Эта история случилась пять лет назад. Моему сыну было десять. Она не могла закончиться по-другому. Но она не дает мне покоя. Мне ХОЧЕТСЯ ее рассказать. Она необычна. Трудно поверить, что она была. Пусть считается сказкой.
Печальной сказкой о любви.
Глава I. ДОРОГА
«…налево – сказки говорит.
Там чудеса!..»
А. Пушкин
Мотор взвыл на высокой ноте, набрал обороты, все понижая тон, и его звук слился с перебранкой колес. Разогнался. Пять-семь минут - и он загудит еще ниже тоном, взвоет на торможении, электричка остановится, зашипят и ухнут раздвижные двери: "С-ция ...делеево", - хрипнет репродуктор, - следующая...", - не разобрать.
Уже почти четыре часа – разгон, сбивчивая брань под ногами, надсадный вой, «осторожно, двери закрываются» и опять – по кругу, нагоняя тягостную истому.
Ну, слава Богу, еще десять минут. И зачем я поехала? Надо же, глупость какая! Поверить сновидению! Ничего там нет... И вообще... «Не искушай судьбу», - сказала Фая. А она женщина мудрая и дальновид... «...анция Кузьма», - гнусаво буркнул приемник, а колеса так взвизгнули, что вагон споткнулся, и с дядьки напротив меня, всю дорогу клевавшего носом, слетела меховая кепка и шлепнулась мне на колени. Он открыл совершенно ошалелые глаза и уставился на нее. Не до вежливости. Я вскочила и помчалась в тамбур, а кепка - под соседний ряд. Едва я успела сойти, как электричка дернулась и укатила.
Передо мною в чистом поле торчала одинокая каменная халупа времен разрухи. Облезлая и без вывески. Я огляделась. Платформа совершен-но пустая. На той стороне - ни души, за насыпью стелется неширокое поле, а за ним темнеет мрачноватый хвойный лесок. И никаких признаков жилья или хотя бы сараев горчичного цвета, что обычно стоят вдоль полотна возле станций. И никаких рельсовых развилок - две колеи. Станция? Эта драная постройка, стало быть, - вокзал. М-да. Пять окон. Одно с решеткой /касса, наверное/, одно забелено, и, по-моему, зря – столько пыли на стеклах. А под крайним справа окном на могучей широкой плахе, положенной на чурбаки, сидит дедок. Основательно, как на завалинке в летнюю пору. Типичный такой провинциальный дед: в треухе, ватнике и валенках до ко-лен, и как полагается типичному деду - курит. Только курит он сигарету с фильтром, треух на нем ондатровый, а ватник – лётный. Валенки вот - обычные, серые, в них заправлены драповые штаны в темно-синюю клетку, а около валенок на снегу красуется большущая синяя же сумка типа «русский адидас». Ну-с, подойдем. Как бы обратиться? Стильный дед... Ладно, без обращения:
- Скажите, это Кузьма?
- Она самая, не сомневайтесь, - смотрит спокойно, в голосе сочувствие. Интересно.
- Что, многие сомневаются?
- Да все, кто в первый раз... Придумают себе, а потом спрашивают: Кузьма, дескать? Она-она!
- А почему она-то? Имя же мужское.
А дед, будто только и ждал:
- Почему «она»? Дак привыкли, станция - она, деревня - она.
Явный абориген. Только где тут живут аборигены? Кругом на сто верст «долины ровныя».
- Вообще-то правильно говорите, - продолжает он, - имя мужское. Был тут Кузьма один, от него и название. Только давно был-то, забывают уже. Когда-когда поговорят под вечер.
- А кто он такой был?
- Кузьма-то? Да кто как считает: то ли бывший домовой, то ли лесовой, а некоторые, - что он как тот колдун, что при Петре в башне жил /я вздрогнула/, который девицу из цветов сделал, - алхимик, что ли, по-западному. От него тут все и пошло.
- Деревня?
- Деревня-то еще раньше была. Меженью называлась. Да вы садитесь, чего стоять?
Я машинально села, а дед говорит, говорит:
Века три назад в этих местах два народа сошлись. Откуда - неизвестно. Сперва воевали, землю делили, а потом, видно, надоело - прижились, осели. Места много. Но вражда осталась. По-разному жили, в разное верили. Все время друг друга задирали, а то и на драки сходились. Ох, и побоища устраивали! Да молодежь не только кулаками махала, а и на девиц поглядывала. Смотреть-то смотрели, но с чужими не роднились, побаивались старших. Случалось, говорят, что парни девиц силой брали, но я больше другому сказанию верю, да и не только я... Была одна пара, прикипели, видно, друг к другу, - и ушли от своих. В дальней-то деревне раньше схватились - откуда девушка родом была - бросились к соседям, давай угрожать, а те - вы, мол, у нас работников отбиваете. Разобрались, потом двумя деревнями и искали. В лесу нашли, в какой-то землянке. Любили их все, - уговаривали вернуться, дак они ни в ту, ни в другую деревню не по-шли, чтоб не ссорить никого. Поставили им всем миром избу как раз у межевого столба, верстах в двух от обеих деревень. Тут и молодежь стала собираться, а потом и селились, кто из другой деревни пару себе брал. А когда Кузьма объявился, тут уж лет полста первый дом-то стоял, семей двадцать жили. И Меженью уж звали. В ней он и прижился. Какие только вы-думки на праздниках не устраивал. Всю поросль сюда переманил - старые деревни так и угасли. Даже названий не осталось.
На краю леса, у затравеневшего небольшого пригорка стоит по пояс в траве тоненькая юная женщина в светлом сарафане. Да нет, она стоит на коленях. Наклоняется к оранжевому пышному цветку, берет его в ладони, целует, - все лицо в пыльце. Она счастливо смеется, встряхивает головой, - волна волос цвета меди плеснула за спиной, - как золотистые мошки разом слетают со щек пылинки. Не все. Некоторые так и остаются на лице - веснушки.
Повернула голову на гибкой стройной шее, - встрепенулись на вис-ках завитки волос. Как они похожи с цветком, что придерживает снизу ее узкая ладонь! Обернулась к двум липам, выступившим из леса на опушку; из их сетчатой тени смотрит с тревогой и нежностью мужчина чуть старше 20, не отводит серых глаз, странно сочетающихся с желтоватой смуглотой и выступающими скулами его лица…
«Они изгои теперь. Одни в этом мире. Нужен дом. Чтобы ей там было хорошо... И детям, которые будут. Милая... Как она умеет забывать плохое! Стойкая, как огник. Яринка, тезка. Тоже всегда против ветра наклоняется. Славно, что он нам встретился. Дед говорил, что этот цветок всю жизнь оберегает любовь тех, кто его увидит».
Дед... Я словно проснулась. Дед давно молчал, покуривал свой «Кэмел», а мне все виделась пара молодых отступников, идущих по лесной поляне в туман, держась за руки - на всю жизнь. Красивая легенда. А дед их собирает. Я внимательно посмотрела на него. Худое бледное лицо все в продольных морщинах. Старый курильщик. Твердый и умный взгляд темно-серых глаз. Округлая борода черного волоса кое-где с серебряной сканью. Нет, не абориген. Деревенские теперь бород не носят. Да и говорит он скорее как горожанин.
- А вы сами-то по делу приехали? - внезапно спросил он.
Я растерялась.
- Как сказать... Слышала, что... у вас здесь... башня есть какая-то, - я взяла себя в руки и перестала мяться, - как у того алхимика, вот решила проверить.
- Проверить? У нас все, что захотите, есть.
Местный патриотизм. «В Греции все есть».
- А деревня далеко?
- А вы как слышали-то?
- Да вроде бы, тут городок небольшой в полуверсте от станции, а вы вот говорите - деревня.
- Я говорю... А какое это имеет значение?
- За лесом, что ли?
- Нет, за лесом - это с той стороны, а у нас линию не переходят.
- Как не переходят?! А обратно ехать?!
Наверное, я должна была испугаться, но почему-то я чувствовала, что здесь мне ничего не грозит, даже «понарошку»…
- А здесь и садятся. Куда надо, туда и доедешь. Если перейти - заплутаешься. Можно и совсем пропасть.
Голос его звучал так обыденно, будто речь шла о соседней улице - не ходи, там хулиганы. Мне стало весело.
- А вы, значит, тоже куда-то поехали?
- К внуку. У меня внук здесь живет. Раз в неделю у него бываю. Чаще-то не выходит: у него хозяйство, а у меня – дежурства.
Забавно. Обычно бывает наоборот.
- На соседней станции живет?
- В Кузьме.
Он вдруг резво поднялся, подхватил свой «русский адидас» и устремился мимо меня к платформе:
- Извините, мне пора, - сказал он поспешно.
Я увидела, как, снова резко тормозя, подошла электричка, дед быстро вскочил на подножку, двери закрылись, и электричка стремительно укатила. Они здесь и минуты не стоят. Где это, он сказал, живет его внук?!
Я обошла станционную халупу. Между прочим, по расчищенной до-рожке! Названия станции на той стороне, конечно, не было. Но и никакой «долины ровныя» за халупой тоже не наблюдалось. А наблюдалась там хорошо утоптанная широкая тропочка в сугробах, а вдали, в морозном тумане - дома провинциальных расцветок: бледно-зеленые, бледно-желтые и серые. Типичные. Интересно, здесь все типажи такие, как этот... абориген?
Я ступила на извилистую тропу.
Глава II. ГОРОД
Чего не видишь, о том и не грезишь.
Русская пословица.
Тропинка шла ровная, без бугра посередке. Скорее тротуар. Кто тут ходит? Поселок-то весь домов двадцать, насколько видно. Ну и туман!
Я стала вспоминать разговор с дедом. Во-первых: все, кто приезжает, сомневаются. Еще бы... И много приезжает? По станции этого не скажешь. Кроме меня никто не вышел, - когда приезжают и, следовательно, уезжают? Они все здесь остаются... Во-вторых: о чем говорили? Кузьма-алхимик, Межень, линию не переходят. Отвел глаза. «Налево пойдешь,.. направо пойдешь,.. а вообще - смотри сама.»
Я поглядела в туман впереди. То ли он волнами ходит, то ли у меня в глазах рябит? Морозный туман не двигается. Очертания поселка смещались, колыхались, как мираж. В снежных пустынях бывают миражи? Может, я опять во сне все вижу? Оглянулась. Сзади тумана не было. Халупа стояла. Я не была уверена, что там будет все по-прежнему, если я вернусь. Если я вернусь...
Ах, как я любила всегда волшебные сказки! Ковер-самолет, молодильные яблоки, соколиное перышко... А еще лучше - заветное слово - и звери помогают, горы раздвигаются, за сотни верст видишь.
И вот сон...
Свистит ветер. У оконного проема стоит человек. Указывает рукой вдаль. Я смотрю.
...Там голубеет у лобастых гор
На юге город, осиянный светом,
От плоских кровель в утренний простор
Возносятся, сверкая, минареты...
И вдруг - балаган, ярмарка, толпы людей, шум, - и сам чародей в заурядном костюме, неотличим от всех; и, как взмах руки, - опять тишина, чудо.
И наутро лежал на столе билет с названием незнакомой станции.
...Когда же кончится эта свистопляска перед глазами? Вон тот серый дом... двухэтажный? Точно. Теперь ясно видно. А рядом два таких же, только розовых, с ажурными крылечками и балконами. Дома-то и не крашеные, а из цветного камня. Какие акварельные цвета! Туман исчез, надо же. И поселок немаленький. По всей окраине - яркие деревянные теремки.
Я входила в улицу. Окна блестели холодной синевой, как колодцы, и также не пропускали в себя взгляда. Вдоль стен слева дремали тени ромбами дымчато-голубой кисеи. Навстречу шла не спеша румяная женщина в ярком платке знаменитого Павлова Посада, в полушубке со сборками и белых с узором по верху валенках. Я сразу решила, что под полушубком у нее пестрый сарафан и вышитая крестом сорочка. Ах, как хорошо! Как славно улыбается! Наверное, в одном из этих теремков живет. Очень к ним подходит.
А на главной улице, в которую я вошла, дома солидные, ухоженные. Особняки. Перед многими небольшие скверы с липами и тополями. Витые решетки балконов, причудливые лепные карнизы или строгие греческие линии проглядывают сквозь узоры оград или возвышаются у самой мостовой. Солнце привольно струится на снеговые колпаки оградных столбиков, на нетронутой белизны сугробы вдоль домов, на белую дорогу, вымощенную каким-то светлым камнем и необычайно чистую, - ни пятнышка грязи, ни снежинки.
Как, интересно, тут главную улицу называют? Скажем, Пустая. Или Центральная. Или уж - Главная просто. А вон и табличка на углу здания, - ну точь-в-точь как наше районо. Наверное, городская управа. Как быстро-то... Не успеешь подумать - читайте, пожалуйста!
Улица Рамзи ... Ну да. Основатель города, первопоселенец...
...И вовсе не как районо. Окна широченные, двери дубовые, со старинной резьбой, а колонны деревянные, круглые и тоже все резные. Живут же люди! Что там на вывеске?
МАГИСТРАТ
ГЛАВМАГ
Зайти, что ли? А, на двери бумажка белеется. «Ушли за пивом» или «Учет». Застраховались.
Я прошла между колоннами к двери. Не бумажка, а капитальная табличка:
Уважаемые гости!
ПРОСЬБА
В ВЫХОДНЫЕ ДНИ
ПО ГРИГОРИАНСКОМУ КАЛЕНДАРЮ
НЕ БЕСПОКОИТЬ!
А у нас какой календарь?! Кто бы знал... Не беспокоить... Ну, и куда идти?
Из ближнего переулка вывернулся мальчишка лет двенадцати в громадной заснеженной куртке, которая сидела на нем боком и была наполовину расстегнута. Мой Андрюха всю жизнь так ходит. Он несколько раз на ходу повернулся всем корпусом к переулку, - а вслед ему неслись звонкие пацаньи крики, - и зашагал широким шагом в мою сторону.
Мордаха у него сияла удовольствием от какой-то удачной проделки. Сквозь морозный румянец на щеках светились крупные веснушки (как у Ярины), из-под вязаной шапки спускались на открытый лоб прядки мокрых волос. «Ох, и бежал!» - говорил весь его вид. Он с озорным любопытством в серых глазах заглянул мне в лицо, и я, не удержавшись, спросила:
- Не поймали?
Мальчишка с готовностью остановился и весело ответил:
- Не-а. Куда им! Лазят, как черепахи… по сугробам, - он хихикнул, - Будут знать, как втроем снежками закидывать!
- А ты здешний?
- А вас проводить нужно?
- Да, не мешало бы…
- Идемте. Я вообще-то здесь не живу, к деду в гости приехал, на каникулы, – по его улыбке при этих словах было видно, что живут они с дедом душа в душу. Он продолжал без всякой скованности:
- Вот он тут все наизусть знает. Но я тоже об этом городке кое-что понимаю.
- Хороший городок?
- Мне нравится. Интересно тут, - сказал он раздумчиво, будто чему-то удивляясь. Он шел теперь не спеша и смотрел себе под ноги.
- Дворы, небось, большие, удобные, природа кругом, - осторожно предположила я.
Он вскинул на меня загоревшийся взгляд:
- Дворы, само собой, классные, а уж дома!
Я насторожилась:
- А что дома?
- Ого! Идешь по улице, зажмуришься и представишь себе, что ты в Париже, например, при каком-нибудь Людовике, открываешь глаза – так и есть, еще и всадники навстречу едут в мушкетерских плащах. Сам себе не веришь, - он говорил взахлеб. - А как засомневаешься, все и пропало, опять та же улица.
- Ну, у тебя, братец, и фантазия!
- Чего фантазия… А вы что искали-то, - спросил он без всякого перехода, - а то я болтаю, а куда нужно – не узнал.
- Да я и сама не знаю – куда. Понимаешь, башню ищу, старинную, - я усмехнулась. - Пожалуй, что из твоих средних веков.
- Не, это из ваших… А она какая?
- Ну, какая… Я ж ее не видела, - я смутилась (видела я ее во сне, мой мальчик…)
«Мой мальчик» проницательно посмотрел на меня:
- Ну, скажите, как вы ее себе представляете.
- Ну как-как. Стоит себе где-нибудь на пустыре, чтобы ее ничто не заслоняло… Квадратная такая, из тесаного камня, кверху сужается…
- Из светлого камня?
- Нет, темный, я думаю, должен быть.
Мы продолжали идти по белой мостовой и подходили уже к концу улицы Рамзи, что тянулась через весь городок. На дорогу кое-где нанесло тонкую снежную пыльцу и она на разные лады скрипела под нашими валенками. Больше никаких звуков не слышалось. Солнце делало дорогу ослепительной и я смотрела себе под ноги, слушала скрип снега и представляла свою Башню. На минуту я даже забыла о своем спутнике, но он, человек дотошный, как видно, не дал мне дольше молчать.
- А крыша? – требовательно прозвучал новый вопрос.
- Шатровая крыша из темной черепицы (игра так игра!).
- Цвет?
- Вот пристал…коричневый.
- А окна? – он не унимался.
- Арочные окна на разной высоте! – я уже начала сердиться на его расспросы и только хотела ляпнуть что-нибудь вроде «не знаешь такой – так и скажи», когда он завопил, как очумелый:
- Да вон же она!
Я вскинула голову и взглянула туда, куда он указывал рукой. Застыла на месте.
За крайними домами поселка, чуть наискосок с правой стороны, в отдалении, поднималась моя греза.
Солнце освещало ее очень ясно, и не было сомнений ни в цвете черепицы, ни в старинности кладки, ни в форме окон.
Мы промчались мимо двух крайних особняков и оказались на пустыре.
- Ух ты-ы! – выдохнул мой проводник из глубины сердца, и я повторила этот возглас про себя – голос у меня перехватило.
И долго мы стояли рядом и смотрели на это величие.
- Да-а… Красавица. Ну, я пошел…
- Постой! Как хоть тебя зовут?
Золотистые точки запрыгали в его глазах, обращенных ко мне и к солнцу за моей спиной.
- Костик. Это меня дед так зовет, - и опять мелькнула на губах та же улыбка, - Константин, - произнес он торжественно и чуть ли не по слогам. – на латыни «постоянный».
- Спасибо, Костик. Одна бы я ее не нашла.
Он кивнул и быстро пошел вдоль окраинных домов влево по тропинке. Я смотрела ему вслед. Дойдя до улицы, выходящей в поле, как и улица Рамзи, он остановился и прокричал мне:
- А Кузьма по-гречески – «украшение»! – засмеялся звонко и, махнув рукой, исчез между домами.
Я медленно обернулась, боясь, что моя Башня тоже исчезла, как и мой провожатый. Меня не оставляло чувство, что меня здесь кто-то морочит. Нет, как ни странно – на месте. Остается пройти полсотни шагов и прикоснуться к ней или… увидеть, как она растает на глазах.
Я подошла вплотную. Ну, какая же громадная! Протянула руку и, наконец, притронулась к темно-серому камню. Поверхность была не совсем ровная – под рукой скользили маленькие бугорочки, глаз различал круглые дырочки пор, тонкие черные и зеленоватые прожилки, но время пригладило их и камень слегка бликовал на солнечной стороне.
Я обходила ее и все не могла добраться до угла. На той стороне должна быть дверь…