Глава пятая
Оба как с цепи сорвались, пока не замечая друг в друге того, что могло бы в конце концов охладить их пыл.
Начало конца не всегда совпадает с каким-то значительным открытием в любимом человеке неприятных черт. Иногда первый звоночек раздается от соприкосновения с мелочью. Пока страсть туманит мозги, мелочей не замечаешь. Но непременно наступает отлив – в любых чувствах. Об этом позаботилась природа. Нельзя объедаться даже положительными эмоциями.
Уля не сравнивала Михаила с покойным мужем. Ее не испугала ни разница в их темпераментах и поведении, ни полное несовпадение с ее собственными вкусами на литературу, искусство, людей, что казалось таким важным в совместной жизни с Владиславом. На мир они смотрели одними глазами. Там была дружба-любовь, где не возникало серьезных поводов для разногласий, Уля и Владислав были с одной планеты.
Когда наступил момент отрезвления, Улю даже занимала несхожесть двух возлюбленных. Пожалуй, с таким мужским типом она еще не сталкивалась. Домашний Михаил совсем не походил на коллегу по работе, к которому она относилась с уважением.
Например, он легко заводился и так же быстро остывал. Он стал вмешиваться в ее пространство, нисколько не сомневаясь в своей правоте.
– Уль, а чего это твои подружки стали звонить по два раза на день? – спросил он однажды воскресным утром.
Михаил жил теперь у нее.
– Кто конкретно?
– Ну, эта, Галина Антоновна. И еще Лелька. Твои, из дурдома.
Уля поморщилась: терпеть она не могла этого словечка в устах врача-психиатра.
– А когда они звонили?
– Вчера. Ты в магазин бегала, а они... по очереди. Любопытство заело?
– И что ты им сказал?
– Чтоб не совались больше.
Уля нахмурилась.
– Ты сказал именно так?
– Приблизительно.
– Но это же мои знакомые, а не твои.
– Да пошли они – любопытные сороки!
Уля подошла к креслу, на котором полулежал Михаил, присела на подлокотник, материнским жестом провела по его волосам, сказала четко:
– Запомни, милый, в моем доме я, а не ты распоряжаюсь, с кем дружить, кому отказывать.
Михаил по-детски надул губы, стал смотреть в сторону, переваривая этот неожиданный выпад.
– Сейчас я наберу номер... кто там первый звонил? И ты извинишься. Или я это сделаю от твоего имени.
– Вот ты как?!
Михаил вскочил, но тут же сел под насмешливым взглядом Ули.
– Сама звони. Я ляпнул... не помню что.
– Вот и славно. Скажу, что ты был пьян.
Еще обнаружилось, что Михаил любил приврать, имея богатое воображение. Если уж описывал какое-то событие, то с такими подробностями, словно сам был свидетелем, а не пересказывал с чужих слов. Уля легко ловила его на вранье, но не придавала этому значения, уже сообразив, что в этом взрослом мужчине сидит мальчик, в свое время недомечтавший чего-то или недополучивший.
– Ты мой инфант, – говорила она с нереализованной материнской нежностью.
Теперь стала понятна его женитьба на девушке с экзотической внешностью и повадками цыганки. Зарину Уля не могла себе представить в операционной. Зато легко представляла ее в постели с Михаилом. Ревности не испытывала. Роман этих двоих изжил себя до конца...
А вот ее собственный роман с мужем, оборвавшийся так внезапно, похоже, не закончился. Все чаще Уля ловила себя на мысли, что сравнивает Михаила с Владиславом. Умом она понимала, кто выигрывает в этом невольном соревновании, но слишком свежими были чувственные ощущения от близости с Михаилом. По Владиславу она теперь скучала, как по отцу – доброму, нежному и терпеливому. Мужественный внешне Михаил своими ребяческими выходками и обидами вызывал снисхождение. Уля пока не осознала, какая опасность таится в этом: она уже играла роль ведущей, более сильной и зрелой, а значит рисковала разлюбить Михаила. Ей, как и всякой женщине, хотелось чувствовать себя опекаемой. Получалось, что опекала она. Он же с удовольствием подчинялся, полагая, что радует этим любимую женщину.
«Как жаль, что пропал мой братец, – однажды подумала Уля, испытав острую потребность в чьем-то совете. – Я бы познакомила их, подружила. Павлик, наверное, больше разбирается в мужчинах».
О своем братце она вспоминала редко, но с теплом. Правда, ничего не сделала, чтобы его разыскать. Сначала не имела потребности в общении, а после смерти Владислава – уже по инерции, ленилась заняться поисками. «Если он меня не ищет, то почему я должна делать первый шаг? Детство кончилось», – говорила себе в оправдание.
– Давай поженимся.
Эти слова она услышала от Михаила через месяц после первой их ночи.
– Подождем еще полгода. Сколько там положено носить вдове траур?
Дело было не в трауре. Именно такой срок понадобился Уле, чтобы разобраться в себе. Михаил подождал еще пару месяцев. Теперь он уже откровенно волновался перед второй попыткой.
– Не торопи события, – попросила Уля. – Разве нам плохо так?
– Но в клинике нас считают любовниками. Это меня напрягает. Хочется определенности.
Уле не хватало мужества сказать Михаилу, что она боится нового брака. Понаблюдав своего возлюбленного в быту, она как раз и определилась. В роли любовника тот был на месте – дорогого гостя, за которым время от времени даже приятно поухаживать, но пускать на постоянное житье – значит добровольно погрязнуть в новых проблемах. Михаил оказался еще и барином-неряхой. Но барином лукавым.
– Уленька, тебе помочь? – спрашивал он вкрадчиво, когда Уля затевала большую уборку или ставила дрожжевое тесто для пирога (Миша обожал печеные сладости).
– Спасибо, раньше надо было предлагать помощь.
Он всегда подгадывал так, к окончанию действа, чтобы не пришлось загружать себя.
Она могла бы и попросить или скомандовать, но не делала этого намеренно, проверяя правильность своих наблюдений. Невольно вспоминался Владик, который бежал на помощь, не ожидая зова. Он ее жалел, берег.
К лету Уля уже твердо знала: замуж не пойдет. Ей вполне хватает приходящего любовника, чьи рубашки и носки с трусами стирает баба Лида, дальняя родственница Михаила, прижившаяся в его квартире сначала в качестве няньки для ребенка, а потом бесплатной домработницы.
Потом случилась поездка во Львов – на конференцию психиатров Украины. Клинику представляли со своими докладами пять человек – от разных отделений. Улин доклад был связан с ее практическими достижениями в области применения гипноза. Михаил в делегацию не входил.
Львов очаровал ее, любительницу европейской архитектуры. Узкие улицы старого города вызывали в ней какое-то атавистическое чувство причастности к ушедшим векам. Словно она уже не раз ходила ими – до такой степени «дежа вю» охватывало ее каждый раз, стоило только свернуть с широкого проспекта Шевченко в сторону.
Конференция проходила в главном корпусе университета и длилась три дня. Уля выступала на второй день. Жили они в маленькой гостинице, в старинном доме с высочайшими потолками, узкими чистыми окнами и широкими подоконниками. В комнатах было прохладно и тихо. Утром сквозь сон Уля слышала в распахнутое окно цоканье женских каблучков о плиты мостовой, и этот звук почему-то вызывал у нее такой прилив радостной энергии, что хотелось пробежаться по улице.
Этот уютный город с его частым мелким дождичком посреди дня, сквозь который пробивалось застенчивое солнышко, просачивался в душу, устраивался там надолго...
Она не любила официальные экскурсии, когда неловко отбиваться от «стада», чтобы погулять по городу. Просто покупала путеводитель, карту города и шла своими маршрутами.
Так она набрела однажды на тихую улицу Зеленую – действительно зеленую, где кроны деревьев с двух сторон аллеи сомкнувшись, образовали шатер над головой прохожих. Мрачноватое здание Института бактериологии, где во время оккупации, по словам историков, ставили опыты на живых людях, не могло разрушить общего очарования нарядной улицы с ее потрясающей архитектурой. Уля вышла к костелу Святой Урсулы, постояла возле ограды, испытывая странное волнение, словно она была в прошлом доминиканкой и приходила сюда молиться...
Но настоящее потрясение испытала Уля, попав в Латинский кафедральный Собор святой Марии. Едва переступила его порог – как мощные звуки органа чуть не сбили ее с ног. Вот когда Уля ощутила на себе силу органной музыки! Слезы просто брызнули из глаз, побежали по щекам обильными ручьями – за ворот, на грудь. Сначала Уля застыла, плохо соображая, что же происходит с нею, такой далекой от религиозных переживаний. Потом она рассмотрела и расслышала остальных: люди сидели на длинных скамьях с книжечками в руках и читали молитву вслух. Этот хор накладывался на музыкальный поток, разрежая его теплом человеческих слабых голосов, собранных воедино.
Прихожане как-то по-домашнему легко передвигались в пространстве собора. Входящие сначала опускались на колени, крестились, потом поднимались и уже стоя (мест на скамьях не было) молились со всеми. Улю поразило, как много тут было молодежи и детей. Это был общий дом, где каждый чувствовал себя спокойно. Не обнаружила она злых старух, косящих глазом на «чужаков» типа Ули, явной атеистки (ни разу не перекрестилась), как это было в православной церкви.
Уходить не хотелось. Она бы слушала эту дивную музыку и ровный голос падре, ведущего службу на польском языке, когда музыка стихала.
Никто на нее не обращал внимания – Уля могла пялиться по сторонам сколько влезет. Что она и делала, когда немного успокоилась. Ей захотелось приобщиться к этим людям, таким терпимым друг к другу. Она невольно улыбалась, видя, как мальчик-подросток сначала простелил на пол носовой платок, а потом опустился на колени. Так делали и другие дети и юные прихожане.
«Как удобно – читать по молитвеннику! Да еще сидя! – умилялась Уля, все еще сравнивая молящихся в разных соборах, где ей довелось побывать. – Не надо зубрить молитву! Не надо уставать за несколько часов службы! Значит, католическая церковь демократичнее нашей?»
Она была воспитана атеисткой и не собиралась ступать на этот, неизведанный для нее путь – веры. Веры неизвестно в кого и во что, если уж так сложилось, что ее знания в естественных науках сформировали четкое миропонимание и мироощущение. Мода на веру, вдруг обрушившаяся во время перестройки на всех граждан – от простых до правителей страны, – ее не коснулась.
Но сегодня она была в том состоянии, когда сама душа просит какой-то духовной опоры. И впервые Уля подумала, что повстречай она умного проповедника именно сейчас, она могла бы убаюкать себя доброй сказкой, помогающей людям жить столько столетий. О том, что сказка имеет и оборотную сторону, думать не хотелось. История человечества, полная противоречий, никогда не давала людям успокоиться на одной истине.
Уля понимала: все дело в ее эмоциональности, загнанной ею самой на такую душевную глубину, что только сильное потрясение способно вытащить наружу Улю – настоящую.
Михаил тоже поспособствовал этой внутренней потребности раскрепоститься. Он пробудил в ней страсть. Уля познала вкус чувственной свободы – пусть даже относительной. Наверное, если бы Владислав вдруг ожил, она смогла бы удивить его и раззадорить. Или испугать.
ПРодолжение http://www.proza.ru/2013/01/28/1445