Авторы: Таэ Серая Птица и Тай Вэрден
Внимание: описаны нетрадиционно-ориентированные отношения!
- Выходи за меня заааамуж! - тоскливо завывал на весь Дарам одинокий паладинский голос.
Откуда-то сверху, с шестого этажа башни, со свистом рухнул горшок с каким-то невообразимо колючим растением, похожим на шар, причем, судя по всему, летел прицельно. Ибо разбился о паладинский шлем с дивный звуком, засыпав белый плащ землей и ошметками несчастного кактуса. Примерно пять минут незадачливый ухажер сидел на земле и тряс головой. Потом сменил фразу:
- Я тебя хочу-у-у-у-у...
Следующим снарядом оказался кувшин с вином. Прокисшим. Прицел неведомого метателя оказался все так же точен, и черепки от кувшина смешались с черепками от горшка, а белый плащ украсился алыми потеками, перемешанными с землей.
- О, солнце мое, осеняющее своей благодатью мою усталую душу, выйди в мои объятия, припади к моей груди и дай покрыть поцелуями совершенство твоих губ! - взвыл паладин.
- Я сейчас сам выйду, - простонал Лирий, выпутываясь из рук мужа. - Я к нему так выйду... И так покрою...
- Тсссс! Не мешай! Я хочу послушать, что дальше будет! Ты заметь, у него ж с каждым попаданием репертуар становится богаче! - Тарион ухватил его за руку, дернул назад на разворошенную постель, улегся сверху и принялся успокаивать поцелуями.
- У меня только ночной горшок остался, Карим! - огласил приговор звонкий юношеский голос сверху. - Уезжай!
- Ну почему ты так жесток ко мне? Я же предлагаю тебе самое ценное, что только может быть у паладина!
Лирий затих и прислушался, явно заинтригованный. Судя по всему, паладинский предмет грез тоже сгорал от любопытства:
- Свой шлем? Латы? Меч? Коня-а-а? Что?
Тарион что-то глухо пробормотал, уткнувшись в плечо супруга и трясясь от хохота.
- Свой меч, руку, что держит его, и сердце, что бьется лишь для того, чтобы доказывать свою любовь к тебе, свою верность, что до сих пор я хранил лишь Истару и магистру нашему...
- Потрохами не принимаю! - ответил незадачливому ухажеру голос сверху.
- Не по-о-онял? - угрожающе протянул Тарион, запуская руку в черные кудри мужа и сжимая пальцы.
- Я тоже не понял. Что он там для меня такое хранил...
- Что мне принести тебе в знак моей любви, чтобы ты подарил мне хотя бы один поцелуй?
- Очисти пейзаж и не появляйся! На-до-ел! Отстань! Сгинь! Пропади! Трах на поле боя - не повод для знакомства! Уезжа-а-а-ай! - судя по голосу, у бедолаги кончилось терпение, и следующий пассаж паладина получит-таки в награду ночной горшок все с той же беспримерной точностью броска. В ночной тишине раздалось тихое позвякивание, паладин, спотыкаясь, побрел к коню. Когда он, кое-как забравшись в седло, тронул уже поводья, все тот же юношеский голос окликнул:
- Карим! Привезешь "звезду заката" - поцелую.
- Привезу, - ответный голос был вялым, утратившим прежний энтузиазм. - А, правда, поцелуешь?
Тарион своим острым слухом различил дробный перестук каблуков, потом двери замка распахнулись, и на двор вылетел встрепанный светловолосый паренек, без рубашки, в одних штанах и сапожках.
- Правда-правда. Только с корнем выдирай, и лепестки не повреди, ладно?
- Ладно, - глухо согласился паладин. - Сейчас и поеду... Будет тебе и "звезда заката" и "рассветная флейта"... Что захочешь.
Мальчишка подскочил к его коню, в один миг взобрался на седло и принялся оттирать паладинский шлем от земли и вина белым платочком.
- Не обижайся, Карим. Ты хороший. Но венчаться только потому, что я отдал тебе свою девственность - глупо. Так было нужно, и я не жалею. Будь осторожен, ладно?
- Буду, - все так же вяло согласился паладин. - Привезу я тебе твои цветочки в целости и сохранности.
- Ты сам вернись в сохранности, - зло стукнул по его нагруднику юный некромант, отбил руку, зашипел. - Железная твоя башка! Ну, ладно, хочешь, я тебя сейчас, на удачу, поцелую?
- Хочу, - оживляться Карим почему-то не спешил, еще и в седле покачивался как-то странно, хотя конь смирно стоял на одном месте и флегматично ждал, пока на его спине решатся все проблемы.
- Да что с тобой? - мальчишка растеребил ремень шлема, сдернул его с головы паладина, чуть не оборвав ему уши. - Карим? Ты заболел? - и губами ко лбу прижался, пробуя температуру.
- Голова кружится, - пояснил паладин. - И в ушах звенит.
- Оу-у-у... Так! Никуда ты не едешь, а идешь сейчас со мной и лежишь. Ну, давай, слезай только аккуратно, я тебя в доспехах не подниму ни руками, ни чарами.
Карим ссыпался наземь, утвердился на ногах, держась за шею коня.
- Ты в следующий раз горшок с цветами кидай не в голову, ладно? Она у меня самое слабое место.
- Договорились, - хмыкнул мальчишка, подлез под его руку и повел в замок. - Идем-идем, только до комнаты дойди, хорошо? Герой-любовник! А ты в следующий раз ночью не вопи под окнами, мне еще магистру объяснительную писать.
- Я попробую, - паладина шатало все сильнее, на полдороге пришлось снять зачарованные латы.
Он был некрасивый. Странные раскосые глаза блекло-голубого оттенка, какой-то лягушачий тонкогубый рот... Зато Наталиан помнил, каким нежным и ласковым был Карим тогда, как успокаивал его, перепуганного до полной потери ориентации первым в жизни боем и необходимостью лечь под кого-то. Запомнил и то непередаваемое чувство, когда Силы их слились, сплелись вместе, образовав удивительно четкий и правильный рисунок единой ауры. И, по правде сказать, Карима ему было чисто по-человечески жаль. Тот вбил себе в голову, что обязан теперь взять в мужья Наталиана, раз уж лишил его девственности. И даже сейчас он пытался не слишком сильно опираться на некроманта, шел неуверенно, все замедляя шаг, но плеча Наталиана едва касался, словно это прикосновение давало ему сил.
- Ох, ну что ж ты такой... - фыркнул Нат, сплел чары облегчения веса и крепче прижал к себе упрямого паладина. - Давай, Карим, еще один пролет - и мы на месте. Ляжешь, я тебя оботру, попить дам. Мое ты несчастье!
- Главное, что твое, - только и произнес паладин, после чего до самой комнаты шел молча.
"Да кому ты, кроме меня, нужен-то?" - мысленно пожал плечами Наталиан, который через старших собратьев успел уже выяснить, что никого из родных у Карима нет, служит Истару он едва ли не с того момента, как выучился ходить - воспитывался в истарианском приюте, да потом в паладинский корпус пошел. И что Карим старше него в три раза - тоже узнал. Было ему сорок шесть лет.
В комнате Карим опустился на постель и замер, неглубоко дыша. Раздевать его пришлось самому Наталиану. И при том, раздевать осторожно: под рубахой обнаружились повязки, и некромант ругался самыми грязными, кабацкими и портовыми ругательствами, отмачивая их теплой водой.
- Ку-да? Куда ты собирался, раненый, в ночи, с сотрясением? У-у-у... Если я за тебя выйти соглашусь, быть мне вдовцом, чует мое сердце, с такими-то твоими замашками.
- Я живучий, - слабо пробормотал паладин. - И я тебе обязательно привезу эти цветы. С корнями. И листиками.
- Да дайвы с ними, в оранжерее их полно растет. Глупый, глупый паладин. Охо-хо...
Натан принес миску с чистой водой, осторожно обтер руки и грудь Карима, забинтовал снова, наложив мазь для скорейшего заживления ран, и накрыл его покрывалом. Потом скользнул юркой ящеркой на самый край кровати, не касаясь паладина.
- Спи, пока твой магистр не пришел тебя из логова страшного некроманта выковыривать.
Паладин послушно закрыл обведенные черными кругами глаза, став похожим на спящую лягушку. Натан его сверху еще и сонным заклятьем припечатал. И вздохнул с облегчением, приваливаясь к его боку и обнимая за руку.
- Вот чего ты в меня влюбиться надумал, а?
Ответа от Карима он не получил, паладин вообще спал, не шевелясь, даже не делал попыток во сне взять некроманта за руку, повернуться к нему, обнять. Только время от времени страдальчески хмурился, вздыхал и опять уходил в мир снов все дальше. Натан сам рядом с ним извертелся, то так ложась, то эдак прижимаясь. Разбуженная чувственность не давала уснуть, подсовывая картинки-воспоминания, а гордость - признаться, что хочет снова почувствовать эти широкие, как лопаты, ладони, заскорузлые, шершавые, на своей заднице, эти некрасивые, но такие нежные губы - на коже. Ну и все остальное тоже вовсе не против снова ощутить. Оттого и гонял Карима, как шелудивого пса, а сам потом часами на окне сидел и выглядывал. Паладин же возвращался, снова и снова, шатался под окнами, клялся в вечной любви, предлагал свадьбу... Видимо, строгое воспитание сказывалось, крепко усвоенное "поцеловал - женись" не давало ему покоя. А тут даже и не "поцеловал", а, страшно сказать - на поле боя, как добычу, взял. Почти изнасиловал. Ну, это так Карим думал. Хоть и не было там насилия, одна только отчаянная ласка. А Натан иногда понять пытался: а вправду ли Карим его любит, или это чувство долга в нем говорит? Паладин же был правильный, прямой, как столб. Сам Натан понимал только одно: Карима он хочет, до звездочек в глазах и ломоты в паху. Остальное - бред. А сейчас тот спал рядом, бледный, раненый, еще и ушибленный на голову. Не лез с попытками поцеловать, не пытался неуклюже изловить в объятия, даже порадоваться не мог тому, что Натан к нему сам прижимается. Некромант помотал головой, закинул ногу на бедро Карима и принялся себя ласкать, не в силах уже сдерживаться. Глухо стонал, кусая губы, упирался лбом в плечо паладина, терся о его руку грудью с острыми, припухшими сосками. Кончил себе в кулак, кое-как сползал умыться. Когда Натан вернулся, спокойный сон паладина чуть нарушился. Он беспокойно загримасничал, рука дернулась по кровати, словно Карим пытался найти некроманта.
- Да тут я, тут. Спи, несчастье роковое, - Натан снова упал на кровать, ткнувшись Кариму в подмышку носом. Тот пах терпким потом и травами. Вскоре Натан и сам уснул, немного успокоенный.
А утром паладина в кровати уже не оказалось, как не оказалось его лат и оружия на стойках, и коня в стойле. Карим, мучимый головной болью, не понял слов про оранжерею, уехал искать для некроманта цветок в обмен на поцелуй. Натан кусал губы, рычал и даже тихонько поплакал над оранжерейными «Звездами заката». А потом пошел к мастеру-артефактору с бинтами, на которых запеклась кровь Карима, и зеркальцем.
- Что вы хотите, чтобы я вам из этого изобразил? - полюбопытствовал тот.
- Следилку. И чтоб состояние отслеживать можно было. Ну, там, если поранится или упадет... - Наталиан себя уже до такой степени собственными придуманными страшилками накрутил, что губы дрожали и руки.
- А насморк вам на отслеживание не поставить? - преувеличенно ласково поинтересовался мастер.
- Можно и его. Да мне все равно, лишь бы знать, что живой! - не выдержал мальчишка. Из темных, как переспевшие вишни, глаз брызнули слезы, а пухлые губки, искусанные от беспокойства, скривились и задрожали.
Артефактор принялся за работу, собирая воедино все части маленькой следилки - зеркало некромант притащил карманное, темноватое.
- Он у тебя кто?
- Паладин... дурак он у меня! Я ему сказал, что "звезда заката" в оранжерее растет - а он в горы поперся...
Артефактор только хмыкнул, вручая ему зеркало:
- Держи. Отслеживай состояние здоровья.
Натан спрятал зеркальце на груди и ушел на занятия. В первый день он слушал наставника в пол уха, поглядывая на круглую стекляшку едва ли не ежеминутно. Во второй - уже не так часто: получив по пальцам розгой за невнимательность, поневоле обратишь больше внимания на урок, чем на что-то иное.
Паладин добирался до Ледяных гор без приключений. Только пару раз заезжал в селения к местным знахарям, просил перевязать закровившие раны, затем снова пускался в путь. Нат вздохнул с облегчением: если уж через пустоши проехал, ни на какую нечисть не наткнувшись, то в предгорьях всяко цветок быстро отыщет - и назад. Однако, позабыл юный некромант, что "Звезда заката" не даром так зовется, распускаясь только на закате, а без цветка это обычная травка, сорняк, каких много, и не паладину, в травах не смыслящему, отличить ее днем. А с закатом много чего в горах просыпается, да и ночью через пустоши ехать опасно, некромант иной чарами обвесится и то не выживет, а тут паладин, без магии Света практически, всех умений - мечом махать да кости скреплять.
Ехал Карим по тропе, все выше, высматривая в подступающих сумерках огненно-алые и золотые звездочки. Вдруг впереди, из-за огромного валуна, выскользнула тонкая фигурка. Знакомая такая, светловолосая да растрепанная.
- Натан, ты как тут очутился?
- Тебя жду, - рассмеялся некромант, - уж глаза все проглядел.
Паладин спрыгнул с коня, пошел к некроманту, протягивая руки:
- Ну, зачем ты примчался? Я волноваться буду теперь... тут опасно.
- Потому и примчался, что опасно.
Вроде бы, на месте стоит мальчишка, а с каждым шагом паладина - ближе не становится. Только манит к себе, улыбается:
- Пойдем, я тебе поляну покажу, где этих "Звезд" - как в небе. Поцелуешь меня, мой славный?
- Поцелую... - от непривычной ласки Карим совсем ошалел, потопал вперед, норовя дотронуться до руки любимого.
"Кари-и-и-им!!! Стой, зараза, куда в пропасть?!" - словно издалека донеслось. Паладин встрепенулся, осмотрелся, едва успел отпрыгнуть от края бездны. А камни уже крошились под ногами, срываясь туда, в непроглядную тьму, клубившуюся далеко внизу. А тот, что вперед манил - как клок тумана форму сменил, видно стало, что не лицо у него, а морда, как у мыши летучей, с острыми клыками, а за спиной белесые крылья, голые, перепончатые, трепыхаются. Зашипело создание, светя алыми глазами, кинулось на паладина, рассчитывая его ноги хвостом подсечь да в пропасть скинуть. Карим его на грудь принял, в объятиях сдавил, к сердцу прижал. Да так руки свел, что шея у твари хрустнула. В последний миг, на последнем издыхании твари, снова показалось: Наталиан в руках, теплый, нежный, только что собственными руками убитый. Паладин только головой мотнул, скидывая морок. А пока с тварью паладин в поддавки играл, ночь наступила. Ни о каких уже цветах и речи быть не могло - не оступиться бы на узкой тропе, на осыпь не попасть. Да и "Звезды" ночью уже не светятся. Кое-как Карим на ощупь выполз на ровное место, растянулся там. Ни одного цветка не сыскал, придется тут ночевать, да потом до заката по горам бродить.
К рассвету, когда сморил его самый сладкий сон, самый крепкий, пригрезилось, что снова он на поле боя, и снова хрупкий большеглазый мальчик раскидывает над ними сферу Тьмы. Сладкой, дурманной волной разлилось в жилах желание. И некромант красивый, как змейка светлая, льнет, выгибается, а глаза такие - утонуть можно.
- Сними, сними латы, паладин, дай тебя поцеловать, - шепчет, волосами, как шелком, щеки касается, губки алые, накусанные, влажные. - Дай же тебя коснуться, счастье мое!
А латы заговоренные, не снимаются при дурмане, проснуться надо сперва. А как счастье такое выпустить? Стонет, молит мальчишка в руках, за волосы Карима, сединой побитые, хватается, голову назад запрокинуть веля без слов. И касаются кожи губы - отчего-то холодные, будто замерз Натан чуть не до смерти.
- Что ж тебе так холодно-то?
- Согрей меня, согрей, прижми к себе! - шепчет некромант, а сам все ближе к жилке на шее паладина губами подбирается.
"Кари-и-и-им! Ах ты ж, кобель ты поганый, с вампиром мне изменять надумал?!" - и услышалась в мысли не злость или ревность, а страх дикий, сердце из груди рвущий.
Обнял паладин тварь:
- Иди ко мне, сердце мое, - стиснул в руках. - Поцелую... как солнце, поцелую.
Забилось над ним порождение Тьмы, клыками длинными, острыми заскрежетало, норовя хоть за что-то укусить. Силен вампир, сильнее человека, быстрее, выносливее. А Карим ранен, устал. Сунул паладин ему перчатку латную в зубы - почудилось, что через пальцы молния прошла. А вампир вдруг вспыхнул, брови да ресницы паладину опалил и пеплом рассыпался.
- Ох, не успеешь ты за меня выйти, Натан…
"Дурак! Как рассветет - возвращайся, понял? Чтоб через день стоял предо мной, как лист перед травой!"
- Я тебе слово дал, что цветок привезу.
"Возвращайся, Карим, цветок не дороже твоей жизни", - шелестнуло тихо.
- Истар за нарушенное слово накажет... Привезу я тебе цветок, некромант, с закатом выкопаю и обратно пущусь.
Ничего не ответил Натан - бессонная ночь и бдение над зеркалом измотали его, все силы некромант потратил на то, чтоб с паладином мысленно говорить, и теперь спал, уронив голову на зеркало. А Карим так до рассвета и продремал вполглаза: опасался, что еще кто-нибудь явится.
Красиво в горах на рассвете: туман вершины скрывает, розовеет от первых солнечных лучей. И обрыва не видать, и тропы, горными архарами да барсами протоптанной. В тумане звуки в горных ущельях множатся, дробятся. Камешек из-под ног в пропасть вывернулся - словно обвал прокатился. Птица вскрикнула, просыпаясь - словно стая заголосила. Паладин залюбовался, горный воздух вдохнул, расцвел улыбкой и стал почти красивым. Поднялся туман, в синем небе растаял - открылась взору Карима красота необычайная: плато длинное, узкое, словно язык, над бездонной пропастью нависшее. Горы вокруг сизые, в ледяных белых шапках, а здесь море разнотравное под ветром колышется, цветет. И больше всего на нем алого да белого: маки горные. Пахнут горечью да дурманом, чем выше солнце встает - тем сильнее запах этот, словно бы дымка над полем висит. Откуда было паладину про маковый дурман знать? В горах он раньше не бывал, а луговые маки не нюхал. Задремал Карим на маковом поле, часок на травяном ковре поваляться решил.
Худо стало Натану, по двору шел - запнулся, колени разбил, ладони расцарапал. Подняться не может - голову словно кто-то войлоком укутал, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Магистр Кентарион к нему подошел, по вискам рукой провел - чуть полегче стало.
- Что, дитя, плохо? Выбирай, спасать ли твоего паладина, или нет? Ты мне слово дашь, именем Атуа поклянешься, что больше гонять его, как пса бездомного, не станешь. Или уже откажешь, или примешь насовсем. Коль откажешь, лучше ему без боли и горя в горах сгинуть, во сне в Солнечный Чертог уйти.
- Приму, - расплакался Натан. - Спасите Лягуш... То есть, Карима.
- Клянись, Наталиан, Силой своей и кровью, что не оставишь Карима до последнего его вздоха.
Жесток Серебряный Лис Атуа, хоть и мягок с виду. Чует Натан, что все хуже его паладину, все глубже его сон, тише дыхание.
- Силой своей и кровью клянусь, что не оставлю Карима до конца жизни, пока вздох его последний не приму, да будет Атуа свидетелем!
Усмехнулся Магистр:
- Иди за ним. Сам послал - сам и вытаскивай. Телепорт тебе туда открою, обратно добираться вдвоем будете. Ступай, - и как котенка, в радужную вспышку за шиворот выкинул. Только маки бледной своей кровью брызнули, как по ним некромант пробежался, паладина прочь потащил, надрываясь. Плачет, зовет да с поляны все дальше уволакивает. Не понял сперва одурманенный паладин, кто его тащит. Только очнулся чуть - Натана за очередное порождение Тьмы принял. Пальцы, в сталь закованные, на горло некроманту легли, сомкнулись, как капкан.
- День белый на дворе, а мне все мороки кажутся...
- Лягушонок, я это, - только и остается Натану хрипеть. - Я, не морок…
- Натан мой в Дараме остался, не может его тут быть. Сгинь, нечисть! - сильнее сжимаются пальцы. Если б не дурман - уже хрустнуло бы горло некромантское.
- Я порталом пришел… Ну как тебе доказать-то, Лягушонок?
- Назови меня так, как в ту ночь, перед боем, назвал, - потребовал паладин.
- Лягушка консервированная? Незабудка кольчужная? Рыцарь мой?
Молчит паладин, гаснет ожидание в его глазах. А ну, как не помнит некромант, что шептал тогда, отчего надежда в сердце Карима ярче "звезд заката" расцвела?
- Не дай умереть… жизнь за тебя отдам…
Покачал головой Карим. Пальцы разжал.
- Истар с тобой, будешь убивать - убивай, буду думать, что от его руки умираю, хоть этому порадуюсь.
- Я это, Лягушонок, - Натан совсем слезами изошел, прижимается, в глаза заглядывает. - Не морок, живой я... Посмотри вокруг - день на дворе.
- Не знаю я, день или ночь, снится или правда видится. Вечера дожидаться буду, - смотрит на некроманта Карим глазами тоскливыми, хочется ему поверить, что примчался любимый мальчик его спасать, и не можется. Сколько раз Натан его ближе подпускал - а потом отталкивал, гнал от себя? Год со дня битвы прошел, год уже он вокруг некроманта кругами ходит. Есть не может, во сне видит. Покоя даже молитвы не приносят.
Натан усадил его наземь, сел рядом.
- Зачем с вампиром целоваться полез? - прозвучало это обиженно.
Карим молчал, улыбался грустно, и впрямь похожий на большую печальную лягушку. Беспокойно перебирал пальцами траву, чтоб только не поднять руку, не попытаться обнять этот то ли морок, то ли и впрямь Натана.
- А на поле маковое зачем забрел? - всхлипнул Натан. - Я сам чуть не умер... Вот после свадьбы запру тебя в комнате, чтобы не вляпывался ни во что. Ты, паршивая гадкая лягушка!! - и совсем разревелся, вцепившись в паладина. - И за что я в тебя влюбился?
- А ты влюбился? - был бы сейчас на месте Наталиана допплер или вампир - паладин не стал бы и сопротивляться. Усталость взяла свое, и ему просто хотелось немного покоя в любимых руках. Карим наконец поднял руки, прижал к себе рыдающего мальчишку, снял с его щеки губами горько-соленую капельку. Натан облапил его и притих, все еще всхлипывая и временами икая. А потом подставил губы под поцелуй.
- Я же не принес тебе цветок еще, - напомнил паладин, едва сдерживаясь, чтобы не уничтожить последние дюймы разделяющего их расстояния.
- Ну так я тебя целовать и не собираюсь, сам целуй.
И Карим поцеловал. Долго, нежно, ласково, так, как мечталось с той самой первой ночи, чтоб не в предбоевой горячке, не из-за того, что властно требует Сила, сплетающая две души воедино. А просто потому, что Натан пришел, угнездился на коленях, обнял и сказал - приказал - "Целуй". Некромант тут же заерзал, прижимаясь, возмущенно пискнул:
- Жестянку снимай!
- Это заговоренная сталь! - кажется, реакция на уничижительное отношение к их доспехам у всех паладинов была одинаковая. Но Карим ограничился только этой фразой, даже улыбаться не перестал. Только щелкнул пальцами по нагрудному знаку, и латы сами по себе рассыпались фрагментами брони, словно яйцо, из которого вылупился нескладный птенец. Напрыгнул на него Натан, оседлал, прижался:
- Мой!
Паладин только охнул тихо: пораненные ребра и грудь словно кипятком облили.
- Твой? Видать, твой, раз больше никто не польстился.
- Что? Ой... Твои раны! Надо осмотреть…
- Да Тьма с ними. Иди ко мне, - Карим снова прижал его, уже осторожнее, тонкокостный и хрупкий, Натан весил не больше, чем готовы были вынести ребра паладина. - Полежи так. Ты теплый, это вселяет надежду, что даже настоящий.
- Ну что мне сделать, чтобы ты поверил, что я - это я?
Мужчина беспомощно пожал плечами.
- Не знаю. Добраться со мной до Дарама?
- Это само собой, а прямо сейчас что?
- Закрой глаза, - улыбнулся паладин.
Натан зажмурился, на лице проступило отчетливое любопытство. Карим перекатился, навис над юношей, его темные, наполовину поседевшие волосы рассыпались, закрывая мир пологом, по обе стороны лица. Запавшие щеки паладина кололись темной щетиной, губы были сухими и шершавыми. Карим словно и не целовал - только касался осторожно, ласкал жарким дыханием. Скулы, щеки, губы, подбородок в нежном юношеском пушке, тонкое горло с проступающими синяками от пальцев паладина. Натан тихо выдыхал, прижимался к нему, ерзая. Карим задрал его мантию, запустил под нее обе руки, провел по спине вверх, перебрал, как четки, острые позвонки до затылка. Потянул, стаскивая мантию через голову прочь, усмехнулся, глядя, как топорщатся волосы Натана, потрескивая. И снова навис над ним, целуя плечи и разлет тонких ключиц. Выгнулся юноша, потерся о него всем телом.
- А ты почему одет?
- А ты раздень.
Натан тут же потянулся сдирать с него одежду, яростно шипя от странного, болезненного возбуждения, охватившего все тело. Когда на паладине не осталось ничего, кроме повязки на ранах, он перехватил руки Натана и прижал его снова к плащу. В широкую ладонь его уместились оба тонких запястья некроманта, и свободной рукой Карим оглаживал его тело, едва касаясь. Шершавая ладонь, в твердых мозолях от меча, скользила над кожей, задевая вставшие дыбом волоски, грела, даже не дотрагиваясь. Юноша выгибался, всхлипывал, кусая губы и закатывая глаза.
- Хочу тебя…
- Зачем же ты меня мучил, за высокими стенами прятался? - шептал Карим между поцелуями, ласкал губами тонкую кожу, чуть тронутую солнцем.
- Не болтай, лучше еще поцелуй, са иллэн.
Паладин улыбнулся, словно засиял весь, услышав это. Прижал Ната к земле собой, впиваясь в его губы так, словно долго мучился от жажды - и вдруг отыскал родник. Некромант на поцелуй ответил, будто пытался выпить душу паладина через эту ласку. А потом губы Карима заласкали его целиком, от ушей до кончиков пальцев на ногах, не пропустив ни кусочка кожи, ни единой впадинки и выпуклости юношеского тела, только в одном месте не коснулись, словно нарочно обходя.
- Ну не му-у-учай! - взмолился Натан.
Мужчина только усмехнулся - и обхватил губами, вобрал в жаркий рот все целиком, до мягкого русого пушка у основания, одним тягуче-долгим движением. Натан своими стонами всех птиц с места сорвал, распугал. А Карим ласкал его, нежил, касался, пьянея от вседозволенности и открытости мальчишки, сжимал в ладонях, слегка разводя в стороны, крепкие мальчишечьи ягодицы.
- Возьми, - выдохнул Нат.
- Не спеши, са иллэн, - хрипло попросил мужчина, - дай тобой насладиться.
И вновь склонился над ним, развел его ноги, согнутые в коленях, шире, обласкал, оставляя следы на внутренней стороне бедер, вылизал, как будто Натан был его щенком, волчонком. Тот только и мог, что стонать и дергаться, каждое прикосновение так отзывалось, что голос удержать было нельзя. И хотелось, чтобы не прекращались эти сладкие пытки. Но и стальная выдержка паладина уже дала трещину. Все крепче и настойчивее становились ласки, вот уже коснулись Натана влажные, облизанные пальцы, покружили, нажимая, и снова отступая, пока горячие губы снова ласкали, обнимая чутким пленом жаждущую внимания плоть. Юноша только постанывал, раздвигал ноги шире, предлагал себя все бесстыднее.
Карим старался быть нежным, чтоб ни капельки боли не ощутил Натан. Но что он мог сделать, если его тело было далеко от идеалов красоты - грубые, узловатые пальцы, с твердыми, как дерево, подушечками, костистые плечи и локти, руки, перевитые сухими, без лишней плоти, мускулами, как толстыми канатами. Он весь был, как из узлов и веревок свитый, по коже змеями вились старые шрамы.
Втолкнулись, вошли в Натана пальцы, Карим провернул кисть, растягивая его. Некромант только пискнул на мгновение, потом снова застонал, потянулся к нему.
- Карим, ночь моя!
- Что, свет мой? - приподнялся над ним паладин, не прекращая двигать рукой, встал на колени меж его бедер, подтянул на себя. Снова повернул кистью, жестче вгоняя пальцы в жаркое нутро, обнимающее нежным шелком.
- Люблю я тебя...
- Выйдешь за меня? - паладин каким-то чудом еще удерживался на последних остатках самообладания, хотя голос уже больше походил на хриплый рык распаленного желанием волка.
- Выйду, - выстонал Натан. - Всю жизнь рядом буду.
Дольше длить и его, и свою пытку Карим не смог. Хоть и отыскал еще силы войти медленно, а дальше уже не помнил себя. Второй раз с Натаном был куда ярче первого, словно год ожидания обострил все чувства. И некромант его шкуру дубленую когтями драл нещадно, как кот лесной, отдавался полностью, к себе прижимал, сам льнул, а потом и вовсе голос в крике сорвал, семенем брызнул да сознания лишился.
Долго они рядом лежали, обессилевшие, до донышка выплеснувшиеся в этой схватке любовной. Пока не привел в себя прохладный горный ветер. Небо предзакатной синевой налилось, вершины золотом заполыхали. И разом вокруг цветы засияли: "звезды заката" горят, переливаются, только с яркими глазами Натана рядом блеклыми кажутся. Карим - вот упрямец, как будто не паладин, а осел - нож достал, цветок с корнем выкопал и Натану в ладонях поднес, на колени перед ним встал. Тот цветок принял, паладина поцеловал, как обещался…. Полыхнуло вокруг них радугой, и оказались оба в Дараме. Хвала богам, что на полу в комнатке Натана, а не посреди площади замковой - пожалел их Магистр Кентарион.
- Ну что, Лягушонок, не пожалеешь, что некроманта в мужья позвал?
- Ты сам бы не пожалел, что со светлым связать себя решился. Я ж тебе могу только верность гарантировать. Ну и практику по штопке шкуры еще, - усмехнулся паладин.
- Мне и того хватит. А шкуру я тебе сам попорчу, если еще раз с вампиром целоваться полезешь!
- Так это за вампира было? - Карим повернулся к нему спиной, показывая сплошь кровавые полосы на плечах и лопатках.
- Нет, это я от счастья, - Натан взялся вылизывать его. Карим даже не шипел, покорно подставляя царапины под юркий язычок некроманта. Удивительно, но ему было приятно, для него это был такой знак внимания и заботы со стороны Натана. Куда лучше, чем горшком по шлему. Некромант от вкуса паладинской крови обалдел, уволок его на постель - нежить и ласкаться, довольный и счастливый.
- Все равно, не понимаю, почему он мне хранил верность, а я об этом не знал, - вслух размышлял Лирий, лукаво косясь на закипающего супруга.
- И много их - тех, кто тебе верность хранили и еще хранят? - Тарион и сам не понимал, что его так бесит? Но одного намека на то, что его муж еще кому-то нравиться может, будил в некроманте Силу, а между блестящими платиной прядками волос начинали искрить разряды.
- Предлагаешь опрашивать каждого? - простодушно поинтересовался Лирий, потом не выдержал, расхохотался, сгреб любимого в объятия. - Да все они мне верность хранят, как присягнули, так и хранят...
- А мне вот не хранят, злыдни, на паладинов меняют! - магистр-некромант выдохнул, успокаиваясь, пожаловался: - Я сегодня грубо воспользовался своим положением, представляешь?
- Это каким образом? - Дарам притих от рыка паладина.
Тарион удивленно приподнял брови, глядя на него:
- Ты чего рычишь, аки лев голодный?
- Кхм… Голос тренирую. Так каким образом?
- Ну, прежде чем мальчишку этого, Наталиана, к твоему Кариму отослать в телепорт пинком - заставил его Силой и кровью поклясться, что он за паладина замуж пойдет. А что, пара красивая, да и Натану нужен кто-то постарше, чтоб норов и упрямство его в конструктивное русло направлял.
Лирий только рукой махнул:
- К нам скоро Истар с Атуа пожалуют, пинки раздавать.
- За что?
- Предчувствие такое.
- Главное, пусть утром приходят, - зевнул Тарион и немедленно уютно зарылся под магистра паладинов, по давней уже привычке. Удивительно, как это ему когда-то Лирий казался тяжелым?
- Спи, Лисеныш. Пускай тебе приснится что-нибудь хорошее, пыточные, например.
- Тьфу, типун тебе на язык, - машинально, сонным уже голосом проклял его некромант, обнял, пряча прохладные ладони под мышки паладину и уснул.
- И я тебя люблю, ядовитый мой, - прошепелявил паладин.