Школьная тетрадь в линейку исписана крупным неровным почерком: «Рассудите нас, кто как может, но больше такой груз не под силу нести…» Я читала и перечитывала историю жизни этой семьи, и жалела автора письма, немолодую женщину, маму и бабушку двух взрослых внуков: «В новый год собрались за столом, а он ( внук – Н.Р.) выгнал меня. Сказал: «Дергай в свой курятник. Пришлось уйти. Поплакала. А они отмечали Новый год…»
«Когда он бил меня палкой, шла мимо дома бабушка Вера, она согласилась быть свидетелем..»
«Конечно, мы рождены, чтобы умереть, но только не хочется умирать от руки внука…»
В хутор Казачий мы приехали ясным солнечным днем. После прошедших накануне ливней ярко и сочно зеленела трава на лугу. Недалеко от дороги дремал рыжий теленок. Облака празднично курчавились на умытом синем небе. Машина наша спасовала перед хуторским проселком и прочно засела в луже, больше похожей на маленькое озеро. Мы торчали в этом озерце, как затопленный фрегат, а вокруг плавали осколки синего неба.
- Красотища! – восхитилась я, умиляясь и теленку, и синему небу и вольным просторам вокруг, и бодро топавшему навстречу мальчугану в сапогах на босу ногу. Судя по тому, что весь – от резиновых сапожек, до макушки – он был в грязи, в округе не осталось ни одной лужи, которую бы он не измерил.
Водитель был настроен более критично и тихо ворчал, поминая недобрым словом ямы на дороге, дожди и всю эту хуторскую экзотику.
- Не скажи, - возражала я, - среди такой красоты и люди должны быть добрее, мягче.
- Ну, да, - не сдавался водитель, - а каково по дождю или по морозу каждый день топать по такой дороге несколько километров до ближайшего магазина!
Пришлось согласиться с трезвым реализмом практичного водителя.
Выбравшись из лужи, мы, наконец, отыскали нужную улицу, но до нужного нам дома добирались пешком. Нырять в очередную яму, залитую водой, на нашей машине побоялись. ИЗ подробного письма Тамары Васильевны я уже знала, кто есть кто. Поэтому в рыжеволосой женщине, открывшей нам калитку, сразу узнала Татьяну, дочь автора письма. Псина дворянского звания сердито облаяла нежданых гостей, но, послушная окрику хозяйки, спряталась в загородку. Оттуда временами доносился ее угрожающий рык. Мол, не забывайтесь, и помните, кто здесь хозяин.
Узнав, что мать пожаловалась на младшего внука в газету, Татьяна сокрушенно покачала головой. А старший сын Татьяны, Костя, демонстративно пошел со двора, всем своим видом показывая неодобрение происходящему. Появилась Тамара Васильевна, настороженно оглядела нас цепким взглядом прищуренных глаз и с ходу запричитала, зачастила ласково-умильным голосом, приглашая в дом. Следуя за хозяйкой, мы прошли по комнатам. Не царские хоромы, но жить можно. Завела нас Тамара Васильевна и в маленькую комнатку, которую выделили внуку с тех пор, как он привел в дом гражданскую жену. Конечно, на мой, свекровкин, взгляд, и порядок бы молодая могла навести в своем уголке, и постирать то, что давно нуждается в стирке. Однако благоразумно решила, что им, молодым, виднее. Но я-то человек сторонний, а вот Тамара Васильевна, судя по всему, привыкла по-хозяйски вставлять везде и всюду свои пять копеек. Слушая, как мать, причитая, рассказывает о своих обидах, Татьяна не выдерживает:
- А ты всю правду скажи! Скажи, как матом на них ругаешься, какие слова на них говоришь!
Не рискую повторить эти слова, которые Татьяна простодушно повторяет и нам. Но поверьте, грузчики в порту и те бы покраснели, услышав такие заковыристые обороты речи.
- Ребенок, если его не трогать, он никому ничего плохого не делает! – словно припечатывает Татьяна.
Тамара Васильевна, не ожидавшая такого отпора на своем поле, в своем тылу, на миг ошарашенно замолкает, но тут же приходит в себя и фальшиво-ласково восклицает:
- Доченька! Зачем ты неестественное говоришь!
Но Татьяну не так легко сбить с толку. Ловко орудуя ножом над кочаном капусты, она продолжает:
- Правильно тебе участковый сказал! Чего ты к Толику лезла? Чего тебе не спалось среди ночи, когда он домой пришел. Зачем ты палкой его била?
- А зачем он в меня кирпичами кидал? - рассердилась Тамара Васильевна.
Слушая этот родственный обмен мнениями, я поняла, почему все, ЧТО говорит Тамара Васильевна, а главное, КАК говорит, казалось мне нестерпимо фальшивым. Почему ласковые интонации хозяйки дома так резали слух. Навыка нет. Навыка нормального человеческого общения нет. Ласковые интонации, показная приветливость – это для чужих, для посторонних. И то, наверное, не для всех. Но мы-то приехали из газеты, поэтому из чулана «достали» приличные слова, вежливый тон, «отряхнули» от пыли и паутины и предъявили нам. А для своих, для родных, чего стараться?! Своих- то, родных, можно и матом, можно и грубо. Чего с ними церемониться-то, со своими? Не баре, вытерпят. Вот и привыкли дети с пеленок к тому, что вызывают у взрослых лишь раздражение и злость, что вечно мешают, что они лишние рты, что много едят, привыкли слышать в свой адрес матерную брань. Дети выросли, думая, что ТАК И НАДО общаться, что это вечное озлобление и брань и есть РОДСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ. Несчастные дети, обделенные любовью и лаской. Да они и в принципе-то не знают, что такое любовь и ласка. Откуда ж у них возьмутся любовь и ласка к постаревшим бабушке и маме?
- Мы их поили, кормили, а воспитания, кроме мата и палок, мы им никакого не давали. Работали, работали, а их на одних матюках растили. А что мы сейчас хотим от детей? – словно прочитав мои мысли, спокойно, как о неизбежном, говорит Татьяна.
Тем временем мы опять выходим во двор, Тамара Васильевна все недоумевает, как же это дочь не поддержала ее. Во дворе на нас сумрачно косится старший внук – Костя.
- Костя, - спрашиваю его я, - у вас нормальные отношения в семье?
- Нормальные, - неохотно отвечает Костя, - если бы некоторые не начинали перегибать палку.
- Ты кого имеешь в виду? Бабушку? – уточняю я.
Костя не успевает ответить, как в разговор вмешивается Татьяна:
- Бабушка у нас любит палку взять и показывать: это сделай так, это сделай эдак.
- Бабушка советует? – допытываюсь я.
- Нет, не советует, а указания дает! – формулирует свою мысль Костя.
- Так она ж старше, она, может, лучше знает, как делать? - дипломатично высказываюсь я, а сама думаю, ох, до чего ж мы, взрослые, умудренные жизненным опытом люди, любим навязывать молодым этот свой опыт, командовать молодыми, поучать, давать советы, когда нас и не просят вовсе. Словно, с возрастом забываем напрочь, как сами были молодыми, как не терпели и обижались, когда нас, как щенят, носом тыкали в наши ошибки. Ну, почему мы, набравшись опыта с годами, не понимаем простого: надо давать молодым право совершить свои собственные ошибки и набираться своего, личного, опыта.
Родственники замолкают, обдумывая мою мысль.
- А вы думаете, вы лучше знаете, а бабушка не знает?
- Да, не, - смеется Татьяна, - мы бабушку любим, но она вспыльчивая. Она ж такое тут учудила! Дождь шел, а она по улице бегала и Ленку ( Лена – жена младшего внука – Н.Р.) такими словами называла…
Дальше опять следует непечатное слово, каким бабушка «приласкала» юную невестку.
- Да не, - теперь смеется уже сама бабушка, - я ее не так называла. Я просто говорила, что вот внука дорастила до восемнадцати годов, а он меня теперь колотит. А ей говорю: «Игрушечку себе сделала ( Лена ждет ребенка – Н.Р.), и опять на, бабушка, на чай, толстопузого качай! А потом вырастет и будет бить моим салом по моим мусалам».
Это бабушка о своем нерожденном правнуке так «нежно»: толстопузый. Мне становится жаль малыша, которому еще только предстоит знакомство с нежными любящими родственниками.
Спрашиваю, почему молодые не уйдут к отцу невесты, коль здесь жизнь не ладится.
- Там света нет, - пригорюнившись, объясняет Татьяна, - папка пьет, а мамка от водки сгорела. Да вы езжайте посмотрите, Толик с Леной там вишню собирают.
И мы поехали. То, что мы увидели, действительно, назвать человеческим жильем нельзя. По сравнению с этой полузавалившейся хибарой, дом Тамары Васильевны – просто райская обитель, даже, несмотря на тяжелые взаимоотношения его обитателей. Пьяный мужчина, вылезший откуда-то, словно из подвала, долго не мог взять в толк, что нам надо. Но потом сообразил. А вот молодые мне понравились. Лена с трогательным животиком. Толик с серьезным взглядом светлых глаз.
- Толик, - спросила я, - кого ты в семье любишь больше?
Он задумывется, потом его серьезное лицо трогает легкая улыбка и он говорит:
- Костю. Брата.
И меня совсем не удивляет его ответ. Зная, теперь, как и кто растил детей в семействе, прошу Толика вспомнить что-нибудь из детства. И он рассказывает, как однажды бабушка выгнала их с братом из дома, и они целый день, голодные, до поздна ждали, пока домой не вернется мать. Видно, много обид накопилось за все эти годы в сердцах мальчишек. И не мудрено, что ожесточились они, и нет в этих сердцах тепла и добра.
- Теперь ты большой, бабушка уже старенькая. Ну, прости ты ей эти детские обиды. Не обижай ее.
- Старенькая! – недобро усмехается Толик. – А собаку повесила. Еле спасли. А пес умный такой!
- Это тот, что во дворе? – поражаюсь я, вспомнив умную дворнягу, послушно замолчавшую от хозяйского окрика, когда мы вошли во двор, но время о времени напоминавшую чужакам о себе тихим ворчанием, мол, я здесь хозяин, я тут сторожу. И тут же вспомнилась жуткая история последних дней, озвученная по одному из центральных телеканалов. Судили девочку-подростка за то, что она отравила своих опекунов. Они превратили сироту в бесплатную батрачку. С десяти лет ребенок работал на двух взрослых родных людей, как последний раб. Единственным близким существом для замордованной тяжелой работой девочки в этой неласковой суровой семье стал дворовый пес, преданно любивший маленькую хозяйку. Пса опекуны отравили за то, что он курицу задрал. И тогда девочка решила наказать своих обидчиков. Ее лишили детства, ласки и любви Она отплатила тем же.
Мы долго разговаривали с Толиком и Леной о будущем, о ребенке, которого они ждут, о планах на жизнь. Нормальные вроде ребята, и рассуждают здраво. Вот только, когда речь заходила о бабушке, Толик как-то мрачнел. А я думала, хватит ли у него терпения и любви для своего, нерожденного ребенка? Или еще одним несчастным человечком станет больше?
Нет, любовь – это не досужая выдумка писателей и киношников для развлечения уважаемой публики, не телячьи нежности, без которых вполне можно обойтись, не бесплатное и бесполезное приложение к серьезной взрослой жизни. Любовь – это то, что делает жизнь человека осмысленной и полной. Любовь – это чувство, которое не дает человеку оскотиниться. Сколько их, недолюбленных, недоласканных в детстве, идут по жизни, страдая сами и причиняя страдания и боль другим. И до чего же уныла и беспросветна жизнь человека, который сам никого не любит, которого не любит никто. Вот и Тамара Васильевна, я надеюсь, поняла это. Иначе не написала бы письмо в газету. Жаль, что поняла поздно. И ни газета, ни телевидение – никто в целом свете не сможет вернуть ей любовь внуков. Можно заставить человека исполнять закон, но нельзя заставить человека полюбить. Ни участковый, ни власть, ни заезжий журналист – никто не сможет заставить внуков любить бабушку, детей – любить родителей. Любовь – это то, что рождается от любви, а не по указу. И хотелось бы помочь Тамаре Васильевне, но что мы могли сделать? Конечно, Толик обещал не трогать бабушку. Дай Бог, чтобы обещание свое он сдержал. Возможно, хрупкое перемирие в этой семье и восстановится. Но надолго ли? Не знаю. Поздно пришло понимание, что мало просто работать, просто жить, просто кормить детей и покупать им одежду, надо еще обязательно делиться теплом своей души, чтобы оно, это тепло, вернулось к тебе ответной любовью. А если не делился теплом, то что останется в финале? Ничего. Пустота. Остывшая зола в погасшем очаге.