Глава шестая
Уля не хотела проводить свободное время в этом городе с коллегами по работе. Среди них не было интересных для нее людей. Одиночество больше не тяготило, а напротив – радовало и вроде бы манило призраком той свободы, о которой пока робко мечталось.
В таком состоянии душевного смущения она шла по крошечному переулку, выводящему на центральные улицы, когда услышала радостное:
– Улька, ты-и-?!
Кто-то высокий, налетевший на нее сбоку, облапил ее так крепко, что Уля могла бы испугаться, если бы не радостное «ты-и-и!?»
– Не узнала? А я тебя сразу!
– Се-ева? – удивилась Уля, которая хоть и была знакома с мальчиком когда-то, но всего пару раз столкнулась с ним за десять лет учебы. Сева был на год моложе, бегал за Ирочкой, это Уля помнила. Однажды они оказались рядом на школьном вечере – смотрели концерт, и Сева почему-то при каждом взрыве смеха поворачивал голову к Уле, точно приглашая ее разделить веселье. Она отвечала улыбкой. Потом перебросились парой фраз.
Второй раз они столкнулись на областной олимпиаде по истории. Были представителями своей школы во втором туре. Вместе возвращались, и Сева, возбужденный успехом, проводил Улю домой. Когда проходили мимо дома, где обитала его любовь, Сева замолчал, шаг укоротил, глазами жадно зашарил по арке, ведущей во двор. «Ждет Ирочку», – догадалась Уля, которая тоже высматривала своего кумира.
О чем они тогда болтали, Уля не запомнила, но последние слова Севы помнила всю жизнь:
– А ты с Иркой не сестры? Двоюродные хотя бы?
– С чего ты взял? Мы даже не знакомы.
– Да-а? Странно. Вы вроде бы похожи.
А теперь Сева так ее встречает, словно родную!
– Ты что тут делаешь у нас?
Севка, возмужавший, похорошевший, правда, с намечающейся лысиной, смотрел на нее блестящими черными глазами и улыбался во весь рот.
Уля сказала о конференции. Он удивился:
– Ты – психиатр? Вот это да! Впервые вижу живого психиатра так близко!
– А ты что делаешь в этом чудо-городе?
– Живу! Преподаю в универе. Докторскую защитил в прошлом году. Женился, развелся, снова женился! – радостно перечислил Сева главные вехи своей биографии.
Это был замечательный вечер! Они провели его в Стрийском парке, сначала расхаживая по аллеям, потом сидя на скамье под зажженными фонарями. И вели себя так, словно всю жизнь дружили и счастливы повстречаться.
– Ты замечательная девчонка! – сказал Сева на прощанье, целуя ее руку. – И красавица! Я вообще люблю твой тип женщин! – Он шумно вздохнул. – А мне почему-то попадается совсем другой!
– Ну, судя по твоей бурной семейной жизни, ты еще найдешь свой тип. Бабник ты, Севка! Снова разводиться? Может, лучше бы не торопился с женитьбой?
– Не могу я один жить! Приезжай ко мне, а? Ты же мой тип, искать не надо!
– Хорошо, – засмеялась Уля. – Как припечет без мужика, так и жди!
Обменялись телефонами и адресами.
Вернулась Уля в родной город в странном состоянии – вроде бы начиналась новая полоса жизни, и надо было быстрее ее приблизить.
А Львов не просто остался сказкой, а действительно отравил желанием ходить именно по его улицам и выглядывать из высокого окна на плоские камни мостовой, выложенной в позапрошлом веке. И стучать своими каблучками – под зонтиком, в дождливое утро, зная, что солнышко соскучится и непременно пробьется сквозь серые покровы небес.
Ее расспрашивали о докладе, о том, как встречали, как обсуждали потом на семинаре, а Уля сворачивала рассказ на красоты древнего града с гордым именем.
Сева позвонил через два дня после ее возвращения. У нее в тот вечер был Михаил, и разговор получился скомканным.
– Ты не одна? – догадался Сева. – А когда будешь одна? Завтра? Жди звонка!
– Что ты так сияешь? – подозрительно спросил Михаил. – Новый знакомый?
– Знакомый старый, школьный товарищ, встретила случайно.
– Странно. Ты так изменилась за три дня...
– Мишель, это как понимать? Ты мне сцену ревности хочешь устроить?
– Видела бы ты свое лицо! Ты на меня даже не смотришь! Глаза отводишь, а когда он позвонил, ты...
Вот это была новость! Михаил еще и ревнив! Да на пустом месте! Этого ей не хватало!
Уля нахмурилась, соображая, как лучше остановить глупую попытку прибрать ее к рукам: высмеять или рассердиться? Для этого надо было еще понять, разыгрывает Мишенька сценку или действительно ревнует?
– Ты чего замолчала? Я угадал? Ты с ним...
– Что – с ним, Миша?! – повысила голос Уля. – Мы учились в одной школе! Он любил другую девочку, на меня похожую! Я с ним вообще третий раз в жизни разговариваю!
– Вот, а говорила – товарищ! С товарищем – третий раз всего?!
Нет, он и вправду ревнует! Как глупо и нелепо! Она должна оправдываться... в чем?
– Значит, так, – холодным тоном сказала Уля, глядя прямо в светлые глаза Михаила, – или ты прекращаешь этот дурацкий разговор, или ... уходишь домой. Там переваришь мое условие – не ревновать – и возвращайся... хоть завтра. Нет, послезавтра.
Неделю назад она бы не смогла говорить таким тоном с Михаилом. Что-то случилось. Миша прав: он ревнует не без основания. Севка ни при чем. При чем – она сама, ее настрой: она готова к переменам. Мишель потерял свою притягательность. Уля не стала анализировать, как это случилось, когда и почему. Ей просто не хотелось об этом думать.
В тот вечер Михаил не ушел, испугавшись, что Уля по-настоящему рассердится. И они даже любили друг друга в постели и вели себя по-прежнему. Им было хорошо вдвоем. Мишель успокоился, заснул как уставший ребенок – с улыбкой на лице. «Что это я себе насочиняла?» – расслабленно подумала Уля, тоже погружаясь в сон.
А утром она проснулась раньше Михаила и долго разглядывала его спящее лицо... Красивый мужик, думала она, ничего не скажешь. О таком мечтают в юности, такого не пропускают в зрелости, если есть возможность прибрать к рукам. Таким любуются в старости, вздыхая о потерянной молодости. А она, кажется, готова расстаться без сожаления, если он проявит инициативу. Жаль парня. Он привязался к ней искренне, и ведь давно! И она сама давала ему повод для надежды. Значит, нечестно будет вот так – взять и уйти, без причины!
«Там будет видно, куда я тороплюсь?» – отмахнулась Уля от себя самой.
И зажила прежней жизнью: работа, три раза в неделю свидания с Михаилом – с его ночевкой. Он бы хотел чаще, каждый день, но Уля находила причину для отказа. А когда не получалось толком объяснить, почему он не должен приходить, возникала неловкость:
– Да в конце концов, имеет женщина право на время для себя, любимой? Отдохнуть душой и телом...
– От меня? – обижался Михаил. – Женщина не должна оставаться в одиночестве! Любящие должны быть рядом всегда!
– Чтобы скорее надоесть?
– Что ты такое говоришь?! Значит, не любишь ты, не любишь! А говорила, что любишь! – он уже чуть не плакал.
«Не говорила, – думала Уля, но не осмеливалась произнести вслух эту печальную для Михаила правду. – Потому что сама толком не знала. Соскучилась по любви – это да...»
Каким же Змеем-искусителем оказался Сева! Сначала Уля заподозрила, что он ищет возможности через нее добраться до своей первой любви – Ирочки. Но Сева ни разу не спросил о той. Зато живо интересовался самой Улей и охотно отвечал на ее вопросы о нем. Несколько телефонных звонков – и Уля узнала о Севе основное: что тот любит есть, читать, смотреть, обсуждать, чем занимается днем, вечером в будни и выходные, с кем дружит, кого из политиков уважает, кого терпеть не может.
Конечно, Сева телефонный и реальный – вещи разные, как подозревала Уля, но пока она не связывала с ним своего будущего, а потому разговорчики ни к чему ее не обязывали и были приятны. Она даже ждала Севиных звонков и огорчалась, если разговор приходилось прерывать. Севу-мальчика Уля не знала, Сева взрослый нравился своей открытостью.
А рядом был другой мужчина – пока еще желанный, но Боже – такой обидчивый! Теперь Уля легко представляла, как тяжко было ему жить со своенравной Зариной.
И третий мужчина незримо присутствовал в доме, наблюдая, как его жена потихоньку запутывается в паутине новых отношений...
Если недавно Уля маялась от физического одиночества, то сейчас время ее было заполнено этими тремя мужчинами так, что его не оставалось для знакомых женщин.
Галина Антоновна, насильно отлученная Улей от дома, где когда-то три женщины делились домашними секретами за накрытым столом, первая не выдержала этой разлуки, позвонила:
– Уленька, детка...
Она говорила с прежним своим лечащим врачом слегка покровительственным тоном, потому что была намного старше. Преимущество в жизненном опыте казалось ей таким важным, что позволяло не замечать Улиного превосходства в общем развитии и в природном уме. Ну и что же, что она врач, кандидат наук и много чего знает? Вот она, Галина Антоновна, настрадалась в жизни и знает больше. Улина благополучная судьба (если не считать смерти мужа) не дала «девочке» возможности узнать эту жизнь в ее подлом разнообразии. Сейчас она связалась с этим красавчиком Михаилом, ради которого отказалась от старой дружбы. И надо ее спасать. Так примерно рассуждала Галина Антоновна перед решением восстановить приятельство.
– Уленька, детка, мы скучаем. Может, выкроишь для нас пару часиков?
– Конечно, Галина Антоновна, – вежливо ответила Уля. – «Мы» – это вы с Лелей?
– Ну да. Ты нас совсем забыла...
– Да нет, просто некогда, – сказала Уля. – Приходите в субботу!
Визит Галины Антоновны в компании с Лелей удовольствия не доставил. Они посидели за столом, выпили домашнего вина, оставшегося от Владислава (тот делал замечательное вино из «Лидии»), обменялись новостями, обсудили политическую ситуацию в стране (пришлось немного поспорить) и разошлись, втайне разочарованные этими посиделками.
Галина Антоновна ожидала, что в ответ на ее откровенности, героями которых были детки и внуки, Уля приоткроет секреты любовного романа с Михаилом, но этого не произошло. Леля, счастливая новой любовью, на сей раз взаимной, думала, что Ульяна Егоровна тоже расскажет о своей. Но обеим удалось только выведать главное: Михаил оставался приходящим, а Ульяну это почему-то не печалило.
Зато они узнали о печальных переменах в клинике, где раньше лежали:
– Кормят отвратительно, без домашней еды не обойтись. А у нас, вы знаете, полно больных, что лечатся годами, и родня их совсем забросила. Таких приходится подкармливать своим. Каждый из нас что-то из дому тащит съестного. Нет сил смотреть, как наши хроники почти голодают... Так, правда, везде по больницам. Сократили бюджет на эту статью.
– Не надо было Союз разваливать, – поджала губы Галина Антоновна, зная, что Уля «за незалежнисть» – С Россией было лучше.
– Думаете, в самой России сейчас лучше? Или в Белоруссии? Давайте оставим эти споры. Я вот во Львове была, ходили в клинику. Там почему-то лучше кормят. Воруют меньше, я так подозреваю.
Разговор увянул. Уля хоть на прощанье и просила позванивать да не забывать, уже всем стало ясно: приятельству пришел естественный конец.
Бытовые проблемы не обошли и Улю, но каждый раз, когда она добывала еду для себя, простаивая в очереди за чем-то мясным, утешала одна мысль: она одна, не надо болеть душою за семью. Если ей не хватит этого подозрительного фарша на котлеты, она обойдется и ливерной колбасой! Ничего! Все утрясется.
Улин политический оптимизм пока поддерживался лишь митингами «руховцев», которые воспряли от благородной идеи подъема национальной культуры. Что эту культуру надо поддерживать или даже возрождать из пепла, Уля понимала. Но ее пугали крайности, какая-то излишняя экзальтированность, охватившая многих «патриотов».
Однажды она поехала в Днепродзержинск на митинг руховцев. Там ей понравилось. Никто не требовал закрытия русских школ. Все страстные выступления были против засилья коммунистических идей с их многочисленными вождями. «Долой компартию как правящий клан!» – был основной лозунг, и все это походило на маленькую революцию, возбуждало даже ее, вроде бы не политическую активистку.
Но вот вернулась в Днепропетровск, пришла на сходку руховцев в Сквер железнодорожников, и там получила первый щелчок по носу:
– Жиночка, а що це вы розмовляете на российский мови?
Уля смотрела на маленького, какого-то обтерханного мужичка, у которого только что спросила, как фамилия выступающего. Спросила на русском языке, как привыкла думать и говорить.
– Это – преступление? – улыбнулась она.
Мужичок не ответил, но пересел подальше.
Через несколько минут подсел к ней знакомый по институту, где работал Владислав. Не помнила она, чтобы этот преподаватель говорил по-украински. Сейчас он заговорил с нею на каком-то странном наречье – явно старался не перепутать русские и украинские слова. Это уже было смешно. И грустно.
– Иван Ильич, вы сначала выучите украинский язык, а потом демонстрируйте свой патриотизм, – грубовато посоветовала Уля.
– Вы шо – за москалив? – окрысился тот.
– Чем вам москали не угодили? Это они права тут качали, когда украинские школы закрывали? Вы посмотрите в горкоме партии на таблички! В каждом кабинете – украинец! Ни одной русской фамилии! Всю антиукраинскую политику делали тут не москали, а свои, украинские дяди и тети, ставшие партийными чиновниками. Из подхалимажа перед Кремлем.
– Какая грамотная! – по-русски возмутился Иван Ильич и тоже удрал подальше от этой странной дамы: на митинги ходит, а – «за москалив»! Провокаторша какая-то!
Неожиданно приехал Сева, родители которого еще были живы и даже почти здоровы. И явился к Уле он так же – как снег на голову. Позвонил, выяснил, что она дома, и не стал церемониться, уточняя – одна или нет. Уля даже не успела выпроводить Михаила, ночевавшего у нее.
Оживленный, со смеющимися черными глазами, большеносый, Сева принадлежал к тому типу мужчин, который невозможно пропустить при встрече. Его трудно было назвать красавцем, хотя бы из-за длинноватого носа и словно проваленных щек, но блестящие темные глаза, какие-то радостно-взволнованные, нельзя было не заметить. Этим глазам хотелось тут же ответить взаимной симпатией.
И Михаил, к которому Сева протянул сразу две руки для пожатия, клюнул на этот счастливый взгляд, сам засветился.
– Знакомьтесь! – торопливо сказала Уля, ловя момент благодушия. – Это мой школьный товарищ, Севка, а это – мой коллега по работе, Михаил.
Коллега по работе, в домашних спортивных брюках и тапках, кисло ухмыльнулся на эти слова любовницы, но тут же пошел на попятную:
– Очень приятно, наслышан! Уля мне рассказывала, что вы были самым умным мальчиком в школе и доставали учителей.
Сева рассмеялся добродушно:
– Самым умным не был, но доставал – это точно. А сейчас меня достают мои студенты-умники.
Втроем попили кофе. Правда, растворимый, в зернах еще не было на рынках. Этот привез Семен.
– Держи, Уля. Наш, закарпатский. «Галка». Пить можно. Если есть молоко или сливки.
– Сливки? – засмеялась Уля. – Мы о такой роскоши и не слышали! Тут хоть бы молока достать...
На такой мирной бытовой ноте они втроем вступили в беседу, пытаясь переварить ситуацию.
А Уля думала: « Меня ждет допрос Михаила. И мне надо объясниться с Севой».
Продолжение http://www.proza.ru/2013/01/28/1974