Учителя… Сколько их прошло за 10 школьных лет! Запоминающихся и не очень. Но самых любимых, необыкновенных только трое.
Сергей Дмитриевич Февралев преподавал у нас литературу в девятом и десятом классах. Уже седой, слегка полноватый, среднего роста. Самая четкая характеристика его внешности и манеры поведения, я бы сказала, - артистичность и интеллегентность. Вот он рассказывает, обводя внимательным взглядом класс, поднимая вперед руку, повелительным жестом заставляя затихать самых отчаянных шалунов. Его слушали.
Он не заставлял зазубривать строчки учебников, да и к учебникам обращался не слишком часто, у него были свои конспекты, планы. Никаких вязнущих в зубах штампов. При опросах характеристика каждого литературного героя звучала только один раз, никогда не заставлял повторять одно и то же по несколько раз. В сочинениях просил излагать в первую очередь свои мысли.
Услышал, что Оля Карпова не прочитала заданные отрывки «Войны и мира»: «Я вам завидую! Вам еще предстоит открыть для себя удивительный мир!»
Иногда, как бы мимоходом делился своими наблюдениями: «А я вот случайно увидел, как девушка разговаривала с парнем, а у нее на подбородке шелуха от семечек. По-моему, это не очень красиво».
Рассказал перед классом, что у руководителя школьного литературного кружка благоприятное мнение обо мне, а потом, заметив, что я болтаю и невнимательно слушаю: «Вероятно, я зря вас похвалил».
Были задания просто выучить и рассказать свое любимое стихотворение. Большинство мальчишек выбрало Щипчева «Любовью дорожить умейте» - меньше всего учить. Я почему-то остановилась на «Трусихе» Асадова. Оля Карпова рассказывала «Становлюсь я спокойной, а это ли просто». О других просто не помню.
Игорь Андреевич Шеин преподавал черчение все те годы, как оно появилось в школьном расписании. В шестом классе, кажется, как только закончилось рисование. Худощавый, лысый, с глубокими складками от носа ко рту, с ироничным взглядом темных глаз. Начинал с того, как нужно правильно затачивать карандаши: для тонких линий одно, для обводки, выделения – совершенно по-другому, особенным способом. Оценки в журнале «не порти л». То есть за не выполненный вовремя чертеж ставил в журнале «единицу», а потом, когда чертеж приносили, исправлял эту «единицу» здесь же в журнале на любую заслуженную отметку. С лодырями, теми, кто слишком долго тянул с выполнением задания расправлялся по-своему. Вызовет к доске и так наиздевается перед всем классом, что бедняга уже не знает, куда деваться от смущения перед хохочущими товарищами.
Вот он входит стремительной походкой в класс: «Кто дежурный? Чертеж оставьте, а все лишнее с доски сотрите. Это тоже, – кивая на верхний угол доски, где написано «Дураки вы все!» - это вы и так знаете!»
В то время в школах в виде эксперимента вводилось производственное обучение, и наш «десятый первый» сформировали наполовину из «чертежников» (пытались подготовить из нас чертежников-деталировщиков, но остановились на чертежниках-копировщиках) и «шоферах» (они ходили на автобазу, обучались вождению). Один день в неделю полностью посвящался производственной практике. У нас – чертежников производственную практику вел в основном Игорь Андреевич. Часть занятий проходила в школе, часть – в здании Оргпроектцемента, была у нас тогда такая организация. Игорь Андреевич именовал нас гордо «мои чертильщики», нередко делился с нами на занятиях своим мнением о политике, о некоторых писателях, литературных произведениях.
Один раз я, прокатавшись допоздна на катке, делала чертеж поздно ночью, второпях, получилось что-то совсем немыслимое. Игорь Андреевич посмотрел: «Ну, знаете! У меня такую изометрию даже ослы в седьмом классе не изобретают!» Я молчу, сказать нечего, а Люда Авдеева возмутилась: «Чего это вы оскорбляете!» Игорь Андреевич так обиделся: «Я к вам со всей душой! Не буду вам больше ничего рассказывать!» К счастью, обида вскоре прошла и рассказы возобновились.
Любой, из получивших эту специализацию мог красиво оформить стенд, что немаловажно было по тем временам, выполнить грамотный чертеж. Некоторые девочки, не поступившие сразу после окончания школы в высшие учебные заведения, работали в Оргпроектцементе на разных должностях.
Людмила Митрофановна Кошкина была нашим классным руководителям в старших классах, преподавала математику. Что-то в ней было такое уютное, домашнее. И тоже свой подход к преподаванию. Некоторые задачи необходимо было решать всем, некоторые только тем, кто претендовал на высокую оценку. Иногда на уроке предлагалось: кто решит эту задачу первым, получит «пять». Мы старательно решали, Людмила Митрофановна наблюдала за нами, негромко включив небольшой приемник. К слову сказать, класс у нас был сильный, как-то так подобралось, может быть благодаря специализации. Больше половины учились без «троек», почти все впоследствии получили высшее образование.
Доказывать теоремы у доски обычно вызывались более слабые ученики, мне не приходилось. Но в тот раз мы что-то слишком сильно разговорились с Леной, сидя на второй парте недалеко от учительского стола. Людмила Митрофановна подняла меня и предложила доказать теорему. Естественно, я не знала и получила «двойку». Мне это показалось так обидно, тем более болтала я не одна! На перемене я не смогла сдержать слез, расплакалась прямо в классе, Людмила Митрофановна утешала меня так по-матерински. «Двойку» я потом исправила, но когда провалилась первый раз на экзамене по математике в университете, Людмила Митрофановна мягко пожурила: «А я говорила тебе, что ты не дорабатываешь». Во второй раз я все сдала без проблем.
Оклады у учителей и тогда были небольшие, но занимались с каждым, нередко оставаясь после уроков, чтобы помочь отстающему ученику, не требуя от родителей дополнительной оплаты. Миша Савенков, окончивший потом военное училище, прошедший Афган, получивший второе юридическое образование, вспоминал, сколько возилась с ним Людмила Митрофановна, давала задание на лето, заставляла учиться.
А вот с учителями по английскому языку нам не везло. Сначала они у нас очень часто менялись: уезжали, выходили замуж, переходили на другое место работы. Полгода вообще не было преподавателя. В восьмом классе преподавала Вера Семеновна. Наверно, знания у нее были неплохие, но она совершенно не умела держать дисциплину. На ее уроках разговаривали, чуть ли не в голос, вставали, подсказывали, перебрасывались записками, подкладывали пистоны под ножки стула. Каждый урок превращался в какой-то кошмар и для нее и для тех, кто хотел что-то услышать. Она не жаловалась, видимо, надо было доработать до пенсии. Выходила иногда из класса, стояла за дверью, собираясь с силами, возвращалась опять в наш «зверинец».
Английский, особенно английский разговорный, я так и не смогла по-настоящему выучить, хотя он крайне необходим был мне в работе.
Жаль, что теплые слова, которые надо было сказать учителям, приходят, когда учителей уже нет, они не могут услышать эти слова. Вечная им память.