Ну и длинный же выдался сегодня день!
Кристофер остановился на пороге часовни, окидывая взглядом площадь.
Вроде никого.
Магазинчики уже закрылись, аптекарь уходит домой в восемь, а нотариус – и того раньше, в семь. Служащие из городской ратуши разбегаются, как тараканы из-за печки в пять, сразу после того, как господин мэр вальяжно направляется через площадь к собственному дому. Вон тому, двухэтажному, с выкрашенными в розовый цвет пузатыми колоннами. Пастор передернул плечами, его вкус, воспитанный на готических шедеврах Оксфорда, протестовал против безумного смешения стилей, которое он тут наблюдал. А что делать? Попал в это странное место, деваться некуда – надо привыкать.
Спустился по широким истертым ступеням, оглянулся. Часовня стояла строгая, спокойная, оба круглых купола, символ перевернутых чаш весов, тускло поблескивали медью в свете фонарей. Сначала ему было дико узнать, что здесь процветает то, что в его родном мире назвали бы язычеством. Многобожие, да. Вся его природа восставала против такого положения дел. Лишь личное знакомство с госпожой Анной помогло ему уяснить, что это не ересь и всеобщее заблуждение, а самый что ни на есть непреложный для Либриума факт.
Найти свое место в жизни пастору удалось, когда он выяснил, что основной теологической догмой является идея божественного Равновесия. Это ему понравилось. Он обосновался в часовне Мидлтона, никто ему в том не препятствовал, местные наоборот были рады. Мэр выделил даже муниципальное жилье – маленький домик на окраине, пустовавший с прошлой зимы, когда его владелец повздорил с гномом-пигбоем из-за монопольных цен на местный самосад. Гном вышел из спора победителем, а мидлтонец лишился зубов, половины носа, желания спорить и срочно эмигрировал в неизвестном направлении. Когда Кристофер туда въехал, его неприятно поразило запустение и запах табака, но очень скоро, стараниями местных дам, его скромный приют неузнаваемо преобразился.
Справа что-то зашуршало и пастор шарахнулся в тень. Из кустов на клумбе вылез добродушный блохастый пес и приветливо замотылял пушистым хвостом. Фух…Пастор поправил съехавшие с переносицы очки, зажал покрепче под мышкой томик «Истории Либриума», нырнул в темный проулок и зашагал домой, старательно прижимаясь к стенам домов.
Нет, конечно, нельзя гневить богов, внимание женской половины рода человеческого бывает очень даже приятным. Умелые ручки женщин, которые приняли так близко к сердцу судьбу Кристофера, сделали из его дома конфетку в рекордные сроки. Его проповеди пользовались неслыханной популярностью, собирая полную часовню каждое воскресенье, и подавляющая часть внимающих красноречию проповедника носила юбки. Пастор (кстати, это слово местным совершенно ни о чем не говорило, но когда он назвал себя так, быстро прижилось, став чем-то вроде синонима для его имени) лишь недавно заподозрил, что такой интерес к его деятельности вызван отнюдь не только стремлением вознестись к духовным высотам, достичь истинного Равновесия и гармонии.
Прозрение пришло к нему вместе со все усиливающимися знаками внимания неких юных и не очень особ. Конечно, рассуждая объективно, он молодой и неженатый мужчина, к тому же весьма приятной наружности – так говаривала его маменька, а ее мнению он привык доверять. Ах, где же ты сейчас, милая мама, как же не хватает твоего пудинга и твоих советов!
Кристофер вздохнул и остановился. Впереди небольшое открытое пространство, и нужно его еще преодолеть. Там придется выйти на свет – луна как раз влезла на небо и светила, точно новенький серебряный форин на прилавке кондитерской. Ммм, кондитерская! Как же ему там нравилось бывать. Запах ванили, кофе, свежей выпечки. Это напоминало детство, и раньше он приходил сюда почти каждый день. До тех пор, пока не заметил, какие взгляды на него бросает кондитерша, мадам Эльза. И хорошо бы только взгляды! А то подплывет к столику, за которым пастор чинно вкушает какао с рогаликом, усядется напротив, уложив внушительный бюст на сильные белые руки, и смотрит так, будто он сам пирожное. Бррр. Ну точно – сейчас набросится и… о том, что будет потом, Кристофер предпочитал не думать. А в кондитерскую ходить перестал, о чем сожалел безмерно.
Где-то неподалеку хлопнула дверь, застучали по мостовой каблучки и пастор вжался в стену. Вот мелькнула клетчатая юбка, кружево белой блузки – наверняка мисс Лидия. Не заметила. Они уже виделись, в часовне. Собственно, Лидия была первой, кого он там сегодня увидел. Поджидала его с букетом ромашек – принесла, чтоб украсить маленький храм. И пока она занималась этим благочестивым делом, щебетала не переставая.
О том, какая она рукодельница (вышивает гладью, плетет из бисера, вяжет салфеточки), какая она умница (прочитала уйму книг и даже пробовала писать сонеты), и какая она красавица (мама уверяет, что красивей ее девушки в Мидлтоне нет, а подруги просто завидуют, когда говорят обратное). Лидия и вправду была недурна собой – Кристофер отметил это, когда она влезла на стул, и луч света из витража пронизал насквозь кружева ее блузки. Все-таки в ней была кровь эльфов, это выдавали слегка заостренные кончики ушей и удлиненный разрез глаз. Но не настолько хороша, чтоб его перестала раздражать ее болтовня.
Он осторожно высунул голову из-за угла. Никого? Отлично. Рысью через открытое место – и в спасительную тень дома виноторговца Шмулле. Его дочурка была следующей после Лидии. Появление пухленькой Флоранс поначалу обрадовало пастора. Ибо при ней Лидия прекратила трещать, и обменявшись с мисс Шмулле парочкой любезных реплик, в которых была целая бездна спрятанного, как повидло в тесте, яда, удалилась. Одарив напоследок Кристофера взглядом, который видимо, считала соблазнительным. Он поежился.
Из окон дома Шмулле неслись звуки пианино – Флоранс музицировала. Милая девушка. Такая рассудительная, спокойная. И с полной уверенностью, что все, чего она в этой жизни захочет, папа ей обязательно купит. Пастор почувствовал глухое раздражение, когда понял, что на этот раз тем, что хочет получить Флоранс, является его персона. О чем мисс Шмулле и поведала ему, с милой непосредственностью сопроводив предложение взять ее в жены обещанием солидного приданого в виде собственного особняка, новенького мобиля и поездки в свадебное путешествие на Острова. Кристофер смотрел на нее в недоумении, которое девушка, кажется, приняла за радостный шок. И, сжалившись, дала ему время подумать. До следующей недели. Потому что у нее, видите ли, есть еще три претендента на руку и папочкины денежки. Когда она ушла, Кристофер честно пытался представить себя ее мужем. Кончилось тем, что он разбил одну из вазочек, принесенных в часовню Магдой, и та его за этим занятием застукала.
Ох, Магда! Вот кого он боялся до дрожи. Если Лидия пыталась соблазнить его своими достоинствами, Флоранс – своими деньгами, а мадам Эльза – рогаликами и нежными взглядами, то Магда действовала куда грубее и прямолинейнее. Эта худощавая брюнетка-вампирша носила такие откровенные наряды, что у Кристофера замирали слова на губах, когда его взгляд невольно падал на нее сверху во время чтения проповеди. Она норовила взять его за руку, томно дышала, говоря о самых незначительных вещах, и так настойчиво приглашала зайти к ней домой попить чаю и послушать музыку, что он уже не знал, как отвертеться от этих предложений. Кроме того, она еще завела отвратительную привычку поджидать пастора вечером и идти рядом, будто случайно касаясь бедром его руки.
Потому-то он и крался нынче к себе, точно вор. Ну вот, наконец-то. Его домик! Увитое виноградом крылечко, белые занавески. Как же хочется усесться в кресло с кружкой горячего чая и хорошей книгой! Кристофер устремился вперед, надеясь обрести это тихое счастье уже через несколько минут. И тут небо обрушилось ему на голову, и он упал на землю, а луна и звезды вертелись перед глазами, сливаясь в странный хоровод. Потом из этого верчения на него глянули холодные серые глаза и веселый девичий голос произнес:
- Да это же пастор!
Дальнейшее он помнил отрывками – вот его ставят на ноги, поддерживают за плечи, и ведут. Вот он в кресле. А напротив серые глаза. Они смеются, а веселый голос объясняет, как она приняла его за воришку, укравшего что-то из храма – крался по закоулкам уж очень подозрительно.
- А потом вижу – к дому пасторскому идет. Ну, думаю, еще и пастора нашего ограбить! И приложила по затылку. Не ожидала что хлипкий вы такой, отец Кристофер!
Девушка вздохнула, а пастор понял, что это она!
Она, та самая, из-за которой все эти Магды и Флоранс казались ему осенними мухами, раздражающе жужжащими на стекле. Та самая, на которую он набрел однажды у лесного озера. Лишь увидев, как она выходит из воды, похожая на греческую богиню Артемис, как скатываются прозрачные капли с ее загорелого тела, как она поднимает руки, вынимает из волос костяной нож, которым сколола тяжелый узел русых волос, Кристофер понял, что он не пастор, а мужчина. С тех пор это видение тревожило его ночи, отнимало покой, а как подступиться к независимой и острой на язык девушке-охотнице он не знал. На проповеди она не ходила, при встрече здоровалась и проходила мимо.
Он выяснил, что зовут ее Бруни, из клана Лесных оборотней. Вервольф, кто бы мог подумать! Но, кажется, здесь, кроме него самого, никого не смущало, что оборотни спокойно живут себе среди людей. У Бруни было еще две сестры – суровая, как валькирия, Гильда и смешливая Шеон. Гильда запросто носила на плече боевой топор, который Кристофер и от земли не оторвал бы. У Шеон на шее висело нечто вроде костяного ожерелья, и ему как-то объяснили, что каждая искусно вырезанная подвеска в нем – отнятая ею в бою жизнь. Подвесок было много…
Ну вот, казалось бы, что ему, человеку сугубо мирной профессии, делать рядом с девушкой из такой семьи? Но эти доводы рассудка разбивались вдребезги о сумасшедший стук сердца, заглушавший все звуки, едва Кристофер видел Бруни.
А теперь… Она была здесь, рядом с ним в его доме! И Кристофер застонал, мысленно возблагодарив богов за этот случай. А охотница уже склонялась к его лицу, заботливо спрашивая:
-А? Где больно?