому неизвестно чем перепуганному чиновнику, и даже открыл для этого рот, но его сухая маленькая ладошка, плотно прижатая к моим губам, помешала мне это сделать.
– Не усугубляйте, юноша, – попросил бородач, – мне тут ещё жить. И вы бы жили, как жили, никто ж вашему счастью не мешал. Нет же, понесла вас нелёгкая, весь мир взбаламутили.
– Да что я сделал-то? – отбросив чужую ладонь от своего рта, взмолился я. – Бегаю тут с портфелем, спасаюсь то от близнецов-фантомов, то от Пандоры, то от богов индейских, увяз в мифологии по самые эти… уши! За что мне такое наказанье?
Пётр Иванович перестал постоянно оглядываться, и весь его вид говорил о том, что он уже плюнул на всё и будь, что будет. Впервые, судя по всему, достался ему такой гость, что и не выгнать нельзя, и принимать – желанья нет. Впервые с десятого века испытывал Перун смесь страха перед грядущими переменами, и изумления неосведомлённостью того, кто станет их причиной.
– Понимаете ли, юноша, – обречённо вздохнул Перун, – любовные союзы между смертными и бессмертными случались во все времена. В вашем и нашем мире маются сотни потомков, родившихся от подобных связей. Им очень одиноко, ибо их не принимают здесь, и не ценят там. Насколько мне известно, только один из сыновей Геракла (хотя тот и сам полукровка) смог неплохо устроиться в Голливуде, но и у него сейчас кризис жанра, как в кино, так и в личной жизни, ибо любвеобильность папаши и деда досталась ему в наследство.
– Ко мне и Насте-то это каким боком? – Я так устал, что уже разучился делать выводы из полученной информации.
– К вам это самым прямым боком, – утверждающе закивал Перун, – если б вы продолжали себе жить гражданским браком в вашей маленькой квартирке, то даже САМ, несмотря на предрассудки, не стал бы вам мешать. Но ваша супруга явно захотела чего-то большего, в чём отец ей либо уже отказал, либо собирается отказать. Вот вам и тема для конфликта. А учитывая её силу и то, что Сосуд находится в ваших руках, я бы ещё подумал, на кого поставить в этом поединке!
– Поединке? – ужаснулся я. – Они что, драться собираются?
– Почему сразу драться? – удивился Пётр Иванович. – Это вам не дворовые хулиганы, а боги всё-таки! Да и само слово «поединок» означает лишь – один на один. Поединок бывает в боксе, но бывает и в шахматах. А вы видели где-нибудь, кроме известного фильма о двенадцати стульях, чтобы шахматисты били друг друга?
– Вроде нет, – пробормотал я.
– Вы ещё так зелены, – вздохнул Перун, – что я даже где-то понимаю и разделяю возмущение отца вашей супруги.
– А он мною возмущён? – мне стало вдруг так страшно, что я весь покрылся холодным потом. – Я же тут совершенно ни при чём!
Пётр Иванович одарил меня долгим пронзительным взглядом своих бездонных ярко-голубых глаз, словно просканировав, наподобие медицинского томографа, вплоть до самой последней мозговой извилины.
– Не вами, молодой человек, – наконец изрёк он, – а, скорее, действиями своей дочери – вашей жены. – Он тяжело вздохнул. – А мне приходится выбирать между двух зол, а я терпеть не могу принимать чью-либо сторону, кроме своей собственной.
Я весь напрягся и завертел головой во все стороны. После таких слов по всем канонам развития сюжета, на Пути в непосредственной близости от меня должны были появиться вновь возрожденные близнецы и устроить мне очередную серию спектакля под названием «отдай портфель». От волнения я даже не заметил, что забыл заблокировать свой мозг.
– Успокойтесь, – устало произнёс Перун, – нет здесь фантомов, топчутся у портала, да Лихо их не пускает согласно моему устному приказу. Ещё не хватало, чтобы среди моих милых берёзок разборки устраивали! А ты, – голос Перуна вдруг сделался подобным грому, а в совершенно чистом небе ярко засверкали кривые молнии, – решай свои семейные проблемы в каком-нибудь другом месте! В моём доме – я хозяин! Так что убери свои щупальца от Врат, пока Лихо их не покалечил!
Небо на мгновение потемнело, но тут же вновь стало голубым и прозрачным, как глаза древнего языческого бога, сидевшего сейчас напротив меня. И что любопытно, я уже совершенно спокойно относился ко всем этим чудесам, в которые ещё пару дней назад не верил. Да чего уж там! Я даже как-то незаметно для себя осознал и привык к тому, что моя жена – богиня!
– Пётр Иванович, – осторожно поинтересовался я, – а вам за это ничего не будет? Ведь, насколько мне объяснили, фантомы являются частью сущности Того, чьё имя нельзя произносить. Получается, что вы только что наорали на собственного босса!
Бородач расплылся в довольной улыбке, продемонстрировав мне замечательные белоснежные зубы, которых явно никогда не касался стоматолог.
– Я же сказал, что терпеть не могу выбирать чью-то сторону, – довольным голосом проурчал он, – но, уж если приходится, то делаю выбор осознанно, исходя из конъюнктуры момента! Тот, чьё имя нельзя произносить, ничего не может со мною сделать сейчас, ибо орудие его гнева, та, что вершит его волю от его имени, в данный момент идёт по Пути, прокладывая дорогу смертному, который изо всех сил прижимает к груди Священный Сосуд, а я ему помогаю!
– Постойте, – слегка ошалев от таких откровений, пробормотал я, – вы хотите сказать, что моя Настя – орудие?
– Именно так. – кивнул улыбающийся во весь рот Перун. – Чему вас только в школах учат, – заодно посетовал он, – всё, что мне грозит за помощь вам от её отца – общественное порицание, ибо он только рука, а она меч! Вы, молодой человек, очень удачно женились, и, если бы не ваше очевидное невежество, то я мог бы предположить, что это брак по расчёту.