Катя Осипова работала в детском саду воспитательницей. Из-за ребенка. Мест не было в детском саду, а тем, кто работает, предоставляли. Работа шла. Кате даже нравилось. Но она не замечала, как на нее косилась Елена Штренберг. Та и так недовольна была детским садом.
Как-то бросила в сердцах: «И угораздило меня устроить ребенка в этот клоповник!»
Но муж Федор настоял. Захотел, чтобы ребенок воспитывался в коллективе. Но дело даже было не в этом. Она допустила ошибку. Она однажды попросила взять ребенка из сада мужа Федора, и тот увидел Катю, и по тому, как Федор теперь стремился в сад взять их дитя, она поняла то, что Катя произвела впечатление на ее мужа.
Конечно, недотрога. Тихая, скромная. Не то, что она, делала карьеру и кое в чем в главном нельзя было не уступить. Директору. Конечно, гению производства, такому респектабельному, но которому нельзя было не уступить, а то бы была неконкурентоспособной. И без ее бизнес-плана. Тем более, что директор уже изучил его и внедрил бы и без нее.
Или этот помощник Князев, родственник директора, такой успешный в сделках и с кем она чувствовала на работе как дома, потому что думала, что женится на ней. А он, а он, а он? Что он? Сейчас-то понятно, что смотрел на нее как расхожую страницу, чтобы освоится в женском царстве, а самому потом взять такую недотрогу, хотя потом оказалось, что не такая уж тихоня, но в себя-то у нее поколебалась уверенность.
А потом Федор. Она уже была с ним настороже, но ему самому казалось, что она такая успешная, открытая, будет казаться ему такой всю жизнь. Но, но увидел Катю и показалось, что ее не хватает в жизни.
А Елена Штренберг взбесилась внутри. Однажды пришла и стащила своего ребенка из группы детей, которая шла за Катей. Впихнула его в туалет. Оставила там.
А потом подошла к Кате и спросила ее: «Где мой Саша?»
Катя пересчитала детей, а вместо двенадцати только одиннадцать. Катя пересчитала и побледнела. Стали искать – нигде нет. А Елена Штренберг вывела своего ребенка, подошла с ним к Кате и сказала ей: «Вот мой Саша. Я спрятала его, а теперь показала тебе, чтобы ты поняла кто ты, и кто я. Я буду ездить в «Мерседесе», а ты копаться в говне».
Все в саду были в шоке. А что делать? Страсти улеглись. Инфаркта ни с кем не приключилось. Тем более, с Катей. Она еще скромнее всех этих ситуаций.
Катя пришла домой потерянной, и чтобы облегчить душу, рассказала о том, что с ней приключилось. Отец напрягся, хотел о том заявить в милицию. Сразу же.
Но мать перекрестилась, сказала: «Какая там милиция. Суд. Там же по этим судам затаскают. Лучше забыть. Я за Катю свечку поставлю, а эту стерву Бог накажет».
Но брат Алексей напрягся и решил этого дела не допускать. Он еще не знал, как. Он верил в Бога, но не так, как родители, что чистые, вежливенькие придут после смерти к Богу, а он скажет им: «Кто вы? Я не знаю вас».
Надо погубить душу, но во имя Бога. А как? Убить, но не кого-то, а кто убивает, чтобы не убивал других. Надо отомстить, но как? А потом мысль созрела в его голове. Сначала тяжело, но потом, когда представлял хамское лицо недоброжелательницы, она казалась не такой неосуществимой. Даже простой. Как жизнь. Потом вдруг, когда опомнится, мысль снова казалась неосуществимой, но тут же представлял злое лицо недоброжелательницы, и решимость совершить приходила в норму.
На следующий вечер пришел в сад, увидел этот сад, увидел «Мерседес», по номеру узнал адрес этой особы, зашел по адресу: «Мерседеса» во дворе не было. Значит, угоняют куда-то на стоянку. Куда?
Но на следующий день, когда зашел во двор, «Мерседес» стоял перед домом из других машин. Никого не было. Он зашел к машине сзади, облил переднюю часть бензином, положил коробку изнутри, закрыл, огонь полез через отверстия в крышке, и, и… вскоре крышка вспыхнет. Он уже проверял время нагревания крышки, пока не вспыхнет. И быстрым шагом пошел в сторону. И когда уже выходил из двора, машина вспыхнула ярким пламенем. Ночь озарилась во всю.