Любовь к прошедшему времени чаще есть не что иное, как ненависть ко времени настоящему.
П. Буаст
Флоренция. Наши дни.
Ничем не примечательные улочки старой доброй Флоренции нежились в ночной прохладе, пытаясь освободиться от июльского зноя. Каждый закоулок провинции казался опустошенным и брошенным. Обычно в такое время многие расхаживают вдоль этих улиц, ведь ночь – время утех, когда покрывало тьмы скрывает тебя от любопытных глаз. Но сейчас город был полупуст, ведь местные жители давно перебрались на побережье, чтобы переждать жаркое время. Что касается приезжих, то, если они и появлялись здесь, привлечённые дешевизной номеров в отелях, не задерживались надолго.
Красота этого места годами была неувядаема, поэтому привлекала всё больше туристов. Но, то ли к радости, а то ли к сожалению, континентальный климат отличается своей мягкостью лишь весной и, словно верный пёс, защищающий покой хозяина, вытесняет чужестранцев уже в конце июня. Влажный воздух пересох и духота как никогда ощутима. Окна раскрыты, в надежде поймать хотя бы лёгкий ветерок, но вместо него сквозь них просачивается спёртый воздух. Стрелки часов уже давно пробили полночь и приближаются к двум часам, а температура всё ещё не опустилась ниже двадцати пяти градусов по Цельсию.
В тишине покинутого города отчётливо слышны малейшие шорохи, поэтому лёгкие шаги, которые доносятся из-за угла, больше похожи на гулкий топот. Они различимы ровно настолько, чтобы догадаться, что их хозяин никто иной, как юноша, выбравшийся из дома на другом конце города как раз в тот момент, когда часы показывали час пополуночи. Стоило бы задуматься о том, что замышляет он в столь поздний час, нервно расхаживая в тени чьего-то дома, когда все честные люди отправились на покой, а окна доверчиво распахнуты. Но, видя отчаянье в его глазах и губы, подрагивающие в ему одному понятном заклинании, невозможно заподозрить его в злом умысле. Более того, человек с явно проступающими даже в ночной тьме тенями под глазами и поникшими плечами вызывает лишь сострадание. Юноша несколько минут вглядывается в темноту площади Синьории и надежда в его взгляде совершенно тускнеет. Теперь он бормочет вслух, оседая на землю и совершенно забывая о секретности.
Губы его произносят нечто непонятное, похожее на исповедь. В его тихом голосе проскальзывают раскаянье и злоба. Иногда он подрывается, слыша ночные шорохи, производимые бодрствующей кошкой или соскользнувшей со спального места птицей, но снова возвращается в сидячее положение и опирается на каменную стену. Его одежда пропылилась и, похоже, часы на правом запястье, ударившись о камень в момент проблеска надежды в глазах юноши, обзавелись трещиной, пересекающей их от цифры пять и до того места, где сейчас находится минутная стрелка. Внезапно он переводит взгляд на часы и на секунду в его глазах острое отчаянье смешивается с безумием, но мгновенно исчезает. Юноша встаёт и ещё раз вглядывается в начинающую рассеиваться темноту. Но что он ожидает там увидеть? L-образная площадь всё так же пуста, а статуи, давно уже не интересуясь людскими терзаниями, смотрят в вечность. Конечно, эти скульптуры ещё молоды и просто сменили своих более ценных и старых собратьев. Но, не смотря на это, они уже успели пересытиться человеческими терзаниями.
Юноша пересекает площадь, его шаги заметно отяжелели с момента прихода к площади Синьории. То ли от усталости, то ли от безысходности, то ли от тлеющей надежды он идёт очень медленно. Остановившись возле ступеней Лоджии Ланци, он снова оглядывается назад. Но всё неизменно, лишь воздух разрядился, и дышать стало куда легче. Львы, охраняющие покой статуй, недовольно отбрасывали тени, следя за приближением человека. Поднимаясь по ступеням, юноша скользит взглядом от скульптуры к скульптуре, словно пытаясь намертво запечатлеть образы героев древних мифов в своей памяти. Те отвечают ему отстранёнными выражениями лиц, хотя уже успели заинтересоваться им.
О, они отлично знают этого юношу. Сын врача, старший ребёнок в семье. Он часто навещал это место. Каждое воскресенье, когда на улицах жизнь замедляется, он неизменно приходит к статуе Персея, самой старой и уважаемой. Эта статуя единственная, что осталась стоять здесь с течением времени, и не была заменена искусной копией. Персей, созданный ещё в тысяча пятисот пятьдесят третьем году рукой Бенвенуто Челлини, умело хранил тайны Андреа Болачи. Только ему одному были ведомы все секреты юноши. Персей умело держал свой статус и хранил упрямое молчание, даже взглядом не показывая, что ему известно нечто большее, нежели положено статуе. Андреа так же хранил тайну Персея, открывшуюся ему совершенно случайно и покорно служившую уже полтора года.
Сейчас юноша направился именно к своему старому и молчаливому другу, стоявшему слева. В игре теней ему показалось, что с его приближением Персей сильнее стиснул волосы Медузы. Но чего только не причудится в момент, когда ночь начинает сдавать свои позиции. Никогда ещё обитатели Лоджии Ланци не видели Андреа таким угрюмым. Приходя сюда, он всегда был в радостном возбуждении, хотя это не мешало ему вежливо приветствовать их. Как и положено статуям, они молчали, но юноша всё же здоровался с ними каждый раз при встрече. Именно поэтому они заинтересовались им. И поэтому часто спасали от других людей, набрасывая на него покрывало теней, чтобы любопытные взгляды не получали желаемого. Одни лишь львы у входа оставались непреклонны в своих подозрениях. А сегодня, когда Андреа забыл поприветствовать их, и вовсе почувствовали неприязнь. Они не замечали, что юноша еле стоит на ногах и его взгляд затуманен. Они были обижены.
Андреа подошёл к постаменту, на котором Персей стоял уже долгие годы и, присев возле одной из ножек, его державших, начал выстукивать по ней. Одно место отозвалось особенно гулко, и юноша, надавив на него, отодвинул часть витиеватого узора вверх. Выудив из кармана смятый конверт, он свернул его и поместил в образовавшееся пространство. Затем, всё так же, надавливая на узор, он вернул одной из ножек постамента первоначальный вид. Персей снова надёжно сплёл свой секрет с секретом юноши.
Андреа поднялся с коленей и, даже не отряхнувшись, зашагал прочь с площади. На этот раз шаг его был размашистым и навеивал мысли о безнадёжной уверенности. Скрывшись среди переплетающихся улочек Флоренции, он ни разу не оглянулся назад. Его часы показывали пол пятого. Ровно семнадцати минут ему не хватило, чтобы услышать громкие шаги и тяжёлое дыхание человека, спешившего к площади Синьории в поисках Андреа.